Пузырь любви

Я принял решение никогда больше не выходить из туалета. Тот, кто найдет эту записку, не важно кто ты – знай – я люблю тебя.
В горле пересохло, а вода из крана с хлоркой – лишь умножает мою жажду на количество дней, которые я провел здесь.
8 дней.
Уже 8 дней, как я слышу их смех. Вижу перед собой их кривящиеся лица. Как меня разъедает обида к ним! Обида на все человечество. Это чувство некуда выместить. Бить по стенам, двери? Сломаю мою единственную защиту от мира, от них. По унитазу? Будет негде сидеть, спать, куда справлять нужду. Чтобы плакать нужны силы душевные… И влага в организме.
А во мне лишь обида и… любовь. Чем больше я на них обижен, тем больше люблю – вот что самое страшное. И я не знаю, что с этим делать. Ведь они не достойны этого. Но чем больше я это понимаю – тем больше люблю.
Над тобой издеваются, насмехаются, а ты все равно любишь своего обидчика. И чем больше тебе причиняют зла, тем больше ты стремишься отплатить за это добром – вот где истинное несчастье.
Смешно, да? Всем вам лишь бы посмеяться! Над теми, кто к вам всей душой и сердцем. Таких вы, люди, ни во что не ставите! Другое дело – тиран и насильник – их вы просто обожаете. Когда боишься кого-то, чувствуешь в нем силу поругать, отобрать и ударить – тогда уж легче убедить себя в том, что он хороший. Зацепиться за конфетку, которую кидают между избиениями и надругательствами – и молиться на неё, как на великий дар. А добряка-то что любить? На нём надо вымещать все ту обиду к вашим «благодетелям», что вы прячете в глубинах себя.
Так устроены вы.
Но я – нет. Не хочу жить по вашим правилам. Вот я и здесь.
Но, дурак, люблю вас. С каждым мгновением все больше обиды, а вместе с ней и любви – глупой, неоправданной.
Эти картинки никак не выходят из памяти. Они крутятся, вертятся у меня в голове, раз в секунду собираясь в один фильм ужасов. За мгновенье я просматриваю его, и они опять разлетаются. И так – вновь и вновь.
– Извините, тут занято?
– Да.
Молодая беременная девушка, с побоями на лице и руках, осторожно и кротко посмотрела на меня и, видимо, привычным для себя, виноватым, с примесью надежды голосом спросила, слегка кивнув мне под ноги.
– А это очередь?
– Да.
– Можете меня пропустить, пожалуйста? Мне… правда очень нужно.
Хотя мне тоже было уже «очень нужно», но «очень нужно» такой бедной девушки, должно быть, выше моего.
– Ладно, проходите.
Какой-то человек вышел. Она протиснулась между нами, собрала последние силы в благодарственную улыбку и зашла. Я остался. Нужда все прибывала.
Подбрёл дедушка с палочкой и кучей орденов на груди. Было видно, что они только мешали ему передвигаться. Но жить в унизительной для ветерана бедности и горьком для пожилого человека одиночестве, видимо, помогали.
– Молодой человек… юноша. Туалет здесь? – выдавливал из себя слова, кажется, с немалыми усилиями.
– Да, – отвечаю.
– А скоро освободится?
– Не знаю, – отвечаю на глупый вопрос с почтением к возрасту, – только зашли.
– Позвольте, я перед вами… пройду. Старость… могу… не выдержать, сами понима…
– Конечно, проходите.
Девушка вышла, сказала, как по привычке, осторожно, но уже с некоторой долей заработанного мною доверия: «Спасибо».
– Всегда пожалуйста, – ответил я, но она уже ушла.
Забегает мальчик, на вид лет 10. Весь лохматый, в пыли и поту. Разгоряченный и возбужденный.
– Простите, а вы уже долго ждете?
– Достаточно, – отвечаю.
