Своя компания 11. Театр и кино

Ник ехал в троллейбусе домой.
Сидя у окна, Ник думал: «Март кончается. Снег почти растаял. Туман. Сколько же я дома-то не был? Не помню. Совсем забыл о доме. Весна… Ну и одет я… Мама подумает… Только куртка приличная. Всё Данино, мне велико, старое всё. Волосы отросли, ни разу не стриг… Ай, и хвост сойдет. Валюха вчера сказал, что у меня лицо голубого оттенка. Синим обозвал… Что это со мной?.. Я волнуюсь?.. Н-да… Курить хочется».
Но курить было нельзя, и он достал пакетик и вытряс на ладонь свои обычные шесть таблеток, и вдруг услышал:
- Юноша, я хочу, чтобы вы вышли со мной.
Ник совершенно иногда не замечал окружающего, когда задумывался. Он вздрогнул, посмотрел на своего соседа и увидел, что это солидный человек, лет сорока с кожаной «журналистской» сумкой на длинном ремне. Человек встал и, оглядываясь на Ника, пошел к двери. Ник подумал, что это интересно и тоже встал.
Оказавшись на улице, человек сказал:
- Пойдем со мной.
Нику это не понравилось, и он сказал:
- Послушайте, гражданин, ну нельзя же так, троллейбусы редко ходят, я спешу, а вы вообще-то могли бы и внутри сказать, для чего я вам нужен.
- Что?! – как-будто ничего не понял человек.
Ник:
- Не поняли?
- Нет.
- Да ну! – Ник хохотнул.
Человек:
- Я вижу, что и ты меня не понял. Посмотри на себя, на кого ты похож?!
- А-а-а! – протянул Ник вдохновенно, - плохо выгляжу? Согласен. Так какого черта вы меня цепляете?
- Ты – как раз то, что мне нужно, внешность, обаяние…
- Интересно!.. – перебил его Ник, - что значит вот это вот… о-ба-я-ни-е?...
- Значит то, что я – режиссер, еду от сценариста на киностудию, и почему-то ты мне понравился. И я не ошибся, я уверен, - говорил как будто сам себе человек.
Ник помолчал, потом сказал:
- Да, вы не ошиблись. Вы, наверно, хороший режиссер. Дело в том, что я играю в театре-студии Ратьковского…
- Ратьковсткого?!! – крикнул режиссер, и Ник оглянулся по сторонам:
- Вы его знаете?
- Ну да! Это же режиссер с нашей киностудии. Он недавно ушел и правильно сделал, он бездарность и неважный человек. Что ты играешь у него? Наверняка, наркомана какого-нибудь?
- Дело в том, что я только сегодня в первый раз играю у него премьеру со «своей» труппой, «свой» спектакль по Булгакову.
Режиссер вздохнул:
- Ты еще и … как это там у вас сейчас называется… приколист, но это ничего, это все есть у меня, -  он похлопал по сумке.
- Ну почему же приколист… Откуда бы мне было знать про вашего Ратьковского?
- Очень просто, ты ходил в его те-атр.
- Но я говорю правду!
- Да?..
- Да!
- Ну, пойдем тогда.
- Куда? – усмехнулся Ник, - я спешу домой, к родителям, я не был там уже около года и соскучился…
- Ну, ты невыносим просто…
- Да правда же! Хотите – поедемте со мной, я как раз собираюсь им все рассказать, и вы все узнаете заодно. А потом я обязательно сыграю в вашем фильме, надеюсь, главную роль.
- Я вижу, что ты шустрый, это хорошо, но ты врунишка, к сожалению. Ладно, можешь считать меня чудаком, дураком и как там у вас еще, - расстроился режиссер.
Ник задумался:
- Послушайте…, как вас зовут?
Режиссер повернулся и пошел, втянув голову в плечи. Ник подбежал за ним:
- Постойте! Ну поверьте мне, ведь это правда всё, ну не будьте вы таким му… в самом деле. Пойдемте со мной и все узнаете.
Режиссер вдруг почему-то согласился и сказал сквозь зубы:
- Ну, пошли.
За разговором они прошли остановку. На подходе к следующей как раз снова пришел  троллейбус Ника, и они поехали дальше. Всю дорогу они молчали. Вернее, молчал режиссер, а Ник боялся его опять разозлить. Режиссер же думал: «Я идиот, зачем я еду с ним? Он завезет меня сейчас в притон, там надо мной посмеются; может, побьют… И я … добавлю это в фильм…»
Ник же думал, что ему улыбается судьба.

