Любовь в аду

Суеверье управляя нами
и учёных делает глупцами.

Любовь в аду

Это было обыкновенное одноэтажное здание дореволюционной постройки, расположенное на пересечении главного проспекта города с улицей, примыкающей к вокзалу Сестрорецка. Оно было довольно внушительных размеров, с просторными залами внутри, и в постперестроечное время его предполагалось использовать под супермаркет.
Жена главы местной администрации, госпожа Мара Козырицкая, приобрела его у города за бесценок. Сделали наспех косметический ремонт, привезли торговое оборудование, мебель, прилавки. Но открыть торговлю так и не смогли. За несколько дней до церемонии открытия, вдруг, ни с того, ни с сего, внутри помещений стали происходить загадочные явления: электрики не успевали менять электролампочки, хотя напряжение в сети не превышало 200 вольт; в разных местах несколько раз разрывало трубы водоснабжения и центрального отопления. Сантехники недоумевали: трубы-то новые…
В подвальных помещениях появились подтёки воды на стенах, чего на памяти бывшего завпродмага, работавшего почти полстолетия в этом здании, не случалось.
До выяснения причин неполадок, хозяева решили здание «заморозить», обследовать и лишь тогда определить его будущее назначение. Для охраны объекта обратились в созданную в Зеленогорске частную Службу безопасности, в составе которой находились опытные офицеры и прапорщики, уволенные на пенсию, многие из которых имели опыт боевых действий. Было выделено три сотрудника, из расчёта в сутки – по одному охраннику, с графиком работы: сутки через двое. Первое дежурство выпало мне. День прошёл спокойно. Сиди, занимайся в дежурке своими делами. Всего-то раз в час-два необходимо делать внутренний обход здания. Подвальные помещения на замке, доступ туда нам не был предоставлен.
Наступил вечер. Поскольку было тихо, а на утро меня ожидал напряжённый, без отдыха, день, решил пораньше прилечь.
В углу между перегородкой здания и дверью стоял обыкновенный топчан. Смастерив из бушлата подобие подушки, я прилёг. Долго не мог уснуть. На душе было тревожно. Неприятному предчувствию вторил едва уловимый шорох, который шёл из-под топчана. Я несколько раз поднимался и заглядывал под топчан, но, ничего не замечая, снова ложился. К полуночи шорох усилился. Я вспомнил слова бывшего завмага, который хвастал тем, что за свою долгую работу здесь, он ни разу не видел и не слышал, чтобы в здании появлялись грызуны, хотя это был продмаг с послевоенного времени. А что здесь было до войны, для всех оставалось тайной, хотя поговаривали всякое.
За полночь тревога ослабла, и желание спать пересилило – я поплыл в дрёме. Мне почудилось, что я оказался в лабиринте длинного коридора с большим количеством подвальных помещений. Я почему-то двигался почти на ощупь вдаль коридора, где, словно маяк, тускло вспыхивала лампочка.
Вдруг за спиной я услышал чьё-то тяжёлое прерывистое дыхание и глухое постанывание. Потянуло смрадом. В моей груди внезапно похолодело, ноги налились свинцом, голову сжало как тисками так, что я не в силах был обернуться. Отталкиваясь поочерёдно от противоположных стен руками, ломая ногти, с огромным усилием я заставлял себя двигаться вперёд к спасительной двери, что маячила впереди слева на полпути к тускло светящейся лампочке.
Мне казалось, что я двигаюсь как черепаха. Волосы стали дыбом. Хотя я не был трусом, но подобного ужаса, надвигающегося на меня сзади, я никогда в жизни не ощущал.
Трясущимися руками, судорожно, наконец-то захлопнул за собой обитую металлом дверь. Я явственно чувствовал, что сплю и в то же время бодрствую. Резко ущипнул себя за шею. Ощутил дикую боль и проснулся, как мне показалось.
Передо мной был всё тот же коридор. Кошмар повторился снова. И снова спасительная дверь. И снова я просыпаюсь. Не помню, сколько раз это повторилось. Попадая в дикий ужас, я кричал, но голоса своего не слышал. От бессилия, что-либо изменить, захлопнув в очередной раз двери, я со всего размаха стукнул в неё кулаком и… вскочил с топчана.
Не понимая того, что я делаю, вдруг сажусь за стол, дрожащею рукой хватаю авторучку и чистый лист бумаги, и начинаю судорожно строчить всё то, что мне диктует воспалённый страшными видениями мозг.
Я пребывал в трансе неизвестно сколько времени. За окном рассвело. Долго приходил в себя. Наконец, немного успокоившись, я покосился на исписанные вдоль и поперёк листы бумаги. Спрятал их, никому не показывая. Было бы неловко сменщику рассказать подобное. Хотя мы друг друга знали как облупленные, он мог меня принять за наркомана или сумасшедшего.
На следующем дежурстве, оставшись один, я начал расшифровывать свои иероглифы. На листе было с десяток стихотворений с элементами мистики, ужаса.  От них веяло страхом. Привожу в пример одно из них:

