Ненависть к Фаусту - фрагмент 1

НЕНАВИСТЬ К ФАУСТУ


                К развитию
                бердяевской темы
                о воле к бездарности
                и воле к гениальности



Наша эпоха страдает  в о л е й  к  б е з д а р н о с т и, волевым отвращением от гениальности и даровитости. Эпохи бывают бездарны, бедны гениями по собственной вине, это грех людской, а не слепая случайность...
Речь идет о качестве жизни, о направлении нуменальной воли, а не о количестве даровитости, не о великих только людях. Был Бл. Августин, но ведь возможно то же нуменальное направление, что и у Бл. Августина, то же качество жизни и без его гениальности. Лучше быть третьестепенным Августином, рядовым творцом духа «что», чем первостепенным провозвестником духа «о чем».
Э т о  н е  п р а в о, не  п р и в и л е г и я, а обязанность. Человек обязан быть дерзновенным, дерзновением воли он стяжает благодатные дары Духа. Когда он будет не один, когда Дух будет жить в нем, тогда отпадет человечески самолюбивый и суетный во¬прос о размерах дарований.
Человек имеет не право, а обязанность быть глашатаем высшей полноты истины, т. е. говорить он прежде всего должен что-то, а не только о чем-то. Дерзновение же дается лишь верой.
                Н. А. Бердяев
                («Философия свободы», Москва, 1911)


