Импровизация

 

  У  нас,  стариков,  отсеиваются   второстепенные  вещи,  и  обнаруживается  тяга  к  поэзии,  откровенности, и  к  романтическим  поступкам.  В  связи с этим мне  вспоминается  один  эпизод  моей  молодости.

 
    Я  поступил  в  институт  в  16- летнем  возрасте,  в 1955году.  Эпоха Хрущева.  Тогда  наметилась  тенденция  посылать  студентов   работать  в  колхоз.   Сразу  же,  после  зачисления,  все  мы  отправились  в  Крым, в  колхоз  на  уборку  урожая.  Вместо  того,  чтобы  учиться,  мы  целый  месяц  вкалывали  на  кукурузе. 


   Мы  были  молоды  и  радовались,  что  поступили,  что  жизнь  прекрасна.  Не  обращали  внимания,  что  жить  приходится  в  старой  конюшне,  где  бегают  крысы.  Что  случается  спать  на  соломе,  не  раздеваясь.


    После  окончания  второго  курса,  мы  снова  поехали   в  колхоз,   в  Николаевскую  область.    Но  на  этот  раз,  неудачно: -  я  поранился.  Рана  казалась  пустяковой;  я  не  обращал  никакого  внимания,  загрязнил.   В  результате  оказалось  внутренний  нарыв - флегмона.


    Постепенно  правая  рука  стала,  как  бревно.   Терпел,  сколько  можно  было.  А  когда  боль  стала  невыносимой,  пошел  искать  медпомощь.  В  селе  только  испуганная  неумелая  девочка-фельдшерица.     Пришлось  идти  к  председателю. 

    Он  вошел  в  мое  положение:  запряг  лошадь  в  двуколку,  объяснил,  как  ехать  в  районную  больницу.  Надо  было  ехать  по  проселочной  дороге  22  км.  По  пути я  два  раза  отключался  от  боли.  Умная  лошадь  останавливалась  и  щипала  траву.
 
    Наконец,  мы  добрались  до  больницы,  я  привязал  лошадь  и  с  трудом  поднялся  на  крыльцо. Там  меня  встретил  молодой  врач,  который  видел,  как  я  подъехал.  Я  показал  ему  руку.  Он  сказал  только  одно  слово:  «Операция». 

    Он  сделал  все  быстро  под  местным  наркозом, но предупредил,  что   рана  не  закрыта,  и  в  течении  20  дней каждый  день  надо  чистить  рану  от  гноя  и  перевязывать.  Я  возвратился  в  свой  колхоз,  в  свою  конюшню,  счастливым  и спасённым,  и  впервые  за  много  ночей  уснул  спокойно,  без  боли.
   
    Руководитель  наш  - преподаватель  кафедры  физкультуры,  добился  от  председателя  колхоза,  чтобы  тот  ежедневно  выделял  мою  знакомую лошадь,  ехать  в  больницу  на   перевязку.
  Больше он  ничем  не  помог  мне.

    Я   каждый  день   запрягал  свою  лошадь   и  ехал  по  знакомой  дороге  в  больницу, выполнял  мучительную  процедуру  и  возвращался.    Работать,  понятно,  я  не  мог,  а  прервать   процедуры   не  решался  и  правильно  делал.  Я  рассчитал, что  как  раз  срок  моих  процедур истечет,  когда  закончится  колхоз  и  надо  будет  возвращаться  в  Киев.


    Где  были  мои  однокурсники?  Почему  они  не  помогли  мне?  Я  не  находил  ответа.  Мучительно  думал.  Друзья  - это  школьные  друзья.  А  однокурсники -  приятели  и  только.


 
    Вернувшись из  колхоза,  я  не  мог  полноценно  отдаться  учению.  Врач  мой  серьезно  отнесся   к  лечению. Под  страхом  угрозы потери  двигательной  функции  руки, он  назначил  новые  лечебные  процедуры. Я  не  мог  ни писать,  ни  чертить. В  довершение  всего,  он  рекомендовал  взять  учебный  отпуск  на  год.

    Тогда , в  1955 году  мы  жили  с  родителями   в  коммунальной  квартире  - 2 большие  комнаты наполовину  пустые.  Так  случилось,  что  соседи  по  квартире  предложили  поставить  на  время  в  пустой    комнате  свое  пианино  и  разрешили  им  пользоваться. 
 
