История Подгорья. Глава 4

;
Глава 4.
Городок Лисий оказался довольно крупным – домов триста, не меньше. Рыжие черепичные крыши вторили его названию. Не отставали и местные достопримечательности: широкая улица «Лисий хвост», оптимистичная цирюльня «Весёлый Лис» и вымазанная в ржаво-красный корчма «Три лисицы». В последней торговцы и остановились. Плата была неожиданно высока – не чета приграничному Крайнему. Мьёльфа даже опешила от неожиданности. По счастью, Хран выдал часть уже заработанного и записал сумму на пергаментном листе, a тот заботливо спрятал в узорчатый ларь с другими бумагами. Не забыл и поставить условие: далеко не ходить и неприятностей на свою мелкую голову не наживать… Да Мьёльфа, в общем-то, и не собиралась! Так, хотела наутро прогуляться по городу – поглядеть что да как, может, мелкой работёнкой разжиться… но вслух об этом упоминать, конечно же, не стала.
Комната Мьёльфе досталась впритык к самой кухне, откуда беспрестанно тянуло супом, жарким и запахом свежего хлеба. Из всего этого девушка сделала нехитрый вывод: кормят здесь весьма сносно. A уж что до чистоты – даже ей, весьма пытливой гноме, не удалось углядеть ни единого кукиша! Даже под потолком!
Мьёльфа быстренько побросала вещи – благо, тех стало совсем немного: за время путешествия она хорошенько усвоила, что всё действительно необходимое для жизни прекрасно умещается в одной-единственной сумке, a инструмент можно аккуратно пристроить между тряпьём, – и пошла в общую залу. Тут было шумно. Посерёдке заливался менестрель местного пошиба. Заливался он то медовухой, то элем, a в перерывах – и пением. Репертуар был соответствующий: толпа уж в третий раз пьяно вторила песне о неудачливом некроманте и его несчастной любви. «Зачем живая дева мне? Нужна мне без мозгов! Ух! Ха-ха! Живая без мозгов!» - гремела корчма. Очень скоро Мьёльфа и себя поймала на невольном притопывании в такт залихватской песенке.
– Чего изволите? – подлетела румяная служанка.
– Да… Мне бы пива, - решительно ответила гнома, - И мяса. Жареного.
– Устали с дороги? – служанка подмигнула, - Сейчас принесу.
Гнома сдержанно поблагодарила. Не любила она эту людскую привычку напрашиваться на пару медяков сверх положенной платы. Вот она, Мьёльфа, не берёт же за каждый завиток на очередной брошке ещё по полсребра, a работает за уговорённую цену. Так отчего бы и этим вот корчемным девкам не поступать так же? Нет, не понять ей людских обычаев.
Тем временем, ужин уже оказался на столе, и девушка не медля набросилась на тёплую домашнюю пищу.

***
С утра было прохладно и солнечно. Наскоро собравшись и перехватив пару булок с маком, гнома вышла из «Трёх Лисиц» и отправилась бродить в поисках работёнки. A городок оказался не таким уж и маленьким! Мьёльфа могла бы поклясться, что в паре подворотен видела кондрашек – a это о чём-то да говорит! Ещё бы, в мелком селении мало кто решится выбросить на улицу кошку, a то и уморить её голодом: побоятся нечистого духа, a пуще того – соседей, которым оный будет приносить хлопот не меньше, чем самому нерадивому хозяину.
Мьёльфа покачала головой, глядя вслед ещё одной мрачной тени в очередном тупике. Ну их, эти городские задворки! Чего доброго, на нежить пострашнее пары дохлых кошек наткнёшься… Пойти что ли на самую главную площадь? Девушка и сама не заметила, как ноги вынесли её к зданию ратуши. Напротив на широком помосте были установлены огромные весы, a на их плечах красовалась руническая надпись: «Весы честные для искуса ведовствующих и отпавших от Огнива потребные». «Интересно, что бы это могло значить?» - подумала Мьёльфа.
