Николай I и поручик М. Ю. Лермонтов, или Как поссо

Николай I  и поручик М.Ю. Лермонтов,
или Как поссорился Николай Павлович с  Михаилом Юрьевичем

Это то, чего никогда не было, но зато всегда есть
Гай Саллюстий Крисп.
Грубые факты губят красивые теории
Гексли

          Доктор юридических наук, криминалист и терроролог, специалист в области национальной безопасности Н.Д. Литвинов в статье «Николай I и поручик М.Ю. Лермонтов» (Мир политики и социологии, 2016, № 9, с. 45-56) озаботился  причинами «острой неприязни» мстительного императора к строптивому поэту, которые-де и привели к его убийству. Эти важные обстоятельства автор упустил из виду в своей «монографии» «М.Ю. Лермонтов. Величие и трагедия» (Воронеж, 2014 - 485с.).
       В нынешних маргинальных опусах о жизни и гибели поэта в ходу  давнишняя версия, еще времен советского лермонтоведения, что у могущественного и злопамятного императора не было иных дел, как изощренно изводить Лермонтова. Царь настолько проникся «острой неприязнью» к поручику, что «ликвидировал» его после хитроумной и многосложной «спецоперации» (термины из террорлогии), с участием бездны лиц, начиная с начальника  его «спецслужбы» - читай, Шефа жандармов и начальника III Отделения собственной Е.И.В. канцелярии графа А.Х. Бенкендофа - и кончая тупым «орудием Провидения» наемным «киллером» Н.С. Мартыновым. Однако Николай I мог бы разделаться с беспокойным поэтом куда проще и «благопристойнее»: скажем, приказать послать его на Кавказе в жаркое сражение против горцев или отправить в экспедицию на Черноморское побережье, где вскоре  поэт отдал бы Богу душу от малярийной лихорадки, как в 1839г. декабрист поэт А.И Одоевский, многие офицеры и сотни рядовых. Еще известный кавказский генерал А.П. Ермолов говаривал про войну с горцами: «…там есть такие дела, что можно послать, да вынувши часы считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы закон¬ным порядком».
      Автор – террорлог и мыслит суровыми категориями «спецопераций», а потому ему всюду мерещатся коварные заговоры императора и прочих «темных сил» против Лермонтова. Между тем, его «красивая» теория  о причастности Николая I к убийству поэта губит один «грубый» факт: император узнает о пребывании поэта в Пятигорске и его дуэли с Мартыновым лишь 1 августа, из рапорта коменданта города полковника В.И. Ильяшенкова и донесения подполковника Корпуса жандармов А.Н. Кушинникова, т.е. спустя две недели после гибели поэта…
        Автор, как юрист,  разделил «возможные царские мотивы необходимости ликвидации Лермонтова» на три категории: «политические, личные и литературно-мировоззренческие». «Естественно, - пишет он, - у царя могли быть и несколько мотивов ликвидации Лермонтова».

1.
 
        У автора первая «мотивация ликвидации» поэта, как следствие «острой неприязни» императора к Лермонтову – политическая. Возникает после гибели Пушкина и стихотворения «Смерть поэта», где дерзкий  корнет «…не только не увидел в царе человека, выступающего от имени Бога», но прямо таки  «призвал к Богу наказать развратившуюся элиту Российской империи». И, - о, ужас! – «одновременно пригрозил (!) и царю, и всей его «опоре трона», грозным судом Высших сил».
         Правда, после ареста Лермонтов изрядно испугался, и когда ему приказали назвать распространителей стихотворения и пригрозили отдать в солдаты, он вспомнил  бабушку, которая  этого бы не перенесла, и выдал своего приятеля С.А. Раевского, отправленного в  наказание служить на север в Олонецкую губернию. 
       Само собой, что «светская элита империи собственноручно вырастила и взлелеяла убийцу Пушкина». Плюс к тому, император «приложил руку» к «закреплению гомосексуальной связи поручика Дантеса и барона Луи Геккерена (!)». 
       Начальники Жоржа Дантеса, начиная с командира лейб-гвардии Кавалергардского полка, высказывали по команде свое мнение, как его наказать, и эти определения  наконец добрались до таинственного «Старшего войскового начальника (?!) Генерал-аудиториат А.И. Ноинского», который «изменил санкции» и 17 марта 1837г., как пишет автор, «утвердил приговор». А днем позже император  «утвердил» доклад Ноинского.
        Итак, выясняется, что автор ничтоже сумняшеся пишет о военно-судном деле, которого не знает. Иначе бы он не говорил, что А.И. Ноинский единолично «утверждает приговор», а потом его «приговор» зачем-то утверждает император. Давайте разберемся с этой мешаниной домыслов.  Во-первых, автор не потрудился хотя бы заглянуть в Адрес-календарь Российской империи, скажем, за 1836г. (с. 157), где значится подлинная, а не мифическая, должность Адама Ивановича Ноинского -  «генерал-аудитор Аудиторского департамента Генерал-аудиториата». Во-вторых, А.И. Ноинский значится последним из девяти членов коллегиального (!) генерал-аудиториата, подписавших 17 марта 1837г. всего лишь определение «По военно-судному делу о поручике бароне де Геккерне и инженер-подполковнике Данзасе». А первым в этом списке стоит председатель генерал-аудиториата  генерал от инфантерии князь Шаховской. Свое заключение генерал-аудиториат представил как всеподданнейший доклад на Высочайшую конфирмацию, и император собственноручно написал 18 марта 1837г.: «Быть по сему, но рядового Геккерна, как не русско-подданного выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские  патенты». А.И. Ноинский, как младший в генерал-аудиториате, подписал отношения к командующему Отдельным Гвардейским корпусом и Дежурному генералу Главного штаба Е.И.В. с изложением Высочайшей конфирмации по делу о дуэли. А еще скрепил рапорт военного министра графа Чернышева в Сенат с изложением  сути дела и упомянутой конфирмации монарха .
      И все же автор усомнился в том, что  стихотворение «Смерть поэта» «могло сформировать у императора мотив наказания Лермонтова, вплоть до убийства». Ведь «в противном случае «он не вернул бы Лермонтова с Кавказа, а оставил бы его там «на убой». И вообще «документального подтверждения политическая версия мотива убийства Лермонтова не имеет». Попутно заметим, что Лермонтов всецело был обязан Шефу жандармов графу А.Х. Бенкендорфу за свое прощение и возвращение в гвардию. Свойственник поэта, адъютант великого князя Михаила Павловича писал жене: «…граф Бенкендорф …просил доложить Государю, что прощение этого молодого человека он примет за личную себе награду».
      Автор не замечает, как сам себе противоречит. В самом деле, вначале Лермонтов у него – едва ли не карбонарий, который грозит царю и «всей опоре трона». Спрашивается, эти угрозы – всего-навсего, пылкие поэтические гиперболы, или политическая демонстрация? Если это невинные вирши, то почему тогда император получает экземпляр стихов с надписью: «Воззвание к революции», и отправляет поэта подальше от столицы.

2.

       Если первая причина «острой неприязни» императора к поэту и «мотивация его ликвидации» –  унылая политика (Лермонтов против растленного царского двора и его окружения) и для читателя совсем неинтересная, то вторая «мотивация», как выяснил автор,  куда более важная и увлекательная – личная, «связанная с интересами семьи самодержца».
       А случилось, рассказывает автор, вот что. «В ночь с 1 на 2 января 1840 г. Лермонтов присутствовал на новогоднем бал-маскараде в Дворянском собрании. Здесь собралась высшая элита империи. В числе участников новогоднего бала были Николай I, руководитель спецслужбы А. Бенкендорф, члены царской семьи».