    Я  сам  научился  подбирать  мелодии,  выучил  ноты  по  слуху  сам  Друзья  мои,  пораженные  моими способностями,   нашли  профессора  из  консерватории, который   согласился  прослушать  меня  и,  прослушав,  предложил  давать  уроки  игры  на  фортепиано.
    Он  сказал,  что  виртуоза  из  меня  не  получится  (поздно  начали),  но  поступить  в  консерваторию  можно.

    Мне  эта  идея  понравилась.  Я  подумал, что  у  меня  не  хватает  времени  на  культуру. Я  занят донельзя  учебным  процессом,  игрой  на  фортепиано,  ничего  не  читаю,  устаю,  не  развиваюсь.   А  мне  хотелось   бы  посетить  театр,  филармонию.

     И  я  решился,  и  сделал  это -  оформил  учебный  отпуск. 
Я  использовал  время  с  пользой. Прочитал  и  изучил  массу  интересной  литературы  по  математике,  теории  вероятности,  теории  игр.  И  не  только.  Я  познакомился  с   историей  искусства.


    Как  раз  на  3-ем  курсе  случилась  эта  история  с  флегмоной.  Сначала  я  приуныл  и  намерился  бросить  фортепиано.  Но  мой  врач  не  позволил  мне  и  заставил  меня  собраться  с  духом  и разрабатывать  руку.   И  он  был  прав.  Через  4  месяца,  я  полностью  восстановился  и  продолжал  играть,  как  прежде.
 
    Я  не  собирался  бросать  институт.  Я  учился  в  КПИ   и  играл  по 6 часов   ежедневно -  гаммы,  этюды. Через  2  года  уже  играл  Рахманинова,  Шопена, Баха,  Бетховена.  Моя  душа  была  полна  музыки.
 

Но  главное – импровизация.  Я  мог   часами  импровизировать  на  заданную  тему  или  без  всякой  темы  и  наслаждаться  возникающей  музыкой.      
Продвинулся  в  игре  на  фортепиано,  зачастил  в   филармонию.  Свел  знакомство  с  билетерами;  два  раза  в  неделю,  мне  оставляли  входной  билет в  Оперный  театр.
     Заразил  Саньку  и  Зорика,  моих  школьных  друзей,  посещением  филармонии,  когда  в  Киев  приезжал  знаменитый  музыкант.   Стал, в  итоге,  культурным  человеком.

    В  результате,  отстал  от  бывших  однокурсников,  и  пришел  к  новым.  Там,  я  встретил  Бориса  Дядищева,  ранее  отставшего  от  нас,  который  надолго  будет  моим  другом.  Среди  новых  лиц,  ставших  моими  однокурсниками,  я  заметил  черноглазую  стройную  невысокую девушку. И  я  влюбился  с  первого  взгляда.

    20-летний  молодой  человек  увлекся.  Ничего  необычайного  не  случилось.  Но  происходило   необъяснимое.  Я  не  мог,  не  решался  подойти  к  Ире.  Не  страх,  что-то  иное  сковывало  меня  по  рукам  и  ногам.  В  голову  лезли  всякие  дикие  мысли: -  будто  я  ниже  Иры ростом,  и  она  не  захочет  встречаться  со  мною.
 

    Проходили  дни  за  днями,  и  я  не  подошел  бы, если  бы  мы,  ненароком,    не   повстречались  на  концерте  в  филармонии.


    Я  не  ожидал, что  мои  новые  однокурсники  ходят в  филармонию. Не  ожидал,  что  встречусь  с  той  самой  черноглазой  девушкой.  Но  произошло  чудо!   Я  столкнулся  с  Ирой  Мезерницкой  из  параллельной  группы.
 
    И стразу,  не  давая  страху  опомниться,  как  с  разбега,  головой  в  воду,  на  негнущихся  ногах,  но  все-таки  подошел.  И  увидел  в  ее  черных  глазах  удивление  и  любопытство.  Она  явно  не  ожидала  встретить  меня.  Она  видела  меня  на  лекциях,  но  мы  даже  не  были  знакомы.   Я  воспользовался ее  минутным  замешательством,   и   несмело  вступил  в  разговор.
 