Тем временем, часы на ратуше завершили круг и заиграли мелодичными звонами: из открывшегося окошечка над циферблатом высунулась фигурка лисицы в камзоле и начала лихо отплясывать, зло подражая то льву, то медведю, a то и зайцу. Те же сидели выше на балкончике и укоризненно покачивали головами. «Не иначе, гномья работа! Ни с чем не спутать!» - решила Мьёльфа, - «Правда, откуда бы им тут взяться?» - девушка удивлённо подняла брови.
Тем временем, мало-помалу собирался народ. С окрестных улочек приходили и пожилые горожане, и совсем юные, и молодые, беспечно взявшиеся за руки (экий срам!),  и неженатые, и незамужние, и старики, и старухи, и дети, и даже матери с грудными младенцами. Гнома и сама не заметила, как оказалась зажата между бородатым дедом со здоровенным шрамом посередь лба и беспрестанно пыхтящей тучной горожанкой с охапкой детей под мышками, юбками и за пазухой – так весело они бегали вокруг и так резво прятались за мамкину одёжу от бойких сверстников.
Гнома с опаской огляделась. Деваться некуда: пока толпа не станет чуть реже, не сдвинуться ей отсюда. Меж тем, на помост взобрался глашатай, откашлялся и завопил: «Слушайте! Слушайте! Приказ коннунга! Всем поместным…» - Мьёльфа невольно пропустила мимо ушей витиеватое вступление. Виной тому был малец, старательно и со смаком наступивший ей на ногу. Этот шалопай мало того что нарочно топнул посильнее – будь гномьи нравы чуть свободнее, Мьёльфа непременно отправила бы того в самые драконьи закрома – так ещё и нагло уставился, глядя прямо в глаза и будто бы спрашивая: «И что? Что ты мне сделаешь?» Девушка хотела было цыкнуть на него с досады, да мельком заметила взгляд суровой мамаши и передумала, исподволь показав хитрую комбинацию из пальцев. Малец смутился и раздосадовано отвернулся.
На помосте оказалась уже новая фигура. Сухой молельник без возраста с узким орлиным носом и колючими голубыми глазами. Неожиданно зычным голосом он возопил: «Да будьте здравы, братья и сестры! Да освятит Огниво священное чело каждого из вас!» Толпа притихла, затаив дыхание. Мьёльфу зажали со всех сторон. Она попыталась, было, встать на обе ноги, но услышала возмущённый писк снизу и тут же оставила эту идею. Под ногами ужом пробирался мальчишка лет семи. Гнома вытянула шею. Помост был высоким, голос у молельника – громким, но вкрадчивым, убеждающим исподволь, порабощающим своими бархатными переливами. Как кошка крадётся к норе, ступая мягкими лапами, так и голос этот был мягок, но свёрнут в тугую пружину, готовую вот-вот выстрелить и схватить свою жертву. Молельник продолжал: «Сегодня судом справедливым будем судить троих: одну нечестивицу, уличённую в злом ведовстве, одного прелюбодея и одного маловерного, стоящего среди вас!»
Люди заворожённо глядели в уста заклинателя. Тем временем, толпу прорезала расписная телега с брёвнами. Рядом с весами начали складывать высокий и неожиданно длинный костёр. Напоминал он скорее коридор без крыши, сложенный из двух десятков промасленных да проложенных сухой соломой балок. Вслед телеге, подгоняемые пиками, шли заключённые: истощённая девушка в драном рубище и парень в обносках. Оба брели, опустив головы. Мьёльфа торопливо посторонилась, давая дорогу. Кто-то чувствительно пихнул её в правое плечо:
– Эй! Ты чего тут делаешь?
Девушка обернулась. За спиной стоял Хлыст.
– Да вот… погулять вышла. Нельзя что ли? – гнома насупилась.
– Тебе что дядька Хран сказал? – вполголоса проговорил юноша.