*    *    *

Знает ли великий человек, какой мучительной боли порой касается его перо? Понимает ли страшные глубины провиденья и еще более страшные провалы предвидений, когда слагает свои вещие слова? Или он просто пишет и просто умирает, чтоб потом, в неизвестном будущем, откликнулись его слова холодным потом ужаснувшегося, наткнувшегося на них и обнаружившего, что ничего не изменилось в мире ...лишь усугубилось?
Вегетируя внутри критической эпохи, так легко заметить, чего нет: нет свободы духа ...нет вдохновения ...нет крыльев для летания, а только одни подкрылки для взметания пыли, — да, многое отсутствующее нетрудно заметить, вегетируя внутри критической эпохи. Но почти невозможно заметить то, что сделало эпоху критической. Трудней всего осознать то, в чем сам плаваешь. Чтобы осознать, что это за омут, «...где с вами я купаюсь, милые друзья», надобно уже утопать в нем.
Мы все плаваем и утопаем в одном и том же — в пресных водах воли к бездарности. Воля к бездарности есть одна из тяжких и в то же время самых провокационно «мирных» форм безбожия. Как беда, как несчастье целой эпохи, она открывается лишь немногим задыхающимся, ее осознают лишь утопающие. Часто, к сожалению, лишь незадолго до того, как захлебнуться.
Воля к бездарности — старая мировая хворь. Она всегда жила, как грибковая порча, в духовном организме человечества. На ее знамени всегда было написано одно и то же: БЫТЬ ТАКИМ, КАК ВСЕ! Не выделяться, не отличаться, не высказывать своего, а повторять общеустоявшееся, не покидать тропу общественного мнения, не противопоставлять общестатистической убедительности свою личную, интимную «неубедительность», — одним словом, сделать все, чтобы не вышла на свет твоя внутренняя правда, чтобы сама жизнь твоя в духовном смысле не стала твоей. Заряженное волей к бездарности большинство всегда порицало и тайно ненавидело тех, кто защищал, отстаивал или даже просто имел свою выраженную внутреннюю правду. Однако, вероятно, ни одно время в столь подавляющей степени, как наше, не было захлестнуто, опрокинуто, пожрано волей к бездарности. Ее триумф подготовлялся в рационализме и последовавшем за ним позитивизме Нового времени, этой дневной эпохи, как ее именует Бердяев ...эпохи, когда простейшее дважды два = четыре превратилось из арифметической очевидности в целожизненную самоочевидность, а то, что не смогло дать такой результат, было просто вычеркнуто из жизни как ненужное, не соответствующее «действительности». Наше время, время больших количеств, стало временем культа воли к бездарности, которая теперь не просто исповедуется, а насаждается большими количествами теми средствами коммуникации, которые эти большие количества изобрели для себя. Сегодня массовый человек не только не нуждается в поиске своей внутренней правды, сегодня он может получить целиком «жизнь» по телевизору, со всеми рецептами, советами и рекомендациями, идеями и «идеалами». В жизни массового человека современности уже почти не осталось ничего внутреннего, интимного, все сделалось в ней наружным и общественным. Событие личности исчезло из жизни, жизнь перестала нуждаться в личности как событии, как духовной новизне. Да это и не могло быть иначе, ибо в духовном нуждается лишь духовное: в духовном событии личностной новизны могло нуждаться только духовное начало чело¬веческой жизни, а оно заключено в вере в Господа, оно развито и углублено настолько, насколько получают развитие и углубляются отношения человека с Богом. Напряжение духовного начала жизни есть напряженность богочеловеческих связей. Наше же время есть время, возможно, предельной отвернутости человека от Бога, предельной духовной удаленности от божественного первоисточника жизни, предельного отрицания богочеловеческих связей.
Наше время и не могло быть никаким иным, кроме как эпохой воли к бездарности, ибо первая и последняя «истина» воли к бездарности — ее альфа и омега — безбожие. Отказавшийся от веры в Бога не может не подпасть рабству у воли к бездарности, которая есть удушение своей внутренней правды, своей духовной жажды, которая есть неверие в себя. В себя же не верит тот, кто не верит в единственность и бессмертие души, вложенной в него Творцом. Если ты не сотворен высшей духовной силой, если ты не есть уникальная духовная сущность, предназначенная вечности, то тогда ты есть горсть тлена, обречен¬ная времени, тогда нет в тебе никакой абсолютной внутренней правды, а есть лишь внешний, случайно соткавшийся «смысл», который может быть разоткан и переткан, который может быть отменен, который даже неизбежно будет отменен в момент рассыпания тебя, как горсти тлена. В тебе нет ничего сущностного, ничего, что стоило бы хранить, возделывать и отстаивать для вечности, в тебе нет никакого смысла без страшных кавычек времени ...тебя просто нет.
Воля к бездарности есть статика духа, мертвая точка недействия в человеке божественных энергий, неразличение человеком в себе искр божественного света, неверие в себя, нечувствие на себе ни капли Божьей благодати. Воля к бездарности есть отрицание самого божественного света, уничижение в себе досто¬инства богосотворенности, отрицание своего первородства, своей уникальности и неповторимости, как божьего творения, которое не может быть мультиплицировано, которое сотворено один раз, сотворено единственным, которое по определению несет в себе неповторимую частицу вселенскости Божества. В конечном счете, воля к бездарности есть нежелание быть человеком, неволение признать себя сыном Божьим и Божьим должником. Она смертоносна для того, кого поразила. Она страшно агрессивна в отношении всех, кто идет путем веры и отстаивания своей внутренней правды. Воля к бездарности полна внутренних и внешних ядов, убивающих душу, в которой она угнездилась, и отравляющих атмосферу вокруг тех, кто не пожелал идти под ее ярмом, кто не смог заглушить в себе внутренних велений. Воля к бездарности развивается в человеке, она есть болезнетворная бактерия, живущая в богоотпадшем человечестве и наследуемая человечностью по роковой логике грехопадения. Верна интуиция Отто Вайнигера о заложенном в человеке начале гениальности, но его интуиция есть интуиция Божьего Замысла о человеке. В греховном же мире и грешном человеке восходит, увы, слишком часто и семя лукавого, семя врага человеческого, посягателя на Божий Замысел, — семя воли к бездарности.