       Две дочери царя в масках «зацепляют» поручика Лермонтова, тот лихо подхватывает одну из них под руку и нагло прохаживается с ней по залу, рассказывает девице эротическую историю из жизни поручика Ржевского и в конце  вопрошает: «Отдаться не интересуетесь». А таинственная незнакомка, которую поэт, разумеется узнал,  -  старшая и любимая дочь императора, великая княгиня Мария Николаевна, и ««телесное с ней соприкосновение было неслыханной дерзостью» со стороны поручика, который. Маски -  Мария Николаевна и ее сестрица Ольга - «побоявшись, что гусар целоваться полезет, или за груди девичьи дочери царской лапать начнет, …быстро сделали ноги».
         Само собой, царь, начальник «спецслужбы» и бдительный великий князь Михаил Павлович, следивший на балах за поведением гвардейских офицеров, видели это неслыханное безобразие!  Об этом шептались в столичных салонах и гостиных! Наслышаны и все «отцы-командиры». Вы думаете кто-нибудь из них  возмутился, осудил  дерзкого поручика, которому император пожаловал этот чин 6 декабря 1839г. Отнюдь! В «узком кругу» они «поржали по поводу домогательства поручика к царской дочери», вспомнили свою забубённую молодость, рассказали эротический анекдот про поручика Ржевского и пожалели,  «что поручик не довел дело до конца» сами понимаете какого… «А ведь какая вышла бы польза для всего офицерства гвардии», - восклицает автор! Император мог бы  всем повысить жалованье!   
        Вы думаете Мария Николаевна оскорбилась. Нисколько! Домогательство поэта «послужило для последней некоторым развлечением в повседневной монотонной жизни Зимнего дворца».
       Еще Гексли говаривал: «Ничто так не возбуждает фантазию, как отсутствие фактов». Сюжет о мифическом  происшествии на маскараде придумал в 1891 г. «увлекаюшийся и увлекающий других», как прозвали его современники, первый биограф поэта П.А. Висковатов, который, в духе своего времени, фрондировал против тогдашней власти и поэтому изыскивал происки и заговоры Николая I против Лермонтова, не глушался править сочинения поэта, ничтоже сумняшеся придумывал факты для доказательств собственных фантазий и выдал поддельный список лермонтовского «Демона» за последнюю редакцию поэмы.
       Еще давным-давно, 55 лет назад (!), Э.Г. Герштейн разобралась с этим анекдотическим пассажем на «бале-маскараде». Так вот, Лермонтов ну никак не мог прилюдно «лапать» Марию Николаевну «за груди девичьи». Некостюмированный бал в Дворянском собрании был 30 декабря 1839г. А первый маскарад в этом собрании  – 9 января 1840г. Маскарад с 1 на 2 января 1840г.  был в Большом театре.
       И на бале 30 декабря в Дворянском собрании и на маскараде с 1 на 2 января в Большом театре не было императрицы и дочерей. Императрица болела. Мария Николаевна обвенчалась с герцогом Лейхтенбергским 2 июля 1839 г в наспех отстроенном после пожара Зимнем дворце, и в декабре была уже на седьмом месяце беременности, а 28 марта 1840 г. родила дочь. Семнадцатилетняя Ольга Николаевна болела, к тому же находилась еще под строгим надзором воспитательниц и никто не позволил бы ей «зацеплять» мужчин на публичном балу или в маскараде .
      30 декабря 1839г. на некостюмированном балу в Дворянском собрании  присутствовали император, командир Отдельного Гвардейского корпуса и главный начальник Лермонтова великий князь Михаил Павлович, Наследник Александр Николаевич и герцог Лейхтенбергский.
       Император был на новогоднем балу 30 декабря в Дворянском собрании (на котором побывал и Лермонтов), как то записал в  гардеробном журнале его малограмотный камердинер: «…Вечеру после сабрании*) изволил одеваться: 1-й Преображенский мундир лацкан закрыти, изволил ехать на бал в Дворянской собрании»  (ГАРФ, ф. 728, оп. 1, № 1743. ч. V, л. 92).  *) «сабрании» - это в семейном кругу. В гардеробном журнале Наследника камердинер отметил 30 декабря 1839г.: «…Вечером был в собрании императрицы. После Собрания поехал на бал дворянского собрания – 11 ;.; возвратился – 2 ч. 20 мин; лег почевать – 2 ч. 50 мин» (ГАРФ, ф. 728, оп. 1, № 1552 а. Гардеробный журнал Наследника Алек-сандра Николаевича, 1839-1843гг.).
       Император встретил Новый 1840 год в семейном кругу (в собрании). В гардеробном  журнале за 31 декабря камердинер записал: «…Поутру шли пешком. Изволили одеваться в конногвардейском 2-м  сертуке у обеде изволили быть в конногвардейском 2-м зеленом виц мундире и триковый ритузи. К выезду и после обеденного стола изволили быть в конногвардейском 2-м же сертуке, к обеденному столу и вечеру у сабрании изволили быть в старом сертуке» (ГАРФ, ф. 728, оп. 1, № 1743. ч. V, л. 92об-93). В гардеробном журнале Наследника  за 31 декабря камердинер отметил: «…В Собрании был вечером - 9 час. Возвратился из Собрания  - 12го ; часа. Лег почивать 1го  50мин» (ГАРФ, ф. 728, оп. 1, № 1552 а. Гардеробный журнал Наследника Александра Николаевича, 1839-1843гг.).
      На маскарад в Большой театр в ночь с 1 на 2 января, император отправился с Наследником  как то видно из записи камердинера в гардеробном журнале: «Его Императорской Величества изволил одеваться: Поутру в Церковному выходу 2-й Казачей Генеральской Кафтан в ленте, и в Шарфе. К обеденому столу изволил быть в старом сертуке и к Вечеру в том же. После вечерни собрании изволил одеваться: 2-й Преображенский мундир, Лацкена на Лицо и одевал Томино), изволил  ехать в Большой Театр в Маскерат» (ГАРФ, ф. 728, оп 1, № 1743, ч. VI, л. 2). «Томино» - маскарадное домино. В гардеробном журнале Наследника помечено: «… вечером был Собрании затем уехал в маскарад в большом Театре» (ГАРФ, ф. 728, оп. 1, № 1552 а. Гардеробный журнал Наследника Александра Николаевича, 1839-1843гг.).
       Где и с кем Лермонтов  отметил новый 1840 год, мы доподлинно не знаем, поскольку документов и свидетельств современников не найдено. Понятно, что в этом случае открывается широчайший простор для всевозможных умозрительных фантасмагорических ломыслов и спекуляций. Теоретически поэт мог побывать на маскараде в Большом театре в ночь с 1 на 2 января.  Или посетил 1 января бал во французском посольстве, где ему, будто бы, не понравилась светская публика, и он написал гневное стихотворение «Как часто, пестрою толпою окружен…», о котором мы будем говорить чуть ниже.
       Итак, главный персонаж новогоднего водевиля автора – великая княгина Мария Николаевна – на авансцене отсутствует. Но автор этого не ведает и «с учетом острой ненависти» царя-батюшки к Лермонтову, история на мифическом маскараде с 1 на 2 января в «Дворянском собрании» получает у него сенсационное продолжение: «Поручик И.Ю. Лермонтов соблазнил царскую дочь! Именно поэтому она на виду у всех берет его под руку, - это был «душевный порыв «красной девицы». Как тут не воскликнуть: Остановись мгновенье, ты прекрасно! Не будем пока разочаровывать автора, а посмотрим, какие речи он поведет дальше.