– Э-э…
– Проблем не наживать! Вот что!
– Ну, да, - Мьёльфа пожала плечами, - Да я и не наживу.
– Дайте боги, дайте боги, - Хлыст закатил глаза.
Толпа же вновь сомкнулась и устремила взгляды к помосту. Каким-то чудом Мьёльфа оказалась куда ближе, чем раньше – настолько, что летящая сверху грязь едва не падала ей в лицо.
Первой вывели «ведьму». Когда-то она была вполне миловидной, хоть и щуплой. Сейчас же волосы её спутались в единый колтун, a множество синяков и ссадин не оставило на лице ни кусочка здоровой кожи. Что же творилось под рубищем, заменявшим несчастной одежду, Мьёльфа предпочла не задумываться. Под свист и улюлюканье «ведьму» взвесили: оказалось, самое то для полётов на кочерге. Казнить решили огнём. Вернее, огнепоклонник сказал «испытать». «Правда…», - подумала Мьёльфа, - «…всякому понятно: живым никому из пламенного коридора не выйти». Оно и не удивительно: ещё не хватало, чтобы огнепоклонники в качестве методов казни избирали что-то другое – скажем, закидывание землёй или, и того хуже, воду. Огонь – он и есть огонь. Бесхитростный и не знающий жалости. Добрый друг путешественника и злейший враг погорельца. 
Гнома задумалась: ей не раз приходилось работать в кузнице – случалось ожечься инструментом, да и сам по себе жар не раз опалял лицо и руки. «В настоящей подгорной кузне и не такое бывало!» - посмеивался дедушка Модри, пока Мьёльфа баюкала очередную ранку. К боли она привыкла. Правда, и аккуратности со временем набрала. Да и что греха таить: с некоторых пор мастерство позволяло и вовсе без лишней нужды не подходить к огню, обходясь заготовками – проволочкой да железными листами. Оттого-то и невдомёк было Мьёльфе, почему же эта девица без кровинки в лице будто бы совсем не боится огня. Уж если она – бывалая гнома – пусть и почитает его добрым другом, но относится с должным почтением, почему же эта совершенно чуждая пламени девушка даже не изменилась в лице? Разве только скорбь в глазах чуть посветлела. Да и то вполне могло оказаться лишь игрой воображения!
Молельник всё распалялся: «Признаёшь ли вину свою, нечестивица? Сознаёшься в своём злом ведовстве? Признаёшь ли отречение своё от Огнива священного?» Несчастная молчала. Лишь мелко дрожала под взглядами толпы и чуть поворачивала голову из стороны в сторону. Почему-то Мьёльфе даже не было жаль этой девушки – настолько никчёмной выглядела худосочная фигурка в рубище и настолько восторженным огненный брат.
Вторым вывели прелюбодея. Тот долго раскаивался в похотливых желаниях своих, покуда молельник не возжелал видеть согрешившую с ним. Правда, по толпе мигом прошёлся слух – мол, дама эта столь знатна и благородна, что не к лицу ей публичное покаяние. Что до греха – так мала вина той, что соблазнилась, и велика вина обольстителя. Брат-огнепоклонник ещё повзывал к толпе, погрозил прелюбодею пальцем, но, получив откуда-то снизу увесистый свёрток, возмущённо умолк.
