Обратная дорога

Когда внезапно становится ясно, что ты обманулась и тебя вовсе не любят или, может быть, даже любят, но совсем не так, как нужно тебе и как любишь ты, когда ты оказываешься перед этим, то кажется, что жить незачем, что все кончено и спасения нет. Но спасение есть. И начи¬нать надо, как говорится, с самых простых средств.
Мне, например, в такой момент очень кстати подвер¬нулась короткая командировка в Москву. Она выручила меня - отвлекла. Элементарные и быстрые дела, ночь в комфортабельном номере гостиницы "Россия", бесцель¬ная суета следующего дня, и вот я снова в поезде, уже более нормальная, более спокойная.
В голове слегка шумит и рябит от дробных и пустых столичных впечатлений: первая летняя жара, пирожные "Птичье молоко" в гостиничном буфете-фонаре, любопыт¬ные мужские взгляды из-за соседних столиков, прохлад¬ный ветерок с Москвы реки в дверях гостиничного бал¬кончика, телевизор с дистанционным переключателем программ в номере, хорошенькие небесно-голубые тапоч¬ки в каком-то универмаге, фанта в кафе под открытым небом. И междугородный телефон-автомат в метро, при¬тягивающий к себе, как магнит. Пятнадцать копеек, не¬сколько набранных цифр, и я смогу услышать самый лучший голос на свете. Но очередь у будки отпугивает меня. И слава Богу. Ведь то, что меня не любят - оче¬видно. Зачем же... Зачем же наставили на каждом шагу этих автоматов!
В купе, кроме меня - сухонький старичок, молодой мужчина с бородкой и с длинными волосами и мальчик лет десяти. Все трое - одна компания. Они завалили все багажники какими-то мешками. Но я не в претензии. У меня одна небольшая сумка. Я просто вешаю ее на крю-чок.
Поезд отправляется. День заканчивается. Молодой человек заговаривает со мной. Очень скоро выясняется, что он священник в строящемся женском монастыре. И ездил в Москву за иконами и литературой для своей ма¬ленькой белой церкви. А старик и мальчик - его добро¬вольные помощники. Священника зовут отец Николай. Он с искренним увлечением рассказывает мне о своем монастыре, окруженном лесом, о том, как "трудятся се¬стры". Спрашивает, замужем ли я.
- Нет.
- Замуж не выходите, - советует он, - приезжайте к нам в монастырь.
- Но я не могу.
- Почему?
- Слишком много соблазнов вокруг.
- Да, враг силён, - вздыхает он.
Во время разговора я замечаю, что отец Николай не¬здоров. Глаза его болезненно блестят, лоб покрыт капель¬ками пота, губы горят. По временам он кашляет.
- У вас температура, - говорю я.
- Да, я простудился. Голова болит.
- А лекарства есть?
- Нет.
Я нахожу у себя в сумке аспирин, и отец Николай его принимает, запив поездным чаем.
Наступают сумерки. В вагоне зажигается свет. Я вы¬хожу из купе, чтобы дать мужчинам возможность пере¬одеться. Стою в коридоре у открытого окна. Неожидан¬но и все-таки плавно поезд останавливается прямо по¬среди леса. Внезапно наступает тишина. А потом, когда глухота, вызванная долгим стуком колес, проходит, ста¬новится слышно соловьев. Их два или три. Они поют свежо и громко в сырой, пахнущей молодой зеленью тем¬ноте. И впервые за последние несколько месяцев мне де¬лается хорошо. У меня легчает на сердце.
Я, как маленькая девочка, взбираюсь на приступо¬чек и высовываю голову в окно. И душистая, свежая, освященная соловьями ночь обнимает меня. Во мраке светятся какие-то белые цветы. Поздняя черемуха или ранний боярышник. А может быть, лесная яблоня или тёрн.
Я возвращаюсь в вагон. За спиной у меня с тихим щёлком открывается дверь купе. Отец Николай выглядывает в коридор. Он теперь одет не в строгий костюм с галстуком, а в джинсы и свитер.
Поезд трогается. Я стою у окна, и ночная свежесть холодит моё лицо. Я чувствую себя молодой и привлекательной. Какой-то мужчина, стоящий у соседнего окна несколько раз исподтишка поглядывает на меня. А потом, бесшумно и незаметно, как приведение, придвигается к моему окну. Мне делается весело. Любопытно, что он скажет? Но сказать он ничего не успевает. Меня окликает отец Николай. Я оглядываюсь. Он строго смотрит па меня темными глазами и приказывает:
- Подойдите сюда.
"Ого", - удивляюсь я про себя.  Но подхожу. Он ведь болен.
-  Прими от батюшки.  Целуй  и прими, - говорит он, протягивая мне маленькую иконку  Божьей  Матери.
Я медлю. Потом смущенно и неумело целую образок и со словами благодарности беру его.
Остаток вечера отец Николай ни на шаг не отпускает меня от себя.  Праведники и праведницы, святые и великомученики, столпники и затворники из его рассказов суровой толпой окружают меня. Но ночь так прекрасна. Ночь так прекрасна!
Мальчик и старик тихо засыпают. Отец Николай сидит совсем близко от меня. Я чувствую жар, идущий  от его тела. Рассказывая, он иногда легко  касается своей рукой моей руки.  Рука его - как огонь.
Вагон постепенно успокаивается, погружается в полумрак и сон. Только ровно, часто и глухо стучат колёса. Я поднимаюсь и говорю отцу Николаю:
-  Вам надо отдохнуть. Иначе вы совсем разболее¬тесь. Я сейчас умоюсь и  тоже лягу. Спокойной  ночи.
И выхожу.
Когда я возвращаюсь, он лежит лицом к стенке. Я запираю дверь, гашу свет и забираюсь на свою верхнюю полку.
Ночью отец Николай бредит. "Детей надо воспиты¬вать в вере'', - повелительно говорит он. А потом тихо и неразборчиво какие-то молитвы.
На рассвете мы проезжаем станцию моей любви. По пути в Москву я почтила эту станцию выходом на перрон и потом, когда поезд тронулся, долго ещё с тоской и му¬кой смотрела из окна на уплывающий вокзал, на какие-то сараи, на дома окраины. То же самое я намеревалась сделать и на обратном пути. Проснулась задолго до нуж¬ной станции. Готовилась, волновалась. А когда поезд остановился, не только не вышла, но даже в окно не взгля¬нула.   Перехотелось  почему-то.
Так началась моя обратная дорога, мое возвращение из несчастной любви.
Отца Николая с того утра, как мы распрощались па вокзале, я больше не видела. А маленькую икону Божьей Матери благодарно храню. Своим проницающим тьму взглядом она бережет меня от многих страшных снов.