Французская мелодрама матушки Екатерины II, гл. 4

Глава 4,
в которой Иоганна пишет несколько писем  в Россию.

Итак, вдовствующая княгиня Иоганна и её сын Фридрих Цербстские стали изгнанниками. Почему они так поспешно покинули свое княжество при виде прусских пушек, появившихся под стенами их замка, и был ли этот отъезд оправдан? Быть может, Иоганна была настолько оскоблена бесцеремонностью вторжения войск короля Фридриха II – своего дальнего родственника? А быть может владетельный князь не хотел объясняться перед цербстскими крестьянами и обывателями, почему им придется собирать фураж для прусских лошадей и платить непомерную контрибуцию за укрывательство его парижского приятеля де-Френа в княжеском замке?
Да и, судя по приписке российского посланника  С.В. Салтыкова к отсылаемым в С.-Петербург письмам Иоганны, явление цербстского семейства в Гамбурге выглядело совершенно внезапным. Но это так со стороны казалось, а вот сама Иоганна была другого мнения, о чем и писала своей дочери Екатерине и канцлеру империи Бестужеву.   
Как мы уже упоминали, ни Иоганна, ни даже посланник Салтыков в те дни еще не были в курсе смещения канцлера с его поста. Поэтому цербстская изгнанница в своих письмах дала волю своему эпистолярному таланту, в подробностях излагая случившееся с ней «приключение».
В письме к канцлеру она убеждена, что и её дочь, и он одобрят её пребывание в Гамбурге (сохраняется орфография русского перевода того времени): «Я ласкаю себя (в смысле – надеюсь), что государыня великая княгиня апробирует, равно как и ваше сиятельство, выезд наш сюда, находившись уже дома в опасности, и будучи нам здешнее место гораздо удобнее как для советования так и для всех тех приключений, кои по-видимому решат, сколь долго мы здесь пребывать имеем».      
А в своем письме к дочери, написанном также 1-го марта 1758 г., Иоганна дает волю своему возмущению поведением пруссаков. Описывая предшествующую трагедии обстановку, она сообщает, что «…в то время в Цербсте находилось множество пруссаков всякого звания, … коих, по силе законов и уставов имперских, не пустить в город невозможно было». Т.е. цербстский князь, как подданный германского императора, коим тогда являлся представитель династии австрийских Габсбургов Иосиф I, соблюдая военный нейтралитет, вынужден был предоставить приют беженцам, в том числе и прусским, спасавшимся от действий как прусских войск, так и армий государств коалиции. Однако вот какими оказались эти неблагодарные прусские «гости»! Иоганна с возмущением пишет далее: «По родству невестки моей (жене сына принцессе Гессен-Кассельской) с королевской Прусской фамилией, понаехало ко двору Цербстскому между прочим множество и таких, кои только присматривали; токмо им всякая там показана была учтивость, какое обхождение требовали в столь трудном случае, в котором оные тогда находились».
Будем снисходительны к опубликованному в «Архиве Румянцева» русскому переводу того времени, но смысл написанного вполне ясен: в Цербст «понаехало множество» пруссаков - и тех, кому действительно негде было укрыться от войны в силу раздробленности и тесноты владений многочисленных немецких герцогов и курфюрстов, и тех, кто прибыл только так – понаблюдать. А вот как же эти беженцы были неучтивы, судите сами: «На лицах их видела я всегда, когда маркиз (это Иоганна о своем госте де-Френе) ни появлялся, перемену. Между ними немалое число женщин, кои оказывали ему великие неучтивости, говоря с ним весьма грубо; токмо он все принимал таким образом, что, ни мало не уроня своей чести, заслужил себе еще почтение от всех честных людей. Я видела происки их при небольшом нашем дворе, и против самой себя и сына моего, и теперь узнала я, что они писали ко двору (имеется в виду двор короля Пруссии), что и подало причину ко всему происшедшему».
Таким образом, оказывается, у короля Пруссии при Цербстском дворе были свои соглядатаи, которые и «навели», видимо, Фридриха II на мысль экстрадировать французского эмиссара, невзирая на нейтралитет Цербста. Такое мнение цербстского семейства о непорядочности прусских «понаехавших» с современной точки зрения представляется весьма наивным, но не нам судить о нравах благородного сословия XVIII века.      