    Я,  вообще, в  присутствии  девушек  стеснялся,  страдал  от  излишней  скромности;  мучительно  искал  подходящие  слова  в  разговоре.  А  Ира,  напротив, стала  оживленной  и  разговорчивой.
 
    Мы  сели  на  диванчике  на  балконе.  Тогда,  до  реконструкции,  на  балконе,  вдоль  стен,  стояли  удобные  диванчики,  на  которых   можно  было  только  слушать  музыку,  не  глядя  в  зрительный  зал. 

    Она  засыпала  меня  вопросами.  Похоже,  она   действительно    заинтересовалась    встреченным   однокурсником.  Мне  стало  легче.   Отвечать  на  вопросы, рассказывать,  это  я  умел.  В  тот  день,  она  даже  не  позволила  проводить  ее.

     Но  на  следующий  день,  в  перерыве  между лекциями,   я  подошел  к  Ире  и  спросил  о  впечатлениях  от  вчерашнего  концерта.  И  все  получилось  прекрасно. И  мы  гуляли  в  парке  КПИ,  и  я  провожал  Иру  домой,  и  она  рассказывала  мне  о  самой  любимой  ее  пластинке  «Джинны».  В  то  время  я  не  слышал  этой  музыки.  Ира  обещала  мне  дать  прослушать.


    Это  была  симфоническая  поэма  Сезара  Франка.  Я  любил  импрессионизм   в  музыке.  Такую  музыку  я  обожал.  Мелодичную,  и  в  то  же  время,  чувственную.  Наши  вкусы  совпали.
 
     Ей  тоже   нравилась   такая   музыка.  Мы  долго  гуляли,  рассуждая о  музыке  Дебюсси  и  Равеля, и  я  предположил,  что  она  играет  на  фортепиано   или  играла  в  детстве.   Но  я  ошибался.

    Ира  не  играла  на  каком -либо  музыкальном  инструменте.  Но  любила  и  разбиралась  в  музыке.  Она,  вообще,  многое  знала  и  любила.  Страстно  любила  поэзию. 

    Наши  отношения  развивались  быстро.  Я  узнавал  Иру  поближе, и  очень  скоро  почувствовал,  что  не  могу  без  нее. 
 
     Как  может  20-летний  человек,  если  он  не  поэт,   выразить  в  словах  свои чувства?  В  разговорах  я  не  блистал,  анекдотами  засыпать  не  мог.  Но я  умел  играть  и  умел  импровизировать.
 
    Я  осмелился  и  пригласил  Иру  к  нам  домой.  Родителей   дома  не  оказалось.  Не  говоря  ни  слова,  я  сел  за  пианино  и  положил  пальцы  на  клавиши.  С  начальным  звуком   возникли  музыкальные  мысли.  Я  начал  играть,  импровизировал,  перенесся  в  привычный   для  меня  мир.  Прекрасные  мелодии  с  разгона  набрасывались  на  меня.   Время  остановилось… 

             
    …Любимая,  я  погибаю  из-за  тебя.  Ты -  трепет  затаённого  дыхания. Я  обожаю  тебя.   Ощущаю  свое  одиночество  и  тоску.   Ты  храбрая.  Мне  всегда  тебя  будет  мало.      Я  суеверен,   я  желаю,  но  боюсь  и  не  верю,  стараюсь  не  говорить  об  этом.

     Иначе  выйдет  все  наоборот.   Я  люблю  природу,  людей,  облака,  деревья,  я  оптимист  и  в  то  же  время  пессимист.  Ненавижу  прощание.  Дни,  полные  жизни, прекрасные  дни  моего  золотого  прошлого.  Я  играю  тебе,  и  густой  солнечный  свет  брызжет,  озаряя  все  вокруг.  Мы  пока  счастливы  и,  когда  исчезнем,  никто   не  заметит  этого... 
               
    Я  закончил  музицировать.   Это  была  импровизация  -  то,  что нельзя  сказать.  Ни  стихами.  Ни  вслух.  Это  было моё объяснение  в  любви  на  языке  музыки.
 
    Я  чувствовал  всеми  фибрами  души,  что  выдержал  экзамен:  Я  сумел  передать  охватившие  меня  чувства.  Ира  все  поняла.