– А можете мне очередь уступить? Ну пожалуйста! – спросил наглый мальчик, – меня там просто ребята в футбол ждут. Если буду долго – без меня начнут.
Эх, детство, детство… Оно всегда такое насыщенное, такое яркое, будто знает, что скоро умрет, уйдет в никуда под натиском работы, семьи, кредитов. Это так же неизбежно, как и печально. Да, время ему нужнее, чем мне. Пусть.
– Ладно, проходи.
Дедушка вышел, поблагодарил меня:
– Внучок, дай бог тебе здоровья, – и, бренча орденами, начал передвигаться в ту сторону, откуда пришел.
Подходит полицейский:
– Слушай, парень, здесь туалет?
– Да, здесь, – ещё чуть-чуть, и мне конец!
– В общем. В этом районе действует план-перехват. Я должен
находиться на отведенном мне посту. Надо быстро сходить в туалет. Объелся шашлыка с вискарем вчера, а сегодня это естественным и вполне очевидным образом мешает осуществлению такой важной задачи. Посодействуешь поимке особо опасного преступника?
А я был очень против. Ладно, борьба с бандитами важнее моего. Но я уже был на грани.
– Если только быстро.
– Разумеется. Общественный интерес не ждет. Не волнуйся, мы поймаем этого негодяя.
Выбегает мальчик с футбольным мячиком.
– Спасибо, спасибо ещё раз! – и убежал.
А я остался делить звук работающей вытяжки на периоды и считать их, гадая, дождусь ли я.
Прошла минута. Нужда давно уже стала невыносимой, но я выносил её из последних сил.
Три минуты. Пять-десять.
Из-за двери летели нелицеприятные звуки и шансон. Видимо, там никто не спешил.
Другого туалета в радиусе 2 километров нету. Приходится ждать.
Состояние, в котором сжимаешься, как только можешь нутром и телом, но ноги прямо несут, хочется бегать, больше-лучше. Но как сдвигаешься с места – чувствуешь, что под животом сейчас что-то лопнет, разорвется, перельется через края. Делю монотонный гул вытяжки все на более и более короткие куски, считаю их. Чередую ускорение и замедление счета в такт пульсирующему пузырю. Вокруг тишина, которую нарушает лишь то, что происходит в самой желанной в мире комнате. А там разворачивался тандемный концерт с довольно специфическим, туалетным аккомпанементом:
«А дядя Юра, пра-акурооор, на ки-ичман ведет набор. И-и грозит он всех упрята-ать за забор-р!».
Нервы всего тела напряжены до предела. Мой мочевой пузырь держал все тело, но уже не выдерживал. Вот, ещё чуть-чуть, и все. Сейчас он, наконец, выйдет, и я осторожно, пропустив его (лишь бы не задел), сделаю буквально пару шагов, зайду, тремя нерезкими, но уверенными движениями сниму ремень, расстегну ширинку, отпущу пуговицу и…
Звук бьющейся о железо щеколды вздернул меня всего. Мое тело на мгновение расслабилось и снова напряглось. Становилось тепло. И хорошо.
Полицейский вышел, поправил брюки, ремень и галстук. Подходит ко мне.
– Благодарю гражданин. Ты оказал неоценимую помощь изысканию преступника. Министерство Внутренних Дел тебя никогда не забу…
Тут его привлек звук легонького водопада внизу. Он опустил взгляд, а я испуганно, уже догадываясь, что происходит, смотрел ему в глаза. То в левый, то в правый.
– Господи, фу! – и отлетел от меня, боясь замараться, – обоссыш! Взрослый дебил обоссался!
Тут в коридорчик как ни в чем не бывало залетает беременная девушка, вползает дедушка с орденами и парень-футболист.
– Что, серьезно? – встряла женщина. Она смотрела на меня, как на скотину.
– Господи, беременная женщина вытерпела, а ты что? Какой пример ты показываешь, внучок?
