Экстрасенс и клиент

               
     Клиент – это я. Кто был экстрасенс, я не знаю. Потом, в этот же вечер, кое-что он мне поведал, а лучше сказать, приоткрыл, ибо им, экстрасенсам, в которых я ни капельки не верил, многие тайны открыты: так, по крайней мере, утверждают они
сами, да современное ТВ. Ну, тут уж, куда деваться.

     В тогдашнее время было не так. Конечно, кое-кто видел, кое-кто слышал, кое-кто и сам то ли причастен был, то ли с таковыми был знаком, и потому подобные байки были похожи на рыбацкий фольклор, а уж правдивее этого, как вы понимаете, ничего и не бывает! Телевидение, однако, в те баснословные времена занимало позицию принципиальную. Понятно, какую. Но люди находились такие, что верили официальной версии, а другие не верили, и именно, потому, что версия была официальной. Я не очень задумывался, кто из них прав, кто – нет, полагался на таблетки и микстуры, но к первым был гораздо ближе, хотя уже в народе ходили рассказы, и повсеместно ходили, о волшебнице Джуне, которая своими знаниями долго не давала умереть самому Брежневу. И поскольку он всё жил и жил, нельзя было не верить мифу о Джуне, а, стало быть, и всему остальному.

     Я тогда, как и позднее очень интересовался мифом, читал Лосева и других, и даже вымудрил собственную теорию о мировосприятии современного человека и многословно делился ею со своими студентами. Суть моей теории заключалась в следующем: сознание современного человека формируется из соединения, часто весьма поверхностного, трёх начал – мифологии (социальной и личной), религии и научного познания мира. Поскольку всё это происходит на уровне интуиции, а он, человек, ничего не знает и не понимает, ибо он не более, чем «образованец» (Солженицын), а потому верит всему или же не верит ничему, никому, в том числе и экстрасенсам. Я – худший образец Фомы неверного. Покажи мне свои окровавленные раны, вложу я в них свои персты…, я тоже бы не поверил, что Христос только что воскрес. И при этом я никогда не был воинствующим атеистом, а личность Христа мне была симпатичной, но скорее легендарной, чем исторической.

     В тот день мой московский друг пригласил меня к себе на вечер, где должны были быть интересные люди, поэты и художники, среди них переводчица, только что опубликовавшая свой перевод «Пер Гюнта». И в первый же день моего приезда в Москву, я купил эту книгу, и он (перевод) мне понравился. Интересно было бы посмотреть на автора. Не на Ибсена, конечно, а на его переводчицу. И всё же я колебался: идти, не идти. Дело в том, что на третий день пребывания в Москве, у меня расходился почечный колик; я страдал. Из медпункта наших курсов меня послали в районную поликлинику в сопровождении необходимого документа. Там велели пить определённую минеральную воду, а где её продают, не сказали, поскольку сами не знали, кажется, нигде.

     Подходило уже назначенное время, а я всё не колебался, ехать, не ехать. Лучше не ехать, ибо не успеваю, но потом плюнул и спустился в метро. Авось часовая езда растрясёт меня, и станет легче. Чуть ли не скуля, я встал на эскалатор.

     В прихожей я извинился перед другом за небольшое опоздание, объяснив и причину оного.
- Да ещё никого и нет, только Славик там сидит, он – экстрасенс, и тебе поможет.
- Не верю я в эту чушь!

     Не буду описывать Славика подробно, но он сразу понравился мне. А надо сказать, что первый взгляд для меня значит много. Бывало, что я сразу начинал ненавидеть незнакомого мне человека, скверный дар моей натуры, или наоборот, вдруг испытывал необъяснимую (как хорошо бы написать – неизъяснимую) симпатию, даже что-то вроде любви с первого взгляда. И, чудное дело, первый, впоследствии, выказывал такие черты своей личности, что от него шарахался не только я. Не была ли странность моего восприятия людей наследством двоюродной моей бабки, некогда признанной деревенской колдуньей? Как знать!

     Славик рассеянно листал альбом художника Х1Х века Ропса, и я намеренно завязал разговор о нём. Наши мнения сошлись, эротизм его казался вульгарным и скучным. И мы перешли к другой теме.

     Странно было перейти от Ропса к сказке, но этой странности мы не заметили и какое-то время толковали о книге Проппа. Славик не был филологом и его интересовали тонкости в этой работе. Я пояснил. Сказка вполне объяснимо привела нас к Гофману, а потом – к необъяснимым явлениям.

     Я стал расспрашивать об экстрасенсорике. Да, он экстрасенс, но сейчас он почти бросил это занятие. Как он «узнаёт» то, что ему необходимо, ведь всё в человеке скрыто, и скрыто надёжно. А он слышит музыку небесных сфер, как о том говорили ещё в седой античности, и как бы его сознание растворяется в этой музыке, и с ним происходит то, что описал Пушкин в «Пророке», ему становится понятны и …неба содроганье, и горний ангелов полёт и гад морских подводный ход…

     И боли человека, ради которого он проводит эту… операцию, или сеанс, или неизвестно что, он как бы вбирает в себя все страдания и боль клиента, и тому становится лучше, а у него от этого очень сильно и долго болит голова.
- И потому вы бросаете это занятие?
- Не только поэтому. Связался я несколько лет назад с одним обществом хороших людей…
Он назвал это общество, название которого ничего не говорило мне. Информированность в те легендарные времена была ещё та. Они ж, хорошие люди, стали попросту эксплуатировать и, нещадно, его дар, беря с людей большие деньги, а ему оставляя головную боль и ощущение полной опустошённости на долгие дни.
-Я бы мог вам помочь, но, я слышал ваш разговор с Юрой, всё будет бесполезно.

     Мы продолжили разговор, перейдя на безопасные темы, большей частью бытовые. Но это уже была просто разрядка и для него, и для меня. Для меня потому, что в этот час-полтора, пока мы беседовали наедине, моя боль утихла, если не совсем ушла, я и не заметил, как и когда.

     Вечер был интересным, и переводчица читала хорошие переводы, и мой друг, и его жена тоже. Я слушал, в голове моей вертелось «и музыка сфер музыкальных» из стихотворения, которое я написал в Ленинграде. Однако плохое стихотворение забывается быстро. А своих я никогда и не помнил. Но музыка всё же осталась.

     В метро нам со Славиком оказалось по пути до пересадочной станции, где мы простились. Я ещё был здоров и в том состоянии, которое иначе, чем эйфорией не назовёшь, когда же я поднялся на поверхность, боль снова скрутила меня.

     Славика я никогда больше не встречал.