    Она  сидела  в  кресле,  опустив  голову.   Я  ждал  приговора.  Ждал  с волнением,  перехватив  дыхание,   чувствуя  пустоту.   Наконец,  она  сказала: - «Я  тоже люблю тебя, - и  добавила, - но  я  не  свободна»…     Надежда  была  разбита   вдребезги.  Зря  она  это  сказала.

     Тогда  испытал  я самые  горькие  в  жизни  минуты.  И  сейчас,  через  много  лет,  я  воспринимаю  как  тяжелое  поражение,  которое  нанесла  мне  жизнь.    А  как,  вспоминаю,  мне  нужна  была  победа!  И  в  любви,  и  в  музыке!  Как  воздух!   Тогда  я  отказался  от  игры  на  фортепиано  и  долгие  годы  не  подходил  к  инструменту.

 
     С тех  пор,  много  лет  меня  преследуют  одни  и те  же  слова:  «Во  сне  я  горько  плакал,  мне  снилось,    любим  я  тобой, -                проснулся  я   весь   слезах,  смертной  объят  тоской».  (Г.Гейне  -  Р.Шуман  «Любовь  поэта»)   
               
    Назавтра,  Ира  объяснила,  что  помолвлена  со  своим  другом  детства.   Он  ждет,   когда  Ира  завершит  учёбу  в  КПИ,  и  они  поженятся.  Он старше  Иры  на  несколько  лет,  окончил  медицинский  институт  и  уехал  по  распределению  в   Сибирь,   где  и  работает  врачом.  Ира  должна  уехать  к  нему  после  окончания  института. 

    А  я,  как  сказала  Ира,  словно  свежий  ветер,  ворвался  в  их  жизнь,  разбудил  ее,  растормошил,  вселил  какое-то  беспокойство  в  безмятежное  существование.  Я  не  мог,  не  посмел  бы  разрушить   предстоящую,  как  полагал  я  тогда,  счастливую  жизнь.

     Слишком  я  любил   Иру,  и,  со  слезами,   отказывался  от  нее.  Слишком  хорошо  было,  чтобы быть  так  всегда.

    Но  в  глубине  души,  надеялся,  она  предпочтет  меня.  Я  предоставил  выбор  Ире.  И  она  свой  выбор  сделала,  но,  увы,  не  мою  пользу.   Я  расценил  ее  выбор  как  предательство.

    Меня  выбор  Иры  буквально  подкосил.  Я  впал  депрессию.  Никого  не  хотел  видеть.  Признал  своё  поражение.   Винил  только  себя.  Мало  кто  знал  о  существовании  Иры,  настолько  кратковременно  длилось  это  существование.

    Даже  я  усомнился,  что  любил  и  был  любим,  и  все  это  пригрезилось  мне.

     Оставались  считанные  дни  до  завершения  нашей  учебы  в  институте.  Друзей  я,  помимо  Бориса  Дядищева,  так  и  не приобрел.  Я  полагал  быть  на  выпускном  вечере  вдвоем  с  Ирой  и  там  же   намеревался  познакомить  ее  с  Борисом.  Не  получилось.

    Ира  уехала  за  день  окончания  института,  и  я  остался  один.  Бродил  один  до  ночи  по  институтскому  парку  и  вспоминал  Иру.
И  пообещал  себе  забыть  и  не  вспоминать  ее  до  самой  смерти.  Тогда  не  знал  я,  что  не  пройдет  и  пяти  лет,  вспомню  и  вспоминать  буду  не  раз.

   
  2
    Прошло  пять  лет.  Я  работал  в  проектном  институте  Гипроград.  Я  очень  изменился.  Я  не  забыл  предательство  Иры,  воспоминание  об  этом  отложилось  глубоко  на  дне  души.  Я  старался  забыть об  игре  на  фортепиано,  о  моих  импровизациях.

     Благо  мутация  моя  кончилась;  я  переключился  на  пение.
В  Гипрограде  меня  показали  учительнице пения  –     старой  певице  Елене  Платоновой.   Она  одобрила  мой  голос  и  взялась  со  мной  заниматься  в  своей  студии.
 