Ночь на исходе

Тикают гулко часы безустанно,
ночь на исходе.
В комнате что-то гнетёт постоянно,
душу изводит.

Время от времени гуд нарастает –
в сердце тревога.
Воздуха лёгким глотнуть не хватает,
хотя бы немного.

В проблесках лунных дрожат очертанья
гулкого эха.
В сени вползает сквозь щели дыханье
жуткого смеха.

Боли сжимают в комочек сердечко,
пот выступает.
Что-то кружит над остывшею печкой,
разум пронзает.

Кажется, будто с ума посходили
тени ночные?
Что ж, бессердечные, воем завыли?
Кто вы такие?

Больно кольнув, застонало сердечко,
замерло, вроде.
В страхе трясутся и стены, и печка –
ночь на исходе…

Очередные мои дежурства проходили в подобном кошмаре. Была мысль уйти с работы, но удерживали два обстоятельства: в первые годы перестройки хорошо оплачиваемой работой дорожили, а стихи, которыми меня награждал весь этот кошмар, забирая на время душу, привлекали необычностью и магией. Решил – подежурим, а там увидим…
Наступил день выплаты заработка. Охранники со всех объектов собрались в офисе фирмы в ожидании вознаграждения. Первым заговорил Виктор:
– Что-то странное и необъяснимое происходит по ночам в сестрорецком магазине. Что ни дежурство, сплошные кошмары.
– И у меня, – выдавил Славик, поглядывая на всех.
Ребята засмеялись над словами Виктора и Славика. Когда все замолкли, я неожиданно зачитал им несколько стихов:

*  *  *

– Милая… Милая…
Слышишь в ночи
кто-то меня окликает?
Слышишь,
как голос надрывно звучит,
жалобно, горько рыдает?..

– Милая… Милая…
Глянь-ка в окно.
Чьи там угрюмые тени
мечутся в страхе,
гремят за стеной,
рвутся и просятся в сени?..

– Милая… Милая…
Выглянь за дверь.
Кто не даёт мне покоя?
Воет, скулит,
словно раненый зверь,
маясь душою больною?..

– Милая… Милая…
Выйди во двор.
Кто там назойливый бродит?
Гневно стучится клюкою в забор –
места себе не находит?..

– Милая… Милая…
Что ты молчишь?
Дверь не захлопнута в сени.
Кто там крадётся неслышно,
как мышь,
скользкой, бесшумною тенью?..

– Милая… Милая…–
Голос затих…
Смрад удушает дыханье.
Тяжко и жутко в просветах ночных
сердце гнетёт ожиданье…

Любовь в аду

Я обнимал тебя, нагую,
дрожащими во тьме руками.
Я целовал тебя, больную,
без носа, с впалыми щеками.

Ласкал, лелеял от заката
и до рассвета, полусонный.
Сжимал и мял рукой косматой
груди увядшие лимоны.

Твой потный мех, касаясь тела,
дразнил своим прикосновеньем,
и нервным тиком, обалдело,
передавалось возбужденье.

Я дикой оргии во власти,
с безумной радостью, ликуя,
вкушал плоды животной страсти,
у Вельзевула их воруя.

