Ученик Удава

 


  Объём - 5 а.л.


                У Ч Е Н И К  «У Д А В А»
      (капиталистическая баллада времён конца социализма)

            Глава первая.  Бешеные деньги

             1.

      На рынке рабов было пусто. Петька прошёлся по вытоптанной площадке среди кустов чепышника, похлёстывая веточкой по голенищам своих кирзачей с блатными отворотами. Что ж, в этот сезон приехал поздновато. Степную братву разобрали уже другие чилижные бригадиры, капитаны степных пиратских команд.
     И тут из кустов хриплый, спитой голос возопил с восторгом:
- Петруха! Я же говорил, что не зря дожидаемся… Вылазь, братва!
    Навстречу Петру выбрались из кустарника, радушно раскинув нараспашку руки, парочка «гвардейцев» из его прошлогодней бригады - Утюг и Ильяс.
- Хе-е! – громко хмыкнул Утюг. - А мы только тебя и ждали. Другим не продались - ждали, что ты приедешь.
     Петька стоял, похлопывая прутиком  и тоже широко улыбался во весь рот и покачивал головой в ковбойской шляпе.
- Расценки те же? - по-деловому спросил Ильяс.
- А для моих гвардейцев - даже с респектом, - смеясь, ответил Петька, радуясь появлению этих двух чумазых мужиков, как встреченным внезапно родственникам.
- Где стоим? - улыбаясь своей мощной, как у каменной бабы, физиономией, спросил Утюг.
- Пока ищу. Пока не нашел. - ответил Петька. - Полную бригаду потом наберу…
    Пока будете со мной по среднему тарифу - этак тюков десять за день…
- О-о-о, - сразу разочарованно заохал Утюг. - Такой деньга - ищи другой рабочий.
- Согласны, что там! – твёрдо объявил Ильяс, и Утюг после этих слов тоже соглашающее закивал кудлатой башкой, коротко сказал: «Якши!».
    И Утюг, закрепляя договор, вдарил пятернёй по ладони Петра. Обернувшись, позвал ещё кого-то из кустов. Из пыльных зарослей, сильно покачиваясь, выбрался изрядно тощий, фитилястого роста парень европейской наружности. Пётр взглядом военного вербовщика оценил кандидата и решил, что кандидат этот больше трёх дней на чилижных плантациях не выдержит - но для первичных хозяйственных работ на первое время подойдёт.
- Лёлик, - представил парня Ильяс. - Хороший пацан. Возьмёшь?.. Он, конечно, новичок. Но, может, сгодиться на подхвате? Ему совсем в жизни плохо… Знаю я твой капитализм - но Лёлику совсем в жизни плохо. А-а?
- Поехали, - согласился Петька.
     Ильяс слыл умницей, и к его словам следовало прислушиваться. В этом Пётр убедился ещё в прошлый сезон. Ильяс, интеллигентный лицом, с щупловатой фигурой, тем не менее, мог работать ударно, выдавать двойную норму дневной выработки. Из разных разговоров в бригаде Пётр был осведомлён, что Ильяс несколько лет назад работал инженером в областном автосервисе, чуть ли даже не главным инженером. Но по непонятным причинам взял и «ушёл в бичи».
     На потрёпанных «Жигулях» Петька гнал по трассе, обдуваемый горячим ветром казахстанских степей. В салоне мирно похрапывали его навербованные работяги. Полтораста километров от областного центра, потом - ещё шестьдесят просёлком до разбитого в степи лагеря бригады, состоявшего пока из одной палатки.
             2.

     У палатки с грустным видом верной собаки, оставленной надолго без хозяина, сидел Алик-тракторист и что-то варил в котелке на убогом костерке из веток чилижного кустарника. Именно этого кустарника и предстояло Петру найти в таком промышленном масштабе, чтобы хватило бригаде на пятимесячный объём работы или, хотя бы, на двухмесячный, или, хотя бы, на месячный - а потом перекочёвывать в другую местность всем лагерем, точно цыганским табором, в поисках удачи, которой всегда больше там, где ещё не были. От найденных бригадиром чилижных «кулиг» зависел заработок бригады, собственно рентабельность этого степного дела, похвала «шефа» и, в конечном итоге, «расчёт по конечному результату» самого бригадира и его«верного пса», тракториста Алика.
      Тоже обрадовавшись старым знакомым, Алик радушно полез с ними обниматься. Потом критически покосился на фигуру незнакомца Лёлика, хотел было сразу же вслух его забраковать, но бригадир цыкнул, и Алик привычно заткнул свой фонтан самоуверенности. Бригадир Алика так и воспитывал: чтобы тракторист, собирающий у братвы дневную выручку и определяющий стандарт качества, был как палач, а сам бригадир - как судья для всей бригады, символ честности и справедливости. Народ должен верить в честность и справедливость своего начальства. Именно этому и учил самого Петра «великий и мудрый Шеф».
- Вон там, - сказал утомлённым голосом Петька и ткнул пальцем в направлении трёх куч различного барахла, выгруженного вчера с двух Камазов. - Берите одну большую палатку на всех, одеяла, спальники, ну и всю другую требуху, что найдёте… Короче, пока тут располагаемся, а завтра поеду рыскать по округе фронт работ. Ваш тариф - десять тюков с завтрашнего дня и пойдёт… Хотя и работы особой пока вам и не будет. Копите силы для трудовых рекордов.
      Роясь в куче хозяйственного имущества, выбирая что получше, Утюг критически ворчал, как Попандопало над сундуком награбленного барахла. Потом мужики небрежно, «на время, пока» растянули палатку с провисающим пологом, заползли внутрь и буквально через минуту раздался знаменитый храп Утюга, от которого, говорили, разбегались в страхе степные волки.
     Пётр со своим трактористом посидели ещё чуток у затухающего костерка и тоже полезли в палатку. Уткнулись носами в тряпьё, сохранившееся с прошлых сезонов, пахнущее плесенью, мышами и тараканами.
     Вокруг всю ночь прыгали тушканчики и цвыркали одуревшие от весны чеканы.
         3.
     Утром Пётр вылез из палатки совсем не отдохнувшим, с онемевшими мышцами и с хрустом в суставах. «Отвык, - подумал он, морщась, - Скоро привыкну к этой треклятой степной романтике…». Он потянулся всем телом, втянул в лёгкие запахи степи и оглянулся вокруг.
    Вот она -  степь… В первый свой сезон, пять лет назад она, степь, показалась ему прекрасной в своей необъятности, пахнущей коктейлем степных запахов, этакой ласковой природной натурой, точнее, натуральной природой, а не как с телеэкрана «Клуба кинопутешественников». Ну разве учуешь такой первозданный дикий воздух на московских улицах-проспектах… Да, поначалу степь показалась «московскому бамбуку» прелестной экзотикой - но уже через месяц это степное безбрежье обернулась злобной фурией. Завывала по ночам в, казалось бы, полной тишине в периоды новолуния необъяснимыми наукой ультразвуками. И эти звуки унисонили с паническим воем шакалов. Внезапные ветра по ночам рвали из колышек палатки, заносили глаза песком, мелким, как мука высшего помола .Степь таилась дневными суховеями, несущими в резких порывами секущий стеклянный песок, сдирающий наждаком краску с автомобильной поверхности и обтачивающей за два-три года телеграфные столбы, точно карандаши. Песок и безбрежье пространства – это степь. Она, степь, выглядела вечной, как космос в своей первоначальной дикости. Её, степь, нельзя покорить, ей можно только подчиняться, как древнему шаману, которого считаешь шарлатаном - но всё равно боишься его гнева.
     В этот сезон - пятый на боевом счету Петра – выехали на месяц позднее обычного, аж в начале июня. Что-то не ладилось у шефа с финансами. Как, впрочем, и во всей стране в этот период истории. Шеф изредка появлялся перед своими «шестёрками» с глазами, выпученными, как у рака, опущенного в кипяток. Орал, не объясняя причины злости, швырялся со стола разными канцелярскими принадлежностями, самого верного из своих «шестерных», лысого Толяна, пнул ботинком в задницу, чтобы тот не торчал на «маршруте бешенства».
      Пётр, в статусе козырной «шестёрки» сидел молча в углу кабинета в позе мыслителя, которому вообще не хочется ни во что вмешиваться, который очень устал и которому абсолютно наплевать на грядущие «большие миллионы в кармане шефа». Пропал у него этакий жизненный азарт - и стало всё неинтересно.
      Уже почти месяц. Как развёлся с женой. Развёлся вмиг, по секундному решению, под психом от очевидных фактов. Сказал: «Развод!». И жена - без психа, но  под тяжестью очевидных фактов - сказала тихо: «Ладно».
     И Петру не хотелось в степь до изжоги в сердце. Как она, степь, уже высосала и выжгла соки организма, будто почву, на которой только что буйствовали жёлто-красные поля тюльпанов - и вдруг превратилась в безжизненный песок.  Но Петькин участок в делах шефа приносил основной доход бюджету фирмы. Хотя сам шеф таких показателей вслух не констатировал, и даже, наоборот, утверждал, что незаменимых не бывает. Однако, как-то раз убедился в обратном, поставив параллельно в Петькиной степи ещё одну бригаду под бригадирством лысого Толяна. Четыреста процентов выигрыша от вложенного капитала не получилось - получилось чуть-чуть покрыть рентабельность эксперимента.
      Шеф тогда, после своих подсчётов на обрывках бумаги, посмотрел на Петра, как удав на не подчиняющего гипнозу кролика. «Удав» был не тупой - но что-то не укладывалось привычной схемой в голове «удава». Шеф не верил в честность как существующую категорию в денежных делах. Честность для шефа, как аннигилятор какой-нибудь для всех его жизненных принципов. Как серная кислота, пролитая на брюки в области мошонки и предвещающая опасную неизвестность. Честность для «удава» непонятна - а всё непонятное для него опасно.
      Вот когда лысый Толян хвалился каким-нибудь своим финансовым манёвром, в котором он «чисто хитростью» добыл несколько нулей в бюджет шефа, тогда шеф благосклонно шлёпал Толяна по лысине и говорил с утробным смешком: «Ой, молодчага!».
      Петру шеф не говорил «Ой, молодчага!» и даже ни разу не хвалил. Но никогда и не орал на него в бешенстве. Когда шеф злился на Петьку за какую-нибудь промашку или самоуправство, он только шипяще молчал, таращил прозрачные глаза и вертел головой, слегка шевеля ушами.

              Глава вторая. Знакомство с Удавом

              4.
     С шефом жизнь познакомила случайно. Как говорится: пить меньше надо. По пьянке всякий там метаморфоз личности и происходит.
     Будучи не очень примерным аспирантом в институте народного хозяйства, именуемый в народе «плешкой», Пётр в тот период своей жизни вымучивал диссертацию под громким заголовком «Хозрасчёт - как рычаг социалистической экономики». Внутри Петиной души мыслящий свободно молодой учёный-экономист называл диссертацию иначе - «Хозрасчёт - как основа экономических отношений».  Какой уж там «рычаг» - так это и половой инстинкт можно назвать рычагом развития цивилизации. Запутавший экономическую логику Адама Смита фантазирующий от безделья Карл Маркс своими «классовыми противоречиями» мог и таблицу умножения Пифагора превратить в манифест пролетариата. Бездельники по жизни, страдающие избытком фантазии от излишков свободного времени, всегда ищут какие-нибудь «противоречия» для оправдания собственной лени. А потом ещё и потомки такого лентяя Гением и Пророком назовут и такого натворят… что у «первоисточника» и фантазии бы не хватило представить «конечный результат» своей теории.
     Иногда, в недолги минуты размышления над диссертацией Петру казалось, что он формулирует и доказывает неминуемую гибель плановой системы экономики социализма, которая возможно уже и до него доказана кем-то там, на «Западе». Возможно, такие работы и есть в закрытых фондах научных библиотек, но к которым допускают лишь с профессорским званием, когда индивидууму с уютом в жизни уже не хочется «ломать устои».
     Остерегаясь от возникающей в мозгах крамолы, Пётр чуть ли уже не кричал своим мыслям «чур-чур меня», забрасывал свои черновики в стол и шёл общаться с конкретными могильщиками капитализма на «Москва-Товарная». Тем более, что аспирантских ста рублей катастрофически не хватало даже на молоко годовалой дочке.
      Могильщики капитализма, уставшие от своей исторической роли и тяжёлого физического труда, после каждого разгруженного вагона солидарно скидывались в общий котёл из заработанного и наворованного. Потом дома ругалась жена, ночью ныли натруженные мышцы, а диссертация вызывала отвращение, как лозунги «Слава КПСС» на каждом заборе.
      Научные руководители, видимо, сделав выводы из визуальных наблюдений и представляемых изредка анонсов о движении в работе над диссертацией, предложили Петру научную командировку на Уралвагонзавод. Там, мол, говорили ему на кафедре, один коллектив одной бригады одного цеха уже практикует хозрасчётные отношения.
      На режимном заводе, в цехе ширпотреба, в каптёрке бригадира хозрасчётной бригады Петя пропьянствовал целый месяц. А напоследок, уже сидя с бригадиром в ресторане, этот передовой бригадир всучил «исследователю» пакет с деньгами, сумма которых, когда Пётр их пересчитал в гостинице, равнялась его годовой аспирантской стипендии.
     Пётр понял, что это взятка - за то, чтобы «исследователь» не раскрывал перед широкой общественностью конкретные «рычаги» хозрасчёта. Практика подтвердила теоретические мысли аспиранта. Если народу не мешать со стороны государства, народ и себя обогатит, и ресурсы сохранит, и государству кое-что достанется. Только жадным не надо быть. И народу, и государству.
     А вот что надо сделать, чтобы «не быть жадным», хмельной Петька размышлял на обратном пути,  уже сидя в полупустом вагоне-ресторане. Заканчивая поллитру «Армянского», он спросил добродушно, в тяге к общению, проходившего мимо мужика, даже не всматриваясь в его внешность:
- А вы знаете, что хозрасчёт - смерть социализма? Во-о-обще…
     Тот остановился, потом присел за столик, уставившись на Петра взглядом  голодного удава. Тут же щёлкнул пальцами, подзывая официанта. Без слов, ткнув в стоявшую на столе бутылку, показал официанту этот же палец, затем этим же пальцем обозначил жест «мигом».
    Заплетающимся языком Петя долго рассказывал ему про своё видение социалистической экономики, а незнакомец слушал его, не перебивая, и глаза его туманились, как у сытого удава.
     Утром Пётр проснулся не в своём дешёвом купе, а в двухместном «СВ», обдуваемый кондиционером. На столике подрагивала под стук колёс бутылка фирменного «Ах-Тамар» и на блюдечке дольки лимона. Напротив сидел тот молчаливый мужик, похожий на удава.
- Похмелись, - ласково сказал «удав». - Пойдёшь ко мне работать? У меня тоже - хозрасчёт. Уже давно… Мне понравилось, как ты вчера базарил про гибель социализма. Меня зовут Михаил Маркович.
         5.
     С вокзала новый Петькин знакомец за свой счёт на такси довёз до Сокольников и заботливо выгрузил изрядно ослабшее Петькино тело прямо в домашний очаг.
     Первый день по Петькиному приезду его супружница осуждающе молчала, выгребая из карманов остатки гонорара от хозрасчётной бригады и тщательно их пересчитывая. На второй день начала орать: «Сколько можно пить!». Пётр пытался было просить денег на пиво, презирая себя за жалобные интонации голоса. Жена денег на пиво не выделяла, а совала ему под нос таблетки аспирина.
     В какой-то следующий день раздался звонок в дверь, жена открыла, вошёл тот, похожий на удава. С порога он уверенно прошёл на кухню и выставил перед Петром на пустой стол четверть зелёного «Рислинга». Не поворачивая головы, скосил один глаз на Петькину супругу. Та суетливо запахнула халатик на голом теле и удивительно покорно шмыгнула из кухни.
- Ну чо, пойдёшь ко мне работать? - сразу в лоб спросил гость.
     Петька выставил на стол два фужера и засуетился у холодильника, выбирая культурных закусок под благородное вино.
- Чо ты там застыл? Такой богатый ассортимент, кажись у тебя там? - сказал, а не спросил «удав», даже не оборачиваясь к Петьке.- Ты вопрос слышал – отвечай. Я пить не буду, про меня не суетись. За рулём… Хотя, давай и я кисленько почмокаю.
     Пётр очень сдержанно, помня свою повышенную эмоциональность в поезде, заговорил о диссертации, карьере, перспективах. Кусок полузасохшей брынзы отламывался у него под ножом неровными ломтями. Его супружница за стеной кухни чем-то раздражено шебуршила-скрипела-стукала.
- Куда ты, говоришь, собираешься?... Кого ты, говоришь, уважаешь?.. Какая-такая большая перспектива?.. Сам же мне в вагоне объяснял, что социализм  скоро в говне утопнет… Не помнишь, что ль?
- Помню, - неуверенно отозвался Петька. - Помню, конечно - но это ж не скоро. И я, вообще, не крыса, бежать с тонущего корабля…
     Пётр ещё некоторое время выговаривал высокие слова, которые помнил с комсомольских собраний, а гость, зевая, оглядывал, не шевеля головой, скромно-убогую обстановку кухни.
- Короче, к делу, - твёрдо сказал «удав», сам откупоривая «Рислинг». - Будешь у меня этим… как его. Ну… который советы даёт начальству?
- Советник?
- То же самое, но по-иностранному как-то. Который бумаги пишет и на подпись даёт.
- Секретарь? – хмыкнул Петька.
- Секретарь - это бабёнка с длинными ногами. - А вот который - самый умный, но дураком прикидывается, а?
     Пётр пожал плечами и наконец-то отхлебнул из фужера. Шум, создаваемый женой за стеной кухни, приобрёл, говоря научным языком, тенденцию к усилению, будто она там собралась поменять местами мебель.
- Референт, во! Вспомнил! - Удав повеселел лицом и чокнулся фужером.
Выпил, вытер губы и сказал небрежно:
 - Тысяча рублей, - и в упор посмотрев на Петра, добавил: - В месяц.
     Петька почему-то первым делом обратил внимание, что шум за стеной кухни моментально затих. Потом стал переваривать сознанием услышанную сумму с приставкой «в месяц». С ухмылкой недоверия посмотрел на гостя, который вдруг сделался похожим на уснувшего удава, наблюдающего через плёнку глаз за порхающей вблизи бабочкой.
     Кашлянув, Пётр чуть ли не выдохнул: «согласен».
 В кухню, чуть ли не в ту же секунду впорхнула супружница и удивительно приветливым голоском предложила «работодателю» самое дорогое, что хранилось в их квартире уже целый год - банку консервированных ананасов.

