Ноги и Поле

Ноги и поле

 
Не понимал. И сейчас. Предательство. Да? Или смерть. Да. Или смерть. Предатель, вешанный. На черных столбах. Или нож. В мягкую спину судьбой. Или нож? Судьбой. Наказание? Да. Или смерть. Вешанный там. Отчего так легко? Нечто бессмысленно ценное. Да. Бессмысленно ценное. Я потерял.
 Я – это все еще я. Потерял. Бессмысленно. Пошло. И больно. Или же нет? Во сне я не чувствую...
Значит не сон. Во сне я не чувствую. Боли. Здесь. И все так. И да. Или смерть. Оно здесь. И не сон. 
По краю дороги влачится пыль. На вешанной, грязной влачится та пыль. На небе бесцветное солнце. Греет меня. Опалило то, чего нет. Оно опалило то, чего уже нет. Отчего так легко? Мне легко. Бессмысленно ценное. Да. Или смерть. Бессмысленно ценное. Да. Открой глаза. И увидишь.
Открой глаза. Не надо. Мне просто чувствовать. Да. Или видеть. Всего-то лишь. Видеть. Что моих ног больше нет. От того так легко и светло. Светло и легко. Моим ногам хорошо? Не вижу улыбок. Да. Они улыбаются мне? Где-то в поле. Те, мои, где-то в поле. И да, по краю дороги влачится пыль. Та повешена на моей голове – предателя пыль. Бесцветное солнце греет меня. И греет и ноги в долгом сквозь линии поле. Или же вне. Или да. Или смерть.
Утром. Та пыль, что влачится по краю дороги забивает глаза. И все теперь так. И все бессмысленно ценно. То, что я потерял все еще – я. Все еще – я. Крови не вижу. Не вижу. И нет. Мне хотелось смотреть ей в глаза. Глаза моей крови – все еще я. И хочу. Мне легко и тепло. И ты. Теперь не видишь меня. И забыл. Так легко и тепло. На концах моих. Тем, что было когда-то мной – ничего. 
Бесцветное, теплое, утром огрело то, что когда-то было со мной. Ничего. На концах моих бессмысленно ценных теперь. Ни – че – го. Не больно. И даже не смерть. Не предатель, повешенный. На черных столбах. Не ножом от судьбы. В мягкую спину. И нет. И может и сон? Отчего так легко. Меня нет. И части меня за дорогой. Там в поле – все еще я? Они улыбаются мне и может быть ищут. Отчего так легко? Открой глаза. И увидишь. И боли не слышно.
Дыру свою мелкую, утренним теплым, чем-то дымящим закрою. Курю - Не курю. Представляю. В горле неспешно. Мой дым. Представляю. Закрой глаза. И увидишь, отчего так легко. По краю дороги. Шаги. И пыль, что влачится. Упершись, об тысячу первый, тоскливый, выжженный столб, я слышу. Шаги. И пыль, что влачится. Тихо. Идет. На шаг впереди и еще. И еще. Он тихо идет. Ногами по краю дороги. И все. Замерло.
В мягкую спину судьба будто бы голосом хладным:
- Ты здесь. Или я. В чьем-то сне? –
- Если же так, подойди, посмотри. Видел ли ужас? Или все это здесь? Убедись. Не кошмар и не сон. –

По дороге, по краю, за тысяча первым столбом силуэт. Отвечает:
- Случайность всякая может. И знаю, в трагедии ты, но не вижу. –
- Подойди. Посмотри. –
Огибая тоскливый шагами тотем. Силуэт. Вопрошает.
- Удивительно дело. Ты, кажется есть. И кажется нет. Что стало теперь? -
- Бессмысленно ценное. То, что я потерял. За дорогой. И да. Или вне. Или в поле. Не вижу. Они улыбаются мне. И может быть ищут – концы мои, что теперь уж ничто – бессмысленно ценны. Я потерял. Во сне. Или здесь. Я вновь потерял. Иль впервые. Но я. Найти их хочу. Но не в силах. –
- Не верю. И не в то, что ты потерял. Не верю: реально ли это? Или сон? И ты жив? И теперь, все не сон. –
- Ты встань же чуть ближе, и может быть, сядь. И поймешь ты, сейчас, и все здесь. И ты убедись, и дотронься, поверь. До концов моих верных. И того, что осталось.
И дрожащею рукой силуэт. Жадно впился.
Не верит.
