Два конца, два кольца, посередине - ангел

    Ну вот и опять трава осталась нескошенной. Вечно у него нет времени. Впрочем, не очень-то и надо. С легкостью меняю жесткую щетину обритого газона на симпатичную картинку, что так радует меня сейчас: нетронутая дикая лужайка в желтых веснушках одуванчиков; из сочной зелени торчит белая, худая коленка, время от времени покачивается. На месте ее обладателя я не стала бы столь беспечно прикрывать локтем глаза и выключать уши, потому что еще минута – и тот, кто сидит в секрете, сбивая макушкой желтую пыльцу, сделает мгновенный рывочек и плюхнется прямо на живот Большого Брата. Держите пресс, сэр. 
     Отвернувшись, продолжаю чистить луковицу, слыша за спиной пыхтение, повизгивание и еще  какие-то странные звуки, будто на лужайке возятся два зверька. Так они общаются. Почти без слов, потому что младший еще только учится вербальным премудростям, а старший...  Хотела бы я знать, отчего он молчит. Я понимаю: ему трудно. Но не оттого, что он подзабыл родной язык.
     Протестующий вопль за моей спиной. Знак того, что перый загребной «голубых», знаменитой оксфордской команды академической гребли, не поддался щенячьему натиску. И вот уже побежденный, как водится, ищет утешения у меня подмышкой. Нос весь желтый. Чихнул, хихикнул от удовольствия, сунул в рот изрядную дольку луковицы, сгреб в горсть сколько уместилось, обернулся в сторону брата.
     - У? – с немым вопросом ко мне.
     - Да нет, Кирюша. Это ты у нас, как Буратино, луковицы грызешь и не морщишься. Андрюша любит сладенькое. Правда, Андрей?  - жалкая попытка подкатиться.
     - Нет.
     И глубокий silence.


    Мой старший сын никогда не страдал от недостатка коммуникабельности, с самого раннего детства. Глаза небесной голубизны и мордашка нараспашку, незадиристый и необидчивый, готовый к любым контактам, было бы с кем. Если же компании никто не поддерживал, играл один, но неизменно отворачивался ко всем спиной и отчего-то выглядел в такие моменты очень несчастным. Со временем дружелюбие и открытость стали характером, а вот глаза немного выцвели, сделались цвета чистого льда, как у его отца. Вообще, становясь старше, он все больше внешне повторял Игоря и всегда тянулся к нему. Тянулся и не дотягивался.
     Когда у нас родился Андрейка, муж был на взлете своей карьеры: профессорская должность на кафедре, успешный бизнесс, востребованность и деньги. И все это было для нас, любимой жены и сына, которые той любви-то как раз и не чувствовали. Подчас мне казалось, что Игорь любит нас восторженными  вздохами моих подруг,  чужими глазами , в которых отражалась зависть к тому, чем он нас окружал.                По мнению мужа, все должно быть самым лучшим (читай - дорогим): от  коляски до автомобиля, от детских носков до коллекци немыслимых английских шляпок. И дом, разумеется, он решил строить вопреки общим тендециям обустраивать приватное жилье подальше от города. Мало того, что он, потратив дикие деньги, ухитрился приобрести участок в самом престижном микрорайоне - правда, тихом и  очень зеленом, - но на его территории еще и красовался старый особняк с двумя колоннами, в котором некогда размещалась целая контора «Землеустройства». Здание было полуразвалившимся и мрачным, как дом с привидениями.
     Вышеназванные колонны вдохновили моего мужа на новые подвиги, и в ближайшем будущем пугающе ясно засветилась перспектива жить в резиденции a la крестный отец в окружении фальшивой позолоты, громоздкой и вычурной мебели, тяжеловесных штор с кошмарными болванками подхватов со стразами. В еще больший ужас я пришла, когда застала супруга изучающим на странице какого-то сайта безобразные гипсовые вазы и раскрашенные фигуры для приусадебной территории. Надо было спасать ситуацию, судьбу несчастного строения и будущее житье-бытье нашей семьи. И хотя я не архитектор и не дизайнер, зато, будучи искусствоведом, обладаю кое-какими знаниями в этих областях, а, кроме того, у меня отличное чувство пространства.  Поэтому все получалось, а муж вскоре убедился, что простота и изящество, легкость и естественность стоят значительно дороже, чем слепящая глаза роскошь. И успокоился. Тем более, что его любимые колонны остались нетронутыми, а само здание сохранило несколько вычурный, но таинственный и романтичный облик. При этом интерьер его был очень прост, удобен, функционален и работал исключительно на комфорт и прекрасное самочувствие его обитателей. Была в этом некая интрига, этакая для окружающих непонятка, которая мне лично очень нравилась.
     А настоящей отрадой моей стала прилегающая к дому территория, которую я спасла от раскрашенных гипсовых монстров и экзотической растительности. Я засадила участок самыми любимыми своими деревьями и кустами, проросшими, пробившимися в окрестных лесах, перелесках и оврагах. Так и появилась наша простенькая лужайка с двумя соснами, теперь почти сросшимися медными стволами, изящный франтишка клен и девчонка-рябинка. Они не требовали особого ухода, им не надо было служить – это они служили нам, каждое ожидая часа своего торжества, своего права выступить на сцену и сыграть главную роль. Так, сменяя друг друга,  они поочередно праздновали свой триумф, возможность быть самым прекрасным в каждой новой мизансцене каждого нового времени года. Радовались тому и радовали нас то червонным золотом резного листа, то лаковым палехским блеском жарких кистей, то желанной зеленью посреди до отчаяния однообразной снежной декорации. А весной в нашем дворе становилось светло от бело-розовых свечей, расцветавших на Андрейкином каштане.