                Глава третья. Романтика степных будней
            6.
      Петька смотрел на степь, колышущуюся в утреннем мареве от контраста холода ночи и жара восстающего солнца. Она, степь, колыхалась, будто удав, сжимающий свои кольца над пойманной жертвой. «Проклятая степь, всю душу высосала», - привычно и покорно подумал он.
      Ещё в прошлые сезоны Пётр нечаянно обратил внимание на ассоциацию схожести степи и Михаила Марковича. Одинаково они умеют высасывать и силы и душу, что начинаешь ощущать себя пустой оболочкой, шкуркой давно сдохшей ящерицы. И, вроде бы, чего бы не сбросить с себя эти тугие, скользкие, мерзкие кольца - но гипнотизируют тебя пачки с банковскими лентами крест-накрест. И когда кучка этих пачек растёт в размере - не остаётся ни физических, ни душевных сил сопротивляться их змеиному гипнозу.
      Петляя меж росшими прямо из земли гранитными валунами, Петька вывел свой «жигуль» на вершину холма. Не выходя из салона, через бинокль обозрел видимые до горизонта окрестности в поисках тёмных пятен чилижных плантаций промышленного размера. Мелких - было множество, но они не представляли «экономически-рентабельного интереса». До самого горизонта в «экономическом смысле» было пусто. Ещё один день и ещё полбака бензина нужно будет потратить, чтобы отыскать те кулиги, на которых бригада сможет дать «рекорды» выработки.
     «Кто бы мог подумать, - думал Пётр сам про себя, - что вся его приобретённая наука потребуется для таких вот примитивных способов производства. - Да никто бы об этом не мог подумать».
                7.
- Михаил Маркович, а это тоже ваше? - как в сказке про кота в сапогах, с придыханием спрашивал Петька, когда они с шефом осматривали очередной объект подпольной экономики. Красноречивое молчание шефа и его довольная ухмылка означала положительный ответ.
      Недели две в ознакомительных поездках по стране потребовалось, что шеф ввёл в курс дела своего «референта». В двух подмосковных деревнях осмотрели цеха по изготовлению черенков для всяческого огородного инвентаря. В Рязани и Куйбышеве - инвалидские артели,  занимающиеся «неофициально» услугами автосервиса. В Заволжье в пойменных местах реки Иргиз две бригады на моторных лодках добывали корм для аквариумных рыбок. «Тут деньга солидная плавает, - объяснил «кот в сапогах» своему референту. - Ты мозгуй, мозгуй, чтобы всё это, когда рак на горе свистнет, сразу по тогдашнему закону и оформить. А пока это как называется?».
- Частнопредпринимательская деятельность, - вздохнув, сказал Петька. – В рамках уголовного кодекса.
     Шеф сказал «угу» и на следующее утро повёз Петра в казахстанские степи, где по заверению Михаила Марковича самая большая деньга, но и с большими рисками. Долго ехали по степи по страшно отвратительным дорогам. Шеф показывал местами на кустарники степной акации и объяснял своему референту:
- Золотая растительность. По-казахски - караган, чёрная трава, значит, ничем не убьёшь и никому не нужная. А мне она очень даже нужная. Из любого говна можно конфетку сделать, если мозгою мыслить правильно…
      Михаил Маркович нудной дорогой по кочкам-буеракам, крутя влево-вправо рулём своей белой «Волги», одновременно попивая кофе из термоса, останавливаясь задумчиво перед линзами солончаков, и отматерившись от души на разные дорожные неприятности, вёл неспешный рассказ со сказочным сюжетом из своей собственной жизни.
     Начало этой сказки звучало как песня «Когда я на почте служил ямщиком». Михаил Маркович давным-давно работал таксистом. Не простым, а элитным. Посылали его на вызовы особо знаменитых лиц города Куйбышева. Мотался в междугородку, когда по времени нужно было обогнать с важными документами или сведениями скорый поезд. А в свободное время гонялся за свой автопарк, в классе легковых автомобилей на союзных соревнованиях.
     И как-то, на обычном городском маршруте, невзрачный дедок подсел к нему в таксомотор. Простой такой дедок, что даже сомнение взяло - а хватит ли у него денег «десять копеек за километр» - когда «конец» не малый, в пригородную зону. Дедок всю дорогу молчал и улыбался. Когда подъехали в загородном посёлке к нехилому домику в два этажа, в облицовочном кирпиче, дедок полез в свой портфельчик, что-то долго рылся в нём, чертыхался - а потом вынул банковскую пачку сотенных, а из пачки одну бумажку и протянул таксисту со словами «сдачи не надо».
     Таксист, который Михаил Маркович, от всего сердца поблагодарил и на прощание поинтересовался: мол, батя, сторожем здесь, при этих хоромах? Дедок покивал согласно: «сторожу, сторожу».
     Медленно отъезжая от нехилого домика, таксист обратил своё профессиональное таксистское внимание, что в территории, отнюдь не шесть стандартных соток, ещё и кирпичный гараж, летняя кухня и банька - тоже нехилая, как и сам домик, срубовая бревенчатая.
      Белая «Волга» шефа урчала, как ласковый кутёнок, на мягкой просёлочной дороге и шеф вёл неспешный пересказ своей таксистской жизни. Видимо, хотелось ему душевно рассказать кому-нибудь понимающему, что есть в жизнь человеков -  такая-сякая ситуация, которую, если начинать объяснять, даже матерных слов не хватит.
- Вот почему такое в жизни бывает - что и объяснить никак научно нельзя? - требовательно спрашивал Михаил Маркович своего референта.
- Мистика, - нейтрально отвечал Петька, сам не понимая, какого объяснения от него требуют.
- Наверное, она самая - мистика, - кивнул шеф. - Вот какого, спрашивается, чёрта, я к этому дедку через неделю попёрся в гости. Подкупил перед этим по знакомству сладенького винца, чаю отличного, на базаре - кусманчик копчёной осетринки. Подъехал, посигналил и деду говорю, что с маршрута длинного возвращаюсь, в Челябинск гонял, мол…
     Пётр уже настроился, что сейчас шеф исповедуется перед ним в злодейском убийстве, после которого, завладев сокровищами деда, он начал точить черенки для садовых лопат и ловить аквариумных червячков в озёрах Иргиза.
- Чилига… Вот она - чилига, - опять задумчиво показал шеф на придорожные кусты степной акации.
     Дальше в сказке дело было так. Дедок сам позвал в гости, накрыл стол с крестьянским скромным ассортиментом. От выложенных таксистом подарков растрогался, разохался. Посмотрев презрительно на сладкое вино, притащил поллитру самогонки собственной выгонки на перемороженной рябине. За столом прислуживали две молчаливые женщины: со слов дедка - одна - жена,  другая - дочка. Потом в баню пошли париться. Потом ещё самогонки выпили. А сладкое вино жене с дочкой отдали…
- Кто из них - кто, так и не понял, - почему-то расстроено сказал шеф и остановил свой рассказ на этом месте. Потом он вылез из машины и пошёл осматривать объезды вокруг очередного солончакового капкана, возле которого, будто в фильме-фэнтэзи, кончалась наезженная колея дороги.
- Гиблое место, - покачал шеф головой. - Сунешься - и всё. Бросай машину. Даже гусеничный трактор не вытащит.
- Как в таких местах люди живут? - вслух вздохнул Пётр. - Какая дикость первозданная вокруг.
- Люди - такая сволочь, - тихо, по-философски ответил шеф. - Они везде живут.
     Дальше шеф ехал молча, как будто окончание сюжета его сказки засосало в солончаковую линзу. От жары, выжимающей из тела липкий пот, Петра неудержимо клонило в провальный сон. Шеф рулил как гонщик на трассе ралли «Париж-Дакар». Уже под заход солнца на западном горизонте шеф остановился на вершине плоского холма среди двух изваяний каменных баб.
- Вон, видишь? - показал он в низину перед холмом, где виделись расставленные неправильным полукругом белёсые палаточные шатры. - Тут моя чилижная бригада деньгу делает. Чилига - это, как её…  главный алмаз в моей короне… Вдруг, осёкшись на полуслове, вглядываясь в палаточный лагерь, шеф настороженно проговорил:
- А что это в бригаде такая тишина?
     Когда шеф, подняв тучу пыли, по психованному тормознул свою «Волгу» посередине палаточного лагеря, из палаток сначала выглянули, а потом принялись медленно и опасливо выползать гротескно выглядящие личности, напоминающие персонажей с картинок Гойи, за которые того чуть не сожгла на костре святая инквизиция.  Пётр осоловевшими со сна мозгами почему-то сразу решил, что они с шефом случайно заскочили в расположенный где-то в этих местах лепрозорий.
     «Персонажи», громко постанывая окружили «Волгу». Шеф, набычив шею, вылез из машины, осмотрелся настороженным взглядом, потом рявкнул голосом разбойничьего атамана:
- Братва, мужики!.. Да что ж такое за хреноматенавсевдруг!..
    Толпа вокруг шефа замерла, осмысливая непонятно что означающий лозунг.
- Где бригадир?! – опять рявкнул шеф, и его глаза полезли из глазных впадин черепа, расширяясь и багровея до неестественного состояния.
     Толпа убогих, человек в шесть-семь, мыча матерные проклятия, показали пальцем на красную палатку. Шеф порывисто двинулся к той палатке. За ним посеменил и Пётр с ошалелым  выражением лица. Шеф психовато разодрал застёгнутый изнутри на молнию полог палатки. А там -распростёртый в позе упившегося в усмерть человека - валялся но голом матрасе небритый мужик с физиономией, облепленной комарами и мухами. Рядом с матрасом - несколько бутылок коньяка и охотничье ружьё.
     Шеф пхнул в зад лежащую фигуру, потом ещё несколько раз ногой по рёбрам. Мужик замычал, тяжело приподнялся, сел, крутя головой. Потом  уставился на шефа непонимающим взглядом гнойных глаз. Шеф с разворота влепил ему кулаком по челюсти. Заорал проклятия и угрозы, погнал пинками из палатки. Мужик на карачках выполз из палатки, попытался встать в прямом положении.
    Толпа убогих наблюдала за этим воспитательным мероприятием с довольными улыбками на измождённых до крайности лицах.
- Давай-ка, - сказал шеф Петру, - Кидай это говно ко мне в машину… Ща я через пять минут вернусь.
       Шеф уехал с раскрытым багажником «Волги», в который был погружен невменяемый забулдыга, и Петьку обступила гомонящая толпа. Убогие хором, перебивая друг дружку сообщали о произошедших событиях:
- Он уже дней десять бухает…
- За жратвой не ездит…
- Курева нет, уши пухнут аж…
- Два ящика бухла привёз - и бухает..
- А мы-то работаем…
- Повариха сбежала, мы всухомятку сожрали, что было в кухне…
- Он ей в рот заставлял брать…
- Она пешком в степь ушла…
- Три дня вообще ничего не жрём…
- Курева нет…
- А мы работаем…
- Вода кончается!

      Примерно через десять минут шеф вернулся.
- А вот теперь пускай на брюхе до асфальта! - громко объявил он всему народу. - Может и сдохнет по дороге. Сволочь…
     Лицо шефа сделалось по инсультному перекошенным - то ли от злости, то ли от размышлений над возникшей проблемой. Он спросил у Петьки сигарету и ушёл в тень за кухонную палатку. Сидел там в молчании, пуская дым через ноздри.
     Пётр, чуть погодя, присел рядышком, но остерегался нарушить сосредоточенное молчание шефа. И сам себя он чувствовал изрядно ошалелым от экзотики увиденного и услышанного. Толпа работяг ожидаюче затихла в отдалении. В знойном мареве громко цвыркали кузнечики - или какие-то другие громкие насекомые. Поднявшись, шеф забрался в кухню, просмотрел там наличность провианта, выматерился, произнеся: «Кроме соли, ничего не осталось», затем подошёл к бочке на колёсах, простучал сверху вниз её боковины, озадаченно покачал головой.
- Садись в машину! - раздражённо крикнул он Петру. - За продуктами поедем. Начнём порядок наводить…
          8.
      И сейчас в свой пятый полугодовалый степной сезон, вдыхая запах степи,  Петька ощущал себя - отнюдь не её хозяином, а скорее каким-то дальним, троюродным родственником. Степь своим простором будто всматривалась в него, настороженно наблюдая, покачивая ковыльными волнами, напоминая кобру, раздувающую предупреждающе свой капюшон.
      В тот, свой первый, начатый с середины степной сезон, Пётр попал «как кур во щи», из-за собственной склонности к авантюризму - или, возможно, от благодарности шефу, обещавшему ему в начале вербовки «тысячу рублей в месяц». Да за такие деньжища, устав от унизительной бедности бытия,  он готов был хоть к чёрту в задницу.
     Двигаясь в молчании закупать провизию для бригады, Пётр спросил шефа нейтрально, чтобы отвлечь того от мрачности мыслей:
- А что с тем богатеньким дедом дальше произошло?
- Сейчас даже не знаю, как он там… - ответил шеф отстранённо, всё равно погруженный в свои мысли. - А вот когда я его секрет раскрутил на полную катушку, где-то года через два, то подарил деду «Запорожец», а то его мотоцикл трофейный «БМВ» совсем сгнил.
- А какой секрет-то? - не понял Петька.
- А что, я разве не сказал? - удивился шеф. - Так этот дедок на своём немецком драндулете выезжал в степь неподалеку и месяца два резал по мере своих сил специально заточенным серпом вот эту самую чилигу. Потом заказывал в автохозяйстве парочку грузовиков, привозил домой всю кучу заготовок, крутил веники и продавал. Или - на базар. Или - во всякие домоуправления. Лучше чилигового веника наука пока не придумала, никакая синтетика не сравниться по прочности с чилигой. Её же, заразу, сломать вообще нельзя, хоть узлом закрути. Только - срезать чем-нибудь очень острым… Так этот дедок с двух грузовиков в один свой сезон степной имел … Ого, сколько имел.
     Шеф на глазах преобразился, голос сделался весёлым, и «Волга» прибавила скорости.
 - И я, значит, запал, как фраер на шампанское, на такое дело. Прикинул, как говорится, хрен к носу. Сначала намотался по разным степным местам на разведку, надыбал большие кулиги, потом бросил свой таксопарк и занялся этим делом вплотную сам. Потом мысль пришла – чего это по мелочам ковыряться… Ну и пошло – поехало дело. Главное большие кулиги найти, чтоб месяца на три-четыре, а лучше - пять-шесть. И бригада человек в десять. И бригадир чтобы толковый парень был. Не ворюга и… не как этот, - шеф, хмыкнув, показал пальцем себе за спину. - И у меня дела пошли… Но это же, сам ты  понял, статья уголовная. Нельзя, оказывается, человеку самому о себе заботиться. Вот. Опасное дело, со всех сторон капканы. Перед всеми нужно унижаться, всех нужно бояться, тому дай, этому отстегни...
     Выехали на асфальтовую дорогу. Шеф достал из бардачка дорожный атлас и что-то начал в нём искать.
- Я же даже этих окрестностей не знаю, где-что… Эта сволочь, Митька, бригаду ставил по весне. Он тут рыскал… Он же, сволочь, прошлый сезон хорошо сработал. А тут - на тебе! - Шеф опять распсиховался, помрачнел и замолчал.
     В обнаруженном недалеко от трассы пыльном посёлке закупили в местном  единственном магазинчике мешками и ящиками макароны, крупы, томатную пасту в десятикилограммовых банках и всякой другой провизии, наименования которой шеф вспоминал с трудом, морща лоб, и советуясь с Петькой. Шеф ещё и пытался торговаться с продавщицей, мол, он оптовый покупатель.
- Вот такие дела, - пыхтя вместе со своим «референтом» над мешком с мукой, сказал шеф. - А кого теперь оставлять на бригадирстве - не знаю. И это главный нервный вопрос у меня сейчас в башке.
- Может, кого из самих работяг? - предложил Пётр. - Вот я видел на Уралвагонзаводе…
- Ты чо, дурак совсем! - шеф даже не спросил, а констатировал. - Кого в бригадиры? Да любой из них, увидев какие деньги я ему оставляю, тут же в два дня на Митьку эту сволочь сделается похожим. Деньга - это страшный наркотик для простого человека… Вот Митька – на втором сезоне и спёкся… У меня на этих делах, ещё до Митьки побывало два бригадира. Также всё и кончается в конце концов, не выдерживает народ испытание богатством… Но чтобы так! Во время работы!.. Закончишь - и гуляй по кабакам, как старатель сибирский. Но, всё равно, надо менять бригадиров через каждый сезон. Это лучше всего. Только где ж отыскать в нашем государстве таких кадров, чтобы честный был – раз, чтобы работящий - два, чтобы мозгой работал по ситуации - три. Это, Петька, о-о, сложно…
- А давай, Михаил Маркович, я останусь, - предложил Пётр, когда они уже выехали на асфальт из засыпанного пылью посёлка.
     Шеф закашлялся, сбавив скорость, уставился на Петьку, как будто только что его встретил. Глаза у шефа были, как рентген: такие же, технически-пронизывающие. Похмыкав, покрутив, в мыслительном процессе головой, спросил:
- А ты на машине ездить умеешь? А на макаронах полгода стерпишь?.. А братвы степной не испугаешься?
     Съехав с асфальта на степное пространство, вдруг что-то вспомнив, шеф ударил обеими ладонями по рулю.
- Вот чёрт, сахар забыли купить!.. А-а, ни хрена - перебьются без сахара… А у нас с тобой конфеты есть.
         9.
      Всё-таки на третий день своего пятого сезона Пётр отыскал «промышленные объёмы» для бригады. С холма даже без бинокля было видно тут же от подножия расстилающееся тёмно-зелёное удлинённое пятно, уходящее далеко за соседний холм с реперной вышкой. Между холмов извивалась узкая речушка, и вдалеке от неё паслась небольшая отара.
    «Такого пейзажа мне ещё за мою степную бытность не попадалось», - восхищённо подумал Петька.  В тот свой первый полусезон, когда они с шефом вместе спали в бывшей Митькиной палатке, и шеф, вводя его в курс дела, одновременно обучал вождению на оставленной Митькиной «восьмёрке» такого, как сейчас «пейзажа» и представить было невозможно. Там было чисто солончаковое пространство и чилига там была «железная», об которую серпы работяг тупились каждые десять минут. И это, понял тогда Пётька своим экономическим образованием, снижает «производительность труда».
     В тот первый  полусезон, за два дня, обучив Петьку «крутить руль», сказав, что «права он ему сделает, у него в двух городах ГАИ прихвачено», шеф уехал в обратный путь.  На прощание, пожимая руку, шеф, ничего не говоря, просто хмыкнул и как-то сомневающе покрутил своей лобастой головой.
      «Ох, как сейчас братва обрадуется», - думал Петька, подъезжая к своему «зародышечному» лагерю. Братва сидела грустная. Привыкшая жить под лозунгом: «или пить - или работать» -теперь они не видели смысла в своей жизни. Утюг уже высказывал Петьке претензии, надеясь выклянчить за дни безделья больше, чем было обещано бригадиром – десять тюков в день по тарифу, то есть ни за что. «Тюк» - единица измерения выработки и расчёта заработка равнялся одному рублю. Это до Петькиного бригадирства.  Пётр придумал свою шкалу - для повышения интенсификации труда: норма - двадцать пять тюков в смену - это рубль, меньше - семьдесят копеек, больше тридцати - рубль двадцать. «А это вам тут - не санаторий: жрать – бесплатно, курево бесплатно, постельные принадлежности – бесплатно. Меньше нормы - вали, бичуй на воле». Это был бригадирский лозунг.
      Степная братва, не желая мучить свои мозги арифметикой, с этим лозунгом согласилась ещё в прошлые сезоны. Состав бригады менялся каждый сезон. Редко, кто возвращался. Единицы – и то, если на два сезона подряд. Вот они и были "гвардейцы". Утюг работал у Петьки уже третий сезон кряду. «Петруха, якши - мой ата, честный блят, деньга не дурит,- делал он рекламу Петру перед новым сезоном в кругу своих приятелей-бомжей, - но сухой закон блят, водка питъ не даёт».
      Ещё вчера вечером Утюг высказывал уставшему от степных дорог Петьке свои жлобские претензии:
- Чего десять утюк? Давай считай двадцать утюк день тариф. Работа когда – я сорок утюк делай. Да?..

- Братва! – радостно сообщил, почти крикнул Петька, выбираясь из накалённой внутри и снаружи машины. - Такое место нашёл! Чилига - как сметана! И речка рядом какая-то…
      Лица у всех, даже у постоянно грустного Лёлика, растянулись в улыбке. Лишь Утюг, сморщив свои каменные морщины на щеках, выразил сомнение:
- Смотреть надо… А то ла-ла, ла-ла…
- Завтра поедем, глянете. И переезжать начнём. Отсюда километров двадцать, - и Петька показал направление на север.
      Утром, до восхода солнца, по холодку, взяв с собой Утюга и Ильяса и кое-что из барахла, Петька поехал на новое место. Алик-тракторист и Лёлик остались на охране имущества. Алик даже сказал, что пока займётся обучением, вдруг ставшего ему симпатичным Лёлика. Чему собирался самоуверенный Алик  обучать грустного Лёлика, Петька не стал спрашивать.
      Дорогу, которую в степи можно запросто спутать, он пометил, зная по опыту прежних блужданий, всякими ориентирами: кучкой камней, чьим-то старым черепом, или даже пачкой от сигарет, наколотой на ветку кустарника. Когда прибыли на место, и братва выбралась из машины, Ильяс, подойдя вплотную к чилижным зарослям, воскликнул интеллигентно: «красота» - а Утюг, кивая своей башкой и вышагивая, как цирковой медведь, которого недавно лишь научили ходить на задних лапах, произнёс удовлетворённо: «сметан, сметан».
     Обустраивать новый лагерь для Петра было такое же удовольствие, как, например, для кого-то обустраивать новую квартиру
 - Вон там ройте погреб, - показал Петька место. - Вон там поставим палатки. Тут, по центру - вагончик с кухней. А это вон там, наверное, - махнул вдаль рукой Петька на вопрос нтеллигентного Ильяса. - Завтра притащу из центральной усадьбы совхоза тракторишко наш, кухоньку нашу милую – и начнём помаленечку денежки зарабатывать в нашем капитализме.

     «Капитализм» уже второй год, крадучись, шёл по стране. Медленно матерея, начинал показывать молочные клыки своего звериного оскала. Все подпольные цеха шефа теперь носили легкомысленные наименования кооперативов - «Ласточка», «Ветерок», «Улыбка» и прочее.
      Петькина бригада входила в кооператив «Ласточка». Владельцем-учредителем всех этих, вышепоименованных кооперативов значился, конечно, Михаил Маркович.
     Старенький «жигуль - шестёрка» бежал резво. Отлаженный до кондиции «люкс» в цеховой епархии шефа, он выдержал уже два сезона, каждый раз зимой восстанавливаемый из «убитого» степными дорогами состояния.
     Пётр млел от удовольствия, которое доставило ему обнаруженное им место бригадного лагеря. Такое же, наверное, удовольствие, которое раньше возникало, когда перечитывал удачно сформулированную главу своей диссертации. Вот по междугороднему телефону доложит об этом шефу, тот хмыкнет в трубку довольным «хмыком» - но не скажет: «ты – молодец». Он-то, шеф понимает, что означает для успешно-рентабельного сезона найтиблагоприятное местечко - производственный плацдарм.
    Всем антагонистическим классам в данном случае выгодно - чтобы была большая выработка, большой доход, большой заработок. В этом Пётр видел ту самую, скрываемую Карлом Марксом гармонию между трудом и капиталом, между хозяином и работником. То самое «открытие», которое он никак не мог сформулировать символами формулы в своей диссертации, о котором начинал чуть-чуть додумываться в цехе ширпотреба Уралвагонзавода и которое он сейчас, уже пятый сезон, доказывает собственным практическим экспериментом… В конце концов, вон Спиноза делал философские открытия, обтачивая стёклышки. 
     В навалившихся заботах Пётр как-то даже и забыл про свою сердечную занозу. Занозу, бередившую его мозги и душу последний месяц. Этот сверхбыстрый, психованный развод с женой, переезд на дачу к приятелю, тоскливые размышления с бутылкой водки под стук дождя по железной кровле…
          Глава четвёртая. Бизнес и лирика - понятия несовместимые

                10.
      Убогий дачный домишко в Тарасовке, сколоченный вкривь-вкось из досок, щелястый гальюн из горбыля, заросший бурьяном огородик весь этот пейзаж-антураж совершенно устраивал Петра на второй неделе своей бездомности. Всё равно скоро в степь, в палатку. А дальше - дальше время покажет.
     Денежная сумма для покупки хотя бы здесь в Тарасовке приличного домовладения у него найдётся. И будет он с чувством самодостаточности всю последующую свою жизнь разводить кроликов и клубнику. Петька даже взялся мысленно составлять список приобретений для будущей усадьбы. Первым пунктом стоял: собака - овчарка… В мальчишеской мечтательной забаве у него постепенно затягивалась зудящими струпьями рубленная рана на сердце.
      Ситуация, сцена: гастрономический натюрморт на кухонном столе, паническая мимика на лице жены и какой-то тошнотно-пряный запах похоти в квартире. В такой очевидности было лишним задавать наводящие вопросы в истеричных криках: «Кто?.. С кем?.. Зачем!». И это - всего на два дня его шеф отослал в командировку. А что же тогда в его шестимесячные степные сезоны. Основной,  как говорится, инстинкт заглушить весьма трудно. Лишь в степных скитаниях, под жарким солнцем, на макаронном рационе, с психованно закрученным нервами основной инстинкт затухает и чахнет, как глиста в пробирке со спиртом.
     И на душе было горько до боли от вдруг обнаруженного за своей спиной самого коварнейшего из возможных предательств. Конечно, имелись все благоприятные условия для «расцветания» того самого инстинкта, когда не нужно заботиться о хлебе насущном и «здоровье позволяет». Вон в султанских гаремах даже при жесточайшем евнуховском контроле изнеженные сладкой жизнью наложницы, на какие изощрённые хитрости умудрялись. Безусловно, сытая жизнь способствует активизации основных инстинктов.