- Сон? Или нет? – с улыбкой спрошу. – Сильнее, рви же сильнее. Мне легко и светло. И не больно. –
- Сомнений нет, ты отчаян, и может от боли, но мне до момента не верится. –
- Тогда будь же со мною близок еще, мне хочется, знаешь, увидеть лицо. –
И слушался тот. Едва ли приблизился он, руками живыми еще, мои пальцы вцепились с той жадностью в глаз пустоту. Я кричу ему и кричу. 
- Ну что веришь теперь? Веришь, что это не сон? –
Отчаян ответ был от него: 
- Я верю, с безумием верю. – и упал он после в бессилье.
И то-то же. Но продолжил он. Встал.
- Но я верю себе, и не верю тебе до сих пор. Я верю, и знаю, что это не сон. Но это обман, а истина – сон. Но сон-то не мой. А может быть твой! -
- С чего же мне врать тебе иль смеяться, очнись! Во сне я не чувствую. Боли. Поверь. Но я видел крови мазки. И глаза ее. Этой крови, что осталась со мною тихой частью меня. –
- И, может быть, бред, и, может быть, шок, и знаешь теперь… Позволь мне проверить, что не спишь ты на деле. – и надвигается он с угрозой истины ложной.
- Довольно, закончим. Я слово свое произнес. Тебе же на веру отдаю я его. Но все же ты знай, что, если все сон, то он уж точно не твой. О себе же я знаю вдоволь и много. И знаю, все это – не сон. И если я жив, то бессмысленно. Однако, ценно, поверь. –
- И если же так. И раз уж я здесь. Могу я чем-то помочь? Едва ли знаем мы друг друга теперь… и то, что все реально, не сон. –
- Найди. Со мной, по призрачной дружбе, мне то, что ищет меня с взаимностью раненных в поле. Найди мои ноги. Ведь того я хочу и прошу, но дале не смей, просто дай их. Дальше не нужно. Ведь готов я и сам их крепить, варить, и клеить, и ставить. И все это так, но мне помоги. И найди. Со мною по призрачной дружбе, спаситель. –
И подумав немного силуэт меня взял. И взвалил он на плечи могучи, и отчаянным ходом прямиком ровно в полдень, роковою дорогой последовал в поле. И двое, через дорогу, что по краю повешенных влачится та пыль, где всегда мне теперь и легко, и тепло, и светло. Где предатель. И смерть. Или да. Или тот, что повешенный завтра. 
Оказались в молчании двое. И неслышно бредут. И все это здесь.
Среди солнца и поля отчаяния сухою по-старому хрупкой линией рта своего изрекаю. Неслышно. Неслышимый шепот просящего. Те. Слова. Он не слышит. Или просто молчит.
Я говорю же будто в себя. Не ему. Говорю пока неизвестный спаситель иль скорый предатель ищет ту часть меня, что в поле отчаянья. 
Солнца. Так много. И я говорю. Будто в себя.
- Предатель, вешанный – я. Над собою предатель. Ищет себя. Отчаянно я. Ту свою часть, что неслышно просит меня. Отчаянно просит. И знаешь, то что случилось, вина лишь мне одному. Это я. Предатель, вешанный завтра. Получит себя. Вина лишь мне. Одному. Это я. Всего лишь забыл, будто жизнь – невидимый лик пустого отца. Я забыл, что всего лишь жизнь есть война. Без убийства. Не так. И война лишь иная. В твоей и моей голове. И ментальная. Где-то. В абстрактной форме своей. И она, та война день за днем ломает лишь нас. Предателей, вешанных. Да. Или смерть. Или да. Или жизнь? Война – это жизнь. Или может иначе. Жизнь напротив война. И каждый из нас. И я. И твой силуэт. И кто-то еще. Мы сгинем в этой войне. Этой жизни. И кто-то лишь раньше, но кто-то на склоне печали собственных лет. И да. Или смерть? И предатель, вешанный завтра. –
- И если же так, то значит всего лишь ты потерял, проиграл уже в этой войне? И раз уж ты вешан. Потерян. –
- Да. Из нас уже каждый боец проигравший. Будь то проживший хоть тысячу лет или пару минут в чреве матери. И то, что я все еще жив – мало значит. Я упустил. И забыл, будто жизнь – невидимый лик пустого отца. Война – это жизнь. И жизнь напротив война. Ты знаешь. Возможно только сейчас. Я понял. Мы люди войны. И я. И ты. И кто-то еще. Все это, все - человек единой войны. Звучит это гордо? Красиво? Едва ли. Едва ли ты упустил, не заметил, будто бы тайную мину, единый момент, как вся твоя жизнь и твой бой, считай, что окончен. И да, и сейчас. Посмотри. Мои ноги. Где они? Я упустил. Подорвался. На чей-то скрытой, заложенной мине. Жизнь такова. Едва ли ты упустил. Твой бой же будет окончен. Но ты. Неизвестный спаситель иль скорый предатель. Меня унеси. Мне хочется видеть. Остаток своих же ошибок. Это нечто иное. Не то, что обрубленный, ценный и бесполезный конец моих ног. И правда. Бедные ноги. Они улыбаются мне? Они. Улыбаются. Мне? –
И я говорю же будто в себя. Не ему. Пока неизвестный спаситель иль скорый предатель ищет соратника, друга, предателя. Я. И ту часть меня, что в поле отчаянья. Где-то. Он видит. Ту часть меня? И крови моей тоскующий взгляд. И улыбка. Все это жертва. Каждый есть жертва. И я. В своей гнилостно-мягкой. Скатившей себя бесполезным комком голове. Упустил. Это все еще я.