       Попудно автор пояснил, что Лермонтов не мещанин во дворянстве, а «довольно таки тесно соприкасался с Правящим домом Романовых. Он входил в состав высшей дворянской элиты России».
       Таким образом, Лермонтов  тискает царскую дочь за «груди девичьи» в Зимнем дворце и Царском селе, где стоит его Гусарский полк, императрица умиляется ее счастью, а император в Высочайших приказах «поощряет поэта». А «за что поощрял про только царь знает».
        «А теперь внимание!» – восклицает автор. И начинает перечислять  «поощрения»: 6 мая,  9 мая, 12 июня, 13 июня 14 июня и 21 октября 1939г. Это значит, объясняет автор, «что корнета  Лермонтова поощрял лично царь». И  тут же задает себе вопросы: «Откуда такая любовь царя к корнету? За что лично поощрял корнета Лермонтова? Корнет не успевал на лошадь гусарскую взобраться, как тут же следдовал царское поощрение».«Так кто же обращался к царю с просьбами лично поощрить Лермонтова?»
       Разумеется, автор знает ответы на все вопросы: -  за поэта просили «собственная жена  императора и одна из собственных дочерей великие княгини Марии Николаевны или Ольга Николаевна».  Ведь «в это время, – подчеркивает автор, - корнет Лермонтов был любовником одной из царских дочерей. А конкретно Великой княгини Марии Николаевны». В Царском селе поручик «знакомил царскую дочь с особенностями гусарской жизни». Догадываемся, что  «знакомство» происходило на конюшне… «После каждой встречи счастливая царевна бабочкой порхала по Зимнему дворцу и восторженно рассказывалав састре и маме, как хорош был корнет. А какой он охальник! А какие он стишки рассказывал». «Напомним, - говорит автор, - что со времен военного училища Лермонтовы был известен как эротический поэт, писавший сексуальные вирши». Само собой, поэт читал царевне свою барковщину на сеновале…
      Папенька-император и маменька–императрица таяли от восторга и, видимо, уже прочили в мужья старшей дочери  «охальника» - поручика, который, как-никак, «входил в состав высшей дворянской элиты России». «Утром за завтраком жена и дочери наседали на императора, чтобы он поощрил корнета. Так и появлялись непонятно окуда «высочайшие поощрения». А великий князь Михаил Александрович (sic) командир Отдельного Гвардейского корпуса, в Лермонтове души не чаял. «А князь – пояснил автор, - это сын бывшего царя Александра I»…
       И вся эта пастораль разлетелась в пух и прах после новогоднего бала-маскарада. И не по вине Марии Николаевны. «Судя по всему, - пишет автор, - офицер перестал интересоваться царевной. И она на балу, на виду всех, сама подошло к нему. Заглянула в бесстыжте глаза поручика». Знала бы царь-девица как Лермонтов с другими женщинами обращался, так не удивлялась бы и не укоряла бесстыжего поэта…
       Однако сексуальные вирши-виршами, но могут быть и дети!  28 марта 1840г. у великой княгиня Мария Николаевны рождается дочь, и, как тут не верти, автору надобно признать - это ребенок великого поэта!
        После всего, что учудил поэт, как не понять справедливое возмущение императора: «Сначала увлекся царевной Машей. Царь вначала благодарит его за это царскими указами, поощрения объявлял. А когда гусар «оставил деву, как Ариадну, преданную гневу, за ним гонялись Маша, и царь». «Может, поэтому царь так свирепо относился к поручику»? – вопрошает автор. Само собой, скажет читатель так ведь есть же за что! Император его пооощрял, поощрял, императрица обожала, а он -«охальник» и стихоплет, дочь соблазнил, обрюхатил и бросил!
      Воскликнем еще раз: Остановись, мгновенье, ты вдвойне прекрасно!

*
       А теперь, читатель,  посмотрим на  «грубые» факты, которые, как говаривал Гексли, «губят красивые теории». Согласитесь, как все заманчиво начиналось – «любовник царской дочери…»! Ну, прямо, как в романе А. Дюма. И чем все обернулось…
      Сначала мы надеялись, что автор просто-напросто развлекается между утомительными учеными изысканиями в национальной безопасности и юридическими экзерсисами, и, как нынче говорят, тролит умственноневинную публику. Ан нет, выясняется, у него всё на полном серьёзе…
      В сочинении автора нам, по совести, больше всего жаль герцога Максимилиана Лейхтенбергского. Ведь этот несчастный рогоносец ну ничегошеньки не ведал, что у него под носом вытворяла его беременная жена с «охальником» поэтом, да еще при попустительстве самого императора (!), который еще недавно  называл герцога «пятым сыном», произвел в генерал-майоры и назначил Шефом Киевского гусарского полка!
      Несколько слов о бедолаге-герцоге. Император Наполеон сделал своего пасынка Евгения де-Богарне (1781-1824) (отца Максимилиана)  вице–королем Италии, и в войну 1812 г. с Россией тот командовал 3-м корпусом французской армии.  После низложения Наполеона в 1814 г., Венский конгресс выплатил Евгению за итальянские владения 5 миллионов франков, но он отдал деньги баварскому королю Максимилиану I, на дочери которого был женат, и взамен получил в собственность ландграфство Лейхтенбергское и княжество Эйхштадское.
      Помолвка Марии и Максимилиана сладилась поспешно, потому что жених сразу же согласился жить и служить в России. Император в  письмах в Варшаву, к наместнику Царства Польского князю Варшавскому графу Паскевичу-Эриванскому  просит «отца-командира» устроить герцогу, племяннику прусского короля, подобающую встречу, тепло отзывается о нем - «добрый малый и мы все его любим» .
      Максимилиан приехал в Петербург 17 октября 1838 г., а 11 ноября император повез показать Москве жениха своей дочери, о чем и было объявлено российским подданным газетой «Северная пчела» в «ливрейном» «Письме Москвича в С.Петербург», сочиненном редактором небезызвестным Фаддем Булгариным.  Мария Николаевна была в восторге от своего жениха и что остается на родине,  как то следует из ее письма 22 июля 1838 г.  В.Е. Жуковскому (великая княжна была любимицей поэта, посвятившего ей стихи, когда её принесли в первый раз в храм и причастили Св. Тайн): «Где Вы теперь? Бог знает. Но где бы Вы ни были, в каком краю или городе, верно вам не так хорошо, как мне: ведь я в Русской земле, святой земле для нас обоих». 19 ноября великая княгиня писала: «…О поздравляйте меня от души. Вы не поверите, как я счастлива!».
       Видеть счастливой любимую старшую дочь, пожелавшую услаждать родительскую старость, было верхом мечтаний императора, о чем свидетельствуют выдержки из его писем к «отцу - командиру» графу Паскевичу-Эриванскому в Варшаву незадолго до бракосочетания  и сразу же после него: «13-го /25 июня. 1839. «…Готовимся к свадьбе дочери. Моим женихом я отменно доволен и, кажется, могу надеяться  счастьем дочери»; 11-го /23 июля 1839. «…По телеграфу я тебя уведомил о благополучно совершившимся бракосочетании дочери; надеюсь на милость Божию, что нам в утешение на старые годы»; 22 декабря 1839.  «…надеюсь, что мы не ошиблись в нем и что надежды утвердить счастье дочери оправдаются».