Какой порыв, какая радость
во мне кипели и бурлили.
Я отгулял в чертогах ада,
зажав в руках, как знамя, вилы.

Дышал, смеясь, легко и вольно
в обнимку с дьявольской душою.
На всех плевал я с колокольни
и всех пинал ногой босою.

Дразнил меня щемящий запах,
пьянил, как хмель, дыханьем смрада,
и я стерёг на задних лапах,
как Вельзевул, людское стадо.

*  *  *

Кто там стучится,
сон нарушая –
дома ль не спится
ночкою тёмной?
Кто суетится,
тяжко вздыхая?
Путник бездомный
или большая –
та,
кто всех помнит,
доля лихая?
Плавно яснеют
тени в окошке…
Руки немеют,
тело, как камень…
Тяпают кошки
душу когтями…
Мысль леденеет…
Кто-то за мною
послан…
Успеет
в тело вцепиться
мёртвою хваткой,
крови напиться,
вымотать нервы…
Снова мне снится
приторно сладкий
сон раз сто первый…
Странные лица…
Жутко до смерти…
Полночь… Больница…

Нависла над нами гнетущая тишина. Никто уже не смеялся. Петро взглянул на отпечатанные стихи, пробежал по ним глазами и сказал:
– Ребята, надо во всём разобраться. А пока – молчок, чтобы нас за чокнутых не приняли.
На следующем дежурстве я начал экспериментировать: топчан переставил в дальний угол, а на его место – стол, на стол – графин с водой.
Утром просыпаюсь – никаких кошмаров. Спал, как убитый. Решил попить чая. Гляжу, а в графине воды наполовину убыло, хотя, по привычке, я его, как всегда, вечером наполнил по горлышко.
В последующие дежурства – ни у меня, ни у моих сменщиков никаких происшествий, за исключением одного: у всех вода в графине исчезала каким-то образом наполовину.
Продолжаю экспериментировать дальше: ставлю заводной будильник советского производства в пустое оцинкованное ведро, а ведро в тазик.
Топчан возвращаю в первоначальное положение, в «уголок ужаса», как мы окрестили это место в помещении дежурки.
Кошмары вновь меня посетили и, как под утро показалось, ещё большей силы, да такой, что я думал, – получу инфаркт от страха. Но, что удивительно – грохот будильника, который находился в пустом ведре, не был слышен.
Но, слава Богу, наши дежурства, как внезапно начались, так внезапно и прекратились.
Хозяева затеяли авральный ремонт. Рабочие день и ночь должны были трудится на этом объекте. Мы оказались лишними.
Утром звонок. Пожар. Сгорело практически всё здание. Уцелел лишь подвал и тот угол, где мы спали. Причина пожара, по заключению специалистов – баллоны с газом и ацетиленом, которые сложили в дежурке в углу, убрав предварительно топчан.
Нас вызвали, претензий к нам никаких не предъявляли, а попросили участвовать в переучёте имущества, находящегося в кладовых подвала. До сего дня я никогда его не посещал. Но, когда увидел длиннющий коридор, ведущий к лабиринту ниш и отсеков подвала, у меня пересохло во рту, и вновь стиснуло грудь металлическим обручем, ноги зажало в тиски. Еле передвигаясь вперёд, я заглянул в помещение, что располагалось слева на полпути к тускло горящей лампочке – это была она: моя спасительная комната из кошмарного сна…
Прошли годы. До истины мы так и не докопались. Вскоре вышла из печати моя книжка «Цветы на паперти» небольшим тиражом. Я ограничился распространением её среди коллег-поэтов. Отзывы были противоречивые: у одних содержание вызвало восхищение, у других я приобрёл дурную славу – сатаниста. Это и послужило поводом к написанию новеллы.
После убытия четы Козырицких на постоянное жительство в США, на месте руин сгоревшего здания был вырыт котлован и возведён высотный жилой дом.
Что в будущем ожидает жителей, которые приобрели здесь квартиры!? – одному Богу известно. А, быть может, не Богу, а тем тёмным силам, которые обитают в почве и воздухе загадочного клочка земли вблизи сестрорецкого вокзала.