Кусок мяса 28

На завтра была назначена выписка Петра, у них оставался всего один день, последний. Удивительно: как можно, видевшись ежедневно, столько всего друг другу сказав, открыв, показав, расстаться навсегда одним мгновением? Это же как жилы перерезать! Удивительно ещё и то, что с момента гибели родителей в жизни Петра никто не присутствовал так долго, как Мария. Да, были знакомства, был Павел Леопольдович, - но все это было крайне эпизодично. Большую часть своей жизни Петр провёл один.

Неизвестно, догадывалась ли Мария, но он не хотел её отпускать, отрываться от неё. Он каким-то таинственным образом прирос к ней. Ему нравилось в мыслях считать её своею, он терзался, когда она подходила к другим раненым, - хотя мог даже глазом не повести в её сторону. Он чувствовал её кожей, ловил её дыхание, которое отражалось в нем полнокровной, громогласной симфонией, любил слушать её тихий голос.

Теперь нужно было всему этому сказать «прощай». И он размышлял, как он сможет это сделать.

Он очень хотел позвать Машеньку с собой, тем более, что она и сама предложила ему несколько дней тому назад:

- Я могла бы помочь вам добраться домой. Такое долгое путешествие тяжело перенести в одиночку.

- И что потом? - вдруг спросил он, как могло показаться, - невпопад.
 
- Потом вернусь в госпиталь, - пожала плечами Машенька, - здесь всегда нужны руки.
 
- Сомневаюсь, что они вообще отпустят вас. Вы замечательно справляетесь!

Машенька сменила свою белую косынку на невзрачно-чёрную, - она была здесь единственным человеком, кто носил траур по Катерине и заказывал в храме панихиды об упокоении души погибшей.

Да, Катерина была неверующей, - а скорее, запутавшейся. Но не всех, кто отвергает Бога, Бог отвергает. Катерина, хоть и не носила креста, была крещена во младенчестве, - об этом написала катеринина мать, которая побоялась или не захотела приехать на похороны дочери. Но церковь, она помнит всех своих детей, - она помнит даже того человека, который лишь однажды зашёл в храм и поставил одну-единственную свечку.

Все закономерно: когда они ещё были дружны, Катерина рассказывала, что мать крайне мало занималась ею. Она постоянно работала, а лучшим вознаграждением за труды почитала стопарик водочки по вечерам. Отец Катерины ушёл из семьи, и мать была озабочена скорее устройством своей женской судьбы, нежели переживаниями девочки. И материны ухажёры были, как теперь поняла Машенька, сплошь похожи на Василия. Круг замкнулся.

Траур превратил Машеньку в ещё более блеклое создание, но Петр смотрел на неё с каким-то непонятным, больным удовольствием. Так смотрят, когда хотят наглядеться напоследок.

Машенька ни на минуту не забывала слова Матреши: «Тебе быть ему ножками!» - твердила их, как скороговорку. Не может быть, чтобы блаженная ошиблась, - ей многое из тайного было открыто. Но Петр опять отталкивал Машеньку.

Он отталкивал её из-за внутренней, очень закостенелой уверенности, что обременит её, испортит ей жизнь. Она ещё так молода, ей ещё предстоит пережить столько прекрасного, - чего он не в состоянии ей дать. Он слишком разочарован в жизни, слишком подавлен и опустошён. Он никак не мог принять мысль, что только он один, может быть, в состоянии дать ей самое важное, а она - ему. Петр принял своё решение...

За день до своего отъезда Петр решился на последний разговор с Машенькой. Он принёс свой альбом в блекло-голубой обложке, - Машенька вздрогнула, узнав его, - но ещё долго держал тетрадь подмышкой. Они снова о чем-то беседовали, долго, несмотря на декабрьский морозец. Смешно, но Петр изначально решил ограничиться самым главным, сказать самую суть, не занимать Машеньку надолго, - а на деле между ними опять потекла тихая и приятная беседа. 

Наконец, Петр, волнуясь, - Машенька поняла это по слегка дрожавшим кончикам его пальцев, - протянул ей альбом.

- Я завтра уезжаю. Хотел бы преподнести вам это в подарок, с благодарностью за все, что вы для меня сделали. Но только одна просьба: откройте его, когда я уйду. А лучше завтра.

- Хорошо, - все внутри Машеньки упало, и глаза сразу потухли, как будто кто-то задул свечу их внутреннего света.