      Тогда, после первого своего сезона, Пётр, войдя в квартиру, обнял жену - и она по-бабьи запричитала, захлюпала носом, осматривая его. Его обожжённые солнцем глаза, чубчик и ресницы, опаленные степным пожаром, ввалившиеся щёки на кирпичного цвета лице. В тот вечер после целой сковородищи с забытым вкусом яичницы с колбасой завалились в чистую постель, пахнущую раем и мягкую, как облако, и он просто целовал жену в живот, и не было в него, да и представить он не мог, что бывают у человека ещё какие-то желания.
      После степных горизонтов глаза, привыкшие смотреть вдаль, воспринимали телевизионный экран, как ничего не выражающее бельмо со звуком. Домашняя жареная картошечка с укропчиком и зелёным луком казалась наивысшей гастрономической благодатью.  И тело, расслабившись мышцами, будто парило в пространстве невесомости. А жена, пересчитывая пальцами его рёбра над животом, прилипшим к позвоночнику, урчала довольной кошечкой, что все рёбра анатомически на месте и никакой другой Евы Петька в степной дали себе не изобрёл.
      А затем через несколько дней заявился шеф с таинственной улыбочкой и до отвращения пахнущий одеколоном. Медленными движениями он выложил из своей сумки на кухонный стол десять пачек красноватых купюр, перевязанных крест-накрест банковскими ленточками. Пачки легли неровной кучкой, и Петькина супружница, с придыханием, что-то пришёптывая губами, сложила пачки в две ровные стопки.
- Десять тысяч? - обомлело сказала она и посмотрела на Петьку, а потом на его шефа, будто интересуясь, чьи эти деньги.
      Пётр тоже вопросительно глянул на Михаила Марковича. Шеф усмехнулся. Ещё раз обвёл присутствующих на кухне удавьим взглядом и без своего «покеда» удалился.
- Не ожидал, ей-богу, что за эти четыре месяца целых десять тысяч… Ну, думал, тысячи четыре… пять…
- Это ж, Петечка, целая машина «Жигули», - покачивая головой,произнесла тихо супружница. - И даже с настоящим железным прицепом.
- А теперь гуляем по-гусарски! - по удалому заорал Петька, стягивая с себя треники и надевая брюки.
      В порыве чувств и при удачном совпадении он почти у самого подъезда дома поймал такси. Сунул водителю из надорванной лихо пачки червонец. Сказал: «Славянский базар - плачу не глядя». У «Славянского базара» - швейцару у дверей ещё один червонец со словами: «Я мигом». В нижнем зале ресторана мельком обозначил перед официантом уже взлохмаченную пачку денег, потыкал пальцем в строчки меню, произнёс: «Мне с собой» - и официант удалился, как покорный джин из бутылки. А вернувшись через пару минут, протянул корзинку, прикрытую салфеткой с ресторанным фирменным вензелем. Петька отсчитал неумело, мусоля пальцы, названную сумму и на поджидавшем его такси умчался, точно сказочный царевич на сером волке.
      Потом они с женой пили и ели, как пираты на захваченном корабле, и от обилия и с непривычки к деликатесам у Петьки начались желудочные рези. Жена в панике вызвала «скорую».
     А теперь - рези на душе. И никто не вызовет «скорую». И нет таких скорых», чтобы спасли от такой болезни.
       11.
      Пейзаж вокруг нового лагеря Алику-трактористу понравился до умиления. Пётр даже не подозревал, что его тракторный джигит такой сентиментальный.
- Ну чего обрадовался: речка, речка, - передразнил он своего ближайшего напарника. - А простоим мы на этом месте от силы два месяца. Если бригаду наберу человек в десять. Выкосим плантацию - и ищи другой пейзаж.
      Алик знал уже по своему двухсезонному опыту, что чем больше численность бригады, тем больше вероятность поскорее удовлетворить коммерческие аппетиты шефа. В противном случае придётся ему в метелях соляру в своём тракторе факелом разогревать. Но и чрезмерно большое количество работяг - это уже знал сам Пётр из своего опыта - чревато всевозможными опасными последствиями. Столкновение характеров, замешанных в условиях каторжной, двенадцатичасовой, без «воскресений и праздников» смены, на хилом калориями пайке, в абсолюте отсутствия алкоголя любого вида и расфасовки. Тут ему требовалось «экономическое образование», чтобы рассчитать «эффективную численность» - и «психологическое образование», чтобы набирать контингент, не страдающий «революционными комплексами». А то ж, в руках у братвы, орудия труда острее янычарских ятаганов.

- Поехали в Бугуцай! - крикнул Пётр Алику. - Забирать трактор и вагончик.
      Алик на корточках сидел на краю котлованчика под погреб и руководил лопатными манипуляциями Лёлика. Ильяс с Утюгом, выкопавшие эту яму, утром уже вышли на чилижную вахту, выбрав с пристрастием приглянувшиеся им кулиги. Лёлик, оканчивая работу, подравнивал стенки неглубокого, в метра два погребка, без которого в летней жаре сохранить провизию просто невозможно.
     Оставленное на зиму с прошлого сезона бригадное имущество хранилось на центральной усадьбе совхоза «Бугуцай», чьи земли и  лежали вокруг от восточного до западного обозреваемого горизонта. По первому сезону на этих землях, когда выбрали предварительной разведкой наличие промышленных объёмов чилиги, шеф самолично поехал к директору совхоза вести переговоры.
     «Учись», - сказал Михаил Маркович своему «референту», когда вытащил из машины два баула с дипломатическими подарками и потащил их к дому директора. Шеф постучал в калитку и долго ждал с покорным, смиренным видом. Из саманного летника около белокирпичного дома выглянула сморщенная старушка, что-то сказала по-казахски. Потом наружу вышел дородный мужчина с выпирающим из-под ремня брюк тугим животом. Поначалу он высокомерно высказал шефу своё неудовольствие, что отрывают его во время обеденного перерыва. Шеф молчал и смотрел себе под ноги, как провинившийся школьник. Потом директор открыл калитку, и шеф поставил у ног директора два баула и, покорно нагнувшись, раскрыл сумки. Директор перешёл на явную ругань - а Петькин шеф молчал и тупо смотрел на песок под своими ногами.
     Постепенно злые интонации в голосе директора стали затихать, и его глаза всё чаще останавливались на содержимом баулов – страшных дефицитов по тем временам: индийский чай в красивых упаковках, фирменная водка в графинах, коробки конфет, консервные банки с китайской «великой стеной». Потом директор буркнул «заходи». Шеф занёс в летник подарки и через полминуты вышел, довольно улыбаясь. Спросил у Петьки:
- Видал?.. А я даже ни одного слова не сказал. Всё нормально. Разрешил. Учись, Петруха, восток дело тонкое.


          Глава пятая. Бизнес и психология личности
              12.
      До центральной усадьбы совхоза километров двадцать степными просёлками. Безлюдная степь. Редко где паслись бараньи отары, ещё реже - коровы и лошади, как уже знал Пётр, частная собственность, главная тут конвертируемая валюта. Вспаханных площадей было совсем мало, а какие и попадались, не очень отличались от дикой целины. «И чем тут только совхозная экономика процветает, - часто удивлялся недоучившийся аспирант экономических наук. Известно же, что на пять центнеров посевного материала всего семь центнеров урожая выходит в благоприятный год, а ещё же и расходы на соляру, амортизацию техники и прочие накладные расходы. Ох уж эта, плановая экономика…»
- Во-о! - изумлённо ткнул Алик пальцем в сторону горизонта. - Это что ж такое? Тут город совсем рядом, что ли?
     Действительно, в направлении, указанном пальцем Алика, возвышались высотные дома и рядом, почему-то, башня похожая на силосную. Эти строения как-то зыбко колыхались в воздухе, будто на той территории началось землетрясение.
- Чушь какая, - буркнул Петька, сам удивляясь увиденному. - Нет здесь никаких городов и посёлков никаких рядом нет на сто вёрст вокруг. Это, Алик, мираж в пустыне. Такое бывает. Отражение в атмосфере далёких объектов, рефракция называется…
- Рефракция - типа белой горячки? - понимающе кивнул Алик, не отрываясь взглядом от колеблющейся картинки. - Во-о! - опять возопил он обрадовано. – Исчезло! Точняк, мираж в пустыне.
- А я как-то тут варана видел, - сказал серьёзно Петька, - Бежит, зараза, и барана на спине тащит.
- Варана? - Алик недоверчиво покрутил головой. - Барана? Да ну…
- Барана варан тащил. Голову ему откусил и тащил к себе в нору.
 - Ну–ну, - хмыкнул Алик, зная склонность своего бригадира к угрюмым шуткам.

        Кишлак центральной усадьбы совхоза, полузасыпанный блуждающими песками, уже привычно удивил полным отсутствием какой-либо растительности. Лишь глинобитный свежевыбеленный домик поселковой администрации располагался под раскидистым вековым карагачем.
- На тебе две гранаты, - сказал Пётр Алику и сунул ему две пачки чая «со слонами». – Решай все свои вопросы, готовь трактор, цепляй вагончик. А я пойду восстанавливать дипломатические отношения с важными людьми этой территории. Может, договорюсь и шефу позвонить по их телефону.
      Войдя внутрь прохладного помещения поселковой власти, в тенистом полумраке Пётр увидел за обширным председательским столом хрупкую женскую фигуру.
- Салам, - поздоровался вежливо Пётр, прижимая к груди правую руку и склоняя голову. - А мы опять к вам работать.
- Здравствуйте, - ответила приятным девичьим голоском молодая женщина за столом. - Я про вас знаю. Мне папа про вас говорил в прошлое лето. Вы нам чай подарили вкусный.
- А где ж сам Иван Иванович? Это ваш папа?
- Да, - сказала девушка. - Он зимой сильно заболел. И теперь сидит дома. Я вместо него теперь председателем в Бугуцайском сельсовете.
- Понятно, а то ж как же, - улыбнулся Пётр. - Корона власти переходит по наследству.
     Девушка переливчато засмеялась, а Петька подумал, что она совсем не дура и, рассматривая её, уже подойдя поближе, поразился так, как будто обнаружил в песках Бугуцая клумбу тюльпанов. Её отца, Ивана Ивановича - очень древнего казахского корейца по фамилии Пак, которая и теперь значилась на табличке кабинета - Пётр уважал за редкое в местных краях вежливое обращение к приезжим чужакам. Товарищ Пак не выпячивал свою должность и всегда светился искренним желанием помочь, чем сможет, без корыстной подоплёки. Иван Иванович всегда разрешал пользоваться своим служебным телефоном, имеющим выход на междугороднюю связь.
- Очень жаль, очень жаль, - рассеянно произнёс Петька, рассматривая девушку с лицом китайской фарфоровой статуэтки. Когда она улыбнулась, у него почему-то в горле образовался слезливый комок. Он смотрел на председательшу и даже не слышал, что она спрашивает.
- Вам, наверное, что-то надо от папы? - девушка, изображая официальность, старалась держать спину прямо и этим ещё больше напоминала фарфоровую куколку.
- А-а, да, - Пётр как встрепенулся и протараторил: - Мне б с Москвой связаться. Ваш папа всегда мне разрешал.
- В Москву позвонить? - девушка вынула из письменного прибора на столе авторучку. Будто собиралась вынести письменную резолюцию.
- А я, конечно, заплачу, - опять протараторил Пётр. - Вот вашему папе я базарлык привёз, ну, подарок, то есть… - И он вытащил из сумки самую красивую коробку чая.
- Этого вовсе не надо, - строго произнесла председательша, отодвигая подарок. - А деньги за переговоры потом внесёте в кассу, когда придёт квитанция.
- Это вашему папе. - Петька настойчиво придвинул коробку дальше по столу. И ему вдруг отчаянно захотелось чмокнуть фарфоровую куколку в матово-молочную щёчку.
      Из поселковой администрации Петька вышел в несколько ошарашенномсостоянии. Даже короткий доклад шефу о том, что всё нормально с бригадой, не отвлёк его от впечатления, произведённого на него дочкой старого корейца. Странное у Петьки возникло чувство - чувство забытой юношеской сентиментальной влюблённости.

          13.
       Распределив все «базарлыки» по самым важным в совхозе людям: и самому директору, и главному агроному, и местному участковому - Пётр направился на мехдвор.
      Трактор Алика, уже прицепленный к вагончику, тарахтел на холостых оборотах, а самого Алика нигде поблизости не наблюдалось. Порасспросив кое-кого из местных, Пётр обнаружил своего тракториста в сильно захмелённом состоянии. Угольно-чёрная борода Алика, обсыпанная крошками какой-то каши, грозно торчала, как у разгневанного разбойника. У ног Алика лицом в песок, точно жертва разбойничьего гнева, валялся упившийся в отруб кто-то из его собутыльников в чрезвычайно рваной спецовке.
- И как же тебя так угораздило нажраться? - завздыхал Петька, будто жена алкоголика. - Как же нам теперь в степь ехать?.. Что ж тебя так развезло…
- Тр-ры–рыров. - объяснил Алик, мотая головой, что трактор готов. – Мы-ы-жн… хать, - что означало «можно ехать».
- Сейчас поедем… Сейчас поедем, - успокаивающе приговаривая, Петр пошёл обходить механические мастерские в поисках готового зелёного чая. Зелёный холодный чай на Алика действовал чудодейственно. Примерно через полчаса Алик оклемается - это Петька изучил ещё с прошлого сезона: такой уж у его тракториста-джигита своеобразный тип личности: не пьёт, не пьёт - а потом сразу большое количество… и с катушек. Но зато после этого - золотой человек: целую неделю, ни одного возражения-препинания и весь в работе.
- Пей вон давай большими глотками, - сказал Пётр заботливо и поставил перед Аликом литровую банку с холодным чаем. - Пей!
- Шеф пр-кс-ыл? - прихлёбывая чай, серьёзно поинтересовался тракторист.
- Шефу позвонил… Шеф спросил, Алик там не бухает…
- Э-эм-бу-бу, - отрицательно замотал кудлатой головой Алик.
- А я ему так и сказал. Эмбубу, Алик йёк…
- Об-ш-чеб, - согласно кивнул Алик, сделав большой глоток.

     Тронулись в обратный путь, когда уже наступила ночь и когда глаза Алика наконец-то собрались в кучку, и речь сделалась членораздельной. С большими предосторожностями трактор, волоча за собой на железном «водиле» колёсный вагончик, пересёк трассу и съехал в ночную степь. Впереди, освещая дорогу фарами своего «жигулёнка» Петька, а за ним почти впритык Алик с лицом камикадзе, руля напряжённо трактором, лишённом фар.  Вагончик дёргался, мотался из стороны в сторону. Лязг от движения такой кавалькады разносился по ночной тиши.
      Периодически Пётр, громко ругаясь, останавливал машину, подходил к трактору и внушал Алику инструктаж об аккуратной манере езды. Очень переживал Пётр за кухонный вагончик на колёсном ходу. Очень он ему был дорог, как хозяину-куркулю какой-нибудь хозяйственный инвентарь, доставшийся с большим трудом.
      Этот вагончик Петька сначала угнал наглым образом в прошлом году из стана тракторной бригады на уборочных работах. Специально, как вор-домушник, подстерегая тот момент, когда отсутствуют совхозные трактористы. Разработал по минутам операцию похищения. Подогнал Алика с его трактором, прицепили, опасливо озираясь, и уволокли к себе в лагерь, по-мальчишески не заботясь о последствиях. В степи, хоть она и дикая совсем, всё становится известным, будто кругом понатыканы видеокамеры. Но уж очень приглянулась Петру этот комфортабельный вагончик на колёсах большого диаметра, с четырьмя окошками, капитально основательный, фирменный, эстетически изящный.
     Какая-то, видимо, струнка сыграла в душе у Петьки, что он пошёл на этот разбой. Видимо, так хотелось чего-то основательного в кочевой жизни со всем временным, корявым, быстро тяп-ляп намастыренном от кочёвки до кочёвки. А кухня – это, как кусочек домашнего уюта.
    Вот что за кухни были в прошлых сезонах. То какая-то сбитая из досок несуразица на полозьях из труб. То армейская палатка, постоянно сносимая степными ветрами и провисающая осенью под снегом. Сам, хоть и спишь в палатке - но на кухню зайдёшь, посидеть, чайку попить, с поварихой поболтать - и ощущение уже, что как будто в домашней обстановке побывал. Этого не поймёт - кто в степях не кочевал по полгода.
      А потом заявился со скандалом хозяин вагончика, бригадир тракторной бригады - высокий казах с монтировкой в руке и двумя своими трактористами за спиной. Ну, и что тут было объяснять, что, мол, в степи нашёл этот вагончик, думал, он ничей.  Петька тогда в своём лагере, возясь с поварихой по переучёту и сортировке провизии, простодушно сказал разгневанному хозяину: «Купить хочу. Какая цена?». Обворованный тракторный бригадир даже опешил от такой простодушности и спросил обомлело: « Ты что, дорогой, как невесту украл? Теперь калым предлагаешь?».  Петр тогда, не задумываясь, согласно кивнул, вынул из багажника своей машины запаску, подкатил под ноги тракторного бригадира и сказал, что добудет ещё две новых покрышки в зачёт выкупа краденного вагончика. Ударили по рукам. «Водка есть?» - спросил обкраденный. «Нет, - развёл руками Пётр. - Как расплачусь полностью, устрою той всей твоей бригаде. Якши яры?» . «Яры!» - сказал тракторный бригадир и ещё раз ударили по рукам.
      Потом Петька униженно умолял шефа по телефону выслать ему три покрышки, пусть даже по спекулянтской цене и вычесть эти деньги из его зарплаты - и мучился сам при проколе очередного колеса на дорожных обочинах с вулканизатором.

