А вот ещё был случай... 1974 г. Возвращение из отп

                Возвращение из отпуска.


       Конец октября. Отпуск подходит к концу. Скоро начнётся зимник. Прикидываю – приехать на работу дня на три раньше. Немного отдохнуть после длинной дороги и с новыми силами, накопившимися за время отпуска с горячим желанием и энтузиазмом вновь приступить к любимой с детства работе.
       По дороге заехал в Краснотурьинск. Пару дней побыл у брата Александра и любимой тётушки - Инны. Сводил брата и ещё несколько друзей юности в ресторан.
Утром следующего дня, купил ящик Жигулёвского пива – двадцать пол-литровых стеклянных бутылок. Пять бутылок изумительного ликёра «Гавана клуб», килограмма два-три самой лучшей колбасы и килограмма три апельсинов. В результате рюкзак с таким набором гостинцев потянул килограммов на тридцать.
       Непомерно тяжёлый рюкзак не представлял для меня проблемы. Остановка автобуса была не более, чем в ста метрах от дома. От автобуса до поезда было ещё ближе.
       От станции Сергино до вертолётной площадки, добрался на попутке. Записался в очередь на вертолёт до Перегрёбного и устроился в зале ожидания в надежде на скорый вылет, но вертолёта в нужном направлении не было, а погода с каждым часом становилась всё хуже и хуже. Полётное время закончилось и мне пришлось ночевать в зале ожидания. (зал ожидания – внутреннее пространство между вагончиками, установленных по прямоугольному периметру, укрытое объединяющей их крышей)
       К утру погода совершенно испортилась. Надеяться было не-на что, но как говорится, надежда умирает последней, да и дёргаться мне было не куда, так как зимника ещё не было и машины из Сергино в Перегрёбное не ходили. Времени до выхода на работу у меня было ещё более чем достаточно и я сидел в ожидании нужного рейса, ни о чём не беспокоясь.
       К обеду в зал ожидания вошёл Саша Казанцев с парнем с которым познакомился в поезде. У Шурика в руках была огромная спортивная сумка, а у его попутчика большой коричневый чемодан конструкции пятидесятых годов. Они записались в очередь и мы, пообедав, стали ожидать вертолёт, хотя абсолютно отчётливо понимали, что сегодня мы вряд ли чего дождёмся. На другой день погода не стала лучше и Шурик заметно заволновался. Он, не взирая ни на что, не хотел опаздывать на работу и к концу полётного дня был на пике нервного напряжения. Он говорил, что ему ни в коем случае нельзя опаздывать и он готов, хоть сейчас, прямо в ночь, пойти в Перегрёбное пешком.
       Не долго, думая, мы поддержали его идею и пошли по хорошо знакомому нам пути, по которому мы не одну сотню раз проехали на КрАЗах, перевозя из Сергино в Перегрёбное железобетонные пригрузы и трубы для газопровода.
       Через пару километров мы вошли в посёлок Сергино и поняли, что остальные шестьдесят пять километров с тяжелеными чемоданом и сумкой в руках нам не одолеть.
       Мы вошли в подъезд последнего в посёлке двухэтажного дома и попросив прощенья у Бога и неведомого нам хозяина санок – спёрли их. Хорошо привязав к санкам нашу обременительную ручную кладь, мы бодро пошагали по пушистой зимней дороге. Нас не пугала ночная кромешная тьма и дальняя, возможно не лёгкая дорога. 
       Через несколько километров пути нас догнал грузовой автомобиль ЗиЛ – 157. В кузове на соломе ехало несколько человек. Они приветливо приняли нас в свою компанию. В деревне Алёшкино автомобиль развернулся и ушёл в обратном направлении. Люди разошлись по домам, а мы упрямо продолжили своё движение к намеченной цели.
       Около часу ночи мы, преодолев более двадцати километров, подошли к маленькой деревушке Язовка. В одном из домиков горел свет. Мы робко постучали в крохотное замороженное оконце. Хозяин изумлённо, но не ругаясь и не ворча гостеприимно впустил нас в избушку.