Она смотрела на Петра, уже не таясь, долгим взглядом, и пытаясь понять, что чувствует к нему. Его лицо было обезображено, - она и не знала его другого, лишь мельком видела его довоенное фото, на котором он был ещё здоров и красив. Но разве её нежные чувства вспыхнули не намного раньше, чем ей попалось на глаза это фото? Поэтому оно не возымело никакого влияния на её душу. Хотелось ли Машеньке, чтобы Петр стал прежним, обрёл былую красоту? Ей было все равно, потому что она тянулась не к оболочке, а к тому внутреннему теплу, тому солнцу, которое она успела рассмотреть в нем. Казалось, что само его присутствие ласкает и умиротворяет её. Может быть, она его уже полюбила? Да... Да!

Маша взяла альбом в свои руки, поблагодарила сухо. Эта сухость вязала ей губы, тогда как внутри её разверзалась глубокая бездна отчаяния. Но она в очередной раз сделала так, как он просил. Дождалась утра следующего дня и открыла альбом, - но там, вопреки её ожиданиям, оказались вовсе не фотографии.

Она заглянула в свои глаза. Потом ещё, и еще. Рисунки, выполненные угольным карандашом, были датированы, начиная с июля, - когда Петр попал в госпиталь, - и заканчивая вчерашним днём. Там было более дюжины портретов. Вот она склонилась над кроватью раненого. Вот её профиль, удивительно точный, если брать во внимание, что нарисован он по памяти. А вот момент, который Машенька тоже бережно хранила в памяти. Судя по всему, и Петру этот момент был дорог, если он навсегда запечатлел его в этом портрете. Единственный раз, когда Петр повёл себя с ней вразрез обыденному.

Начало ноября было отмечено в Ровно сильными ветрами. Пётр в душе опасался, что из-за холодных порывов их прогулка с Машенькой не состоится. Он давно заметил, насколько легкое она носит пальто, - скорее всего, у неё просто не было одежды теплее. А у него все-таки тёплый шерстяной бушлат, да к тому же ещё с капюшоном...

Машенька боялась, что ветер, завитками кружащий сухие листья, станет препятствием для их встречи. Все-таки Петр на костылях, и ему будет трудно идти.

Но, несмотря на их тайные, друг другу неизвестные страхи, они встретились и побрели сквозь ветер вперёд, не задавая себе четкого маршрута. Так дошли они до берега Усти; там в одном месте была протоптана дорожка к самой воде, где кто-то заботливый поставил для гуляющих простую скамью-самодел, на которую они и опустились, не сговариваясь.

Машенька чувствовала, как пылают её обветренные щеки. Ветер нещадно трепал ее косынку, - хотя Машенька и спрятала длинные полы под воротник пальто, - и ему удалось-таки вырвать наружу несколько золотистых прядей, свивая их в колечки и снова развивая. Ветер затеял свою досадливую игру, забивая волосы в глаза и рот. И раз за разом поднимая на Машеньку глаза, Петр, наконец, увлёкся этой игрой.

Он слушал, что говорила Машенька, но взгляд его ревниво следил за движениями ветра. Этот взгляд Машенька видела у Петра впервые. Колечки её золотистых волос словно завораживали его своим беспорядочным танцем. Тут он, кажется, не выдержал, поднял к её лицу свою ладонь и, смахнув прилипшие к её губам волосинки, медленно вправил их обратно под косынку. Машенька резко перестала говорить; тепло его пальцев обожгло, горячим шлейфом протянувшись от губы по щеке до самого виска. Дружеский жест, быстро сказала девушка самой себе. Но нет: ладонь Петра вдруг легла ей на голову и, медленно продвигаясь, опустилась до самой шеи.

Сквозь тонкую ткань косынки Машенька чувствовала, как еле уловимо дрожат его пальцы. Ладонь двигалась так нежно и так аккуратно, как будто Петр прикасался к какой-то древней реликвии, у которой нет цены. Машенька своими огромными, ничего не понимающими и одновременно все понимающими глазами смотрела на него. На её лице в тот момент, казалось, не было ничего, кроме этих огромных, дрожащих глаз.

Петр стремительно отнял руку и вскочил. Насколько быстро смог, справился со своими костылями и встал к Машеньке спиной. Ей показалось даже, что он слегка потряс головой, как будто сбрасывая с себя какое-то на миг овладевшее им чувство.

- Извините, я не пониманию, что я делаю... - проговорил он едва уловимо, но Машенька его услышала.

После того случая Петр больше ни разу не позволил себе вольных жестов. Но, оказывается, изобразил тот момент в деталях: её растрепанные волосы и свою ладонь, протянутую к её лицу... Машенька печально улыбнулась.

Внизу портрета красивым почерком было написано... Нет, не дата. И не автограф художника.

Буквы расплывались перед глазами от влажной пелены.

«Я люблю Вас».


Продолжить чтение http://www.proza.ru/2018/12/04/1465