В это время как раз уложили последний сноп сена на загодя подготовленное кострище. Молельник острым взглядом обвёл толпу. Толпа замерла в ожидании. «Есть среди вас…» - вкрадчиво начал он, - «…маловерная. Естеством своим оскорбляет она самоё Огниво. Не бывать во всём Адаманте миру, покуда не сгинет последний из рода их – отрёкшихся от истинного бога», - молельник замер, зорко вглядываясь в толпу. Всё набирающим мощь голосом он продолжил: «Даже твердь земная отвергла их, выплюнув на поверхность. Огниво же опалило глаза их предков…», - молельник взглянул прямо в лицо Мьёльфе, отчего та вздрогнула и заворожённо застыла. Огнепоклонник резко выкрикнул: «Ныне же смеет одна из них являться пред очами самого солнцеликого бога! Смеет осквернять сам божий день! Смеет оскорблять самоё Огниво! Снесете ли вы, люди, такое оскорбление? Нам суждено очистить землю от скверны, противной самому богу!» Весь народ почему-то уставился на гному. Девушка в недоумении огляделась. «Вот она! Схватите её!» - молельник ткнул пальцем, и чьи-то сильные руки мигом выволокли Мьёльфу на помост. Гнома ошарашенно огляделась. Толпа гудела. Недавние малолетние соседи подбирали с земли камни поувесистее, a изувеченный дед выкрикнул, потрясая клюкой: «Так их! Уж как мы мразей этих при…» - рёв толпы заглушил голос старика. Где-то вдалеке, выбравшись к самому краю площади и скользнув в одну из множества подворотен, во все лопатки улепётывал Хлыст.
Молельник склонился к гноме. «Примешь ли ты Огниво в своё сердце, дитя?» - ласково спросил он. Мьёльфа недоумённо уставилась на него и с ужасом прочитала в фанатичных глазах приговор. «Дык она ж немая!» - донеслось откуда-то снизу. Толпа прыснула. Гнома обернулась на голос, но так и не нашла глазами обидчика. «Что ж, воля твоя!» - жёстко сказал молельник и, выпрямившись, обратился к людям: «Трое пройдут испытание огнём! И пусть Огниво священное рассудит, кто из них истинно виновен!» Мьёльфа, всё ещё не веря своим ушам, взглянула на товарищей по несчастью. Те сокрушённо молчали. Девушка посмотрела на свои всё ещё свободные руки, с надеждой огляделась в поисках пути к бегству, но, напоровшись на бесстрастные глаза стражника и на его не менее бесстрастную пику, осознала: «Дороги нет».
Огонь занялся быстро. Сухая солома вспыхнула в один миг, промасленные доски вторили треском и скрипом. Первым через пылающий коридор предстояло пройти мужчине. То ли увесистый куль поспособствовал такой милости: покуда пламя ещё не разгорелось, можно пробежать, пройти, проползти огненный коридор, ступая по не слишком раскалившимся углям (подумала Мьёльфа), a то ли просто глянулась смазливая мордашка кому-то из огнепоклонников. Огонь же набирал силу. Несчастный рыдал и бился, корчась в истерике, покуда храмовники не схватили его за лопатки и не швырнули в огненный коридор. В наступившей тишине молнией сверкнул дикий, нечеловеческий вопль – вопль боли, отчаяния, вопль смерти. Между ладно сколоченных брёвен на мгновение показалась рука. Пальцы в тщетной мольбе простёрлись в сторону толпы, кожа вспучилась. Пару мгновений спустя вновь стало тихо. К аромату дерева примешался запах горелой шерсти, a затем и мяса. Толпа ликующе взревела. Пламя, будто подстёгнутое её воплем, поднялось выше. Настала очередь Мьёльфы.
На негнущихся ногах девушка подошла к входу в огненный коридор. За стеной пламени ничего не было видно. Разве что, изредка глаз различал почерневший труп, лежащий в алеющих угольях. Стражник уже хотел хорошенько пихнуть гному в спину, когда зычный голос разнёсся над площадью. «Остановитесь!» - приказал он. Все – даже молельник – замерли, обернувшись в сторону говорившего. Мьёльфа не сразу узнала его. Сквозь толпу, раздвигая людей плечом, шёл… Зренко. За ним, пуще того расширяя проход, двигались и другие торговцы – из тех, кого Мьёльфа по имени-то не знала, но в лицо помнила. Среди ни был и Хлыст. В руках у него почему-то посвёркивало длинное изогнутое лезвие.
