Такая, какая есть

Утро – есть утро. Оно, как зарядное устройство. Что бы ни говорили на редкость сведущие люди, а есть в нашем бренном естестве нечто электронное - без утренней подзарядки мы не живые индивиды, а пошлые манерные манекены: пальчик - туда, носик - сюда, глазик - налево, ушко - направо. Полнейший разлад…

Голуби ворковали на балконе. В утренней тишине эти звуки казались громче истошных павлиньих криков в сочинском дендрарии.
     Фёдор Ильич сел на краешек кровати…
     Широко и с аппетитом зевнул…
     Потянулся…
     Глянул на соседнее ложе – жены не было. Она гремела посудой на кухне.
     Раньше кровати стояли впритык. Ныне, когда семейные страсти поулеглись, кровати раздвинули, а для пущего развода поставили между ними тумбочку – она сегодня вроде памятника былым отношениям.
     Глянул через открытую дверь на балкон, где сизый голубь галантно и многоречиво ухаживал за горлицей, которая, набивая себе цену, как заведённая, бегала от него по кромке бетонной плиты. Затейливые птахи – эти голуби. Нет им покоя.
     Фёдор Ильич встал с постели и, как был в трусах, шагнул на балкон – голуби дуплетом спланировали вниз и там уже, на асфальте, продолжили пернатые игры…

Из подъезда соседнего дома, замыкающего двор с южной стороны, вышла женщина. Не спеша, словно путаясь в раздумьях, добралась до середины детской площадки, задрала голову и начала говорить о вороватых олигархах, о распоясавшихся либералах, о сионистах, о коммунистах, просравших великую родину, о неподъёмных коммунальных платежах, о справедливости и много ещё о чём - мало ли что говорят люди, когда у них наболело?
     Она уже выступала с речами пару раз, было это, правда, в будние дни, когда жильцы в массе своей разъезжались по делам. Ныне же, в воскресенье, в этот тихий утренний час её слова гулко разносились в пространстве, ограниченном домами.
     "Я молчать не буду, и не надейтесь, - говорила женщина. - Мне есть, что сказать и о каждом из вас в отдельности, и обо всех скопом! Нет в моём сердце ни зла, ни ярости. Просто мне больно за вас и обидно!"
     Между тем на соседний балкон этажом выше с эспандером в руках вышел Сигизмунд Сигизмундович.
     - Наше вам с кисточкой, - приветствовал он Фёдора Ильича.
     - И вам не хворать, - ответствовал Фёдор Ильич.
     - Это что за фря такая выискалась? – спросил сосед, потягивая резину.
     - Чокнутая из соседнего дома. Имя у неё чудное - Мессалина Никаноровна.
     - Да что вы? Действительно необычное. – И он со вкусом произнёс: - Мес-са-ли-на. А что – звучит! – И поинтересовался: - Настоящая сумасшедшая или прикидывается?
     - Да кто же знает настоящая она или не очень? Сдаётся мне, однако, что у неё действительно не все дома.
     - А мы сейчас выясним, - сказал Сигизмунд в квадрате и тут же обратился к подозреваемой в психическом расстройстве: - Гражданочка, а, гражданочка, вам, что больше делать нечего, как только нам нотации читать?
     Гражданочка, однако, праздный вопрос проигнорировала и продолжила нескончаемую утреннюю проповедь.
     И тут на балкон второго этажа выскочила Людочка. И такая это была Людочка, что не приведи, Господи! Всем Людочкам Людочка! – Людмила, какую свет не видывал.
     - Эй, финтифлю, - закричала она, - а совесть у тебя есть?
     - А ты мне давала эту самую совесть? – спросила Мессалина Никаноровна.
     - А я похожа на благотворительную организацию, которая всё, что ни попади, направо-налево раздаёт? Или мне больше делать нечего?
     - Ну вот и молчи, если делать нечего, а мне недосуг. – И продолжила свои поучения:
     "Не о том вы думаете, люди добрые, не о том мечтаете, ни к тому стремитесь".
     Ну и так далее, и тому подобное…
     И вдруг:
     - А в чём дело-то? – раздался зычный мужской голос. И все поняли, что это Петрович собственной персоной, даже те, кто не видел его в данный момент, потому как балкона у Петровича не было, и кричал он через форточку, высовываясь из неё, как кукушка из старорежимных ходиков.
     - Ну вот, теперь и этот алкаш вылупился, - с досадой произнёс Сигизмунд Сигизмундович, но не растерялся и поинтересовался: - Петрович, а который теперь час?
     - Щас гляну, - сказал Петрович. И исчез. Во всяком случае, выпал из моего рассказа. И вряд ли появится.
     "Меня любить надо - просто, но со вкусом, - кричала между тем Мессалина Никаноровна, - потому что я всем нужна – и деткам своим, и подругам, и соседкам. И вам нужна! Да, да, да - именно вам: кто вам правду скажет, если не я?"
     Упросить её перестать безобразничать не получалось. И потому жители (неизвестно, правда, кто именно) вызвали участкового. Все вокруг звали его Херхором. Почему? Не ведаю. Было, правда, в его облике нечто египетское и очень даже древнее, но достаточно ли этих обстоятельств, чтобы именовать верного служаку поносным именем? Не знаю и потому ответить на подобный вопрос не берусь.
     - Вы нарушаете общественный порядок, - сказал Херхор распоясавшейся гражданке.
     - Не трогайте меня! Вы такой же продажный, как и они, вот только вы при исполнении, а они – сплошь и рядом.
     - Да кто же вас трогает? Зачем вы выдумываете? Вроде бы интеллигентная женщина, а утверждаете напраслину! - попытался было приструнить её участковый.
     - А мне надоело быть интеллигентной, - сказала Мессалина Никаноровна.
     - Ну вы хотя бы из этого дома?
     - Из этого, - ответила бузотёрка.
     - Врёт она, врёт! – возопила Людочка, всем Людочкам Людочка, Людмила. – Она из соседнего!
     - Ты мне рот-то не затыкай! – взвизгнула в ответ Мессалина Никаноровна. – Ишь ты, какая ротозатыкательная!
     И опять участковый попробовал было её угомонить, но она дезавуировала эту затею, произнеся суровое: "Слушай, уйди" и продолжила отповедь на этот раз в исповедальной форме, очень даже любимой писателями во времена её тревожной молодости:
     "Я такая, какая есть и не собираюсь меняться в угоду некоторым! - кричала она. - Я никому и ничего не должна! Разве что богу, да ещё отцу с матерью. И не нужно загонять меня в какие-то рамки! И воспитывать не надо, и учить ни к чему! У меня, если хотите знать, душа наизнанку!"
- Жопа у тебя нараспашку! – резюмировал Фёдор Ильич, а Сигизмунд Сигизмундович добавил:
     - Вот ведь правильные вещи говорит - складно, словно стихи читает! И рассуждает здраво, да только тошно от её праведного крика. Обличать нужно вовремя и только тогда, когда тебя хотят слушать… А вообще-то надо бы, как в Древней Греции, специальные места отводить для того, чтобы каждый человек мог высказаться обо всём, что наболело. Ведь это же с ума сойти выслушивать эдакое в прекрасное летнее утро!

