Аллес коммуналес

Мне кажется что на том свете я достал всех поэтому задержаться там и набраться ума разума я не успел.
Служители лучших миров взяли меня под микитки, быстренько реинкарнировали и дали пня под зад так что очутился я в зимнем Ленинграде на улице которая называлась Оборонной. Один из них наверняка обладал таким же чувством черного юмора как и я и по приколу пришил название улицы к моей судьбе так что обороняться мне приходилось чаще и больше чем переходить в наступление. Особо друзей кроме соседской кошки которую хозяйка называла "бл-дь такая" у меня не было, а я в силу уважения к кошке и зная что переименовывать не хорошо обращался к ней уважительно также как звала ее хозяйка. Как у каждой личности произрастающей в обороне я любил строить под столом или под кроватью бункеры и сидеть там со своими игрушками выставляя у входов пушки и время от времени пополняя запас тем что удалось добыть на кухне.
Квартира в которой мы жили кишела Ивановыми и клопами тоже и кого было больше определить было тяжело. И те и другие плодились с диким неистовством. А фига им еще было делать когда лупы на экране телевизора на всех не хватало. По воскресеньям у Ивановых был шабаш, они собирались со всех углов города, играли в домино и проигравший бежал за водкой или к пивному ларьку где краснорожая мордвинка Агафья мочила их "метлом по морде" о чем с гордостью в понедельник докладывала моей бабушке дико звеня огромной связкой ключей. Выводок Ивановых обычно сидел в прихожей на горшках с книжками в руках и создавая жуткое зловонное поле пересекать которое приходилось только бегом и удерживая тех которые не Ивановы в своих норах. Кроме Ивановых в квартире водились немногочисленые люди других национальностей, но так же как я и придерживаясь более оборонной линии поведения и лишь изредка посыпая перцем панталоны старшей Ивановой которые та частенько сушила над единственной газовой плитой и тихо наслаждаясь когда та примерив высохшее изделие начинала носиться с вытаращенными глазами как коза которую застукали в огороде у капусты. Про соседку Любу к которая носила трусы с кисточками и к которой на ночь частенько приходили негры никто плохо не говорил. Она не вступала в дискуссии, а могла просто молча огреть сковородой и это было аргументом.
Татарин с толстой татаркой на кухне проявляли редкое единство, но когда закрывалась дверь в их комнату частенько можно было услышать шипящее "сволочь" которым пухлая женщина нежно звала своего мужа. К ним иногда приходил внук, такой же затворник как я и мы с ним постепенно сошлись. Как то когда мы с ним играли бабушка сварила фасолевый суп и налила в тарелку мне и ему. Суп ему явно понравился и он побежал к своим прося "бабушка свари мне тоже суп с тараканами"
Нас в квартире как то особо никто не трогал. Папа был очень спокойный и вежливый человек, но все знали что лом он может завязать как шнурки на ботинках, поэтому когда говорил папа полчища Ивановых вытягивались в струнку как на параде подобострастно глядя в глаза и готовясь быстро выполнить приказание.
Наша квартира как я ее помню могла бы стать большим счастьем для одной семьи, но для многосемейки в ней явно было тесно, разве что там был огромный туалет, огромное помещение в котором от двери до сиротски стоящего у противоположной стены фаянсового прибора было как минимум метров 5. Дверь закрывалась на такой же сиротский крючек с петелькой и в периоды межсоседских "войн" враги тихо дожидались когда противник зайдет и встрянет на фаянсовый прибор, а потом подходили с длинным ножом, просовывали сквозь щель и с торжеством откидывали крючок. Вот тут то и начиналось... Как и подобает в коммуналке именно в этот момент, когда кто-то занял позицию на фаянсовом приборе туда надо непременно всем. Противник в "процессе" и не может добежать до двери, а дверь все время открывается, все морщат нос и говорят "ой".
Еще более тесноту коммуналки усугубляла тихая геополитическая война соседей за свободное пространство. Нет, они ее не метили как коты в прямом смысле. На каждом свободном метре возникала пирамида из ящиков, сдвинуть которую без помощи коллектива было физически невозможно.