         Лермонтов был по отцу из рода хоть и древнего, внесенного в  VI-ю, самую почетную,  часть Дворянской родословной книги по Тульской губернии, но бедного и захудалого. Поэта ни разу не приглашали на большие и, так называемые, малые эксклюзивные (это слово уже тогда было в ходу) балы в императорский Аничковый дворец. Такой чести удостаивались избранные офицеры гвардии, все, не в пример косолапому Маёшке,  как на подбор - красавцы и хорошие танцоры. Им выпадала честь танцевать не только с фрейлинами и гостями, но и с царскими дочерями, а иногда,  в знак особой милости, дозволялось пройтись в котильоне или кадрили с императрицей.
          Соученик Лермонтова по Московскому Благородному пансиону поручик лейб-гвардии Преображенского полка Г.П. Самсонов вспоминал: «После произошедшего в Зимнем дворце пожара государь император перенес свою резиденцию в Аничков дворец. Роскошные приемы и балы, украшенные тремя царскими дочерьми, привлекали к нашему двору много иностранных принцев. Получить приглашения на эти балы  составляло верх желания светской молодежи. Для нас военных существовала двоякая форма приглашений: на большие была назначалось по столько-то офицеров от полка, а на малые  - призывались избранные лучшие танцоры, в число которых по временам попадал и я. Аничковые вечера были особенно оживлены участием в них их императорских величеств. Государыня императрица танцевала котильоны и кадрили, а государь император Николай Павлович становился обыкновенно в первой паре гросфатера, и здесь возникало полное непринужденное веселье. … Я иногда имел честь танцевать с великими княжнами, но никогла не удостоился чести быть кавалером ее величества. Один раз, когда я в котильоне что-то напутал, государыня, ударив меня слегка по руке, сказала: «Vous ;tes un  maladroit». Это, впрочем, напоминает случай с одним ординарцем одной высокой особы. Его спрашивают в казармах: - Говорил с тобой его величество? – Как же, - отвечает он: - говорил. Я подавал ему шинель, а он сказал: не так, болван!»
       На такие малые балы приглашали, на зависть поэту, его сослуживцев по полку - двоюродного дядюшку, любимца женщин, А.А. Столыпина и поручика А.Ф. Тирана, которого поэт в отместку немилосердно «тиранил» стишками и насмешками.
      Лермонтов видел Марию Николаевну на обручении 4 декабря 1838 и бракосочетании 2 июля 1839г., когда ее и герцога Лейхтенбергского поздравляли все офицеры гвардии.  И один раз  вблизи,  на свадьбе своего свойственника А.Г. Столыпина с княжной  М.В. Трубецкой, где присутствовало все августейщее семейство, а император и императрица были посаденными отцом и матерью жениха и невеесты.
     Мы уже убедились в необыкновенной легкости мыслей автора, но никак не ожидали  от него такого чистосердечного незнания общедоступных фактов. Высочайшие благоволения (а не поощрения) получали все офицеры гвардейских полков (в частности, лейб-гвардии Гусарского), и, само собой, Лермонтов, за участие в парадах, маневрах, церковных парадах, и смотрах, а вовсе не за любовные шашни с царской дочерью. Если бы автор потрудился хоть раз заглянуть в формулярный список поэта за 1840г., то прочитал бы шаблонную фразу: «За бывшие в Высочайшем присутствии смотры, маневры и ученьи удостоившись получить в числе прочих офицеров Высочайшие благоволения, объявленные в Высочайших приказах...». Далее указаны год,  месяц и число приказов. Высочайшие благоволения у гвардейских офицеров исчислялись десятками. Так, у Лермантова за 1835-1840гг. их набралось 44, а у Мартынова, за 1836-1839гг. почти вдвое меньше - 26. Автор объявил читателю, что Лермонтов, оказывается, был отмечен не только Высочайшими «поощрениями», а еще и таинственными «царскими указами».  Хоть бы  одним глазком  на них взглянуть! Но, увы, они надежно скрыты в спецхране,  куда вхож только автор, а  нам, недостоиным, путь туда заказан…
       Великий князь Михаил Павлович, который временами и «любил», по-своему, «демонического» поэта,  не сын Александра I,  а  его младший брат. Будем считать, что это досадная аберрация…
       Автор обнаружил, «дополнительную причину» личной неприязни императора к Лермонтову -  стихотворение  «Как часто, пестрою толпою окружен…», или «1 января», посвященое «пребыванию поручика на новогоднем бал-маскараде», где  «Лермонтов в очередной раз оскорбил всю элиту». Досталось всем и царским дочерям, которые под масками «прикасались к поручику и заигрывали с ним».
      Тут автор отвлекся от главной идеи своего повествования и явил глубокое познание психологии женщин с «пониженной социальной ответственностью»: «Женщина испытывает эротический трепет при редких прикосновениях к мужчине. Холодные бестрепетные руки это признак городских шлюх, которые часто прикасаются к разным мужчинам, а потому не испытавают перед ним трепета».
      А стихотворение «1 января», считает автор, чудовищно смелое. В самом деле, поэт, неслыханное дело, обозвал «шлюхой дочь царя»!
       Автор вначале искренне поразился своему открытию: «почему это цензура не увидела явной крамолы в таком стихотворении». А потом высказывает плодотворную мысль: «А может быть, уровень демократии и свобода слова в империи были столь велики, что разрешалось говорить правду об аристокартии». Выходит, за «Смерть поэта», где поэт  «уже в первых строках обвиняет свет, придворные круги, ближайшее окружение царя и высшую аристократию» в клевете, император упек его на Кавказ. И вдруг, откуда ни возьмись, такая великая «свобода слова в империи»…
       «Совершенно непонятно, - недоумевает автор в примечании, почему это светскую повесть графа В.А. Соллогуба «Большой свет», написанную по заказу беременной великой княгини Марии Николаевны,  считают «посвящением Лермонтову, а офицера Леонина – прототипом Лермонтова». «Повесть, - пишет он, – вовсе не ответ Лермонтову за стихотворение «1 января». В самом деле: «Кто читал «Большой свет», тот однозначно сделает вывод, что между Леониным нет никакого сходства. В отличие от литературного Леонина, Лермонтов не был бедным человеком. У него были лушие лошади в Петербурге, он спокойно поигрывал в карты большие суммы денег. И, кстати, сам Лермонтов не видел себя в Леонине».
*
     А теперь - «грубые факты». В.А. Соллогуб признался:  Леонин - это Лермонтов. А в повести-пародии вывел его светское значение и амбиции, и этот замысел имел бы успех только при условии, что узнаваемы не только главный герой, но и другие персонажи. Но автор-террорлог с графом категорически несогласен. Оно и понятно - автор по роду своей профессиональной деятельности не знает в чем суть жанра пародии. А применительно к  светской повести В.А. Соллогуба, пародия основана на карикатурном подчеркивании и утрировании личности Лермонтова и его поступков.
      Мария Николаевна  заказала  графу В.А. Соллогубу светскую повесть «Большой свет -  литературный памфлет на Лермонтова, где тот выведен  в образе жалкого и бедного армейского офицера Леонина, который барахтается в «светской тине» (выражение поэта) между былыми провинциальными привязанностями и увлечениями столичного «большого света». Но в итоге остается у разбитого корыта: позабыл свою невесту «ангела» Наденьку,  волочится за ее сестрой графиней Воротынской, мечтает перевестись в гвардию, покататься с английских гор, завести визитные карточки с гербом и золотыми буквами и попасть на придворные балы в Аничково – т.е. весь набор карикатурных унизительных качеств. А кончает тем, что ста¬новится жертвой интриги, от отчаяния хочет стреляться с близким другом, но графиня Воротынская доносит о поединке начальству и Леонина  спроваживают на Кавказ.