В этот момент на балкон пожаловала тёща Фёдора Ильича. Приковыляла… -
     и застыла, заведя руки за спину. Личико – сама невинность. Сморщенная невинность. Идиллия полная.
     "Тёща у меня хорошая, - подумал, глядя на старушку, Фёдор Ильич, - но не настолько, чтобы молиться на ейный образ или сдувать с неё пыль". И потому разговаривал с тёщей всегда непочтительно, иногда просто по-хамски.
     А ещё он подумал, что тёща – это ложка дёгтя в бочке семейного благополучия, но произнести вслух такую сентенцию не осмелился…
     Мессалина Никаноровна, между тем, продолжала недозволенные речи:
     "И не надо меня осуждать: видите ли, не так я веду себя на людях. И не нужно меня с кем-то сравнивать. Как могу, так и живу, чего и вам желаю, если, конечно, у вас получится, в чём я шибко сомневаюсь".
     - А она – кто? – спросила любопытная бабуля.
     - Конь в пальто, - рявкнул ей в ухо Фёдор Ильич.
     - Настоящий? – насторожилась старуха.
     - Фёдор, не дезориентируй маму, - сказала Дина Антоновна. – Она и так едва фурычит. - И тут же, в свою очередь, закричала ветхой старушке – в другое ухо: - Соседка это наша из второго корпуса! Поняла?
     - А чего она хочет? – заинтересовалась глухая тетеря.
     - Пиз…лей, - со всей пролетарской прямотой ответил Фёдор Ильич. – Пиз…лей, чего же ещё?
     - Фёдор, не терроризируй маму, - сказала Дина Антоновна. - Правды она хочет, одной только правды, и ничего, кроме правды – как в зале суда.
     - Где? – не поняла бабуля.
     - В п…! – с той же грубой безаппеляционностью заявил Фёдор Ильич, сквернословец.
     Утверждают, что древние греки не знали рифмы. Наши люди впитывают её с молоком матери.

