Осень. Солдат под дождем

Они шли тремя колоннами, где была высокая трава и, местами, еще виделись зеленые сорняки. Они шли к лагерю, вернее, к месту, где должен быть лагерь. Командир ориентировался по компасу и карте, вел взвод.
Сначала они добирались на поезде, затем пересели в кузов грузовика, пыльный, как это поле, когда долго нет дождя. Итого на дорогу ушло четверо суток. Было пять утра, светало, и идти им оставалось часа два. Командир взвода, конечно,  и раньше выезжал в поля даже поучаствовал в конфликте внутри страны, а сейчас готовил отряд добровольцев к операции в пустынной местности далеко от этого места, от его части и дома.
Уже светало, и трава была покрыта росой, отчего тканевые вставки на берцах, а на сами берцы налипали пыль и куски травы. Несмотря на то, что взвод двигался, комары не уставали их преследовать, а солдаты, не уставая, отмахивались от них.
Среди солдат были те, кто давно выбрал пусть военного, и для них это было работой. Война – работа. Забавно. Хотя как кто-то однажды сказал: «Кто не умеет делать деньги на войне и вовсе не умеет зарабатывать». Только вот все по-разному умудряются это делать. «Кто-то выбирает путь война, а кто-то иначе», – думал один из солдат, которому не досталась форма по размеру.
В поле солдат сопровождало пение ястреба. «Неожиданно, – думал о рядовой Хлебов, – летом здесь точно, как в вестерне. А мы могли бы сойти за ковбоев, будь у нас шляпы, как у американских сержантов». Они пришли, и командир приказал расставить палатки и начать строить лагерь. Естественно, по-военному – квадратами. Командир в это время  изучал какие-то документы. Вполне возможно, что он управился с ними за пятнадцать минут, а затем продолжал делать важный вид. Через время и вовсе перестал.
За те два месяцы курсов ускоренной подготовки, что они провели в казарме, солдаты уже успели узнать друг друга. И каждый пришел сюда своим путем. Для некоторых это было работой, некоторые после объявления военного положения решили вступить в армейские ряды, кто-то хотел уйти от всего, найти себя.
***
Еще до введения военного положения Хлебов как-то гулял по набережной, наблюдая за иссыхающей с каждым годом рекой, и увидел рядом в парке скопление людей, как всегда бывает на представлениях. Видно только толпу, издалека слышно музыку и, чтобы узнать, что там происходит, нужно пробиваться через зевак.
Он с подругой прошелся вперед, за руку перетягивая ее за собой, и они встали туда, откуда было видно площадку. Там выступал какой-то военно-патриотический клуб, они решили выставить молодежь лет пятнадцати-шестнадцати. С ними был мальчик лет семи, который с уверенным видом, но не очень уверенно размахивал нунчаками.
Все были одеты в черную форму, маски, у кого-то даже были сержантские погоны. Периодически они выкрикивали «Спецназ, упорство, сила».
– Зачем они вывели детей? – поинтересовалась подруга.
– Значит, это детско-юношеский клуб, – ответил Хлебов.
– А зачем ему дали нунчаки? На войну он тоже пойдет с нунчаками? – вредничала подруга.
– Нет, дорогая, он не пойдет на войну. Тем более с нунчаками.
– А ты пойдешь на войну, если она начнется? – спросила она с серьезным лицом.
– Еще не решил, – ответил Хлебов.
Больше всех его поразила молодая девчушка. Она была невысокого роста, с русыми волосами, заплетенными в две косы, и зелеными глазами, в большой черной шапке с отворотом и наколенниками, которые в прыжках и перекатах сползли ниже коленей. При этом она сохраняла серьезность. Она, как и тот мальчик, были без масок и им было непозволительно выступать с безразличным выражением лица.
– Тебе не кажется, что она похожа на партизанку, – спросил Хлебов.
– Кто она?
– Ну вот эта девчушка, – Хлебов кивнул в сторону площадки.
– А, она? Кажется.