     Саженец вырос у меня в цветочном горшке, хотя этому никто не верит. Как-то, гуляя в парке, я подобрала небольшого темно-шоколадного дитеныша каштана с треснувшим бочком и сунула дома в пустующий горшок на окне. Это было двадцать четвертого сентября. А двадцать пятого  родился Андрейка. За заботами я почти позабыла о найденыше, а семечко взяло и проросло. Два года я растила деревце на окне, а потом мы с сыном высадили саженец в грунт. Прошлой осенью ему исполнилось восемнадцать.
     Если вы думаете, что два года я занималась только тем, что растила двоих малышей, то заблуждаетесь. За это время я успела закончить университет, но долго выдержать отсутствия в своей жизни аlma mater не смогла и решительно принялась карабкаться на новую гранитную скалу науки, к новой вершине.
     Я всегда любила учиться. Учиться для меня не означало, как для большинства моих одноклассников, позднее –однокурсников, сдать, проскочить, сдуть, скатать, забомбить, отвязаться, свалить. Помнится, когда мне исполнилось шестнадцать, в нашем немаленьком семейном кругу было устроено грандиозное торжество по поводу двух дней рождения: мой двоюродный брат и я  - ровесники с разницей всего в четыре дня. Тогда среди множества пожеланий родственников мне запомнилось только одно, озвученное нашей бабушкой, личностью весьма примечательной. В свои шестдесят шесть была она живой, легкой на подъем придумщицей и фантазеркой, жадно любопытной до всего нового и молодого, которое она не пассивно и  беспомощно созерцала, но внимательно изучала, вникая и посильно используя.
     Одним из наших семейных преданий была история о том, как на заре туманной юности бабуля ухитрилась поступить сразу в два вуза одновременно, на геофак в педагогический и в геолого-разведочный, и даже проучилась в них каким-то образом целый семестр, пока однажды коварно сдублировавшиеся экзамены не раскрыли ее секрета. Последовало категоричное требование распрощаться с одним из учебных заведений, и бабуля предпочла профессию учителя. Поэтому, конечно, неудивительно было услышать от нее следующее:
     « Может быть, не сейчас – значительно позже, но вы обязательно поймете, что самое прекрасное занятие на свете –учиться. Учитесь с удовольствием, учитесь радостно, учитесь долго и хорошо.»
     Сидевший за столом нискосок от меня кузен с трудом корректировал кислющую, как зимняя клюква, гримасу, а у меня от этих слов на спине будто выросли крылышки, маленькие и легкие, которые так приятно трепетали и гладили мои лопатки. И щекотали. Эта щекотка сопровождает меня всю мою жизнь. Наверное, это наследственное.
     Думаю, что все вышесказанное вполне объясняет тот факт, что, когда в нашей семье встал вопрос о том, куда определить для дальнейшей учебы девятилетнего Андрюшку, без пяти минут выпускника лучшей  в городе начальной школы с углубленным изучением английского, я задумалась и о своих возможностях.
     После долгого и придирчивого изучения закрытых школ Великобритании, наш папа остановил свой выбор на элитном пансионе Бромсгроув, и на две недели летних каникул мы решили отправить сына в летний языковой центр, действующий при этой школе.
     Мне Андрейка казался еще совсем маленьким, мучили страхи и сомнения, поэтому, распрощавшись с сыном, я втайне от него поселилась в небольшой гостинице в Бирмингеме, откуда до Бромсгроув можно было доехать на такси  за десять минут.
     Две недели мой мальчишка гонял в хоккей и крокет на зеленых спортивных площадках, учился благосклонному отношению к овсянке и с восторгом тарахтел только по-английски ( даже со мной по телефону). А я ездила то в Лондон, то в Оксфорд, в который влюбилась с первого взгляда, окончательно и безоглядно решив, что буду здесь учиться.
     С неописуемым наслаждением, жгучим, подмывающим холодком в груди и трепещущими от нетерпения крылышками за спиной ходила я по его паркам и улицам, почтительно замирая перед строгим фасадом Тринити колледжа, улыбалась забавной каменной фигуре Гротеска, бродила в торжественной тишине библиотек и гулких галереях церквей. Но самым моим любимым местом стал внутренний дворик Магдален колледжа, похожего на мистический воздушный замок. Здесь я забывала обо всем. Это был другой мир, это был мой мир.
     В течении следующего года Андрейка заканчивал четвертый класс, а я занималась документами, сдавала необходимый языковой минимум и, ни на секунду не сомневаясь, что одержу победу, осуществляла задуманное, после чего мы с сыном отбыли осваивать премудрости и жизнь туманного Альбиона.
     Должна сказать, что отъезд прошел ожидаемо спокойно и безболезненно. Вообще же, ситуация, сложившаяся к тому моменту в нашей маленькой семье стала одной из причин моего скороспелого решения уехать из дома, где стены медленно покрывались сероватым инеем, мерзко шлепала губами тоскливая плесень, а сквозняки с присвистом уносили остатки тепла и очарования уюта, созданного нашими руками.
     И чем жарче горел огонь в камине, который мой муж так любил разжигать в любое время года, тем холоднее становилось в доме, болезненно знобко было где-то глубоко внутри него, внутри нас, где как будто спряталась тяжелая  болезнь и неумолимо разрушала все то,  что внешне еще выглядело прочным и красивым.
     Так думала я тогда, сейчас отчетливо сознавая, что думать так было просто значительно легче, чем понять и принять простую истину: разрушителями были мы сами. Что мешало это понять? Лень? Бессилие?
