О философии Артура Шопенгауэра

Немецкий философ Шопенгауэр шел по улице Дрездена,
 ища ответы на вопросы, которые его занимали.
 Проходя по скверу, он решил посидеть и посмотреть на цветы.
Один из жителей района наблюдал за странным поведением философа и вызвал полицию. Минутой позже офицер приблизился к Шопенгауэру.
 –  Ты кто? – грубо спросил офицер.
Шопенгауэр осмотрел полицейского сверху донизу.
– Если вы можете помочь мне найти ответ на этот вопрос,
 – сказал он, – я буду вам вечно благодарен.
Пауло Коэльо

                Артур Шопенгауэр – один из величайших немецких философов, создавший философскую систему, охватывающую метафизику и этику, гносеологию и вопрос о смысле жизни, эстетику и антропологию, он – автор знаменитой книги «Мир как воля и представление», которую можно поставить в один ряд с такими шедеврами мировой философской литературы как «Диалоги» Платона и «Эннеады» Плотина, «Утешение философией» Боэция и «Критика чистого разума» Канта, кроме того, испытав влияние Платона и Канта, Упанишад и буддизма, он остался самобытным и оригинальным мыслителем, вошедшим в историю как непримиримый критик рационалиста и диалектика Гегеля и метафизика Лейбница с его оптимистическим мировосприятием и попыткой дать рациональную теодицею. Как «великий меланхолик» и «философствующий пессимист», основоположник философии воли, проникнутой пессимизмом и иррационализмом, Шопенгауэр высказал идеи, вдохновлявшие многих мыслителей и деятелей искусства от Вагнера и Витгенштейна до Ницше и Фрейда, Льва Толстого и Владимира Соловьева, экзистенциалистов и Бердяева. По характеристике Бертрана Рассела, Шопенгауэр занимает особое место среди философов, он – пессимист и иррационалист, «он не полностью академичен, как Кант или Гегель, но и не полностью отрешился от академической традиции», в области этики – он проповедник сострадания и отречения от воли к жизни, в области религии – он предпочел христианству Упанишады и буддизм, в области метафизики – он придавал особое значение воле и сделал ее основным метафизическим принципом своей философской системы. Личность Шопенгауэра загадочна  и противоречива – иррационалист и пессимист, он обладал впечатлительной душой, томимой врожденной меланхолией и содрогающейся при виде безотрадного зрелища земного бытия со всеми его страданиями, но в то же время, проповедуя аскетический идеал самоотречения и сострадание ко всем живущим, сам Шопенгауэр любил комфорт, был сварливым и саркастичным человеком, а его сердце было уязвлено недостатком альтруистических чувств. Однажды Шопенгауэр спустил с лестницы пожилую швею, которая болтала с подругой у дверей его квартиры, нанеся ей увечье на всю жизнь. По решению суда Шопенгауэр был принужден платить ей пожизненную компенсацию – 15 талеров каждый квартал, а когда через двадцать лет она умерла, то он цинично записал в книге расходов: «Старуха умирает – бремя спадает». Существует бросающееся в глаза несоответствие между пессимистической философией Шопенгауэра с проповедью аскезы и сострадания и его собственной жизнью, утонченным эпикурейством и умением устраивать свои житейские дела. Не удивительно, что Куно Фишер – автор многотомной «Истории новой философии», считал, что Шопенгауэр «рассматривал трагедию мирового несчастия в бинокль из весьма удобного кресла, а затем уходил домой с сильным впечатлением, но в то же время вполне удовлетворенный». По своему характеру Шопенгауэр был непоколебимо решителен, заносчив и горд, обидчив и злопамятен, его высокомерие, граничило с манией величия, а нрав был бунтарским, что особенно ярко проявившимся во время его обучения в пансионате в Уимблдоне с его строгой дисциплиной, кроме того, он всегда питал моральное отвращение к конформизму, а также отличался язвительностью в речах и независимостью духа. Независимость духа и мысли – самая характерная черта Шопенгауэра, а Фридрих Ницше отмечал, что его шедевр – «Мир как воля и представление» есть порождение бунтарской кипучей энергии, в то же время духовной независимости Шопенгауэра сопутствовала материальная независимость. Как известно, Артур Шопенгауэр родился в 1788 году в семье одного из богатейших предпринимателей в Данциге – Генриха Флориса Шопенгауэра – космополита и республиканца по убеждения, преданного идеям эпохи Просвещения. Благодаря материальным средствам своей состоятельной семьи Шопенгауэр смог получить разностороннее образование, а достигнув совершеннолетия – он унаследовал целое состояние и возможность безбедно прожить свою жизнь. В свои юношеские годы – в пятнадцатилетнем возрасте – Шопенгауэр отправился в двухгодичное путешествие по Европе со своими родителями, во время которого он увидел не только знаменитые достопримечательности, но и был глубоко взволнован зрелищем нищеты и страданий обездоленных людей. Во время путешествия по Европе Шопенгауэр вел дневник, в котором отразился его пессимистический взгляд на жизнь – зоркость к ее темным сторонам, желание освободиться от власти всеразрушающего потока времени, которое прослеживается в переведенном им стихотворении Мильтона. По своему собственному признанию Шопенгауэр всегда был меланхоликом, склонным к тоске и беспокойству духа, а его сердце было проникнуто не только состраданием к страждущим и содроганием перед безотрадными зрелищем страданий, но и в гораздо большей степени – подозрительностью, обидчивостью, гордыней и презрением к окружающим людям: «Природа сделала больше, чем это необходимо, для того, чтобы обособить мое сердце, так как наделила его подозрительностью, обидчивостью, горячностью и гордыней». После трагической смерти своего отца, Шопенгауэр переехал в Веймар со своей матерью – Иоганной Шопенгауэр, урожденной Трозинер – энергичной и общительной женщиной, известной писательницей-романисткой, любящей литературу и искусство, основавшей в Веймаре художественный и интеллектуальный салон, который позволил ее сыну познакомиться со светилами своего времени – с великим немецким поэтом Гете и ученым-востоковедом Фридрихом Майером, побудившим Шопенгауэра обратиться к изучению индийской философской мысли. Постепенно отношения между Шопенгауэром и его матерью стали настолько напряженными, что навсегда оборвались в 1814 году, а сам Шопенгауэр к тому времени забросил торговые дела своего покойного отца и всецело посвятил себя философии. В 1809 году Артур Шопенгауэр поступил в университет в Геттингене, а через два года переехал в Берлин, где по рекомендации философа Шульца  изучал сочинения Платона и Канта, которые оказали решающее значение на формирование его самобытного философского миросозерцания, наряду с Упанишадами и буддизмом.
                Философия Шопенгауэра соединяла в себе пессимизм и эстетический мистицизм, этику сострадания и монистический волюнтаризм, имея три глубочайших корня – платонические умозрения, кантианские идеи и Упанишады – все три компонента были синтезированы Шопенгауэром в самобытную философскую систему, нашедшую свое выражение в его книге «Мир как воля и представление». Признавая три источника своей философии жизни, Шопенгауэр писал: «Я не думаю, что моя философия могла бы явиться до того, как Упанишады, Платон и Кант воссияли своими лучами в разуме человека». По воззрению Канта, мир явлений – это вещи, какими мы их представляем, исходя из нашего чувственного опыта и научных исследований, в то время как мир сущностей – это мир сам по себе, который мы не в силах постичь. Вслед за Кантом, Шопенгауэр был убежден, что мир явлений – это мир, воспринимаемый через призму пространства, времени и причинно-следственных связей, но он переосмыслил кантианское понятие «вещи в себе», заявив, что вещь в себе в мире и в человеке – это воля. При всем неоспоримом влиянии кантовских идей на Шопенгауэра, невозможно согласиться с мыслью Бертрана Рассела, что «шопенгауэровская система – это адаптация системы Канта», напротив – Шопенгауэр оригинальный мыслитель, вобравший идеи Платона и Канта, Упанишад и квиетизма, а его философия имеет глубоко личный и экзистенциальный характер – в ней выразился его меланхолический темперамент и литературный талант, его философская эрудиция и любовь к искусству – особенно к поэзии и музыке, его безотрадный взгляд на мир и трагически-пессимистическое чувство жизни. В «Диалогах» Платона Шопенгауэр нашел учение о том, что существует «космос эстетикос» – чувственный мир, представленный в образе пещеры, находящийся под властью смерти и разрушительного потока времени, и «космос ноэтикос» – умосозерцаемый мир – царство вечных идей. Проштудировав сочинения Платона и Канта, Шопенгауэр вник в священные индуистские тексты – Упанишады, охарактеризовав их как «утешение моей жизни» и вобрав из них целый ряд идей – прежде всего идею, что весь окружающий нас мир – это Майя, иллюзорная действительность и мираж, а также идею тождества индивидуума и мира, ярко выраженную в санскритском изречении – «ты есть То», провозглашающем тождество человеческого духа и мирового духа. При этом как убежденный пессимист и атеист, Шопенгауэр осмеивал веру в божественность природы и отождествление Бога и вселенной – осмеивал пантеизм от древних его форм до Спинозы и Шеллинга, считая, что Бога не существует, всемирная история – это возмущающая совесть вопиющая трагикомедия, а в природе разворачивается безжалостная борьба за существование – не в истории, не в природе нет высшей цели и не видно следов Божественного Провидения. В своей речи, прочитанной на заседании Московского психологического общества 14 февраля 1888 года русский философ Лев Лопатин пояснял, что «Шопенгауэр – закоренелый безбожник», но его безбожие – это безбожие искреннего сердца, более благородное, чем «деликатное упразднение всего существенного в вере под видом ее философского обоснования», которое встречается у Декарта и Спинозы, у Гегеля и даже  у Шеллинга и Шлейермахера, ведь Шопенгауэр убежден, что мировая воля – это темная и бессознательная сила, протекающая во всех живых существах и во всех процессах природы, она принимает различные формы бытия, враждующие руг с другом и пожирающие руг друга, в каждое мгновение она вбирает в себя бесчисленные страдания, она – сила, разрушающая все созданное и созидающее доселе небывшее, но ее никак нельзя именовать Богом, равно как существование ее не дает никакой гарантии красоты, благости и разумности творения, наоборот – все мимолетные формы жизни обладают лишь безотчетное и бессмысленное существование, наполненное страданиями и неудовлетворенностью. Если как пессимист Шопенгауэр воспринял идеи индийской философии, то, как идеалист – он усвоил мысли «божественного Платона и изумительного Канта». По совету Шульца, Шопенгауэр не только проштудировал труды Платона и Канта, но и принялся за изучение сочинений Аристотеля и Спинозы. С осени 1811 года до осени 1813 года Артур Шопенгауэр не только углубленно изучал естествознание и философию, но и слушал лекции Шлейермахера о средневековой философии и лекции Фихте о «фактах сознания». Надо сказать, что хоть Шопенгауэр отзывался о лекциях Фихте и Шлейермахера в привычной остроумно-насмешливой и саркастично-язвительной манере – у Фихте его оттолкнул оптимизм и дискурсивно-логическая форма изложения мысли, а у  Шлейермахера – идея  примиримости философии и религии, но шопенгауэровские лекционные заметки и примечания свидетельствуют о том, что он стремился усвоить и переосмыслить их идеи и создать собственную оригинальную философскую систему. После изучения наследия великих мыслителей былых времен – Платона и Аристотеля, Спинозы и Канта, Шопенгауэр задумал написать свое первое сочинение –  «О четверояком корне закона достаточного основания», за которое получил в Йене докторскую степень. Анализируя «закон достаточного основания» Шопенгауэр обратил внимание на то, что «все наши представления суть объекты субъекта и все объекты субъекта суть наши представления. Отсюда вытекает что все наши представления находятся между собою в закономерной связи, которую можно определить a priori в том, что касается формы; в силу этой связи ничто изолированное и независимое, одиноко, особняком стоящее не может стать нашим объектом». В докторской диссертации «О чертверояком законе достаточного основания» Шопенгауэр писал, что все существующее имеет свою причину – свое основание, ибо существует причинно-следственная связь в четырех своих видах – физической, логической, математической и моральной. Рассматривая четыре разновидности причинно-следственных связей, Шопенгауэр провозглашает, что в нашем чувственно воспринимаемом мире явлений все строго детерминировано – паутина причинно-следственных связей опутывает не только эмпирическую действительность, но и действия человека как субъекта воли, ибо связь между мотивом и действием – это связь между причиной и следствием, а, следовательно – мотивация есть «причинность, рассматривая изнутри». Докторская диссертация была встречена сочувственными рецензиями, но широкого литературного успеха не имела, что огорчило Шопенгауэра и побудило к дальнейшим неустанным трудам. Под влиянием теории цвета Гете и короткого периода  участия в его научных изысканиях, Шопенгауэр сформулировал свою собственную теорию, изложенную в очерке «О зрении и цветах». После разрыва отношений с матерью Шопенгауэр переехал в 1814 году в Дрезден, затем – уехал в Италию, а позднее – переехал в Берлин и стал доцентом в Берлинском университете, где читал курс лекций – «Сумма философии, или Теория сущности мира и человеческого духа». Для чтения лекций Шопенгауэр выбрал те же часы, что и Гегель, пребывающего на вершине успеха – в итоге лишь сочувствующее меньшинство посещало лекции Шопенгауэра. В исследовательской литературе не раз отмечалось, что Гегель был воплощением всего того, что не нравилось Шопенгауэру в жизни и в философии – он был рационалист и диалектик, утверждавший, что история – это путь самопознания абсолютного духа, все действительное – разумно, а государство – это шествие Бога в истории, кроме того – литературный стиль Гегеля с его «темными формулировками» и нагромождением абстракций оскорблял художественный вкус Шопенгауэра и его эстетические чувства. В книге «Мир как воля и представление» во всей красе раскрылся литературный стиль Шопенгауэра и его художественное мастерство – сильная и экспрессивная манера письма, умение разъяснять абстрактные идеи образной речью и обращением к поэзии от Гомера и античных трагиков и драматургов до Петрарки, Шекспира и Байрона, что сочеталось с великолепным чувством ритма и формы, с блестящим пониманием законов композиции и драматургии, с музыкальностью его текстов. Нет ничего удивительного в том, что знаменитый немецкий писатель Томас Манн сравнивал книгу Шопенгауэра с  симфонией в четырех частях, а композитор Вагнер посвятил немецкому философу эпохальный оперный цикл «Кольцо Нибелунгов». При этом нужно заметить, что если Вагнер испытывал восторг перед философией Шопенгауэра, то сам Шопенгауэр не любил музыку Вагнера, предпочитая Россини.