***

Через 15 минут они приехали и вышли. Было около шести часов вечера.
Мама Ника приходила с работы в пол-седьмого, папа – в семь. Ник открыл дверь своим ключом.
Они зашли. Ник пригласил режиссера пройти в зал, а сам пошел на кухню. В холодильнике была еда. В раковине и на столе как всегда навалена грязная посуда, которую обычно мыл Ник. Он поставил на огонь чайник, сел за стол и подумал, что вон в той ванной комнате он закидывался таблетками, а на этой кухне происходили отвратительные ни на что не похожие скандалы с битьем Ника и посуды. Но все-таки он почувствовал, как что-то сдавило ему горло и защипало в носу. Ник шмыгнул носом, улыбнулся и пошел в зал, к «своей судьбе», как он подумал про себя.
Режиссер же во вполне приличном зале со множеством книг ничего не думал, хотя у него иногда сверкало в мозгу, что он и вправду идиот и до сих пор ничего не понимает.
Ник:
- Сейчас подогреется чай.
- Чай?...
-Сейчас придет мама, если ничего здесь не изменилось. А через пол-часа – папа, и я вам всем всё расскажу про себя. А потом, если захотите, пойдем смотреть нашу премьеру. Как вас зовут?
- Александр… Михайлов.
- Меня – Коля, Ник, то есть. Я сейчас чай принесу.
А.М.: «Похоже, что часть – правда, но премьера?.. Это интересно довольно, впрочем, нет, все равно я – дурак. Он привел меня, чтоб оправдаться мной перед родителями».
Тут пришла мама. На удачу, она была в неплохом настроении.
Ник вышел к ней из кухни.
Мама конечно не ожидала:
- Коля?! Ты от куда?!
- Я от Дани, Дорошкевича, ты же знаешь, хотя…, может и забыла уже… Нужно подождать папу.
- Ну что ж… Конечно, нужно, правильно. Боже, в каких ты лохмотьях! Где твоя одежда?!
- У Дани, она грязная, а стирать было некогда. Мама, я надеюсь, ты меня простила, и теперь поймешь, когда я все тебе расскажу. Я стал другим человеком, именно таким, каким хотел и должен был стать.
- Да уж, я вижу, - ставя наконец на пол сумку и раздеваясь, сказала мама.
- Волосы отрастил какие… Худой… синий… Куришь?
- Да.
- Ну что ж, пойдем на кухню.
- Мама, в зале сидит режиссер, я его встретил сегодня в троллейбусе, когда ехал к вам. Он предложил сняться в фильме. Я его пригласил сюда, чтоб и он послушал все и узнал меня поближе.
- Сегодня? В троллейбусе? – мама прошла в зал.
- Здравствуйте, - А.М. встал.
- Здравствуйте.
Мама ожидала худшего, но перед ней был солидный мужчина с бородкой.
- Это правда, вы – режиссер? Впрочем, это ваши дела. Я тоже, Коленька, очень изменилась за это время и решила больше не мешать тебе жить, как ты выражаешься, не смотря ни на что. Сейчас придет папа. Подождите минутку, я – на кухню.
На кухне она села, посидела, выпила валерьянки, хотела приготовить что-то, но опять села за стол. Пришел Ник, сел рядом, обнял ее и сказал:
- Мамочка, я тебя люблю и понимаю теперь, что и ты меня любишь. Я тебе сейчас расскажу всё, только ты пойми меня…
Звонок. Пришел папа.
Папа был просто рад всем, и Нику, и режиссеру, и тому что Ник с мамой помирились.
Наконец все уселись в зале и приготовились слушать. Ему стало не по себе под этими взглядами, но он попросил себя не перебивать и попытаться понять. Он долго говорил, просил прощения, объяснял. Его слушали молча и, как показалось Нику, ничему не поверили. Тогда он взмолился с последней надеждой:
- Поедем в театр! Поедем!? Тогда вы поверите и поймете… может быть.
Однако, родители отказались. Михайлов же никогда еще не сталкивался с подобным в своей жизни и ликовал от мысли, что он сам напишет сценарий ни на йоту не отходя от услышанного.
Быстро попрощались и Ник с Михайловым ушли. Мама же подумала: «Я так и знала, я чувствовала, что мой единственный ребенок будет выродком. За что? Господи, за что?!» Папа подумал: «почему так вышло, почему он такой? Всё же было, как у всех и не хуже всех». Михайлов же думал: «Ужасно интересно, что он там сыграет, в этом вертепе у Ратьковского, наверняка, апофеозом будет какая-нибудь порнуха. Тогда зачем он тащил своих родителей? Впрочем, эти подростки сейчас все – «не того»…» А Ник думал: «Так и не поняли… Так и не поняли… Но что им… Это же им чуждо, как мне – их стандартная жизнь.»