    К сожалению, применительно к семейным отношениям придумано множество штампов, начиная примитивным «ревнует –значит любит» и кончая всевозможными кризисами (кризис первого года, кризис третьего года), послеродовая депрессия и так далее, и тому подобное. С завидным упорством, вероятнее всего из-за тех же лени и бессилия, мы успешно нивелируем все и, прежде всего, себя, свою неповторимость и неповторимость своих отношений с близким  человеком вместо того, чтобы вспомнить, что в супруги мы избрали его именно потому, что рассмотрели в нем что-то особенное, и надо просто быть внимательным к этой его исключительности. Ведь известно, что ничто так не радует человека, как внимание к его личности, и почему-то особенно признательны мы бываем за внимание к тому, что штампы презрительно называют мелочами. Всего-то чуть-чуть тепла, всего-то. Однако нам легче вывести некую формулу, сочинить правило, при этом же, что поразительней всего, опираясь на свой личный, неповторимый опыт отношений.
     - Ты знаешь, почему так много несчастных женщин? – горько рассуждала одна моя знакомая, крайне неудачно сходив замуж в третий раз. – Каждой из нас хочется иметь рыцаря. Не мужа, не любовника – рыцаря. Но не каждый мужчина хочет быть рыцарем, да и не каждый может. И вот ты пытаешься опереться о его руку, а он внезапно убирает ее, и ты теряешь равновесие. Или просто стряхивает твою руку, как надоедливое насекомое, и ты лети-и-ишь. В свободном падении,  в отсутствии парашюта и защитного скафандра, рискуя быть разорванной в клочки. Приземляешься наконец, украсив синяками, шишками и шрамами свое обветренное и огрубевшее женское начало...
     Согласитесь, есть что послушать, есть о чем поразмышлять. Да и собственный застарелый шрам заныл.
     Хотя, на самом деле, я никогда не задумывалась, способен мой избранник на рыцарское поклонение Даме или нет. Просто меня обычно как ветром сдувало, если я чувствовала в мужчине хотя бы намек на пренебрежительное отношение к женщине вообще. В Игоре этого, слава Богу, не было, и он с самого начала признавал и принимал мое желание строить партнерские отношения. Подозреваю, что для его мужского ego это было непросто, пожалуй, даже стало своеобразным вызовом, с которым он справлялся весьма достойно. Мое тогдашнее желание быть сильной, независимой и равной нас не разбросало в разные стороны. Думаю, он мне подыгрывал, и эта игра его даже веселила.
     Нам вообще было весело вдвоем. Мы ужинали в маленьких, демократичных ресторанчиках, где платить за себя я позволяля только в том случае, если на кредитной карточке у меня не оставалось ни гроша; сидели в театре в буквальном смысле слова под потолком, где Игорь не выпускал моей руки, так как у меня от высоты кружилась голова, и были завсегдатаями шикарных парфюмерных бутиков, душась нахаляву образцами дорогих брендов.
     Игорь корпел над докторской диссертацией, получал копейки за четверть ставки в университете, попутно пытаясь заработать какими-то смешными коммерческими проектами; я – на тот момент студентка-второкурсница – подрабатывала разными видами промоутерства, хотя и получала за отличную успеваемость повышенную стипендию. Как раз в супермаркете в вечерний час-пик мы с Игорем и познакомились.
     Отчаянно голодный, он не смог устоять перед насаженными на зубочистки кусочками вареной колбасы, которые я услужливо предлагала покупателям попробовать, сдабривая их не слишком аппетитную наружность обаятельной улыбкой. Не утруждая себя расспросами о качестве продукта, молодой мужчина в мешковатом темном костюме с ходу слопал четыре розовых кусочка, а минут через пятнадцать нарисовался снова. На сей раз я отметила невыразительное, усталое и бледное лицо и запрятанную где-то очень-очень глубоко, но все же заметную в светло-серых глазах печаль.
     - Понравилось?! – радостно и громко, в рассчете на окружающую толпу, воскликнула я и протянула ему еще две зубочистки. – Угощайтесь!
     Он взял, но есть колбасу не стал, задумчиво покрутил ее в пальцах и поинтересовался, что я собираюсь делать, когда закончу рекламную кормежку населения.
   Искра между нами не пробежала, мгновенного озарения не случилось, взаимное чувство не пронзило – простите, штампы. Было любопытство, интерес и возможность просто и легко общаться. Хотела бы я посмотреть на того, кто решит поспорить с тем, что это важно, возможно, важнее всех искр, вспышек и пламени вместе взятых. Любой пожар рано или поздно затухает, искры гаснут, вспышки тускнеют. И тогда при обычном, естественном дневном свете вдруг становится ясно видно, что увлеченно пускавший в глаза фейерверки партнер желает выступать по жизни исключительно в легком весе, а фееобразная партнерша – на самом деле некая разновидность саранчи, энергично машущая хищными челюстями в непрерывном хавательном режиме. И это ли еще метаморфозы!
     К счастью, мы не играли в подобные игры, не прятали друг от друга ни истинных своих лиц, ни прошлого, ни настоящего. Игорь после развода с женой продолжал проживать в семейной общаге университета. У меня была неплохая квартира, оставленная бабушкой, где спустя примерно месяц после знакомства мы стали жить вместе, причем Игорь немедленно потребовал освободить моих родителей от ежемесячной повинности в виде платы за коммунальные услуги.
     Единственной материальной ценностью, которой обладал Игорь, была новенькая, купленная в кредит «Ауди», предмет его гордости и моего восхищения. На ней мы гоняли на рыбалку, на озера, пикники с многочисленными друзьями, рассекали полое пространство ночного города, развивая недозволенную скорость. На ней мы впервые решились отправиться в Европу.
     Спустя несколько лет, при наличии абсолютной финансовой свободы, мы могли позволить себе все: любую страну, просторные номера в шикарных отелях, изысканные рестораны, дорогой шоппинг.., но никогда не забудутся мне острота ощущений и восторг от того первого путешествия в голубую мечту Швейцарию с багажником, набитым пластиковыми банками с быстрорастворимыми супами и китайской лапшой; маленькая комнатушка самого скромного в предгорной деревеньке  шале с конюшней во дворе и коровой, которая по утрам любила тереться мягким боком о стену, куда выходило наше окно. И свежие яйца, которыми кормила нас на завтрак хозяйка и которые съедались, как самый вкусный деликатес.
