Модник

                Модник
                Рассказ

     Когда-то в СССР существовала такая когорта людей, как молодые специалисты; состояла она, в основном, из выпускников вузов. Это было буйное и вечно молодое племя: в статусе молодых специалистов можно было находиться только три года. Главное их преимущество состояло в том, что им без очереди давали квартиры; это вызывало ропот у местного населения. Но предварительно молодые специалисты, обычно, по несколько раз меняли место жительства: родились они в одной местности, учились, бывало, в другой, а работать приезжали в третью. Это было сильной встряской для организма; да и сам переход от безалаберного школяра в руководителя не мог пройти бесследно: здесь появлялась уже иная ответственность и за себя, и за людей. В этом испытании на взрослость молодой специалист часто уподоблялся человеку, который в два шага хотел перепрыгнуть пропасть – гражданская позиция у него ещё не устоялась. А привнесение на новую почву традиций малой родины – Воронежа, Челябинска или Украины, вкупе с огромными амбициями, порождало кипение страстей. Выброс энергии гасился по-разному: кто-то ударялся в пьянство, кто-то начинал писать диссертацию, кто-то музицировал; иногда всё это делалось вперемешку; были и другие закидоны.    
     В числе таких вот молодых специалистов оказались у нас Женя и Таня Сидорины. Поженились они два года назад, и теперь он работал инженером на заводе, а она – преподавателем в музыкальной школе.   
     Наш закрытый городок в то время процветал; оборотная сторона этого процветания проявлялась в форме «культурного пития». Легкость нравов только усугубляла эту наклонность: у мужчин – в форме пьянства, а у женщин, помимо этого, в таких далёких от их природы явлениях, как эмансипация и самоуничижение. Порой это так коверкало женскую психику, что заглушало в них самую привлекательную черту – женственность.
     Впрочем, к Тане это не относилось; она была тихоней, и всем своим обликом излучала мягкость и доброту; в ней чувствовалась какая-то внутренняя чистота. Таня всегда была хорошенькая; впрочем, все учительницы, даже и неказистые в девичестве, с возрастом хорошеют. Молва приписывает им подпитку детской кровью, или делает из них вампиров, которые скачивают себе молодую энергию. У Тани не было в этом нужды: ею можно было любоваться в любом возрасте – даже тогда, когда она стала бабушкой. 
     Сидорин же был суетлив и многословен; прямо скажем: он имел тряпичный характер, но фонтанировал самыми безумными идеями, и считал себя гигантом в любви. Сидорин требовал, чтобы жена называла его только по фамилии; эту моду он перенял с Запада; недаром в общежитии у него была кличка Порнограф. Поскольку физически Сидорин был развит плохо – смотреть не на что, кожа да кости – ему нужно было как-то выделиться среди студентов. Поэтому в ухе Сидорин носил клипсу; прическу делал под «петуха», а ходил в разноцветных брюках: одна штанина у него была красного цвета, другая – синего. Сидорин считал, что это возвышает его над всеми людьми, и очень обижался, когда никто всерьёз его не принимал.
      Тлетворное влияние Запада (как говорили коммунисты), сказалось на Сидорине именно в порнографическом смысле. Однажды он где-то прочитал разгромную статью о внебрачной жизни молодежи в других странах, а потом, в каком-то журнале, переводную статью о сексуальных излишествах в Швеции (с подробным их описанием). Захлёбываясь от восторга, Сидорин воскликнул: «Ух, извращенцы!»; себя он видел человеком европейского склада. Именно с этой высоты Сидорин и воспринимал западные веяния; и теперь он задумался о том, как бы ему на практике их осуществить.
      И вот как-то раз Сидорин пригласил в гости молодую пару – Лиду и Ваню; Тане они были симпатичны своей непосредственностью. У них уже был ребёнок, но Лида была из местных, и им было с кем оставить младенца, а это – большое дело, когда жене и мужу нужно вместе куда-нибудь сходить. Здоровяк Ваня родом был из Сибири, и держался простачком; на вид он, действительно, был какой-то неотёсанный: и политесу не знал, и за модой не следил. Сидорин ругал его дураком, а себя почему-то возомнил миссионером, который должен был просветить язычников; и он решил приударить за Лидой. Но туземцы – хитрый народ; они всегда себе на уме, и белому человеку трудно их понять. Вот и Лида, со своей врождённой меланхолией, несколько отрешённо воспринимала ухаживания Сидорина – пусть их. А Тане весь вечер пришлось занимать Ваню: парень он был хороший, но она не собиралась с ним флиртовать.