* * *


Первым ростком неуверенности, первым сомнением в себе, первым самонедоверием пробивается будущая воля к бездарности. Этот хилый и часто малозаметный росток знаменует первое столкновение качества оригинальной совести человека, его внутренней правды с обезличивающим и усредняющим давлением количества, именуемого коллективом. Поначалу воля к бездарности и не воля даже, а лишь мучительная рефлексия о смысле, а в первую очередь о своем праве на обладание смыслом, о самой способности быть носителем смысла, постигаталем и выразителем его. Есть в человечестве роковое свойство, подрывающее в человеке веру в свою способность постигать смысл, доверие внутреннему своему голосу. Это свойство людей собираться в вечно бредящие, вечно беснующиеся и вечно давящие коллективы. Коллективы представляют собой отнюдь не единства, а лишь суммированную чужеродность. Они собираются, чтобы общей силой успешно преодолевать косное давление материи мира сего, но Истина и смысл не открываются сдавленной чужеродности. Внутренняя правда конкретной личности страдает и за-крывается в чаду бредящих коллективов. И наоборот, в экзистенции независимой личности, в духовном опыте самостоятельного пути всякий человек получает знаки и символы Истины, всякому человеку даруются интуиции смысла Божьего Творения. Они могут являться в бесконечно разных и всегда неповторимо личных образах, ибо само образотворчество божественное неисчерпаемо, но это всегда отчетливые интуиции бессмертия, вечности, совершенства, творимого на вечность высшей, непости¬жимой и доброй силой. Нет и не может быть первичной духовной интуиции о том, что красоту и совершенство порождает злая сила. Эта мысль выношена в извращающих себя и человека кол¬лективах. Независимо же и первично-духовно человек постигает красоту и совершенство как создание силы доброй. Нет и не может быть первичной духовной интуиции о полной смерти, об окончательном исчезновении, о безостаточном уходе в ничто. Это «знание» основано на грубом и давящем материальном опыте коллективов, экстериоризованных человеческих количеств. Независимо же, в духовной изначальности личности живет интуиция о бессмертии. Не о -как-, -где- и -когда- человеческого бессмертия, а о самом бессмертии, о невозможности исчезнуть окончательно, безостаточно, о ненужности человека и вселенной, если ничто в человеке и во вселенной не навсегда.
Смысл дан человеку изначально и проступает в его первичных интуициях, которые могут явиться и являются ему на его духовных путях. Внутренняя правда личности — это духовный путь, духовная жизнь личности. Прорастание же семени воли к бездарности есть исступание из себя как духа и врастание в материю мира. Это путь потери духовной памяти, путь забвения смысла под осыпью бессмыслиц,— это путь утери смысла и права на смысл. Это отказ от своей внутренней правды во имя давящей «убедительности» внешнего мира. Потому и говорит просветленный верой: «...ни один не уйдет без права на Истину!», — что момент ухода, смертный одр, есть момент неизбежного исхода из материи мира, возвращение в дух, в себя, то есть возвращение памяти своих первичных духовных интуиций, — интуиций бессмертия и совершенства как торжества добра, — момент финального осмысления как обретения Истины, постижение смысла, который был забыт, утерян, а теперь вновь найден.
Как момент духовного созревания, как возрастная болезнь, воля к бездарности дает обострение в жизни почти каждого чело¬века, так или иначе поражая приступами неуверенности в себе, сомнениями, порой тоскливыми порывами быть как все ...стать как все, чтобы иметь нечто соблазнительно надежное, что имеют все и чего еще не имеешь ты. Лишь редкие личности, обладающие поистине слитком воли к гениальности, проходят без обострений эти опасные времена. Большинству же приходится, как минимум, переболеть этой духовной ветрянкой. Слишком уж громоздки и подавляюще тяжки окаменения условной лжи и зла, накопленные миром взрослых, чтобы не потрясти и не подтолкнуть к соблазну нежное детское сознание. И ужасно, что большему числу людей так и не удается преодолеть последствия этой инфекции. Особенно тяжки и губительны в этом смысле последствия авторитарных воспитаний.
Всякая воля к бездарности начинается с неверия в то, что ты можешь или знаешь нечто, открытое только тебе, возможное только для тебя. Неверие в себя как некое оригинальное содержание, как неповторимую ценность развивает в человеке рабье стремление сравнять себя с общей поверхностью, то есть с поверхностью, которой придерживаются и другие, так же думающие о себе. Не верить голосу изнутри, не выпускать и не замечать внутренней правды, не брать на себя никаких духовных или нравственных прав, «не быть» ни в каком смысле внутренней самостоятельности, не сказывать себя ничем отличаю¬щимся, ничем самостоятельным, ничем, взятым на себя из себя. И это означает — вытравить, выжечь свое внутреннее бытие, ибо внутреннее бытие есть всегда самостоятельное, всегда по голосу изнутри, всегда во исполнение внутренней правды, никогда не в удушение ее. Внутреннее бытие — это воление к собиранию личности, это сознание своих духовных даров, полученных свыше, это чувство одбренности духовным знанием, которое есть вера. Вытравление же из себя внутреннего бытия — это воля к бездарности.