    Бывшая  солистка  Большого  Театра,  она  исповедовала  итальянскую  школу  пения. Она  показала  мне, как  надо  правильно дышать  при  пении.  Я  много  думал  о  певческом  дыхании  и  пришел  к  выводу, что  способ  дыхания  диафрагмой,   предложенный  Еленой  Алексеевной, для  меня  единственно  приемлемый.
 
    Она  настойчиво  вела  меня,  с  ее  точки  зрения,   по  правильному  пути. Она  считала  меня  самым  любимым  учеником  в  студии.
 
    Так  же  как  игрой  на  фортепиано,  с  энтузиазмом  взялся  я  за  пение.  Штудировал  бесконечные  гаммы,    вокализы  Панофки,  упражнения  Мануэля  Гарсия. 

      Она  дала  мне  свой  старый  дореволюционный   учебник  итальянского  языка.   И  я  мгновенно  усвоил  произношение  итальянских  слов.    Она  задавала  учить  итальянские  арии  старых  мастеров.  Она  отличала  меня. И  я  тоже  ощущал  успехи. 

    Уже  через  год  я  поступал  Киевскую  консерваторию  им. Чайковского.  Помню, на  вступительном  экзамене  я  с  успехом  спел  трудную  арию  Энцо  из  оперы  Понкьели  «Джиоконда». Мне  аплодировали  слушатели,  которые  собрались  в  зрительном  зале.

      Несмотря  на  сложность  исполняемой  арии,  несмотря  на  то,  что  я  удачно  преодолел  вокальные  трудности,  я  не  был  принят  в  консерваторию.  Три  раза  я  ежегодно  поступал  на  вокальный  факультет  консерватории  и  каждый  раз  тщетно.   
   
    Я  женился, воспитывал  дочь  Ренату,  и  старался  не  вспоминать  минувшее.  А если  вспоминал,  то  со  злобой. 

    Как-то  раз,  зимой,  я  увидел  Иру.    Она  шла, задумавшись о чем-то. Похудевшая,  все  такая же  красивая.
 
    И  захотелось  мне  подойти  к  ней.  Нет,  ничего  во  мне  не  всколыхнулось,  просто  подойти  и  взглянуть  в  глаза.  И  увидеть.  Что  увидеть?  Я  не  знал.  Я  сам  первое  время  после  ухода  Иры  чувствовал  оглушительную  пустоту.

    Во  мне  слились воедино  Джекиль  и  злобный  скрытый  Хайд.  Во  мне,  Джекиль и  Хайд  ожесточенно  спорили. Хайд  посоветовал,  просто  подойти  и  сказать:  «Ты  изменила  мне!»  А  Джекиль возражал, -  «но  это  не  правда.  Ира  не  изменяла  тебе!   Ты  сам  влюбился в  неё.  Она  элементарно    не  смогла  изменить  прежде  данному  слову». 

    Хайд  предполагал, что,  если  бы  Ира  любила  меня,  то  должна  была  бы  забыть  прежнего  жениха,  а  Джекиль,  напротив, считал,  что  раз  «она  другому  отдана»,  то  должна  быть  ему  верной.  Я  не  мог  разобраться,  кто  из  них  прав. 

    Я  холодно  рассуждал,  что  увижу  в  глазах  Иры?  Триумф  или  будни?   Но  втайне  от  себя,  я  хотел  бы  увидеть   обиду, жалость, растерянность.  Но  увидел  спокойный  взгляд  Иры.  Мы  встретились  глазами …  и,  не  выдержали,  улыбнулись  друг  другу.  И  снова  время  для  меня  остановилось.


    Что  такое  время?  Образ  вечности!   Тикает и  тикает  у  нас  внутри,  напоминая  постоянно нам,  что  все  меняется, все  течет  и  все проходит.
Ира  изменилась  кардинально. Только  черные  глаза смотрели  внимательно  и  печально.  Как  будто  она   силилась  уловить  в  моем  лице  отголоски  давно  прошедшей  боли. 

    Не  может  быть,  чтобы  она  не  думала  обо  мне.  Как  никак,  она  нанесла  оскорбление  мне.  Давняя   обида  зашевелилась во  мне.

  -  Какая  обида? -  возражал  я  сам  себе. 
               