Ивановы под предводительством старейшины, которого мама звала самураем за округлую фигурку и круглые очки на носу захватили кладовку рядом с нашей дверью. В ответ на это рядом с входной дверью появился наш семейный монумент наполненный железом с завода Электросила которое папа захватывал по пути домой с территории, на которой вместе с прочим хламом лежали 16 тонные чушки с надписью «через забор не бросать». Старший Иванов как то попробовал сдвинуть наше хозяйство, но громко пернул так что услышала вся квартира и на этом успокоился.
Мы жили в 16 метровой комнате вчетвером. Дед после войны протянул недолго. Количество железа которым было нафаршировано его тело плохо стыковалось с «кавказским долголетием» и бабушка осталась одна. Я его так никогда и не увидел. Медали после его смерти забрали «специальные люди», а дома осталась пачка наградных листов «За взятие…..» и фото подтянутого коренастого мужичка в гимнастерке у танка Т34 весной в каком то немецком городе. Наша скромная мебель и кровати родителей и бабушки стояли по периметру, в центре стол и при всем этом к нам в праздники приходили гости и мы танцевали. Из окон нашей комнаты было видно пожарное училище и как там бегали курсанты и было еще два «слепых окна» то есть углубления в стене с подоконником. Когда шел дождь вся комната наполнялась его шумом, который нес покой в сжатое пространство комнаты и чувство защищенности от внешнего мира.
Честно говоря с внешним миром у меня были явные неполадки. Я паталогически ненавидел зимнее утро, когда в комнате зажигался желтый свет и надо было идти в ясли по морозу и продуваемому всеми ветрами Московскому проспекту. Личностей которые мелькали вокруг меня я хоть убей не помню, но вот толстая баба уборщица, которая каждый день дубасила меня мокрой тряпкой осталась в памяти навсегда. В фамилиях и родословных она разбиралась плохо, поэтому все что было сложнее Петрова или Сидорова для нее было буржуйским отродьем. Получал я за них с завидной регулярностью со смачным мокрым шлепком по заднице и присвистом «шмерть буржуазии». Вечером моя пушистая подруга по прозвищу «бл-дь такая» внимательно выслушивала мои обиды и понимающе прижималась мордочкой к моему лицу.
Наш дом стоял на улице, которую кто-то по приколу назвал Благодатной. Что там было благодатного я не знаю. В царские времена тут был пустырь на котором скрывались бродяги и каторжники, а в мое время куча общаг и рядом завод Электросила в проходную которого всасывалась как в воронку толпа в серых пальто, кепках и комбинезонах и исчезала там как в бермудском треугольнике. По улице грохотали трамваи и грузовики и когда ночью «эта сука вдавила на газ» мы знали точно.
Телевизоры были не у всех и поэтому по весне наш двор наполнялся живностью со всех общаг и коммуналок и все это вместе кишело пока не заходило солнце или не разгонял дождь. На скамейках в качестве наблюдателей сидели коммунальные бабусики, а все остальные играли, именно играли. Стариканы и инвалиды дулись в домино иногда заканчивая споры дуэлью на костылях, кто помоложе в футбол, классы, пятнашки и все что можно было позволить себе в это время. Игра в карты особо не котировалась, тем более что иногда в качестве игроков попадались бывшие сидельцы и за «базар» можно было ответить жизнью своей или близких.
Я плохо помню то время, потому что в детском садике в результате «закаливаний» при открытых окнах получил воспаление легких и моя жизнь превратилась в сидение дома, хождение по врачам и ожидание когда бабушка почитает мне книгу. Я научился играть сам с собой, придумывать себе новые занятия и самое главное когда мне читали книгу создавать в голове виртуальную картину событий. Когда врачи разрешили мне выходить на улицу мы стали совершать с папой прогулки по Московскому проспекту. Папа мог пересказать книгу наизусть. У него была потрясающая память. Мы шли, я слушал его и мой мозг уносил меня из реальной жизни в фантастические миры и виртуальные отрывки моей будущей жизни. О врагах и плохих людях я знал только по книгам, драться мне не приходилось вообще. Мир казался красивым идеальным и полным любви.