Конфетка

Марью Семёновну я помню лет с двенадцати и уже тогда он была бабушкой. Мы – дети многоэтажек сплочённые общим двором, называли её Бабушкой-Конфеткой, за неизменную привычку пихать детям сладости. Сейчас я понимаю, что ей вряд ли было многим больше тридцати, но тогда в наших глазах она была старушенцией в платочке, ситцевой юбке до пола и с чёрной сумкой из облупившегося дермантина, откуда регулярно извлекала свои сомнительные дары. Примечательно, что звонкие стайки детишек Конфетка молча обходила стороной, а вот одиночек неизменно останавливала, расспрашивала сколько лет и как зовут, после чего, порывшись в упомянутой сумке, доставала невкусную конфету, в мятом затёртом фантике, и ласково предлагала её съесть.
- На деточка, скушай конфетку. Скушай, отказываться грех…
При этом на её бледном мучнистом лице, поверх обычного выражения усталой раздражительности, выступала омерзительная медвяная улыбка.
Для меня до сих пор остаётся загадкой, где она брала такие невкусные лакомства и как умудрялась их хранить, что шоколад был твёрд как камень, леденцы и карамельки растресканны, а от обёрток едко воняло то-ли плесенью, то-ли нафталином.
В общем, для детей постарше Конфетка была не авторитет, и всерьёз её воспринимали только совсем маленькие карапузы, да их возмущённые родители.
Как ни странно, у Конфетки были свои дети, и в те же времена я знал её дочку – жизнерадостную девчонку лет пяти с рыжими косичками и заразительным смехом.
Собственное дитя вызывало у сахарной карги неподдельное раздражение и горькую злобу, как будто искренняя непосредственность была едкой кислотой, разъедавшей язвы её души или обнажала что-то настолько срамное, о чём при людях  неприлично было даже подумать. Брызгая ядовитой слюной, бабка шептала девочки в лицо страшные проклятия, щипала или дёргала её за одежду.
Непреодолимая на тот момент разница в возрасте и природный инстинкт самосохранения, не позволяли мне приблизиться к этой семейке, отчего происходящее там я воспринимал так же отстранёно-безразлично, как дурной запах из помойного контейнера в соседнем дворе.
С годами симпатичная рыжая попрыгунья выродилась в жирную пришибленную бабу, излюбленную мишень для собачьего лая и питательную среду произрастания чириев и прыщей. Она одевалась во всё, что напоминало пыльный мешок, зарабатывала какой-то молью и изредка попивала. Бабушка-Конфетка же напротив, словно законсервировалась в своём старушачестве. Мало того, что она нисколько не изменилась с годами, казалось, что даже потрёпанная сумка у неё была всё та же.
Когда-то, ещё не успевшая растерять, за молодостью лет остатки своей привлекательности упомянутая Конфеткина дочка Катя нашла себе кавалера, вышла замуж и уехала в другой город, подальше от родни. Не стоит сомневаться, что «от мужа мы избавились». Ради этого подвига благочестивая ведьма, оставив на полгода своего блеклого мужа без присмотра, переселилась к зятю. В награду за мужество и героизм, тёща получила дочку обратно в личное пользование, а в качестве трофея привезла с собой ещё и внука.
Когда спасённая «от этого негодяя и безбожника» Екатерина, за стаканом портвейна рассказывала подробности того «как мама приехала нас навестить», по её жирному равнодушному лицу катились крупные слёзы.
Старая сука крестила мальчика с именем Себастиан, нисколько не смутившись тем, что родители назвали его Валерой, и сразу принялась пичкать сладким. Младенец капризничал, плевался и плакал, чем вызывал у задорной бабки припадки неподдельного восторга и приступы сахарного энтузиазма. К году рацион ребёнка в основном состоял из шоколада, печенья и вонючего козьего молока (потому, что оно полезно). Всякие попытки мамы-Кати обуздать карамельную ведьму заканчивались криками визгами и скандалом такой мощи, что жители соседних домов высовывались из окон, чтобы своими глазами увидеть, где это режут свинью.
К пяти годам Валеры-Себастиана Конфеткина квартира напоминала квест-комнату, где во всех возможных доступных ребёнку местах были спрятаны сладости. Они оказывались под подушками, пылились на полках, вываливались из одежды, были запиханы в обувь, карманы, детские машинки и поблёскивали фантиками порой из совершенно неожиданных мест, вплоть до картонной трубки туалетной бумаги. На любые вопросы по этому поводу, бабка легкомысленно смеясь, с паточной улыбкой отвечала, что это такая игра, после чего незамедлительно разворачивала оглобли и шла в атаку на наглеца, которому «жалко конфеты для ребёнка что ли? Мы сами радости с детства не видели, им всё задарма досталось а им ещё сладкого ребёнку жалко сволочибессовествные вырастиливаснасобственнуюголову чтобы нас потомипопрекали нистыданисовести»…
Через пять минут такой отповеди вопрошающий терял интерес к беседе и начиная жалеть о своём нездоровом любопытстве, спешил скрыться, что нисколько не смущало старуху-победительницу, которая к этому моменту только начинала набирать обороты. В зависимости от сезона и периода полураспада нервных окончаний в её мозгу, дальнейший одинокий монолог десертного апологета мог длиться от сорока минут до двух дней, с перерывами на сон и обед. Поэтому глупых вопросов ей старались не задавать.