- Осторожно с вагончиком! - очередной раз крикнул Пётр своему лихому трактористу. – Осторожно рули, болван! Угробишь вагончик - выгоню без зарплаты.
      Ночь в степи такая густая, точно чифирь в кружке у степной братвы, и в лучах фар кажется, будто едешь по узкой лесной дороге-просеке. Прыгают под фарами длиннохвостые, как кенгурята, тушканчики. Высверкиваются в темноте зрачки всяких мелких хищников. И дорог под колёсами - как линий на ладони у мудрого человека. «Как бы ещё и не заблудиться», - подумал по привычке Петька, хотя уже чуял направление движения каким-то звериным компасом.
        14.
      После тёплого спальника в утреннем холоде Петра потряхивало, как вчера Алика с похмелья. Пётр рявкнул на весь лагерь «Подъём!» и принялся из сухих веток чилиги разводить костерок, чтобы готовить убогий завтрак для своей бригады. Ещё много чего предстоит организовать, чтобы работа закрутилась на полную катушку. Надо добыть баллонного газа для кухни и подобрать на кухню повариху, желательно экономную, старательную и пожилую. Навербовать ещё мужиков пять-шесть стоящих косарей - а потом закрутится дело и главное, чтобы по вечерам заполнялся «кондуит» цифрами выработки бригады, этак тюков триста за смену.
     Это, конечно, в идеале, потому что не каждый работяга даст дневную выработку в тридцать тюков. И текучка рабочих кадров будет большая, и скандалы пойдут при расчётах с вынужденным увольнением. И они ,«отбракованные», нервно-взъерошенные, разочарованные в собственных амбициях, утратившие мечту зашибать по тысяче рублей в месяц, будут кричать, угрожать, ища виновника во всём плохом, именно в бригадире. Жестоким надо быть. И не жалеть никого - так учил шеф. И в первую очередь самого себя не жалеть. «Я, ведь, себя не жалею».
     Пётр, замешав в котелке непромытую пшёнку, ещё раз окинул взглядом свой лагерь. Все-таки приятное место подобралось в этот сезон, редкая удача. Может быть для кого-то и пляжи средиземноморья не вызывают такого умиления, как для его глаз, измученных безотрадностью степных пейзажей, эта речушка глубиной по лодыжку и массив зеленеющей чилиги. Но через месяц-полтора, в июльскую жару высохнет речушка и чилига, иссечённая серпами, будет торчать острыми охвостьями. И надо будет кочевать на другое стойбище, чтобы получалась сменная выработка «тридцать тюков в день», чтобы шеф был доволен - хоть и не скажет: «Петруха, молодец», и при расчёте будет долго размышлять над суммой сезонного гонорара: как бы не переборщить - и как бы не обидеть в материальном стимуле.
     Чилига в костерке пыхала высококалорийным топливом. Этот караган горит, как порох. Пшёнка в котелке закипала, и Петька повторно заорал: «Подъём! Жратва готова!».  Позавчера он попытался приспособить на должность повара грустного Лёлика, но когда тот промямлил, что ему даже неизвестно сколько сахару кладут в чашку чая, Петька вздохнул, планируя мысленно через сколько дней вывезти бесполезного Лёлика на трассу.
     Бригада в составе Утюга, Ильяса, Лёлика выползла из палатки. Алику-трактористу разрешалось поспать подольше. Утюг, никогда не умывающийся, сразу подсунул Петру свою миску. Тот плюхнул в неё два черпака скользкой каши.
- Жратва плохой, - хрипло спросонья сказал Утюг.
- Ты вечно недовольный всем, - огрызнулся Пётр. - Сегодня рвану в Домбаровку мужиков набирать и накуплю провизии. Может, и повариху подберу. Газбаллон привезу. Пойдёт дело.
- Якши яры, - чавкая, кивнул Утюг. - Домбаровка поедешь? Васятка найди. Васятка -  гвардеец, работать - спец. Моя учил.
- Найду, конечно, - поддакнул Пётр, - Васятка-племяш, парень отличный. Если он, конечно, на свободе ходит. А в вашей Ахтюбе я больше чилижников искать не буду. Зарёкся. Только сделал исключение, для своих гвардейцев.
      И Утюг расплылся широкой улыбкой на своей физиономии, будто вырубленной из каменной глыбы.
          15.
  В первые сезоны Петька набирал рабочий контингент, рыская по известным ему притонам в областном центре - Ахтюбе. Впервые оказавшись в обстановке, напомнившей ему фильм "Остров сокровищ" со сценой вербовки пиратов под угрюмую песню "Пятнадцать человек на сундук мертвеца", он тогда подумал, что, действительно, становление капиталистических производственных отношений начинается с важной роли в этих отношениях всяких там пиратов и разбойников.
      Никаких словесных агитаций при наборе команды не требовалось. Просто называешь цену тюка и сумму рублей при условии выполнения дневной нормы выработки и обязуешься исполнять "чилижный закон". По чилижному закону жратва, курево, инструмент, постельные  принадлежности - на бригадире. Работник обязуется со своей стороны - не мухлевать, не воровать, не бунтовать. А риски удачи-не удачи делились пополам.  Синюшные хари, готовые "за похмелиться" чёрту душу продать, соглашались вмиг, но требовали и моментального аванса. Пётр отбирал двух-трёх с собой в машину, ещё нескольким, отобрав паспорта и дав деньжат на автобус, назначал встречу на следующий день в ближайшем к лагерю посёлку на трассе. Из набранного контингента через неделю восемь из десяти просились жалобно вернуть их на то место, откуда их привезли на эту каторгу. И опять нужно было Петру наведываться в пахнущие кислым запахом смерти притоны за новой партией степных пиратов.
      Не сразу, постепенно, с опытом каждого сезона вырабатывалась у Петьки интуиция: мельком, в долю секунды, взглядом чуять внутреннюю сущность кандидата в настоящие "гвардейцы". Те, которые, несмотря на все их понтярные выкидоны, имеют глубинную человеческую порядочность: даже измученные каторжным трудом, сухим законом, риском в любой момент утратить все муками заработанные за сезон деньги - они не вспорют тёмной ночкой своим серпом брезент Петькиной палатки и, не отсекут в секунду смертельно заточенным серпом его голову, лежащую на чемоданчике с бригадной  казной.
     Поначалу Петру, ох-как случалось ошибаться. И жулики-хитрюги, и бузотёры-революционеры попадались - сразу не разберёшь. А когда сущность нутряная подлая наружу вылезет, приходилось придумывать способ как баламута изолировать от трудового коллектива, чтобы зараза бунтарности не распространилась на весь трудовой контингент. И Петька вывозил такого революционера на трассу. Всунув немного денег на проезд и объяснив сурово, что данной стороной договора нарушен чилижный закон, говорил: "Вот теперь, Кеша... или как там тебя... гуляй на свободе и соси свою гениталию..."
      Душа черствела, как пятка на подошве бродяги. Какие там "жалости", сам себе выговаривал Пётр, вспоминая свинцовый взгляд Удава, его фанатическая уверенность, что дело надо делать без соплей и главное - расчёт максимальной прибыли. Шеф и сам порой удивлялся: как это его Петруха, при своих интеллигентских соплях даёт такую приличную выгоду для своего хозяина... и задумывался, наверное: а если ещё "подкрутить гаечки" для пущей рентабельности.
     "Вот она - квинтэссенция экономики, - мысленно хмыкал над собственными мыслями недоучившийся аспирант экономических наук. – Никаких гуманистических составляющих, никаких мерихлюндий и жалости к сирым и убогим. Это всё равно, что жалеть двигатель автомашины и не использовать весь его ресурс КПД".  "Это вам тут не санаторий для заслуженных ветеранов бомжатской жизни, - выговаривал Петька новичкам в своей бригаде. - Сорвёте в первый же день мышцу от жадности к предстоящим великим заработкам - и, если день-два, то потерплю вашу больничную льготу. А больше двух дней лечиться будешь - так вывезу на трассу. И удержу из заработка всё съеденное, выкуренное и прочее... Тут вам не трухлявый социализм в лице морды участкового вашего. Тут вам звериный оскал капитализм. Кто хочет социализма, прям сразу везу на трассу..."
     Петру при произношении таких речей и самому нужно было изображать мимикой лица "звериный оскал капитализма". Как художественную иллюстрацию к устному тексту.
        16.
       В одном из прошлых сезонов чуть ли не катастрофически обернулась "ошибка в психологии". Привёз несколько работяг, набранных на рынке рабов в Ахтюбе. Один из них - вертлявый, щупленький чернявый Витёк. Очень он перед бригадиром услужливость свою проявлял и всё произносил по делу и не по делу: "Это ты, Петь, здорово придумал!" Но на плантации с первых же дней заленился и всё больше лежал в тени кустов и постоянно шастал в лагерь воды попить. Потом Витьку прошиб понос, а потом он и вовсе потерял интерес к заработку. Пётр ему и заявил мимоходом: "Готовься к выкидону".
     Вечером за ужином, когда расселись бригадой за общим столом, Петька стал опрашивать для записи в свой кондуит о выработке каждого за прошедший день. Звучали цифры: тридцать пять.., сорок.., двенадцать.., семь... Потом послышались реплики с нехорошими, язвительными интонациями. Заметней других звучала язвительность в Витькиных репликах. Пётр понимал – устал народ за каторжный день в двенадцать часов на солнечном пекле, нервы напряжены. Нормальное естественное поведение трудового народа. Но после ужина работяги скучковались у костерка с "чифирской гитарой», и оттуда время от времени доносился подвизгивающий по-шакальи Витькин фальцетный голосок.
    Оставшись вдвоём с Аликом-трактористом, Пётр спросил, что за бунтарские настроения вдруг проявились в бригаде. Алик помотал кудлатой разбойничьей башкой и, будто его прорвало, пошёл жалостливым тоном излагать свои обиды. У Алика тогда был только первый степной сезон, и он, привыкший в прошлой трудовой деятельности к дисциплине и субординации, никак не мог уразуметь в какую систему он попал, что за дикость царит вокруг.
     «Этот крысёнок-Витёк всю воду мутит, - как обиженный мальчуган жаловался Алик бригадиру. - Я ему говорю, что в тюке должно быть тридцать веников... А у него едва десять набирается. А он меня не слушается... А другие мужики соберутся на перекур у него в кулиге, так он им такое впаривает, что мы с тобой будто на их труде миллионы имеем... И говорит им, я слышал, что надо брать власть в свои руки… Это всё этот подлючий Витёк чернявенький. Он мне сразу не понравился...»
      В тот вечер поленился Петька отвезти бузотёра на трассу: ночью по степи мотаться, а ещё через два дня Витёк за ужином, сожрав две миски каши и два куска хлеба с "солдатской повидлой", заявил, будто между прочим,  какая еда - такая и дневная выработка. Многие за столом загудели солидарно, что уже месяц без мяса суп едят. Петру захотелось тут же надеть на голову Витьку кастрюли с кашей, но вспомнив фильм "Броненосец Потёмкин", передумал это делать. Сидел, насупившись и молчал, размышляя, что если сейчас везти Витьку на выкидон, то в бригаде может создаться революционное настроение и куда - непонятно повернётся это настроение. Лучше с утра, когда мужики выспятся.
     Ситуацию разрядил Мосол, недавно прибившийся к бригаде и сбежавший перед этим из бригады конкурентов, саратовских чилижников. Его костлявая, сутулая фигура и его авторитет матёрого бича заставила вмиг притихнуть  расшумевшихся за столом. "Да вы что, братва, горя не видели? - через губу презрительно выговорил Мосол. - У других вон, чилижных маркитанов жратва в разы хужее... И на чифирбак пайку не выделяют... И правды при расчёте не добьёшься. Могёт, что и вообще кинуть на деньги могут. А у Петруху-московского, все знают – у него в бригаде по правде и справедливости... И кончай гнилой базар. Спать пошли... Поквакали - и в лужу."
      Без бурчаний и хмыканий мужики в тот раз расползлись по палаткам. А следующим утром, объезжая плантации, Пётр заметил издалека в зарослях чилиги трактор Алика и какое-то непонятное мельтешение вокруг трактора. Пётр рванул напрямки через кустарник, обдирая бока жигулёнка.  Алик с физиономией кролика, окружённого злобными собаками, растерянно крутил головой и руками крест-накрест закрывал лицо. Петька врезался на своей машине прямо в толпу из пяти-шести человек и ещё для пущего эффекта рыкнул двигателем, выжав педаль сцепления и нажав одновременно на газ.   Толпа, сверкавшая на солнце своими серпами, как взбунтовавшиеся янычары  ятаганами, опешила, притихла. Алик, очень бледный лицом на фоне чёрной бороды, сказал заикаясь: "Они, Петь, говорят, что мы их эксплуатируем...".
     "Мужики! - зычно крикнул Петька. - Понимаю, устали вы очень. Есть на примете один притончик в ближайшей деревне. Там самогонки завались и девки-давалки на любой вкус... Хотите, отвезу на отдых!.. Ну-у?" - и Петька выложил на капот машины полсотни рублей. Петька хотел ещё добавить - "а через два дня я вас заберу", но тут же передумал и не стал добавлять эту лживую фразу.
     Двое из баламутов, тут же сменив злобность на лице улыбками, полезли в машину. Сам Витёк, с полминуты поколебавшись, тоже рыбкой нырнул в салон. И Петька погнал "жигуль" далеко в степь, где он как-то обнаружил на окраине совхозной территории полузаброшенный кишлак из десяти-пятнадцати саманных развалюх.
     Через час движения, специально часто меняя направления в пути, переехав мелкую речку, взобравшись на высокий глиняный берег, Пётр показал на ближайшую хибару и сказал": "Вон там. Назовёте пароль – деньги наши, девки ваши, и всё в ажуре будет... Гуляй, братва". Он прыгнул в машину, развернулся и газанул с пробуксовкой в обратную сторону. В зеркале заднего вида отразились растерянные морды троих баламутов. Больше этот Витёк чернявый Петру в жизни не попадался.
         17.
      Дорога до посёлка Домбаровка труднопроходимая, малоезжанная, часа два занимает, хотя по спидометру показывает то сорок пять километров, то все шестьдесят. Граница там проходит административная с Россией. Граница условная, но всё равно, как переедешь по узкому перешейку меж двумя глубокими, как ущелья оврагами, сразу чувствуется другой «менталитет». Там на улицах много зелени, сады фруктовые, и люди, при обращённой к ним просьбе, не смотрят, как «цыганские дети», ожидая «базарлык».
      На Домбаровку Петька набрёл случайно. Сначала на третьем своём сезоне размышляя над картой местности, а потом устав мотаться в Актюбу за двести с лишним километров для решения всех бытовых и кадровых вопросов - как ещё шефом было заведено, а он свои привычки, как змеиные инстинкты, менять не любил и другим не позволял. Но в третьем сезоне Пётр уже перестал считать своего шефа "самым мудрым удавом Ка".
      В этом посёлке городского, официально выражаясь, типа, когда Петька впервые туда добрался, его поразила тень на улицах от деревьев. Кто не понимает, что такое тень, когда от солнечной балды в зените некуда спрятаться, тому и не объяснишь, что тень - это подобно кружке холодной воды в мучительную жажду. И по улицам Домбаровки обитатели посёлка передвигались расслабленно-отупевшими, точно на украинском хуторе времён Николая Васильевича Гоголя.
     Обходя посёлок в ознакомительных целях, зайдя в магазины продовольственный и хозяйственный, чтобы иметь представление об их торговом ассортименте, Пётр наткнулся на улице на обильно вспотевшего милиционера, волокущего за рукав рубашки сопротивляющегося парня лет под тридцать. Ухватить парня за шимот милиционер просто не мог дотянуться при своём неказистом росте.
- Откуда дровишки? - по столичному вальяжно поинтересовался Петька.
- Сопротивление оказывает, - пыхтя, объяснил милиционер. – Представителю власти.
- Ух, ты, злодей какой! - сочувственно вздохнул Пётр. - А давай я за него штраф заплачу?
- А он вам кто? - удивился вспотевший милиционер и выпустил из своей пятерни
рукав задержанного.
- Племянник мой. Единоутробный, - серьёзно сказал Пётр.
- А-а, - долго протягивая «а-а», милиционер полез двумя пальцами в нагрудный карман форменки за квитанционной книжкой. - Пятьдесят рублей по квитанции.
      Пётр сунул оскорблённому представителю власти полтинник, по-барски сказал, что квитанции не нужно.
      Выкупленный из неволи парень смотрел на Петра своей конопатой физиономией, как на инопланетянина.
- Где работаешь? - спросил Пётр, осматривая парня, как будто мельком.
- А нигде. У нас тут никто нигде не работает, - простодушно ответил парень. - Васькой меня зовут.
     Пётр тут же предложил ему - «пойдёшь ко мне работать?» и Васька этим же мигом, не интересуясь подробностями, согласился.
- Пива попьём где-нибудь? - спросил Пётр.
- Нет у нас тут никакого пива,- удивился Васька. - Самогонки могу достать…
- Пойдём тогда лимонадику холодненького попьём, что ли, - как добрый рабовладелец предложил Пётр.
      Потом Пётр вкратце рассказал Васе о предстоящей степной работе, о перспективах по заработку. Вася обомлело ахал.
- И найди мне ещё три экземпляра крепких мужиков, - сказал Петька.
- Мужиков-то крепких я найду, - погрустневши протянул Вася, - Но у меня же административный-надзор и меня на чужую территорию не пустят. Милиция. Я же с двумя ходками на зону, - вздохнул Вася. - За воровство… Не получится с работой…
- А что же вы здесь воруете? Если кругом разруха? – переспросил Пётр.
- А друг у дружки и воруем, - грустно объяснил Вася. - А потом друг на друга, гады, заявы пишут.
      Сходили с Васей в отделение милиции и отпросили Васю на работу в другую административную местность, как какого-то школьника с уроков по просьбе мамы. Отвечающий за такие дела капитан с невероятной радостью отпустил Васю «с уроков» на заработки. А Петру, как ища сочувствия, пожаловался:
- Их же даже оштрафовать нельзя. Ни у кого нет денег, никто нигде не работает. А негде потому что. У нас вон только военный аэродром и остался.
      Радостный Васька убежал за другими кандидатами «на бешеную зарплату». Минут через пятнадцать привёл, аж - восемь кандидатов.
- Самых мордастых выбрал, - похвастался Вася.
- Качество мордастости в нашем деле не главное, - объяснил Петька. - В нашем степном промысле - главное выносливость.
        Пётр выбрал троих, а за остальными пообещал заехать попозже.
      За прошлый сезон из домбаровской братвы только четверо выдержали до конца сезона. Остальные «мордастые» в два-три дня ломались от каторжного труда на степной жаре среди летающей и ползающей твари, срывали мышцы от жадности быстрее и больше заработать. Даже кандидат в мастера какого-то спорта, распсиховавшись от своего бессилия, отшвырнув серп, пешком по степи ушёл домой.

            Глава  шестая.  Бизнес – это сплошная нервотрёпка

                18.
       Посёлок Домбаровский с прошлого лета не изменился. Тенистые улочки и безразлично сонные обыватели. В небе барражировали два далёких самолётика.
       Пётр подъехал к дому Васятки-племянника, посигналил у калитку, спросил вышедшую младшую сестрёнку:
- Вася где? На свободе?
- Вона в сарайке самогонку гонит из прошлогодней картошки, - очень простодушная, как и её брат, ответила девчушка, кивнув в глубину двора.
     Как и ожидалось, Вася кинулся навстречу с распростёртыми объятиями. Чуть не сбив на полу трёхлитровые банки с мутной жидкостью.
- Собирай братву на мои галеры. Есть желающие?
- О-о! Желающих полно! - Вася закатил глаза в восхищении. - Когда мы с Генкой и Валентином в том году своим баблом такой гари напустили… О-о! Нас даже менты уважать стали… Желающих полно!..
     Васятка от душевной радости предложил даже испробовать первачка, но Петька сразу в лоб, категорически напомнил о вступающем в силу сухом законе. Забрал Васю с собой загружать в машину закупаемую провизию и газовый баллон.
- Ты, племяш, подыщи мне повариху. Сам знаешь, какую кандидатуру нам в бригаду надо. И Генке с Валентином сообщи. Ну, и ещё мужиков покрепче, рыл пять-шесть. А я сам к братьям за речку сегодня заеду.
     После проведённых закупок Пётр отпустил Васятку «с благой вестью», а сам поехал за речку Орь в дальний конец посёлка. Там на отшибе, в покосившимся домике без какой-либо ограды вокруг проживали два брата, большие оригиналы.
    Один, Пашка – старший, другой Яшка - младше на два года. Сироты. Родители оба, и мать и отец, замёрзли зимой в степи в сломавшемся автобусе. У братьев ещё и младшая сестрёнка была, недавно вышедшая замуж за местного трудолюбивого немца, прозванного Кулибиным.  Совсем непьющий немец ремонтировал в посёлке любую технику от мясорубки и телевизора до машины и трактора. Он и братьев своей жены привлекал периодически к своему делу. Но они такие были «оригиналы», что долго скрупулёзным делами заниматься не могли. Им как шлея под хвост попадёт - вскакивают на свои раздолбанные мотоциклетки, «голенастые» от усиленных амортизаторов, и неделями могли мотаться по степи в погоне за всякой дичью, особенно в перелётный период гусей и уток.
     На охотничью добычу в основном и жили В саманном домишке братьев - мебели минимум, насколько только можно представить. Пол завален разным хламом, стены завешаны мотоциклетными деталями, охотничьими принадлежностями, инструментами, выделанными звериными шкурами. Сами себе они дома не готовили и питались тем, что приносила сестра - немецкая жена. Ну, а в степи - там, как древние охотники, и на охоту с собой брали только соль и спички.
    В прошлый сезон в Петькиной бригаде братья работали наездами. Их терпения хватало на пару недель - а потом вскакивали братья на свои запылённые «ковровцы» и угоняли на несколько дней в степные дали. Привозили в бригаду настрелянных сайгаков, барсуков, несколько мешков наловленной рыбы и дичи летающей всякой, вплоть до журавлей и лебедей. Пётр платил им сразу, не торгуясь, сколько братья сами цену назначат за свою охотничью добычу. Экономически - для бригадного бюджета всё равно выходило выгодно, даже без учёта гастрономического разнообразия в убогом меню из двух блюд: макароны и каша.
     В бригаде братья предпочитали селиться в отдельно стоящей палатке и питались отдельно, с кухни забирали только кастрюлю с чаем. В разговорах за жизнь бригадной братвы у ночного костра перед сном братья не участвовали. Да и в общении между собой братьям, казалось, хватало два-три слова для передачи всех эмоций. Большие оригиналы…
    Но они и «рацуху» внесли в технологию резки чилиги. Придумали новый инструмент вместо привычного серпа с крупно заточенными зубьями. Братья, буквально через несколько дней своей работы в бригаде, принялись что-то вышаркивать напильником и стругать ножом, а потом вышли на плантацию со странным для всех чилижных ветеранов инструментом. На рукоятке, похожей на маленькое топорище, прикреплялся угловой планкой кончик косы, и петля верёвочная на рукоятке, фиксирующая кисть руки, сама по себе облегчала нагрузку на мышцы.  Новички чилижного дела сразу же стали клянчить у братьев и им сделать такую же штуковину. Даже Петька сам, опробовав «косарь», удивился его эффективности. Для чилижного промысла, по его словам, новый инструмент совершил такой же переворот, как и изобретение паровой машины двести лет назад. Пётр даже задумался «экономически», чтобы уменьшить расценки тем работягам, которые делают норму с применением «новой технологии». Шеф так бы и сделал - но Петька, кое-что прикинув, делать так не стал.
     Братья Пашка и Яшка встретили Петра радостно, но сдержанно, как старые индейцы. Пётр выложил из багажника только что купленные в хозмаге десяток заводских кос и сделал заказ на десять «косарей». Конечно, пообещав братьям оплатить «по совести».
     Петька по своим экономическим прикидкам уже подсчитал, что хотя по чилижным законам инструмент считается «за счёт хозяина» - но увеличение сменной выработки в бригаде, возможно, позволит в более короткий срок насытить капиталистический аппетит «удава».

