Эквилибрист

Игорь – жизнелюб. Но это не профессия. По профессии он журналист. В журналисты он попал по объявлению. Конкурс был будь здоров, одним нулем там дело не обошлось. Когда их всех собрали, им объяснили, что журналист – это живая, кровоточащая совесть народа, ну и так далее. А потом был задан всего один вопрос. Но в двух плоскостях.
Плоскость первая.
– Что должен знать журналист?
– Всё, – ответил Игорь. И оказалось, что попал в масть.
– Так. Хорошо. Но есть такие знания, которые могут помешать журналисту в работе. Поэтому – плоскость вторая. Чего не должен знать журналист?
– Десяти заповедей, – без запинки ответил Игорь.
Больше вопросов не было. Игорь стал журналистом.
Журналист он посредственный, но он об этом не знает. Ему об этом не говорят. Во-первых, потому что он все равно не поверит, во-вторых, потому что он – «хороший парень». Игорь – человек чрезвычайно компанейский, но уж очень говорлив, после третьего фужера у него возникает убеждение, что Господь наделил даром речи из всего человечества его одного.
Во всякой компании он будет соблазнять всех женщин сразу, именно поэтому безрезультатно. Но даже если он выберет для обольщения одну, он обрушит на нее такой словесный шквал, что она предпочтет остановить на скаку коня или же убежать от него в горящую избу.
Мы с Игорем не виделись уже давно, и вот на днях случайно встретились в дешевом пивбаре. Он влетел в бар, с ходу за стойкой опрокинул две кружки, а с третьей прошел за стол и сел на скамейку аккурат напротив меня. Никаких, конечно, «здравствуй».
Фразы, тексты, готовые сюжеты он фабрикует с ходу, без подготовки и играет всем этим столь же свободно и естественно, как жонглер шарами,
– В отличие от всех вас, – имелось в виду, видимо, все человечество, – я женат по второму разу. И я дорожу семьей. Поэтому я и вынужден всякий вечер разбавлять алкоголем.
Мне эта мысль показалась несколько парадоксальной. Но это мне.
– А вот представь: день я приду трезвый, другой... Она же (речь, естественно, шла о
жене) начнет привыкать. А потом я приду поддатый. И что? Ор? Скандал? А зачем все это
в здоровой семье?
Я не успел прокомментировать этот вопросительный поток, а Игоря уже несла другая река.
– Старик, я тут одним козлам из депутатов делаю рекламу. Но надо, чтоб была как не реклама.
– Не понял, – притворяюсь я.
– Ну вот, например, – ты. А надо написать, что не ты.
– Теперь понял. Алиби.
– Да нет, не алиби. Тут налоговая наехала на избранников. Один куда-то зятя пристроил, другой какую-то губернию на мать записал. Вот и надо помочь ребятам. Ну, например, – зять. А надо написать, что не зять. Или – мать.
– А написать, что отец? – почти уже понял я.
– Да нет. Ты загоняешь в клевету. А народу нужна истина.
– А разве истина не в вине? – чистосердечно спрашиваю я.
– Это уже в конечной инстанции. Ты пойми, запомни и расскажи всем знакомым: если враг не сдается, так и Бог с ним.
– А то, – соглашаюсь я, – ему же дороже.
Игорь недавно перешел на телевидение и с тех пор мир для него стал еще безграничней, в том смысле, что границы между фактом и вымыслом исчезли и окончательно, и бесповоротно.
– Игорь, а разве факты – не упрямая вещь? – интересуюсь я.
– Ты еще скажи, что человек нам дороже любого джипа. Пойми, старик, наша служба – и опасна, и трудна. Вот представь: на краю пропасти развели костер, а вдоль этой пропасти натянули проволоку и хорошо намылили. И вот идешь по такой проволоке. Налево соскользнешь – в костер попадешь, направо соскользнешь – костей не соберешь. Иногда делаешь невозможные вещи. Я тут одного шакала таким ангелом разрисовал, приезжают от него: разложили всяких медалей – на целый диван. Выбирай. Нет, говорю, господа шулера, медали приберегите, а мне – одну маленькую бумажку, да с разборчивой подписью вашего, чек называется. А до Швейцарии я сам доберусь. Автостопом.
– Игорь, а как насчет греха?
– Плохо, старик, тебя учили диалектике. Грех – это когда доброго человека разделываешь под заказ. А с этих псов сорвать денежку – казна не оскудеет.