***

Приехали в театр поздно, но начало задержали. Почетного гостя усадили по центру в третьем ряду, а Ник убежал за кулисы гримироваться.
Наконец, ровно в пол-девятого вечера на сцену вышел Иванушка Бездомный – Ник и прочитал стих.

Я есмь        (В. Леви)

Я есмь
Не знающий последствий
Слепорожденный инструмент,
Машина безымянных бедствий,
Фантом бессовестных легенд.
Поступок – бешеная птица.
Слова – отравленная снедь.
Нельзя, нельзя остановиться,
А пробудиться – это смерть.
Я есмь
Сознание. Как только
Уразумею, что творю,
Взлечу в хохочущих осколках
И в адском пламени сгорю.
Я есмь
Огонь вселенской муки,
Пожар последнего стыда.
Мои обугленные руки
Построят ваши города.

Валя играл Мастера. На ходу приходилось перестраиваться под Иешуа и Прокуратора. Зал был заполнен лишь на половину, последние ряды были пусты. Естественно, что маленький подвал, перебравшийся в этот сравнительно большой зал, не мог заполнить его. Афиши не успели сделать и расклеить, а на сегодня в театре не предполагалось спектаклей. Поэтому театральных зрителей не было. На эту премьеру пришли и «Своя компания», которых собрал и привел Даня.
Ник  очень волновался, хотя и успел выкурить перед началом косяк и проглотить свою порцию. Но волнение ему лишь помогало. Он был как будто включен в электрическую сеть. Все его движения были четки, до порывистости, голос – громкий до резкости, которая была даже нужна в этом большом зале какого-то полузаброшенного ДК.
Михайлов был искренне удивлен. Он понимал, что ничего такого Ратьковский поставить не мог.
А Ратьковский, выглядывавший иногда из-за кулис и узревший в зале своего давнего «врага», не знал, что ему делать, что предпринять и что думать насчет того, откуда Михайлов знает всё, ведь он, наверняка, этого рыжего переманит…
Но вот настал антракт. Ник ушел за кулисы, сел на кушетку в гримерке и, незаметно для себя медленно и безвольно лёг. Валя с ужасом наблюдал за ним. В гримерную заглянул Даня.
- Что с ним? – заходя, с беспокойством спросил он у Вали.
- Устал и таблетки, а нужно играть через 10 минут, что же делать?!...
Даня, неожиданно даже для себя самого:
- А давай я? Я стихи почитаю минут 20-30. Он поспит, а потом вы его разбудите все.
- Ты?...
- Я.
- Ну… Давай…
Даня немного «преобразился» с Валиной помощью и вышел на сцену. Он уже бывал перед множеством людей в клубе, но сейчас ему стало не по себе. Однако он быстро с этим справился и громким голосом, в шутку подражая крикливым конферансье из старого кино,  объявил:
- Многоуважаемая публика! Сегодня и больше никогда! Здесь и больше нигде,  я и больше никто смогу вам прочесть стихи Михаила Ножкина, великого поэта современности:

