Плагиат. Из Платонова

                Подарок для моей любимой королевы Датской марки Каролин Возняцки               
     Карбаз впоперечь, раздвигая заостренным к форштевню стальным носом слежавшиеся со времен первой пятилетки волны неприветливого Ирландского моря, напучивая прожекторами бессонные глаза по правому борту и сотрясаясь ветхой начинкой трюмного помещения, чуть пыхая сизоватыми отходами маслянистой моторной работы в благополучный ветер оверштага выпер - таки к скалистым отрогам Памира, вычурной гранитной стеной окаймляющего вулканические берега острова Уайт. Пухов вышел на палубу, расставив ноги, закурил, недоверчиво осматривая покрывающийся вблизи вечера тучами горизонт, и плюнул за борт, стараясь попасть в продолговатую влажную голову вылезшей из пучины нерпы, напомнившей механику шапку Зворычного.  " Как он там ? - подумалось Пухову. - Небось все суетится с пайком и ячейкой, зряшный человек ". Из кубрика полезли наверх утомленные десантом матросы, кашляя и отсмаркиваясь, тихонько переговариваясь заржавевшими за долгий переход голосами, даже бодрая гармонь мичмана из бывших Лютикова, прибившегося к отряду на причале Новороссийска, молчала, раздуваясь обтерханными боками под свежим юго - западным бризом.
     - Достойный вечер, - заметил Лютиков, разглаживая гармонь постепенно переходящими в узловатые кулаки руками, поставив фасонистый ботинок на плотно прижатый к рубке кнехт.
     - Революционный вполне, - согласился Пухов, ликвидируя жажду одним свистящим глотком из китайского термоса, реквизированного по необходимости с неделю назад у проплывавшего мимо ходи. Тот сидел, смирно и покойно, будто полярный морж, синими дабовыми штанами на подтаивающей льдине, подслеповато вглядываясь в мелкую и злобную воду Северного моря, без устали и гулко ярящуюся за кормой катера, выскользнувшего серым призраком в Скагеррак. Тут - то Пухов, выйдя по малой нужде, и обнаружил ходю, зацепил его смоляную куртку багром и реквизировал термос, прикрученный колючей проволокой к горбатой от недоедания спине. Он долго похвалялся перед матросней законной добычей, пока Лютиков не предложил ему сменять термос на растрепанный том Карла Маркса, в прошлом году торжественно врученный мичману Троцким под Сызранью, где бывший человек командовал пулеметным взводом, в самый разгар затяжного боя за Череповец направившего раскаленные от изнурительной военной работы стволы на попятившихся красноармейцев. Положив около десятка тысяч дрогнувших, Лютиков скомандовал абордаж трясшегося по неровным рельсам белогвардейского бронепоезда и первым ворвался на артиллерийскую платформу иллирийцев, перебежавших из Чехословацкого корпуса к белым. Приехавший на следующий день спецмаршрутом Троцкий сразу заметил, что именно этот неожиданный по последствиям маневр мичмана и спас положение армии Тухачевского, вызвал Лютикова перед фронтом и вручил, топорща козлиную бороденку и брызгая сгустившейся от чаю слюной, тот том Маркса, что и готовился к обмену на термос.
    - Ах ты сука, - удивился тогда Пухов, осторожно хватая мичмана за грудки и уминая его горло мозолистым пальцем, - святыни меняешь ?
    Он улез к теплой машине и не выходил три дня, раздумывая над душевными метаниями верных бойцов новой эры, неспешно всходившей в истомленных ожиданиями оловянных глазах матросов, видимых сквозь щель подпалубной надстройки. Десантники били вшу, колотили уплощенными туловищами астраханской тарани по начищенным медным поручням и вяло переругивались, гудя осенними комарами назло ритмичной работе машины, несущей катер к его конечной цели.
    - Слушай, Пухов, - принимая окурок на спичку кашлянул Лютиков, - давно хотел тебя спросить.
    Мичман докурил невзатяг, растирая на ладони махорочную шелупень окурка присмотрелся к ботинкам Пухова и все же продолжил вопрос, несколько сомневаясь в правильности ожидаемого ответа, уже сформированного мысленно государственным жителем, заранее уверенным во вздорности любых вопросов Лютикова, как обычно и было за все время перехода.
    - Отчего у тебя ботинки такого буржуазного цвета ? - выпалил Лютиков, нажиливая для убедительности побагровевшую нутряной жилой шею.
    - Это с Констанского мятежа, - бормотал Пухов, спускаясь в машинное отделение и не глядя на умалившегося вопросом мичмана, - голова твоя еловая, бывший ты человичишко. Мы Царицын голыми руками брали, а ты про ботинки. Эх, - вздохнул Пухов, усаживаясь плотно задом возле выпуклого бока машины, - скушные людишки подобрались.
    Он снова вспомнил Зворычного и пожалел, что не расстрелял того под Воронежем.