     Под вечер Пётр вернулся через речку в посёлок, чтобы забрать с собой Васятку. Когда Петька у его дома вылез из машины, к нему от забора придвинулось человек десять с выражением лиц, точно у негритят в мультике про каникулы Льва Бонифация.
- Потом постепенно всех заберу, - пообещал успокаивающе Пётр. - Чилиги в степи всем хватит.
    Толпа «негритят» медленно отхлынула, и из толпы вышла женщина лет пятидесяти.
- Я поварихой… - сказала она робким голосом. - Можно? Возьмёте? Я - вдова. Я в столовке местной поварила, пока та не закрылась… Я - честная. Не думайте…
    Пока женщина сбивчиво делала свою «презентацию», рассказывая о двух своих сыновьях в тюрьме, Пётр взглядом «исподволь», в выработанной привычке, пытался определить «человеческие качества кандидата». Потом сказал: «берём» и назвал сумму фиксированного оклада поварихи. Женщина прижала к груди сложенные корабликом ладони, а потом захотела поймать Петькину левую руку, будто собираясь её поцеловать.
- Берём! Берём! - громко рявкнул Пётр, чтобы снять своё собственное смущение, и добавил, сам не зная зачем: - А по концу сезона, если всё хорошо, будет ещё и премия.
    У женщины по щекам потекли слёзы. И Петру вдруг пришло на ум, а не дополнить ли свою забытую диссертацию лирической главой как капиталистический способ производства помогает социалистическому образу жизни.

          19.
       Подобно Чингис - хану, восседающему на вершине холма и озирающему свой военный лагерь, Петька сидел на холме и осматривал палаточную архитектуру своего лагеря.
     Эстетично смотрелось. Шесть палаток полукругом и вагончик–кухня в центре. На проволоке между двух шестов вялятся на солнце просоленные куски сайгачатины, привязанный к колышку пасётся обменённый на дефицитную автозапчасть барашек. Бригада вдалеке врубается с хрустом в кусты чилиги. Идиллия - непонятная никому из его столичных приятелей.
     Петька восседал на холме не от какого-то там ханского чванства - просто наверху обвевал ветерок зудящее от комариных укусов лицо. О-о, это комарьё ! Как выражается Утюг: «Анненски мат, комар блат кишка жрёт».
     Много комариных сезонов пережил, но такого… Такой комариной агрессии Петька ещё не переживал. Все средства противо комариные, испытанные, проверенные практикой были бессильны. И одеколон «Гвоздика», и вьетнамская «звёздочка», и отравная «Дета», и старинное средство - дёготь, ни хрена не помогало. И в бригаде от этой комариной эпидемии вполовину упала выработка. «А потому что тут речка рядом, - размышлял Пётр. - Это ж попали на самую комариную родину. Вот она случайная составляющая в стратегии экономического развития».
     Кто из его руководителей научных, рафинированных теоретиков вкладывает в формулу «успеха стратегии» коэффициент "вероятности"? «Куда не ткни - везде экономика, - размышлял Пётр, расчёсывая уже расчёсанную до сукровицы щеку. - Вот вернусь в науку и переворот сделаю», - самоуверенно, как пьяный чабан, гарцующий на своей старой кобыле, решил он.
    И на этом месте размышлений, будто, как когда в машине на карданном валу срезало крестовину, и машина урчала, но не ехала - так и сейчас оборвались враз жизненные планы и мечты о будущем своём. А какую науку? А какую Москву? А кто его там ждёт, кроме родителей, презирающих своего сына за предательство идеалов социализма. Удав его там ждёт, чтобы дав месяц отоспаться, пропитаться наскоро витаминами и зависнуть над душой дьяволом золотого тельца. Какая диссертация! Какая там любящая, ждущая мужа из дальних странствий жена!.. А ничего там, в этой ограниченной тупым, сытым пространством Москве, в этом фантомном мираже мечты мещанства его уже не ждёт… Уже-уже - уже и не прельщает.
     И Петька перенёсся в мыслях, в постепенно сменяемых кадрах видеотеки своей памяти в засыпанный песками Бугуцай, вековой карагач, прохладный кабинет председателя поселкового совета… И фарфорово-молочная щёчка председателя товарища Пак…
    В презрении к самому себе, даже негодуя сам на себя, он улетел в своих мыслях, как мечтательный Бальзаминов: будто они с « китайской фарфоровой статуэткой» уезжают куда-то навстречу новой светлой жизни…
   Включив критический «фильтр» в своих размечтаниях, Пётр вернулся к реальности, нашлёпав на своём лбу штук пять насосавшихся крови комаров. Но «китайскую фарфоровую статуэтку» из своих мыслей не выкинул. «Что ж я ей могу предложить в нашей общей жизни? - подумал он, соединяя фантазии с конкретикой быта. – Место поварихи в своей бригаде…». Петька мысленно рассмеялся и решил съездить на днях в Бугуцай позвонить шефу.- Эй-й! - заорал он, сложив ладони рупором, увидев с холма, что косолапой походкой Утюг тащит из общей, вчера заготовленной скирды, два тюка в две руки в кучку своей дневной выработки.
 - Я тебя, Утюг, урою! Я тебя так рассчитаю!.. Я тебя без расчёта выгоню по всем чилижным законам…Брось тюки, падла кривоногая!
    Утюг, услышав грозный голос, звучавший непонятно откуда, бросил свою добычу и, как зверь в четыре ноги, понёсся без оглядки в заросли чилиги.

           20.
      Школьный друг, с которым в два последние школьные годы за одной партой сидели, который дачу своих родителей в Тарасовке без раздумий отдал ему под жильё. Этот друг, не отличаясь богатым жизненным опытом и книжной начитанностью, так сказал, будто пророческой мудростью обладал:
- Петька! Петька, ты пойми! В таких делах душевных даже время лекарством не является. Клин клином вышибают. Тебе снова влюбиться надо…
     «Откуда он, зараза такая, придурок мой однопартовый, такую мудрость мог знать? - сам себе ухмылялся Пётр, гоня свой «жигулёнок» по степному просёлку в Бугуцай «чтобы позвонить шефу».

- Товарищ председател,… - собираясь радостно поздороваться, произнёс карамельным голоском Пётр, входя в поселковую администрацию мимо дремлющего у двери сторожа.
     Прохладный, затемнённый от солнца вековым карагачом кабинет был пуст. Был пуст и обширный председательский стол. Обескураженный Петька вернулся в «предбанник», где дремал старый казах со спущенным на лицо старым малахаем.
- А где? Где эта? Председатель?
    Дедок глянул из-под шерсти вытертого головного убора и сказал скрипуче:
- Хайда?.. А, дома председатель. Жена будет. Муж ждёт…
    Улицы Бугуцая, дважды пробуксовав в зыбучих песках, Петька проехал, не помня себя в ошарашенном новостью состоянии. Потный, грязный, с порванной в подмышках рубашке он , как налётчик ворвался, в тихий домик старого корейца.
- Мне, ха-а, - откашливаясь от песка в горле, спросил он громко хозяина. - Мне в Москву срочно… Где она? - уже заорал Пётр в лицо молчавшего корейца, чувствуя возникающий в горле слёзный комок.
      Старый знакомец Петра  - по виду сильно сдавший здоровьем, и без того напоминавший саксаул, теперь согбенный, на двух костылях аксакал из аксакалов - посмотрел на Петра жалобно, точно на любимую овечку, которую подлежит зарезать, и сказал тяжело дыша, делая паузы:
- Эргель… Я её замуж отдал. Младшая дочь. С отцом должна быть до смерти… Иди, Петя. Эргель плачет…
    Старый кореец молча смотрел на Петра. Пётр молча смотрел на него. Потом Петька резко повернулся и вышел. Обратно в свой лагерь он гнал машину, как будто уходил от погони. Срезал углы по бездорожью, бил амортизаторами по звериным норам, пролетал солончаки, к которым раньше и подъезжать остерегался. И на мелком броде, сто раз проезженном, Петькин «жигуль» захлебнулся по самую крышу.
    С трудом, отодвинув воду речки дверцей автомашины, Петька выбрался наружу, дошёл до берега и сел,точно сестрица Алёнушка на берегу пруда, в котором ведьма утопила её братика. "Это же, чёрт возьми, тут после меня по броду бригада комбайнов прошла на уборку озимых, - обозлённо на самого себя, понял Петька. - Как же я по следам на дороге не догадался и сунулся в воду, не проверив броду... Любови эти, точно, из мужиков придурков делают... Комбайны своими колёсами такую колею протоптали, что совсем утонуть  можно было вместе с машиной.
    Он посидел-подумал минут десять, прикинул, сколько километров до ближайшего чабана, имеющего тяглового верблюда. Вспомнил прошлый свой опыт общения с  этим упёртым животным и, поднявшись с кряхтением, пошёл медленно в сторону своего лагеря, до которого медленным шагом часа три ходу. Высоко в синем небе парил орёл-беркут.Под ногами, оставляя в пыли извилистый след, прополз лениво толстый большой полоз с геометрическими треугольниками на спине. А степное солнце и степной ветер шаркали по лицу раскалённой наждачкой.

           21.
     Ильяс после сытного завтрака поварихи тёти Нины, лениво продвигаясь к машине Петьки, делал вид, что ему совершенно безразличны мольбы бригадира и обещанный ему «тариф» за сегодняшний день - лишь бы починил машину, вытащенную вчера ночью трактором из речки. Тариф - аж в тридцать пять тюков. Такие рекорды Ильяс совершал редко, берёг свои силы и нарезал за смену  стандартные двадцать пять. Под конец сезона, по прохладным осенним дням мог сделать за день и все пятьдесят тюков. Несмотря на щуплое телосложение. Видимо он инженерным умом вычислил формулу рациональных движений для выполнения данных трудовых операций.
     Ильяс в бригаде держал себя замкнуто, мало разговаривал, но мог порою рассказать убойный анекдот. Он, похоже, был из тех интеллигентов, которые, не веря ни в бога, ни в чёрта, по собственной прихоти способны отмочить какой-нибудь героический поступок.
    Пётр знал из косвенных источников информации неодобрительное  мнение братвы – «Ильяс понты, как фраер гонит». Ильяс, став главным инженером «всего» областного автосервиса, через год уволился, развёлся с женой, дочкой большого начальника в партийном руководстве, выписал нотариальные завещания на двух своих детишек и отправился бомжевать на «рынок рабов», работать за копейки «хоть кто-то что-то заплатит».  Там среди бродяжьего народа он узнал о чилижном промысле в летние сезоны, где за месяц своим горбом можно сделать годовую зарплату среднего инженера. Ильяс примкнул к первой попавшейся бригаде - и разочаровался. Видимые им «выкрутасы государства над своим народом» в чилижных бригадах превращались в точную копию, но с коэффициентом «десять».
     Лишь два года назад Ильяс наткнулся на Петькин «капитализм», про который степные бродяги говорили: «О, там наебашки не бывает. Честный мужик Петруха. Но сволочь, выпить там - ни в грамм…».
     Ильяс отрабатывал сезон, возвращался в вагончик сторожа дачного кооператива, неделю отмокал в дачных банях, отъедался мясом и зеленью, покупал себе костюм, похожий на увиденные в зарубежных фильмах наряды положительных героев и заказывал туристический круиз на теплоходе по средиземному морю. Потом,  вернувшись из круиза, он сдавал геройский костюм в комиссионку и работал добросовестно дачным сторожем до сезона набора чилижных рабов.
- Ну и что там? - спросил Петька, слушая под открытым капотом звуки «притопленного» двигателя. Ильяс с кривой ухмылкой на лице тоже слушал движок и ничего не отвечал. - Ну? Мы же без моей тачки все тут с голодухи загнёмся…
- Двигатель перебирать нужно. Смотреть. Специалисты скажут.Ехать надо в Ахтюбу.
     Петра злость захлебнула от такого ответа, выражающего беспомощность автомобильного инженера. Он было хотел проматериться во всём известном ему ругательном ассортименте. Но промолчал, зная, что его братву, почему-то, коробит, когда он матерно выражается.
- В Актюбу надо гнать, - повторил  Ильяс нейтральным голосом врача перед постелью безнадёжного больного.
- Плачу пятьдесят тюков за сегодняшний день. Едем? - истеричным голосом спросил Пётр. - Ну? - и он жалобно посмотрел в узкие глаза Ильяса.

              22.
       «Эх, московские бамбуки, что вы знаете о жизни? Когда в ста километрах от МКАДа, проткнувши колесо в папиной машине, чувствуете себя европейским первопроходцем в дикой Африке, окружённым злыми дикарями».
     Машина двигалась неровными толчками. Перегревшись - совсем затухала в движении. Мудрый, как Будда, Ильяс молча выбирался из салона и накладывал мокрый компресс на фиговину бензонасоса. Пыльный хвост за машиной завивался причудливыми клубами. Просёлком ещё пилить до асфальта километров тридцать, а при таком режиме езды - это на час примерно времени. Жарища давила сорокаградусной температурой - и, если сорок снаружи, то раскалённый кузов внутри салона делал все шестьдесят - семьдесят градусов.
- Печку включи, - требовательно сказал Ильяс, всматриваясь своими щелками глаз  на панель приборов. - На двигателе температура уже в красной зоне. А то раскорячимся вглухую.
    С включённой печкой в салоне сделалось уже, наверное, под все сто. Пот по лицу струился ручьями. Перед Петькиными глазами замелькали огненные мушки.

     «Эх, московские бамбуки, - опять подумал Петька про всех своих столичных приятелей. - Что вы понимаете в жизни? И что видите в этой жизни через дверной глазок уютной квартиры?.. Годами протоптанный маршрут от дома до работы и обратно. Раз в неделю - в парк на прогулку, раз в год, в лучшем случае, поход в знаменитый театр или на модную выставку. А сколько же апломба, сколько растопыристой гордыни этакой домашней собачки перед своими дикими собратьями»…
- Ужас сплошной - а не жизнь! - обомлел Олег Малиновский, однокурсник Петра, когда Петька рассказал ему после своего второго степного сезона о своих приключениях.
     Они встретились на выходе из метро. Не виделись, примерно, года три-четыре. Зашли тут же в ближайшую кафешку. Петька сам «накрыл стол», и Олег тогда обомлело округлил глаза и рот, когда увидел в руках своего однокурсника пачку нераспечатанных червонцев. С этой пачечкой Пётр собирался в ювелирный магазин за подарком жене на свадебный юбилей.
- Уходил в чистую науку, а попал в такую жизненную грязь, - покачал кудрявой головой Олег то ли осуждающе, то ли жалеюще.
     Олег после Петькиных рассказов и, как бы хвастаясь собственной жизненной уютностью, поведал грассирующим тенором об установленном в его кабинете японском кондиционере, о поездке в Югославию, о близкой очереди на автомобиль.
- У нас в Госплане всё распланировано на всю дальнейшую жизнь. - Олег изобразил жест ладонью, обозначающий, что жизнь у него удалась. - А тебя мне просто жалко. Такие мучения, такие страдания, - и он заводил вилкой над поверхностью стола, уставленного закусками.
     А Пётр в этот момент, хмыкнув, подумал, рассматривая свои кулаки с недавно лишь зажившими шрамами от трофических язв, что недаром Олежку - старосту их студенческой группы - за неприкрытый подхалимаж называли «анальный астролог».
      Выехали наконец-то с просёлка на трассу. Пётр прибавил скорости на все возможные лошадиные силы, чтобы ветерком продуло из салона раскалённый воздух. Покрышки машины учащающе зашлёпали по липкому от жары асфальту.
- До Актюбы ещё часа три пилить, - задумчиво сказал Ильяс.
- Если совсем не раскорячимся, - зевая, ответил Петька. - Как говорит мой незабвенный шеф: в дорогу не загадывай. Как приедем, так и приедем.
     Через час размеренного движения по удобной дороге Петра стало неудержимо клонить в сон. Зевотой раздирало челюсти, глаза слипались.
- Ты давай мне, что ли, анекдоты рассказывай, - предложил он  Ильясу. - А то сейчас вырублюсь за рулём. Ты же, инженер, рулить не умеешь.
- А я тебе не Шахерезада какая-то, - с ухмылкой ответил Ильяс.
- За пятьдесят тюков можно и Шахерезадой заделаться.
- Не угадал. Я тебе не шестёрка на побегушках. Я - не раб, а свободный человек, - точно лозунг, произнёс Ильяс высокопарно и явно придуриваясь. - Это ты, Петь, в рабах у своего шефа ходишь. Я ещё с прошлого сезона заметил. Он тебя так давит, что у тебя аж глаза пучатся.
- Я-я! - Пётр чуть ли не подпрыгнул за рулём. - Это ты мне говоришь? Сам у меня в кулаке, как… как крестьянин крепостной…
- Я - крепостной?! - тоже психанул Ильяс. - Да что ты обо мне знаешь!..
     Далее Ильяс психованной скороговоркой принялся как бы оправдываться за своё заподозренное «рабство». Если он, мол, четыре-пять месяцев в году отхребетит в одной бригаде с разными социальными уродами - это вовсе не означает, что и он сам таким же стал. Просто такую роль играет. Но зато потом он свободен, как только может быть свободен человек в человеческом обществе. Если, конечно, за сезон не сдохнет от дизентерии, если гадюка из куста чилиги не цапнет, если серпом себе смертельно вену не рассечёт. Так он после всех этих «если» на круизном белоснежном теплоходе из порта Одесса выплывает на месяц вокруг Европы до порта Ленинград. И в конечной точке круиза встречает теплоход в порту духовой оркестр и бравурный марш исполняет. И этот марш, так понимается, что звучит ради его одного и его одного месяца из двенадцати календарных месяцев в году, ради которого он и терпит такие мучения. Но какой это месяц…
- Ты теперь понял, Петруха? - надменно закончил Ильяс свою длинную речь.
- Я тебя очень понял… Даже так понял, что сам не представляешь. И я точно также живу… Хотя, не знаю точно - для какого-такого бравурного марша в конце круиза я терплю своё рабство шесть месяцев.
     До вечера в автосервисе проторчали с ремонтом двигателя. Наконец, захлопнув капот, старший слесарь-моторист назвал цену. Пётр перевёл удивлённый взгляд на Ильяса, а Ильяс в ответ беспомощно развёл руками.

               Глава  седьмая. Головная боль, любовь и деньги
                23.
        Бригадной казны после расчёта за ремонтные работы осталось почти ничего. Так, примерно на одну неделю пропитания на обычном рационе.  Но у Петра такие «диеты» случались и ранее, в прошлые сезоны, когда приходилось и «пушнину» собирать по обочинам трассы и возить её на сдачу в приёмники стеклотары, многочисленные в соседнем шахтёрском посёлке Хромтау. На деньги, вырученные от сдачи бутылок, на дружественные подачки от друзей-чабанов удавалось продержать бригаду в рабочем режиме без народных волнений. Удав в такие напряжённые периоды, как специально - а, может, именно и  специально - уклонялся от телефонных переговоров. Его секретарши, его жены и охранники заученно бубнили, что шеф в данный момент находится в отдалённой недоступности.  А Петру, чтобы доехать до переговорного пункта - это по расходу бензина примерно день собирания пустых бутылок в районе асфальта.
      С каждым сезоном он убеждался, что Михаил Маркович любит действовать, как киношный удав, сжимающий свои кольца именно в секунды очередного усталого выдоха измученной жертвы.
     «А сам виноват, - честно признавался Петька самому себе. - Какого чёрта понесло в Бугуцай. Какая-такая пацанская страсть к фарфоровой статуэтке. Какая любовь… Дурость… И что так взбеленился от её замужества на каком-то местном чиновном бае, с которым фарфоровая статуэтка вскорости понаделает множество чумазых детишек, обтираясь шершавыми от степных песков животами. Какая любовь…».
     Бешенство эмоций - вот и вся любовь. Неуправляемость чувств глупых, умственно  граниченных людей, придумавших такое смутное определение - «любоф-ф» для периода гиперсексуальности в сытом организме. И на своей прежней супружнице подженился по этой самой глупости: была просто симпатичной девчонкой и был такой возрастной период. Попалась бы другая в случайную встречу на танцах на общаговской вечеринке - была бы другая у него жена. И дочка  бы получилась совсем другой наружности, похожей на другую маму. Проще бы было и мудрей, не жениться, а шляться бамбуком по ночным проспектам, выискивая более-менее постоянные объекты для удовлетворения временных естественных позывов.
     А что ж тогда… эта статуэтка, девчонка, дочка поселкового председателя?.. Это как объясняется? Значит, заразился этой глупостью под названием «любоф-ф»?