И когда все немного расслабились, Сидорин невзначай завёл разговор о последних иностранных новинках: там, мол, очень модно менять партнёров в семейных парах.
– Это поможет нам – при нашей-то дремучести – приблизиться к цивильному обществу, и внести свежую струю в сексуальные отношения, – вещал Сидорин.
       Вопрос о свежести был, конечно, спорный; умолчал Сидорин и о том, что на Западе эту методику пользуют люди, которые во главу угла ставят полное раскрепощение личности. А вообще-то Сидорин рассуждал как человек, который подозрительно быстро пресытился семейной жизнью. Впрочем, тогда все дружно посмеялись над теми терминами, которые он предлагал для этого действа: «Квартет» и «2х2».
     Сексуальная забитость нашего общества, как говорили интеллектуалы, «имела место быть»; но ведь и там, на Западе, не все патологически были помешаны на сексе. И у них, и у нас весь вопрос был в степени нравственности людей.
      Реплики Сидорина прошли мимо Тани: вся эта иностранщина мало её интересовала, потому что верность мужу стояла у неё на первом месте. Ей очень хотелось родить ребёнка, но Сидорин был категорически против: «На Западе рожают после тридцати; вот и нам сначала нужно пожить для себя». Его мысль работала только в одном направлении – как бы соблазнить Лиду; но на этом пути стоял Ваня – «большой сибирский валенок», как Сидорин про себя его называл. Этот бугай запросто мог навалять ему тумаков – и даже с избытком; поэтому нужно было придумать какую-нибудь правдоподобную историю. И когда они собрались ещё раз, Сидорин, как бы в пьяном угаре, предложил им испробовать предложенный им заграничный вариант. Все были сильно навеселе, и вдруг так увлеклись этой идеей, что стали разрабатывать подробный план: кто, когда, и к кому придёт; смеху было – до умопомрачения. Но, когда гости ушли, Таня твёрдо заявила Сидорину, что на роль блудницы она никогда не согласится; в ответ он обвинил её в ретроградстве и отсталости. Он так и не смог понять, почему жена не хотела потакать его сладострастию; а у Тани была редкая особенность: она и в замужестве являлась носителем целомудрия.
      Сидорин, между тем, настолько загорелся своей идеей, что решил двинуть её в народ. Мужики на работе соглашались, что мысль, в общем-то, интересная, и что, в принципе, её можно было бы воплотить в жизнь; но в целом на наживку Сидорина они не клюнули. Сама постановка вопроса о том, что нужно под кого-то подложить свою бабу, мужиков так обескуражила, что они дружно сказали ему: «Нет».
     Но дома Сидорин дожал-таки своих переговорщиков: всем было интересно, чем всё это кончится, и в какой-то момент ему удалось сломить их сопротивление. Был назначен день «Х»: Сидорин вечером пойдёт к Лиде, а Ваня – к Тане.
  Ваню она встретила без опаски, как друга; думая только о хорошем, Таня надеялась, что всё, может быть, обойдётся простыми посиделками. Она осторожно заглядывала Ване в лицо, а он прятал глаза: у него были свои претензии к Сидорину, и Таня  была в этом деле разменной монетой. Никаких оснований для превосходства у Сидорина, конечно же, не было: он числил себя плейбоем, а Ваню – плебеем; но Ване было неприятно чувствовать себя неполноценным. И теперь Сидорин должен был Таней расплатиться за своё пренебрежение: ослеплённый жаждой справедливости, Ваня считал себя вправе потребить её, как хищник – без жалости и сострадания.
      Чтобы снять скованность, Таня наскоро накрыла в комнате стол – лёгкие закуски, кофе и коньяк; они выпили и произнесли несколько неловких фраз. Таня старательно убеждала себя в том, что ей нужно быть последовательной; откуда же ей было знать, что включать здесь женскую логику совершенно бессмысленно? Они ещё немного выпили и посидели в безмолвии; Ваня готов был уже уйти; но тут он уловил момент, когда Таня смирилась с тем, что ей нужно принести себя в жертву. Она уступила, но Ваня поступил, как джентльмен: он не стал разводить сантименты и бормотать о любви, а просто покрыл Таню, как самец самку, и ушёл.