Война

Нет, это только внешне —
Покой и тишина,
На деле — ад кромешный —
Война, война, война!
Война со дня творенья,
С начала всех начал,
До слёз, до одуренья,
Вразнос до кирпича.
Покой нам только снится,
Век бешеный такой, —
Повсюду битв зарницы,
Какой уж там покой!
Война в большом и в малом,
На суше, на воде,
Давно уже забрала
Задраены везде.
Воюют плуг и пашня,
Плотина и река,
День завтрашний с вчерашним
Воюет все века.
Воюет с тёмной ночью
Восторженный рассвет,
А ветер скалы точит
В теченье тысяч лет.
Решает спор всегдашний
Вода в борьбе с огнём,
И в страшной рукопашной
Сошлись добро со злом.
С решётками свобода
Воюет день и ночь,
А человек с природой —
Кому из них помочь?..
Ракеты с притяженьем
Воюют в небесах,
Со скоростью, с движеньем
Воюют тормоза.
Прогресс всю жизнь с рутиной
Покончить норовит,
А ревность метит в спину
Доверчивой любви.
Реальность против догмы,
А против правды — ложь,
Попробуй только дрогни —
Костей не соберёшь!
Взаимны в наступленьи
Распущенность и честь,
Закон и преступленье,
Прощение и месть.
В мечтах о вечном царстве,
Вгоняя разум в дрожь,
И подлость, и коварство
На совесть точат нож!..
И зависть держит душу
В удушливой узде,
Людскую дружбу рушит,
В борьбу зовёт людей.
Герой воюет с трусом,
Богатый с бедняком,
А умный, как ни грустно,
Веками — с дураком!..
Самих себя с рожденья
Сомненьями долбя,
С собой ведём сраженье —
Сраженье за себя!
Сражаются идеи,
Палят уже в упор,
Заносят прохиндеи
Над истиной топор!
На всей планетной шири
Воюет свет и тьма,
И даже в микромире
Сражений кутерьма!
В решеньи всех вопросов
К борьбе зовёт труба.
Не зря изрёк философ —
Что наша жизнь? Борьба!
И в этой круговерти
Уж миллионы лет
Воюет жизнь со смертью —
Страшнее битвы нет!
Нет, это только внешне —
Покой и тишина,
На деле — ад кромешный
Война, война, война!..

Дыра

Озонная дыра над Антарктидой!
А не было её ещё вчера.
Зачем она учёными открыта?
Неужто судный день для бела света
Подкрался вдруг космической тропой?
И под жестоким ультрафиолетом
Нам корчиться беспомощной толпой?
Неужто всё, что дорого и свято
В единой человеческой судьбе,
Вдруг будет уничтожено, распято
Потоками диапазона “Б”?
На миллион квадратных километров
Пробита наша вечная броня,
И даже все арктические ветры
От страха взвыли, душу леденя.
Великая озонная защита
Разорвана отныне навсегда.
Виновников незримых не ищите,
Виновники – мы с вами, господа!
Озонная дыра над Антарктидой,
Как рана в сердце, как пожар в груди.
Одумайся, беспечный индивидуум,
И в будущее взор обороти!
И ощути всей плотью знак сей грозный,
И хоть на миг забудь о барышах,
Одумайся пока ещё не поздно,
Пока не сделал свой последний шаг,
Пока другие дыры не пробиты
На нашем общем малом корабле,
Пока одна дыра над Антарктидой,
Пока один Чернобыль на Земле!