       Себя  В.А. Соллогуб вывел в лестном образе вальяжного циника Сафьева, который  дает Леонину уроки светской жизни, ну прямо как гетевский Мефистофель - Фаусту. В Настасье Александровне, бабушке Леонина, легко опознать бабушку поэта Елизавету Алексеевну, а это доказывает, насколько хорошо граф был осведомлен о жизни Лермонтова. Для интриги в повести действует блестящий светский лев князь Щетинин, влюбленный в Наденьку. Князь – хороший приятель Леонина, с которым в развязке повести едва не стреляется на дуэли, потому что обидел друга, когда насмехался вместе с графиней Воротынской над его простотою. Считается, что под личиной князя выведен друг и родственник поэта красавец А.А. Столыпин-Монго, вхожий в Аничковый дворец. На «роль» графини Воротынской прочат графиню Э.К. Мусину-Пушкину (1810-1846), в которую, со слов В.А.Соллогуба, Лермонтов «…страстно был влюблен и…следовал за нею всюду, как тень». А в Наденьке видят Софью Михайловну Виельгорскую, фрейлину императрицы. «Большой свет», будто нарочно, вышел в 1840 г. в мартовском номере журнала «Отечественные записки», когда поэт был арестован за дуэль с Барантом! Само собой, граф, вероятно, постарался, чтобы поэт увидел начало пародии в рукописи, иначе какой смысл было ее писать!
        Мария Николаевна в марте была уже на сносях и обиделась вовсе не за стихотворение «1 января», которое она, наверняка, и не читала.  «Очевидно, - отмечает Э.Г. Герштейн, стихотворение, -  «Как часто, пестрою толпою окружен…» только по инерции связывают с маскарадом… Прежде всего, в стихотворении описан не конкретный бал. Это лирическая медитация, посвященная самаоощущению поэта на публичных балах.  На это указывают такие обороты: «Как часто… когда… И если как-нибудь… удастся мне забыться…  Когда ж, опомнившись, обман я узнаю, и шум… вспугнет мечту мою…». Тут собирательное повторение одинаковой ситуации. …Если обратиться  к стихотворению Лермонтова непредвзято в нем нельзя найти ни одного признака маскарада. Сравним его с двумя произведениями Лермонтова, непосредственно посвященными, маскарадам, - «Из-под таинственной, холодной полумаскки…» и драмой «Маскарад». … Тут «шум музыки и пляски», а в маскарадах не танцуют.  … Даже «пестрая толпа» лермонтовского стихотворения не соответствует цветовой характеристике маскарадных балов».
     По мнению Э. Герштейн, «эта медитация могла быть навеяна балом у Баранта». Напомним, что по одной из версий, Лермонтов, по приглашению французского посла Баранта, якобы появился 1 января 1840г. на его балу, о котором написал стихотворение «1-е января». Когда императору донесли о возмутительном визите гвардейского офицера в посольство недружественной державы, то он страшно прогневался. О присутствии Лермонтов на балу в посольстве никаких аутентичных доказательств, кроме единственного голословного заявления Грегора Моргулиса - автора статьи «Лермонтов и Наполеон», не существует. К тому же, Моргулис утверждал, что бал был 2 января, а в действительности он состоялся 1 января . П.Д. Дурново записал 1 января в дневнике: «…вечером большой бал у французского посла. Много народу и ужасная жара».
      Наследнику очень хотелось попасть на бал к французскому послу, однако, как сообщил 13 января 1840г. вюртемберский посланник Генрих Гогенлоэ-Кирхгоф в депеше своему королю, император возмутился: «Как, великий князь, наследник престола, начнет новый год в доме посланника короля Луи-Филиппа, нет, это уж слишком». И хотя его Императорскому высочеству, удостаивающему своим присутствием почти все балы, весьма хотелось последовать примеру  своего сиятельного дяди, великого князя Михаила, он вынужден был подчиниться недвусмысленному приказу его Императорского величества: часть вечера он провел в семейном кругу, а затекм вместе со своим августейшим родителем появился на мскаоаде в Большом театре». Бал не был «весел и блестящ», как это утверждает Г. Иоргулис. Скорее всего представители высшего света или не посетили бал вообще, узнав о приказе императора, или уехали раньше на новогодний маскарад в Большой театр. Именно так поступил Гогенлоэ: в его депешах есть упоминание и бала у Баранта, и маскарад, на котором был царь .
       Разумеется, Лермонтов-офицер не явился на бал в посольство недружественной державы, где ожидался его строгий начальник командир Отдельного Гвардейского корпуса великий князь Михаил Павлович, и помятуя о запрете императора. Попутно напомним читателю, что в это время отношения между Францией и Россией были из рук вон плохими, о чем все были осведомлены.  Отъезд российского посла Палена в Париж откладывался уже шестой месяц. Положение Баранта-посла с каждым днем ухудшалось, а французский парламент требовал от короля его отозвать, чему монарх всячески противился. Вюртембергский посланник князь Генрих Гогенлоэ-Кирхгоф сообщал в депеше № 3 от 13/25 января 1840г.: «…отсутствие в Париже императорского посла дурно сказывалось на положении господина де Баранта по отношению к его правительству, и в последнее время он стал поговаривать о своих планах путешествия на лето и о том, что он, возможно, больше в С.-Петербург не вернется. Но может случиться и так, что барон де Барнат, сознавая себя фигурой, подходящей для русского двора, надеется подобными разговорами добиться уважения к послу короля французов и улучшить отношения между дворами». Очевидно, что в такой ситуации Барант-отец о кознях против Лермонтова даже не помышлял, поскольку как огня боялся любых осложнений, не дай Бог, дуэли поэта со своим сыном, и отдавал себе отчет в том, чем все это для него может обернутся –  скандальным отзывом из России, как голландского посла Геккерена после гибели Пушкина, и, возможно, крахом дипломатической карьеры .
        По одной из версии Мария Николаевна решила высмеять ухаживание Лермонтова за фрейлиной С.М. Виельгорской (1820-1878), пассией  графа В.А.Соллогуба. Её приняли фрейлиной к императрице 1 января 1838г. и общение с Лермонтовым  предопределили непростые отношения поэта с её будущим мужем писателем графом В.А. Соллогубом. Свадьба В.А. Соллогуба и С.М. Виельгорской состоялась 13 ноября  1840 г. и посаженным отцом невесты  был император. 
        Несомненно, причина  недовольства герцогини Лейхтенбергской была куда  серьезней – поэма «Демон», раз она решила так унизить поэта, с которым не была лично знакома .
           Лермонтов отдал «Демона» для чтения в августейшее семействе в конце 1838 начале 1839г. Троюродный брат поэта А.П. Шан-Гирей говорит об этом лапидарно в своих воспоминаниях: «Один из чле¬нов царской фамилии пожелал прочесть «Демона». <…> Лермонтов принялся за эту поэму в чет¬вертый раз, обделал ее окончательно, отдал переписать каллиграфически и <…>препроводил по назначению».
        В.А. Соллогуб получил «высочайший» заказ на памфлет в январе-феврале 1839г., когда «Демон» прочитали Мария Николаевна и императрица, записавшая об этом  8 и 9 февраля 1839г. в своем дневнике. К концу мая  граф споро закончил первую часть повести, и в начале августа читает ее в рукописи «трем звездам» - императрице и великим княжнам Марии и Ольге: звезде России, звезде поэзии и звезде красоты. Вторую часть написал позже, поскольку разъезжал по служебным делам. Повесть закончена осенью 1839г., как явствует из пометы в конце рукописи .