Здесь в моём рассказе появляется ещё один персонаж или неофит, или прозелит, если вам нравятся хитро-мудрые иностранные словечки. Свежий, только что выпеченный герой – всегда новое развитие сюжета.
     Это была девица, очень даже похожая на мужчину, но резвая чисто по-женски. Как-то уж очень незаметно (даже автор прозевал) она оказалась во дворе, встала неподалёку от Мессалины Никаноровны, долго прислушивалась к её оглушительной тираде… -
     а потом, словно, принимая эстафету, разразилась, своей:
     - Так их, гражданочка, так! Всыпьте им по первое число! Ишь, разожрались! Разворовались! Разбезобразничались!
     И, шаря глазами по балконам, закричала:
     - Дали вам, иродам, волю! А вы и расстарались, недоумки! Тьфу на вас! Тьфу!
     И плевала во все стороны, как герой Альберто Сорди в кинокартине "Журналист из Рима".
     - Тю, - удивилась Мессалина Никаноровна, глядя на соперницу, - а ты кто такая? Откуда выпорхнула?
     - Корреспондент периодического издания, - отрекомендовалась шустрая деваха. - Ну не совсем периодического – кризис, знаете ли, и всё такое…
     - Как называется? – спросила Мессалина Никаноровна.
     - Газета? "Шила в мешке не утаишь", - ответила сотрудница ни к чему не обязывающего СМИ. Шило, как известно, колет почём зря. – Я хотела задать вам несколько вопросов.
     - Удостоверение покажи, - потребовала Мессалина Никаноровна.
     - Дома забыла, - сказала корреспондентка.
     - Так пойди и принеси. А без удостоверения я с тобой разговаривать не стану.
     - Ну как же, как же, - запричитала корреспондентка, - как же, как же…
     - Как же, как же! – передразнила её Людочка, всем Людочкам Людочка, Людмила. - Вот только тебя нам и не хватает для полного счастья!
     - А я не с вами беседую, я – с нею, - ответила корреспондентка.
    Глухая тетеря тоже решила разобраться в хитросплетениях разгоревшейся ссоры.
     - А это кто? – спросила она у дочери.
     - Пресса, мама, пресса, - ответила Дина Антоновна.
     - Прессануть бы её, да так, чтобы воспоминаний не осталось! – в сердцах промолвил Фёдор Ильич.
     - А что за газета? – спросила бабуля.
     - Да наша, районная, - ответила дочь.
     - Как называется?
     - Странное у неё название: "Шило на мыло" по-моему – точно не скажу.
     - Чудны дела твои, господи! – сказала старуха.
     - А он-то тут причём? – удивилась Дина Антоновна. – Ты, мам, его в наши земные дела не ввязывай – греха не оберёмся! Сами управимся.
     И, наверное, управились бы, если б им не помешал высокий, сухощавый мужчина, появившийся во дворе. Медленно, словно подкрадываясь, он подошёл в Мессалине Никаноровне, тронул её за плечо… -
     она дёрнулась, обернулась – и заулыбалась.
     - Месси, - сказал мужчина. – Хватит уже. Они всё поняли.
     - Уверен? – спросила Мессалина Никаноровна.
     - Более чем. Ты была так убедительна! Вон участковый до сих пор в себя прийти не может. Даже рот раскрыл, слушая тебя.
     Херхор тут же закрыл рот.
     - А вы, гражданин, кто будете? – строго спросил у нечестивца.
     - Да свой я, свой, - ответил мужчина. – Не возражаете, если я её уведу?
     - Не возражаю, - ответил страж порядка.
     - Мне кажется, они надолго запомнят твои слова, - сказал мужчина, обнимая женщину за плечи. - Пойдём, милая, домой. Я супчик сварил. Сейчас котлетки в пароварку поставлю - и…
     Из всех гласных букв в русском языке больше всех мне нравится вселяющая надежду литера "и". Если б не она…
     А вам какая буковка по нраву?