                Как романтик пессимистического типа – отчасти близкий по духу Леопарди и Байрону, Шопенгауэр высоко оценивал эстетическую интуицию гениев искусства и сам обладал высокими художественными дарованиями, умея выражать свои мысли с необычайной художественной яркостью и поэтическим изяществом. Замечательно, что Шопенгауэр виртуозно цитирует не только философов – критикуемого им Лейбница, исповедующего метафизический оптимизм, и взятого в союзники Вольтера с его «Кандидом», но и поэтов – от Гомера, Феогнида, Софокла и Еврипида до Петрарки, Шекспира и Байрона, что сообщает книге «Мир как воля и представление» и особенно главе «О ничтожестве и страданиях жизни» художественное изящество и литературное очарование, делает ее бесподобной элегией отчаяния. По своим дарованиям Шопенгауэр был не только великим метафизиком и талантливым писателем, ценителем искусств и независимым мыслителем с бунтарским темпераментом, но и настоящим поэтом, о чем свидетельствуют стихи, завершающие его книгу «Парерги и Паралипомены»: «И вот ныне я устал в конце дороги; мое изнуренное чело едва может нести лавры, но вместе с тем я радостно взираю на то, что удалось сделать, всегда неустрашимый перед тем, что скажут люди». Эти исповедальные строки не только раскрывают чувства и думы Шопенгауэра в последние годы жизни, но и выражают его жизненное кредо убежденного индивидуалиста – быть верным только себе одному. Во дни горестных раздумий и сомнений единственным утешением для оскорбленного самолюбия Шопенгауэра было сочувственное отношение к нему Гете и Рихтера, образно и проницательно писавшего, что мировоззрение Шопенгауэра «обнаруживает часто безутешную и безнадежную глубину, подобно меланхолическому озеру в Норвегии, окруженному со всех сторон мрачными стенами из крутых скал, в которых никогда не видно солнца, а видно лишь в глубине звездное небо, никогда над этим озером не пролетали птицы, не пробежит и волна». Жизненные неудачи вызывали у Шопенгауэра резкое неприятие своей эпохи – он с горечью признавался, что он не понят современниками – «мое время и я не соответствуют друг другу», сетовал на пошлую толпу, неспособную распознать подлинных гениев. В августе 1831 года при вспышке холеры в Берлине  Шопенгауэр перебирается во Франкфурт-на-Майне, где и прожил всю оставшуюся жизнь, а его философские труды, написанные в тридцатые годы – за исключением трактата «О свободе воли», удостоенного премией – оставались недооцененными. Во Франкфурт-на-Майне Шопенгауэр вел уединенный образ жизни и продолжал заниматься философией, а в его кабинете стояли бюст Канта и бронзовый Будда. В сороковые годы девятнадцатого века у Шопенгауэра появились первые приверженцы, а последним его трудом стал двухтомник статей, под названием «Парерги и Паралипомены». На закате своей жизни Шопенгауэр стал известным мыслителем – его книги и статьи стали переводить на разные языки, а учение стали разбирать в университетских курсах, ему писали восторженные письма, к нему, как к жрецу новой веры, стали совершать интеллектуальные паломничества знаменитые писатели. Как поэтично писал сам Шопенгауэр: «Вечерняя заря моей жизни будет утренней зарей моей славы, и я говорю словами Шекспира: доброго утра, господа, тушите факелы, хищный набег волков окончился, взгляните на кроткий день. Он предшествует колеснице Феба и испещряет еще серый восток темными облаками». Артур Шопенгауэр умер в рассвете славы – в 1860 году, а его вышеизложенные слова оказались пророческими. Когда Шопенгауэр заболел воспалением легких и уже предчувствовал свою скорую смерть, то он не перестал философствовать – истинный философ философствует до последнего часа своего земного бытия – даже смотря в лицо смерти. Самое таинственное происходит с философом не когда он перестает философствовать (как думают некоторые исследователи философии), а когда он философствует перед смертью. Но то, о чем думал Шопенгауэр в последние дни, часы и мгновения своего существования на земле останется для нас неразгаданной тайной до Страшного Суда, когда все тайное станет явным.
                При жизни Шопенгауэра его главное философское произведение «Мир как воля и представление» не имело успеха – большая часть ее тиража была оправлена в макулатуру, но с течением времени его оригинальная философия с ее фундаментальными вопросами человеческого бытия оказала огромное влияние на философские воззрения Льва Толстого и Эдуарда Фон Гартмана, который пытался в своей «Философии бессознательного» соединить шопенгауэровское понятие бессознательной воли с гегелевской идеей о разумной цели бытия, а также – на экзистенциалистов и Бердяева, признававшегося в своей книге «Самопознание», что во дни юности своей наиболее глубоко воспринял философию Шопенгауэра: «Шопенгауэр подтверждал мое глубокое убеждение, что мир явлений, окружающий меня эмпирический мир не есть мир подлинный и окончательный. Впоследствии я отошел от Шопенгауэра, но что-то шопенгауэровское во мне осталось. Шопенгауэровский волюнтаризм мне всегда остался близок». Меланхоличная философия Шопенгауэра произвела огромное впечатление на Льва Толстого и в своей «Исповеди» русский писатель поставил его в один ряд с величайшими мудрецами древнего мира – Сократом, Соломоном и Буддой, столь проникновенно рассуждавшими о суетности и скоротечности земного бытия, о тщетности надежд на несбыточное счастье. По признанию Софьи Андреевны,  Лев Николаевич «читал и занимался Шопенгауэром, считал Гегеля пустым набором фраз», а в письме к Фету от 30 августа 1869 года Толстой писал: «Знаете ли, что было для меня нынешнее лето? – Непрестанный восторг перед Шопенгауэром и ряд духовных наслаждений, которых я никогда не испытывал. Я выписал все его сочинения и читал, и читал... Не знаю, переменю ли я когда мнение, но теперь я уверен, что Шопенгауэр гениальнейший из людей...». Толстой признавался, что читая Шопенгауэра, он настолько проникся идеей о бессмысленности жизни и ярким описанием трагизма нашего существования, что дошел до роковой черты –  до навязчивой мысли о самоубийстве, а это свидетельствует о том, какую опасность таит в себе философия Шопенгауэра для неокрепших и сомневающихся умов, ведь неверие, разочарование и пессимизм есть те негативные переживания, что движут самоубийцами и являются духовной атмосферой и главным нервом шопенгауэровской философии. Как бы ни пытался Фрейд дистанцироваться от философии, однако он не только читал «Философию бессознательного» Эдуарда, но и был вынужден признать, что существует значительная доля совпадений между психоанализом и философией Шопенгауэра, который заявлял о верховенстве бессознательного и иррационального в жизни человека, о высоком значении сексуальности и о механизмах ее подавления и сублимации. В основе метафизики Шопенгауэра лежит монистический волюнтаризм – учение о слепой, иррациональной и бессознательной воли к жизни, движущей всеми растениями, насекомыми, птицами и животными, равно как и людьми, но в человеке мировая воля обретает сознание, достигающее наибольшей остроты у гениев и святых. Учение Шопенгауэра о бессознательной воле усвоил Гартман, а затем и Фрейд, ссылающийся на Гартмана в своей книге «Толкование сновидений». Мысли Шопенгауэра о музыке оказали огромное влияние на Вагнера, который писал в письме к Листу о шопенгауэровской идеи отречения от воли к жизни и пределе всех мечтаний – «окончательном освобождении», а в опере «Тристан и Изольда» выразил идею Шопенгауэра о том, что истинная сострадательная любовь берет верх над индивидуалистическим эгоизмом, равно как и изобразил стремление к небытию в лице персонажей, желающих прекратить свое существование. В своей статье «Шопенгауэр как воспитатель» Ницше утверждал, что Шопенгауэр – это самый честный и искренний из философов, в то же время критически относясь ко многим шопенгауэровским идеям, он охарактеризовал Шопенгауэра как «великого человека с великими заблуждениями». Называя Шопенгауэра «великим учителем», Ницше выступал против шопенгауэровского пессимизма и его идеи самоотречения и отречения от воли к жизни,  призывая  к самоутверждению – «стань тем, кто ты есть!», заменив шопенгауэровское понятие «воли к жизни» понятием «воли к власти», указывая на то, что воля к власти – это не только политический принцип, но и  попытка связать образ жизни, мышление и культурные ценности человека с основополагающим стремление к власти как над самим собой, так и окружающим миром. В наши дни очевидно, что книга Шопенгауэра «Мир как воля и представление» по праву вошла в сокровищницу мировой философской мысли, она затрагивает основные вопросы человеческого бытия, содержит много ценных идей и мудрых суждений о гениальности и искусстве, о страданиях и смерти, но в то же время его безотрадные и пессимистические воззрения являются вызовом для каждого мыслящего и совестливого человека – тем более для христианского философа и богослова. Несмотря на то, что Шопенгауэр назвал Иисуса Христа и Франциска Ассизского благородными душами, которые поняли, что жизнь в мире полна страданий и призывали терпеливо нести крест свой, шопенгауэровская философия имеет антихристианский характер. В полном противоречии с Евангелием и учением святых отцов Церкви Шопенгауэр истолковывал образ Иисуса Христа как воплощении отрицания воли к жизни. На страницах книги «Мир как воля и представление» Шопенгауэр цитировал Новый Завет, а именно – строки, где земная жизнь предстает юдолью печали, но его собственная и лично исповедуемая философия – это атеистическая и пессимистическая философия отчаяния, враждебна как букве, так и духу Библии и христианскому вероучению, ведь он не верил в бытие Святой Троицы и благость Творца вселенной, в сотериологическое значение искупительной жертвы Христа и Его воскресение из мертвых, в то, что существует бессмертие души и исполнятся пророчества Апокалипсиса, полагая, что жизнь возникла случайно и не имеет смысла, а стало быть, его философия отвергает Божественный Логос и представляет собой разновидность атеистического пессимизма и иррационализма. Когда Шопенгауэр цитирует Гомера и античных поэтов, Упанишады и Байрона, то строки их произведений органично входят в его книгу – чувствуется, что в них есть созвучие меланхоличному шопенгауэровскому настроению, но когда он начинает цитировать Библию, то сразу бросается в глаза, что кроме элегической тональности книги Екклесиаста Шопенгауэру совершенно чуждо Священное Писание. В исследовательской литературе отмечалась близость этических идей Шопенгауэра буддизму и философии стоиков – особенно Марку Аврелию, но это – возврат к дохристианскому миропониманию. Когда-то русский философ Николай Бердяев писал о том, что Освальд Шпенглер просмотрел значение христианства в судьбах мира, а Сергей Аверинцев сетовал на то, что мы потеряли целую эпоху от Вергилия до Моцарта. В отношении Шопенгауэра можно было бы сказать, что из его сознания выпала история христианства – целая эпоха от Иисуса Христа и апостолов и вплоть до преподобного Серафима Саровского. С огромным почтением Шопенгауэр относился к книге Екклесиаста, считая, что лишь в семьдесят лет человек начинает понимать ее стихи, их идейно-смысловое содержание и печальный колорит. Древнеиудейский царь и мудрец Соломон, на закате своих земных дней, изобличил суету и тщету всех жизненных благ – неисчислимых богатств, всемирной славы, царской власти и чувственных наслаждений, тщету искусств и философской мудрости – всего, если сердце не отдано Богу и дух не живет Им. Эти скорбные думы Екклесиаста нашли отклик у Шопенгауэра как философа мировой скорби, но его печаль – это не печаль по Богу, как у Иова и Иеремии, Паскаля и Кьеркегора, а скорее – героический пессимизм стоиков, пытавшихся хранить спокойствие души в самых трагических жизненных ситуациях. Когда я размышляю над тем, что привлекает мою душу к наследию немецкого философа мировой скорби, чьи горестные мысли столь созвучны поэзии Леопарди и Байрона, то ясно понимаю, что это – трагическое чувство жизни и вечные вопросы о назначении человека, о добре и зле, о страданиях и счастье, о смысле жизни и смерти, вопросы о том, что такое наше «Я» и в каких отношениях оно находится с миром, а кроме того, ни одни художник, поэт и музыкант не может пройти мимо шопенгауэровской философии искусства.
                С детских лет Шопенгауэр был впечатлителен и имел возможность путешествовать, развивать эстетический вкус, слушать классическую музыку и лицезреть великие произведения искусства. Обладая глубоким и разносторонним знанием искусств, Шопенгауэр разработал оригинальную эстетическую теорию, обращаясь к архитектуре и скульптуре, к различным жанрам живописи, к поэзии, драме и музыке. Размышляя о том, что такое гений и в чем состоит тайна гениальности, Шопенгауэр утверждал, что существо гения заключено в его познавательной способности – намного более сильной, чем требуется для служения воли. Если обычный человек на две трети воля, а на одну треть – разум, то гений наоборот – «на две трети разум и на одну треть – воля». Метафорически именуя гения – «ясным оком мира», Шопенгауэр полагал, что гений – это не только ярко выраженная индивидуальность, но и «чистый разум, который принадлежит всему человечеству». Гений есть аристократ духа с необычайно развитым интеллектом, но подлинная сфера деятельности гения – не наука и понятийное мышление с его категориями и абстракциями, а искусство и творческое воображение – способность вообразить и сотворить небывалое. «Человек, одаренный фантазией, в состоянии как бы вызвать духов, вовремя раскрывающих ему такие истины, которая голая действительность вещей являет  лишь слабо, лишь изредка… Человек, не имеющий фантазии, не знает иного созерцания, кроме реально чувственного, а пока его нет, он гложет одни понятия и абстракции – оболочку и шелуху познания, а не его ядро. Никогда он не даст ничего великого – разве что в области счета и математики. В произведениях изобразительных искусств и поэзии, как и в мимических упражнениях, можно видеть также и средство к тому, чтобы у людей, чуждых фантазии, по возможности восполнять этот пробел, а у людей, фантазией одаренных, облегчать пользование ею». Все величайшие произведения искусства и философии – это гениальные произведения. В шопенгауэровском представлении разум есть инструмент воли, не предназначенный к тому, чтобы создать воображаемый мир и созерцать платоновские идеи, но гениальность – это торжество разума над волей, а гений возвышается над практической сферой деятельности и утилитарными расчетами до эстетического созерцания, ибо он – аристократ духа, а не «человек пользы». Вся философия искусства Шопенгауэра – это аристократическая и элитарная концепция искусства, в сердцевине которого – учение о гениальности как необычайно редком и уникальном явлении. Глубоко задумавший над разницей между гением и талантом, Шопенгауэр полагал, что талант опирается на дискурсивное знание, а гений мыслит интуитивно, талантливый человек думает быстрее остальных, а гений – видит иной мир, нежели все остальные люди. Если талантливый человек проявляет себя в области естественных и точных наук, то гений – прозревает сущность вещей. Талантливый человек способен создать то, что превышает творческие способности других людей, а гений создает то, что выходит за границу не только творческих способностей остальных людей, но их восприимчивости. «Талант похож на стрелка, попадающего в такую цель, которая недостижима для других; гений похож на стрелка, попадающего в такую цель, которую другие не в состоянии даже увидеть». Талантливый человек – мастер своего дела, а гений в час священного наития и миг вдохновения освобождается от подчинения воли к жизни – от подчинения страстям и волнениям нашей обыденной жизни, ее суете и заботам, возносясь духом к платоническому царству идей во всем их великолепии и блеске. В шопенгауэровском понимании гений есть прежде всего созерцатель, а эстетическое созерцание гения есть единственный способ постижения платоновских идей. Когда гений поднимается над обыденным наблюдением вещей и потоком суетной жизни, то он всею мощью своего духа отдается созерцанию. Если обыкновенные люди погружены в водоворот забот и суету жизни, то гений возвышается над водоворотом житейской суеты и живет осмысленной и осознанной жизнью – напряженной творческой и интеллектуальной жизнью. «Самый счастливый жребий, какой может выпасть на долю гения, - это вольный досуг для творчества, свобода от всякой сует и хлопот». В возвышенно-романтическом изображении Шопенгауэра у истинного гения нет прагматичности и житейской мудрости – он выше утилитарных соображений и корыстных расчетов, ему не свойственна житейская серьезность, более того – каждый гений – до известной степени ребенок, его взор – возвышенно-созерцательный взор рафаэлевских Ангелов. К характерным чертам гения следует причислить чрезвычайную впечатлительность – результат интенсивной интеллектуальной и душевно-эмоциональной жизни в союзе с волевой устремленностью и самозабвенностью в творчестве. Противопоставляя гениальных аристократов духа «людям пользы» вслед за Кантом и немецкими романтиками, Шопенгауэр говорил о том, что шедевры гения не служат никакой пользе: «Бесполезность – вот один из характерных признаков гениального произведения». Размышляя о «непреодолимом» разделении человечества на утилитарно настроенных и своекорыстных «людей пользы», связанных с практической деятельностью в самом широком смысле слова, и «людей гения» – подлинных «аристократов духа» – художников, поэтов и философов, Шопенгауэр подчеркивал, что в минуту священного наития гений освобождается от власти воли, пронизанной утилитаризмом и своекорыстием, а его творения – будь то музыка, философия, живопись или поэзия – не служат ни для каких полезных целей, но являются «чистой прибылью бытия» и произведениями свободного творчества. «Высокие и красивые деревья не дают плодов, а плодовые деревья – это маленькие, безобразные карлики. Махровые садовый розы не плодоносны, плодоносны розы маленькие, дикие, почти без запаха. Самые красивые здания не служат пользе: храм не жилище. Принуждать человека высоких и редких духовных дарований в каком-нибудь практическому занятию, с коим справился бы и человек самый заурядный, - это все равно что употреблять в качестве печного горшка драгоценную и украшенную дивной живописью вазу, и сравнивать людей пользы с людьми гения – это все равно, что сравнивать кирпичи с бриллиантами». Со всей изящностью своего бесподобного литературного слога и возвышенностью своего романтического понимания священной тайны и чуда гениальности, Шопенгауэр возвещал, что гении – это бриллианты человеческого рода, к ним не применим утилитарный критерий пользы, они – аристократы духа и творцы шедевральных произведений искусства и философской мысли, возносящих душу над тяжкой атмосферой житейских нужд и забот. Вслед за Цицероном Шопенгауэр был убежден, что все «гениальные люди – меланхолики», их черты лица – задумчиво-созерцательны, а в очах – затаена тихая печаль, святая меланхолия и неизбывная грусть. «Свойственная гению меланхоличность находит свой источник в том, что воля к жизни, чем ярче озаряет ее свет интеллекта, тем яснее видит всю безотрадность своего положения». Мысли гения возвышаются над томящей душу суетой повседневной жизни, а его произведения имеют вечную актуальность – они поднимают вечные темы и остаются животрепещущими во все века истории, но сам гений зачастую остается не понят современниками. «Люди просто талантливые, когда бы они ни явились, всегда являются вовремя, потому что, побуждаемые духом и вызванные к жизни потребностями своей эпохи, они вполне способны именно лишь к тому, чтобы удовлетворить ее. Они входят в колею прогрессивного развития своих современников или же в медленное поступательное движение какой-нибудь специальной науки, за это и получают они награду и хвалу. Гений же вторгается в свое время, словно комета в орбиты планет, правильному и обозримому порядку которых чуждо ее совершенно эксцентричное движение. Он не может войти в колею уже существующего исторического развития своей эпохи, бросая свои творения в даль грядущих столетий». В своей книге «Искусство и элита» советский философ и социолог Ю.Н. Давыдов, критически настроенный к элитарной культуре,  утверждал, что в философии искусства Шопенгауэра гений «изъят» их свой исторической эпохи и все что ему остается – это «спиритуалистическое» общение с гениями иных эпох – с гениями прошлого, через изучение их произведений, и с гениями будущего – через свои произведения. Но в действительности в элитарной концепции искусства Шопенгауэра констатируется, что истинный гений всегда возвышается над своим веком,  его творения имеют вечную актуальность – во все века истории всегда будут актуальны «Диалоги» Платона и трагедии Шекспира, «Божественная Комедия» Данте и музыка Бетховена и Баха, а лучшим собеседником гения и его подлинным единомышленником может быть только другой гений, а ни как не «люди пользы», которые не в силах понять гениев – для большинства людей величайшие произведения искусства и философской мысли навсегда останутся непрочитанной и недоступной книгой за семью печатями. Великолепно разбирающийся в психологии Шопенгауэр указывал на то, что «и самые пошлые люди, опираясь на чужой авторитет, не отрицают общепризнанных великих творений, для того чтобы не выдавать своего собственного ничтожества; но втайне они всегда готовы вынести им обвинительный приговор, если им только подадут надежду, что они смогут сделать это не осрамясь, - и тогда ликуя выражается на волю их долго сдерживаемая ненависть ко всему великому и прекрасному, которое никогда не производило на них впечатления и этим их унижало». Трагизм положения гения состоит  в том, что между ним и «людьми пользы» нет и не может быть никакого взаимопонимания – они не в силах понять его дум и чаяний, исканий и произведений, ибо для того чтобы понимать гения нужно быть конгениальным ему, а следовательно – гения может понять только гений – в действительности до последних глубин музыку Баха, Моцарта и Бетховена может понять только гениальный музыкант, шедевры Гомера, Данте, Шекспира и Байрона – только гениальный поэт, сочинения Платона и Канта – только гениальный мыслитель. В нашем мире гений – одинокий странник, не находящий пристанища у обыкновенных «людей пользы», чуждых его тихим думам, эстетическим созерцаниям и возвышенным устремлениям. «В сущности гений живет одиноко, он является слишком редко, чтобы легко встретить в жизни подобного себе, и он слишком отличается от других, чтобы быть их товарищем. У них преобладает воля, у него – познание, поэтому их друзья – не его друзья, а его друзья – не их друзья». С горькой проницательностью Шопенгауэр замечает, что подлинный гений – это почти всегда экзистенциально трагическая и одинокая фигура, непонятая современниками и отверженная своим веком, но являющаяся славой и оправданием человечества.
