Моя няня

                Моя няня.

 Как это ни странно, но я помню себя и родных совсем еще маленькой. Нас с братом-близнецом любили все и баловали непомерно. Мы росли с ним, составляя какое-то отграниченное от всех сообщество. Были только он и я, а все остальные рядом с нами. А рядом была забота.
Мама, почти что сразу вышла на работу после родов и вынуждена была нанять за какие-то чисто символические деньги и за стол няню.
    И  я благодарю Господа за эту добрую женщину и хочу рассказать о ней, ибо ее доброта, простота и мудрость являются для меня олицетворением православной души русского человека, и может быть, без ее маленьких глаз на морщинистом личике я не вполне состоялась бы, как личность. Мы звали ее - тетей Машей.
Тетя Маша жила в нашей семье несколько лет, и мы все любили ее, как родную. Была она маленькой, смуглой и робкой. Черные густые волосы ее поседели прядками. Кожа на грубоватом, морщинистом лице и на руках  была всегда с отливом бронзы. Помню кисти натруженных  рук. Они были непропорционально большими. Суставы на пальцах припухшие. Пальчики с трудом сгибались и с трудом удерживали предметы. Она прихрамывала. И я уверена сегодня, что, оставаясь одна, она стонала от болей в суставах, но окружающие об этом не знали, потому что она никогда не жаловалась. Работала она в молодые годы, как и все деревенские женщины в колхозе. А там – куда пошлют: на ферму, в лес, в поле, зарабатывая при этом пресловутые «трудодни», то есть галочку в журнале учета.  Помню, пенсия ее в шестидесятых годах  была равна шестнадцати  рублям. Буханка хлеба в те годы стоила двадцать копеек.
Когда мы подросли, она вернулась в свой домик в лесной деревеньке, которая ютилась на берегу маленького озерца-ламбушки. Ламбушку  эту всегда помню спокойной. Здесь негде было разгуляться волне. В нее стекали ручейки с болот, и потому вода была темна. Темными были также сытые окуни, которые водились там.
На берегу вольготно расположились, построенные давно уже крепкие, высокие, бревенчатые избы. За избами, отвоеванные у леса, раскинулись поля. И эти поля очень ценились в старину, потому что люди знали, как трудно корчевать лес, и что нигде кроме как на своих полях, выращенного хлеба и картошки получить было нельзя. Люди жили трудно и бедно. Мне всегда фраза «человек любит трудиться» казалась абсурдной. В большинстве случаев человек вынужден трудиться, ибо нет другого  способа для существования. И эта необходимость вела к привычке. Конечно, неоспорим тот факт, что есть у человека и любимое дело, которому он посвящает всего себя, а это уже Богом данный дар.
Моя дорогая няня всю свою жизнь трудилась, трудилась, уже не ожидая от государства и людей богатые милости.  Весна, лето, осень – были полны забот. Тут и огород, и сенокос, и сбор грибов и ягод, коими полон был лес, шумевший  сразу за полями. Тетя  Маша собирала больными ручками своими первые ягоды в лукошко и направлялась к нам. В тот момент, когда мы заглядывали в лукошко, губы ее расплывались в блаженной улыбке, а глаза светились счастьем. Она была довольна тем, что могла нас хоть чем- то порадовать, хоть этой малостью отблагодарить нас за ту любовь, которую мы питали к ней. Она не ведала того, что сама была для нас радостью. И каждый раз я, с восторгом встречавшая ее, трогая ее, спрашивала: «Ночевать останешься?» Если она с улыбкой кивала, я, обняв ее от восторга, оставляла ее на время, пока она напьется чаю, наговориться с мамой. И весь остальной вечер она проводила со мной, беспрерывно о чем- то рассказывая. То были рассказы о старине, о людях, с которыми свел ее Господь. Она любила лес, травы, озеро, рассветы, закаты, животных. Она любила свою деревеньку, любила в ней тишину.
 День Петра и Павла был престольным праздником у них. Перед праздником мы с мамой приезжали к ней и проводили в доме генеральную уборку. А она, потерянная в этом хаосе, как всегда улыбалась. В праздник мы – дети иногда оставались у нее ночевать. И я помню раннее утро в тихой деревне, пение птиц в лесу, еще неяркий, красноватый, солнечный свет в окне, и осторожные тети Машины шаги. Она мыла чашки, небрежно оставленные нами поздно ночью – после рыбалки. И чашки издавали в ее руках какой-то отчетливый звук особой чистоты. И мне было приятно оттого, что это я перед праздником вычистила чашки, и оттого, что я в гостях у тети Маши, и оттого, что утро такое красивое, что  Тетя Маша печет вкусную ватрушку, что можно просто поваляться в постели в покойном счастье.
Тетя Маша считала себя – маленькую, сухонькую, неграмотную, больную самым маленьким человеком, не признавая за собой высоты своей духовной. Для нее был величиной  каждый мало-мальски грамотный человек. Ну а моих родителей она почитала за все: за то, что образованы, за то, что занимаются своими и чужими детьми, за доброту, за помощь. Тетя Маша не понимала того, что сама высока своей любовью к людям, смиренностью и простотой. Но была в ней и гордость лесной жительницы. Она не понимала, как можно перед кем-то лебезить. В лесу деревьям не  надо было угождать, им только нужно поклониться в благодарности, да прощенья попросить. Так же она относилась и к людям.
Слова о Господе плыли с ее уст боязливо. Только Его страшилась она. Никакие государственные перевороты не поколебали в ней Веру. Она говорила нам о Божьей любви, о Божьей благодати, о Божьей каре за грехи, сама по-видимому все познавшая. Какие у нее-то грехи были? Были, как у всякого смертного человека. Но об этом знал лишь Господь, да она.
Когда она совсем состарилась, мы помогали ей во всем. Но пришло время  и мы  оставили родительский дом в поисках неведомых дорог и новых людей. А она теряла силу. Мама с папой не оставили ее одну. Зимой она жила у них в доме – спокойная и тихая. Но на лето уезжала неизменно к себе – поближе к лесу.
В последнюю зиму она заупрямилась и осталась в своем доме. Мама часто к ней ездила, привозила продукты, помогала по хозяйству. Однажды в сумерках, почему-то тетя Маша вышла из дому, пробираясь по узкой тропинке, оступилась, упала в глубокий сугроб, из которого выбраться сама уже не смогла. Она кричала, что есть мочи, но старушки-соседки не услышали ее. Только утром нашли они ее, промерзшую до костей, позвонили маме. Мама увезла ее в больницу, где металась она в забытьи, зовя нас всех по именам, даже в тяжелом состоянии не забывая. В последнее утро она ждала маму, придя в сознание. А когда мама пришла, отошла к Господу.
И я не забыла свою дорогую тетю Машу, вот уже с 1980 года поминая ее в ежедневных утренних молитвах и в храмах. Могу теперь с уверенностью сказать, что воспоминания о ней наполнены такой же теплотой, как и много лет назад. И такую  любовь, и  память может оставить только человек душой богатый, и не скупившийся дарить свое богатство людям. Думаю, люди такие посланы Богом для какой-то определенной миссии. Одни несут слово Божие людям, другие дарят любовь, не ожидая ответа.