     Мы экономили на всем, и все же еле наскребли нужную сумму, чтобы оплатить подъем на Юнгфрау по знаменитой горной железной дороге. 200 франков – ого! Это была для нас огромная сумма.
     В ожидании поезда в шумной толпе туристов на перроне в Гриндельвальде мы по очереди обкусывали одну порцию мороженого,  жадно фотографировались на каждой смотровой площадке промежуточных станций и абсолютно неправильно одетые и обутые отчаянно мерзли в длинных, сырых тоннелях и ледяных галереях. Рестораны и бары, пестрое разнообразие колокольчиков, флажков, бокалов и шарфиков было нам не по карману. Нашими сувенирами были обгоревшие на солнце носы, ощущение крупных хрустальных зерен нетающего снега в ладонях, непроходящие благоговение и восторг причастности.
     А еще моя память хранит Люцерн, самый романтичный на свете город, очарованный город, город-сказку, город-свидание, город-откровение, его сводники-мосты  с их крытым интимом полумрака и запущенным в толпу вирусом любви. И веселые и хмельные мы слету подхватили эту волшебную инфекцию, которая подарила нам новую, хрупкую  жизнь.



     Главные линии нашей жизни очень непостоянны: то идут параллельно, ровные и правильные, то закручиваются вензелями, создавая хитрый и запутанный рисунок, то расходятся, разбегаются и вдруг пересекаются в некой точке, откуда стартует новый отрезок или виток. Следуя этим линиям, мы резво бежим по рельсам, плутаем в лабиринтах, удаляемся, сближаемся, расходимся и снова встречаемся.
     Шел шестой год моего замужества, а я не могла с полной увереностью сказать, что у меня есть семья. Ладилось ремесло. Мы с мужем оба с головой уходили в любимое дело, каждый в свое детище, поднятое собственными идеями и усилиями. Оба были полны амбиций, оба, оставив в прошлом безденежье, увлеченно зарабатывали деньги, не замечая, как затягивает, не замечая, что обоим нам интереснее и лучше вне дома. Храктер и темперамент по-прежнему не позволяли мне отставать от мужа, и вскоре у меня уже была своя фирма, которая занималась дизайном и общим присмотром лестничных клеток в элитных домах. Проект оказался прибыльным, клиентура расширялась, и гораздо скорее, чем я предполагала, я превратилась в успешную, независимую бизнес-леди (будь она  сто раз проклята эта независимость, молчаливо одобряемая моим мужем).
    При очевидной однонаправленности целей (расхожее «муж и жена смотрят в одном направлении»), которой следовало обеспечивать семейное счастье, линии этого самого счастья кочевряжились, корячились и расходились иксом, не желая соприкасаться. Но признавать этого мы не хотели.
     В мире, созданном совершенным,  нет ничего фальшивого, кроме нас самих, производящих фальшь в огромных дозах, которая коверкает нашу жизнь и превращает ее в кривое зеркало, поскольку в большинстве случаев мы лжем сами себе. Так фальшивили и мы, говоря, что обеспечиваем достойный уровень жизни семьи. Но за вечной занятостью и усталостью прятались отсутствие душевного тепла и одиноко переживающий это отсутствие ребенок. Наш открытый, живой мальчишка почти перестал улыбаться – нас радовала серьезность. Время, свободное от школы и тренировок, он проводил в своей комнате, избавляя нас, эмоционально иссякших, от вопросов и разговоров, не требуя шумных игр. Он рано научился читать, и мы не жалели денег на книги, которые он глотал запоем , создавая свой мир на основе придуманного кем-то.
     Периодически у меня случались сильнейшие приступы угрызений совести. Я злилась на себя, изливала досаду на мужа, почему-то всегда больше на него, возможно оттого, что он был отцом мальчишки, который нуждался в большем мужском внимании, нежели брошенное мимоходом «Привет, малыш», хотя пора уже было заметить, что Андрей уже давно вырос из малышового возраста. В конце концов, будучи вполне уверенными (или уверив себя) в том, что поступаем правильно, мы решили доверить дело профессионалам, тем более, что это укладывалось в придуманную нами схему жизни.


     Первые полтора месяца, проведенные в Англии, меня измучили, чего я, если честно, не ожидала. Я отчаянно скучала и чувствовала себя, как человек,  которого вдруг лишили того, что он считал неотделимо-привычным, осязаемым, обоняемым и зримым в любой момент. Я скучала, понимая, что не смогу ни сегодня, ни завтра толкнуть дврь в комнату сына и увидеть его стриженую пепельную макушку, золотящуюся под светом настольной лампы, не накину плед на ноги отключившегося от телевизора мужа и через час не обнаружу свою голову, упавшей на те же, мягко укрытые ноги. А еще мне страшно хотелось оказаться на своей кухне и приготовить моим мужчинам что-нибудь примитивно ими любимое, вроде тушеной картошки с невероятным количеством лаврушки или утонувшего в подливке беф-строганоф, хотя такую некреативную готовку я всегда терпеть не могла.
     Разумеется, мы постоянно созванивались, но в конце концов я не выдержала, не смогла удержаться от соблазна и за два месяца два раза ездила в Бромсгроув, якобы для того, чтобы справиться об успехах сына. Со мной очень любезно общались, и Андрюшка был отпущен в увольнительную, и мы поболтались по городку, и съели в ресторане обед, на восемьдесят процентов состоявший из десерта. Однако во второй мой приезд мне в такой же любезной форме дали понять, что родители периодически получают информацию об успеваемости, поведении и даже состоянии здоровья ребенка, поэтому не стоит беспокоить себя столь частыми визитами. С этим трудно было не согласиться. Я сама далека была от мысли сделать Андрея в глазах окружающих маменькиным сынком, и, конечно, мне хотелось видеть его самостоятельным и сильным, иначе зачем вообще было посылать его учиться так далеко от дома. И тогда у меня как будто переключился рычажок, адаптация закончилась, и я окунулась в свободу.