                Величие гения в том, что он способен  сотворить красоту более совершенную и прекрасную, чем природа – «в твердом мраморе он может запечатлеть красоту формы, которая природе не удавалась в тысячекратных попытках», изобразить на портрете суть натуры и индивидуальные черты натурщика, живописать в образах исторические сцены, мифологические сказания и библейские предания. По глубокомысленному суждению Шопенгауэра в поэзии «гораздо больше подлинной и внутренней правды, чем в истории», ибо история – это собрание исторических фактов в их пространственно-временной  согласованности, а поэзия – художественная форма выражения идей и описания человеческих натур и деяний. В отличие от изобразительного искусства, средством поэзии является слово, а сама поэзия –  «искусство приведения в действие воображения при помощи слов». Размышляя о различных жанрах и видах поэзии – лирической, эпической и трагической, романтической и классической поэзии, Шопенгауэр замечал, что в лирике поэт изливает свои переживания, чувства и думы, в драме – «объективно» изображает жизнь отдельных людей, народов и целых царств, а в трагедии –  «вершине поэтического искусства» – «показан конфликт воли с самой собой на вершине ее объективации»: «мы видим благороднейшего человека, который, после долгой борьбы и страданий, наконец, отказывается навсегда от всех удовольствий и целей, ранее столь энергично преследуемых, и охотно оставляет саму жизнь». По воззрению Шопенгауэра трагедия служит возвышению духа через аристотелевский катарсис. В трагедии «показываются нам те силы, которые разрушают счастье и жизнь главного героя», при чем жертвами этих сил мы сами можем стать с любой момент нашей жизни. Погружаясь в трагедию, мы становимся свидетелями страданий и ужаса – содрогаемся и чувствуем себя посреди Ада, разверзнувшегося на земле, начинаем лучше понимать самих себя и то, что жизнь не может удовлетворить нас, приобщаемся к мудрости, рожденной страданием, а,  возвышаясь над страданиями и ужасом  жизни, испытываем чувство возвышенного и хотя бы на краткое мгновение чувство достигаем отречения от всех желаний. Можно согласиться с Шопенгауэром в том, что искусство призвано пробуждать в нас чувство прекрасного и возвышенного, пробуждать в душах людей сострадание и дать возможность интуитивно прозреть сокровенную сущность вещей, но для христианского мыслителя очевидно, что созерцание – это не безвольное умное видение платонических идей, а целостно-духовный акт, соединяющий ум, волю и сердце человека. В метафизической основе шопенгауэровская философия искусства глубоко отлична от романтической философии, ведь в отличие от Шеллинга и немецких романтиков Шопенгауэр был убежден, что Истина, Добро и Красота не укоренен в метафизическом основании мира – в бессознательной и иррациональной воле к жизни, поэтому «жизнь никогда не была прекрасной, таковы только образы жизни – ее отражение в проясняющим зеркале искусства или поэзии». Для Шопенгауэра величайшим из всех искусств является музыка. Музыка являет свою мощь и высокий дар, давая нам глубочайшее и таинственное откровение ощущений и раскрытие сокровенной сущности событий. Вся музыка состоит в беспрерывной смене аккордов, более или менее беспокоящих душу и будоражащих чувства и фантазию, или же более или менее успокаивающих и умиротворяющих.  Если все остальные искусства выражают идеи, то музыка – это «подобие воли», выражение ее многообразных стремлений в мелодиях и звуках, равно как и своеобразное отражение наших чувств, эмоций и переживаний – печали и ужаса, веселья и душевного покоя – все эмоции как таковые сам по себе. «В сущности во всей  музыке есть два основных аккорда: диссонансный септаккорд и гармоническое трезвучие». Музыка – это выражение бури страстей и самых тонких душевных переживаний, подобие воли во всем многообразии ее проявлений, она захватывает человеческую душу, в ней можно найти выражение каждой ступени объективации мировой воли. Если бас – это низший уровень, знаменующий «неорганическую природу», то мелодия – соответствует «высочайшей ступени объективации воли, интеллектуальной жизни и стремлений человека».
                В пессимистической философии Шопенгауэра заметны экзистенциальные мотивы, этот волюнтарист и анти-рационалист был убежден, что философия – это не наука, как думал панлогист и диалектик Гегель, а напротив – искусство, она сродни поэзии и музыки, которые являются сокровищницей многовековой и тысячелетней мудрости. Не случайно, признавая неоспоримую ценность науки, логики  и доказательств в области теории познания, Шопенгауэр сближал философа с фигурой музыканта, художника и поэта, утверждая, что «философия – это художественное произведение из понятий» и музыка мысли. Видя в эстетической интуиции гения высшую форму философского творчества, Шопенгауэр был убежден, что  долгое время философию «искали на дороге науки, вместо того, чтобы искать ее на дороге искусства». Философия – это искусство мыслить, а подлинный философ есть не столько логик и диалектик, хотя среди философов были блестящие логики и изощренные мастера диалектики – Гераклит и Сократ, Платон и Аристотель, но прежде всего подлинный философ – это великий художник и гений, постигающий мир не только через абстрактное, логическое и аналитическое мышление, но и в акте эстетического созерцания и сверхразумного интуитивного прозрения. В «Истории западной философии» Бертран Рассел отмечал, что Шопенгауэр «обращался к профессиональным философам меньше, чем к деятелям искусства и литературы», а будучи культурно утонченным человеком, он столь же интересовался искусством как этикой и метафизикой. Как закоренелый пессимист, иррационалист и исповедник эстетического мистицизма, Шопенгауэр заявлял, что весь окружающий нас мир – это «арена, усеянная пылающими угольями», ее лучшим изображением служит дантовский Ад, причина наших страданий – неутолимая воля к жизни, непрестанно порождающая в нас неосуществимые желания. Будучи активными участниками жизни, мы становимся мучениками, а единственный оазис в пустыне нашего бытия – это эстетическое созерцание поэтов и художников, оно на время освобождает нас от ярма гнетущих страстей и иррациональных волевых импульсов, давая нам не только увидеть сокровенную сущность явлений, но и стать созерцателями платонического мира идей. Будучи верен критической философии Канта, утверждавшего, что пытаясь постичь Абсолютную Истину, разум сталкивается с неразрешимыми антиномиями, а рациональное мышление не в силах ответить на самые главные философские вопросы – существует ли Бог, свободна ли человеческая воля, конечна ли вселенная, Шопенгауэр был иррационалистом и интуитивистом – он полагал, что высочайшее познание достигается через философскую интуицию и акт эстетического созерцания. В своей теории познания Шопенгауэр писал, что наука – это познание материального мира явлений с его законами и причинно-следственными связями, в то время как истинная сущность вещей может быть познана только интуицией, а в акте эстетического созерцания человек может узреть мир платоновских идей. Как известно, в Гумбурге Шопенгауэр попал под влияние идей немецких романтиков – Тика, Новалиса и Гофмана, а изучая произведения Фридриха Шлегеля, стал преклоняться перед индийской философией. Вслед за немецкими романтиками Шопенгауэр исповедовал «культ гения» и полагал, что именно в искусстве хранится заветный ключ к тайнам метафизики. Метафизика Шопенгауэра – это метафизика монистического волюнтаризма, в центре ее – учение о том, что сокровенной сущностью всех вещей является единая мировая бессознательная и темная воля, слепо и иррационально проявляющаяся в множественности индивидуальных форм жизни. Метафизическая основа шопенгауэровской воли к жизни – это половая любовь, но метафизика любви у Шопенгауэра имеет натуралистический и иррациональный характер – любовь мыслится как неудержимый инстинкт и стихийное влечение к продолжению рода, сопровождающееся идеализацией любимого существа, а сам человек выступает лишь как орудие и игрушка воли к жизни и ее постоянного самоутверждения.