Через пол-часа Ника растолкали, дали выпись чифиря, и он снова вышел на сцену, чтобы сыграть вторую часть своей постановки Булгакова.
Когда участники последней сцены стали кланяться в финале, то вдруг неожиданно какая-то девушка из зала подошла к сцене и протянула Нику ветку белых хризантем. Зал хлопал, кто-то даже, наверняка ради шутки, крикнул «браво». Ник же смотрел на центр третьего ряда. Михайлов смотрел на Ника и не хлопал. Он словил Колин взгляд и потряс перед собой большим пальцем, показывая, что все это просто здорово. Ник ушел за кулисы. В гримерке сидел Даня. Ник зашел и рухнул на кушетку.
Даня:
- Здорово! А что это за дядя в третьем ряду, родственник, друг семьи?
- Какая тебе разница, - устало и тихо проговорил Ник.
- Обижаешь.
- Он режиссер, зовет меня сниматься в своем фильме про художников.
- Да?! Вот здорово! Ты серьезно?!
- Я устал.
- Ну-ну, сейчас они все приползут, - и точно, тут же зашли Валя, Ратьковский, Михайлов и «Своя компания». Стало тесно. Ник встал. Все расселись на кушетке и четырех маленьких табуретках. Ник сел на пол.
Михайлов:
- Это же просто замечательно! Здорово! Кто ставил?... – и осекся, потому что Ник с пола страшно просипел:
- Да я же! – а все его друзья подхватили:
- Да он же, он, говорят вам!
Ратьковский:
- Я думаю, можно будет показывать и первую постановку. Завтра же займемся расклейкой афиш и продажей билетов по всему городу. Хотя репертуар…, он без сомнения интересный, но постановщик… Я надеюсь, публика у нас не слишком требовательная к регалиям театральных режиссеров…
Михайлов кашлянул и спросил у Ника:
- А мне можно посмотреть первые постановки?
На что Ратьковский услужливо ответил:
- Конечно-конечно, купите билет и посмотрите, кстати сегодня вы платили?
- Нет.
- Ну что же вы?! Это вот лучший друг Николая Даня был нашим гостем, а вы… извольте заплатить. И вы, молодые люди, - обратился он к «С.К.».
Ник с пола:
- Послушайте, вы! Нам было неплохо и в клубе, и если вы заделаетесь большим боссом, будете сами ставить свою муть и на ней сами зарабатывать, ясно?
Ратьковский только хмыкнул.
Через пол-часа все разошлись. Остались Валя, «С.К.» и Ник.
Валя:
- Двинули, Синяк, с нами в клуб теперь, покайфуем, есть коньяк и хорошая травка, и вы, мальчики, если хотите, пошли.
Ник устало:
- Нет, я – домой. Я обещал, да и сам хочу, давно не был, вы уж извините и как-нибудь там без меня, а?
Валя:
- Ну и дурак.
Даня:
- Он дома больше года не был.
Валя, с сарказмом:
- Да-да-да, семья – превыше всего… Ну, я пошел тогда, пока, мальчики.
И ушел.
Ник:
- Козел.
Даня:
- Да наплюй ты на него, ты теперь – сам себе голова и свободная птица. Режиссер правда тебя берет?
- Да, завтра сказал явиться к 10-ти часам.
- Ну вот, поехали быстрей домой, а то завтра не встанешь.
В троллейбусе Ник заснул, а между «С.К.» завязался такой разговор:
Витек:
- Ну, ребята, держитесь, скоро будем хвастать, что имеем такого друга.
Даня:
- Мы и сами скоро станем героями, мы же играем уже кое-что.
Ас:
- А бросит он нас, поиграем немного и «алес».
Даня:
- Почему ты так думаешь?
- Что, не видишь?
- Нет.
- А мне кажется, ему уже с нами нечего ловить, да и времени не будет.
Витек:
- А я хочу клипы делать, у меня уже есть наработки – он со мной говорил. По-моему, здорово.
Ас:
- У тебя или у него наработки?
- Ну, у него…
- Вот. Мы без него как, вот…, корова без вымя…
Даня хохотнул и сказал:
- А ты завидуешь? Я не знал, что ты такой…
- Какой?
Даня промолчал.
Ас, задорно:
- Шутки, шутки всё это, но … В общем, я за него рад.
Даня, не то шутя, не то серьезно:
- Сволочь ты.
- Что?
- То.
- Н-даа… Ладно, пока-пока, ребятки.
- Давай-давай.
- А ведь я объективен и не более.
- Да ладно, вали, не переживай. Мы все за него рады.
- Ладно, ребята, зовите, если что, - Ас вышел на своей остановке.
Через три остановки вышел Витек.
Даня остался и довез Ника до дома.
Выйдя из лифта на этаже, Даня вдруг остановил Ника за руку и что-то хотел ему сказать, но промолчал.
Ник:
- Ты что?
- Не охота домой одному. Пусто там… без тебя…  Знаешь… На сцене вокруг твоей головы был свет…, - Даня заулыбался лукаво.
Ник, устало и тоже шутя:
- Что ты, родной… Это только от прожекторов и от моих рыжих волос… Ну, пошли тогда ко мне, раз тебе без меня уже не вмочь…
- Ну, пошли, - вздохнул, улыбаясь, Даня.
Дверь открыл папа. Мама, оказывается, уже спала.
Папа:
- А, проходите. Ну… как добрались, как премьера?
Ник отправил Даню в свою комнату, а сам пошел на кухню с папой.
Ник:
- А что с мамой?
- Ничего, - удивился папа, - устала и заснула.
- А как она вообще к этому всему и ты… отнеслись?
- Ну, как-как… никак. Но раз уж такое дело, живи, как сам решил.
- Спасибо! – искренне сказал Ник.
- Ну вот тебе и раз… - не понял папа.
- Да нет же, я серьезно! Хоть за это – спасибо. Я буду приходить к вам, вы не против?
- Приходи конечно! Это же твой дом! Живи у нас.
- Нет, я у Дани пока. Да! Совсем забыл! – Ник сходил в прихожую и достал из кармана куртки деньги.
- Вот, это вам с мамой, - и он положил на стол деньги.
У папы округлились глаза.
Ник:
- Это мои, честные. Ведь люди хотят меня видеть и платят, тут нет ничего нечестного, возьми, я – от сердца!
Папа, тяжело:
- Хорошо, спасибо, пошли спать.
Ник вздохнул:
- Ну, пошли… Да, я же поесть хотел…
- Возьми, конечно, поешь и друга угости, а я – спать, устал сегодня, - папа ушел.
Ник взял с плиты еду и пошел в свою комнату, к Дане.
Они поели и легли.
Даня:
- Я стихи читал со сцены, когда ты спал в гримерке.
- Да?! Долго я спал? Сморило…
- Колька, бросай ты эти таблетки, здоровье угробишь.
- Ну, ты сам знаешь – кто не курит и не пьет…
- Ну как твои предки, простили тебя?
- За что?... – Ник, рассеянно, - Валька ко мне пристает…
- Что?
- То… Ладно, давай спать, завтра вставать рано.