              24.
- Петя, дорогой, - стеснительно спросила тётя Нина, повариха бригады, - а когда вы поедете к нам в Домбаровку?
- На днях, скорей всего, и поеду. А то, тёть Нин, с голоду помрём, если не дозвонюсь до своего начальства. Деньги совсем кончились.
      Повариха, качнув понимающе головой, вздохнула и пошла в кухонный вагончик.
- А что такое, тёть Нин? - окликнул её Пётр. - Может, что привести вам из Домбаровки? Я привезу!
      Тётя Нина - новая бригадная повариха буквально приводила Петра в восхищение своим исключительным умением приготовить вкуснятину из любой, честно говоря, гадости. Через неделю работы в бригаде тётя Нина так всем полюбилась - и не только кулинарным умением, но и какой-то жертвенной кротостью. Даже вечно всем недовольный Утюг после ужина последнее время принимался похлопывать себя по брюху и приговаривать: «Моя когда турма сидел, больничка лежал, так не жрал. Пузо мой - якши батыр».
- Тёть Нин, ну что хотела-то всё-таки? - поднявшись в вагончик, переспросил ещё раз Пётр. Повариха молчала, пересыпая в кастрюлю крупу. Петька уже по-приказному повторил вопрос.
- Я хотела, Петя, у вас зарплату свою спросить… за прошедший месяц. Чтобы сыновьям своим к ним на зону отослать. Но раз такие дела, ладно уж…
- Тёть Нин, - Пётр аж поперхнулся словами. - Я завтра рвану в вашу Домбаровку, всё равно звонить шефу надо. И твои восемьсот рублей я найду, у кого занять. Обещаю…
- Шестьсот, Петя, - обрадованным голосом поправила повариха. - Я вам, Петя, их адреса зоновские дам. Там им на счёт приходит и начальство выдаёт. Им обоим поровну пошлите, Петя.

     По степи начался период ночных ветров, от которых у Петьки почему-то начинались изматывающие головные боли. Обкладывая свою палатку тюками готовой продукции, чтобы не так уж сильно колыхалась от ветров палатка, он размышлял о данном поварихе обещании. «А где эти деньги на хрен возьму - у чёрта в жопе?».
    В размышлениях на эту тему, запалив в палатке ночную дымовуху от комаров, сам направился к дальней палатке «братьёв». У братьёв, если их родственник-немец не зажилит, то это шанс исполнить своё обещание перед тётей Ниной.
   Молчаливо, по-индейски выслушав Петькино предложение взять взаймы денег у родственника под любой процент, братья заявили сразу в общий возглас:
- Ты, что, Петь, бесполезняк! Зятёк наш даже нам, с похмелья умирающим никогда рубля не выдаст, - сказал грустно Яшка.
- У него сеструха наша в ногах валялась - и ни хрена не дал, - добавил Пашка. - Он - чистый фашист, самый натуральный. Платит только за выполненную работу. Авансов не выдаёт.
      Засыпая под разноголосое пение ночной степи, Петька всё-таки решил, что найдёт завтра в посёлке денег взаймы под залог своего паспорта, своей совести, под любой процент: не может того быть, что в Домбаровке не обнаружится ни одного человека с банкирским зародышем в душе.
               25..
      На переговорном пункте поселковой почты Пётр провёл больше двух часов, вызванивая шефа по всем известным телефонам. «Вот гад, вот гад ползучий», - поминал он не присутствующего нигде Михаила Марковича, рассчитываясь в кассе за очередной телефонный звонок и уже пересчитывая мелочь в кармане. За эту поездку не получится ничего подкупить из продуктов, а ведь в лагере закончились  даже запасённые заранее сухари. Денег - только на бензин. И газ на кухне закончится в ближайшие дни, и готовить снова станем на костре из сухой чилиги.
    Направляемый какой-то неясной интуицией Пётр направился после почты в райотдел милиции. К тому капитану, который заведовал административными поднадзорными лицами. Капитан встретил приветливо, крепко, дружелюбно пожал руку. Петька, смущаясь, выпалил сразу, без предисловий и прочих мирихлюндий:
- Мне не к кому больше тут обратиться, товарищ капитан. Извините, не знаю даже вашего имени-отчества. Я тут ни с кем не знаком. Кроме своей братвы… Такая ситуация сложилась, товарищ капитан, что деньги срочно нужны. Рублей восемьсот… Отдам через месяц в двойном размере, ей-богу, честно!.. Напишу расписку, паспорт свой в залог…
      Капитан расслаблено сидел за столом в расстёгнутой от жары форменной рубашке. Молчал и только хмыкал размышляющее. Своим уже умением разбираться в человеческих лицах, чувством на уровне подсознания, выработанным в степных эпопеях и психологическими тренингами шефа, Пётр понял, что капитан даст денег. Может, и не всю сумму - но сколько-то даст.
- Пошли, - сказал капитан и поднялся, застёгивая рубашку. - Дам, конечно. Но надо с книжки сберегательной снимать. Пошли в сберкассу.
      Приняв пачечку денег в конторе сберкассы, Петька протянул ответно свой паспорт.
- И давайте расписку напишу прямо здесь.
- Не надо, - отмахнулся капитан. - И паспорта не надо. Что ж я в людях не разбираюсь. С прошлого года наслушался от твоих ребят, какой мировой мужик Петруха из Москвы. К тебе туда, в твою степь наших гавриков почаще отправлять - и тюрем строить не надо… Ну, а что ж, выходит, и богатые тоже плачут.
                26.
       С полученных от капитана заёмных денег Пётр купил мешок круглых, местной выпечки, буханок хлеба. Выезжая из посёлка на степную дорогу, он почувствовал приближение непогоды.
       Воздух сделался густым, тяжёлым, как кисель. Ветер затих, птицы примолкли. По небу с северной стороны, будто со скрежетом, надвигались низкие, чёрные до синевы тучи. И настроение сделалось какое-то расслабленно-плаксивое, какое бывает при болезни после спада высокой температуры.
     Заныли мышцы по всему телу, что даже руль стало трудно держать обеими руками. И через пять минут степного пути из синих туч обрушился дождь тропическим ливнем.  Петька остановил машину, выключил бесполезные дворники. Ощущение - точно заехал на автомобильную мойку.
     Расслабленно опустил голову на руль, подумал, что, видимо, заканчивается запас энергии в организме. Хотя прошло всего два месяца этого сезона - а организм уже такой усталый, точно уже поздняя осень. И нынешний конец сезона не виделся таким радостно-триумфальным, как раньше, когда возвращался домой гордый самим собой за пережитые испытания, с ожиданием большущей зарплаты и с радостью встречи со своей Пенелопой. « А если тебя уже никто не ждёт - зачем тогда все эти перенапряги тела и души. Ради денег? Только ради денег? А для чего же существуют на свете деньги - как считает незабвенный, будь трижды проклят шеф – Михаил Маркович, спрятавшийся, как удав в засаде, дожидающийся, когда ослабнет жертва…
      Шеф считает, что деньги нужны, чтобы делать большие деньги - а там, в перспективе, можно подумать, чтобы завоевать весь мир… Вот и сжигай себя на жертвенном костре во славу Золотого Тельца», - с презрением к самому себе подумал Петька.
             27..
       Ливень постепенно ослабевал. Машина двинулась с пробуксовкой по размытому в кашу просёлку. Подъехав к самому опасному участку пути, к перешейку между двумя глубокими оврагами, Пётр остановил «жигулёнка» и вышел обозреть обстановку.
      Перешеек от обильного ливня сузился вдвое. Осталось метров шесть ширины раскисшей проезжей части. Петька хмыкнул и подумал, что ещё один такой дождь и в Домбаровку этой дорогой уже не проехать. Тучи ушли к южному горизонту, а солнце уже, оказывается, приблизилось к линии заката. А в степи темнеет быстро и сразу.
     Пётр вздохнул и сел в машину. Перед его глазами почему-то возник образ китайской статуэтки: грустная Эргуль сидит, подперев щеку ладонью, за столом с зелёным сукном и думает чём-то или о ком-то.
      «Жигулёнок» пополз на первой передаче, прокручивая задними колёсами в жидкой, поносной глине. Сдерживая рулём вибрирующие передние колёса, напрягаясь, как циркач на проволоке, удерживая машину от земного притяжения, которое периодически усиливалось то в правом, то в левом овраге, Пётр сдувал с верхней губы солёные капельки пота. Ему показалось, что эти триста метров перешейка он преодолевал целый час, потому что так утомился, что остановившись уже на другой стороне ущелья, вышел из машины и сел перекурить на гранитный шершавый валун. И рука с сигаретой дрожала.
      В наступивших сумерках под лучами фар высверкивались зрачки выползших из нор на дорогу после обильного дождя всякой прыгающей и ползающей живности. В некоторых местах на дороге змеи прямо-таки кишели. Чёрные, юркие,  разные длиной - было понятно, гадюки. Другие, разнообразные в своей окраске с геометрическими узорами на спине – не поймешь, какой змеиной породы. Под перекрестье фар попал выскочивший из темноты крупный заяц. Ошалевший, он понёсся впереди, вздёрнув мордочку, прижав к спине длинные уши, закидывая высоко задние лапы. Придавив резко педаль акселератора, Петька настиг степную дичь. Правый амортизатор среагировал, как наехав на круглый булыжник. Обойдя машину, Петька подобрал с земли тушку зайца с окровавленной мордочкой. «Это уже солидный ужин для моей оголодавшей братвы».
      Пётр оставил машину у своей палатки и пошёл к кухне, крикнув по пути: «Тёть Нин, деньги достал!» - чтобы повариха лишние секунды не волновалась за успех его поездки.
- Тёть Нин, я тебе пока пятьсот дам рублей, - радостно сказал он уже в вагончике. - Завтра опять поеду звонить своему хозяину и отправлю деньги твоим сыночкам. Прячется, жлоб, от меня. Я его характер уже выучил. А смотри, какого жирного зайца добыл.
      Повариха улыбалась с тихой радостью, накладывая в миску ещё тёплую пшёнку. Опустевшую кастрюлю залила водой из чайника - это будет экономная замеска на завтрашний супешник: экономить, так экономить.
- А что же, Петя, ваш директор такой… такой жестокий?
- А потому, что у нас капитализм в бригаде. Настоящий капитализм. А при капитализме добрым быть нельзя. Разоришься. Чем больше доброты проявляешь - тем быстрее разоришься. Закон экономики. Законы экономики, также как законы природы, только дураки нарушают. Я уж об этом знаю, диссертацию даже об этом писать собирался. Для тех самых дураков, которые законы природы хотят подчинить руководящим указаниям партии.
- А вот мне, Петя, в вашем капитализме нравится, - пожала плечами тётя Нина. - Уже месяц работаю у вас. И смотрю, что все при деле, дело - по уму. Пьянства нету, ребята все о больших деньгах разговаривают… Петя, а когда мои сынки освободятся, возьмёте их к себе на работу?
- А за что сидят детишки-то? - дохлёбывая «экономный» чай из спитой заварки и чуть  подкрашенный марганцовкой, спросил Пётр.
- А за что у нас в тюрьму сажают? - удивилась повариха. – За воровство и хулиганство в пьяном виде.
      Покряхтывая от мышечной разбитости и пережитой за день нервотрёпки, Пётр забрался в свою палатку, поджёг спичкой дымарь от взбесившихся в радости после дождя комаров и вылез наружу перекурить перед сном. Комарьё, выученное миллионнолетним инстинктом, боялось запаха горящей травы, думая, что это степной пожар и мигом слиняет из палаточного пространства. Инстинкт действует эффективней всякой-разной химической гадости.
     Промоченная дождём степь, как сытая собака, молчала в своих обычных ночных звуках. А промытая дождём полная луна светила так, что её неоновый свет проникал даже через брезент палатки.
        28.
     После обильного дождя, как и ожидалось из прошлого опыта, выработка бригады значительно возросла. Прутья чилижного кустарника, пропитавшись влагой, делались мягче и меньше требовалось физических усилий для её резки. Уже двадцать семь скирд, готовых к отгрузке, возвышались вокруг палаточного лагеря. Двадцать семь скирд - это по денежному эквиваленту равнялось примерно тридцати машин марки «Жигули». Примерно, по прикидке Петра. Точная цена одного тюка чилижных мётел - самая большая «коммерческая тайна» шефа.
      На сбыте продукции работало человек пять самых пронырливых «шестёрок». Все они шныряли в автономном поиске целый год без перерыва, разыскивая среди хозяйствующих субъектов -потенциальных покупателей на чилижную метлу - «самый лучший продукт среди себе подобным, как швейцарские часы в своём сегменте».  Когда покупатель был готов «в принципе» для  заключения контракта, конкретизировать самую «интимную» часть договора отправлялся сам лично шеф. Умел он, как никто, гипнотизировать партнёра своим змеиным взглядом. И заключённые контракты шеф хранил в своём сейфе, допуская к тайне, только главбухов своих фирмочек. Но и тех, в своём большинстве, увольнял после двух-трёх отчётных периодов. «Была бы моя воля, - как-то заметил Михаил Маркович, - я бы их в проруби топил после квартального баланса. Мозги у них корёжит от моих прибылей. И жди от этих бухгалтеров всяких пдлянок».
     Петру шеф не опасался проговариваться о своих мыслях-размышлениях, видимо, стараясь возбудить в Петре чувство религиозного преклонения или спортивной злости. Но, тем не менее, после того, как изречёт такое «откровение» - косил глазом, проверяя Петькину реакцию.
         29.
      Утром Пётр поднялся вместе с бригадой под гонг кастрюли поварихи. Двенадцать угрюмых, заросших щетиной работяг молча почавкали жидкой пшёнкой и разбрелись шаркающей походкой рабов в разных направлениях. За длинным обеденным столом из необструганных досок остались Алик-тракторист и его адъютант Лёлик.
 - Надо бы скирды как-нибудь окопать, - сказал Пётр раздумчиво, осматривая степную даль. - А то, как полыхнёт степь, как в прошлом году…
      Алик вздохнул длинным печальным вздохом. Посмотрев на него, вздохнул и Лёлик, как будто и он помнил прошлогодний пожар.
- Ну а чем окапывать? Лопатой, что ли?.. Это ж, какая страшная работа. Если бы плугом, как в прошлом году.
- Вот и подумай, - с раздражением сказал Петр. - Мне за всё ,что ли, одному голову ломать. У меня, в моём втором сезоне при пожаре восемь скирд сгорело. И все знали, что по чилижному закону за них платить не будут. Это понимали мужики, сражаясь с огнём, как в кино про пожарников. У самого у меня половина волос на голове обгорело. А потом бригада вовсе работать не захотела, такая апатия у всех наступила. Никто не хотел больше напрягаться… Неудачный был сезон, – и Пётр вздохнул, как на поминках.
     И Алик, ещё раз вздохнув, посмотрел на своего адъютанта, сказал наставительно:
- Понял, Лёлик, как бывает? Работаешь, работаешь – а получается, что ничего не заработал.
      И Лёлик вздохнул солидарно.
      Насчёт Лёлика ещё с месяц назад, когда бригада заработала уже в полную нагрузку, Пётр сказал Алику, что от Лёлика, как от нерентабельной рабочей силы надо избавляться. Тракторист посмотрел на бригадира, как Герасим на свою барыню, когда поступил приказ утопить Муму.
- Вывезу его на трассу, дам денег на проезд и пускай едет к своей мамке с бабушкой, - сказал тогда Петька.
      Когда бригадир объяснил Лёлику, куда он его везёт,  у Лёлика его коровьи глаза повлажнели, но он покорно собрал свою котомку и с обречённым видом сел в машину. По дороге до асфальта Пётр поинтересовался, каким странным образом такой маменькин сынок докатился до бомжовской жизни.
- Отец у меня каракалпак, очень суровых правил человек. А мать - русская, - начал грустный Лёлик свой эпический рассказ. - Отец женить меня захотел на своей родне. Хотел,  чтобы я двух детей сделал и чтобы меня в армию не забрали. А то, он считал, что меня там убьют. А я в армию не боялся. Я - жениться не хотел. Зачем это мне… Ну, и ушёл из дома. А куда уходить - я не знал. Просто жил на улице в разных местах…
      Лёлик разговорился, как увозимый на казнь в последние минуты жизни. Печально, но без надрыва рассказывал, как он питался чуть ли не подаянием на восточном базаре. Как пережил зимние месяца на чердаке городской бани, где забубённые бомжи подкармливали его, как свою домашнюю собачку. Лёлик горестно укорял самого себя, что такой он получился неудачник в жизни, ничего не умеющий, ни к чему не приспособленный, воспитанный мамочкой и бабушкой и крутым, деспотичным отцом.
      Обратно в лагерь Пётр вернулся вместе с Лёликом и сдал его в объятия прослезившегося Алика.

      Алик, получивший указания бригадира обдумывать способы защиты от пожара, чесал пятернёй кудлатую бороду и смотрел на восходившее красное солнце. Потом Алик мудро, как чукча в анекдоте, изрёк:
- Вывозить надо продукцию. Уже машин на тридцать набралось. Вывозить надо… А то всё сгорит на хрен. И ничего, ни хрена не заработаем.
- Да-а, - протянул задумчиво Петька и опять, вздохнув, сказал твёрдо: - Попрусь сейчас опять в Домбаровку. Буду вызванивать шефа. Я им сейчас всем там… такого наговорю. Только бы телефонная линия не прервалась.