– А то, – неожиданно для себя и, кажется, совсем не в масть вновь соглашаюсь я, – им же дороже.
– Чего это ты, мой хороший, заладил: дороже, да дороже. Не всё же конвертируется в бабки.
Я был сражен такой восхитительной непоследовательностью.
– Это точно, – согласился я. И добавил: – особенно в рекламе.
Так мы мирно беседовали, а потом Игорь как-то вдруг вскочил и направился к выходу.
– Старина, мне некогда их ждать. Ты тут заплати.
По-видимому, у меня что-то дрогнуло то ли в душе, то ли в лице, и Игорь внезапно повернул расклад.
– Да, ты ведь не по рекламе. По критике, да по сатире. У вас ставки-то – по результату. Больше, чем жизнь, да меньше, чем аванс. Всякую работу с людьми, старина, следует начинать с кассы. Ну, когда-нибудь поймешь.
Он бросил на стол какие-то деньги и исчез. Пересчитав это дело, я заказал еще две кружки и порцию снетка. И предался воспоминаниям. И вот, сколько я смог вспомнить под две кружки, столько и расскажу.
Поначалу ведь всегда все хорошо. Вот и у Игоря. Поначалу все было хорошо. Жизнь катилась колесом, и из-под этого колеса разлетались брызги радости. Были, конечно, и огорчения, но огорчения забывались через полчаса. Так продолжалось до тех пор, пока не закончилась школа.
А потом был институт, где мы с Игорем и познакомились.
Неприятности начались на ровном месте. Ровнее уже не бывает. Не было ни бури-урагана, ни наводнения-землетрясения, ни даже налета вражеской авиации. Был экзамен по марксистской философии. Хороший, удобный предмет. Там нет задачек, нет мнений-сомнений-разночтений. На любой вопрос жизни и смерти есть один четкий беззаветно правильный ответ, обжалованию он не подлежит ни в каком суде никакой инстанции. Сдать такой предмет – дело техники. Только не нужно импровизировать. Но Игорь шел по жизни по своей проволоке.
Вообще-то из всех философов мира наиболее симпатичен ему был гоголевский бурсак Хома Брут. А вот Карла Маркса Игорь жалел. Однажды, получив от преподавателя добрый совет заглянуть в знаменитую книгу про деньги, он зашел в магазин «Нумизмат». Продавщица сказала, что такого товара у них нет, и посоветовала обратиться либо в банк, либо в библиотеку. Зная, что в банке больше обожают брать, чем давать, Игорь сразу по-шел в библиотеку. До того момента он чистосердечно полагал, что великая книга К.Маркса – это брошюра страниц на 16 вместе с иллюстрациями банкнот Европы и Америки и, возможно, монет царской чеканки. Каково же было его изумление. Но, человек не робкого десятка, вида он не подал. Взял фолиант и прошел в читальный зал. Раскрыл. Прочитал первый абзац. И заснул. Сон был глубоким и продолжительным. А потом ситуация повторилась еще пару раз. Повторяемость результата в науке означает успех опыта. Вот тут Игорь и пожалел великого мудреца. Ведь подай он (Маркс) соответствующую заявку в Минздрав, сколько страдающих бессонницей людей не травилось бы всевозможной химией, и посещали бы граждане вместо аптек библиотеки. А сам автор с этого патента, не говоря уже о Нобеле, жил бы с многолюдной своей семьей безбедно и достойно, а не занимал бы вечно без отдачи у товарища по борьбе.
Все эти соображения Игорь изложил в подробной петиции в Минздрав. Минздрав не отреагировал. А вот в КГБ заинтересовались.
Возвращаясь к экзамену. Игоря подвела самонадеянность. Пока его товарищи, готовясь к ответу, честно манипулировали со всевозможными вспомогательными материалами и приспособлениями, Игорь пошел отвечать без подготовки.
– Может быть, вы сначала прочитаете билет? – предложил преподаватель.
– А зачем? – удивленно спросил Игорь.
– Вольному воля, – резонно согласился преподаватель.
В первом вопросе было что-то про природу и общество. Положив перед собой журнал «Плейбой» и как бы ненароком подвинув его поближе к преподавателю, Игорь заговорил. Вернее было бы сказать «запел». Вдохновенно, подкрепляя свой гнев жестикуляцией, он вещал о том, как нелепа, безобразна, как бессмысленна природа до тех благословенных пор, пока человек не обрушит на нее всю мощь своего разума, да так, чтобы клочки пошли по закоулочкам.