***

Утром Даня разбудил Ника. Они быстро умылись, выпили на ходу кофе. Ник оделся наконец в свою одежду, вернул Дане его вещи, и они отправились на киностудию.
Когда зашли в здание киностудии, то растерялись. Там было много коридоров и дверей, но спросить куда идти было не у кого. Михайлов забыл сказать название нужной двери. А студия, в которую сразу и надеялся войти с улицы Ник, вообще была неизвестно где.
Они бродили по коридорам пока Ник не узнал в спине одного впереди идущего человека Александра Михайлова. Они подбежали:
- Здравствуйте! Мы уже хотели уходить, как вдруг – вы!
Михайлов:
- А, привет, я жду вас, уже начал беспокоиться.
Ник:
- Вы не беспокойтесь, никуда вы теперь от нас не денетесь. А когда начинаем?
- Да вот, еще не всё утряс. Но, по-видимому, сниматься будем здесь, в городе, а я хотел в Вильнюсе.
- Почему?
- Ну, старый город, архитектура, романтика… Ведь ты в сценарии – художник, старый город рисуешь.
Ник, о Дане:
- А его возьмете?
- А как же. И Валю – хотелось бы, почему он не пришел?
- Он… не знаю.
- Да ладно. Будем сейчас кинопробы делать. И завтра, и после-завтра, да, а как же, ну а там… я все улажу и приступим. Сейчас дам вам читать сценарий, а через часик начнем. Я надеюсь, вы сегодня свободны? И ежедневно я буду отнимать у вас по часов 7-8 в день, как на работе, да. Вот на счет денег сейчас и хлопочу, и на счет Вильнюса все-таки. Но в любом случае две главных роли получат хороший гонорар.
Ник:
- Ну что вы! Нам в театре хватит, мы не для денег, а просто интересно и вообще…
- Ну ладно, пошли, я дам вам сценарий, а сам еще схожу по одному делу. Потом будем гримироваться и фотографироваться.
Михайлов завел их в какой-то заваленный черт знает чем маленький кабинетик, дал стопку листов машинописного текста с исправлениями от руки, сказал:
- Я скоро, - и ушел.
Ник:
- А классно здесь!
Даня:
- Где? Здесь?...
Ник:
- Ладно, давай читать что ли, а то не успеем все прочесть, знать не будем.
К приходу Михайлова они успели прочитать лишь  половину.
Сюжет был такой. Начало 80-ых годов. В союзе движение хиппи. В старом красивом городе живет паренек-художник. Он рисует свой город и просто портреты людей на улице. Входит в систему, учится в худучилище, у него есть верный друг и любимая девушка. Но вот он знакомится с богатым иностранцем коллекционером. Тот без ума от его картин. И чтобы не только заполучить  его картины бесплатно, но еще  заработать и «привязать» художника к себе, он сажает его на иглу и увозит с собой за границу. Но его  друг находит его и помогает ему бежать от коллекционера. Они возвращаются на родину, и все кончается почти хорошо. Это очень кратко. Есть пару постельных сцен, зарисовки системных тусовок, музыка, стихи и конечно картины.
Нику больше всего не понравились эти самые так называемые постельные сцены. А на счет картин он сказал пришедшему Михайлову:
- У меня есть хороший друг, он рисует такие картины и пишет стихи. Я вам его привезу со всеми произведениями.
- Да? Это замечательно! А он не будет расстроен тем, что сниматься будешь ты, а все предоставит он?
- Нет, он ксенофоб, ну а от известности своих творений, думаю, не откажется. Я завтра его приведу часам к шести вечера, хорошо?
- Конечно. Ну, прочитали? Пойдем.
