Цена словесной нетерпимости

Цена словесной нетерпимости
(штрихи к портрету В. Белинского)

Наверное, не ошибусь, утверждая, что от одного только упоминания имени  Виссариона  Белинского у всех нас, изучавших отечественную литературу по  советским учебникам, сразу становится на душе тоскливо и пасмурно.
Ну, в самом деле: почему и зачем в наши юные головы  настойчиво-озабоченные тёти  учителя живую и непосредственную российскую словесность пытались упаковать в замысловато-идеологические обёртки каких-то пускай даже и авторитетных критиков? Зачем все эти школьные годы мы не столько вчитывались в  повествования классиков, а искали для ответов на уроках какие-то занудные комментарии к ним? Не потому ли у большинства из нас со школьного детства осталось такое стойкое неприятие к российской литературной классике? Не потому ли Толстой и Достоевский оказались нынче вытесненными из повседневной нашей интеллектуальной жизни разной «акунино-донцовщиной»?

И что нам в итоге дало такое знакомство с российской словесностью? Лично я, только по прошествии нескольких лет после окончания школы, открыл для себя тех писателей, которых когда-то  «проходил». Николай Гоголь и Лев Толстой… Антон Чехов и Алексей Толстой… Фёдор Достоевский…

Так вот, вспомнив имя этого великого русского писателя, я и хотел бы сделать несколько штрихов к портрету человека, принявшего неоднозначное (и, возможно, судьбоносное) участие в его судьбе.

1. Недоучившийся студент

Как пишут литературные справочники: Виссарион Григорьевич Белинский –  русский мыслитель, публицист, критик, философ, писатель – появился на свет в 1811 году в семействе флотского врача, проживавшем в Свеаборге (Финляндия). Когда мальчику было 5 лет, они переехали в Пензенскую губернию, город Чембар. Там Виссарион учился в уездном училище, потом в гимназии.  Как так случилось (о том история умалчивает), но недоучившийся гимназист  вдруг становится студентом Московского университета.
Родное слово (как утверждают биографы критика) с малых лет представляло для Белинского огромный интерес,  «…он сразу попробовал себя на литературном поприще. Написанная в 1830 г. драма «Дмитрий Калинин», затрагивающая тему крепостного права, была представлена Цензурному комитету университета, которая отреагировала резко отрицательно, назвав детище Белинского безнравственным и пригрозив ему самым суровым наказанием. Из-за нервного потрясения студент попал в больницу. В сентябре 1832 г. вольнолюбивый Белинский был отчислен, т.к. его здоровье сочли слишком слабым, а способности – ограниченными. Чтобы иметь хоть какие-то средства к существованию, Виссарион давал уроки и понемногу переводил».
На минуточку… то есть опять получается, что «вольнолюбивый» учащийся оказывается выпертым из учебного заведения (да ещё на этот раз по причине ограниченных способностей?!).  Но, тем не менее, студент-недоучка почему-то оказывается в штатах литературного журнала «Телескоп», где и происходит неожиданное обнаружение его литературно-критических наклонностей.
В 1739 году (Белинскому, заметьте, всего 28 лет) ему поступило предложение переехать в Москву, чтобы возглавить критический отдел в журнале «Отечественные записки».  Вот тут-то никому неизвестный до того времени молодой критик и развернул бурную деятельность. С 1840 по 1846 гг. на страницах журнала появились  не только обозрения появляющихся на свет произведений, статьи о театре, заметки библиографического и политического характера, но и серьезные статьи, посвященые творчеству Пушкина, Лермонтова, Державина, Майкова и других авторов. « И эти очерки, - как считается сегодня в отечественной библиографии, - по сути своей, явились историей русской литературы, охватывающей период от Ломоносова до Пушкина».
Осенью 1946 года Белинский устраивается на работу в новый журнал «Современник», однако тяжелая болезнь помешала ему работать в полную силу. В этот период из-под пера критика вышла единственная большая статья. А 7 июня 1848 г. 36-летнего критика не стало.

2. Если адекватен, то кастрат

Однако сухие строки различных публикаций по поводу творческого наследия Белинского и неоценимости его вклада в критическую мысль российской словесности дают весьма неполную картину его реального существования в этой словесности. И прежде всего, в силу того, что он был человеком с довольно непростым (если говорить об этом аккуратно) характером. И если в своих статьях Виссарион Григорьевич был сдержан, полемизируя с оппонентами, то в личных разговорах и в переписке почему-то превращался в монстра.