     Если вам когда-либо доводилось побывать в Оксфорде, вы не могли не проникнуться удивительной атмосферой легкости и свободы этого академического и внешне строгого городка.   
     Из-за недостатка жилых помещений в здании Exeter колледжа его магистрантам предлагалось жилье в городе. Я согласилась и не пожалела об этом. Наоборот: каждое утро, выходя из дома на углу Alfred и High  улиц, я с наслаждением предвкушала свой путь по улице  Cornmarket, и направо, вдоль бывшей крепостной стены на улицу Turl, вливаясь здесь в веселое шествие, без причины спеша, радостно ускоряя шаг, ответно улыбаясь незнакомым лицам, жадно ловя обрывки летучего сленга и все более понятные словечки. И с каждым днем я освобождалась все больше: от мрачных мыслей о наших с мужем отношениях, от вечной тревоги за сына, выходяшего за порог дома в опасный водоворот городских улиц, от рассчетов и подсчетов, от тяжелого, как пудовая гиря на языке, safe English, от обязывающих возраста и статуса.  Тогда мне даже думалось, что это самое счастливое время в моей жизни.   
     Поскольку я рано вышла замуж и родила ребенка, мимо меня пролетел период беззаботного порхания по юности. И любимые занятия всегда ограничивались заботами, и любимая учеба сопровождалась бессонными ночами, часто дикой усталостью и подчас малодушными мыслями о том, чтобы все бросить. Я не жаловалась, это был мой выбор, но теперь мне казалось, что я честно заслужила время, посвященное только себе.  И я наслаждалась им, наслаждалась свободой и легкостью. Leave me alone!
     Знаю, о чем вы сейчас  подумали, но нет, я не пускалась во все тяжкие, хотя недостатка в мужском внимании  не испытывала  никогда, и  шумные ланчи в огромном холле Exeter колледжа щедро сдабривались заинтересованными взглядами, улыбками, застольными сервис-ухаживаниями и откровенными предложениями завязать более тесное знакомство.Особенно мне запомнился исключительно настойчивый  уроженец Уэльса по имени Джей, не выпускавший    из рук ноутбук, и из поля зрения меня. Сей надоедливый сэр был обладателем устрашающе блестящего голого черепа и таких же блестящих черных лаковых штиблет, что позволяло мне быстро считывать его появление на горизонте и по возможности избегать общения.
     Все это меня забавляло, не более. И хотя на тот момент я считала себя обделенной  той любовью, о которой «так много песен сложено», и сердилась на мужа, обвиняя его в холодности и отстраненности, я не собиралась портить ему жизнь. А, кроме того, я вообще думаю, что обречена на верность.
     В жизни ни для кого из нас нет выведенных формул, нет протоптанных дорог, но есть некий алгоритм, есть компас, которые помогают нам идти, не заблудиться и дойти, и которые определяют нашу принадлежность роду и во многом наше поведение. В нашем роду, что по женской, что по мужской линии, совсем не было множественных браков, и даже в случаях рано ушедших из жизни мужей женщины не предпринимали попыток повторного замужества. Хорошо это или плохо – судить не мне, да и гены делают свое дело вне зависимости от того, нравится оно нам или нет.
     Предвижу ваш следующий вопрос. Отвечаю честно: «Не знаю». Ни тогда, но позже я не пыталась дознаться «было или не было». Более того, я так устала от гнетущей напряженности отношений, что (хотя в это трудно поверить) мне даже хотелось, чтобы нашелся бы кто-то, кто разрулил бы ситуацию без моего участия. Я была готова уступить. Так ищут хозяина домашнему питомцу: отдам в хорошие руки.
     Как бы то ни было, но прожили мы тот год как в разводе, и расстояния здесь ни при чем: в наше мобильное время видеться можно столько, сколько хочется. А если нет?
     - Дела?
     - Дела.
     - Не получится?
     - Нет, опять не получится.
     Внешне все, как всегда, было  вполне оправдано занятостью.
     Однако Новый Год мы встретили втроем, но не дома, а в Копенгагене. Это была наша давняя, по разным причинам неосуществленная мечта – окунуться в Рождественское тепло этого милого северного города, нарядного, как сияющая елка, доброго, как старая сказка, шумного и уютного, простого и изящного одновременно.   
     И было все в этой белой сказке: и веселая толпа, и тоненький смех бесконечного множества колокольчиков, и блеск, и мишура, пряный, горячий глинтвейн, и соскучившиееся тела мужчины и женщины... И ничто, и никого всем этим было не обмануть, и менее всего обманывался наш сын, который внешне ничем не отличался от окружающей счастливой детворы: ни круглыми от восторга глазами, ни радостным возбуждением. Только я-то чувствовала его постоянное внутреннее напряжение, и мне хотелось освободить его от него, и чтобы праздник скорее закончился.   
     Накануне отъезда, гуляя по городу в Орхусе, мы зашли в магазин елочных украшений от кутюр, и застряли там надолго, очарованные фантастической красотой изделий ручной работы. Я пыталась что-нибудь выбрать, но сделать это было непросто, глаза разбегались, и тут я услышала, как у меня под боком что-то бормочет Андрюшка.
     - Два конца, два кольца, посередине ангел, - мальчишка раскачивал подвешенную на серебряном шнуре игрушку, задумчиво приговаривая нечто странное. Вообще –то Андрейка с раннего детства был придумщиком, демонстрируя способности к абстрактному мышлению, и я вслушалась, а потом всмотрелась в то, что его заинтересовало.
     Конструкция, на первый взгляд, действительно чем-то напоминала ножницы с фигуркой ангелочка в центре. За спиной ангела золотились остренькие крылышки, а внизу тончайшая проволока заворачивалась ажурными кольцами.