Далее на страницах своего письма Иоганна во всех подробностях описывает уже известное нам двухразовое вторжение прусских кавалеристов в Цербст. Причем подробности, излагаемые в письме, таковы, что в первый раз гусары-пруссаки захватили де-Френа на съемной квартире глубокой ночью, даже «ранив его, взяли было в шлафроке (т.е. буквально – в домашнем халате), но сын мой, уведомясь о том от караульных, прибежал сам туда, и его у них отбив, прислал ко мне в портрезе, и он остался у меня до второго печального происшествия». Т.е. оказывается, не только сын Фридрих, но и сама вдовствующая княгиня укрывала де-Френа и ухаживала за раненым французским гостем, пока на Цербст вторично не напали пруссаки!             
Не будем повторяться и цитировать описание второго действа по захвату де-Френа уже под дулами наведенных на княжеский замок прусских артиллерийских орудий. Вдовствующая княгиня воздает должное благородству и отваги молодого посланника: «Господин маркиз де-Френ объявил, что он, наблюдая должность свою, в рассуждении двора своего, не дозволит, чтобы для него замок разломать (так в оригинале перевода), и что он в полночь отдается в руки одному офицеру от кавалерии; и он то учинил с такою твердостью, что чрез то заслужил все моё почтение».
После такого отважно-романтического поступка, совершенного французским маркизом в противовес попранному наглыми пруссаками нейтралитету княжества, Иоганна уже не могла оставаться в опостылевшем ей Цербсте. Перечисляя свои несчастья, она в не свойственных ей выражениях характеризует княжество и своих подданных: «Я, когда о сем ни помышляю, всегда опасаюсь и ужасаюсь Цербста. Мне он всегда представляться будет диким и страшным местом. Много времени потребно, чтобы истребить из меня сей страх».   
Главной же причиной фактического бегства из своего княжества Иоганна называет угрозу, нависшую над её сыном и, соответственно, братом Екатерины - Фридрихом, но не только: «Побудительные причины учиненному в нашем месте насильству и прочее не принуди ли бы нас оттуда выехать, если бы мы не получили достоверного известия, что сын мой дальнейшим пребыванием в доме своем подвержен был поруганию, будучи он австрийским генералом, а я матерью вашего императорского высочества и сестрою такого принца, который воюет против страшного и сильного соседа, и потому мы за нужное рассудили на сей выезд поступить. Мы, не мешкав, той же ночью оттуда выехали».   
Таким образом, обширные родственные связи цербстского семейства с несколькими королевскими и императорскими дворами Европы не только не способствовали безопасности вдовствующей княгини и её сына – владетельного князя, а даже наоборот подвергли их еще большей опасности.   
Что касается самого отъезда, то, как пишет Иоганна, он «учинился потаенным образом, ибо никто о том не ведал, и мы ехали трое суток без остановки, и прибыла я сюда больна жабою, чему нимало удивляться не должно, в рассуждении беспокойства в пути при нынешней худой дороге и тех объездов, кои мы чинить принуждены были для избежания погони от прусской армии».
Наконец, такое яркое описание случившегося с её семейством «приключения» закачивается, и далее Иоганна воздает должное гостеприимству российского посланника:
 «Я нашла здесь господина Салтыкова весьма ревностным, учтивым, радетельным, готовым во всем служить мне, равно как и любезную его супругу. Я утешение имею ежедневно разговаривать с ним о вашем императорском высочестве».
В конце письма Иоганна не забывает похлопотать за пострадавшего французского посланника: «Я о сыне моем ничего не упоминаю, ибо он сам к вам ныне пишет, а только совокупно с ним прошу, дабы бедный господин де-Френ, как скоро можно, освобожден был; он ему друг, он его любит и крайне сожалеет видеть его для него страждующего, почему и столь много об нем печалится, что мне весьма прискорбно его в таком состоянии видеть».
Показательна последняя фраза письма, в которой Иоганна отдает должное высокому, в её понимании, статусу дочери: «Показуемое по сему делу заступление ваше наипаче заставит нас Бога молить за ваше высочество, пребывая с сущим искреннейшим атташементом (т.е. привязанностью), мадам, вашего императорского высочества Покорнейшая и послушнейшая верная мать и услужница Иоганна Елизавета». 