Когда студент молчит – это знак беды, а раз говорит, значит, что-то знает. С большим интересом преподаватель листал «Плейбой».
– А не могли бы вы привести какой-нибудь пример?
– Хоть два, – парировал Игорь. – Взять воду. В одних океанах – хоть яйца вари. Вкрутую. А в других – лед чуть не по пять километров в толщину. Этого мы так не оставим. Или – реки. Течь они кое-как еще текут. Но, во-первых, не по прямой, а во-вторых, нередко просто не туда. Да что говорить, вот у нас, на отцовской даче...
– Не будем трогать отцов, – тормознул экзаменатор, у которого закончился «Плейбой». – Второй вопрос.
И тут Игорь замолчал. Он смотрел на преподавателя с улыбкой превосходства.
– Тут у вас тавтология. Одно слово два раза подряд. У вас написано: закон отрицания отрицания.
– Это не у нас, – сочувственно вздохнул преподаватель, протягивая Игорю пустую зачетку и журнал. – Это у Гегеля. Да у Карла Маркса.
– Как вам «Плейбой»? – растерянно пробормотал Игорь.
– Неплохо, – оценил преподаватель, – но для учебного пособия слабовато. Названные мной авторы будут посильнее.
– Чем «Фауст» Гете? – из Игоря выходили остатки остроумия.
– Вопрос дискуссионный, – поставил точку преподаватель.
И пошло-поехало. Беда ведь всегда вваливается толпой. Сессию Игорь завалил. Это сейчас главные национальные вопросы: «почем?» да «какой курс?», а тогда вопрос был один: «что делать?». Что было делать Игорю? Выход один: академический отпуск.
Академку предоставляли по здоровью. Этим делом заведовал доктор Гудман. Доктор, невзирая на фамилию, выглядел коренастым русским крепышом. Но роста он был маленького. И когда он шел в свою поликлинику, размахивая в такт шагам массивным кожаным портфелем, этот портфель с каждым шагом шваркал по асфальту, что вызывало улыбки публики. Игорь продумал процесс до мелочей. В день похода к Гудману он закупил 20 порций мороженого и поехал на канал. Зайдя в воду по шейку, он не спеша, минут за 40, съел эти 20 порций и заявился к доктору.
Процедура должна вообще-то начинаться с замера температуры. Но Гудман этот момент всегда пропускал и температуру записывал со слов пациента. Он знал, что если студент пришел за справкой, у него на градуснике всегда будет 40, даже если ему поставить под мышку муляж без ртути. Как-то они это умели.
– Ну? На что жалуетесь?
Игорь ждал градусника и потому растерялся.
– На безденежье, доктор.
– Догадываюсь, что не на бессонницу. Еще на что?
– В основном на несправедливый расклад по жизни.
– Это, дружок, не ко мне. С этим лучше на Лубянку. Там люди душевные. Глядишь, и помогут.
Игорь взял себя в руки.
– А если на горло?
Гудман заглянул клиенту в горло и ужаснулся. Горло было красней, чем знамя восставшего пролетариата.
– Ну что, батенька? Давайте мерить давление, да пульс.
– Доктор, простите. Мне бы минутки на три в туалет.
В туалете у Игоря была приготовлена двухпудовка. Он выжал ее 20 раз правой и перебросил в левую. Левой 20 раз не получилось, и он вернул ее в правую. Немного так поиграв, Игорь вернулся в кабинет.
Проведя замеры, Гудман задумался. С такими параметрами люди вообще-то не живут. Но не отправлять же живого парня в морг, могут не принять. Нужно было решение в стиле царя Соломона.
– Завтра, любезный, принесете на анализ мочу.
Выйдя от доктора, Игорь прошел в туалет за гирей. Гири не было. Жаль. Игорь огляделся. Кругом были больные. Им не то что двухпудовку, им градусник-то до подмышки без медсестры не донести, а вот поди ж ты...