И они пошли в студию. Студия была большая и в ней снималось два фильма. Один – о средних веках, другой – о современности. Михайлов завел их в дальний темный угол, в котором угрюмо сидел какой-то человек. Это был главный оператор. Они с Михайловым перекинулись несколькими фразами и оператор куда-то ушел. Вернулся он с еще двумя людьми. Это были гримерша и осветитель. Осветитель зажег и установил свет, гримерша что-то там «нарисовала» у Ника и Дани на лицах, зеркала не было. Оператор пофоткал их немного. Потом оператор с Михайловым немного поговорили тихо и режиссер обратился к Нику:
- Разденься, пожалуйста, до пояса.
- Чтоо?!
- Ну, товарищ! Если ты так и дальше будешь себя вести – что, да как, да почему, то это, знаешь ли, брат… - прогудел оператор.
Ник помолчал, а потом спросил:
- А как вас зовут?
- Виктор Николаевич, - у оператора был угрюмый вид и низкий голос.
- Ну так вот, Виктор Николаевич, я очень рад, что вы взяли меня в братья, но, по-моему, следовало бы сначала хотя бы объяснить мне, в чем дело, так я понимаю?
Оператор был несколько обескуражен и, помолчав, принялся объяснять в чем дело. Оказалось, что это нужно было для того, чтобы «получше выставить оптимальный свет, подходящий под кожу актера»….
Ник подозрительно это выслушал, и, ухмыляясь, снял все-таки наконец ветровку и рубашку.  Почему-то не подпавший под эту процедуру Даня, довольный и веселый, наблюдал за происходящим вместе с гримершей и осветителем. Оператор довольно долго фоткал Ника действительно при разном свете.
Фотографировались пол-дня с перекурами и закончили в 4 часа вечера. В последствии одна из фотографий оказалась настолько удачной и интересной, что ее поместили в виде небольшого плаката в журнале «Рокада». На завтра назначено было общее знакомство и кинопробы.
Для кинопроб нужно было  выучить указанные Михайловым сцены. Ник с Даней попрощались с Михайловым, оператором, гримершей и осветителем Яшей, хорошим малым, и в пять вечера были уже дома.
Ну а в восемь вечера Ник вышел на сцену Арта. И в получасовых перерывах за него опять выходил Даня. Уставшие, они играли не хуже, чем вчера. Народу было не столько, сколько обещал Ратьковский. А в конце-концов Валя чуть не довел вымотанного Ника до истерики своими «уговорами» обмыть премьеру в клубе. И если бы не Даня, Ник даже и не знал, удалось бы ему сегодня выкрутиться.
В троллейбусе оба спали. В полночь добрались до кровати и заснули, как убитые. Назавтра снова к десяти часам пошли на киностудию, не выучив естественно ни слова сценария. Пришлось объясняться и извиняться.
Коллектив подобрался хороший, но единственное что раздражало – это  партнерша Ника – девушка художника по сценарию. Это была самодовольная, капризная и спесивая мамзель, как окрестил ее Ник. Но она была дочкой директора фильма Михаила Моргулиса, звали ее Викой.
За этот день Ник с Даней еще больше вымотались и вечером играли уже хуже, чем вчера, хотя народу поприбавилось.  В антракте, как всегда, Ник вдруг вспомнил про свои таблетки и понял, что он забыл о них в этой круговерти и даже не знает – закончились ли они в очередной раз или он их где-то потерял. Он с удивлением усмехнулся своей неожиданной «забывчивости» и решил, что значит, они теперь уже не нужны.
Отношения с Валей натягивались, так дальше продолжаться не могло, нужно было что-то предпринимать, но что, Ник не знал. И на следующий день он утром сказал Дане:
- Вали всё на меня, мол, распсиховался и раскапризничался, а я – за Мишей. Вернусь и всё улажу. Я больше не могу, устал, - и уехал на дачу, захватив, однако, с собой копию сценария.

Продолжение следует
http://proza.ru/2018/12/08/178