Уповая в письме на, как она считала, высокое положение и возможности дочери – великой княгини, Иоганна, конечно же, еще не знала, какая угроза нависла над Екатериной. Но вскоре и до Гамбурга докатились вести о начатом против Бестужева и его доверенных лиц следствии. Естественно, первым узнал об этом посланник Сергей Салтыков. Находясь в тесном контакте с французским резидентом де-Шампо – тем самым, который инструктировал неудачника де-Френа в начале его миссии, - Салтыков и француз стали, видимо, нагонять страху на Иоганну, о том в каком затруднительном, мягко говоря, положении оказалась её дочь. То ли они упросили Иоганну, то ли она сама, переживая за Екатерину, села за новое письмо к дочери.
Судьба этого послания довольно запутана. Историографы сходятся во мнении, что Екатерина смогла прочесть его много позднее, когда уже тучи над её головой развеялись, и матушкины советы ей не потребовались. Но, тем не менее, это письмо интересно как образчик  эпистолярного творчества Иоганны Цербстской. 
               Взявшись за написание этого письма, Иоганна использовала весь свой богатый опыт тайной переписки, умение  легким намеком  выразить свою мысль, не прибегая к прямым формулировкам, а тем более, не называя никакие имена и титулы.
             Она дает понять дочери, что  вполне разделяет её негодование, но призывает сдержать свои эмоции и не доводить ситуацию до точки невозврата.
             Итак, 18 апреля Иоганна берется за перо и, обращаясь к дочери, в частности, пишет: «Мне очень хорошо знакомо ваше чувство! Знаете, ведь я предчувствовала то, что сейчас может произойти. Я не боюсь за Вас, сударыня, ведь только такая твердость в сочетании с признательностью живет в благородных и щедрых душах. Во имя Бога, взвешивайте ваши мотивы с реальным состоянием вещей, что вам до сих пор было так присуще …».
        Призывая свою дочь к смирению, как наиболее правильной стратегии поведения, Иоганна, указывая на императрицу Елизавету, прибегает к возвышенному стилю: «… как только суверенный орган закона, викарий Провидения на этой земле вдруг только скажет своё слово, лица, наиболее близкие к трону, должны стать примером и смириться с его мнением».
     Мать Екатерины прямо указывает дочери - необходимо подчиняться не своим эмоциям, а исходить из высших интересов: «Ваше Императорское Высочество обязано сделать это для Государства по самым неоспоримым мотивам признания того, что это должно быть незыблемо».
      Также она настойчиво указывает Екатерине на необходимость смирения и примирения с обстоятельствами и с самой императрицей: «Если, к сожалению, возникнут недоразумения, все равно оглянитесь, вернитесь на тот путь, который принес вам славу. Помните, что ничто не может быть так привлекательно, как признание своих недостатков - это возвышает душу, это украшает нас лучше, чем тех, которые приобрели лавры ценой крови и слезами тысяч жертв их тщеславия. Не отдаляйтесь, востребуйте же ваши прежние права в отношении этого великодушного сердца, которому и вы и вся ваша семья так обязаны. Заслужите их расположения снова всеми надлежащими методами, чтобы оправдаться любым образом».
             Иоганна также напоминает Екатерине, что у неё есть супруг, и она, некоторым образом, замужем: «Держитесь в той же манере и с вашим мужем, если это необходимо; не пренебрегайте ни временем, ни заботой. Я настолько обращаю внимание на ваши личные интересы, как если бы они могли бы быть моими».
              Завершая свои увещевания, матушка Иоганна уверяет Екатерину, что у их семейства есть надежные друзья, которые не оставят их своим попечением. Есть ли это намек на посланника Салтыкова, или же на канцлера Бестужева, который в это время уже был под следствием, судите сами: «Мне известны друзья, чья щедрая доброта не откажет вам в поддержке; я буду просить их об этом - дайте же нам свободу действий. Вы не должны были забыть эту связь, сейчас мы остро нуждаемся в ней. Вам необходимо держаться тех, с кем вы были связаны».
               И наконец, следует заключительный материнский призыв: «Не отказывайте мне и успокойте же меня скорыми вашими действиями. Не беспокойтесь на счет того, что ваши шаги будут мне известны. Мой взгляд обращен на вас, сердце бьется для вас. Представьте же состояние моего сердца!».
            Историографы считают, что  эти строки были прочитаны Екатериной значительно позже того, как она, благодаря своей решительности и непреклонности, смогла, что называется, урегулировать острую ситуацию. А это письмо доставило ей утешение и напомнило о родной семье. С этим мы, право, не можем ни согласиться, ни возразить…

Продолжение следует