Саратовская табакерка

               
      Все знают «Московский дворик» Поленова, все видели. На репродукции, конечно. Вряд ли сохранилось что-либо подобное в Москве белокаменной. А сейчас она стала ещё белокаменней и выше, это точно.

     Жаль, что никто не написал саратовский дворик и не продал, или не подарил его Радищевскому музею, жаль. Я ехал от вокзала к Волге по вновь Московской улице, переставшей быть проспектом Ленина, и мог видеть слева то, что осталось от старого купеческого центра. Это было забавно, к пятисотлетию города его побелили и подкрасили, как незабвенного покойника у Ивлина Во перед погребением. А ведь это были ещё старые времена, и центр изменялся медленно, почти незаметно, но если ты долго не бывал в родных палестинах, то понимал, что город что-то, да утратил. Вот уже пустое место, куда мы ещё пацанами бегали смотреть «Тарзана» и «Трёх мушкетёров». Можно ли забыть этот волшебный крик, который целыми днями будоражил Соколовую улицу: чего орёшь, скаженный, или оглашенный? Думаю, что теперь Тарзан ушёл, и навсегда, в киноисторию. А куда делись эти слова: скаженный, оглашенный, окаянный, анчутка, антихрист, которыми в изобилии поливали нас наши соседи

     Жалеть о том, что «Летний» исчез, хотя для нас он и был «храмом искусства», не стоит – простой сарай. Могут ли покосившиеся деревянные ворота со столь же величественной калиткой сбоку украсить центральный проспект города, а ныне вновь Немецкую улицу? Удивительно, что он существовал, когда я уже стал студентом, и в осеннюю стужу водил туда на последний сеанс свою девушку. Сладко было сидеть, прижавшись друг к другу, под рокот кинопроектора и под шум дождя по крыше. Забывалось, что студёный ветер уже пророчит близкую зиму – тепло, уютно, хорошо. Всё исчезло.

     Жаль мне было лишь «Табакерки», так про себя я называл магазинчик, на фасаде которого значилось просто и грубо «Табак». Внутри магазина доминировали красные и золотые цвета. Медовый запах «Золотого руна», смешанный с «Капитанским», казалось, облагораживал даже пирамидки махорки и нюхательного табака на полках. Последний пользовался спросом.

     Ещё живы были старушки, угощавшие подруг понюшкой табака из табакерки и чихавшие с наслаждением, и, смеясь, говорившие друг другу «Будьте здоровы» или «Салфет вашей милости», но кто были эти старушки, и где я их встречал, не помню.

     Иногда дядя Витя посылал меня сюда за коробкой сигар. Коробки были – глаз не оторвать – палехская живопись: лихие тройки, пристяжные, круто выгнув шеи, неслись вдоль по дороге столбовой… На других – красны девицы шли по воду, красивые сами и в красивых полушалках. Был там и кот, который ходит по цепи кругом. Может быть, это и не был палех, безумных денег должна была бы стоить подлинная роспись на этих драгоценных деревянных ящичках, но почти до сих пор мне мнится, что это был подлинный палех. Приятно заблуждаться!.
- Мальчик, ты уже куришь сигары?
- Не, это дядя Витя…
- Знаю его, такой красивый. А ты на него похож.
Да, дядя Витя был красив, силён и чемпион Саратова по метанию копья.

     Десять лет спустя дядя Витя уже не курил сигар. Прошла его пижонская юность, как и увлечение сигарами и «Золотым руном», а мне в наследство досталась трубка из красного дерева (так я думал) с головой Мефистофеля. В перерывах между парами я плотно набивал трубку «Золотым руном» или «Капитанским».
- Что, раскурил свою трубку, солдат? – ехидничал наш преподаватель по теории литературы, Соколов, разминая беломорину, и тут же углубляясь в разговор о солдатском фольклоре с капитаном-фронтовиком Анатолием Коваленко, а ныне студентом-баснописцем. Было этому первокурснику тридцать семь лет, и в нашей среде он выглядел патриархом.

     «Руно» и «Капитанский» я покупал в любимой мною «Табакерке», где палехские шкатулки уже не водились, но внутри она ещё хранила дивный аромат и была по-прежнему прекрасна, разве что её тёмнокрасные тона и золотые росписи несколько поблекли. Эта детская ещё романтика юноши в восемнадцать лет, поддержанная чтением Александра Грина, он вновь начинал возвращаться к читателю. К «Капитанскому» я добавлял пару коробок «Золотого руна» и набор для самостоятельного набивания папирос – коробку гильз и всё необходимое для этого важного дела.

     Под расчёт на троллейбусном заводе имени Урицкого я получил хорошую сумму, так что мне хватило на демисезонное пальто, кашне, новую тёмносинюю шляпу и костюм денди из барака. К тому же, единственный случай, я привёз с собой, по окончании сельхозработ, сто новеньких хрустящих рублёвок в банковской упаковке. Денег ещё хватило на несколько, хотелось написать, стильных галстуков, но я не был стилягой, так что стиляжьи галстуки меня не привлекали, будь они с павлинами, попугаями и обезьянами, поэтому я купил пару красивых, но обыкновенных. Можно ли было при такой экипировке обойтись без трубки?
     Трубка сопровождала меня все пять лет моей студенческой жизни. В Трёхлесье мордовские мальчики, увидев, как я разжигаю её на ветру, восторженно галдели : Пипка! Пипка!

     Пять лет – это очень долго. Моя саратовская табакерка стала хиреть. Только при большой удаче можно было купить пачку «Капитанского». «Золотое руно» – лишь случайно. Потом всё исчезло: и «Дукат», и «Герцеговина Флор», и «Дюшес» (а такие папиросы были сразу после войны), и остался один «Беломор», «Памир», да «Прима». А вскоре явились на полках «Табакерки» и сигареты «Махорочные» – редкостная гадость, предел падения.

     А потом исчезла и сама «Табакерка». Когда, я даже и не заметил. Исчез и Мефистофель, Как и куда девался он, непонятно. Впрочем, это его качество – являться к кому хочет, исчезать, когда захочет.

     Послесловие.
 Вот уже пятьдесят лет, как я не курю: курить – здоровью вредить! Но «Табакерка», нет-нет,a да и приснится мне.