      Выход из этой ситуации оказался тяжелее, чем Таня представляла себе: для неё это было такое потрясение, что она не смогла даже убрать со стола. Очень щепетильная в вопросах гигиены, Таня сменила постельное бельё, а потом долго стояла под душем; но ещё сильнее она переживала за Сидорина, и не зря. 
      Лида тоже встретила Сидорина застольем; он тем более почувствовал себя хозяином положения, когда она храбро выпила ним водки. Сидорин был так настроен на победу, что чуть не подавился, когда Лида, сославшись на критические дни, категорически ему отказала; поканючив немного, он так и ушёл, не солоно хлебавши. Сидорин долго бродил по злачным местам, и был уже крепко выпивши, когда столкнулся с Ваней в какой-то забегаловке. Он начал требовать удовлетворения своих запросов, но Ваня прикинулся «шлангом», а потом сунул ему под нос пудовый кулак – и был таков. И только тут до Сидорина дошло, что эти дикари очень лихо его облапошили: и Лида отшила, и Ваня обвёл вокруг пальца! 
      Домой Сидорин явился злой, как собака; распустив сопли, он начал жаловался Тане на то, что с Лидой у него случился облом. Мельком взглянув на неприбранный стол, Сидорин всё понял; Таня боялась, что он её ударит, но Сидорин потребовал водки, и Таня тоже решила выпить с ним. До поздней ночи они вели на кухне тягомотный разговор, и пили на равных – что для Тани это было совсем не характерно. Ей пришлось выслушать в свой адрес кучу обвинений, но и она высказала Сидорину всю правду в лицо. Взаимные упрёки ничего не прояснили; напротив: образовался надлом, который, в итоге, может привести к разводу – слишком дурацкое было у них положение.   
      На этой неопределённой ноте всё и должно было кончиться – если не брать поправку на время, которое потом назвали «застоем». Аксиома состояла в том, что от бдительного ока общественности ничего нельзя было утаить. Вот задумает, допустим, молодой человек – с приятными манерами – зайти к какой-нибудь бесхозной женщине. И не успеет он подойти к чужому подъезду, как его тут же и засекут; после второго захода всем уже известно, к кому именно он идёт; а после третьего захода все знают, какого цвета было у неё нижнее бельё. Вот и эта грязненькая история какими-то неведомыми путями была предана огласке; а по-другому тогда и быть не могло…
      Что случилось, то случилось; но грязь к Тане не прилипла; весь позор лёг на одного Сидорина: все прекрасно знали ему цену. Мыслил он себя властителем дум, а оказался обычным пакостником; и своим бахвальством добился одних только насмешек. Всю вину за случившееся Сидорин свалил, конечно, на Таню; их жизнь превратилась в полный кошмар, и это породило у Тани мрачную решимость на развод. Сидорин и раньше «баловался водочкой», а теперь ему пришлось уволиться с работы – так сильно он начал прикладываться к бутылке. Как-то незаметно Сидорин выпал из поля зрения общественности; поговаривали, что он уехал к маме; где-то его мельком видели.
      Никто из участников «квартета» не ожидал, конечно, такого финала – даже сам Сидорин, когда предлагал всем свою идею. А в городке всё осталось по-прежнему; разве что Лида немного сердилась на Ваню – чего за ней раньше не замечалось. Ваня в её глазах вовсе не был героем; однако Лида была мудра не по годам, и они, как и прежде, стали жить мирно. Правда, когда ей показалось, что некоторые женщины положили глаз на Ваню, она начала толковать эту ситуацию по-другому: мол, всё это – гусарство, а у гусар своя доблесть.
      А что же наша Таня? Применительно к ней можно было бы задаться риторическим вопросом: о чём думают девушки, когда собираются замуж? Видят ли они в браке должный общественный институт? Таня, наверное, думала о том, что она выходит замуж навсегда; а другие девушки вообще ни о чём не думают; поэтому и выходят замуж за таких «козлов», что просто диву даёшься. Но Таня не пропала; она была настолько домашней женщиной, что на ней можно было жениться, не глядя. Всё произошло, как в сказке: Таня успешно вышла замуж, родила детей, дождалась внуков, а, главное – сохранила в себе те качества, которые были заложены в ней природой.