– Что ж ты, брат Фухсе, праведников в огонь швыряешь? – зычно произнёс Зренко.
Огнепоклонник гневно зарделся и, чуток поискав ответ, пролаял:
– О ком это ты?
– Да вот об этой, что ростом тебе едва не по пояс, - серьёзно заявил торговец. Мьёльфа обиженно глянула на него: и вовсе нет! Взрослому мужу почти что по грудь! Тот, уловив её взгляд, на миг ухмыльнулся в седеющий ус.
– С чего б этакому паскудству быть чистым? – гневно спросил давешний дед.
– A ты молчи, старик, покуда жизнь дорога, - резко ответил Зренко, - Я с братом Фухсе толкую!
Тот, тем временем, вновь нацепил благостную личину и елейным голосом проговорил:
– Коли праведна она, пусть пройдёт испытание огнём. Бог ей судия.
– A с каких это пор, - Зренко зло прищурился, - Богов стали тревожить, по неразумию своему не разобравшись в деле? A? Ежели кто заведомо праведен, не оскорбится ли Огниво, что такового на суд ему отдали?
Мьёльфа недоумённо посмотрела на Зренко. Тот, на сей раз, на взгляд не ответил. Толпа одобрительно заворчала.
– Чем докажешь? – оглядев площадь, просто спросил брат Фухсе.
– A вот чем! – торжествующе воскликнул торговец, - Про костохрустов, надеюсь, все слышали? – он гневно посмотрел по сторонам – попробуй только замотай головой! Уж я тебя!
– Вот и мы слышали! – продолжил Зренко, плечом махнув на товарищей, - Да и повидали. И вот что скажу я, a други мои не дадут соврать: кабы не эта гнома, быть бы нам растерзанными этими бестиями!
– Ты лжёшь! – воскликнул огнепоклонник.
– Ни капли, - отрезал Зренко, - A чтобы тебе лучше верилось, припомни-ка кое-какие пещеры близ Норьгорода да хорошенько поразмысли, - в голосе торговца послышалась явная угроза.
Брат Фухсе мигом сник и, пару мгновений спустя, промолвил:
– Можешь идти.
Гнома не поняла.
– Иди же! – прикрикнул он, и Мьёльфа сама не заметила, как оказалась уже за пределами площади, под руки уволакиваемая торговцами.

***
В корчме пахло наваристыми щами и хлебом с пряностями. Только вот Мьёльфе было не до еды: битый час её распекали за дневное происшествие. Ладно, Хран – поорал да успокоился, но вот этот зловредный Зренко всё никак не унимался. Гнома уж и сама всё пережила: повыветрился из головы даже животный ужас, охвативший её днём, a этот торгаш всё никак не мог успокоиться. Ещё и Хлыст подливал масла в огонь: стоило гноме прошмыгнуть мимо, как тут же вслед неслось что-то обидное. Мьёльфа и рада бы виду не показывать – да не привыкла к такому обращению. Наконец, когда вечером она уселась в общей зале с тарелкой супа, Зренко – лиса лисицей – подсел напротив и, по обыкновению своему, хитро сощурясь, молвил:
– Стал быть так, гнома! С завтрема будешь плату свою отрабатывать.
Мьёльфа вопросительно подняла брови.
– Да-да, покуда ты там у костерка грелась, мы тут деньгу ворочали. Прикупили кое-каких каменьев на пробу. С тебя оценка. Справедливую цену каждому камню поставь – там и порешим, брать али нет. Да смотри, веди запись – и чтоб ни одного паршивого голыша в карман, ясно?
Гнома кивнула, a после чуть смущенно спросила:
– Как писать-то? Значками там или гномьими рунами?
– Чего?! – Зренко аж поперхнулся.
Мьёльфа смутилась ещё больше и вконец умолкла.
– Ты эт что? Неграмотная что ль?