Молодого человека, только вступающего в жизнь, воля к бездарности встречает в пышных одеждах рассудочного снобства, по «законодательству» которого недозволено и даже стыдно повторять уже раз кем-то сказанное. То есть здесь как бы навеки постановляется, что содержание, где-то и кем-то высказанное, не может, «не имеет права» независимо и вольно возрасти и развиться в тебе. Это означает, что за судьбой твоего духовного развития следит некое взыскательное общественное око. Так сказать, око «недопущения реприз». Если в тебе что-то созрело и просит выхода, убедись сначала, что оно никем до тебя не было пережито и выражено, иначе высказанное, выраженное тобой может быть признано не твоим, может быть отчуждено от тебя безжалостным оком «недопущения реприз». В этом кошмарном законодательстве не только отрицается твоя духовная свобода, но и вообще отрицается ценность всякого содержания, отрицаются вечные ценности с их непреходящим духовным актуализмом, отрицается уникальность богосотворенной личности, которая в свободном духовном развитии никогда не может повторить, просто и механически репродуцировать чье-то духовное содержание, ибо развитие потому и называется духовным, что оно глубинно, происходит в тайных недрах личности, где все предельно искренно и неподражательно, где все до предела своё. Воля к бездарности отрицает прежде всего само качество духовного развития, как уникального, неповторимого, присущего лишь этой конкретной личности, лишь в ней возможного. Ее не интересует духовная глубина, где человечность все и всегда произносит впервые. Ее заботит лишь статисти¬ческая косметика событий — кто первый сказал «а». Воля к бездарности не знает духовных даров, не знает непреходящих ценностей, она все и всегда определяет по наружности. И внутреннюю правду личности она так же оценивает по наружным сходствам или несходствам, подозревая в плагиате все, чему аналогию ей удается проследить в прошлом. Не имея духовного зрения, не умея отличить выстраданное от просто повторенного, она часто обвиняет глубоко личное, как усвоенное «со вторых рук». Ужасает это уходящее в обратную бесконечность «второручие», ибо если я подозреваюсь в том, что мое внутреннее содержание, моя правда, не происходит из меня, не возросла из моих недр, то какая гарантия, что когда-то «запатентовавший» это содержание, высказыватель «№ 1» был действительно первым, а не еще одним плагиатором в бесконечной цели, уходящей за горизонт затылочного зрения. За этим рассудочным сноб-ством кроется безбожие, нелепое «патентование» человеческих содержаний, кем-то и когда-то высказанных, записанных. Здесь торжествует совершенное духовное невежество, незнание, непонимание того, что всякое человеческое содержание есть выраже¬ние частицы божественного первосодержания и что оно ценно прежде всего аутентичностью своего духовного происхождения, а не отличием от чего-то, что кем-то, где-то и когда-то высказывалось. Воля к бездарности вообще не понимает, что человеческие темы, проблемы и содержания вечны, неизменны, что они ценны не сменами, а глубиной личной внутренней правды, из них кричащей, что они важны именно потому, что выражают духовную направленность всех личостей на разрешение единого общечеловеческого и еще шире — богочеловеческого содержания. Непонимание всего этого приводит к укоренению воли к бездарности, которая больше всего на свете боится произнести свое слово из страха оказаться «неоригинальной». Воля к бездарности все предпочитает взять в кавычки цитат, оставшись на обочине стерильной самонепричастности. Она ставит человека в трагикомическое положение непомерного самовозвеличения и одновременно самоуничижения. С одной стороны, человеку приписывается духовно неоправданная автономия содержаний, которые он якобы способен извлекать не из божественной первоглубины, а из себя самого; с другой стороны, человек унижается до воли к бездарности, то есть до сознательного признания за кем-то другим исключительного права на духовное первородство содержаний, себе же оставляя лишь вспомогательную роль собирателя, знатока, в лучшем случае, толкователя чьих-то содержаний, истин, суждений. Есть ужасающая духовная низость в приписывании кому-то, где-то и когда-то исключительного права на истину и добровольном отъятии этого права у себя. Это и есть убиение своей внутренней правды. Так дух немеет под действием воли к бездарности, так она пролагает в душе свои червивые пути.