        Кто именно в августейшем семействе пожелал прочесть поэму, и кто ее передал, А.П. Шан-Гирей не сообщает, потому что в детали, разумеется, поэт юного  родственника не посвящал. П.К. Мартьянов уверял, что поэму передал  свойственник поэта генерал-майор А.И. Философов, воспитатель малолетних детей императора (назначен 19 марта 1838 г.)., великих князей  Николая и Михаила Павловичей. А.И. Философов и его жена, Анна (Аннет) Григорьевна Столыпина – объект юношеской страсти Лермонтова – в почете при дворе и обществе по заслугам мужа. Скромный А.И. Философов одним из первых оценил талант своего юного родственника и безропотно хлопотал за него – вызволял из разных служебных передряг и первой кавказской ссылки .
      Перечислим и других возможных добровольных посредников, с которыми поэт встречается в салоне Карамзиных, где 29 октября 1838г.  прочитал своего «Демона», и дамы пришли от поэмы в неописуемый восторг.
      С.Н. Карамзина, фрейлина императрицы, дочь знаменитого историка, могла бы  не только передать императорскому семейству свое восхищение «Демоном» и поэтом – «блестящей звездой на нашем литературном небосклоне», - но и пробудить желание прочесть поэму. Бывшая фрейлина А.О. рСмирнова-Россет (1809-1882), которой Лермонтов посвятил стихи, и после замужества в 1832г., по-прежнему, была вхожа во дворец, где развлекала императрицу и императора своими похождениями и чтением книжных новинок.  В 1840 и 1841гг. пылко заступается за поэта перед императором, что дало повод для весьма соблазнительных, но, конечно же, неосновательных, предположений об их отношениях. Нужно упомянуть и подругу С.Н. Карамзиной, непременную гостью ее салона, фрейлину А.И. Шевич – падчерицу Марии Христофоровны Шевич (1784-1841), сестру Шефа III отделения А.Х. Бенкендорфа. Ее брат, Егор Иванович (1808-?) – ротмистр Лейб-гвардии Гусарского полка, был сослуживцем Лермонтова. И другие женщины готовы бескорыстно славить гонимого и талантливого поэта,  пострадавшего за патриотические стихи на смерть Пушкина, а недавно заявившего о себе «Песней…о купце Калашникове».  Скажем, фрейлины А.А. Оленина, или С.М. Виельгорская, будущая жена графа В. А. Соллогуба. Рискнем предположить, что и В.Е. Жуковский  знакомил с новинками поэзии и литературы августейшее семейство, который числился воспитателем Наследника, а также читал лекции  и старшим дочерям императора – Марии и Ольге. Можно назвать еще Марию Васильевну Трубецкую, сестру приятеля поэта Сергея Трубецкого, – в Адрес-календаре значится  фрейлиной императрицы, но еще и как фрейлина ее дочери – великой княжны Марии Николаевны.  Она обручилась 24 сентября 1838 г. с  ротмистром Лейб-гвардии Гусарского полка А.Г. Столыпиным, родственником и сослуживцем Лермонтова. По преданию, именно он уговорил поэта вступить в военную службу, а до начала 1839 г. они вместе квартировали в Царском Селе. В обручении и в свадьбе Марии Трубецкой, которая состоялась 22 января 1839 г., живейшее участие приняло все царское семейство и особенно императрица Александра Федоровна («…как будто невеста – дочь нашего дома»). Венчание происходило в церкви императорского Аничкова дворца. Присутствовало все августейшее семейство, а в списке приглашенных родственников значится «Л. Гв. Гусарского полка корнет М.Ю. Лермонтов…» .
        Упомянем и Анну Алексеевну Оленину (1808-1888) – фрейлину с 1825 и до замужества в 1840г., которой поэт адресовал шуточный экспромт ко дню рождения 11 августа 1839г.
        Не столь уж и важно, когда и с кем Лермонтов передал в императорское семейство «придворного» «Демона». Главное, что, во-первых, поэма попала по назначению. И, во-вторых, нет ни малейшего сомнения, что «Демон» был приурочен  к обручению Марии Николаевны (первое такое событие в семействе Николая I), о чем недвусмысленно намекала и датировка поэмы – 4 декабря 1838г.
      Не удивительно, что Лермонтова желал занять при дворе не положение блестящего танцора, а как властитель дум и приемник Пушкина. Об этом говорит в своих воспоминаниях А.Н. Муравьев: «Ссылка его на Кавказ наделал много шуму; на него смотрели как на жертву, и это быстро возвысило его поэтическую славу. <…> Лермонтов был возращен с Кавказа и, преисполненный его вдохновениями, принят с большим участием в столице, как бы преемник славы Пушкина, которому принес себя в жертву…» .
      Аллюзия на грядущее венчание Марии Николаевны в сюжетной коллизии поэмы – не комплиментарна или сервильна, как принято в подобных случаях, а вызывающе дерзкая, двусмысленная и зловещая своим предвещанием: гибель накануне свадьбы властителя Синодала – жениха княжны Тамары, которой уготована не менее печальная судьба монастырской схимницы, пожалевшей коварного Демона, но им соблазненой, а затем погубленной. Надо признать, что намеки на участь безвольной героини поэмы повергли бы в уныние любую девицу накануне бракосочетания: гибель жениха, удаление в монастырь, сомнительная честь пожалеть лукавого дьявола в обмен на «пучину гордого познанья»,  титул «царицы мира» в «надзвездных краях» и сожительство в аду «страдая и любя», откуда без сожаления взирать на людские пороки и преступления. И в конце – неизбежная гибель. Печальный финал поэмы не изглаживают даже обещанные автором спасение души героини и одиночество посрамленного Демона…
        Понятно, что после своей помолвки и в ожидании свадьбы, набожная (а еще, вероятно, и суеверная) девятнадцатилетняя Мария Николаевна приняла мрачные аллюзии в «Демоне» на свой счет и  сильно обиделась на автора.  В самом деле: невзрачный и захудалого рода офицер – жалкая пародия на своего героя – эпического красавца Демона, дерзко проповедует слабому полу свои шокирующие любовные «парадоксы», мечтает попасть на Аничковские балы,  и мнит себя, неслыханное дело, наследником Пушкина!
      Несомненно, что «княжна Мэри» затаила обиду, которой, надо думать, поделилась с отцом-императором. Не удивительно, что Николай I разделил чувство негодования своей любимицы. «Демона» при дворе прочитали, возвратили автору и присоветовали «…писать в духе «Бородина» или «Песни  про царя Ивана Васильевича» .
       Этот отзыв неких высочайших особ Д.А. Столыпин будто бы слышал от А.И. Философова (и пересказал П.К. Мартьянову): «Поэма — слов нет, хороша, но сюжет ее не особенно приятен. Отчего Лер¬монтов не пишет в стиле «Бородина» или «Песни про царя Ивана Васильевича»?  Однако в рукописи П.К. Мартьянова, как мы установили, написано иначе: «Государь Император Николай Павлович, по словам А.И.Философова, отозвался так: - Поэма, слов нет, хороша, но сюжет ее мне не нравится. Отчего Лермонтов не пишет в стиле «Бородина» или «Песни про царя Ивана Васильевича» .