Девушка крепко задумалась. Нет, говорила-то она на норьландском наречии бойко – спасибо тятьке: частенько брал с собой на приграничные заработки, но вот писать… писать никогда нужды не было: для себя и гномьи руны годятся, a человечьи письмена выводить и не с руки учиться было.
– Эй! – окликнул Зренко, - Ты что, уснула что ли? Писать, говорю, умеешь?
Мьёльфа качнула головой.
– Ну, дела… Значится, вот что! Сча мигом научим. Ты девка сметливая – глядишь, до утра сподобимся.
Мьёльфа с тоской посмотрела на суп.
– Да ты ешь-ешь, не отвлекайся. Я пока эт, пойду принесу кой-чего, - с этими словами торговец поднялся и ушёл к себе в комнату. A Мьёльфа… ну, она-то и впрямь сметливая девка: мигом со щами расправилась, покуда не отвлекли ещё какой работёнкой.

***
До утра, действительно, сподобились. Сподобились, в общем-то, раньше. В руки Мьёльфе попали и обрезки коры, и кусок сырой глины и даже небольшой кусок дорогого пергамента. Впрочем, девушка подозревала, что те тонкие листы желтоватого цвета, что Зренко бережно хранил в специальной шкатулке, обошлись торговцу ещё дороже.
Сон не шёл. Шли буквы. Много-много букв. И слова. Норьландские письмена были бы проще гномьих, кабы не хитрые сочленения между ними. A ещё эти правила! На правила Зренко сразу махнул рукой – мол, пиши, как знаешь, некогда чистописанием заниматься, но девушка не унималась: если уж писать, то писать хорошо. Письмо – это вам не блинчики по воде пускать: тут одной сноровки мало, нужно хорошенько поработать головой.
Наконец, расправившись с последней строчкой, гнома под одобрительный храп своего наставника встала и потихоньку пошла в свою комнату. До рассвета оставалась ещё пара часов. Уже почти добравшись до своей комнатёнки, Мьёльфа мельком взглянула в окно. Взглянула – и остолбенела. Не поверив своим глазам, девушка подошла ближе и приникла к раме. По улице еле волокла ноги та несчастная с площади, обречённая сойти в пламя вслед за Мьёльфой. Она шла абсолютно нагая – огонь не сохранил на ней одежды. На теле не было живого места: ссадины и синяки испещрили некогда белую кожу. «Неужто не прибрала тебя милосердная Вдова-Коса в свой цветник?»- подумала гнома, как вдруг ту же картину заметила хозяйка корчмы, по долгу службы бдевшая вместе с припозднившимися гостями. Она вскрикнула, схватила что-то в прихожей и выбежала на улицу, подлетела к несчастной и накинула ей на плечи покрывало, под руки уводя в тепло. «Да что ж это делается…», - приговаривала хозяйка – милая женщина лет сорока, - «Чтобы невинного человека нагишом по улице отправить! Совсем брат Фухсе распоясался! А ты что стоишь, рот разинула?» - прикрикнула она на высунувшуюся было заспанную служанку, - «Вина с пряностями, да поживее!»
Мьёльфа так и застыла, глядя на всё это. Нет, страшно не было: девушка перед ней сидела совершенно точно живая, но только вот… Только вот откуда ей было знать, что такое правда возможно? Что невинный выйдет живым из пламени? Лишь завтра торговец расскажет ей об этом, завтра же посмеётся да по обыкновению своему подкрутит ус, повествуя об очередном хитреце, вздумавшем попросить себе мокрое одеяло перед испытанием, да так и задохнувшемся, не найдя пути в пламени… всё это будет завтра. Сейчас же гнома стояла и глядела в стеклянные глаза выжившей. В её мёртвые глаза. И… и не знала, что делать. Та бездумно смотрела на Мьёльфу, лицо её не выражало абсолютно ничего. От этого становилось ещё страшнее, a где-то там, на задворках сознания, поселился стыд – стыд за то, что вот она, гнома, всё ещё радуется жизни, глядя в эти застывшие синие колодцы.