       Посредине комнаты стоял длинный тесовый стол. С одной стороны от него стояла кровать, а с другой такая же длинная лавка. Напротив кровати, за лавкой стоял самодельный старинный сервант и рядом с ним старый обшарпанный, многократно крашенный рыже-коричневый шкаф.
       Мы выставили на стол бутылку водки, сало, колбасу, хлеб. Хозяин вскипятил чайник, заварив в нём какие-то травы и угостил нас вкуснейшей слегка подвяленной рыбой. Поужинав, мы остались у него до утра. Я лёг отдыхать на лавке, а парни на матрасовке, набитой соломой. Часам к шести утра мы слегка примёрзли и потому проснулись. Хозяин затопил печь и разогрел чайник. Дал нам с собой несколько вяленых и солёных рыбёшек. Мы оставили ему пару бутылочек пива и часов в семь утра вышли из дома.
       На улице было темно. Сыпал красивый пушистый снег. Окна деревенских домов, по - прежнему, зияли беспросветной, серебристо чёрной, блестящей тьмой.
         За деревней дорога была не просто припорошена, но уже довольно обильно заметена снегом. Тем не менее идти было возможно и мы продолжили свой путь. Нам оставалось пройти ещё тридцать пять километров. Постепенно тьма растворилась в пришедшем из-за горизонта рассвете.
        Примерно к обеду снег прекратил своё плавное, безмятежное кружение. Но стараясь, как можно теплее укрыть землю от трескучих сибирских морозов, он так завалил нашу дорогу, что местами нам приходилось идти чуть не по колено в снегу. Неожиданно мы услышали в небе рокот приближающегося вертолёта. Мы радостно стали кричать и махать ему руками надеясь, что он подберёт нас, но чуда не случилось.
       Через пару часов мы подошли к глубокой лощине. Чем ниже мы спускались в неё, тем глубже проваливались в снег. В самом низу мы уже пробивались через сугроб, утонув в нём до самой груди. Спуск в лощину был очень нелёгким, а восхождение в подъём казалось вообще непреодолимым. Более часа мы карабкались вверх и выложившись до предела, всё-таки сумели из неё выкарабкаться.
       Поднявшись наверх, сделали привал. Выпили по пятьдесят грамм водки, слегка закусили. Хлебнули горячего чая из термоса и пошли дальше. Но буквально через двести, триста метров, паренёк, который увязался за Сашей в поезде, лёг на снег и сказал: «Всё, идти дальше я не могу. Ноги меня больше не слушаются. Я не могу сделать даже оного шага. Бросьте меня здесь. Идите дальше без меня.» Немного помолчал и со злостью на самого себя добавил: «Я оказался слабак и нечего мне делать в этом мире. Север не для меня».
       Мы сели в сугроб рядом с ним. Налили ему стакан водки, разведённой горячим, крепким чаем. Он выпил её залпом, обмяк и заплакал. Мы уложили его на санки. Я одел на себя рюкзак и потащил санки, а Шурик одел сумку на спину, как рюкзак, связав ручки на груди и потащил чемодан, время от времени меняя руку.
       Часа в три дня стало темнеть. Небо прояснилось. Вскоре выглянула яркая, как прожектор луна. Мороз постепенно усилился. Километров за десять до посёлка дорога оказалась почищена и накатана. Снег скрипел под ногами. Куртки на наших спинах взмокли и покрылись белой ледяной коркой. За несколько километров до деревни стали видны отдельные фонари. Это придало нам силы и мы ускорили шаг. Паренёк, опьяневший лежал на санках, и что-то невнятно бормотал и плакал. Часа через полтора мы уже шли по зимней переправе через Обь. А ещё через полчаса, безумно уставшие, но бесконечно радостные и счастливые, сидели за столом в одной из комнат шофёрской общаги и угощали всех собравшихся пивом с вяленой рыбкой, водкой, полукопчёной колбаской и ликёром с апельсинами. Торжество было недолгим. Мы быстро вырубились и ребята разошлись по своим комнатам.
       Утром мы своевременно предстали перед начальством и приступили к своей работе, а паренёк, который с таким трудом, но всё же добрался с нами до Перегрёбного, первым же вертолётом улетел обратно домой.