Институт занимал довольно большую территорию. И для внутренних разъездов по всяким хозяйственным нуждам использовалась лошадь с телегой. Если точнее – конь. Конь был еще молодой и бодрый, но настроение у него всегда было поганенькое. Еще недавно он выступал на бегах. Какая это была жизнь! Какие они с хозяином делали бабки! Хозяин, правда, все брал себе. А потом в каких-то интригах кто-то их обошел. Да на целый корпус. И хозяину, по справедливости-то, надо было бы ехать на Колыму. Он, конечно, откупился. Когда набедокурит маршал, в отсидку идет денщик. И это правильно. Что было бы, если бы было наоборот. Вот судьи и порешили. Отправили в ссылку коня. Он даже не понял на сколько. Хозяин ни разу не навестил. Прислал, правда, попону. Говорят, китайская. Не мог уж американскую. А вот что обидно. Те же молодые люди, что еще недавно на бегах разбивали ладони в аплодисментах, когда выигрывали, или свистели и бросались бутылками, когда проигрывали, сейчас проходят мимо, не то что не здороваясь, а даже вообще не замечая. Иногда, правда, угостят пивком. Нет. Не та молодежь. Им бы только, забившись в лужайки, да в лодки, прополаскивать водкою глотки...
Игорь нашел коня у столовой. К оглобле была привязана пустая пивная кружка. Игорь последовательно, одну за другой, перелил в кружку три бутылки пива. Конь пил всякий раз залпом, как алкоголик. Две пустые бутылки Игорь поставил около урны, а с третьей еще долго, часа полтора ходил за лошадкой. Наконец конь помочился. И Игорь помчался к Гудману.
На следующий день знаки препинания были расставлены. Диагноз: шизофрения на основе чрезмерно развитых половых инстинктов. Резюме: нуждается в академическом отпуске.
После отпуска Игорь вернулся другим человеком. Теперь уже никто не мог бы провести его на мякине. Институт он закончил достойно и был оставлен на кафедре. Там он преподавал что-то вроде теории полета. Рассказывал студентам, как и почему летают самолеты. Рассказывал с таким самозабвением, с такой яростью, что многие ему верили. Хотя сам он во все эти турбулентные и ламинарные завихрения не верил ни на ломаный грош. Ну ладно еще какие-нибудь спортивные самолетики из пергамента, но чтобы стотонная махина опиралась о воздух, да еще при этом перемещалась в пространстве – это был такой перехлест... Однако студенты верили, и в благодарность за это он никогда не обижал их на экзаменах, чем, по-видимому, и объяснялась его едва не звездная популярность (теперь говорят – «рейтинг») в студенческих массах.
На кафедре, однако, помимо учебной полагалась еще научная, методическая и разная текущая работа. А вот этого Игорь не любил и потому появлялся на кафедре нечасто, то есть вообще не появлялся, за исключением самых уж стратегических моментов, например, получки. Это, конечно, должно было иметь свои последствия. И последствия не за-медлили сказаться.
На кафедре велась еще и инженерная работа, и коллектив поэтому был очень даже многолюдным: человек сто пятьдесят. Помещений, как водится, не хватало, и в будние дни кафедра кишела как хороший муравейник, но... Но все знали-ведали, что по четвергам шеф на работе не бывает, по четвергам он занимался в республиканской библиотеке. А посему по четвергам на работу заявлялись далеко не все, в том смысле, что не заявлялся никто.
И вот как-то однажды, в студеную зимнюю московскую пору, в один из четвергов, шеф, забыв накануне какие-то ключи, забежал на кафедру. Человек задумчивый, поначалу он ничего не заметил. Прошел в свой кабинет, взял эти ключи и пошел обратно. И тут им овладело беспокойство, он почувствовал, что что-то не то. Как вот идешь по лесу, наслаждаешься тишиной, слушаешь птиц, и вдруг в этот лес с воем сирен врывается танковый корпус. Это было то же самое, только, конечно, совсем наоборот. По московским перепонкам, привыкшим к грохоту этого безумного города, вероломно ударила тишина, какая бывает не в каждом даже склепе.
От такой вопиющей реальности вполне можно было лишиться рассудка, но тут послышались спокойные размеренные шаги. Это шел по кафедре Игорь Ильич. Так получилось, что в этот день он возжелал немного расслабиться по части выпивки, и сделать это было решительно не с кем. Вот он и зашел в институт, полагая, по-видимому не без резона, что уж из ста-то пятидесяти человек двое-трое должны его правильно понять. В конце концов, мы же русские люди.
Шеф ловил ртом воздух, пытаясь что-то произнести, но из шести российских падежей штук пять как-то вдруг позабылись. Как тренированный мент револьвер из кобуры, Игорь молниеносно извлек из кармана портмоне, а из портмоне нитроглицерин и протянул шефу. Шеф благодарно кивнул.