                Главным философским трудом Шопенгауэра стала его монументальная книга «Мир как воля и представление», где он не только изложил свои ключевые идеи, но и раскрыл движущую силу своей пессимистической и волюнтаристской философии, соединив и творчески переосмыслив идеи Платона и Канта, Упанишад и буддизма. По пессимистическому воззрению Шопенгауэра у мира есть две стороны: существует мир явлений – это представление, какими вещи являют нам себя в нашем восприятии, мышлении и опыте, в то время как вещь сама в себе – то, чем мир является за гранью нашего восприятия и обыденных явлений – это иррациональная и не осознающая себя мировая воля, обнаруживающаяся в бессознательных и стихийны явлениях природы. Опираясь на трансцендентальный идеализм Канта и древнюю индийскую мудрость Вед и Упанишад, Шопенгауэр приходит к мысли, что «все в мире – одна иллюзия», весь материальный мир – это область чувств, опыта и явлений, мир, данный в наших представлениях. В сущности своей мир есть вневременная и вездесущая воля, пронизывающая всю психическую и физическую жизнь, действующая в людях, животных и во всей природе, она – ноуменальная и непостижимая кантовская «вещь в себе», источник всех неисчислимых горестей, бед и несчастий. Почему наша жизнь с рождения и до смерти проникнута страданиями и откуда возник этот великий диссонанс, пронизывающий весь мир? По заветной мысли Шопенгауэра воля есть метафизическая сущность мира, она – темная бездна жизни, таинственная первооснова бытия и иррациональный двигатель истории. Задолго до немецкого философа идеи волюнтаризма излагались в трудах Августина Блаженного, учившего о безусловной свободе воли Бога, в философских изысканиях Иоанна Дунса Скота, ставившего волю выше интеллекта, в теософии Якоба Беме с его гностическим учением об Ungrund, а затем – в трансцендентальном идеализме Канта, Фихте и Шеллинга. Но именно в философии Шопенгауэра учение о мировой воле принимает трагическое звучание и выступает основой пессимистического миросозерцания. Для него воля как сущность мира – бессознательна и слепа, она действует безудержно и иррационально. Учение о мировой воле – фундамент шопенгауэровского пессимизма, источник его чуткости к трагизму судеб людей и всех живых существ в мире, ведь по воззрению Шопенгауэра у мировой воли нет мотивов и целей, она не имеет ни любви, ни мудрости, а жизнь со всеми ее тайнами и безднами, муками и радостями – бессмыслица: «Пробудившись к жизни из ночи бессознательного, воля видит себя индивидом в каком-то бесконечном и безграничном мире, среди бесчисленных индивидов, которые все к чему-то стремятся, страдают, блуждают; и как бы испуганная тяжелым сновидением. Спешит она назад к прежней бессознательности». Вдохновляясь критической философией Канта и кантовским разделением бытия на мир явлений и мир вещей в самих себе – сущностей, Шопенгауэр провозглашал, что «мир есть мое представление», иными словами – все воспринимаемо нами есть мир, являющийся нам в наших чувствах, ощущениях и познании – зависит от познающих способностей субъекта, в то время как мир сам в себе – есть нечто абсолютно непознаваемое и несоразмерное нашему восприятию и нашему мышлению – слепая и иррациональная бессознательная воля, являющаяся темным корнем мирового бытия. Пространство, время  и причинно-следственные связи принадлежат только миру явлений, а подлинная реальность принадлежит единственной и безвременной воле являющей себя во всей вселенной. Общим корнем всего физического и психического является мировая воля – по Шопенгауэру единая и мировая воля алогична, ей чужды законы достаточного основания и она не поддается логическому определению, она бессознательна и едина – сознание и индивидуальность неприложимы к сущности явлений, но она проявляет себя как порыв к жизни в индивидуальных формах чувственного бытия. Если в начале Шопенгауэр полагал, что платоновские идеи и кантианские вещи в себе – «суть одно и то же», то впоследствии он проводил четкое различие между платоновскими идеями и вещью в себе – мрачной и иррациональной реальности, лежащей в основе эмпирического мира.  Если вещь в себе не может быть познана, то платоновская идея – объект познания, тем самым она отличается от кантовской вещи в себе и высшая форма представления – высшая объективация воли и «вещь в себе в форме представления». В философской системе Шопенгауэра темная, бессознательная и иррациональная воля – это загадочная метафизическая сущность мира, а платоновские идеи – предмет «умного видения», они развертываются во всем блеске и великолепии только тогда, когда человек освободился от воли к жизни и возвысился до созерцания гениальных художников и святых. Воля действует вслепую – иррационально и стихийно, она порождает сознание, а с возникновением сознания возникает и мир как представление – бытие в нашем восприятии. По воззрению Шопенгауэра, воля и бессознательное глубже разума и сознания, а сознание выше бессознательного, как разум выше инстинкта, отсюда – нужно жить сознательной жизнью и руководствоваться не инстинктами, а разумом. Когда вдумчиво читаешь «Мир как воля и представление», то погружаешься в горестные раздумья Шопенгауэра и его пессимистическое мировосприятие – в новый грандиозный гностический миф о темной и бессознательной воле, стихийно и импульсивно породившей из себя мир, но не находишь четкого и ясного ответа на краеугольный вопрос шопенгауэровской метафизики: почему именно бессознательная воля является метафизической основой бытия и каким образом из нее могло возникнуть сознание? Русский религиозный философ Владимир Соловьев обратил внимание на неразрешимое противоречие и ключевой метафизический парадокс философской системы Шопенгауэра, учившего о том, что из бессознательной и иррациональной воли возникла не только вселенная, но и человек с его разумом и способностью осознавать самого себя, при этом Шопенгауэр не разрешил вопрос о том, как из стихийной и бессознательной воли возникло разумное и осмысленное бытие. В основе шопенгауэровской метафизики и его пессимистического мироощущения лежит вера в то, что единственной подлинной реальностью является бессознательная воля, но не раскрывается как происходит переход от бессознательного к сознанию, как из иррациональной и стихийной воли мог возникнуть разум, тяготеющий к возвышенному и прекрасному – как стало возможным существование гениев и святых с их служением Истине, Добру и Красоте. В своей «Истории новой философии» Виндельбанд проницательно подметил, что Шопенгауэр не дает вразумительного ответа на самый глубокий метафизический вопрос, поднимаемый его философской системой – «как бессознательная воля могла появиться в образе разумного сознания?». Видя, что мир находится в дисгармоничном состоянии – в падшем состоянии как сказали бы христианские мыслители и богословы – Шопенгауэр задавался тютческим вопросом – «Откуда, как разлад возник?», и нашел разгадку разлада между жизнью и нашими желаниями, равно как и источник мирового трагизма, в воле – в ее иррациональной и бессознательной стихии. В мифопоэтической космогонии Шопенгауэра бессознательная воля странным образом порождает человека с его способностью к представлению – сознанию, и человек начинает осознавать самого себя и ставить философские вопросы – пытается осмыслить бытие, возникшее случайно и стихийно – пытается осмыслить разумом иррациональную действительность. Если для христиан незыблемой аксиомой является то, что мир сотворен Богом и каждая жизнь имеет смысл, то аксиома Шопенгауэра звучит следующим образом: «В начале была бессознательная воля, из нее случайно и иррационально возник мир со всем многообразием форм жизни, а в человеке воля порождает способность осознать самого себя и освободиться от воли к жизни». Сильная сторона философии Шопенгауэра состоит в умении объяснить трагизм нашего бытия – тот горестный факт, что мир лежит во зле, а жизнь полна страданий, она суетна и бессмысленна в силу своего случайного возникновения и того, что в основе бытия лежит темная, бессознательная и иррациональная воля к жизни. Но ахиллесовой пятой философии Шопенгауэра является ее неспособность объяснить, каким образом из темной и бессознательной воли возникает сознание и как в нашем «наихудшем из всех возможных миров» (по определению Шопенгауэра) возможны сострадание, нравственный идеализм, воля к святости и искание Истины и мудрости, а также искусство с его устремлением к возвышенному и прекрасному.
                Темная, бессознательная и иррациональная воля есть метафизическое начало бытия мира – существование мира есть следствие бытия воли к жизни: «воля к жизни является не следствием мира, но мир является следствием желания жить». Все природные явления и процессы, все исторические события и поступки людей – проявление мировой воли к жизни. Всякое действие тела есть объективированный акт воли, а всякое тело – объективированная воля. По утверждению Шопенгауэра, «мое тело и моя воля – это одно и то же», ибо наше тело есть индивидуализированное проявление воли к жизни – все биологические функции есть проявление воли, а движение тела есть волевой акт, в то время как восприятие, суждение и умозаключение – это функции моего представления, при этом с «объективной позиции» они есть физиологические функции мозга. Разум – это окно нашего сознания в мир, а воля – движущая сила нашей жизни, она глубже нашей телесности и психики, ее характер метафизичен – она есть наше подлинное внутреннее бытие. «Воля как таковая длится во времени сама по себе; потому что она одна – неизменная, нерушимая, не стареющая, не физическая, а метафизическая, относящаяся не к феноменальным явлениям, а к вещам в себе, которые нам открываются». Задаваясь вопросом о том, что такое наше «Я», Шопенгауэр пришел к мысли, что наше «Я» есть связующее звено и разновидность соглашения между волей и разумом. Шопенгауэровский взгляд на наше «Я» натуралистичен – утверждая, что наше познающее «Я» есть лишь функция мозга, в то время как подлинная сущность нашей внутренней природы есть воля. Воля как вещь в себе совершенно отлична и свободна от всех форм своего проявления – она лежит вне закона основания и ничем не обусловлена – безосновна и беспричинна. Вся природа – это объективация воли к жизни, но в драматичных условиях отчаянной борьбы за существование – всякое живое существо, появляющееся на свете, обречено на борьбу с окружающим миром за свое существование. На низшей ступени в природе воля проявляет себя как слепой порыв и бессознательное влечение, но чем выше степень объективации воли, тем более она возвышается до платонического мира идей, обретая самосознание в человеке. По воззрению Шопенгауэра, безосновность мировой воли проявляется в наличии воли в человеке, но в своих действиях человек всегда руководствуется мотивами. Всякое действие человека определяется его врожденным характером и мотивами, а каждая проявленная воля человека – это воля к чему-нибудь, она имеет объект и так называемую цель желаний и чаяний. Человек есть самая высшая форма объективации воли, но он же – самое нуждающееся и несчастное существо, сплетение тысячи желаний, нужд и забот, он осознает, что его жизнь – нескончаемая борьба, отмеченная страданием и разочарованием, неудовлетворенностью и скукой, мечты о счастье – несбыточны, а горестный итог бытия – смерть. Предвосхищая рассуждения Хайдеггера и его философский миф о сотворении человека Юпитером и заботой, Шопенгауэр утверждал, что  над человеком постоянно довлеет нужда и забота о своем существовании. Как проницательнейший психолог и тонкий антрополог – более глубокий, чем Фрейд и вся школа психоанализа, Шопенгауэр замечает, что человек есть существо неудовлетворенное – ничто на свете не может удовлетворить его душу и принести вечное счастье, а обыденная удовлетворенность – удовлетворенность в жизненных потребностях – оборачивается пресыщением и скукой, изобличенной в книге Екклесиаста как суета сует и томление духа, не находящего счастья на земле. В центре философских раздумий Шопенгауэра всегда был человек, ибо он – та ось, вокруг которой вращаются все извечные вопросы о добре и зле, смысле истории, времени и вечности, жизни и смерти. Вся философия Шопенгауэра антропоцентрична, он хочет объяснить мир из человека: «мир – это макроантропос, так как воля и представления исчерпывают сущность и мира, и человека. Очевидно, что правильнее объяснять себе мир из человека, нежели человека из мира, ибо из непосредственного данного, то есть из самосознания, надо объяснять то, что дается косвенным образом, то есть данные внешнего восприятия, - а не наоборот». Шопенгауэр определил человека как animal metaphysicum и утверждал, что ему свойственна «потребность в метафизике». Для человека характерно философствовать о смысле жизни и тайне смерти, задаваться вопросами о любви и красоте, пытаться постичь тайну зла и свободы, греха и искупления. Вспоминается проницательное суждение религиозного мыслителя Кьеркегора гласящее: чтобы познать тайну человека и Бога, смерти и бессмертия, добра и зла – надо мыслить не абстрактно, а экзистенциально, подобно тому, как мыслили Авраама, Иов и Иеремия. Шопенгауэр остро переживал, что мир лежит во зле, и ниспровергал все рассуждения оптимистически мыслящих идеалистов, вроде Лейбница, о мировой гармонии, как гнусное лицемерие мира, не замечающего стонов страждущих и рек крови, обагривших нашу планету. Мировая воля развертывается в множестве индивидуальных существований – единая воля раскрывается через множественность «умопостигаемых характеров», а в самом человека интеллект как психическая способность имеет служебную роль по отношению к воле – людьми руководит не столько разум и логика, сколько воля, отсюда – страстность, импульсивность, иррациональность и непредсказуемость  человеческих поступков. В шопенгауэровской антропологии каждый человек – субъект желания, все мы с надеждой и страхом отдаемся порывам желания, но никогда не обретем вечного счастья. Используя образу античной мифологии, Шопенгауэр пояснял, что «субъект желания вечно прикован к вертящемуся колесу Иксиона, постоянно черпает решетом Данаид, вечно жаждущий Тантал». Для Шопенгауэра человек – это не только носитель разума и рационального мышления, но и существо иррациональное – в глубинах его сердца таится «слепое стремление», а в его душе есть не только сознательное, но и бессознательное – тем самым Шопенгауэр одновременно переосмысливает гностическую идею темной бездны Якоба Беме и Шеллинга, опрокидывая ее в глубь души человеческой, и предвосхищает Фрейда с его страшными прозрениями в область бессознательного.  По глубокому и проникновенному замечанию Шопенгауэра, земное бытие человека отмечено печатью трагизма и комизма – повседневный опыт существования сопряжен с неизбывной тоской по высшему и горечью неудовлетворенностью, с горьким опытом страданий и разочарований, с печальным осознанием недостижимости вечного счастья на земле, с драматичным положением между жизнью и смертью, с жаждой устремиться к вневременному созерцанию высшего и вечного. Хотя философская мысль Шопенгауэра имеет эстетический и религиозный оттенок, но его миросозерцание во всех отношениях атеистическое и пессимистическое – он убежден, что не существует Бога, горнего мира Ангелов и бессмертия души, а наша жизнь – это мучительное и бесцельное существование, направленное таинственной и бессознательной силой, которую мы не в силах контролировать – темной, иррациональной и стихийной мировой волей, но в то же время, через философствующий разум мы способны осознать страдания и ничтожность суетной жизни, стать выше обыденного существования через эстетическое созерцание и обрести чаемое избавление через угашение воли к жизни и освобождение от всех желаний, в акте сострадания и самоотречения. Когда вчитываешься в горестные раздумья Шопенгауэра и его пессимистическую метафизику бессознательной воли, в его вдохновенные рассуждения о музыке и призыв к состраданию и избавлению от желаний, то возникает вопрос: Если мир есть случайное порождение бессознательной и иррационально воли, история не имеет высшей цели, а жизнь – смысла, то, как возник разум с его стремлением постигать и философствовать, искать смысл и задаваться вопросом о вечной Истине? Откуда в душе человека стремление к возвышенному и прекрасному, запечатленное в искусстве? Как возможны сострадание  и любовь в «наихудшем из всех возможных миров», и разве «наихудший мир» – это не мир, где возвышенная и духовная любовь немыслима и невозможна? Откуда взялась эта щемящая сердце тоска по вечности и устремленность духа к горнему, что столь проникновенно звучащая в стихах Псалтыря и на страницах «Исповеди» Августина Блаженного и «Божественным Гимном» преподобного Симеона Нового Богослова?
                Если многоученый философ Лейбниц – выдающийся представитель оптимизма, полагал, что «наш мир – наилучший из всех возможных миров», то исповедующий меланхолическую и безотрадную философию пессимизма Шопенгауэр, не отвергая учености и заслуг Лейбницы, критиковал его концепцию предустановленной гармонии и лейбницеанский оптимизм как ложное, пагубное, глубоко безнравственное учение, софистически оправдывающее все зло и преступления, творящиеся в мире. Уже остроумный Вольтера в философской повести «Кандид, или Оптимист» блестяще и иронично раскритиковал оптимистическую философию Лейбница и его наивную веру в предустановленную гармонию, не согласующуюся с трагичностью истории нашего мира и драматичными судьбами людей. В философских драмах и мистериях Байрона, в его меланхоличной лирике с еще большей художественной силой и всепроникающей печалью Екклесиаста, возвещается о том, что человек есть несчастное существо, для которого жизнь – не дар Божий, а мучение: «Сочти друзей, которые были свидетелями твоих дней; сочти дни, свободные от страха, и убедись, что лучшее из всего доступного тебе – не жить». Вглядываясь в многоскорбное зрелище жизни со всеми ее ужасами и со всем горем, Шопенгауэр объявил философскую войну оптимизму Лейбница, «подобно Вольтеру, который в «Кандиде» вел войну с оптимизмом в своей шутливой манере, и Байрону в своем бессмертном шедевре «Каин» выступившему против него в своей трагической и серьезной манере…». Если Вольтер в своей повести «Кандид» высмеял оптимизм Лейбница и изложил мысль, согласно которой человек не должен верить в предустановленную гармонию и считать, что все к лучшему в этом мире, а должен возделывать свой сад – своим трудом преобразовать окружающий мир, то Шопенгауэр проповедовал уход от мира в небытие через отрицание воли к жизни. По мысли Шопенгауэра наш мир – наихудший из всех возможных миров, а жизнь со всеми ее малыми и огромными невзгодами, со всеми несчастьями и обманутыми надеждами, со всеми войнами, эпидемиями и стихийными бедствиями – мучительный и тягостный отрезок бытия, пресекаемый неумолимой и безжалостной смертью: «Откровенно софистическому доказательству Лейбница, будто этот мир – лучший из миров, можно даже вполне серьезно и добросовестно противопоставить доказательство того, что этот мир – худший из возможных миров». Шопенгауэр отвергал веру в бытие Бога, Его любовь и промышление о всех Своих созданиях, но он же проницательно указал на то, что если Ад и существует, то адские силы действуют на земле, и кошмарное царство греха и зла, усиливает свою власть. Немецкий философ полагал, что земной мир – «хуже дантевского ада», а все участники жизни – мученики, обреченные убивать и терзать друг друга, не в силах освободиться от низменных страстей. С философской скрипки немецкого мыслителя, будто сверкающие молнии, слетают грозные аккорды метафизики отчаяния, развенчивающей наивный оптимизм Лейбница и всех его последователей как среди богословов, так и среди философов и ученых: «И этот мир, эту сутолоку измученных и истерзанных существ, которые живут только тем, что пожирают друг друга, этот мир, где всякое хищное животное представляет собой живую могилу тысячи других и поддерживает свое существование целым рядом других мученических смертей, этот мир, где вместе с познанием возрастает и способность чувствовать боль, способность, которая поэтому в человеке достигает своей высшей степени, тем более высокой, чем он интеллигентнее, - этот мир хотели приспособить к системе оптимизма и логически представит его как лучший из возможных миров. Нелепость вопиющая!..» В трагическом чувстве жизни – вся философская глубина и поэтическая сила, вся духовная мощь философии Шопенгауэра, бесстрашно ставившего самые острые нравственные, метафизические и религиозные вопросы. Трагическое чувство жизни Шопенгауэр усматривал и в лучших произведениях мирового искусства – от Гомера и древнегреческих драматургов Эсхила, Софокла и Еврипида до Данте, Шекспира и Леопарди. Как человек высокой культуры, Шопенгауэр находил высшую ценность не в богатстве, власти и славе – мимолетных мирских благах, а в талантах, мудрости и вдохновении, полагая, что философия ближе к искусству, нежели к науке. Шопенгауэр был поклонником Канта и противником рационалистической философии Гегеля, учившего, что «все действительное разумно», а история мира – процесс самораскрытия абсолютной идеи, самопознания мирового духа. Для иррационалиста Шопенгауэра огромное значение имела «Критика чистого разума» Канта, продемонстрировавшего, что когда наш разум начинает разрешать вопросы метафизического порядка – существует ли Бог, свободна ли воля человека, конечна или бесконечна вселенная, то он запутывается в неразрешимых антиномиях и не может найти Истину. Ориентируясь на критику разума Канта, подобно немецким романтикам Шопенгауэр верил, что в деле познания интуиция и вдохновение имеют большее значение, чем рассудочное мышление, оперирующее понятиями, а значит великое искусство – от древних трагиков до века Байрона, более правдиво изображает жизнь и постигает ее, чем рассудочное философствование Гегеля.  Как последователь Канта, Шопенгауэр видит в науке познание причинно-следственных связей между явлениями материального мира, в то время как истинная сущность бытия – иррациональна, и лучше схватывается интуицией художника и поэта, мудреца и пророка, чем рассудком ученого, опирающимся на внешние чувства, эксперименты и опыт. Немецкий философ был убежден в превосходстве искусства над наукой, именно потому, что сущность всякого искусства, и в особенности музыки и поэзии, и есть восприятие платоновских идей. По слову Шопенгауэра, «все поэты вынуждены ставить своих героев в самые тягостные и мучительные положения, для того чтобы потом снова освобождать их: драма и эпос всегда изображают нам одних только борющихся, страдающих и угнетаемых людей, и всякий роман – это панорама, в которой видны спазмы и конвульсии страдающего человеческого сердца». Прекрасным подбором великолепных цитат из мировых трагиков Шопенгауэр хочет убедить своего читателя, что жизнь, не стоит того, чтобы быть прожитой: «Из тварей, которые дышат и ползают в прахе, истинно в целой вселенной несчастнее нет человека» (Гомер). «Вовсе на свет не родиться – для смертных лучшая доля» (Феогнид). «Величайшее первое благо – совсем не рождаться, второе – родившись, умереть поскорей» (Софокл). «Жизнь человека – мученье одно» (Еврипид). «Сто радостей одной не стоят боли» (Петрарка).  В искусстве Шопенгауэр видел целую сокровищницу мудрости, ведь великие художники, музыканты и поэты, как и философы, умеют созерцать идеи и выражать их в образах, символах и сюжетах, а в эстетическом наслаждении затворник Франкфурта-на-Майне находил временное облегчение от многочисленных невзгод, от душевных и физических страданий, но никогда не верил в духовное преображение человека и вселенной, в то, что красота может спасти душу и мир. В поэтическом искусстве мелодичная, но насквозь проникнутая меланхолией лирика Джакомо Леопарди – одного из величайших лирических гениев Европы, «итальянского Байрона», чьи философские стихи были принизаны острым чувством одиночества и разочарованностью в жизни, сожалением о неосуществимых мечтах, трагическим чувством жизни и интонациями мировой скорби, наиболее проникновенно выразила мрачное и пессимистическое мироощущение Артура Шопенгауэра:

Теперь ты умолкнешь навеки,
Усталое сердце. Исчез тот последний обман,
Что мнился мне вечным. Исчез. Я в раздумьях ясных
Постиг, что погасла не только
Надежда, но даже желанье обманов прекрасных.