         Глава восьмая. Капитализм  –  это сплошная психология
             30.
      После окончания сезона в прошлом году Михаил Маркович встретил вернувшегося из степи Петьки, исхудавшего как обычно после сезона до прозрачности вяленой воблы, дурацким комплиментом: «Хорошо выглядишь, посвежел. А тут мучаешься – не знаешь, как вес сбросить», - и он с утробным смешком похлопал себя по свисающему над ремнём брюху.
     «Ты чего, Петруха, такой грустный? – потом спросил Удав, посматривая на своего «референта» косящим взглядом, как-то «с боку», когда Петька получал «пачки» за отработанный сезон. – Или, может, о своей диссертации сожалеешь?.. А зачем вообще людям эти диссертации нужны? Как справка, что ли, какая, что они – умные… Тоже, что ли,  себе такую справку купить?..», - хитро прижмурившись, как Чапаев в кино, серьёзно сам у себя спросил Удав.
      А один раз шеф в минуты своего философского умиротворения сказал, глядя куда-то за окно кабинета, будто за ним кто-то подсматривает: «Смеюсь я, Петруха, над людьми, меня окружающими… То ли они совсем дураки… То ли хотят дураками казаться передо мной. До чего же они все мозгами убогие, простые, как пешки в шахматах…».
     Удав разбирался в человеческой психологии, точно старая цыганка: оно, конечно – сам из таксистов. Когда слушал доносившиеся из разных средств массового вещания голоса расплодившихся тогда всяких, непонятно из каких и чьих яиц вылупившихся общественных деятелей, ухмылялся и говорил: «Я этих пассажиров по звукам голоса различаю. Вот этот, что брешет о честности – сам ворюга махровый… А вот этот – честный, но дурак. Болтать – это одно, а народом править, ух, каким ушлым надо быть… А вот этот – сам власти не захочет, потому что сам не верит ни в какую справедливость на земле. Такие пассажиры или в монастырь от жизни прячутся, или спиваются, или в петлю… Нельзя с народом добрым быть. Затопчут. Народ нужно напугать или запугать, тогда он покорным делается. Народ – это сплошная сволочь...».
     В прошлые сезоны Михаил Маркович, как в каком-то психологическом эксперименте, присылал к Петру в степь некоторых «нужных» ему людей. Шеф по-удавьему плавно, но с уверенной пульсацией сжимал удавьи кольца вокруг души приглянувшегося ему, нужного для дела человека. И придумал такой способ: вместо примитивного подношения за услугу некоторого количества живых купюр поехать «в степь – на чилигу» и заработать «своим трудом сам, сколько хочешь».
     Расценку за тюк веников шеф обозначал сам, и Петру на была неизвестна. Но по прикидке на примерную отпускную цену «нужные люди» могли бы при такой производительности, как, например, его гвардейцы заработать «своим трудом по себястоимости» тысяч под сто за месяц-два. Петька, предупреждённый по телефону, встречал таких людей в обозначенном месте: кого на вокзале, кого в – аэропорту Ахтюбы, кто-то приезжал на своей машине.
     Эти «нужные люди» всегда одинаково при встрече смотрели на него, как посетители ресторана на подбежавшего официанта. В подавляющем большинстве все «нужные» - ревизоры, прокурорские работники, чиновники разных ведомств, стоявшие на «сигналах светофора» на деловом пути  Михаила Марковича – отработав день-два, а то и пару часов на Петькиных плантациях, потом лишь развлекались в степной экзотике, причиняя Петру массу беспокойств своими детскими капризами. Они, видимо, предпочитали банальный способ получения взятки – из кармана в карман наличными.
      Из такого контингента лишь один как-то попался «нетипичный», который пытался получить свой «базарлык» почти честным путём. Этот был проректором института торговли в одном из российских городов, в котором у Михаила Марковича был налажен бизнес и в котором он «ждал» диплома о высшем образовании. Проректор дисциплинированно вставал на общий подъём, завтракал с бригадой за общим столом и шёл резать колючую, жёсткую степную акацию. Но весь рабочий световой день он не выдерживал, после обеда заваливался в изнеможении в своей палатке, а утром, всё равно, упрямо вставал на подъём, выражая своей тощей фигурой и бородёнкой дореволюционного разночинца прямо-таки революционный фанатизм.
      Чувство доброй жалости к нему возникло у Петра, когда Алик-тракторист рассказал со смехом «как профессор режет чилигу». «Он по веточке срезает – и в кучку сносит. А когда тюк увязывает проволокой, то кувыркается с ним полчаса, не меньше - как какой навозный жук со своим шариком…».
      Пётр ждал, как скоро, через сколько дней пропадёт этот фанатизм честного человека, желающего честно зарабатывать своим трудом. Через неделю он, улыбаясь, вручил проректору, как именное оружие за доблесть, свой косарь и отвёз на участок, где можно было показать большую  производительность труда. Потом иногда по возможности заезжал проведать, подвезти холодного чая и даже помочь в работе, демонстрируя при этом профессиональный навык резки веников.
- Вот так надо, Илья Ильич. А то вы, как девочка, которая ромашки на полянке собирает. С ума можно сойти от такого самоубийственного метода работы.
      Профессор, присев на готовый, коряво упакованный тюк, утирая заливающий глаза пот, поинтересовался с серьёзным видом:
- Интересно, а какова прибавочная стоимость в этом диком способе производства?
- Ого-го-го, какая, - со смешочком ответил Петька. – Рентабельность зашкаливает за счёт жесточайшей эксплуатации пролетариата. И органы госплана и профсоюзы всякие бессильны здесь что-либо отрегулировать.
- Наверное, нехорошо так? – спросил, устало вздохнув, проректор.
      Петька ответил, опять же с усмешкой: «Ещё как нехорошо» - взял косарь и показал, как тренер новичку в секции по теннису, правильную технику резки чилиги. В пять минут тридцать веников были нарезаны и в полминуты упакованы в тюк.
- Конечно, это я изобразил со свежими силами… Весь день в таком режиме не проработать. Но во всём, в любом самом примитивном труде есть свои профессиональные навыки, отработанные коллективным опытом. Так двигался прогресс человечества.
- В вашей бригаде, Петя, насколько я убедился, процветает регресс человечества… Двигаетесь, чуть ли, не в сторону рабовладельческой формации… Вы только не обижайтесь, я не с упрёком. А просто как наблюдатель сторонний.
      Нарезая очередной тюк в бюджет проректору, Петька по ходу дела прочёл краткую лекцию поставленным голосом вузовского преподавателя. О жестоком эксплуататоре Михаиле Марковиче, который, набивая себе карман прибавочной стоимостью, но, одновременно, даёт заработок, средства существования определённому количеству людей, а с учётом социального статуса данного контингента - и потерянных, и даже враждебных для общества граждан… и создаёт всё-таки полезный для общественного хозяйства продукт.
     Потом Пётр частенько по возможности заезжал «к профессору на работу» и во время совместных перекуров делились своими впечатлениями об окружающей жизни.
     Проректор с пониманием отнёсся к решению Петра «бросить писать диссертацию» и  проговорил с грустью:
- Ну и что – что я написал и защитил свою кандидатскую? Разве я ощутил некое удовлетворение? Да перегорело всё удовольствие в мечтах пока к этому стремился… А сейчас я почти закончил докторскую. И что? И думаешь: а нужно мне это для счастья в жизни? А, Петь?
      Петьку спрашивал о смысле жизни тот человек, который с точки зрения подавляющего большинства благополучно живущего советского народа считается достигшим почти самых высот того самого жизненного благополучия. Человек – значительно старший по возрасту, примерно на одно поколение. И этот человек, скрябая ногтями по заросшей щетиной, искусанной комарами щеке, спрашивает совета у чилижного бригадира, будто тот уже овладел «смыслом жизни» и приобщён к высшему разуму, распределяющему материальные блага, определяющие  автоматически и блага духовные.
- Вы по какой теме защищались? – спросил Петька запросто, без всякого пиетета перед отитулованном собеседником.
      Чуть поколебавшись, проректор торгового института пожал узкими плечами, пришлёпнул на лбу очередного комара и сказал, как выругавшись интеллигентными словами:
- Тьфу, бля… Да из области научного коммунизма…
- Вот-вот-вот-вот, - Петька с усмешкой поднял вверх точильный брусок, которым он вылизывал до смертельной остроты свой косарь, состоявший по своей простой конструкции всего из трёх элементов: кончик стандартной косы, легкое топорище и шлейка-петля на точке крепления косы с топорищем. – Вот вам, Илья Ильич, простой ответ на весь ваш научный коммунизм. Одним словом, вы всю свою сознательную жизнь занимались хернёй на постном масле…
- Я вас не понял, Петя? – Илья Ильич, дернув по-индюшачьи головой, по-козлиному потряс отросшей разночинской бородкой.  Уставился в лицо Петьки, и тот ещё раз продемонстрировал чилижный инструмент.
- Видите вот эту штуку?.. Его придумал народ. Конкретно выражаясь, двое братьев из моей бригады. Без всяких руководящих указаний партийных органов. А для нашего примитивного производства, как сами видите, это, как прорыв в космические технологии. Производительность повышается, примерно, процентов на тридцать. А скажи я это своему шефу – он воспротивится, потому что работягам платить больше нужно по выработке. Или велит мне пересмотреть расценки по результатам труда в моей бригаде. А что это для меня – да бунт натуральный, со смертельным исходом… Для меня лично… И что я хочу сказать: а не лезьте в экономику с руководящими указаниями. Прогресс не остановишь, если люди хотят побольше заработать. Прогресс, он и ваш научный коммунизм коту под хост засунет. Когда-нибудь…
     И Петька посмотрел на профессора взглядом старшеклассника на первоклашку. Проректор почмокал губами и, как признавший свою ошибку, произнёс честным голосом:
- Да, я признаю. Хернёй на постном масле занимался. Богу не верил – но богу молился. Хотя, конечно, сомневался, искал доказательства. То «за», то – «против». Обидно сознавать, что неправильной дорогой пошёл по жизни.
     Пётр махнул ладонью, погрустнел лицом. Помолчав немного, сказал с печалью в голосе:
- А вы думаете, я нашёл правильную дорогу. И тут ошибаетесь, Илья Ильич. Я даже уверен, что тоже пошёл по неправильному пути. Но, наверное, так устроена человеческая жизнь, что бродим мы по жизни в поисках своей дороги.
- Не мы выбираем, Петя, свою дорогу, - тоже с погрустневшим видом сказал Илья Ильич. – Нас ведут вожди, той дорогой, которую они сами для нас придумали. Кажется, Шекспир сказал: «Поводырём у слепых – безумец». Почитал я как-то на досуге Ушинского. Он у нас почему-то считается корифеем в области педагогики. А основное направление его научной мысли – экономическая теория. В его время такая наука называлась камералистикой. Ушинский  внимательно изучил труды Ада Смита, смутившего тогда умы мыслящих людей, как потом Дарвин со своими открытиями. И Ушинский увидел в учении Адама Смита найденную формулу гармонии между трудом и капиталом. Вот, Петя, какое дело. А чуть позже Карл Маркс, прочитав Адама Смита, нашёл в этих же выводах вечный антагонизм между трудом и капиталом.
- Ну, и попёрли мы, Илья Ильич, по дороге, выбранной безумцем, засмеялся Петька. – А интересная мысль у товарища Ушинского. Большой был ревизионист. Ещё до того как родился марксизм-ленинизм. Интересно-интересно. Вот бы такую мысль высказать своим научным руководителям. А-а, хотя, что тут говорить: они тут же найдут цитату Ленина с указанием тома и страницы в нём. Вот и весь их аргумент в научных спорах.
     Илья Ильич смахнул комара, присосавшегося к кончику носа, и опять произнёс с печалью в голосе:
- Исходя из своих теоретических умозаключений, уважаемый мною Петя… Поскольку я по темам своих диссертаций более скользил по плоскости историко-политической аналитики… То я совсем недавно пришёл к выводу, что те личности, которые зафиксировали себя в истории, чтобы повести за собой народ, всегда искали конфликтный лозунг для своих знамён. И лишь некоторые писали на своих знамёнах – гармония, с большой буквы. И с тремя восклицательными знаками. И со временем, в тысячелетнем периоде, те, кто козырял идеей конфликта, признавались злодеями и преступниками против рода человеческого. А те, кто призывал слепцов к гармонии с большой буквы, признавались, в конце концов, мудрецами и учителями человечества…
     Илья Ильич начал перечислять имена «учителей человечества», а Петька прилёг на траву, снял ботинки и носки, принялся вытряхивать из них набившуюся труху. Петькина пятка оказалась на пути спешившего куда-то рыжего скорпиона. Тот остановился, будто в недоумении перед возникшим препятствием, потом решил обойти пятку слева, но тут же, передумав, побежал вправо. «Вот ведь, - подумал Пётр, - ядовитая тварь тоже иногда сомневается в выборе жизненного пути».
- Хватит на сегодня, Илья Ильич. Солнце заходит. Сейчас комары совсем озвереют, как тигры-людоеды. Поехали в лагерь. Скоро ужинать.

 Глава восьмая. Вот приехал шеф любимый
        31.
      Удавы по своей удавьей сущности любят внезапность.
     Шеф заявился внезапно с целой кавалькадой. Сам - впереди на старом, раздолбанном «Уазике» и со своей расфуфыренной, надменной супругой - последней жертвой в непонятной страсти шефа к официальным бракосочетаниям. Уже на памяти Петьки – эта была четвёртая. Позади, в клубах пыли от «Уазика» - серебристый «форд» лысого Толяна и его смешливая жёнушка. Замыкали кавалькаду аж семь «Камазов» с длинномерными кузовами.
     У границы палаточного лагеря дорогих гостей встречали радостные и тревожно настороженные: сам бригадир, Алик с Лёликом и тётя Нина. Лицо шефа выражало благодушное сияние, точно у барина, навестившего своё родное поместье. Выпятив волосатое пузо из расстёгнутой рубашки, он развёл руки в широком жесте, будто обнимал всю степь.  Потом ткнул пальцем в облюбованное место на холме и велел ставить там палатку.
- Ну, давай, Петруха, докладывай обстановку… Сайгаки бегают? Братья-охотники в бригаде? Ох, ночью поохотимся!..
     Тётя Нина в вагончике охала и ахала, когда приехавшие женщины принялись выкладывать из объёмистых сумок разные деликатесы для своего степного сафари. Тащивший на спине мешок сахара Лёлик всё оборачивался к Толяну позади и переспрашивал:
- Это столько много сахару всё нам? На бригаду? Или только вам?
     Пётр с шефом забрались в бригадирскую палатку. Петька, достав свой кондуит, давал отчёт и едва сдерживал упрёки, всё скатываясь в своём докладе на детали убогой жизни в последние две недели. Михаил Маркович на эти детали внимания не обращал, но услышав о количестве заготовленной продукции, поцокал языком и чуть не брякнул: «молодец». Потом шёф поинтересовался, будто о самой главной цели своего приезда:
- Ёжиков мне не наловил?
    С какой-то своей причуды Удав, неизвестно от кого получив когда-то информацию, что мясо ежей лучшее противоядие при возможном отравлении, и при каждом приезде в степь к Петру самолично готовил себе гуляш из мяса ежей. Ещё он очень опасался употреблять в пищу всякие грибные блюда, изготовляемые его очередными супружницами.
- Мне тут вовсе не до ловли ёжиков было, - фыркнул Пётр.
- Завтра, с самого утречка готовь всю братву на погрузку, - точно обидевшись, сразу же в приказном тоне распорядился Удав. - Да, в натуре, надо срочно вывозить. Машины теперь пойдут сплошняком. Покупателей нашли. Цена, тьфу-тьфу, подходящая… Ох, умотался я, Петруха, если б ты знал, - шеф потёр ладонью свою волосатость на груди. - И не надо мне твоё «покой  не по карману». Я дело делаю, Для вас всех стараюсь…  Шеф, как найдя родственную душу, которая лишь и может понять его финансовые и административные хитрые манёвры, взахлёб рассказывал Петьке о своих «стратегиях».
    А Петьке было глубоко наплевать на глобальные планы шефа. Петьке без всяких перспектив мечталось о конце этого степного сезона - и будь проклята эта степь. Вырваться бы из этого  липкого, как солончаковая линза, денежного удушающего капкана - и плевать на все планы шефа «купить небольшой кирпичный заводик».
     Шеф вдруг прервал внезапно свои восторги и спросил, глядя в упор:
- Ты с женой своей мириться не собираешься? А чо - в жизни всякое бывает. Может, помиритесь?.. Всё же дочка у тебя? - Но тут же, увидев злую мимику на Петькином лице, проговорил успокаивающе: - Ну, ну… Ладно. Раз так решил, значит - решил. Найдём тебе другую бабу. И надо подумать, как бы тебе квартирку подыскать приличную.
- Петя!.. Петя! - раздался истошный вопль шефовской супруги. - Петька! У тебя тут змеи ползают!
      По утру вся бригада в авральном порядке занялась погрузкой. Степная братва не любила это мероприятие. Погрузочные дни выпадали из дней реального заработка, но по чилижному закону обязаны погрузить на машину своё нарезанное количество чилиги.
     Под загрузку поставили сразу два «Камаза» у двух ближних к лагерю скирд. По два работяги наверху кузова, и четыре - внизу, закидывающих наверх тюки вилами с трёхметровыми черенками.
     Погрузка одной машины в неспешном, без истерики, режиме занимало часа три.  «Упаковать» чилижные тюки в кузов - это не просто покидать её, как сено-солому. Тут имелась специальная «технология» и не каждый чилижник владел такой сноровкой. Надо уметь сложить тюки таким образом, чтобы загруженный кузов, достававший верхушкой до троллейбусных проводов, не развалился на тысячекилометровой, тряской дороге.  У чилижных бригадиров такие умельцы ценились особенно. Петька за свои сезоны и сам научился этой хитрости. И по необходимости лично ворочал в кузове колючие тюки, укладывая их в «забутовки» и «стенки», завязывал окончательно «замок». При умении профессионала в кузове умещалась целая огромная скирда.
      Шеф сразу, в своём руководящем экстазе, вознамерился загрузить за световой день аж четыре машины. Жадность шефа, вспыхнувшая от количества готовой к отправке продукции и от «счётчика» за арендованный транспорт, вносила в работу бригады полную сумятицу. Не получалась в суете хорошая укладка. Загруженное в кузов не держало правильную конфигурацию, перекашивалось уродливо - и шеф орал: «Развалить всё и начинать сначала!».
     Братва взмолилась уже к середине дня.
- Бугор, Петруха! Ты давай сам командуй. Ну, скажи своему хозяину, что он так дурью мается… Ну, не можем мы так… когда орут постоянно под руку…
    Утюг, сломавший в такой спешке уже вторые вилы, подошёл к бригадиру и шепнул на ухо  Петру, как доверяя какую-то тайну:
- Петя-я, твоя главный начальник - балда тупой. Зачем как турма кричать. Машина, аненски мать, ехать кирдык начнёт…
     Уже в темноте, под светом фар, загрузили только третий «Камаз». В конце концов, и сам шеф, уставший от выплеска руководящей энергии, объявил перерыв до завтрашнего дня. Сказал Петру:
- Пошли, отметим начало отгрузки. Пошло дело наше.
     Повариха наскоро накормила работяг и стояла теперь у своей кухни на страже, оберегая хозяйскую посудину с тушёным мясом. От запаха из той посудины голодная и злая братва запросто могла пойти на штурм кухонного вагончика.
     Жёны начальников накрыли бригадный корявый стол клетчатой скатертью, наставили жратвы всякой обильной и разнообразной. От запахов из этого натюрморта у Петра даже закружилась голова, а от запаха тушеного с чесноком мяса чуть не случился обморок. «Как бы не окосеть с отвычки от первой рюмки, - точно разведчик в тылу врага, подумал Петька. – Вот удав-то поизголяется. Обожает он людей напаивать до свинячьего визга».
      Перед началом застолья Пётр кликнул Алика и насовал тому со стола пригоршнями прямо за пазуху нарезанные прозрачно ломтики буженины, колбас, белого хлеба, пучки петрушки и лука. Алик пошёл к своей палатке, покачиваясь, как пьяный.
     Потом руководящий состав с жёнами «начали гулять». Обычно «гулять» шеф начинал с традиционного своего тоста: «Чтобы у нас всё было - а нам ничего за это не было!». После этого шеф переходил к вокальной части и распевал в дуэте с молодой очередной женой слезливый романс «Белой акации гроздья душистые». После распития третьей бутылки водки на коллектив Михаила Марковича потянуло на философию. С пьяным прищуром, с веточкой петрушки на губе он спросил через стол:
- Петруха, ты как думаешь с твоей политэкономией, не дадут наши власти обратный ход? Может, они специально такой манёвр обманный задумали? Чтобы вытащили оборотистые люди из загашников свои накопления кровные - а потом, бац - и всё реквизируют?... Как думаешь, по науке твоей?
- Всё может быть в советском государстве. Уже такое случалось, - слегка издевательски, чтобы пощекотать шефу нервы, сказал Петька. - С непманами когда-то так и поступили. Бац - и ваших нету.
- Так ведь это же несправедливо! - как уже и бывало, начинал горевать Михаил Маркович. – Как же тогда верить партии и правительству. Лучших, самых мыслящих экономически людей изведут - куда страна покатится?
- Я думаю, что покатится она к капитализму, - изображая глубокомысленный вид профессора, сказал Петька. – Экономика своё всё равно возьмёт. Долго её дурить нельзя. И в верхах, мне кажется, об этом уже докумекали… Когда-то так и начиналось во всём цивилизованном мире. Когда объявили свободу предпринимательства, достали оборотистые, экономически мыслящие люди свои кровно нажитые пиратские сундуки с добычей, зарытые в тайге бочонки с разбойничьим золотишком – и закрутилась экономика. Первоначальное накопление капитала называется. Экономика - она и есть экономика. Её - не обдуришь идеологией. Давай, мол, считать что дважды – пять, а не – четыре.
- Эх, - вздохнул Михаил Маркович. - Твои слова да богу в уши.
- Петька… у нас умный, - икнув, сказал сидевший справа от шефа Толян. После положил свою лысую голову на стол и всхрапнул, засыпая.
      Шеф в один голос затянул свою любимую, «таксистскую», про ямщика, замерзающего в глухой степи. Пётр пожалел сейчас своих работяг, измученных сухим законом, страдающих, наверное, в своих палатках, буквально физически от душевных мук. А завтра это скажется на  производительности труда.
                32..
      И действительно, на следующее утро братва с большой ленью повылазила на завтрак. И к полудню еле-еле упаковало всего одну машину. Всё, что они укладывали на кузов «Камаза» разваливалось на втором уровне высоты. И шеф, сам после вчерашних возлияний обострённо нервный, больше чем обычно орал и всем был недоволен прямо по-изуверски. Попавший под горячую руку субтильный Лёлик был отправлен наверх полузагруженной машины. Только он туда забрался со стороны кабины, как тут же сверзнулся на землю и повредил себе руку. Но не запищал, а обливаясь, молча, слезами, отошёл в сторону, осыпаемый вслед презрительными ругательствами шефа.
- Кого ты набрал на работу? Что они у тебя все какие-то никчемные, дохлые какие-то! - высказал шеф Петру. - На ветер мои  деньги пускаешь? Или не умеешь народом управлять?
     Петька попытался «научно» объяснить, что у его работяг мышцы тела привыкли уже к однообразным движениям резчика - и им трудно перестроиться, да и вчера их чересчур загоняли. Вот отдохнут, организм перестроится у людей и работа пойдёт.
- И жрали последние две недели одну пшёнку на воде и чай жидкий без сахара! - сам рявкнул на шефа Петька. – Им бы сейчас чифирнуть для энтузиазма - и был бы эффект.
- Ну, ладно, - согласился Михаил Маркович. - Завтра объявляй выходной. Купишь жратвы, я деньги тебе привёз. И можешь даже ящик водяры купить на всю братву… Но сейчас пусть машину одну догрузят… А я рвану-ка сайгаков погонять. Специально вот взял у директора Бугуцая эту колымагу военную, - он показал на дряхлый «Уазик». - А то я сюда приехал на этом… как её, забыл название, английский такой джипяра с длинным названием. В совхозе оставил его, у директора… Ну, ладно. Я возьму братьев-охотников, пусть они мне загонщиками будут. И рвану по степи… Скажи своим дохлым работягам, что завтра мяса будет завались.
      Шеф кратко переговорил с Яшкой и Пашкой. Те обрадованной рысцой кинулись к своей палатке готовиться к охоте.
      Михаил Маркович нарядился, как на всамделишнее сафари. Подошёл к «Уазику» с длинноствольной «вертикалкой», обвешанный патронташами, охотничьими ножами, с биноклем на пузе и, садясь в кабину, картинно помахал всем рукой.
- Ну-у, - протянул кто-то из толпы мужиков. - Мяса, точняк, будет завались.
     Когда шеф упылил, сопровождаемый мотоциклетками братьев, Петька сказал своей братве торжественно и громко, но с усталыми интонациями:
- Орлы! Завтра хозяин объявил выходной день. Будет ящик водки. Но эту машину мы сегодня догрузим.
     Степная братва у «Камаза» одобрительно и протяжно загудела. В этом одобрительном гуле Петру послышалась мелодия «боже, царя храни».  Петру отчего-то вспомнилась виденная им в одном из прошлых сезонов сценка. По весне обстриженных баранов следовало обмыть в воде от остатков шерсти. Бараны, они и есть бараны, в воду реки лезть упорно не хотели. Старый чабан, наблюдая непорядок и непослушание в стаде, крикнул издалека собакам: "Ату!". Собаки тявкнули на козла в стаде, и тот нехотя полез в речку с крутого берега. За ним покорно поплелось всё стадо: круторогие бараны, соблюдая надменное достоинство, и овечки, смиренно поджав тощие после зимы курдюки. Чабан уселся на холме, молча смотрел - и лишь, когда собаки  чересчур рьяно  своими челюстями дисциплинировали стадо, покрикивал на них грозно: "Кет!".