– Ха-ха-ха-ха, описался, описался! Фу! Фу!
– Да, гражданин. Ну ты, конечно, даешь. Позоришь родину перед всеми.
Их возгласы, недовольства, ахи и другие междометия перемешивались в кашу, которая летела на меня, заставляя провалиться сквозь землю. Но это было невозможно – для этого сначала надо было преодолеть водное препятствие под ногами.
Я виновато смотрел на свои ноги в жидкости. Становилось все теплее. Как все это получилось? А я ведь всего лишь хотел им помочь.
Они все смеялись и кричали.
Почему они так со мной?
Забежал в туалет и закрылся. Опорожнять пузырь уже было не нужно.
Через дверь я слышал все те же возгласы, эту ужасную кашу. Я судорожно тянул дверь на себя, чтобы не дать звукам просачиваться через щелку между дверью и полом. Никак. Я затыкал уши до посинения пальцев и крови из-под ногтей. Но все равно слышал их.
Я закрыл стульчак и сел, мокрый и осмеянный.
Они все не стихают.
Почему все так? Ведь на моем месте мог оказаться каждый из них. Непременно бы оказался, если бы не я! Неужели они этого не понимают?
8 дней я слышу их смех. Может, психоз это все и нет там уже никого. Не знаю, что происходит там, в большом мире. Слышу злобный смех.
Обида. Злоба. Отчаяние. Любовь.
Достойны ли они моей любви? Нет. А я все равно люблю и в этом мое сердце непреклонно. И если мне вновь дадут выбор – сделаю так же.
Я – дурак. Добрый дурачок.
Не могу совладать со своей любовью, но не хочу больше выносить такой несправедливости. Поэтому буду сидеть здесь. Мое место – у параши.
Дописал. Вложил в эту записки свои последние силы. Откидываю голову назад. Полное расслабление. Закрываю глаза. Сознание покидает меня.
Я люблю тебя. Но ты об этом больше не узнаешь.
…
..
.
– Любимый! Прости нас! Душка ты наша…
Где я? Кто это? Что это за звуки?
– Прошу тебя!
Это были Они.
Открываю дверь.
Они передо мной. Старик сел на колено и опустил голову, опираясь на палочку, словно средневековый рыцарь на меч. Девушка пытается перекричать прожженный баритон мента: «Прости! Прости! Прости! Ну пожалуйста!». Мальчик всеми силами своего заплаканного, изуродованного нервными тиками лица, давит на веки, наморщиненные и налитые кровью. Сейчас глаза себе выдавит. Стоит на коленях и бьет себя по голове футбольным мячом.
Они сожалеют о своем поступке, им стыдно. Они подумали, что я забыл их, разлюбил, расстался с этой ситуацией. Забыл их.
Теперь они любят меня. Все перевернулось.
И когда я понял это – внутри меня тоже что-то перевернулось, изнутри меня всего встряхнуло. Будто все органы поменялись местами. Желудок с легкими, сердце с …
Чувствую, вся любовь, что я к ним питал, перелилась в пузырь. А вся желчь и злоба – в сердце. И тут я понял, что под животом у меня болтается что-то ненужное.
Мне стало как-то необычно весело. Я улыбнулся, закрыл дверь в туалет на ключ, сломал и бросил им. Повернулся и пошел к выходу.
Из меня тоненькой струйкой что-то выходит. Как тогда, кажется, бесконечность тому назад.
Чем больше я отдалялся от них, тем крики их раздавались громче. Они начали ругаться между собой, корили друг друга, выясняли, кто первым начал надо мной смеяться. Ещё пара реплик, и это перешло в драку. Их ждет та же участь, что и меня тогда. А мое сознание наполнялось чем-то другим. Я чувствовал – меня ждет новая, совсем другая жизнь.
Выхожу на улицу. Что сегодня за день! Красота! Чувствую и он меня любит. Все меня любят.
Ублюдки.