Умолкни навеки. Довольно
Ты билось. Порывы твои
Напрасны. Земля недостойна
И вздоха. Вся жизнь –
Лишь горечь и скука. Трясина – весь мир.
Отныне наступит покой. Пусть тебя наполняют
Мученья последние. Нашему роду
Судьба умереть лишь дает. Презираю отныне,
Природа, тебя – торжество
Таинственных сил, что лишь гибель всему предлагают
И вечную тщетность всего.

                Возражая философам, пытавшимся доказать, что высшая цель нашей жизни – это счастье, Шопенгауэр провозглашал эту мысль – величайшим заблуждением человеческого ума, никак не согласовывающимся с трагическими реалиями земного существования. Немецкий поэт и романтик Шиллер писал, что человек вступает в жизнь с мечтой об Аркадии – притязанием на счастье, но надежды осуществить ее зачастую оказываются тщетными, ибо жизнь наша – арена борьбы и скорби. Земное счастье – иллюзорно, жажда наслаждений – бессмысленна, жизнь полна страданий, и никто из рожденных не может избежать их. Самые счастливые из смертных – «счастливы только на вид», а райские красоты природы и очарование бытия исчезает как оптическая иллюзия, при созерцании панорамы мировой скорби: «Мы чувствуем боль, но не чувствуем безболезненности; мы чувствуем заботу, но не чувствуем беззаботности, ощущаем страх, но не безопасность». Земная жизнь бренна и скоротечна, а все ее блага – ничтожны. Исходя из мрачной трагики Байрона и философской сатиры Вольтера, Шопенгауэр полагает, что «наша жизнь противоестественна», «счастье только греза, а скорбь реальна». Наше вступление в жизнь сопровождается слезами, пророчествующими о том, что вся жизнь будет протекать трагически, а конец ее – будет безотраден. С горечью отравляющей сердце, немецкий философ замечает: вся наша жизнь – это восхождение на эшафот, подготовка к смертной казни, где все мы – трагические актеры шекспировской пьесы: жертвы и палачи. Страдание и смерть – вот удел человеческий. Мировая история – это трагикомедия «эфемерных и страждущих индивидов», где истинный победитель – смерть, ибо ничто не избежит роковой встречи с ее разящей косой, собирающей кровавую жатву со всех пределов вселенной. Идея суетности земного бытия, мотив вселенской скорби и восприятие смерти как освобождения от страданий и горестей жизни – одна из сквозных тем книги Екклесиаста, древнеегипетского «Спора разочарованного со своей душой», индийской философской мысли, трагедий Софокла и мрачной поэзии Феогнида. В книгах библейских мудрецов и пророков, а с особенной силой у Иова и Иеремии – раздаются многоскорбные молитвы – глаголы мировой скорби: «Открыл Иов уста свои и проклял день свой. И начал Иов, и сказал: Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек» (Иов.3:1-3). «Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева?» (Иов.3:11). «На что дан свет человеку, которого путь закрыт и которого Бог окружил мраком? Вздохи мои предупреждает хлеб мой, и стон мои льются, как вода. Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне. Нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастье» (Иов.3:23-26). На знаменитой гравюре Альбрехта Дюрера «Рыцарь, Смерть и Дьявол» смерть изображена в образе обтянутого кожей скелета, увенчанного короной, оплетенной шипящими змеями и держащего в костлявой руке песочные часы – напоминание о скоротечности бренной жизни и неминуемости смертного часа. Но как, вслед за Сократом и Платоном, заметил немецкий философ-экзистенциалист и психиатр Карл Ясперс смерть может стать духовным импульсом для философского пробуждения человека, ведь «философствовать – значит учиться жить или, что то же, - учиться умирать». Предвосхищая эти строки, Шопенгауэр писал: «Смерть – поистине гений-вдохновитель философии; оттого Сократ и определял последнюю как «приуготовление к смерти». Осознание грядущей смерти и безотрадное созерцание горестей жизни дает наиболее сильный толчок к пробуждению философского мышления: «Едва ли люди вообще стали бы философствовать, если бы не было смерти». Уместно привести мысль русского религиозного философа Ивана Ильина: для философа «смерть становится осмысливающим началом жизни». Шопенгауэр призывал отбросить мысли о том, будто смерть – это великое зло, и «спокойно смотреть в лицо смерти», как учат Упанишады, буддизм и стоицизм. Человек воспринимает смерть как величайшее из зол, как величайший страх, пока в нем существует «воля к жизни». Шопенгауэр хочет, чтобы люди взглянули на жизнь как на «эфемерный сон», отбросили бессмысленные эпикурейские мечтания о земном счастье и христианскую надежду на бессмертие души и Царство Небесное и, возвысившись над потоком времени и вереницей рождений и смертей, обрели «волю к небытию». Шопенгауэр хвалит близкий к Упанишадам мистицизм средневекового теолога Мейстера Экхарта и квиетизм, как «намеренное умерщвление своеволия». Немецкий философ считал, что в смерти нас ужасает «мысль о небытии», но это иррациональный страх, ибо если мы страшимся небытия после смерти, то так же должны страшиться и небытия до рождения. Шопенгауэр утверждает, что в метафизическом смысле страх перед небытием – абсурден, ибо бесконечное время протекло прежде, чем все мы явились на свет, и бесчисленные циклы времен будут после нашей смерти: «Если бы то, что нас пугает в смерти, была мысль о небытии, то мы должны были бы испытывать такое же содрогание при мысли о том времени, когда нас еще не было. Ибо неопровержимо верно, что небытие после смерти не может быть отлично от небытия перед рождением и, следовательно, не более горестно. Целая бесконечность прошла уже, а нас еще не было, - и это нас вовсе не печалит. Но то, что после мимолетного интермеццо какого-то эфемерного бытия должна последовать вторая бесконечность, в которой нас уже не будет, - это в наших глазах жестоко, прямо невыносимо. Но быть может, эта жажда бытия зародилась в нас оттого, что мы его теперь отведали и нашли высоко желанным? Бесспорно, нет, - как я это вкратце пояснил уже выше; скорее, полученный нами опыт мог бы пробудить в нас тоску по утраченном рае небытия. Да и надежда на бессмертие души всегда связывается с надеждой на «лучший мир», - признак того, это наш-то мир не многого стоит. И несмотря на все это, вопрос о нашем состоянии после смерти трактовался, и в книгах, и устно, наверное, в десять тысяч раз чаще, нежели вопрос о вашем состоянии до рождения. Между тем теоретически обе проблемы одинаково важны для нас и законны; и тот, кто сумел бы ответить на одну из них, тем самым решил бы и другую. У нас имеются прекрасные декламации на тему о том, как наше сознание противится мысли, что дух человека, который объемлет вселенную и питает столько великолепных мыслей, сойдет вместе с нами в могилу; но о том, что этот дух пропустил целую бесконечность, прежде чем он возник с этими своими качествами, и что мир так долго вынужден был обходиться без него, - об этом что-то ничего не слыхать. И все-таки для сознания, не подкупленного волей, нет вопроса более естественного, чем следующий: «Бесконечное время протекло, прежде чем я родился, - чем же был я все это время?» Метафизический ответ на это, пожалуй, был бы такой: «я всегда был я: именно, все те, кто в течение этого времени называл себя я, это были я». Впрочем, от этого метафизического взгляда вернемся к нашей, пока еще вполне эмпирической точке зрения, и допустим, что меня тогда совсем не было. Но и с этой точки зрения в бесконечности того времени, которое протечет после моей смерти и в которое меня не будет, я могу утешаться бесконечностью того времени, в которое меня уже не было и которое является для меня привычным и поистине очень удобным состоянием. Ибо бесконечность до меня без меня так же мало заключает в себе ужасного, как и бесконечность после меня без меня: они ничем не отличаются одна от другой, кроме того, что в промежутке между ними пронесся эфемерный сон жизни».