Вот что пишет по этому поводу журналист Светлана Волошина:
«Ругаться Белинский умел не просто мастерски – нецензурная и полуцензурная ругань составляла неотъемлемую часть его текстов. По его собственному справедливому признанию, именно возмущение и злость были двигателями его таланта: «…Вспышки негодования были единственными источниками моей деятельности. Чтоб заставить меня почувствовать истину и заняться ею, надо, чтобы какой-нибудь идиот, вроде Шевырева, или подлец, вроде Сенковского, исказил ее».

Наибольший объем нецензурной брани в письмах получили славянофилы (которых Белинский чаще называл «славенопердами»), к которым он причислял и Погодина с Шевыревым, а также их детище – «онанистический» журнал «Москвитянин».
Как известно, «Москвитянин» изначально стоял на взаимно вражеских позициях и к западническим «Отечественным запискам», и к «Современнику», между журналами традиционно шла острая полемика, продолжавшаяся и в письмах.
Обвинения в адрес Погодина доходили до анекдотических: если где-то что-то пропало, то это украл Погодин. Так, отосланная цензором Никитенко на имя Погодина рукопись «Мертвых душ» долго не приходила, и Белинский тут же выдвинул версию: «Я думаю, что Погодин ее украл, чтоб променять на толкучем рынке на старые штаны и юбки; или чтоб, притаив ее до времени, выманить у (простодушно обманывающегося насчет сего мошенника) Гоголя еще что-нибудь для своего холопского журнала».».
Иногда Белинский доходил почти до грани: «Справедливы ли слухи, что будто Погодин, по скаредной своей скупости, боясь многочадия, не то онанирует, не то е… Шевырева? Уведомь меня об этом обстоятельстве: оно очень важно для успехов нашей литературы, в которой я принимаю такое участие», –  шутливо вопрошал он друга В.П. Боткина.

Немало досталось и Н.В. Гоголю за его «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847) и проповедь социального консерватизма. Чуть позже Белинский, как известно, напишет свое открытое «Письмо к Гоголю», а пока в письме к тому же другу Боткину он находит свое объяснение этому «падению» писателя: «Читал ли ты „Переписку” Гоголя? Если нет, прочти. Это любопытно и даже назидательно: можно увидеть, до чего доводит и гениального человека онанизм».

Еще одним литератором, имевшим сомнительную честь попасть под горячую руку Белинского, был Тарас Шевченко. «Вера делает чудеса – творит людей из ослов и дубин, стало быть, она может и из Шевченки сделать, пожалуй, мученика свободы. Но здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу, любителя горилки по патриотизму хохлацкому.
…Справедливости ради надо сказать, что Белинскому не угодила не только «хохлацкая», но и вообще все нации. Так, описывая французских романистов и положительно характеризуя лишь Жорж Санд, он ополчился на Александра Дюма: «А ведь, кроме G. Sande, право, некого у них теперь читать. Все пошлецы страшные. Я уж не говорю о… А. Дюма: это сквернавец и пошлец…

Заодно досталось и Гете за его «Избирательное сродство». Свое невысокое мнение об этом романе Белинский объяснил принадлежностью Гете к немцам, которых он особенно не жаловал: «Ах, кстати: недавно я одержал блистательную победу по части терпения – прочел „Оттилию”. Святители! Думал ли я, что великий Гете, этот олимпиец немецкий, мог явиться такою немчурою в этом прославленном его романе. Мысль основная умна и верна, но художественное развитие этой мысли – аллах, аллах – зачем ты сотворил немцев?».

… «Повторяю тебе, – написал  он однажды Боткину, – умею вчуже понимать и ценить терпимость, но останусь гордо и убежденно нетерпимым. И если сделаюсь терпимым – знай, что с той минуты я – кастрат и что во мне умерло то прекрасное человеческое, за которое столько хороших людей (а в числе их и ты) любили меня больше, нежели сколько я стоил того».