              Глава девятая. Ещё одна старая новость
                33.
       Пётр побрёл к своей палатке и сел у входа на постеленную овечью шкуру, которая по словам местных чабанов предохраняет от заползание в палатку всяких мерзких гадов. Неизвестно, верный ли рецепт, потому что по осенним холодам в палатке всё равно обнаруживались и квелые гадюки и толстые земляные жабы.
      Шефовская молодуха у вагончика-кухни нудным голосом что-то выговаривала тёте Нине, видимо учила экономить продукты. Повариха отвечала приветливо и часто похохатывала по причине глупости советов. Жена шефа расплела вчерашнюю пышную причёску и заплела девчачью косичку, расхаживала по лагерю в белой косынке и купальнике. За нею худенькой собачонкой, тоже в одном купальнике, семенила смешливая жёнушка лысого Толяна.
     Сам Толян, ходивший куда-то обозревать окрестности, в панамке-афганке на лысом черепе зашёл по пути в свою палатку, а потом с пакетом в руке направился к Петру. Присел на корточки рядом.
- Тут пять тысяч, - сказал Толян, выкладывая из пакета пачки денег.
- Пересчитай, - и он посмотрел куда-то в сторону, будто опасаясь посторонних глаз.
- Ты же знаешь, что я деньги не пересчитываю, верю на слова, - сказал Петька, сам давно сожалевший об этой своей привычке: просто не умел он лихо-быстро шелестеть купюрами, как это умели другие ребята из команды шефа. И сейчас он был уверен, что в выложенных перед ним пачках не будет хватать несколько сотенных бумажек.
- Нет, ты пересчитай, - настаивал Толян. - Чтобы там чего не думалось…
- Да верю, верю, - Пётр сложил деньги обратно в пакет и кинул небрежно в глубь палатки. - На какой это примерно срок такая сумма?
- Это мне не известно. Шеф все планы знает.
- Вот и прими к сведению, раз ты такой главный кассир, что мне этих денег на бригаду, меньше чем на месяц получится.
- Надо стараться экономить, - с интонацией шефа сказал Толян.
- Чего, чего?.. Экономить! - Пётр со злобностью в лице уставился на Толяна. – Ты представляешь, как здесь экономить?! Ты знаешь, что  здесь в любой момент всякое может случиться?.. Тут такие мучения терпишь, чтобы ваши брюхи набивать!..
- Но, но… - Толян гусиным шагом отодвинулся на корточках от Петьки. - Не ты один кормилец в нашей фирме. Сам-то имеешь поболее других. Перед отъездом сюда Михаил Маркович деньги твоей жене завёз и сказал потом, что это семейство, то есть ваше, ему дороговато обходиться…
- Чего?! - Петька присел на колени и непонимающе уставился на Толяна. - Какой жене?
- Твоей жене.
- Зачем это? Он же знает, что мы конкретно развелись уже… Какая она мне жена, на хрен, шалава наглая…Вот и всё!
- Я не знаю… я не знаю, что там у вас случилось… Я и раньше иногда, когда ты был в командировках, шефа к ней завозил. Так это, на час - на два… - Толян с лёгкой усмешечкой взглянул на Петьку.
- Мне не известны ваши, так сказать, интимные договорённости…
- Чего?! - рыкнул Петька, уже встав на ноги и, согнувшись, сверх  вниз, посмотрел на панамку Толяна. - Я тут корячусь. Я тут жизнью-здоровьем рискую… Я тут… - Пётр задохнулся, не зная на кого направить забулькающую в нём едкую злость.
- Ну, знаешь ли, все мы своими жизнями постоянно рискуем. И как говорит наш шеф - то, что ты сегодня жив… это просто счастливая случайность вчерашнего дня…
      Пётр опять опустился на овечью шкуру. Что-то заклинило у него в мозгу от вдруг нахлынувших аналитических размышлений. Поплыли в памяти обрывки отдельных сцен.  Толян выпрямился в полный рост, помолчав, сказал упрашивающе:
- Ты это, Петь, я тебе такого ничего не говорил… Не надо Михаила Марковича нервировать. Он и так весь на нервах… Знаешь, как ему тяжело… А вы же с женой всё равно уже развелись…
      Петька махнул рукой. Заполз в палатку, плюхнулся ничком на застеленный спальником матрац. Мысли тяжёлые, но всплывающие, как дерьмо, на поверхность памяти, болью отдавались в области сердца. «А ей-то, зачем это было нужно?.. Денег, что ли, мало было?.. Шефу-то - понятно. Ему, по его удавьей породе просто очередную жертву записать в свою приходную книгу личной бухгалтерии…».
                34.
      Вспомнилось, точно подсказкой из подсознания, как в его второй степной сезон Михаил Маркович также внезапно объявился в лагере. Приехал на новой «Волге» и с новой женой. Новая жена на взгляд выглядела вдвое моложе шефа, капризная на вид. Шеф обозначил её, как официантка из ресторана «Прага». Минуты две шеф поглядывал на Петра с непонятной хитрой ухмылкой, потом объявил торжественно, словно перед награждением похвальной грамотой ударника капиталистического труда: «Сюрприз, Петруха!» - и распахнул заднюю дверцу «Волги». Из кабина медленно выбралась в джинсах, в студенческой стройотрядовской штормовке, уставшая от дальней дороги, но широко улыбающаяся Петькина супружница. «А, классный сюрприз?» - Михаил Маркович, видимо, хотел сделать приятное своему «референту», не тратя при этом наличных денег.
     На следующий день лагерь посетил один из местных «завербованных друзей» шефа - начальник милиции по здешнему району. С собой начальник милиции привёз дочку лет пяти. Под вечер, после продолжительного праздничного обеда Михаил Маркович резко вдруг решил устроить охоту на сайгаков. Сам шеф с начальником милиции, с ружьями и кастрюлей патронов забрались в Петькину «шестёрку» - ещё тогда новой и очень шустрой в скорости. А Петру шеф велел на «Волге» и, взяв с собой женщин и девочку, сопровождать не спеша охотников и подбирать подстреленную добычу. Уже наступила ночь, когда Пётр с тремя тушами сайгаков в багажнике потерял из виду машину охотников и решил возвращаться в лагерь. В темноте, под светом фар, на незнакомой местности, куда его занёс азарт шеф, Пётр и сам скоро понял, что он основательно сбился с пути. Заблудился, как новичок по первому сезону. Бензину в баке было ещё достаточно, и он нервно продолжал ехать куда-то в темень степи, надеясь просто чудом наткнуться на какой-нибудь знакомый ориентир или чабанскую «точку». К середине ночи стало ясно, что найти дорогу бесполезно и, экономя остатки бензина, Пётр поставил машину на вершину холма с включёнными фарами. «Заблудился, - честно признался он своим пассажиркам, – будем ждать утра».
      Жена шефа презрительно фыркнула, а собственная жена принялась возмущаться, что как это можно заблудиться в степи, это же - не лес дремучий. И сам, чувствуя собственную ущербность, чертыхаясь, Пётр открыл багажник и осмотрел уже вздувшиеся туши сайгаков. Взял одну тушу и потащил вниз холма, где под светом фар перочинным ножом принялся вспарывать сайгачьи брюхи и пятернёй выгребать кишки на траву. Потом пошёл за вторым сайгаком. Из кабины машины доносились слова презрения двумя женскими голосами и плач девочки, просившейся к папе на казахском языке «ата… ата…». Петькина жена, успокаивая девочку, презрительно упоминала своего супруга. «Вот, - подумал Пётр про свою супружницу, - четыре месяца разлуки и всего одну ночь вместе… и уже какая степень отчуждённости».
     Когда сволок вниз вторую тушу, то не обнаружилось на месте первой туши. Даже не было кучки кишок, только тёмные следы крови на примятой траве. Потроша второго сайгака, с руками по локоть в крови, Пётр краем глаза заметил мельтешащие вокруг в  темноте размытые тени волков. Не было слышно никаких звуков, кроме частого клацанья зубов. Втянув голову в плечи, будто инстинктом опасаясь укуса сзади в шею, он докончил дело с потрошением и оттащил тушу к машине. Третьего сайгака разделал уже рядом с багажником.
     Остаток ночи до мутного рассвета просидел в кабине с липкими от крови руками и, наблюдая через стёкла волчьи тени, огоньки глаз, кружащие числом в десяток, вокруг машины. Пассажирки уже молчали, догадавшись без подсказки, что это «за собачки бегают вокруг».
     Утром нашлась дорога. Шеф встретился на подъезде к лагерю: сам весь взбудораженный, разнервированный проклятиями в его адрес переживавшего всю ночь за свою дочку начальника милиции. «Спрячься пока куда-нибудь, - предупредил Михаил Маркович Петьку. – Он тебя убить сейчас готов». Все пассажиры пересели в машину шефа, и Петькина жена заметила, как на прощание по жизни: «Что ты за мужик… такой, слабак, какой-то…».  «А где третий сайгак? – спросил шеф, перекладывая сайгаков в другой багажник. Услышав Петькин ответ, покачал головой и посмотрел на своего «референта» хмуро и с подозрением, будто тот специально скормил волкам его охотничью добычу. – В лагерь пока не езжай. Я скажу, что ты машину разбил и на ремонт поехал».
      И теперь, лёжа в палатке, Пётр автоматически, без всякого усиления воли, сам того не желая, соединял, выбирая из памяти, какие-то обрывочные эпизоды из своей прошедшей жизни с момента знакомства с шефом.

          Глава одиннадцатая.  Конец баллады
                35.
        С охоты шеф прибыл чрезвычайно довольным – подстрелили четырёх сайгаков. Он в азарте рассказывал о приключении «как было дело» всем столпившимся у костра, на котором шипели куски свежатины.  Когда элитная часть степного общества уселась за накрытый стол, шеф с напыщенным видом произнёс свой новый, видимо недавно лишь заученный тост:
- Что б мы жили, что б мы были. Что б имели, что хотели… Бац – бац, как говорится, и в самую точку. Чтобы смачно в цель входило. С одного разу. Так, что ли? - шеф заржал похабно и чмокнул в макушку сидящую рядом новобрачную.
- Петруха!.. Петруха, ты что это такой смурной сидишь? – Михаила Марковича после третьей рюмки развезло, и его от философских тостов о жизни потянуло на разговоры о конкретных делах. – Ты это, своим Пашке с Яшкой запиши за сегодняшний день по полсотни тюков каждому. Заслужили, ох, молодцы братья! Прямо - королевские егеря… Когда куплю себе усадьбу с землёй, их возьму на эту должность… А у тебя, Петьк, я посмотрел, чилига на этом месте скоро закончится. На новое место переезжать надо. Нашёл новые места?
- Нет. Как-то всё не до этого было, - буркнул Петька. – Найду потом. Ещё на пару недель хватит.
- Вот завтра и поедем с тобой искать новые кулиги. В этом сезоне хочу, чтоб ты машин пятьдесят отгрузил. Сделаешь?
- Как получится.. К этому времени снег в степи ляжет. Можем, как в прошлый раз, Камаз в снегу угробить.
- А ты постарайся, постарайся до снега, - подёргивая клонящейся книзу головой, упрямо твердил шеф. - Завтра поедем искать новые плантации…
- Мне завтра срочно нужно за провизией ехать. Вся жратва уже закончилась, даже сухари подъели, - с неудовольствием от полученного распоряжения опять пробурчал Пётр.
- Заедем завтра и за провизией… А помнишь, Петрух, как в твой первый сезон на моей тогда старой «Волге» мы с тобой провизию  закупали?.. Хе-е, - шеф покрутил головой, хихикая. - Я тогда подумал, что ни хрена у тебя не получится с бригадой управиться. Какой там из аспиранта чилижный бригадир. Я думал, сдохнет Петруха, московский мальчик. Или сбежит через неделю, как баран, заболевший вертячкой. Прямо в степь открытую… Так и думал, Петька. Не обижайся. Я в людях редко ошибаюсь - а вот тут ошибся… как-то.
      И шеф, поднявшись с места, поплёлся шатким шагом вокруг стола к Петьке обниматься.
         36..
       Взятый напрокат у директора совхоза «Уазик» скрежетал, будто все сочленения его ходовой части крепились наскоро проволокой. Второй час Михаил Маркович гонял «Уазик» по степному пространству в неисследованном северном направлении. Но подходящих для промышленных масштабов зарослей чилиги не обнаруживалось. Пётр как пассажир лениво осматривал дали справой стороны и молчал, не поддерживая весёлого настроения шефа, которое от весёлости могло вмиг перемениться на дикую истерику. И если не найдётся чилижных плантаций ещё в ближайшие два часа - так и произойдёт.
- А ты чего, Петруха, угрюмничаешь? С похмелья, что ль? – спросил шеф. – Сколько я тебя помню,  постоянно грустный, как какой-то там  Лермонтов… Заедем опосля в Бугуцайский магазинчик, прикупим чего-нибудь для опохмела… Одним делом и провизию прикупить и водяры обещанной мужикам твоим. И посидим потом на степном просторе, где-нибудь на бережку солёного озерка. Побалакаем об этой… как её сущности жизненной. Люблю с тобой поспорить: как жить надо… Не горюй, Петя, найдём нашу кормилицу, чилигу золотую. Не всю же уже мы её с тобой выкосили…
      Михаил Маркович замолчал как-то внезапно, будто запнулся в словах, и поехал дальше, крутя рулём и шепеляво посвистывая через губу. Петька смотрел в окно и выискивал со своей стороны подходящие массивы золотой для Удава степной акации.
- А ты знаешь, Петруха, - вдруг, как будто между прочим, сказал шеф, - под конец этого сезона попридержи с выплатой зарплаты  работягам. Я тебе телеграммой дам сигнал, когда делать финиш…. И ты бросай всё, барахло, вагончик, трактор - и уезжай. Скажешь за деньгами поехал. Братва тебе поверит – ты вон как за них упираешься. Добренький, как этот… забыл. Дед Мазай - во-о, вспомнил.
      Петька оглянулся. Посмотрел на шефа с полным непониманием.
- Так надо, Петь. - Михаил Маркович покивал головой и объяснил с усмешкой на лице: - Хватит мне этими вениками заниматься. Перебрасываю все свои капиталы на производство строительных материалов. Всякие там кирпичи, цемент, пиломатериалы всякие. Чую я, что в этом направлении выгода попрёт. Там закручусь... Как  мыслишь?
- А как же Алик? - обомлело спросил Пётр. - А мужики мои?.. Бросать их всех? Они мне верят…
     Удав своим змеиным тонким слухом разбирался в голосовых интонациях, как заядлый меломан с нотной партитурой на коленках, присутствующий на концерте в консерватории.
- Ах, Алик, - шеф махнул рукой как-то неопределённо. - Ну, скажешь своему Алику, чтобы дня через два-три после тебя тоже сматывался. Оставишь ему деньжат на дорогу. С вами я
рассчитаюсь, когда вернётесь. Но Алика пока в эти планы не посвящай... И давай экономь-экономь в этом сезоне... Мне деньги нужны для больших планов. Наступают, Петруха, такие времена, что только держись. Только успевай хватать. Такие времена великие впереди. Ух ты, Петруха!.. Мои времена наступают.
      Петьке с чего-то показалось, что его ноздри ощутили тот запах разврата, который ему померещился запаховой галлюцинацией, когда он вернулся в свою квартиру из командировки - а потом был молниеносный развод с женой.
     Внезапным, до испуга, звенящим звуком, что-то громко звякнуло-хрястнуло под днищем «Уазика». Михаил Маркович  инстинктивно сбросил скорость, прислушался к другим техническим звукам. Потом опять прибавил скорость.
- А-а, - сказал он небрежно.- Как говорится, хреновый звук сам наружу вылезет.
     Через несколько метров передок машины самопроизвольно завилял из стороны в сторону и не подчинялся рулю. Шеф заматерился, остановил «Уаз» и уставился размышляюще в лобовое стекло. Петька вылез из машины, заглянул под днище.
- Ничего не пойму, - сказал он. - Вроде бы всё нормально. Я думал, что просто на железяку какую наехали… А так по-моему всё нормально…
- Для дурней всегда всё нормально. - Шеф начинал злиться. – Ты чего в этом понимаешь, аспиран?!.. Это рулевая тяга хряпнулась. Понял?.. Полезу посмотрю, что можно сделать.
      Шеф с проклятиями на весь белый свет и, в особенности, на хозяина машины рылся в багажнике.
- Да разве у этих чабанов-кочевников когда было понимание к технике… Да что ж у них тут, кроме бараньего говна… никаких инструментов… -  Он высокомерно взглянул на Петра, скинул свою рубашку и полез под днище машины. - Потом вылез и сказал с большим расстройством: - Хряпнулось прямо по живому. Надо что-то придумать, чтобы хотя бы до совхоза дотянуть. - Если нет домкрата – будем действовать по старинному шофёрскому способу.
      Он отошёл неподалёку, посмотрел на какое-то местечко за обочиной степного просёлка и подогнал машину к этому месту. Поставил её передними и задними колёсами на двух бугорках так, чтобы можно было более-менее шевелиться под днищем. Потом с  двумя найденными ржавыми гаечными ключами, со стонами и проклятиями забрался под кузов.
     Пётр даже сразу не мог понять, отчего вдруг ругательства шефа зазвучали с придушенными хрипами. Ноги Михаила Марковича под днищем задёргались в конвульсиях, скребя по земле. Тут только дошло, что «Уазик» самопроизвольно сдвинулся с бугорков вперёд и просел своей тяжестью на спину шефа. Глядя на дёргающиеся ноги в светло-коричневых брюках, Петька в растерянности по-детски раскрыл рот. И тут же мигом рванулся к машине, попытался руками приподнять полуторатонную тяжесть кузова, не отдавая отчёт себе как это бесполезно.
      «Помощь» - слышался хрип из-под машины.
- Сейчас, сейчас! - прокричал Пётр, заглянув под кузов. Потом он осмотрелся вокруг. После двухчасового кружения на «Уазике» по степи он теперь даже не мог сориентироваться по своему местонахождению. Не было заметно ничего похожего ни на чабанскую «точку», ни какой-нибудь трактор или грузовик. Только беркут парил в высоте, раскинув крылья, и цикады трещали в траве.
- По-о-о… - слышалось из-под кузова. - … О-о-о…
      Пётр ещё раз взглянул на судорожно дёргающие ноги в светло-коричневых бриджах, крикнул:
- Я побежал за помощью!
      Он схватил из кабины свою куртку и рванул в примерно представляемом направлении. Направился сначала по просёлку в сторону лагеря, бежал вприпрыжку, затем, сбив дыхание, перешёл на быстрый шаг, но через десяток метров поплёлся еле-еле.
      «А куда теперь спешить, - уже без суетливости, холодно подумал Пётр. - Уже не успею помочь… Помрёт удав, как удавленный… от асфиксии…».  Постепенно, успокаиваясь от ажиотажа чувств, Петька осознал, что к лагерю с такого расстояния он доберётся, в лучшем случае, к темноте. «Удав тогда уже издохнет… И помощь не понадобится».  Сориентировавшись по солнцу, подходящему к зениту, он свернул с просёлка и побрёл по травянистой целине. Так посчитав, что в этом направлении он выйдет на трассу, там на попутке доберётся до Бугуцая и сообщит о случившемся…
      А сам - и тут Петька даже остановился, задумавшись. Как будто сам оказался на распутье своей жизни. Смерть шефа означала это распутье. А смерть тут, при всех учитываемых обстоятельствах, однозначна и очевидна. Остановившись, Петька  ещё раз посмотрел на солнце - и ещё раз сменил направление. "Что это я, как баран, заболевший "вертячкой", когда у баранов, как говорят чабаны, в мозгах  заводятся какие-то черви, он убегает из стада, сам не зная куда, бежит-бежит - остановится, покрутится на одном месте, и бежит уже совсем в другую сторону".
     И Пётр вдруг почувствовал себя свободным, вырвавшимся из удушающей хватки удава. Без всяких «как» - а, буквально, именно, свободным. В мозгах у него, точно в неком просветлении , созревала идея. Он шагал по высокому коноплянику, путался ногами в высоких стеблях и, путаясь в собственных мыслях, обдумывал свою «идею». Вдалеке, по верхушке холма жёлтыми силуэтами на фоне ярко-синего неба пронёсся косяк сайгаков голов в десять. Совсем рядом спикировал на суслика беркут, схватил его клювом и, грузно разбегаясь, растопыривая мощные крылья, взмыл с добычей в высоту.
      От тяжёлого дыхания в горло набилось конопляной пыльцы. Эта едкая, зеленоватая пыльца набивалась в ноздри и уши, облепляла потное лицо, щипала глаза. Петька присел на кочку и выбил из сапог набившуюся в них труху. Вспомнил: «если ты сегодня жив - это просто счастливая случайность вчерашнего дня». Вот удав, уже, возможно, и издох, а уроки его продолжают жить и становятся лозунгами для его учеников. «Да, - подумал , Пётр с какой-то всё равно нехорошей внутренней горечью. - Но моя совесть чиста. Я же вот иду за помощью…. В миг, в раз, непредвиденно-непредсказуемо вот и закончился его последний степной сезон».
      Он поднялся с земли и двинулся дальше, вернувшись мыслями к своей «идее». Эта идея так понравилась ему, что хотелось крикнуть «эврика». Он найдёт сейчас в Бугуцае свою фарфоровую статуэтку. Скажет ей: давай бросай всё, едем со мной куда-нибудь. Деньги на первое время у меня имеются. А там, дальше я куда-нибудь пробьюсь. Диссертацию закончу, или ещё чего-нибудь придумаю…И Эргуль согласится - это он видел в её глазах. Эргулька согласится…Что-нибудь придумаю, придумаю… Удав думать научил.

                ======***=====