                Размышляя о грозной тайне смерти и ее отношении к неуничтожимости нашей сущности, Шопенгауэр замечает, что в Европе господствует два противоположенных представления о смерти – с одной стороны утверждается, что смерть есть конец бытия и исчезновение в небытии, с другой – что человек бессмертен. По мысли немецкого философа два представления о смерти – атеистически-материалистическое и религиозно-теистическое – ложны, и чтобы разгадать загадку смерти и понять ее, человеку надлежит встать на более высокую точку зрения – философскую, изложенную в древних произведениях стоиков и Веданте, но более всего в буддийских текстах: «Судя по всему, что до сих пор говорилось о смерти, нельзя отрицать, что, по крайней мере, в Европе мнения человека - и часто даже одного и того же человека - сплошь да рядом продолжают колебаться между пониманием смерти как абсолютного уничтожения, и уверенностью в нашем полном бессмертии с ног до головы. И тот, и другой взгляд одинаково неверны; во для нас важно не столько найти правильную средину между ними, сколько подняться на более высокую точку зрения, с которой подобные взгляды рушились бы сами собой». Смерть – это великая, до конца неизъяснимая и грозная тайна, человек страшится умереть, он не только испытывает страх пред смертью как все иные живые существа – птицы и звери, инстинктивно боящиеся ее, но и задумывается о ней – размышляет, рефлексирует и философствует, переживает ее в чувствах и мыслях, ибо смерть задает вопрос о смысле жизни – ключевой вопрос философии. Приступая к проблеме смерти и смысла жизни, Шопенгауэр говорит, что ответить на вековечный вопрос – «для чего живет человек?», возможно только поняв, кто такой человек, откуда он возник и что ожидает его после смерти? С шопенгауэровской точки зрения человек есть инструмент слепой, иррациональной и ненасытной воли к жизни, которая через сладострастие его родителей заманила человека в жизнь и удерживает его в жизни через страх смерти. С мировоззренческой позиции Шопенгауэра, жизнь – «грандиозный обман природы» и «бесполезное дело», объективно она – бессмысленна и бесцельна, а человек есть единичное и индивидуальное явление слепой и иррациональной воли к жизни, он заключает в себе два начала – хотящее и жаждущее жить – волю, и познающее – интеллект, иными словами – сердце и разум. В свое время французский ученый и философ-рационалист Рене Декарт охарактеризовал человека как существо мыслящее – «я мыслю, следовательно, существую», но иррационалист Шопенгауэр, соглашаясь, что человек есть существо интеллектуальное, полагал, что истинная сущность человека и его неразрушимое ядро – это воля, а не интеллект. Человек соединяет в себе две сферы бытия – преходящее существование – индивидуальность с ее ограниченным интеллектом, и непреходящую сущность – волю, а через интеллект воля к жизни и безудержное желание жить может познать саму себя и свое желание, реализующееся в различных и многоликих формах жизни. Надо сказать, что шопенгауэровское представление о жизни и смерти основано на философии Канта с его различием между явлениями – воспринимаемыми «вещами для нас», и сущностями – непостижимыми «вещами в себе», которое Шопенгауэр оценивал как гениальное открытие, но пояснял, что истинной «вещью в себе» являются не предметы материального мира, а иррациональная мировая воля. В представлении Шопенгауэра, вечна и неразрушима мировая воля, в то время как любое индивидуальное существование – временно и преходяще, человек есть лишь явление воли к жизни, а его смерть – «временный конец временного явления». Со смертью человека навеки исчезает его индивидуальное сознание и угасает интеллект, но продолжает существовать причина его породившая – воля к жизни, которая является вечной и неразрушимой сущностью и продолжает действовать в других существах, появившихся на свет. Критикуя религиозно-христианское представление о смерти, Шопенгауэр считал, что в своем стремление познать смерть, религиозный человек опирается на веру в благого, премудрого и всемогущего Творца вселенной – Бога, и на учение о бессмертии души, воспринимая себя не как мимолетное явление, а как «вещь в себе», но все живущее есть лишь временное и преходящее явление с зыбким существованием, иными словами – смертное существо, страшащееся смерти, высоко ценящее и берегущее жизнь, но в то же время способное проявлять сострадание к другим существам. Для Шопенгауэра жизнь народов, как и жизнь отдельных людей, представляет собой  «комбинацию одних и тех же элементов» – смерть и рождение, война и мир, бедствия и благополучие, предательство или дружба: «Также народы являются нам как бессмертные индивиды, если они и меняют свои имена: даже их дела, стремления, страдания во все времена были одними и теми же, хотя история пытается рассказать о них что-то другое. Здесь дело обстоит так, как и в случае с калейдоскопом, который при каждом новом движении демонстрирует нам другую конфигурацию, но в то же время конфигурацию одних и тех же элементов». Природа не делает никаких различий между живыми существами, «она равнодушна как к жизни, так и смерти индивидуума». С прекращением бытия человека отпадает вопрос и о смысле его существования, он исчезает в небытии. Интеллект дает человеку возможность осознать, что жизнь полна страданий, а смерть неизбежна. «Кто познал сущность мира, тот видит в смерти жизнь, а в жизни также смерть».  По умозаключению Шопенгауэра, источник страха перед смертью таится в слепой и безудержной воли к жизни; страх смерть есть величайший страх, проистекающий из безудержной привязанности к жизни, но горестная, кратковременная и ненадежная жизнь это «скверная шутка», она полна страданий, печалей и разочарований, и лучшее для человека – совсем не рождаться, или скорее умереть. «Ужасы смерти главным образом зиждутся на той иллюзии, что с нею я исчезает, а мир остается. На самом же деле верно скорее противоположное: исчезает мир, а сокровенное ядро я, носитель и создатель того субъекта, в чьем представлении мир только и имеет свое существование, остается. Вместе с мозгом погибает интеллект, а с ним и объективный мир, его простое представление. То, что в других мозгах, как и прежде, будет жить и волноваться подобный же мир, - это для исчезающего интеллекта безразлично. Если бы поэтому истинная реальность лежала не в воле я если бы за границы смерти простиралось не моральное бытие, то ввиду того, что интеллект, а с ним и его мир, погаснет, сущность вещей вообще была бы не чем иным, как бесконечной сменой мимолетных и мрачных сновидений, без всякой взаимной связи: ибо неизменное пребывание бессознательной природы находится только в представлении времени у природы познающей. И следовательно, все тогда было бы – некий мировой дух, без цели и смысла грезящий по большей части мрачные и тяжелые сны… И поэтому когда индивидуум чувствует страх смерти, то перед нами, собственно говоря, раскрывается странное и даже смеха достойное зрелище: владыка миров, который все наполняет своим существом и благодаря которому только и существует все, что есть, - этот владыка трепещет и боится погибнуть, погрузиться в бездну вечного ничто, - между тем как в действительности все полно им и нет такого места, где бы его не было, нет существа, в котором бы он не жил, ибо небытие является носителем бытия». С точки зрения Шопенгауэра смерть – это прекращение индивидуального существования, смерть разрывает узы жизни и освобождает волю, смерть есть миг освобождения сокровенного ядра нашего существа: «Смерть – мучительное разрешение того узла, который сладострастно завязало деторождение, смерть – извне проникающее, насильственное разрушение основной ошибки человеческого существа, - великое разочарование. Мы в основе своей – нечто такое, чему бы не следовало быть, - оттого мы и перестаем быть. Эгоизм заключается, собственно, в том, что человек ограничивает всю реальность своей собственной личностью полагая, что он существует только в ней, а не в других личностях. Смерть открывает ему глаза, уничтожая его личность: впредь сущность человека, которую представляет собою его воля, будет пребывать только в других индивидуумах; интеллект же его, который относился лишь к явлению, т.е. к миру как представлению, и был не более, как формой внешнего мира, будет и продолжать свое существование тоже в представлении, т.е. в объективном бытии вещей, как таковом, - следовательно, только в бытии внешнего мира, который существовал и до сих пор. Таким образом, с момента смерти все человеческое я живет лишь в том, чти оно до сих пор считало не-я, ибо различие между внешним и внутренним отныне исчезает». Многие древние философы-стоики – Эпиктет, Марк Аврелий и Сенека, призывали не драматизировать смерть и воспринимать ее спокойно, как Сократ, но, несмотря на все их увещевания и умозрительные доводы Шопенгауэра, истина заключается в том, что смерть всегда отзывается трепетом и содроганием в сердце человека, ибо она беспощадна и настигает всех – старых и юных, добрых и злых, отбирает все и ничего не оставляет, от нее нигде не спрятаться и ничем не откупиться. Для Шопенгауэра смерть – разрешение гордиева узла нашего существования: «Смерть, бесспорно, является настоящей целью жизни, и в то мгновение, когда смерть приходит, свершается все то, к чему в течение всей жизни мы только готовились и приступали. Смерть – это конечный вывод, резюме жизни, ее итог, который сразу объединяет в одно целое все уроки, частично и разрознено полученные нами от жизни, и говорит, что все наши стремления, явлением которых была жизнь, были напрасны, суетны и противоречивы и что в отрешении от них заключается спасение. Как маленький рост растения в целом относится к плоду, который сразу воздает сторицей то, что этот рост давал постепенно и по частям, так жизнь с ее препонами, обманутыми надеждами, неосуществившимися планами и постоянным страданием относится к смерти, которая одни ударом разрушает все, чего хочет человек, и, таким образом, венчает тот урок, который преподнесла ему жизнь». Наша жизнь – это горькая чаша страданий, а на ее дне – смерть, приговор нашему бытию и всем нашим замыслам, надеждам и желаниям, и все это свидетельствует, что «человек есть нечто такое, чему не следовало быть». Шопенгауэр убежден, что если бы жизнь сама по себе была бы столь ценным благом для человека и неоценимым сокровищем, и если бы ее следовало сознательно предпочесть небытию, то не было бы никакой нужды охранять врата исхода из земной жизни такими грозными привратниками как смерть и все ее ужасы. Более того – никто не мог бы перенести мысль о смерти, если бы жизнь была счастливой, однако для многих людей  смерть есть избавление от мук, искомое освобождение от тягот и тревог многоскорбного земного существования.
                Почему мировоззрение Шопенгауэра столь трагично, а его философия жизни безотрадна? Потому, что у Шопенгауэра было острое чувство неправды жизни, и, всматриваясь в кровопролитную историю нашего мира с его войнами, тюрьма и больницами, с бездомными и отчаявшимися людьми, он думал, что, наконец, узрел жизнь без прикрас – и она есть зло. Но если мир полон страданий, несправедливости и зла, то никакой всеблагой и премудрый Бог не мог создать эту юдоль скорбей, а значит – библейского Бога не существует. Некогда Кант опроверг схоластические доказательства бытия Божиего, но выдвинул нравственный аргумент – если не существует Бога, то нет вечных критериев добра и зла, правды и лжи, невозможна этика и вся духовно-нравственная жизнь человека. Но Шопенгауэр более глубок и беспощадно правдив, чем Кант – созерцая безотрадную картину мерзости и ужасов, которыми исполнена наша жизнь, он пришел к неизбежной и роковой проблеме теодицеи. Если существует Бог, именуемый христианами Любовью, то откуда в мире грех, почему в жизни так много скорбей, потерь и несправедливости, зачем всеблагой Создатель допускает существование зла? Для христианина ясно, что если Бог совершенен и свят, то виновник зла не Он, а свободная воля Его разумных созданий – Ангелов и людей, восставших на Творца своего, отпавших от Вседержителя и враждующих с Ним. Но будучи метафизиком, Шопенгауэр поставил вопрос о соотношении мирового зла с волей Бога и Его замыслом о мире: Мир лежит во зле, а стало быть – Бога не существует, есть только бессознательная, иррациональная мировая воля. Вдумчиво изучая теологическое наследие Августина Блаженного, Шопенгауэр решительно отверг его эстетическую теодицею, согласно которой зло необходимо в мире как диссонанс в музыке, или тень в живописи, как существенный элемент мировой гармонии. Если высшее Добро – Бог нуждается во зле как средстве для мировой гармонии, то Он зависим от темной и враждебной Ему силы, а значит – не всемогущ. Шопенгауэр понял, что эстетическая теодицея Августина Блаженного оборачивается циничной апологией зла. Для немецкого мыслителя было интеллектуально честнее отвергнуть веру в любящего и премудрого Бога, нежели прикрывать свое безбожие сомнительными богословскими доктринами с «незаконным восхвалением истинного родоначальника мира» – темной и слепой воли: «только слепая, а не зрячая воля могла поставить себя в такое положение, в каком мы себя видим. Зрячая воля, напротив, скоро вычислила бы, что предприятие не покрывает своих издержек, ибо жизнь, исполненная необузданных стремлений и борьбы, требующая напряжения всех сил, обремененная вечной заботой, страхом и нуждой, неминуемо влекущая к разрушению всякого индивидуального бытия, - такая жизнь не оправдывает себя самим существованием человека, которое завоевано столь трудной ценно, эфемерно и у нас в руках расплывается в ничто». Эти шопенгауэровские рассуждения отчасти напоминают богоборческие мысли Ивана Карамазова, не принимающего мира Божиего из-за наличия безвинных страданий, и утверждающего, что мировая гармония «не стоит слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к «Боженьке»! Не стоит, потому что слезки остались не искупленными. Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии. Но чем, чем ты искупишь их? Разве это возможно? Неужто тем, что они будут отомщены? Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей, что тут Ад может поправить, когда те уж замучены?». Не найдя теодицею в мусульманской вере, Шопенгауэр назвал ислам – «самой печальной и жалкой формой теизма», а Коран – «скверной книгой», «вдохновляющей на кровавые войны и обширные завоевания». Опровергнув эстетическую теодицею Августина Блаженного и метафизический оптимизм Лейбница, Шопенгауэр, как истинный философ отчаяния, сделал роковой и поистине «карамазовский вывод»: Если мир лежит во зле, значит – Бога не существует, ибо как всемогущий, премудрый и всеблагой Господь мог бы допустить все исторические сцены жутких страданий и катастроф? Как примирить бытие Бога с неотразимым фактом вселенского горя? Шопенгауэр не мог принять и деизм Декарта, в чьей философии был заложен трагический раскол между духом и материей, «мыслящей и протяженной субстанциями», разрыв связи между Богом и сотворенным Им миром. Не мог принять Шопенгауэр и пантеизм Спинозы с его растворением Бога в природе и поклонением чувственной красоте мира. Если мир со всеми его скорбями и ужасами – это манифестация Бога, то ни о какой благости и любви Божества не может быть и речи. Надо сказать, что если Бог есть наша субстанция, как представляется пантеисту Спинозе, то мы все – явления этой субстанции, и все наши добрые и злые действия – ее деяния. В сущности учение Спинозы делает Бога виновником мирового зла и обращает в ничто свободу человека: свобода мыслится им как «осознанная необходимость. Если Бога нет, то человек – пучок мыслей, желаний и ощущений, порождение своей эпохи и социокультурной среды, он – не образ и подобие Божие, а его личность ожидает уничтожение: «смерть открывает ему глаза, уничтожая его личность». Мудрость Шопенгауэра заключается в том, что он бесстрашно раскритиковал идеалистическую философию Декарта, Лейбница, Канта, Фихте и Гегеля, в чьих умозрениях место Бога заняли абстрактные понятия, а жизненная трагедия Шопенгауэра – в отчаянии, охватившем его душу, ведь он не пришел к вере в живого Бога пророков и Откровения. Шопенгауэровская философия отчаяния – это поучительное назидание для всех нас, ее значение в том, что именно она со всем ее пессимизмом и трагическим чувством жизни, как нельзя лучше иллюстрирует в какие бездны сомнения и отчаяния низвергнется мыслящий дух человека, если отвергнет веру в Бога.
                Как пессимист и  атеист Шопенгауэр никогда не исповедовал пантеистическую доктрину и не отождествлял космическую волю с Богом – истинный Бог должен быть добр и премудр, а мировая воля – иррациональна и стихийна, она проявляет себя в человеке – в его инстинктах и неосуществимых желаниях – прежде всего в несбыточном желании счастья, обрекая человека на страдания и разочарования. Мечта о счастье – это мыльный пузырь, лопающийся от столкновения с действительностью. Если причина страданий – напряжение воли к жизни и желания, то истинная мудрость – отречение от воли к жизни и всех желаний, достижение буддийской нирваны – растворение в небытии. В сердцевине своей пессимистическая философия Шопенгауэра – это соблазн метафизического нигилизма – он убежден, что мы пришли из ничто и уходим в ничто – в тех, кто жаждет полного уничтожения воли к жизни – воля отрицает саму себя и весь мир со всеми его звездами и галактиками, со всеми его явлениями, формами, звуками и красками. В своей книге «Афоризма житейской мудрости» Шопенгауэр изложил стратегию выживания в наихудшем из возможных миров – не нужно надеяться на чудо, ни в коем случае нельзя демонстрировать свой ум и талант, потому что это злит посредственных людей, а самое главное – не надо учить людей нравственности. Если философ вздумает учить окружающих жизни, то его ожидает трагический конец: «Кто явился на свет с целью серьезно поучать  людей  великим  истинам,  тот   может   считать   себя счастливым, если останется цел». Шопенгауэр ценил здоровье – «здоровый нищий счастливее больного царя», и говорил: благородный нрав и веселое настроение – великое благо. С презрением Шопенгауэр писал о людях, не имеющих духовных устремлений, ищущих счастье в мимолетных земных наслаждениях и удовольствиях, отдающих ум не высоким философским вопросам, а вещам мелочным и обыденным, не шлифующих алмаз своей души, но живущих монотонной, скучной, серой и однообразной жизнью. По слову Шопенгауэра люди глупы, ибо не понимают, что высшее наслаждение – духовно, оно заключено в искусстве и мудрости, вот почему «вся роскошь и наслаждения, отражающиеся в тупом сознании глупца, очень бедны в сравнении с сознанием Сервантеса, когда он писал «Дон Кихот» в своей печальной тюрьме». Все внешние блага обманчивы и ненадежны, а высшее благо – мудрость. Но вместе с тем Шопенгауэр помнит истину, изреченную Екклесиастом: «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл.1:18). По своему темпераменту Шопенгауэр меланхолик, и он с гордостью цитирует Аристотеля, думавшего, что все выдающиеся люди в искусстве, науке и философии – меланхолики. Учение Шопенгауэра о мировой воле тесно связано с его пессимистическим взглядом на мир и человека, с трагическим представлением об абсурдности жизни и бессмысленности исторического процесса. В этом плане немецкий философ предвосхитил мрачные умонастроения экзистенциалистов атеистического типа – Сартра и Камю, ощущавших, что одинокий человек затерян в холодном и абсурдном мире – в страшной пустыне, где все чужды и враждебны друг другу. Вспоминается афоризм русского религиозного философа Григория Сковороды: «Воля – ненасытный Ад, все тебе яд, всем ты яд». Много размышляя о счастье, Шопенгауэр считает, что счастливых людей не существует, а если они и были в истории нашего мира, «то обстоятельство, что тысячи людей утопали в счастье и наслаждении, не устраняет страхов и смертных мук одного человека; и точно так же мое настоящее благополучие не уничтожает моих прежних страданий». Шопенгауэр как убежденный иррационалист видит «ядро человека» не в познающем сознании Канта, мыслящем духе Декарта или трансцендентальном «Я» Фихте, а в – иррациональной воле, проявляющей себя как «аффекты души» – страсти и необузданные порывы. По слову неисправимого меланхолика Шопенгауэра, воля есть истинная сущность человека, она – глубинное основание души, источник всех наших действий, а интеллект – играет служебную роль по отношению к воле, и является лишь «функцией нервной системы головного мозга». Человек несчастен именно из-за разлада воли и интеллекта, ибо воля – это могучий слепец, а разум – немощный зрячий, сидящий а плечах ее, но руководит не он, а воля – чьим порывам и вожделениям нет конца. Шопенгауэр замечает, что «в сердце обретается человек, а не в голове», но он трактует сердце не по-христиански, как средоточие  всей духовной, душевной и физической жизни уникальной личности, а абстрактно-метафизически как волю с ее неизменным характером, таящуюся за интеллектом – за нашим «познающим я». Глубоко заглянув в тайну природы человека, Шопенгауэр не увидел самого главного – таинственного образа Божиего в нем. Вся христианская антропология, весь духовный опыт подвижников Церкви – все это осталась для него неизведанной тайной за семью печатями.
