Новогоднее

Новогоднее

        После застолья и изрядной доли разного алкоголя – шампанское, вино, водка, виски и ликер, -  Василий решил выйти на улицу, чтобы протрезветь  и обдумать, как же он будет жить дальше со своей Валькой, которая на глазах у всех села на колени малознакомого гостя, друга-бойфренда ее недавней подруги Марины, и не только   села, но и, не отрываясь, целовала его красные, подернутые чем-то (ему показалось - женской помадой) губы.
       Гости были пьяны и разговорчивы. Рассказывали скабрезные анекдоты, танцевали вприжимку и не обращали никакого внимания на Валентину.
       Она то громко и истерически смеялась, то произносила тосты, типа «За любовь без границ», то выбегала на кухню за очередной закуской и выпивкой. Усаживаясь в очередной раз на колени чужого бойфренда, она с заискивающей полуулыбочкой, обращаясь к Марине, вопрошала:
        - Дорогуша, ты же не ревнуешь? Это я  так, для веселья и общения – ничего личного!!!
         - Ты же знаешь, что я твоя лучшая и верная подруга!
    Марина криво усмехаясь, что-то невнятное бормотала, а потом,  приобняв Василия за плечи, увела его в ванную комнату и попросила расстегнуть замок платья. Эта штука, похожая на змею, котора вилась по спине вплоть до копчика, никак не поддавалась неумелым и заскорузлым пальцам Василия.
     Он никогда в жизни ничего подобного не делал.
     Сварщик по профессии, Василий был полуслеп, а его руки иногда – особенно после алкоголя, - начинали сами по себе дрожать мелкой дробью,  так что утром для опохмела он использовал соломинку, чтобы глотнуть живительного пивка или принять на грудь стограммовую рюмку холодненькой водочки. (Валька, заботливая и милая женушка, всегда хранила в холодильнике для Василия и пиво, и водку, правда самую дешевую, от которой печень то сжималась, то расширялась почти до горловины.)
       Марина, устав ждать раскрытия «ее натуры» от уз вечернего платья, резко повернулась к Василию и впилась в его, ни к чему такому не готовые, губы…
      Василий вышел на  свежий воздух, который оказался сырым и мягким, как пуховая перина. Снег падал сплошной пеленой, укрывая землю, деревья, скамейки серебристым и пышным покрывалом. Людей не было, машин тоже.
       Василий, прислонясь спиной к дереву, которое как-то неожиданно ловко подставила свой, дышащий лесной свежестью, бок, тяжело и прерывисто дышал.
      - Что же это такое, - думал он.
         Бессвязные мысли то возвращали его к сцене в ванной комнате, то к воспоминаниям раннего детства, когда он в песочнице, еще в детском саду, ущипнул за попку насмешницу-девчонку. (Имени он не помнил, а вот запах ее маленького тела почему-то помнил до сих пор.)
       Василий не изменял Вальке. Никогда. Да и с кем? Его перебрасывали со стройки на стройку то в Витебске, то в Бешенковичах. Молодые штукатурщицы были слишком молоды для него. А бухгалтершы и учетницы, все, как на подбор, были так широки и необъятны в своих размерах бюста и боков, что Василий и мысли не мог допустить о чем-нибудь «таком» с ними…
- Бешенковичи…Странное название для городка. Бешеные они там все, что-ли?
 - И что это я думаю так? Мысли, как сплетенные волосы русалки, как сеть рыболова, то вылавливали из сознания  реальные образы  и имена, то фантастические идеи.
- Вот умру сейчас, замерзну, пусть тогда Валька плачет, дура!
-А Марина меня изнасилова, как щенка испльзовала. А ведь сладко-то было. Особенно сладко, потому что за стенкой, совсем рядом резвились люди, которые могли в эту самую минуту войти, застукать, так сказать…
Снег падал и падал…
          Тихо так стало на душе Василия. Он, кажется, даже задремал, и почти слышал, как снежинки падали ему на грудь (спину оберегало дерево), на лицо и руки…
Не хотелось шевелиться, думать, видеть и знать…
- Да, знать ничего и не нужно. Зачем? К чему? Знание преумножает скорбь…
- А о чем о скорблю? А скорблю я и  тоскую по себе, еще молодому, красивому, талантливому. Вон, на математической городской олимпиаде занял первое место. И бегал хорошо. За школу выступал. Прибежал вторым, а мог  бы и первым прибежать, если бы резинка не порвалась в узких трусах. Да, у мамы не было денег купить новые, по моему размеру…
- Мама, мамочка… Помню тебя, люблю… Нет уже никого, кого любил я всей душой…
Затем проблески сознания иссякли. Василий даже увидел, как в костре его мозга потягиваются сизой дымкой угольки мыслей…
Стало совсем-совсем темно, абсолютно темно. Такую ночь – беспросветную ночь – Василий и представить  себе не мог.
Очнулся он от того, что какие-то дикие дети носились вокруг дерева и после каждого круга бросали в него снежки, иногда очень крупные, и они больно ударяли его то в грудь, то в лицо. Кто-то, крича и повизгивая, тянул его за нос, превратившийся в морковку. Это он увидел краешком левого глаза. Правый почему-то не открывался.
Вместо рук у него были две ветки, так что отогнать детей он не мог при всем желании.
Телу было тепло, его окружало снежное сияние, свет сочился и сочился в его сознание, которое поглощало свет и белизну, но молчало, как выключенный телевизор.
Страшно не было. Вообще не было никаких чувств, кроме боли от снежков и ударов ногами в нижнюю часть снеговика…
Пришла дворничиха и прогнала детей. Она отделила оцепеневшее тело Василия от дерева. Разогрела руками его лицо. Стряхнула налипший снег, и, раскрыв свою телогрейку, двумя грудями согрела его член, уже почти обмороженный…
Необычайная радость разбудила мозг Василия.
- Мама пришла, молочка принесла!!!
- Ты проснешься, наконец, или нет?
Услышал он голос Вальки.
- Вставай! Гости хотят кофию и водки! У тебя совесть есть или нет? Одиннадцатый час уже, а ты дрыхнешь, скотина!  Новый год уже пришел! Хорош спать…
Василий не мог открыть глаза. Он удерживал ощущение согретого тела, вернее, той части тела, которая жила сама по себе в ложбине между грудей…
Валентина, набрав воды в рот, как для глажки белья,  пырснула ему водой с лавандой прямо в лицо.
- Вставай, Василий. Завтракать пора.
Так начался Новый год для Василия…
И что будет дальше, никто-никто не знает. Целый год будем ждать чудес и подарков. Какими они будут, эти чудеса, практически никто не знает…