Вся эта неряшливость и вместе с тем решительность во взгляде придавали ей партизанский вид.
Даже воробьи, которых кормили булочками и печеньем имели боевой ореол, такие уж пируэты они выделывали. Будто истребители, подрезали друг друга в воздухе, выхватывая те самые кусочки.
– Как будто бы враги сожгли ее избу и она ушла в леса, с другими уцелевшими из своей деревни, и вот вернулась рассказать, как боролась, – сказал Хлебов.
– Какие-то у тебя странные сравнения, – отметила подруга.
– Ты только что согласилась, а теперь говоришь, что это странно. Может, ты странная.
– Нет, я просто согласилась, но не думала, что на в лесу  и кидает в фашистов гранаты.
– Я тоже не думал, но она вылитая партизанка. Наверное, наши пионеры-партизаны так и выглядели. По крайней мере, ее взгляд достаточно боевой.
– У нас в школе висели портреты детей-партизан. У них был другой взгляд.
– Какой же? – спросил Хлебов.
– Какой-то грустный. Если бы мой дом сожгли, я бы тоже грустила.
– Согласен и я бы грустил… А ты пойдешь на войну, если она начнется
– Зачем мне идти, – совершенно удивившись, спросила подруга, – неужели мужчин мало?
–Ты не знаешь, что учителя и врачи военнообязанные, независимо от пола. И если позовут, придется идти.
– Какой ужас, – воскликнула она, – добровольцем я точно не пойду. Если меня убьют, мама будет плакать.
– Ты же будешь в тылу, – посмеялся Хлебов, – никто не отправит тебя на передовую.
– Ну уж нет, пусть кто-нибудь другой воюет.
В тот вечер помимо клубов и военкомов выступали артисты, гастролирующие по всей стране. Выступали и местные барды, художники. И у всех в творчестве, в речи была одна тема: любовь к Отечеству, готовность встать за нее грудью. Интересно, что каждый из них вкладывает в слово «Отечество»? И что для них «встать»?
– Родная, – обратился к подруге Хлебов, – что для тебя Отечество?
– Зачем ты это спрашиваешь? – совершенно не понимая, ответила подруга.
– Просто, – ответил Хлебов.
– Ты слишком много думаешь, – ответила подруга, – как всегда. Хотя бы в выходной попробуй не думать.
– Постараюсь, – искренне ответил Хлебов.
***
Был солдат, до сих пор влюбленный в бывшую жену. Молодой солдат. Еще в части Хлебов как-то спросил его, и беседа была такой:
– А ты зачем пошел на фронт?
– Да… Надоело все, – отвечал молодой Снежин. – Я куда ни ткнусь –везде неудача, с работой тоже беда. Хочу накопить на свадьбу, а тут как раз за командировку наберу.
– Ох эта свадьба… – допустил я однажды такую ошибку.
– В таком-то возрасте и уже ошибка? И в чем она? – спросил Хлебов.
– Помимо того что я все ей отдал и до сих схожу с ума?
– Все в жизни бывает. Я все-таки думаю, что у меня сложится лучше.
– Все мы так думаем вначале и верим до самого конца, – поделился опытом молодой Снежин.
– Так что с ума сходишь? До сих пор что-то требует?
– К черту ее.
– К черту, не спорю, но в чем проблема?
– Я до сих пор люблю ее, – произнес точно и с грустью Снежин, понимая, что эту задачу решить сложней, чем выиграть тяжбу.
– Первая жена, – продолжал Снежин, – она, как первая бутылка. Ты знакомишься с ней в праздной, гулящей обстановке, привязываешься к ней, вы начинаете гулять, и ты уже не мыслишь себя без нее. Ты проводишь с ней не один год, может, лет пять, до тех пор пока не поймешь, что это все ведет в тупик.
– Почему же тупик? – спросил Хлебов.
– Как почему? Ты когда-нибудь пробовал пить в течение нескольких лет?
– Нет, конечно, нет, – отвечал Хлебов, – месяц максимум.
