Мой добрый дядюшка Кошмарский-29

Глава 18. О ТОЙ ВОЙНЕ


                Тот, кто с отвагою сумел дружить,
                Тот тыщу лет на свете будет жить.
                (Песня из правильного детского фильма о войне).


     Мы, как могли, успокоили честного кота Маркиза после перенесенного стресса и расположились отдохнуть. Правда, отдыхалось как-то некомфортно. Всех тревожила одна и та же мысль. А именно: почему хронически не сбываются задуманные хорошими людьми планы, что приводит к тяжелейшим последствиям.

- Прыжки и гримасы жизни, как говорит Василий Батыйский, - процитировала я.

- О, ты знакома с Батыйским? – удивилась Маринка.

- С Батыйскими, - уточнила я, - хорошая семья, чудесные ребята. С Анюткой мы лежали в одной палате, нас даже оперировали в один день. В больнице и перезнакомились, и подружились семьями.

- Кто есть пан Батыйский? - живо заинтересовались Кошмарские, - судя по отзывам, достойный пан.

- Более чем, - подтвердила Маринка, - он недавно переехал в Крым из города Морянска, где считался лучшим невропатологом. Там даже поговорка ходила, что Василий Иванович Батыйский такой врач, что мёртвых поднимает.

- Даже так?

- Не удивлюсь. Отличный врач. Лично мне так удачно вправил шейные позвонки, что до сих пор не болит. Кроме него никто не брался. Боятся доктора лечить шею. Тут при недостаточной квалификации много бед можно натворить. А он помог, не побоялся.

- Анютка смеялась, что её Вася – последняя инстанция перед патанатомом. Уж если он не поможет, то никто больше этого не сделает. Вот кто бы только сейчас им помог…

- А что случилось?

- То, что случается обычно. В санатории, где работали Батыйские, произошел привычный рейдерский захват. Прежнего главврача сместили, он вскоре и умер. А на его место пришел директор рынка откуда-то с Украины и выкинул на улицу весь старый коллектив, невзирая на доблести и заслуги. В том числе и наших друзей.

- Матка боска, какое зверство! – возмутилась Эльжбета, - как можно обижать таких лекарей! Это же богатство нации!

- Так они же не принадлежат к титульной нации, оселэдэць на плеши не носят. Да ещё и шибко умные, а это на нэзалэжной не прощают.

- Но они хоть пытались куда-нибудь устроиться?

- Конечно. После нескольких неудачных попыток устроились на работу в твой любимый санаторий, хай ему чорты прысняться, як говорят не на ночь будь упомянутые нэзаможники.

- И как?

- Анютка – терапевт, рабочая лошадка, на эту должность врачи нужны, а желающих немного. А Василий – невропатолог, да ещё с такой редкой специализацией – мануальный терапевт. Ему работу найти не просто. А взятку за поступление на работу не дал. Как посмел! Начальство возмутилось от всей своей чёрной души и начало травлю, которую с огромнейшим удовольствием исполняла твоя старая знакомая мадам Зауэрман. Она, как ты знаешь, люто ненавидит тех, кто умнее её. А поскольку умнее её практически весь мир, то весь мир она и ненавидит. Вот и попал наш доктор как кур в ощип. Поскольку семья только что переехала, свободных денег у них не было. А тут ещё Анютку дважды оперировали, это тоже не копейку стОит. А ещё у него в семье подоспела пара похорон, это вообще по безумным ценам. Короче, закончился срок трудового договора, и прекрасный доктор лишился места на удивление всего коллектива, привыкшего и успевшего полюбить умного и весёлого врача.

- И где же он теперь работает?

- Нигде. Подлое предательство твоего начальства было последней каплей. Он сломался. Теперь сидит дома, получает мизерную пенсию и тоскует. День и ночь смотрит дурацкие сериалы, снятые подонками с целью превратить нормальных людей в жалких идиотов. Анютка плакалась мне, что скоро с ума от них сойдёт, ей некуда уйти из однокомнатной квартиры. А умница и весельчак Вася постепенно превращается в угрюмое существо. А она ничего не может сделать и всё больше не хочет жить.

- Она тоже на пенсии?