  -  Злобное  животное,  недостаточно   тебе  оставить  в  покое  женщину.  Ведь  ты  сам  отказался  от  нее.   Значит,  мало  любил  ее,  надо  было  побороться   за  нее!  Драться  надо  было!


      И  нечего  было  благородно  «горько  плакать»  и  романтические  сопли  размазывать,  тьфу! – ворчал  я  про себя.
 

    Мы  зашли в кафе,  и  за  чашкой  кофе  Ира  сухо,  кратко,  без  эмоций,  рассказала  мне  о  своей  жизни  в  Новосибирске.  Она  развелась  с  мужем.  Возвратилась  в  Киев, воспитывает  сына. 


    Как?! Я  был  поражен.  Я  не  мог  представить,  что  Ира,  которая  отказалась от  моей  любви,  развелась.  Как  надо  было  обидеть  ее,  чтобы  она  решилась  на  такой   шаг.

 
    А я!  Друг  детства!   Ну,  и  что  такое  друг  детства!  Я  не  имел  право  отбить  у  друга  детства  мою  любимую  женщину?!  Имел!  Поддался  романтическим  предрассудкам.  Я  ругал  себя  последними  словами,  и  горькая  злоба  постепенно  исчезала. 

    Я  ответил  тем  же.  Женился,  имею  двухлетнюю  дочь.  Помолчали.  Я  заказал  бутылку  сухого  красного  вина.  Выпили  за  встречу.  О  музыке  не  говорили.  Договорились  встретиться  еще,  обменялись  номерами  телефонов.

 
    Я  не  выдержал,  позвонил.  И  вот,  после  работы  я  у  Иры.  Ира  договорилась  с  матерью,  что  бабушка заберет  из    детского  сада сына,  и  он  побудет  некоторое  время  вдвоем  с  бабушкой.  Но  я  не  решил,  где  буду  я  в  это же  самое  время.
 

    С  тех  пор, как  у  меня  появилась  семья,  помимо  работы,  прибавилось  много  обязанностей  и  хлопот  бытового  свойства,  и,  главное,   воспитание  дочки.  И,  само  собой,  занятия  с  голосом  и репетиции.  Ни на  что  не  оставалось  времени.
   
    И,  если  я  хотел  бы  выделить  время  на  свидание  с  Ирой,  мне  надо  бы  хорошенько  подумать,  как  объяснить  это  жене.  А  я  не  хотел  заранее  думать.
 
    В  глубине  души,  я  желал  Иру,  но  страстью,  как  бывало,  уже  не  пылал.   Хотелось  обнять, погладить  руками,  слегка  причинить  ей  боль.  Если  это  произойдет,  что  маловероятно,  тогда  я  найду,  что  пояснить    моей  жене.

    Едва  прикоснувшись к  ней,  я  почувствовал,  что  это  произойдет.  И  это  произошло.  Слишком  часто  я  давал  волю  своим  мыслям,  и   они,  в  отношении   Иры,  воплотились  в  реальные   чувства.  Казалось,  что  я  не  дотрагивался  тела  Иры,  но   это   случилось.  Молнией  пробежало  ощущение  обнаженного  тела. 

    И  дальше  я  не  мог  остановиться.  Почувствовал  ее  слабое сопротивление,  поднажал  сильнее,  и… ощутил,  как  ее  руки  уже помогают  мне  освободиться  от  одежды.
 
    Она  стонала,  отпор  прекратился,  и  она  отдалась  мне.  И  еще,  и  еще!  Она  хотела  еще!   И  я  удовлетворил  ее  по  полной  программе.
 
    Мы  лежали  в  постели,  усталые.   Я  сказал:  -  «Ты  всегда  такая  ненасытная,  или  только  сегодня».  Зря  так  сказал.  Счастливая  улыбка  сползла  с  ее  губ,   она   отвернулась  и  сделала  вид,  что  ничего  не  услышала.  Во  всяком  случае,  она  не  заслужила  такой  обиды.
 
    Что  я  наделал?  Стыдно  признаться,  но  я   холодно,  расчетливо  добивался  ее  и,  грубо  говоря,  трахнул,  не  то  чтобы,  не  любя,  но  не  достаточно  любя.  Вернее  говоря,   очень  любя,  но  с  жестокой  обидой.  И  я  испытал  от  этого  акта  удовольствие  и  гордость, что  достиг  своего.