     Седоватый, импозантный датчанин упаковывал купленные игрушки подчеркнуто медленно и заботливо, видимо, чтобы у покупателей не оставалось никаких сомнений в эксклюзивной ценности покупки. Хотя в том, что ваша игрушка существует в единственном экземпляре, усомниться было трудно, цены были весьма красноречивы. Поэтому в нарядный льняной мешочек была положена только одна игрушка - выбранная сыном.
     Остаток каникул Андрейка провел у меня в Оксфорде. Я усиленно занималась наукой, а он, по своему обыкновению, запоем читал, валяясь на диване. На тот момент он болел  Конан Дойлем (нечто вроде книгоглотательной лихорадки) и с трудом выдирался из окружения пляшущих человечков, пестрых лент и болотных чудовищ, когда я почти насильно выгоняля его погулять по городу, который за пару дней он изучил  и выучил вдоль и поперек.
     Купленную в Дании игрушку Андрей повесил в комнате на окне. Однажды я возвращалась с лекций в сумерках и, подойдя к дому, заметила в освещенном  оконном проеме фигуру сына. Оперевшись локтем о низкий подоконник, голова на руке, Андрейка сидел на полу и разговаривал со своим ангелом. Губы шевелились. Если это была молитва, хотела бы я знать, о чем он просил. Хотя может быть, мне все это только показалось.
     Как бы то ни было, игрушку он увез с собой в школу, и если его молитвы чему-то и помогли, то только тому, что весенний перерыв в учебе он провел дома. Я готовилась к защите дипломной работы и приехать не смогла, но была уверена, что мужчины справятся и без меня. То, что папа пропадал на работе, катастрофой не стало: Андрюшке уже не нужно было особое внимание, а кроме того, он с удовольствием кочевал по бабушкам, которые вовсю старались накормить, ублажить и обласкать изгнанного «на чужую сторону» внучка.
      А мое время летело. Летело быстрее, чем мне хотелось. Больше всего я боялась, что по окончании учебы не захочу возвращаться домой, и подсознательно старалась убедить себя в том, что не очень-то там и нужна.
С момента нашей последней встречи с Игорем ничего не изменилось. Оба мы не склонны были выяснять отношения, то есть просто  преступление совершали с точки зрения семейной психологии, но натура –это то, что не поддается дрессировке. В конце концов я, уже почти в панике раздумывая о том, куда же мне деваться, всерьез решила податься в  волонтеры и  даже стала подыскивать в Интернете подходящий проект.
     А к середине апреля забомбили дела, ситуация на фирме потребовала моего срочного присутствия, и я, купив билет на самолет, позвонила мужу. Игорь на известие о моем приезде не отреагировал никак, голос был безразличным, и мне показалось, будто бы ему хотелось побыстрее закончить разговор. Не спросив, сможет ли он забрать меня из аэропорта, я отключилась. Ну что ж, судя по всему, мы наконец расставим все точки над i.



     Несмелая, нерешительная и болезненная, измученная разбойными набегами зимы встретила меня в аэропорту до боли знакомая наша весна, родная сестра цветушей хохотушки, будоражащей сейчас Старый Свет. И все же в плотной и теплой сырости непрозрачного воздуха, в так долго жданной светлоте вечернего времени ощущалась трудная ее победа, уже совсем близкое торжество живой жизни.
     Двор был чисто прибран, только под дровяницей серел грязный горб нерастаявшего снега. Я отперла замок, в доме было тихо, пусто и так холодно, что я, едва сбросив пальто, кинулась в кухню, чтобы включить чайник.
     Зеркало в ванной отразило замороженный рыбий взгляд и посeревшее от холода лицо.
     Громко щелкнул вскипевший чайник, я нервно вздрогнула, тут же разозлилась на себя за это, сцепив зубы, скинула одежду и, грохнув дверцами душевой кабины, наподдавала там такого пару, что заколотилось сердце. Завернувшись в халат, а сверху накинув огромную теплую шаль, с кружкой кипятка в руках я двинулась в каминную. Включив свет, первым делом бросила взгляд на дровяную корзину – полна, слава Богу. Решив прежде заняться растопкой, я повернулась, чтобы поставить на столик кружку и замерла. На диване у стены, с головой укрытый пледом, спиной ко мне лежал... муж, наверное, кто же еще, хотя на всякий случай версия требовала уточнения. Я склонилась к его лицу и сразу почуяла неладное.
     Голова – как огонь.
    -  Игорь! – я вцепилась в его запястье – сердцебиение сумасшедшее, тронула за плечо – он даже не пошевелился, не открыл глаз. Под пледом полный комплект верхней одежды, на столике у дивана – пусто, ни флаконов, ни таблеток, даже чашки с питьем нет. Ну понятно – вирус. Тот, что моментально валит человека коварным выстрелом из-за угла, вцепляется крошечным весенним клещом в ослабленный организм именно тогда, когда кажется, что все зимние гадости уже позади.
     Так, первым делом – разбудить и раздеть, уложить по-человечески. Я вскочила, поспешила в спалню за постельным бельем.
    - Тань-ка...
     Я обернулась. С дивана из-под пледа на меня смотрели глаза, больные и беспомощные, растерянные и слезящиеся, смаргивающие копящуюся влагу, каплями сбегавшую к уголкам, на висок. Глаза, которые раскрылись на мой голос, на мое движение и тепло. Родные.
     Жалость жгущей разрывной пулей прошила меня всю насквозь.
     - Тань –ка, - просипело еще раз, с едва слышимой ноткой радости, и из-под пледа высунулась рука, которой нужно было сейчас только одно – моя рука, а потом уже все остальное.