        Если верить П.К. Губеру, «Большой свет» появился в согласии с пожеланием императора. Об этом, возможно, граф намекает в повести: «Если б я писал повесть по своему выбору, я избрал бы себе в герои человека с рыцарскими качествами, с волей сильной и твердой, как камень… Истина, грозная истина, которой я не смею осушаться, приказывает мне без ложных прикрас изобразить вас в моем правдивом рассказе». И это не удивительно: любимая дочь рассказала о «демоническом» презенте Лермонтова своему отцу, которого, естественно, возмутили дерзкие  намеки  гусарского корнета.  Тогда понятно, почему граф так рьяно принялся за «светскую повесть» .
       Великий же князь Михаил Павлович, отличавшийся, как известно, остроумием,  возвращая поэму, сказал:  — Были у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился рус¬ский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Я только никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли — духа зла или же дух зла — Лермонтова?
     Обиженная Мария Николаевна не случайно выбрала графа в «мстители».  Модный литератор, вхож в интимное окружение императорского семейства, участник маскарадов, пишет водевили и куплеты для придворных празднеств, набил руку в популярном жанре «светской повести»,  знается с Лермонтовым и, на удивление, сведущ в его семейных и амурных делах.  «С Лермонтовым я сблизился у Карамзиных, - вспоминал Соллогуб, - и был в одно время с ним сотрудником «Отечественных записок». Наконец, у В.А. Соллогуба были личные причины опасаться Лермонтова как соперника на поприще «придворного» литератора и, конечно же, как «губителя» сердца его пассии, фрейлины Софьи Михайловны Виельгорской, что не было секретом в обществе и, разумеется, при дворе. И после замужества графиня С.М. Соллогуб, удалившаяся от соблазнов света в семейную жизнь,  просила поэта умерить свои «демонические» чары в присутствии мужа, который жену уже разлюбил и по этой причине изливал на нее свое недовольство.
      В.А. Соллогуб упомянул о «заказе» Марии Николаевне  мимоходом, одной фразой, но многозначительно. И, конечно же, неспроста умолчал, зачем великой княжне вздумалось мстить невзрачному гвардейскому корнету(!),  кто надоумил ее ответить на поэтическую аллегорию прозаическим памфлетом, и почему, наконец, великая княжна именно графа избрала в исполнители. И тут же, как бы в свое оправдание, прибавляет (оговорка по Фрейду), что он-де все сочиняет только «…по случаю или заказу – для  бенефисов, для альбомов и т.п.» и что «…всегда считал себя не литератором ex professo (профессионалом), а любителем, прикомандированным к русской литературе по поводу дружеских сношений». А потом небрежно бросает замечание, что-де и Лермонтов «почитал себя не чем иным, как любителем, и, так сказать, шалил литературой», что гибель его, конечно же, не меньшая утрата, чем смерть Пушкина и Гоголя, но, вообще-то, нужно оплакивать не того поэта, которого «мы знаем, <…> а того «кого бы мы могли знать». В письме 1874г. к П.В. Шумахеру В.А. Соллогуб о поэте разоткровенничался: «Он был человек бесхарактерный и жертвовал своим убеждением в угоду нашей грамотной челяди» .
        В записках граф пространно говорит о своих нашумевших повестях «Тарантас» и «История двух галош», но ни слова – о «Большом свете», оставляя будущих литературоведов в недоумении о причинах такой таинственности. Как человек умный, циничный и проницательный, В.А. Соллогуб понимал, что поступил дурно, поскольку преследовал повестью и собственные эгоистические интересы, но о содеянном помалкивал, а потому невзлюбил Лермонтова как один человек другого за то зло, которое он ему причинил. С другой стороны, объявить о причастности «Демона» к личной жизни Марии Николаевны было решительно невозможно, не навредив своему положению при дворе. И вместе с тем, не хотелось брать на себя одного ответственность перед историей за появления «Большого света»: потомки и так бы  разгадали прототипы повести и назвали  свою причину ее появления  -  творческая зависть графа пополам с  ревностью к погибшему поэту. Граф не раскрыл тайны и ограничился полуправдой.
        Очевидно, в душе графа копошились и зависть и ревность, хотя в воспоминаниях он кокетливо утверждал, что с Лермонтовым они на литературном поприще – всего лишь дилетанты. Подчеркивал свои дружеские отношения с поэтом, где, мол,  нет и тени литературного соперничества, а напротив – некое творческое содружество и тому, дескать, есть пример: сначала Лермонтов поправил первое стихотворение графа и перевел на его французский язык, а потом они написали стихи уже вместе…
     Знатный граф из древнего польского рода очень дорожил расположением августейшего семейства, где, разумеется, не было места двум литературным знаменитостям: на ристалище талантов, а не родовитости, светскости и красоты, он, наверняка, оказался бы в проигрыше. Скажем, в обзоре российской словесности в первом номере немецкого журнала «Arhiv f;r wissenschaftliche Kunde von Russland» (вышел в начале 1841г.), издаваемого при содействии министра финансов графа Е.Ф. Канкрина, автор расточает  восторженные похвалы Лермонтову на полстранице, а В.А. Соллогуба упоминает одной строчкой.
       Несомненно, что наблюдательный и любопытный  граф знал о придворном «Демоне» . И уж точно подметил недовольство поэмой царского семейства! А если пойти чуть дальше в наших предположениях (возможно, и неверных), - то «любезно» помог истолковать аллюзии поэмы в неблагоприятном для «конкурента» смысле  и  тут же предложил  план  оригинальной литературной мести, дабы еще больше утвердится в августейшем «цветнике».Тут-то «светская повесть» и пришлась как нельзя кстати: во-первых, модное чтиво, а, во-вторых,  читателям предлагалась увлекательная игра в угадывание  прототипов персонажей, которых не возбранялось высмеивать.
        В.А. Соллогуб все же оставил для Лермонтова и немногих посвященных прозрачное указание на то, что в подоплеке «Большого света» - именно обида Марии Николаевны на поэму и ее автора,  и что поэт для Двора – вовсе не эпический Демон – губитель наивных и невинных дев, каким он тщеславно себя выставляет.
        Свой намек граф вложил в иронические слова графини Воротынской, обращенные на маскараде к  его прототипу – Сафьеву:
      - Здравствуй, Мефистофель, переложенный на русские нравы!   Кого бранил ты теперь?
     - Тебя, прекрасная маска.
     - Ты не исправишься, Мефистофель, ты всегда останешься насмешливым, холодным. Всегда ли ты был таков, Мефистофель? Не обманула ли тебя какая-нибудь женщина?
       «Мефистофель, переложенный на русские нравы» - это перифраз выражения великого князя Михаила Павловича о «русском Демоне».
      В.А. Соллогуб посвятил «Большой свет», «трем звездам» августейшего семейства (на небе и в его душе) – императрице и ее дочерям, Марии и Ольге, а прочитал «заказчикам» первую главу в апреле-мае 1839г. Светская повесть-памфлет получилась талантливой,  злой и верной, а потому обидной, как бы там потом не возражали литературоведы.
      Делать нечего, Лермонтов прикинулся по расчету равнодушным, понимая, кто в действительности стоит за В.А. Соллогубом. А еще и рассудил здраво, что пародия пойдет ему на пользу и прибавит популярности в свете, куда стремился и который ненавидел не по принципу, а по недостижимости.

3.