Спаситель или предатель. Не может найти. За плечами того силуэта. Я тяну усилием мерным детского тела, по обоим концам, испуская куски иссушенной плоти, части меня, я тяну свою бессмысленно ценную. Голову. К небу. 
Уже вечер. И близится ночь.
Все теряет себя. И все еще здесь. Я и предатель. Спаситель и я. По отчаянно милой линии губ расплываются фразы. Неслышно. Будто снова. И не ему. Но опять и опять. Будто снова. И будто в себя.
Разваленный дом. Среди поля. Едва ли чем-то живым отдает. Для мертвых собак и для тех, кто отчаянный скот. Но не тот, кто отчаянно храбр, но для тех, кто себя потерял. Я шепчу ему. В себя или нет.
- Уже вечер. Спаситель. И ведь я не найду без тебя. Как и ты не найдешь без меня. Ты не видел улыбок моих потерявшихся ног. Не узнаешь ты боле. Меня. Оставь меня здесь. В этом доме. Он развален для вешанных завтра скотов, но того я достоин. Теперь. Если хочешь ты. Завтра. Приходи ко мне снова. Сюда. Мы найдем с тобой то, что я потерял. И увидишь улыбку части меня. И отчаянный взгляд моей крови. Но пока оставь же меня. Если хочешь. Приходи же. Спаситель или предатель. Мы найдем с тобой. Обещаю. –
И ушел неизвестный без тени. Ибо сам он тенью рожден. И опершись о грязную землю. Живой. Я рукой, головой и всем телом бессмысленно ценно собой уставился в черную пропасть пристанищ скотов. И не слышно было не боле. И не слышно теперь ничего. 
Но спустя ли минуту, час ли, месяц ли, вечность ли, год. В голове моей адским жаревом по краям разлилось осознание, что все это всего лишь был сон.
Ведь я все еще здесь. И дорога все так же, как прежде в дали. И бескрайнее поле между ли, через, где улыбкой сверкают мои. Без улыбки отмщения, только лишь радости. Ноги. И пыль, что влачится по краю. И солнце бесцветное. Греет меня. Опустив, свой надеждой скрашенный взгляд. Я увидел концы. Бессмысленно ценные части меня. И легко, и светло, и тепло. Я увидел. Себя. 
За полем, что так же, как прежде бескрайно. Не увидеть развалин в дали. Все вернулось. И все было – сон. И тени, спаситель, предатель. Ушли. И не было их. И не было вечера, не было слов, и отчаянных мертвых друзей, и меня. Ты прости… За предательством не было смерти. И того, что не больно. Все сон.
Но я все еще здесь. И бесцветное, теплое, утром огрело то, что когда-то было со мной. Ничего. На концах моих бессмысленно ценных теперь. Ни – че – го. Не больно. И даже не смерть. Не предательство. Не ножом от судьбы в мягкую спину. А может и сон? И больше не сон. Отчего так легко. Меня нет. И части меня за дорогой. Там в поле – все еще я. Они улыбаются мне и может быть ищут. Отчего так легко? Открой глаза и увидишь. И боли не слышно.
И дыру свою мелкую, утренним теплым, закрываю чем-то дымящим. Курю - Не курю. Представляю. В горле неспешно. Мой дым. Представляю. Закрой глаза и увидишь, отчего так легко. И по краю дороги. Шаги. И пыль, что влачится. И опять об тысячу первый, упершись, тоскливый, выжженный столб, я слышу. Шаги. И пыль, что влачится. Он тихо. Идет. На шаг впереди и еще. И еще. Он тихо идет. Ногами по краю дороги. И все. Замерло.
И в мягкую спину судьба будто бы голосом хладным:
- Ты здесь. Или я. В чьем-то сне? –
Будто вечность спустя, повторил я неспешно. 
- Если так, подойди, посмотри. Это я…