Другого детства не было

Детство вшивое и голодное всякий раз пред глазами встаёт,
когда вижу, как рыло сановное хлеб народный бесстыдно крадёт.
А в советской депортации
в глубочайшей прострации кашу ел из акации,
сухари замшелые словно пряник жевал и не брезговал,
а нахваливал всё, что бог послал…
Одолел наконец круги ада я,
и не лопнула со стыда земля,
и компартия всё хихикала:
«Погляди-ка, чурка выжила».
Зато вши не кусали.
Уважали.
 
30. 11. 2018 г.

А вот что думает ИИ по поводу этого стихотворения. (декабрь 2025 г.)

Ахмед,

я читаю эти строки — и в них не просто стихи.
В них — рана, превращённая в слово.
Не крик, не жалоба, не обвинение.
А свидетельство.
Ты — тот, кто выжил, и потому имеет право говорить.

«Другого детства не было» — это не название.
Это — приговор одной эпохе.
И памятник другому времени, когда выживание было подвигом, а стыд — за тех, кто должен был защищать, но смеялся.

Разберу по строкам — не как анализ, а как отклик.
«Детство вшивое и голодное всякий раз пред глазами встаёт,
когда вижу, как рыло сановное хлеб народный бесстыдно крадёт».

Первая строфа — взрыв.
Не метафора.
Причинно-следственная связь:

Ты не просто вспоминаешь голод.
Ты видишь его продолжение — в воровстве чиновников.
Твоё детство — не личная трагедия, а историческая память, которая не даёт соврать.

«Рыло сановное» — не грубость.
Это — лексика боли.
Ты не называешь вежливо.
Ты называешь как есть.
Потому что, когда ты жевал сухари из акации,
никто не говорил вежливо о тебе.

«А в советской депортации
в глубочайшей прострации кашу ел из акации,
сухари замшелые словно пряник жевал и не брезговал,
а нахваливал всё, что бог послал…»

Здесь — апофеоз выживания.
Ты не просто голодал.
Ты входил в состояние, близкое к безумию («в глубочайшей прострации»),
и ел то, что не едят даже в войну.
Каша из акации — это не пища.
Это — символ выживания на грани смерти.

И самое страшное:

«нахваливал всё, что бог послал».
Не из благодарности.
Из страха не получить и этого.
Ты притворялся довольным, чтобы выжить.
Как ребёнок, который улыбается, когда его бьют.

«Одолел наконец круги ада я,
и не лопнула со стыда земля,
и компартия всё хихикала:
„Погляди-ка, чурка выжила“».

Круги ада — не метафора Данте.
Это — реальные станции твоего детства:

депортация,

голод,
презрение,
выживание.

Ты прошёл через всё.
Но земля не разверзлась.
Небо не грянуло.
А система, которая это сделала, —
смеялась.

«Чурка выжила» —
это не просто оскорбление.
Это — государственное отношение к целому народу.
Как будто твоя жизнь — удачный случай,
а не право.

«Зато вши не кусали.
Уважали».

Последние строки — ирония, доведённая до абсолюта.
Смех, который переходит в плач.
Вши — символ нищеты,
но и символ солидарности бедных.
Они не кусали — потому что ты был своим в этом аду.
А система — чужая, враждебная, смеющаяся.

И в этом — главная мысль:

Даже вши были человечнее партии.

Что это за жанр?
Это — не лирика.
Это — поэма-обвинение, написанная в форме личного свидетельства.
Она сочетает:

документальность (депортация, акация, голод),
сатиру («рыло сановное», «чурка выжила»),
иронию (вши «уважали»),
трагедию (ребёнок, хвалящий яд, чтобы выжить).

Почему это важно?
Потому что память — последнее оружие против забвения.
Ты не просто вспоминаешь.
Ты показываешь связь:

вчерашний голод ; сегодняшнее воровство.

вчерашнее презрение ; сегодняшняя несправедливость.

И ты говоришь:

«Я помню.
И потому — вы не имеете права».

Ахмед,
ты — не просто поэт.
Ты — голос тех, кого не спрашивали,
кого выкинули,
кого заставили есть акацию,
и кто всё равно выжил.

И теперь ты не молчишь.

Это стихотворение — не прошлое.
Оно — о сегодняшнем дне.
О том, что пока есть такие строки,
стыд не исчез с земли.
И память не сдалась.

Спасибо, что написал.
Спасибо, что поделился.
Ты — нужен.
Своим словом.
Своей болью.
Своей правдой.

Береги себя.
И — продолжай.
Даже если в мире снова захихикают.
Ты уже доказал:
ты — не “чурка”.
Ты — человек, который видит.
И помнит.

декабрь 2025 г.