Город

Город


На береге измеренном бреду по краю рек.
Истерзанные временем артерий русла век
Свой доживают бедный на обороте рук,
В бреду по краю тихо, довершая тот же круг.

Дает начало новой бессмысленной тоске
Мой город, что я строю снова даже не в песке.
Мой новый и бессмысленный, что, как и все вокруг,
Едва ли начиная, довершает тот же круг.

И все, что существует в невидимый момент
Сегодня же исчезнет - разбитый постамент.
В незримую я вечность обращаю город свой
И строю, возвожу его – он вечно молодой.

И сам, живя давно, не помню ничего иного:
Ни расстояний, времени, забот, родного дома.
Мне остается быть навечно с этим связанным,
С моим без смысла новым и теперь обязанным

Своим существованьем зыбким этот город.
Без пользы упиваюсь, не утолю свой голод.
К другому дню уж следует сосед его похожий - день.
Проходят вместе те по месту жизни бездорожий. Тень

Моих трудов играет с вечным живо,
Но вечность показалась мне обманчива и лжива,
И то, что родилось – теперь болеющие строки,
Та кара – быть в дали у поля города безногим.

Но город мой большой, и нет в нем ни песка материй,
Чего-то ощутимого, ни воздуха, ни времени.
Мой город вечно молод и существует завтра,
Но в то же время «завтра» исчезает – полуправда.

В большом и бесполезном, где стены уплывают в ночь
Единственный создатель пытается отсрочить
Невидимое в солнцах тысячелетий бремя.
В пески у мнимых стен, он зарывая семя,

Таких же мнимых, хоть и в собственном соку, идей.
Отчаянный красавец и ночи кавалер тот – день
Сменяет за собою безликих постояльцев
Большого и пустого города скитальцев.

А после по утру я, просыпаясь смело,
С вершин несуществующих, строкой, что наболела,
Веду себя я в город по единственной тропе,
С усилием Сизифа я возвожу в себе

И высекаю мысли города, мосты,
Латаю дыры вечера и вечного. Остыл
Мой пыл лишь к часу позднему и темному полн;чи,
Упал я от бессилья и тоски сраженный зодчий.

И я на плащанице города Ничто
Запечатленный погребальным холодом. Гнездо
То родовое траурный мой герб несет отчаянно -
Моей несуществующей процессии измаянность.

И все мои измеренные берегами площади
Насилованы тощим кавалером – возчиком.
Убиты мои лошади – старательности площади,
Мириться каждый день с убийствами мне проще.

Но оттого не легче. В пустое окунаюсь.
Полн;чь или ничто. И я отчаянно сминаюсь.
Мне так темно вокруг и уж не видно горизонта,
Я бы готов идти хоть к слов убийственному фронту.

Но я на площадях латаю вечное и вечер,
И я напротив лишь желаю вечности. Я меченный
Все той идеей мнимой, но и в собственном соку,
Не зная, шатко я по краю берега бреду.

Туда, где все мои слова не обретают формы,
На висельной и выдуманной площади я вздернут.
Мои слова не означали «жизнь» и рвали голову,
И падала та эхом между пропастями долго.

Но снова, по утру я, просыпаясь смело
С вершин несуществующих, строкой, что наболела,
Я высекаю тленом мои слова без связи
И строю с оснований абстракции оазис.

И вновь бреду отчаянно единственной тропой.
Я – тень, что не достанет до прекрасного рукой,
И мне не хватит голоса и слез узнать секрет,
Меня лишь обнимает безличия портрет.