                Если с точки зрения христианского вероучения человек сотворен по образу и подобию Божиему, он – уникальная личность, одаренная разумом, нравственным сознанием, эстетическим чувством, творческими талантами и бесценным даром свободы  самоопределения, то Шопенгауэр является фаталистом, отвергающим свободу человека, оригинально переосмыслившим мрачную доктрину Лютера и Кальвина о предопределении, противную святому Евангелию и православной вере. Вообще, Шопенгауэр любил в протестантизме именно идею греховности человека и предопределения, хотя с его точки зрения – все предопределяет конечно не святая воля Бога Вседержителя и Промыслителя, а иррациональная и бессознательная воля – отсюда так много зла и преступлений в мире. По слову преподобного Иоанна Дамаскина «если человек сотворен по образу блаженного и пресущественного Божества, а Божество свободно и имеет волю по естеству, то и человек, как образ Божества, свободен по естеству и имеет волю». Как свободное создание Адам мог избрать верность Богу и уподобиться Творцу своему в святости и совершенстве – обожиться, или отпасть от Него – послушать Еву, соблазненную лукавой речью змея – падшего Херувима Люцифера, нарушив святую заповедь Всевышнего. Но и после катастрофы грехопадения образ Божий не истребился в человеке, а только помрачился, воля его колеблется между добром и злом, но он, как и прежде, обладает личной свободой самоопределения – волен избрать путь греха и погибели, или путь веры и спасения. Бог бесконечно дорожит свободой Своего возлюбленного творения и никого не спасает насильно. Тайна спасения – это тайна синергии, содействия Божественной благодати и человеческой свободы. В Священном Писании много сказано о свободе человека – нравственной свободе его воли и выбора между добром и злом: «Я предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло: избери жизнь и будешь жить ты и семя твое» (Втр.30:15-19). В Библии написано не только о метафизической свободе духа и нравственной свободе самоопределения личности, но и о высшей духовной свободе – свободе от смерти, зла и греха, для вечной жизни с Богом и в Боге. Эта духовная свобода обретается через очищение сердца от страстей, покаяние, стяжение благодати Святого Духа, ибо «где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3:17). Христос пришел на землю, чтобы искупить грехи мира, Он – наш Спаситель и Освободитель от рабства греха: «Если Сын освободит вас, то истинно будете свободны» (Ин. 8:36). Христос дарует истинную свободу, и мы призваны стоять в этой свободе – не поддаваться греху, быть свободными от страстей, как и писал апостол Павел: «Стойте в свободе, которую даровал нам Христос» (Гал. 5:1). Всемогущий Бог дал человеку свободу, дабы он был самоопределяющейся личностью, мог жить духовной жизнью – верить и надеяться, философствовать и молиться, творить и созерцать, и самое главное – любить, ибо любящий знает Бога и рожден от Бога, потому, что Бог есть Любовь. Если бы не было свободы, то человек не смог бы осуществить свое высшее предназначение – уподобиться Богу, стать совершенным как Господь, но таинственный дар свободы предполагает и нравственную ответственность, и он может оказаться трагическим, ибо человек может избрать зло, а не добро. Но вопреки христианской вере, Священному Писанию, учению Церкви и святых отцов ее, Шопенгауэр считал, что нет никакой свободы самоопределения, ибо свобода воли человека со стороны внешнего мира опутана нуждами и потребностями, а кроме того в мире действует закон мотивации, поэтому людям лишь кажется, что они действуют по собственной воле, а на самом деле – всеми управляет воля к жизни. Если в Новом Завете возвещается, что Христос искупил все грехи мира на Голгофе, а любящий Господь хочет, чтобы все спаслись и спасение возможно для самого падшего грешника, то Шопенгауэр был убежден, что злодей никогда не станет святым. Даже педагогическое искусство Песталоцци не может сделать из олуха мудреца, а из злодея – праведника, ведь каждому от рождения положено лишь безропотно нести свой жребий. «Добродетели, как и гению, нельзя научить: для нее понятие столь бесплодно, как и для искусства, и может служить только орудием. Поэтому с нашей стороны было бы нелепо ожидать, чтобы наши моральные системы и этики создали доблестных, благородных и святых людей, как думать, будто наши эстетики пробудят поэтов, скульпторов и музыкантов». Рассуждая о смысле существования государства и права, Шопенгауэр предвосхищает идеи Владимира Соловьева, утверждая, что государство и право существует для того, чтобы сдерживать зло и не дать людям довести взаимную борьбу до всеобщего уничтожения. Шопенгауэр не верил в возможность духовного  преображения личности и нравственного изменения ее воли, думая, что ни один человек никогда не сможет уйти от самого себя и изменить свой врожденный характер: «Под изменяющейся оболочкой лет, отношений, даже запаса знаний и мнений скрывается, как краб под панцирем, тождественный самому себе, настоящий человек, совершенно неизменный и всегда один и тот же». Размышляя о тайне свободы, Шопенгауэр писал: «Свобода – это такая мысль, которая, хотя, мы ее и высказываем и отводим ей известное место, на самом деле не может быть нами отчетливо мыслима. Следовательно, учение о свободе мистично». Воля человека всецело детерминирована его врожденным характером, а черты которого –  неизменны от колыбели до могилы, отсюда – никого нельзя нравственно исправить, а свобода принадлежит только мировой воле как вещи в себе. По мысли Шопенгауэра умный, честный и добрый человек – великая редкость в нашем мире, он чувствует себя в жизни как «благородный политический преступник на каторге среди обыкновенных преступников». Рассматривая всемирную историю как калейдоскоп случайных событий, как иррациональный процесс, не имеющий никакого смысла и никакой цели, Шопенгауэр отвергал идею нравственного и культурного прогресса человечества. В жизни и поступках человека Шопенгауэр выделяет три основных мотива: эгоизм, ищущий своего блага и выгоды, ориентированный на успех, удовольствие и комфорт, злоба, ищущая чужого бедствия, и сострадание, воспринимающее чужое страдание как свое, удерживающее нас от причинения зля другим. Пессимистическая этика Шопенгауэра – это не кантианская этика долга, не утилитарная этика пользы и не эвдемоническая этика счастья, а этика сострадания, в центре которой – способность воспринимать и ощущать боль других живых существ и освобождаться от гнета эгоизма и импульсов воли к жизни. С точки зрения Шопенгауэра, сострадание есть единственный источник поступков, имеющих моральную ценность, оно – основа всей нравственной жизни человека. Сострадание есть способность ощущать страданиях других людей и чувство, умеряющее в индивидууме излишний эгоизм, способствуя сохранению рода. В чувстве сострадания, а не в умозрениях ума Шопенгауэр находил причину морального отвращения к содеянному злу и корень всей нравственной жизни, из которого проистекают все добродетели. Немецкий философ был убежден: «всякая истинная любовь – это сострадание», а «всякая любовь, которая не есть сострадание, есть себялюбие». Русский религиозный философ Владимир Соловьев, вдумчиво изучавший произведения Шопенгауэра и находивший у него искание избавления от страданий, отметил «таинственный характер сострадания», которое в шопенгауэровской философской системе более отличается «литературным красноречием, нежели философской правдивостью». В своих рассуждениях Владимир Соловьев проницательно указал на то, что сострадание не может быть единственной основой всей духовной и нравственной жизни. В христианстве любовь к человеку есть любовь к образу Божиему в нем и к его уникальной и бессмертной личности, ибо евангельская любовь не мирится со смертью и требует вечности. Когда премудрый и всеблагой Господь сотворил человека по образу и подобию Своему, Он начертал на скрижалях его сердца Свой нравственный закон и совесть – моральную способность отличать добро от зла, взыскать высшую цель жизни, определенную Самим Богом. Для чего живет человек? В чем смысл его жизни? С христианской точки зрения Бог создал людей по образу и подобию Своему, даровал им разум и свободу, бессмертную душу и совесть, творческие таланты и умение любить, дабы человек жил духовной жизнью – исполнял заповеди Всевышнего, стремился всем сердцем, разумением и волей к высшему Богопознанию и вечному Богообщению. Духовная жизнь христианина немыслима без веры в Бога и молитвы, без  изучения Слова Божиего – чтения и постижения Священного Писания, без участия в богослужениях и таинствах Церкви, основанной Иисусом Христом, без исполнения двух великих заповедей святого Евангелия – любви к Богу и любви к ближним. Еще Августин Блаженный говорил, что сущность Священного Писания и нашей веры заключена в любви к Богу и любви к ближним. Эти две заповеди обнимают собой весь закон Моисеев и всех пророков, превосходят все иные заповеди, и являются истиной жизнью с Богом и в Боге. Для христианина ясно, что не сострадание и не справедливость, а именно любовь – вершина и сущность нравственной и духовной жизни. Но Шопенгауэр не верил в возможность евангельской любви и не веровал во Христа как Сына Божиего и Искупителя грехов мира. Все благородство и героизм Иисуса Христа Шопенгауэр видит не в Его победе над смертью и Адом, а в стоическом принятие страданий и полном отвержении воли к жизни. В изложении Шопенгауэра, чьи размышления проникнуты идеями буддизма и стоицизма, Марка Аврелия и Упанишад, Иисус Христос предстает как стоический мудрец, но не как чаемый Спаситель мира и Бог Слово воплотившийся и вочеловечившийся. Шопенгауэр мыслил так, будто Христос не приходил на землю, не искупил грехи мира на Голгофе и не воскрес из мертвых. Этот философ мировой скорби, словно не замечает благовестие Нового Завета, ему более по душе учение стоиков, буддизм и Упанишады, но, отвергая веру в Бога и бессмертие личности, он не верил и в миф о переселении душ – отвергал восточное учение о колесе сансары и реанкарнации в его классическом понимании.
                После прочтения книги Шопенгауэра «Мир как воля и представление» возникает вопрос: Если наш мир – наихудший из всех возможных миров, жизнь полна страданий, как учил Будда, но она также и не имеет смысла, а человеку лучше было бы вообще не рождаться, то стоит ли тогда жить и не лучше ли покончить жизнь самоубийством? Задолго до Камю, Шопенгауэр поднимает главный вопрос экзистенциализма: стоит ли жизнь того, чтобы быть прожитой? Одно время Лев Толстой находился под огромным влиянием Шопенгауэра, он проникся разочарованием в жизни и философским пессимизмом, в его грандиозной мощью зазвучали слова Екклесиаста – «все суета сует», Будды – «мир полон страданий, причина их – людские желания», Шопенгауэра – «наш мир – наихудший из всех возможных миров». В своей знаменитой «Исповеди», Толстой признается, что когда он пережил глубокий и мучительный духовный кризис, то считал Шопенгауэра, наряду с Сократом, Буддой, Соломоном и древними стоиками, философом, ответившим на самый главный вопрос о смысле жизни – изобличивший бессмыслицу нашего бытия. По мысли великого русского писателя, после прочтения Шопенгауэра и осмысления его философского пессимизма, оправдывать жизнь люди могут или из невежества – бессмысленность жизни ими не осознается, или их эпикурейства – они знают, что жизнь бессмысленна, но раз родились, то хотят  взять о жизни все – ищут наслаждения душевные и чувственные, наконец, люди могут пресечь жизнь как бессмыслицу и освободиться от страданий – это путь сильных натур и характеров, или понимая, что жизнь бессмысленна, не оправдывая ее и не ища мимолетных и суетных наслаждений, но и не имея сил, чтобы разрешиться от бесцельной жизни, ее мучений и тягот. Анализируя свои духовные искания Лев Толстой полагал, что он – представитель последнего самого отвратительного типа, из-за слабости характера идущего на компромисс с жизнью, имея навязчивую мысль о самоубийстве. Яркое описание трагизма судеб людей и истории мира, дополненное великолепными цитатами из античных трагиков и поэтов, древних философов и мудрецов, проникнутое нравственным возмущением от всей той несправедливости и крови, в которой утопает мир, делает философию Шопенгауэра необычайно притягательной и опасной для эстетически и морально чутких натур. Бертран Рассел настаивал на том, что сам Шопенгауэр не следовал своей философии в жизни, ведь если мир действительно столь страшен, а жизнь так тягостна и мучительна, то он должен был бы покончить с собой, открыто призвав к этому и своих читателей. Предвидя, что его будут обвинять в апологии суицида, Шопенгауэр акцентировал внимание на то, что нельзя одобрить самоубийство, оно не есть избавление от воли к жизни, напротив – оно есть феномен могучего утверждения воли к жизни, ведь «самоубийца хочет жизни и не доволен только условиями, при которых она ему дана. Поэтому он отказывается вовсе не от воли к жизни, а только от самой жизни, разрушая ее отдельное проявление. Он хочет жизни, хочет незатрудненного бытия и утверждения тела, но сплетение обстоятельств этого не допускает, и для него возникает великое страдание». Вслед за Буддой, внезапно осознавшим все ужасы и всю скорбь мира, Шопенгауэр считал, что основной вопрос философии – это вопрос об избавлении от страданий, о том, как освободиться от тягот жизни и невыносимой горечи бытия. По мысли Шопенгауэра источник величайших страданий таится в сердце человека, этого его воля – ненасытная и импульсивная, с неисчислимыми желаниями. Путь избавления от страданий – это аскетизм, понимаемый Шопенгауэром, как отречение от воли к жизни, ее угашение – достижение нирваны. Шопенгауэр писал: «Моя философия – единственная, которая знает нечто высшее, а именно аскетизм». Если в христианстве аскетизм – это путь подвижника к Богу, наряженная духовная и нравственная жизнь, проникнутая молитвой и покаянием, хранением сердца от страстей и ума от греховных помыслов, и самое главное – любовью к Богу, ближним и даже врагам, любовью жертвенной и исполненной самоотречения, то аскетизм Шопенгауэра проникнут чувством меланхолии и отчаяния, разочарованием в жизни, неверием в бытие Бога, Его любовь и промышление о вселенной и о каждом создании. Отрицая христианское учение о бессмертии души и всеобщем воскресении из мертвых, Шопенгауэр учил, что отречение от воли к жизни – это врата в ничто, в буддистскую нирвану – «совершенное исчезновение», «освобождение от скорбей», «блаженное уничтожение», «угасание жизни». Если Бога нет, то небытие – трагический финал человеческого бытия. В философской системе Шопенгауэра последнее слово остается за смертью, по известному ведическому изречению «развязывающей узел сердца, разрешающей все сомнения». Нет ничего  удивительно в том, что сербский богослов и подвижник преподобный Иустин Попович назвал философию буддизма – «совершеннолетием отчаяния»: «Это не только философия, но и религия пессимизма. Тайна небытия приятнее, чем горькая-прегорькая тайна бытия. Смерть – это освобождение от оков этого страшного чудовища, что зовется миром. За смертью следует блаженство в нирване. Так буддизм не решает, а перескакивает проблему смерти; не побеждает смерть, а бессильно проклинает». В наставлениях преподобного Серафима Саровского сказано, что уныние и отчаяние – это мучительное томление духа: «Бывает иногда человек в таком состоянии духа, что кажется ему, легче ему было бы уничтожиться или быть без всякого чувства и сознания, нежели долее оставаться в этом безотчетно мучительном состоянии». Еще один задающийся вечными вопросами трагик отчаяния Метерлинк – поэт-мученик и философ смерти, почувствовавший в «великой тишине смерти» бесконечную таинственность мира, стремился постичь неисчислимые бездны загадок бытия и мученически искал смысл жизни, но не нашел его. Мироощущение Метерлинка – трагично и пессимистично, подобно Шопенгауэру он полагал, что бытие не имеет цели, а «наше нормальное состояние – это смерть, то есть бессознательность, потеря нашего я, нашей личности». «Что была бы жизнь без смерти? Смерть – это то, что придает жизни важность, значение, достоинство, смысл и бескрайние перспективы». «Жизнь – это тайна, смерть – ключ, которым она открывается; но тот, кто поворачивает этот ключ, навеки исчезает в этой тайне».