         Наконец, последняя причина  «неприязни»  царя к Лермонтову и «литературно-мировозренческая мотивация ликвидации» поэта,  - конечно же  «Герой нашего времени». Император прочел роман 13-14 июня 1840г. на борту парохода «Богатырь» по пути из Германии в Россию, и первый том ему понравился. «Хорошо написан», - записал он в своем дневнике. А когда прочел во втором томе «Княжну  Мери», рассердился: «Такие романы портят нравы и ожесточают характер, а герой романа  «вполне достоин быть в моде». Было бы странно услышать от самодержца иное мнение: ведь он не обыватель, а мнит себя отцом нации  и обязан стоять на страже закона, нравственных устоев и благонамеренности своих подданных. Николай I по-военному лаконично изложил проницательный отзыв своей  умной старшей сестры Марии Павловны (1786-1859),  великой герцогини Веймарской:  «…В сочинениях Лермонтова не находишь ничего, кроме стремления и потребности вести трудную игру за властвование, одерживая победу посредством своего рода душевного индифферентизма, который делает невозможной какую-либо привязанность, а в области чувства часто приводит к вероломству. Это — заимствование, сделанное у Мефистофеля Гете, но с тою большой разницей, что в «Фаусте» диавол вводится в игру лишь затем, чтобы помочь самому Фаусту пройти различные фазы своих желаний, и остается второстепенным персонажем, несмотря на отведенную ему большую роль. Лермонтовский же герой, напротив, является главным действующим лицом, и, поскольку средства, употребляемые им, являются его собственными и от него же и исходят, их нельзя одобрить» .
       Тут автор отвлекся от темы «мотивации ликвидации» и удивился почему это царь возвращается «на гражданском теплоходе, а не на крейсере или эсминце. У него, что в балтийском флоте и приличного военного корабля не нашлось? Шел бы на военном корабле, дополнительная развлекалочка. Мог самолично из пушки пострелять по проходящим мимо судам, да по рыбкам. Мог бы какой-нибудь потопить. А чего, царь все-таки».
       Плавать на военном корабле в мирное время, без всяких удобств, прилично простому пассажиру, но не императору. А если царь в пьяной «развлекалочке» палит по встречным кораблям, так это, вероятно, подспудная мечта автора. Вспомни, читатель, хрестоматийного Мишу Бальзаминова: «Будь я царь, то приказал бы богатым жениться на бедных, а бедным на богатых». Еще автора возмутило, как террорлога: зачем это император пугает корабельной кошкой графа А.Х. Бенкендорфа. Ведь начальник его «спецслужбы» может обидиться и откажется защищать царя-батюшку от  происков и покушений супостатов-террористов. А Шеф жандармов – еще тот чудак: дал бы матросу «рублевик» и кошка – в топке или за бортом… Возможно, автор на месте Бенкендорфа так бы и поступил…
       В конце статьи автор огорчился: «по непонятной причине, негативное отношение к русскому офицеру и великому поэту М.Ю. Лермонтову до сих пор перекочевывает из одной книги в другую». Помилуйте, ну почему же негатив? Радость-то какая: поэт – любовник царской дочери и отец ее ребенка!  Сплошной позитив…

***
       В чем автор несомненно преуспел – так это в стилистических изысках: «лермонтоведы в поисках заказчика убийства Лермонтова нередко упираются в императора», «применительно к уровню царя», «сформировать у императора мотив наказания Лермонтова, вплоть до убийства», «мотив обоснования ликвидации поручика Лермонтова», «поэт обосновал право на сопротивление», «корнет показал и механизм формирования высшей аристократии», «губернский секретарь Раевский, запустивший это стихотворение в массы»,  «к укреплению гомосексуальной связи поручика Дантеса и барона Луи Геккерна снова же приложил руку государь император», «телесное соприкосновение с великой княжной», «при наличии стандартной фигуры», «светский народ потянулся к Демону после того, как тот побывал в Зимнем дворце», «заглянула в бесстыжие глаза поручика», «в официальных стихах», «побоявшись, что гусар целоваться полезет, или за груди девичьи дочери царской лапать начнет, «маски <Мария Николаевна и ее сестрица Ольга> быстро сделали ноги», «когда гусар «оставил деву, как Ариадну, преданную гневу, за ним гонялись и Маша и царь».


      Список литературы

1. Алексеев Д.А. «Демон». Тайна кода Лермонтова. – М.: Гелиос АРВ, 2012. – 368 с.
2. Алексеев Д.А. «Демон». Тайна кода Лермонтова. – Воронеж: НПП «Аист», 2012. – 240 с.
3. Алексеев Д.А. Лермонтов. Исследования и находки. – М.: Древлехранилище, 2013. – 644 с.
4. Алексеев Д.А. Лермонтов. Поиски и открытия. – М.: Древлехранилище, 2015. – 698с.
5. Алексеев Д.А. Лермонтов. Потаённые материалы. – М.: Древлехранилище, 2015.  – 182 с.
6. Алексеев Д.А. Лермонтов. Находки и открытия. В двух томах. – М.: Древлехранилище, 2016; Т.1 - 506с.; Т.2 – 506с.
7. Алексеев Д.А. Лермонтов и его окружение. Биографический словарь. В двух томах. – М.: Древлехранилище, 2017; Т.1- 496с.; Т.2- 488с.
8. Алексеев Д.А. Летопись жизни и творчества Лермонтова. Комментарий. – М.: Древлехранилище, 2018. – 464с.
9. Андреев-Кривич С.А. Загадочная помета  Лермонтова // Дон, 1975, № 8, с. 170-181.
10. Висковатов П.А. Лермонтов. Жизнь и творчество.- М., 1891. С. 317-338.
11. Герштейн Э. Судьба Лермонтова. – М.: Советский писатель, 1964. – 496с.
12. Герштейн Э. Судьба Лермонтова. 2-е изд. – М.: Художественная литература, 1986 – 351с.
13. Герштейн Э.Г. Память писателя: Статьи и исследования. 30-90-х гг. – СПБ.: Инапресс, 2001. С.  189-198.
14. Глассе А. Лермонтовский Петербург в депешах вюртембергского посланника (По материалам Штутгартского архива) // Лермонтовский сборник - Ленинград, 1985. С. 287-314.
15. Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном. Подлинное военно-судное дело 1837г. Репринт. изд.1900 г.: Сборник документов / Предисл к репринт изд. и очерки. Д.А. Алексеева. – М.: Международная педагогическая академия, 1994.
16. Захаров В.А. Летопись жизни и творчества Михаила Юрьевича Лермонтова. – М.: Центрполиграф, 2017. – 799с.
17. Лермонтов М.Ю.  Энциклопедический словарь / Автор персоналий и ред. Д.А. Алексеев. – М.: Индрик, 2014 – 940 с.
18. Лермонтов М.Ю. в воспоминаниях современников / Сост. Д.А. Алексеев. – М.: Захаров, 2005. – 524 с.
19. Лермонтов М.Ю.  Полное собрание воспоминаний современников. В двух томах / Сост. и авт. предисл. Д.А. Алексеев. – М.: Древлехранилище, 2015; Т.1- 496с; Т.2.– 496 с.
20. Мартьянов П.К. Последние дни жизни М.Ю. Лермонтова / Сост. Д.А. Алексеев. – М.: Гелиос АРВ, 2008. – 384 с.

Условные сокращения:
РГВИА – Российский Государственный Военно-исторический архив
РГИА – Российский государственный исторический архив


                Главный редактор журнала «Вопросы биографии М.Ю. Лермонтова,
                Лауреат литературно-общественной премии «Герой нашего времени»
                за архивные изыскания в лермонтоведении,
                Член Союза писателей России
                Дмитрий Анатольевич Алексеев