     Мужа я, конечно же любила, как человека, к которому испытывала искреннюю симпатию, радовалась его присутствию, порой восхищалась его способностями, бывала требовательной, порой придирчивой, критичной, порой просто теряла от него голову, как от мужика, без сомнения уважала, но НИКОГДА НЕ ЖАЛЕЛА.  И теперь жалость и сочувствие к нему буквально вывернули меня наизнанку; ничего более острого, потрясающего душу и очищающего ее я не испытывала. Все смылось ею: обиды, претензии, метания, сомнения, - одна мысль билась во мне: как плохо, что меня здесь не было, как хорошо, что я здесь, рядом.


     С того дня прошло девять лет. В наш дом с колоннами вернулись тепло и уют. И любовь, ставшая мудрее. А меня навсегда покинуло раздирающее беспокойство и неудовлетворенность амбиций. Я просто жила и радовалась.
     Андрей продолжал обучение в Англии, возобновил тренировки. Ежегодно мы получали от администрации школы благодарственные письма, и точно знали, это не вранье, не лесть: Андрюшка действительно учился серьезно и с удовольствием (слава всемогущим генам!). Все было просто замечательно.
     Нам с мужем хотелось еще ребенка, даже, может, не одного, но случилось так, что Игорь, который просто одержим был страстью к путешествиям, собрал компанию таких же фанатиков и отправился на месяц в африканские джунгли. Помню, мы долго спорили по этому поводу, но в конце концов я дала добро, хорошо понимая, как важно это для него, мужчины в вечном состоянии самоутверждения.
     А по возвращении, несмотря на всю, сделанную перед отъездом, вакцинацию, его свалила какя-то жуткая лихорадка. Лечение было долгим и неприятным, а потом мы столкнулись с неожиданной проблемой. Трудно сказать, было ли это следствием перенесенной им болезни, но с зачатием у нас отчего-то ничего не получалось. И вот, когда казалось, что надеяться уже не на что (время в этом смысле неумолимей неумолимого), наверное, не без помощи неба, вдруг крошечным ангелом у нас появился Кирюшка.
     Мы были невероятно счастливы, но, видимо, по каким-то высшим законам справедливости, должны были заплатить за это счастье несколькими месяцами тяжелых переживаний. Неудачно сделанная в роддоме прививка через некоторое время вызвала компликацию. Пятимесячного ребенка ждала операция под общим наркозом.
     Я никогда не забуду, как сцепившись будто сиамские близнецы, мы сидели в коридоре перед операционной, готовые отдать все ради крошки за дверью. Как изо всех сил я старалась держаться, позволив плакать мужу и не позволив себе. Еще помню мелькнувшую в голове мысль: если правда, что беда сближает людей, пусть мы завтра разбежимся, раздеремся, пусть все летит в тар-тара-ры, только бы был здоров маленький.
     Но, слава Богу, все обошлось, а я перестала узнавать мужа. Сын был для него центром Вселенной, в ежедневном и важном – первым номером. Для него, кажется не было большего удовольствия, чем поговорить о ребенке, и большего наслаждения, чем потаскать его на руках. Конечно, он всегда заботился об Андрейке, но это была отстраненная забота, почти бесконтактная. -  Неужели, - думала я,  -надо родить ребенка в сорок семь лет и пережить что-то страшное, чтобы понять, что дети –это живая частица тебя, что нет никого ближе и роднее.
     Размышлять на эту тему было больно, тем более, что я хорошо понимала, что, как бы ни было мне обидно за старшего сына, я не в состоянии восстановить справедливость, да и не в праве, да и нет никакой справедливости в этом вопросе. Просто у каждого человека есть своя история рождения: история зачатия, ожидания, прихода в этот мир, того, кто и как встречает его на выписке из родильного дома, как переступает он порог дома, где  будет жить и расти. От  этой истории зависит многое, да что многое – все.
     Андрей всегда был нашей гордостью, мы искренне радовались его успехам в учебе, в спорте, его взрослости, ранней мужественности. Но, несмотря на то, что мы виделись довольно часто, он давно жил своей отдельной, самостоятельной  жизнью. И даже если бы мы захотели, мы не смогли бы уже ничего изменить, да и надо ли было. Родители должны быть последовательны, ведь начало такому воспитанию дали мы сами.
     Окончив Бромсгроув, Андрей без труда поступил в  Оксфордский университет, учился в Пэмброук колледже на отделении биохимии. Его выбор не стал для нас неожиданностью, так как в последних классах он сильно увлекся этой наукой и в последний приезд домой буквально не вылезал из Интернета, выискивая новые статьи об исследованиях и открытиях в области нано-технологий по выращиванию тканей мозга.
     Став студентом, Андрей еще сильнее отдалился, и так сложилось, что мы не виделись почти два года. Занятия, работа в лабораториях, подготовка к ответственным соревнованиям, потом регата, потом сессия – что ж, такой режим занятого делом человека был мне понятен. Потом у нас были проблемы с Кирюшкой, потом на все лето Андрей с друзьями отправился в Австралию. И вот теперь, после долгого отсутствия сын наконец дома, совсем взрослый мужчина, по-английски сдержанный и пугающе отстраненный. Абсолютно не в контакте.
     Пытаюсь найти причину. Отвык? Непривычно и странно,  что у него теперь есть братишка? Разница почти восемнадцать лет. Кирюшка к нему липнет, большой брат ему интересен. Он таскает ему игрушки и даже доверяет любимого мишку с мягким пузом и блестящими карими глазами, ждет ответной реакции на предложение дружбы. Ее нет.
     Ревность? Он не может не замечать любви отца к братишке, и я пытаюсь по его лицу прочесть, что он чувствует, наблюдая, как вернувшийся с работы Игорь прямо в прихожей подкидывает и ловит визжащего от восторга Кирюшку, как прижимает его к себе, как возятся они, борясь на полу. Прочесть никогда не успеваю, сын отворачивается. Он странно неразговорчив. Еле вытягиваю из него какие-то незначительные подробности его жизни и учебы, пытаюсь шутить. Через силу улыбается, на лице постоянная тень непонятной озабоченности, как будто его что-то гнетет.