В то же время, вкушающее от счастливой жизни дитя, было капризным и жирным, с нездоровой гиперактивностью и лёгким отставанием в развитии. Воспитательные технологии от бабушки сводились к тому, что та укоряла внука за пристрастие к сладкому, дразнила и высмеивала за полноту, гниющие зубы и неуклюжесть, запугивала, угрожая всеми болезнями и муками сахарного ада, а когда ребёнок расстраивался от её педагогических экзорцисов, совала ему в рот заранее заготовленную сладость.
Один раз я сам видел, как туповатый внучок отказался было от медвяного дара, после чего святая гарпия на него так посмотрела, что на его месте любой выпил бы протянутую чашу с ядом и закусил бы пальцами мертвеца. Воля её была твёрдой как полувековой пряник, и решимости было не занимать. Екатерина как-то обмолвилась, что эдаким добром старая жаба пытается подкупить небеса. Если так, то могла бы и не стараться – черти к себе в ад её точно не пустят. Я бы на их месте не рискнул, побоялся бы такого соседства.
Так что никто особо не удивился, что у вскормленного такой токсичной нежностью мальчика обнаружился диабет. Никто не удивился, но все испугались.
- Этот несчастный ребёнок за твои грехи страдает! – возвестила Конфетка своей дочери, чем полностью её морально раздавила, и мне пришлось отпаивать толстуху коньяком и отчитывать доводами здравого смысла.
Тем не менее, под влиянием врачей и по настоянию приходского священника, сладкое из дома было изгнано и объявлено вне закона. По началу ошалевший Валерик выгребал из бабушкиной сумки все заначки «предназначенные другим детям», но после пары визитов в реанимацию, до старухи дошло, что всё серьёзно и на сладостном скоромном был поставлен большой крест.
Но тут уже Валера-Стёпа проявил чудеса тупой одержимости, граничащей с дебилизмом. С мальчиком невозможно было выйти из дома, видя к более-менее знакомых людей, он начинал клянчить сладости, приходя в гости безошибочно и целенаправленно шёл к шкафу с конфетами, чтобы быстро набить себе ими рот, а в магазине просто стремглав бежал к известным полкам с той же целью. Ребёнка приходилось держать под домашним арестом, а если и выпускали, то только под присмотром взрослого и только при наличии с собой инсулина.
Из всех доступных развлечений, кроме еды и капризов, мальчик предпочитал телевизор и… ну, пожалуй, и всё.
В борьбе за спасение невинного младенца, помимо инсулина и диабетических продуктов, использовались и более верные традиционные средства. Конфетка пустилась по святым местам, вымаливая внуку здоровья и тратя без того скудный бюджет семьи, а в промежутках таскала Себастиана в душную тесную церковь. Как ни странно, паломническая миссия приносила плоды и на время богомолья старой святоши в дальних концах страны, Валерка приходил в себя и начинал поправляться. А вот сама хрычовка напротив – как-то почернела лицом, перестала приторно сюсюкать и мармеладно улыбаться. Она сильно исхудала, осунулась и вся сгорбилась как птица марабу. Когда внуку стукнуло семь, у бабули обнаружили неоперабельную форму рака и эскулапы напророчили ей скорый конец.
Любопытно, что православнутая ведьма приняла это известие достойно – не впала в отчаяние, не принялась писать Майн кампф, не подалась в монастырь, а стала спокойно ждать исхода, попутно принимая прописанные медикаменты.
Время пролетело незаметно и когда с момента установления диагноза прошло где-то пол года, всем стало ясно, что вечная старушка подходит к финишу. Она больше не ругалась, почти не вставала, совсем мало ела и в белых простынях скорее напоминала мумию из Эрмитажа, чем живого человека.
Родственники как-то расслабились, успокоились, потеряли былую бдительность и вот тут жрица карамельного бога учудила. Даже блеклая тень мужа с укором посетовала: - «Маша, ну как же так?»
- Лекарства искала, - хрипло шептала грымза, - нечаяно я. Пусть сходят в аптеку, ещё возьмут.
Каким-то чудом ожившая мумия, словно в фильме ужасов, встала, прошлась по квартире и разбила все ампулы инсулина. Когда более живые члены семьи поняли, что произошло,  издыхающая ведьма отправила их за новым лекарством, оставив рядом с собой только внука.
- Пусть мальчик со мной побудет, - повелела она загробным голосом.
А когда мать с дедом вернулись, ребёнок был уже мёртв. Один только Сатана знает, где старуха прятала конфеты, которые сунула безмозглому мальчишке пользуясь моментом.
- Он первый пошёл, мне дорогу в рай укажет, и врата откроет, - хрипела она в предсмертной горячке откуда-то из глубин собственного ада, - а вы дураки тут сгниёте. Я его чистую душу вперёд себя отправила, завтра же перед Богом предстанем, а он меня за собой-то и вытащит.
К вечеру Конфетки не стало. Было до конца не ясно, бредила ли полоумная бабка или у неё и впрямь был такой зловещий план штурмовать небеса, но отец Фёдор, когда это узнал, то так расстроился, что отказался хоронить обоих. Пришлось заказывать заочное отпевание в другом храме и хоронить бабку с внуком на разных кладбищах, от греха подальше.
Катя долго плакала, потом недолго пила, а теперь так и живёт одна.
А я… я наверное так и остался при своём. Смотрю на эту жизнь как на мусорный контейнер во дворе чужой многоэтажки.


Андрей Попов                01.12.2018