3. Был гением – стал жалким, смешным и мизерным

…Но что было, то было. Так вышло, что первым обратил внимание на никому тогда неизвестного писателя Ф. Достоевского именно он – Виссарион Белинский.
«Как-то весною 1845 года Белинский увидел из окна своего приятеля Анненкова, – пишет в своей статье «Литературный дебют Достоевского» известный писатель К.Чуковский, – и закричал:
- Идите скорее, сообщу новость!..
В руках у Белинского была большая тетрадь. Едва Анненков вошел в комнату, Белинский сказал: «Вот от этой самой рукописи… которую вы видите, не могу оторваться второй день. Это – роман начинающего таланта: каков этот господин с виду и каков объем его мысли – ещё не знаю, а роман открывает такие тайны жизни и характеров, которые на Руси до него и не снились никому. Подумайте, это первая попытка у нас социального романа, и сделанная притом так, как делают обыкновенно художники, то есть не подозревая и сами, что у них выходит».
И критик, волнуясь, стал читать отрывки из повести «Бедные люди» неведомого автора, Ф.М. Достоевского.

Вечером к Белинскому явился Некрасов. Белинский с первых же слов закричал: «давайте мне Достоевского! Приведите, приведите его скорее». И повторял, что «Бедные люди» обнаруживают великий талант, что автор их пойдёт дальше Гоголя».
…И вот, наконец, совершилось: Достоевского, что называется, привели. Белинский сразу с порога ошеломил гостя словами: «Да, вы понимаете ль сами-то что написали?.. Не может быть, чтобы вы в ваши двадцать лет уже это понимали?.. Вы до самой сути дотронулись – самое главное разом указали… Вам правда открыта и возвещена, как художнику, досталась, как дар, цените же ваш дар и будете великим писателем».

И не мудрено, что у молодого писателя, что называется, «в зобу дыханье спёрло». И после того, как весь литературный Питер заговорил о народившемся таланте, он попросту начал «бронзоветь». Достоевский, ещё неопытный в общении, больной, с зачатками падучей болезни, - не мог правильно выстроить своего поведения в обществе. И как только эта его «забронзовелость» стала всем заметна, тот же Белинский дал отмашку всем участникам своего «кружка» на травлю «новоявленного честолюбца».

И началось… Пасквилем, сплетней, насмешкой, эпиграммой, карикатурой – остроумная  и словоохотливая литературная элита российской столицы, словно соревнуясь, откровенно потешалась над Достоевским. И вот уже сам Белинский пишет приятелям: «…Его новая повесть «Хозяйка» – ерунда страшная! Каждое его новое произведение – новое падение. В провинции его терпеть не могут, а в столице отзываются враждебно о «Бедных людях». Надулись же мы, друг мой, с Достоевским – гением! Я, первый критик, разыграл тут осла в квадрате».

Так и умер Белинский с уверенностью, что «этот молодец» их надул, что он жалкий, смешной и мизерный.

4. Гений-пророк

И, надо сказать, что, словно отталкиваясь от оценок Белинского, многие из тех литературоведов, кто брался судить после маститого критика о творчестве Ф. Достоевского, как и он, высказывали противоречивые и не всегда объективные мнения. В 1905 году редактор Русского биографического словаря А. А. Половцов писал, что, несмотря на обширную литературу о Ф. М. Достоевском, «всесторонняя и беспристрастная оценка его как писателя и человека затрудняется недомолвками, противоречивыми суждениями и взглядами».

В 1913 году Максим Горький публично назвал Достоевского «злым гением» и садо-мазохистом. Философ Вл. С. Соловьёв писал, что Достоевский-пророк  «верил в бесконечную силу человеческой души», а другой философ Г. М. Фридлендер  упрекал писателя за  его «неверие в человека, преувеличение им могущества темного, «звериного» начала, порождаемого в человеке властью собственности»
И, естественно, отсутствие академической аргументации свойственной всем авторам, опровергающим значимость творчества Достоевского, больно отражалось на и без того болезненном самочувствии писателя.

… Но писатель остался самим собой. И пускай в Советской России его признали не сразу. В 1956 году он всё же советским литературоведением был реабилитирован и включён в пантеон русской советской классики.

А о всемирном признании Ф.М. Достоевского говорит тот факт, что библиография исследований его творчества ежегодно пополняется выходом десятков монографий и сотнями статей во всем мире.