– Кто? Как? Куда? – шеф пытался что-то сформулировать.
Игорь подсказал:
– Зачем? Почему? А главное – с какого? Олег Палыч, чем могу способствовать?
– Игорь Ильич, где народ?
– Каждому свое, Олег Палыч. Иных уж нет, а те в Сибири. Какой же из народов так вас разволновал? Их ведь в нашей стране как нерезаных собак, хоть огород пруди.
– Где наш народ, Игорь Ильич? Где сотрудники?
Игорь пожал плечами:
– Не знаю, Олег Палыч. Полагаю, что вышли.
– Как? Что? Все вышли?
– Не знаю, Олег Палыч. Положа руку на сердце, я не считал.
– Игорь Ильич, чтобы считать, надо чтобы было что считать.
– Логидзе, – сраженный неуязвимостью шефской логики, Игорь почему-то начал переходить на грузинский.
– Коллега, вы понимаете: на работе никого нет.
Можно бы, конечно, поведать барину про коней, которые дохнут от работы, про знаменитого Алитета, но это был не тот случай.
– Как же нет, Олег Палыч? А мы с вами?
– Игорь Ильич, ценю ваше остроумие и прошу оповестить всех, что завтра заседание кафедры.
– Олег Палыч, да как же я оповещу, если никого нет?
– А мы с вами? – сострил шеф, начиная вроде бы оттаивать. Но тут же посерьезнел:
– Что же делать? Может – телефонограммы?
– Ну что вы, это съест весь бюджет института. Может, объявить по «Голосу Америки»?
– А вы думаете, эту парашу кто-нибудь слушает?
– Да только ее, Олег Палыч, и слушают.
Игорь, как оказалось, зрил в корень. Назавтра были все. Кроме, конечно, Игоря.
Дискуссий не было. Говорил один шеф. Это был не человек, а бочка с горящим напалмом. А потом было резюме из двух пунктов. По первому пункту весь коллектив лишался квартальной премии. Народ, естественно, приуныл. Второй пункт несколько взбодрил. По второму пункту Игорю Ильичу как человеку чести и образцу дисциплины предлагалось получить премию в десятикратном размере и сдать фотографию для размещения на Доске Почета ко всеобщему обозрению. В конце концов, надо же знать своих героев. Кафедра взорвалась бурными аплодисментами и долго не смолкающим хохотом.
С этой премии Игорь, будучи человеком склонным к справедливости, выставил на кафедру ящик небалованного коньяка. Остальные пролетели бездарно. Подцепив какую-то манекенщицу, Игорь махнул с ней в Сочи. Обратно вернулся быстро и без манекенщицы. Говорят, обратно ехал зайцем.
А с фотографией вышло так. На Доску Игорю больно уж не хотелось, он понимал, что там размещаются по большей части холуи и прихлебатели, и потому он с этим делом решил не торопиться. Начальство, однако, разобралось и без него. В 16 лет Игорь сфотографировался на паспорт. Фотографий было 6 штук 3х4. Две он сдал в милицию на документы. Там сказали, что выглядит он на фото лет на 10–12, однако бюрократничать не стали. Еще две он сдал при поступлении в институт, а две последние в тот же институт, тоже при поступлении, но уже на работу. Вот эту фотографию кадровики и увеличили. Но пока тянулась вся эта волынка, мест на Доске Почета уже не было. А напротив Доски в том же коридоре размещалась другая Доска: «Они сражались за Родину». Там, в силу почтенного возраста ветеранов, места всегда были. Туда Игоря и водрузили, после чего коллеги прилепили ему прозвище «Сын полка».
Отныне на каждом торжественном собрании Игоря приглашали занять место в президиуме, но поскольку на эти собрания он перманентно не ходил, один стул в президиуме также перманентно пустовал, пока какой-то догадливый слесарь не распорядился с этим стулом по пролетарской справедливости.
Вскоре, однако, все это Игорю надоело. Жизнь одна, решил он, и если вот так и сидеть в институте, ничего уже в этой жизни больше не произойдет.
И пошел он в журналисты. Для начала пришлось сфотографироваться: 6 оттисков 3х4. Два оттиска ушли сразу, еще два при переходе на телевидение. А еще два в резерве. Жизнь-то ведь продолжается...