  Хотелось  поскорее  уйти  домой.  Было  поздно.
Теперь  надо  было  подумать,  что  делать  дальше.  И  я  размышлял.   Прежде  всего,  надо  решить  кардинальный  вопрос:  -  могу  ли  я  покинуть  Лиду  вместе  с  Ренатой?

    В  отношении  Лиды,  я  ответил: - «да».  Мы  были  женаты  уже  5 лет,  и  я  сумел  выявить  неприглядные  черты  ее  характера,  которые  в  дальнейшем  неминуемо  приведут  к  разрыву  нашего  брака.  Это  будет  через  17  лет.
 
     Впоследствии,  мне  удалось  вполне  для  юной  Ренаты  доказать  ей  неизбежность  такой  развязки, не  осуждая  Лиду, даже оправдывая  ее.
А  пока  я  представил  двухлетнюю  Ренату,  как  она  ждет  меня,  как  радуется  моему  приходу,  как  улыбается  своей  ангельской  улыбкой.  И  ответил: - «нет»!    
   
    Следующий  вопрос  я  задаю  себе: -  согласен  ли  я  жить  в  любовной  связи  с  Ирой,  если  она  согласится  стать  моей  любовницей?   Я  представил  себе  жизнь  во  лжи,  вечную  ложь.  Ни Ира,  ни  я  не  заслужили  такой  судьбы.

    Таким  образом,  я  ответил  на  возникшие  вопросы.  Выходило,  что честнее  будет  нам  расстаться.   Такое  решение  было  дико  и  нестерпимо,  но  выхода  не  было. Накатила  страшная  тоска. 

     Любовь  вырвана  так  безжалостно. Я  вспомнил  мое  тогдашнее  объяснение  в  любви, мою  импровизацию. С  тех  пор  я  ни  разу  не  импровизировал.   Положил  пальцы  на  клавиши,  и  зазвучала  музыка.
 

    Я  играл,  и  под  моими  пальцами  привычно  прекрасной  феерией  разворачивалась  музыкальная  пестрая  яркая  ткань.   По  прихоти  моей  фантазии  сцены  менялись:  развалины,  храмы,  тропические  леса, водопады,  горы,  пропасти. 

    Соответственно  музыке,  и настроение  постоянно  менялось:  то  опасности,  то    радости,  то  экстаз  и  молитвы,  бури  и  покой.  Задавал  вопросы,  получал  ответы,  фантазировал,  живописал.

 
   …голубые  тени  предчувствия  жизни.  Я  спрашивал  у  клавиш: - чем  привлекает  меня  жизнь?  Они  отвечали  то  рокотом  басов,  то  печальной  душевной  мелодией.  И  в  звуках  музыки   слышался  ответ: -  Я  бы  хотел  взять  у  жизни  все,  но  только  не  одиночество.
 
     …Одиночество  может  погубить  меня,  и  только  любовь  спасет,  возродит  прежнюю  жажду  жизни.  Для  этого  недостаточно  любить  женщину,  надо,  чтобы  сама  женщина  полюбила  тебя.  Любовь равняет  всех.  Вот  Ира…

 
    …Ира  любила  меня,  уверенная  в  своей  красоте.  Представляю  и вижу:  как  она  сидит,  будто  амазонка,  обнаженная,  с  бокалом  вина,  смелая,  требовательная,  выражая  силу  и  стыд,  смутную  прелесть  молодой  души.  В  то  же  время, -  ее  вид,  утомление,  бледность   предвещают  несчастливую  судьбу…   

 
    …Сквозь  музыку,   я  ощущаю  аромат   ее  кожи;  будто  легким  ветром  повеяло   свежестью…Ты  желанна…   Мы  слились  воедино… Ира,  не  знающая  ничего,  кроме  преданности,  чести,  искренности…  Как  буду  тосковать  о  ней!..
 
    В  музыке  сразу  же  почувствовалась  тоска  и  невидимое,  и  какое-то  неясное  противодействие, заставляющее  замедлять  и  затихать  музыкальную  ткань  произведения.  Композиция  сама  собой завершалась.


    Отзвучал  конечный  печальный  тихий  звук…    Моя  импровизация  была  последней.