– Вот, я пробовал. Тебе весело с ней, комфортно, и я сейчас не о бутылке, ее вечно хмельные блестящие глаза, эти клубы. Но в один момент приходит отрезвление, которое не перебить бутылкой, – так не может быть вечно.
– Кому как, – прокомментировал Хлебов, многих устраивает.
– И меня устраивало до поры до времени. Но однажды я не захотел делить ее с вермутом, а она решила, что хочет дальше себя растрачивать. Есть женщины, для которых горлышко малиновой Акуры слаще поцелуя любимого, громкая музыка приятнее томного шепота, а дикие танцы, где ее касаются незнакомцы – ближе, чем объятия человека, с которым она живет.
– Так если она всегда была такой, зачем ты женился?
– Говорю же, вначале меня устраивал тот ее образ жизни. Я и сам так жил, да и… Ай, не важно.
– Да говори.
– Забудь.
– Сказал «А», говори «Б».
– Я слишком сентиментальный, – признался Снежин, – ты не поймешь.
– За мной тоже есть такой недуг, – в ответ разоткровенничался Хлебов.
– Честно сказать, уже тогда я начал задумываться о том, что это веселье не вечно. Вернее, не то, чтобы задумываться – чувствовать пустоту, тяготу от этого всего. Хотелось постоянного что ли. Работа уже была, жилье долгое время снимал, с хозяйкой договорились, я делаю ремонт в счет  оплаты. Просыпаясь под вечер с похмелья, хотелось видеть кого-то рядом. Если я просыпался дома…
– Понятно, о чем ты, – перебил Хлебов.
– Да, именно, – согласился Снежин, –  все и так понятно. В один вечер я встретил ее. Был день города, и все веселились. Обстановка была даже более дружелюбной, чем обычно, все были как будто давно знакомы.
– Может просто пьяны? –  сыронизировал Хлебов.
– Пьянее, чем обычно, да. В общем, дальше и так понятно. Запала она мне в душу. Даже не знаю, что в ней было такого.
– Такого?
– Да, такого, что нельзя описать. Будь я Пушкиным, может, смог бы, но – нет. Она вся была, будто с другой планеты... Когда ты молод, то ощущаешь себя романтиком, лириком, как говорят… Меньше года –  и свадьба.
– Не знаю, скорее от человека зависит, а не от возраста, – возразил Хлебов.
– А все же поверь мне, – поделился Снежин, – не женись скоро, как это я сделал.
С тех пор прошел месяц. Хлебов замечал, что Снежин отвлекается на армейский быт, но все равно порой замечал на его лице отблески неприятных дум.
Те вояки, которые выбрали Восточный фронт средством против процентов с микрозаймов, кредитов за телефон и машину тоже думали о своих женах. Только у них это получалось довольно оптимистично. Наверное, потому что они не были «бывшими». Были и совсем молодые солдаты, у которых не было жены, девушки или близкой подруги. Такие говорили: «Мне нечего терять, дамы нет, а родителям хорошо заплатят, если я не вернусь». Да, заплатят даже лучше, чем если дважды, а то и трижды съездишь в ту пустыню.

***
Когда третий месяц курсов ускоренной подготовки подходил к концу, взвод забрали с полей и увезли в близлежащую часть, где им выдали оставшееся снаряжение и с почестями проводят на Восточный фронт. Война не обещает быть долгой. С учетом добровольческих отрядов их армия чуть больше, чем в два раза превосходила армию противника. Правда, качество подготовки оставалось под вопросом. Чему можно научит солдата… Нет, чему можно научить вообще за три месяца. За это время у бойцов лишь укрепилось убеждение, что они полетят туда, что будут слышать свист металла, видеть уже не на экране взрывы и их последствия. Но каждый из них чувствовал войном. По крайней мере, хотел чувствовать.
