Собака

Собака
«по ночам мне снятся собаки.
это странное воплощение ненависти.»

Тяжелый полдень – время для тех, кто жадно глотая свободу, бежит со всех своих ног в золотые поля. Туда, где никто не любуется небом, ибо не видит его. Туда, где путь никогда не кончается.
Кости греет безликое солнце. Оно говорит в назиданье другим. Всякий рано или же поздно уйдет.
Я лишь ожидаю этой возможности.
Когда будет позволено. Некий хозяин отдаст мне команду, приказ.
Когда же будет дозволено?

Собаки обращают свои головы к солнцу. Дети слепые их убегают в поля. По-своему каждый слепой убегает.
Эти поля еще молодые, бескрайние, золотые и на ощупь столь нежные.  Каждый колос в нем будто желает, чтобы хоть кто-то упал в эти земли, понежился и, может, уснул. Более не просыпаясь.

Собаке не увидеть что-то кроме бесконечных полей. Собака не увидит берега моря.

Временами случается горе. Собака медленно гибнет. Но никто не хоронит ее. И другие все бегут дальше. Никто не помнит ее.
Остается только бежать.
Временами случается горе.
Собака медленно ловит момент.
Условия для нее таковы: время и расстояние всегда проходит в сотни раз медленнее, чем бежит в бесконечном поле собака – трагедия.
Собака – трагедия за годом в год меняет поля.
И каждое поле сменяет ее.
Она чувствует, как постепенно стареет. Прямо на чьих-то глазах. Но продолжает бежать. Сквозь поле, что усеяно маками.
То, будто залитое кровью, вином, не прикасаясь, едва омывает собаку. В маковом поле алые, красные маки. Довершают свой маковый ужас. В маковом поле, красные маки.
Собака.
Собака бежит. И собака чувствует, кажется, страх.
Собака не знает или не помнит, чей это страх, маковый или собачий.
Собака бежит и ловит момент.

Все, что ей остается в маковом поле, алых и красных до опьянения маков – это ловить свой странный, ускользающий случай, момент.
Собака ловит момент.
Но она не одна. В маковом поле – другие.
Собаки.
Они всё бегут, не разделяя и жадно глотая свободу.
Бегут, отчаянно, в маковом поле, все оставаясь в своем одиночестве.
И кто-то средь них умирает.
Или просто же спит. В алом и теплом от солнца тишины одеяле.

Но, когда-то кончается поле. Кончаются маки.
Не каждый способен увидеть, дожить, добежать...
Земля есть могила на маковом поле, как Элли, лежат те белые, серые, алые, битые кости собак, что греет теперь безликое солнце на маковом поле, как Элли, средь грез, оставленные души собаки.
Как это было и как же бывает? Собака бежит, и собака падает, бывает встает и дальше бежит.
Собака бежит, и вновь она падает.
А там, по мертвой спине пробегает другая.
Собака на маковом поле.
Пробегает другая, серая, черная, белая и золотая. Она пробегает теперь уж по мертвой собаке, и хочет, так хочет, на маковом поле, убраться отсюда от алых и красных маков, на маковом поле.
Собаки сменяют друг друга.
Слепые и не слепые, на маковом поле и в пустоте, собаки сменяют друг друга.

Каждая та вторая и первая ловит момент. На маковом поле и нет.
Собака ловит момент.

И эти мысли столь несерьезны. Но отныне и ты – все та же собака, на том же маковом поле.
И я – все та же собака, что бежит среди маков от дома куда-то. Но будто не в пустоту. Ибо если ты в ней, то тебе или мне уже нет дела до маков, полей и далекого дома. И теперь мы вместе. На двоих в одной яме.
Всегда.
Я, как и ты, вижу все тех же собак на маковом поле. И нет. Я – все та же собака, что тоже бежит. И я здесь. Я все та же собака, что ловит странный момент.
Я будто бегу лишь только вперед. За палкой абстрактной, далекой и все-таки вечной. Палкой, что нужно вернуть непременно домой.
Мое возвращение – чье-то проклятье.
Чье-то проклятье.
На пути я средь маков не вижу палок. Не вижу абстрактности палок.
И мне бы любую.
Но их все по-прежнему нет.
 Я – все та же собака, что ловит палку и странный момент.

Хозяин бьет по уродливой морде и нежно ласкает. Ласкает.
Но снова и снова кидает мне новую палку. На маковом поле.
И продолжаю бежать.
Бессмысленно ценно искать его палку и ловить все тот же странный момент. В едином цикле. За годом в бессмысленный год, из раза в бессмысленный раз.

И пока я ловлю, я, кажется, счастлив. Я ловлю и ищу свою глупую палку, что кинул хозяин на маковом поле. Но кто мой хозяин? Не знаю, я все забываю. Моя собачья рассеянность выбивает меня, и я забываю, немного, совсем по чуть-чуть, и кто мой хозяин, и где нет на свете полей. Я вижу лишь маки и красное поле.

В моей голове, маленькой и такой же обычной, собачьей, рождается мысль. Все есть собака.
Собака.
Со – ба – ка.

Я понимаю, хозяин – все та же собака, но только в костюме хозяина, а тот, кто стоит за ним, управляет – ведь тоже собака.
Со – ба – ка.

Они тоже бегут на маковом поле и ловят странный момент.
И так же, как мне, кто-то кидает им палку... и кто-то кидает им палку...
Но не думай, что если же я, как и все, такая собака, что априори плохая.
Собака.
То это не так. Мои собачьи бока не ошпарены, они все же целы. Лишь только морда уродлива. На маковом поле нет кипятка и колодца, и повара жадного тоже здесь нет, и нет подворотни, в которой меня избивают, пытают.
Здесь только маки.
И те же собаки, как я, что ловят странный момент. И я здесь, кажется, счастлив. Кажется, счастлив.
Я нахожу себе. Постепенно и медленно спутницу суку. На маковом поле я и она. Продолжаем все также ловить абстрактный момент.
И кто-то кидает мне палку.

Она убегает. И я вслед за ней. Собачьи и долгие ласки. И мы вновь бежим и ловим, и ищем на маковом поле абстрактную палку и странный момент. И спутница сука и я умираем на маковом поле.
И солнце безликое греет, ложится небрежно средь наших собачьих костей. А после все те же собаки бегут и ищут абстрактности палки. По нашим костям. И пыль, и красные маки. Странный момент. И ловит его. Медленно. Та.
Собака.
Собака
Со – ба – ка.