     Я все время что-то пытаюсь делать: наладить, починить, помочь. Безрезультатно. Теряюсь, прихожу в отчаяние, потихоньку плачу по ночам, и также, как девять лет назад, чувствую, что в моей семье опять что-то неладно.
     Сегодня пятница.
     - Господа и дама, - возглашает Игорь за ужином, - собирайтесь, завтра едем на взморье. Солнце, воздух и вода! Эх, и понежимся на песочке! Я отгул взял на два дня.
     Я смотрю на Андрея. Никаких эмоций, глаза в тарелке. Ищу восклицания пободрее, чтоб выразить радость, но тут сын вдруг подает голос:
    - Папа, извини, но я не смогу поехать с вами,  - и отвечая на мой немой вопрос, извиняющимся тоном. – Я же ничего не знал о ваших планах. Я просто улетаю в воскресенье, уже билет заказан.
     Просто! Проще не бывает! Нет, больше я так не могу.
     - Игорь, - прошу я мужа, - возьми Кирюшку, поиграйте. Нам с Андреем надо поговорить.
     Кирюшка с блаженным выражением на мордашке по-обезьяньи повисает на отце, хитренько смотрит на нас. Удаляются.
     - Почему так скоро, Андрюша? – мягко начинаю я. – Целое лето впереди, и мы так давно не виделись.
     - Мне нужно, - сдвинув брови, он смотрит прямо перед собой.
     -Дела?
     - Нет, но я должен вернуться.
     Он наконец поднимает на меня глаза, слегка потемневшие от напряжения. Я знаю, он не умеет вилять и выворачиваться, что-то скрывать. Да и что ему скрывать-то.
     - Я не смогу остаться дольше, извини, мама.
     - Почему?
     - Я обещал. Меня ждут.
     - Кто? Друзья?
     - Жена.

     - Кто?! – я была уверена, что ослышалась.
     - Моя жена. Я женился, мама.
     После этих слов ясно вижу, как он расслабился, как его отпустило. Он наконец улыбнулся, впервые за две недели светло и спокойно.
     Все еще не веря, я бросила взгляд на его руки. На безымянном пальце правой  тоненькое, красноватое колечко. Ну конечно, я его заметила раньше, но я думала, это игрушка, из тех смешных колечек, фенечек, тесемочек, браслетов дружбы, в которые играют и верят мальчишки. Мальчишка!
     - Женился? Когда же ты успел?
     - Полгода назад.
     - Да кто же она? Откуда?
     - Ее родители индийцы. Она танцовщица, индийский танец. Живет в Лондоне.
     О, Господи! За что мне это? Танцовщица! Ну конечно. Мне ли, изучавшей в Оксфорде культуру Южной Азии, не знать эту завораживающую магию чарующих движений, колдовскую красоту, опутавшую моего сына, задурившую ему голову.
     - И ты женился на первой попавшейся девице, которая красиво танцует?
И опять улыбка  тронула его губы, улыбка, адресованная вовсе не мне, а той, далекой, мыслям о ней, ни на минуту не покидавшим его все это время.
     - Да нет, танец я увидел потом, гораздо позже. Мы познакомились на улице в разгар тех диких погромов в Лондоне. Она просто оказалась там, случайно, получила камнем по голове, упала, вывихнула кисть. Я помог ей, довез до больницы. Потом решил навестить. Она удивительная девушка, и я ее очень люблю.
     Он снова улыбнулся, но мгновенно став серьезным, в упор глядел на меня. А я – на него, все еще пытаясь найти в его взгляде подтверждение тому, что все это придумка, бред, фантазия, легкомыслиие. Мальчишка! Но нет, на меня прямо и строго смотрели стальные глаза не мальчишки – мужчины. Мужчины, который никогда не выпустит руки доверившейся ему женщины.
     - Ну, хорошо. Танцы, любовь, неземная красота... Но зачем ты на ней женился?!
     Я сорвалась на крик. Но какая-то часть моего сознания, видимо еще оказалась способной просигналить, что то, что переполняет меня сейчас, то, что вызвало этот гадкий крик, грязно и мерзко. Я почувствовала такое отвращение к себе, что меня затошнило, а через секунду мучительная тошнота изрыгнулась рыданиями.
     - Мама, послушай. Послушай меня, ма-ма! – Андрей резко отодвинул стул и встал передо мной. – Я хочу семью. И у меня обязательно будет семья, в которой никто не почувствует себя одиноким, и мы всегда будем вместе. И мы будем вместе растить детей и ценить каждую секунду, проведенную с ними, каждый шаг, каждый жест, каждое слово. И домашнее тепло. А все остальное, мама, в нашей жизни  -только жалкий придаток.
     Он замолчал, а для меня остановилось все, исчезло все вокруг, и были только глаза моего Андрейки, моего мальчишки, в которых не было осуждения, но в которых стояла такая глубокая, захлестнувшая и утопившая меня грусть. Грусть о времени, которого нам никогда не вернуть.
     - Мама, посмотри же, мама.
     Я очнулась. Сын протягивал мне какое-то фото. Даже сквозь пелену слез я смогла рассмотреть фантастический, как на полотнах Рериха, пейзаж. Будто под прозрачной крышей розовато-сиреневых перистых облаков, прямо на траве сидели трое. Слева – Андрей, справа – большеглазая, волшебной красоты девушка в алом сари. Пелена все еще застилала мне глаза. Я торопливо растерла их обеими ладонями и всмотрелась в снимок.               
      Между Андреем и девушкой одетый во все белое сидел малыш, поразительно похожий на Кирюшку, но с круглыми, блестящими глазами, точно такими, как у  любимого мишки моего сына.