Хлебову доводилось видеть не много военных частей, но было понятно, что они не отличаются разнообразием: белые казармы, квадратный разлинееный плац, баня, столовая. Не нужно было заходить в здания, чтобы понять, что и внутри все так же. Сейчас эта часть стала одним из нескольких пересылочных пунктов, откуда отправляли добровольцев. Их взвод забрали около шести утра и, примерно, к десяти они уже были на территории части. В этот день было два важных события: во-первых, отправка солдат на аэродром и прощание с ними и, во-вторых… это было еще не ясно. Их практически сразу построили построили на плацу с остальными военнослужащими бригады, где уже стоял оркестр. Вещи сказали оставить в грузовике – потом заберут. На плацу было около двух тысяч человек. Надвигались тучи, и вскоре начался ливень. Не у всех оказались влагозащитные костюмы, поэтому какой-то подполковник приказал снять их тем, у кого они были.
Солдаты стояли и мокли под дождем. Через минут двадцать вышел полковник и встал под навес трибуны, откуда говорил:
«Дорогие товарищи, сегодня торжественный день! Мы все ждали этого, готовились – каждый по мере своих сил, но с полной отдачей. В нашей военной жизни бывают дни траура, бывают – торжественные. Сегодня второй вариант. Несмотря на все, нужно уметь уходить. Над многим следует поработать, многое исправить, но ведь и за то время сделано немало. Я бы хотел с вами попрощаться и представить нового молодого и энергичного командира, который пришел мне на замену и будет вас наставлять. Оркестр, играй «Зарю».
Оркестр вновь играл привычные мелодии, знаменный взвод вновь прошел, размахивая саблями, и солдаты все еще стояли под дождем.
В конце старый командир бригады, шевеля усами, дал команду «разойтись», и солдаты разбрелись кто-куда. Их добровольческому взводу дали возможность поговорить напоследок с родными и повели в переговорный пункт, находившийся недалеко от части.
Идти по слякоти по колено в грязи было не так приятно, и даже возможность простудиться накануне отправки никого не беспокоила. Взвод молчал. Сопровождающие тоже. Все были погружены в себя и думали о том, что хотели сказать своим родным.
Дождь, на радость, понемногу утихал. К диспетчеру пускали по одному, а в комнате  ожидания не оставалось места. Каждому давалось по пять минут, чтобы все смогли оповестить родных об отправке, дате возвращения.
Форма была мокрая. Солдат одевали в несколько слоев, чтобы они не мерзли по ночами , и каждый слой был пропитан дождем и потом.
Когда до Хлебова дошла очередь, он решил позвонить девушке –она сумеет оповестить остальных. Говорил он с ней привычно, так, как они говорили всегда, будто он звонил с работы и через несколько часов будет дома. Так ему казалось.
– Здравствуйте, Катерина Андреевна, – начал Хлебов.
– Добрый вечер, – поддержала их игру Катя.
– Как ваше ничего?
– Неплохо-неплохо, вы как?
– И мы неплохо. Вечером отправка.
– Серьезно? – перешла на деловой тон Катя.
– Да, как и планировалось. Там еще месяц и домой.
– Блин, Мишенька, я так соскучилась.
– Я тоже, роднулька, передай остальным, я не смогу им позвонить.
– Конечно.
– Что за звуки на фоне? – настороженно спросил Хлебов.
– Какие? – непонимающе спросила Катя.
– У тебя были какие-то звуки, – повторил Хлебов.
– Кашель, может?
– Кто кашлял?
– Отчим.
– Он вернулся с вахты?
– Да, раз он кашляет в комнате, – свредничала Катя.
– Прекращай, – напрягся Хлебов.
– Ну а что ты выспрашиваешь? У Тебя же не так много времени.
– Да, ты права. Счастливо.
– Уже? – удивленно спросила Катя?
– Да, меня торопит диспетчер.
– Я тебя жду.
– Хорошо.
Хлебов вышел из диспетчерской. Все стояли по-прежнему с серьезными лицами, будто бы еще больше озадачились. Было понятно, о чем думает каждый из солдат. Небо было уже почти без туч, но солдаты остались под дождем.