                В области этики Шопенгауэр был одним из наиболее тонких и проницательных критиков категорического императива Канта и его учения о нравственном законе. По воззрению Канта человек должен руководствоваться такой этической  максимой, которая может стать всеобщим моральным законом – «поступай по таким правилам, о которых ты можешь хотеть, чтобы они были всеобщими законами». Размышляя о том, почему лгать безнравственно, Кант полагал, что ложь нельзя вообразить всеобщим законом – если бы все разумные существа стали бы лгать, то никто бы никому не верил, а цель лжи нигде не достигалась. Стремясь рационально обосновать нравственную жизнь и отделить ее от сферы религиозной жизни и теологии, Кат пришел к законнической этике долга, гласящей, что когда мы  подаем милостыню нищему и утешаем скорбящего из сострадания, то мы руководствуемся минутной прихотью нашего сердца и наше деяние не имеет нравственной ценности, а если мы – даже с холодным сердцем и без чувства сострадания – помогаем ближним, руководствуясь нравственным долгом, то наши поступки имеют нравственную ценность. Вся этика Канта – это рецидив ветхозаветного законничества на протестантской почве, она противна духу и букве Нового Завета, апостольским посланиям и евангельской этике свободы и благодати. Но Шопенгауэр критикует кантовскую этику не на основе  Евангелия и христианской веры, а вооружившись всей тонкостью критического разума и беспощадного логического анализа – он убедительно доказал, то подавляющее большинство людей никогда не руководствуются абстрактными мотивами в своих действиях – не у всех людей есть способности к утонченному абстрактному мышлению, более того – люди зачастую руководствуются не только логикой и разумом, но и страстью, эмоциями и мечтами, а следовательно – нравственный закон Канта в его крайне абстрактной форме не определяет поступки людей. По справедливому суждению Льва Лопатина, «Шопенгауэр, бесспорно, один из гениальнейших психологов-наблюдателей во всей истории человечества, и ни в чем сила его проницательности не сказалась с такой поражающей яркостью, как в тех случаях, когда ему приходится разбирать нравственные пружины человеческих действий». Со всей зоркостью своего проницательного ума Шопенгауэр не только обнажил ахиллесову пяту этики долга Канта и его категорического императива, но и  указал на то, что вся кантовская философия – теоретическая и практическая – не смогла раскрыть тайну нравственности. Понимая, что нравственная жизнь остается загадкой, волнующей и смущающей умы, Шопенгауэр искал подлинное основание нравственной жизни и нашел его в сострадании. По учению Шопенгауэра сострадание существует в двух видах: оно удерживает нас от причинения зла окружающим людям и побуждает к деятельной помощи тем, кто страждет, тем самым являясь корнем справедливости и человеколюбия. Если золотое правило справедливости гласит – «никому не вреди», то золотое правило человеколюбия – «всем помогай, насколько можешь». Если человек есть высшая форма объективация мировой воли, в которой она обретает индивидуализированное сознание и может стать разумной волей в лице аскетов и святых, гениев и творцов искусства, то угашение воли к жизни и сострадание – великий залог освобождений от всех бедствий жизни и возвышения над борьбой, раздирающей мир. По глубокомысленной оценке Льва Лопатина, в нравственной теории Шопенгауэра поражает ее глубокая своеобразность и художественная цельность, возвышенная широта ее замыслов и жажда нравственного очищения мировой жизни – правдивая и возвышающая душу, но она проникнута аскетической мрачностью и безысходным пессимизмом, сводит всю нравственную жизнь к состраданию, а моральный детерминизм и шопенгауэровское учение о неизменности врожденного умопостигаемого характера не согласуются с призывом к нравственному изменению всего нашего внутреннего существа в акте  самоотречения. Ключ к этике Шопенгауэра заключен в его пессимистической философии, провозглашающей зло и тщетность всякой воли к жизни, проявляющей себя в инстинктивных влечениях и эгоистических действиях, в вечном и бессмысленном круговороте бытия – круговороте рождений и смертей, в то время как отречение от воли к жизни есть великий момент окончательного искупления для человека и его нравственного оправдания. Если в человеке мировая воля обретает свою высшую объективацию – от бессознательного и стихийного восходит к сознательному и разумному, то призвание человека как мыслящего и морального существа – потушить в себе пламя воли к жизни, став жрецом и жертвой в том великом жертвоприношении, которого жаждет вселенная, восторжествовать над темной и иррациональной мировой волей и обрести освобождение.
                В шопенгауэровском представлении жизнь есть летопись страданий и безотрадная картина неустанной борьбы за существование В самые катастрофические минуты истории и самые трагические моменты жизни в душе человека пробуждаются философские вопросы, и он обращается к Богу из бездны отчаяния и сомнений – с мольбой или упреком, надеждой или проклятием. Философия Артура Шопенгауэра, задающегося вечными вопросами, нареченными Гейне – «проклятыми», не может не волновать мыслящего и совестливого человека. Пессимистичная философия Шопенгауэра жизненно глубже рациональной системы Гегеля и трагически вдумчивее метафизического оптимизма Лейбница. Разве можно подобно панлогисту Гегелю учить, что «все действительное – разумно», а история – прогрессивный путь мирового духа, если мир по слову апостола Иоанна Богослова лежит во зле? Мировое зло – безумно и алогично, противно Христу Логосу, а исторический процесс представляет собой не прогресс, а Богочеловеческую трагедию и цепь интенсивно нарастающих катастроф. Трагические вехи мировой истории напоминают не мирный прогресс морали и науки, культуры и цивилизации, а апокалиптический цикл загадочных гравюр немецкого живописца Альбрехта Дюрера, с их апокалиптическими мотивами, образно-символическим колоритом и мрачной экспрессией. История мира с ее грозными тайнами, катастрофическим характером и трагическими сценами есть иллюстрация к библейскому Апокалипсису. Разве можно как оптимист Лейбниц утверждать, что наш мир – «наилучший из всех возможных миров» и абстрактно размышлять о «предустановленной гармонии», когда землю омывают реки крови и слез, а все создания Божии – страдают и мучаются, скорбят и проливают горькие слезы? Еще ветхозаветный страдалец Иов изрек трагическую мудрость: «человек рожденный женою, кратковременен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает как тень, и не останавливается» (Иов. 14:1-2). Русский религиозный философ и христианский персоналист Николай Бердяев заметил, что традиционное учение о Промысле Божием, о Боге как властителе мира – Пантократоре, накладывает на Творца вину за зло, творящееся в мире, и делает невозможным ни христианскую теодицею, ни сотериологию. Если и все во вселенной совершается по воле Бога, а мир лежит во зле, то Бог – источник мирового зла, и Его невозможно любить. Господь открывает Себя миру в Сыне и Святом Духе, возвещает Свою волю через пророков и апостолов, Его Промысел духовно действует в  мире, но к Богу неприменимы земные категории мирской власти и силы. В Евангелии сказано, что Христос отверг в пустыне искушение земными царствами и славой их, а сатана назван в Новом Завете князем мира сего. Спаситель сказал, что Царство Его «не от мира сего», оно эсхатологично – это горний Иерусалим. Если бы все в мире совершалось по святой воле Всевышнего, то не было бы ни зла, ни грехопадения, ни смерти, ни слез. Господь сотворил человека по образу и подобию Своему, одарив его свободой воли, и человек может противиться премудрому замыслу Творца и Его всеблагой воле. Со времен грехопадения Адама распалась духовная связь между Богом и миром. Преподобный Максим Исповедник учил, что человек – живая связь двух миров – духовного и материального. Он сотворен по образу и подобию своего Творца – Бога, у него бессмертный дух и бренное, преходящее тело. Человек был призван Богом к духовному преображению вселенной, но согрешив, он уподобился демону и разорвал духовную связь между Богом и космосом – видимым миром. В самом начале истории началась всемирная драма: духовная война на небесах и падение Ангелов, грехопадение Адама и Евы, ввергнувшее мир в поток страданий, тления и смерти. Вся история мира – трагична, а жизнь человека – несчастна, ибо он хочет найти счастье, но отпал от Творца. Только Бог может заполнить зияющую бездну человеческого сердца Своей бесконечной любовью, и даровать ему – утешение и радость. Христос пришел в мир как Свет и Жизнь, как Искупитель и Освободитель, чтобы победить Ад и смерть, соединить небо и землю, время и вечность, человека и Бога. Сын Божий на Голгофе совершил искупление, а оно, предполагает преображение человека и вселенной, открывает небесные горизонты истинной свободы и духовной жизни. Только благодаря Сыну Божиему, Иисусу Христу возможна теодицея, антроподицея и космодицея.
                Духовный путь христианина – это путь покаяния и любви. Покаяние – это альфа духовного обновления и преображения личности, а любовь – омега. Без покаяния и любви спасение невозможно. Покаяние в истинном смысле – это суд совести над душой, отречение от демона, открытость сердца Богу, изменение ума, духовное преображение личности. С покаяния начинается духовное преображение человека. Грех отлучает человека от Бога, разлучает его с Божественной благодатью, истребляет веру и любовь в сердце, отдает душу во власть демона, погружает ум в бездну ужаса и отчаяния. Архимандрит Софроний поясняет, что грех – это духовное и метафизическое явление, а его сущность – не нарушение этической нормы (как думали рассудочные моралисты Кант и Толстой), а отступление от вечной жизни в Боге, отрицание Божественной Любви и безумное восстание на Божественную Истину. Апостол Петр назвал сердце человека – «темным местом», оно «темное» в двух смыслах: апофатическом – это «сокровенный сердца человек»; этическом – в нашем сердце гнездится тьма грехов. Путь к Богу – это путь покаяния и любви, ведь только чистое сердце узрит Бога и примет Его светильник – благодать Святого Духа. Христос – это духовное солнце, апостолы – исходящие от Него лучи, несущие всему видимому миру свет Божественный Истины, а Новый Завет – ее неугасимая лампада, ибо каждое слово Священной Книги – это таинственное изречение Божественной Премудрости. Весь религиозный дух Нового Завета, весь смысл вдохновенной проповеди Иисуса Христа на земле, вся нравственная сила Евангелия заключены в заповеди любви к Богу, ближним и врагам. Если мы будет с милосердием относиться к каждому живому созданию, сердечно жалеть всех страждущих и молиться за обидчиков, то Господь ниспошлет нам любовь к врагам как великий дар Святого Духа. Но философия Шопенгауэра не знает евангельской любви. Вся квинтэссенция философской мудрости Шопенгауэра – это метафизика отчаяния, ее ключевой мотив – воля к небытию, буддийское угашение «воли к жизни», а историософский прогноз – реквием по человечеству, грандиозная картина гибели мироздания. Русский религиозный философ Владимир Соловьев в книге «Оправдание добра» иронично заметил, что если признать «вместе с Шопенгауэром, что сущность мира есть слепая и бессмысленная воля и что всякое бытие по существу своему есть страдание», то логичнее всего «из чувства жалости приложить все старания к тому, чтобы умертвить возможно большее число живых существ», что несовместимо с евангельской моралью и христианской любовью к Богу, ближним и врагам. Если мы обратимся к последователю Шопенгауэра – Эдуарду фон Гартману, то увидим, что он считает возникновение мира и жизни – следствием иррациональной и слепой случайности, а эсхатологическую цель мирового процесса определяет как «предпочтение небытия пред бытием». Размышляя об истории, Гартман пришел к мысли, что человечество прошло через три стадии: во времена древнего мира оно верило в достижимость счастья на земле, в Средние века было убеждено, что истинное счастье возможно только в загробной жизни, а с научно-техническим прогрессом, оно наивно уверовало, что придет к счастью в грядущих веках прогрессивной цивилизации. По печальному умозаключению Гартмана со временем люди разочаруются и в идеалах научно-технического прогресса, их жизнь станет еще более невыносима, и в конце концом они придут к идее уничтожения человечества и всего мира. Если Шопенгауэр говорил, что каждому человеку нужно истребить волю к жизни в себе самом через аскетизм буддийского типа, то Гартман развернул эту шопенгауэровскую идею до вселенских масштабов – надо, чтобы все человечество отвергло волю к жизни и прониклось волей к небытию. Эта идея Гартмана есть логический вывод из пессимистической философии Шопенгауэра и его отчаяния. Для мыслящих и совестливых людей, разочарованных в жизни и утративших надежду обрести смысл бытия и счастье, пессимистическая философия Шопенгауэра с ее острыми и животрепещущими вопросами может стать роковой сетью, уловляющей заблудшие души и ввергающей их в духовную погибель, окончательно перетянув чашу весов в сторону неверия, разочарования и отчаяния, а как следствие – и ухода из жизни.
                Русский религиозный философ Л.М. Лопатин – христианский персоналист и спиритуалист, размышляя о нравственном учении Шопенгауэра, пояснял, что спор между немецким мыслителем, воспринявшим многие идеи буддизма и Упанишад, с христианством – это спор двух миросозерцаний: одно провозглашает, что мир – порождение темной и безумной воли, жизнь – бессмыслица и обман, а воля к небытию и смерть – освобождение от страданий; иное проповедует, что Бог есть Любовь, Он премудро сотворил мир и человека, жизнь и история имеют духовный смысл, трагическое состояние мира возникло после грехопадения, а смерть – это не уничтожение личности, но переход к метафизическому бытию. Если высшая цель христианской жизни и аскезы как духовного делания – очищение души и хранение ума и сердца для подлинной духовной жизни, восхождение к Богопознанию и Боговидению, соединение с Богом и обожения, вечная жизнь в Царстве Небесном, то цель аскезы у Шопенгауэра – полное отрицание воли к жизни и исчезновение в небытии всего мира как нашего представления. Христианство – это религия свободы и любви, ибо в центре ее – бесконечная Божественная Любовь сотворившая бытие, опекающая Свое творение и преображающая каждую душу. Христиане верят, что на Пятидесятницу Святой Дух сошел на апостолов в языках пламени небесного огня и соделал их проповедниками Евангелия – благой вести о победе Христа над смертью и Адом, о воскресении Спасителя из мертвых и спасении мира голгофской жертвой. Преподобный Серафим Саровский говорил, что стяжение благодати Духа Святого – это высшая цель нашей  жизни. Святой Дух дарует человеку свободу – абсолютную свободу как вечную жизнь в Божестве и таинство духовного преображения. Величайший из даров Святого Духа – духовная любовь. Преподобный Максим Исповедник учил, что духовная любовь объемлет весь мир и дает созерцать в каждом ближнем и даже во враге – образ Божий. Великий молитвенник и православный подвижник Силуан Афонский говорил, что Дух Святой дарует «жалеть всю тварь», «любить друг друга» и «плакать за весь мир». Без благодати Духа Святого невозможна духовная жизнь: «Без благодати Божией не можем мы любить врагов, но Дух Святой научает любви, и тогда будет жалко даже и бесов, ибо они отпали от добра, потеряли смирение и любовь к Богу». Христос сказал, что нам надлежит почитать Бога в Духе и Истине, жить по заповедям истинной духовной жизни – любить. Благодать Божия дает человеку созерцать духовный мир и прозревать славу и величие Творца и Вседержителя в Его творении – в величественной картине звездного неба и в грации малого цветка. Еще древнегреческий мудрец Платон назвал восхищение перед величием и премудростью Бога и красотой сотворенного Им мира – «философским чувством». Мир Божий прекрасен, а все зло и безобразие привнесено в мироздание грехом человека. Но для Шопенгауэра буддизм – это самая высшая религия, а Евангелие и христианство – «прискорбно несовершенны в метафизике». В меланхоличной философии Шопенгауэра нет самого драгоценного – предвечного Логоса, Слова Божиего, Иисуса Христа и Утешителя, Святого Духа, а отсюда – весь безнадежный пессимизм и непреодолимый трагизм его миросозерцания, для которого нет ни Бога, ни бессмертной души, ни смысла жизни, ни спасения. Печальная философия Шопенгауэра пессимистична и безотрадна, она рассматривает историю мира вне веры во Святую Троицу – всемогущего Бога Отца, премудро сотворившего мир, в Сына Божиего, Иисуса Христа, искупившего грехи рода человеческого, и в Святого Духа, Бога Освятителя и Утешителя, преображающего личность человека и все его естество – дух, душу и тело, а потому – при всех своих неоспоримых достоинствах и прозрениях шопенгауэровская философия есть антихристианская мудрость, рожденная из разочарования в жизни и отчаяния, доходящего до жажды избавления от воли к жизни.