 - На ещё меньшей, чем он. По инвалидности. Поэтому вынуждена работать в вашем серпентарии. С аппетитом исжираема мадам Зауэрманшей без сахара и соли, но пока не сдаётся. Намедни сказала главврачу Козлядзе, что даже одесские бандиты не убивают таких врачей, как её муж.

- А он что ответил?

- Это рыторыка, - ответил. Интересно, он хоть знает, что это такое? 

- Насколько я знаю нашего Козлядзе, вряд ли, - поставила диагноз Маринка, - бедный Василий. У нас такие загонные охоты на умников в порядке вещей. Теперь, небось, сидит, бедняга, и страдает по поводу «почемуяпошёлвмединститут»!

Саша согласно хмыкнул – вот- вот.

- Тяжело в деревне без нагана, - вздохнула я, - Одна надежда, что ребята сейчас занимаются тем же самым, что и мы.

- Пренепременно, - подтвердил дядюшка, - такие нормальные люди не могут не попасть в наши ряды.

- Что-то доблестное панство приуныло, - вмешалась во всеобщую печаль пани Кошмарская, - а не заглянуть ли нам ещё в нормальное будущее? Всё на душе легче станет.

- И то дело, - согласились мы.

- А куда именно?

- Хотелось бы увидеть, празднуют ли там День Победы, - предложила я, - так мои старики и не дожили до 60-летия, а впереди 70-летие, и ридна нэнька всё больше идёт на поводу у исконных врагов, извращая историю…


     Мы, те мы, из нормально складывающегося будущего, смотрели телевизор, и я, воспитанная без слёз, как и положено истинной сибирячке, плакала! Ничего себе событие! А на экране пел детский хор. Исполнял отлично, старательно первую нормальную песню о войне, написанную за последние четверть века. За двадцать с лишним лет,  отличившихся в основном неслыханным хаосом и дебилизмом.

Кино идёт. Воюет взвод.
Далёкий год на плёнке старой.
Нелёгкий путь – ещё чуть-чуть,
И догорят войны пожары.

И всё о той войне увидел я во сне.
Пришёл рассвет и миру улыбнулся, -
Что вьюга отмела, что верба расцвела,
И прадед мой с войны домой вернулся…

Песня была написана человеком настолько молодым, что, скорее всего не помнил живых участников войны, но уважал их. И пелась детьми, воспитанными во времена тяжелейшей вражеской пропаганды, но врагами не ставшими. И пелась она о моём отце, как, впрочем, и обо всём его поколении, которое почти полностью легло под топор войны. Почти полностью. И как мало их осталось, чтобы воспитать нормальное количество нормальных людей для того, чтобы страна жила нормально!


     А потом мы смотрели невиданный прежде парад и гордились. О существовании такой техники не подозревали ни мы, ни, дай бог, наш потенциальный противник. Думаю, он тоже впечатлился, но с другим знаком. А нас порадовали и новые универсальные танки, и словно сошедшие со страниц фантастических книг боевые самолёты, и новые воинские соединения из молодых и хорошо обученных бойцов. Вот только сильно не захотелось, чтобы появилась необходимость всю эту красоту пускать в дело. Пусть лучше существует для сдерживания вероятного противника и успокоения нервной системы всех, кто дружески к нам относится. Ну, и нам спокойно пожить наконец-то…

- Не дожили мои старики до нашего триумфа, не дожили, - как мантру повторяла я, - а ведь кто больше их заслужил!

- Кстати, в продолжение темы, - вспомнил Саша, - ведь наши с тобой отцы тоже не смогли реализовать свои возможности. Мой, например, ещё до войны окончил лётное училище, а повоевать по специальности так и не пришлось. В начале войны фрицы уничтожили на земле большинство наших самолётов, и профессиональные военные лётчики были направлены в пехоту и артиллерию. А когда военные начальники через год взялись за ум и собрали оставшихся в живых лётчиков, то подавляющее большинство из них по ранению летать уже не могли. Фатеру вообще танк проехал по грудной клетке, да и воевал он в Ленинграде и не шибко разъедался, чтобы остаться здоровым. А по твоему предку жизнь проехалась не лучше того танка. Они оба, конечно, доблестно воевали и честно прожили свои жизни, но могли и должны были сделать больше.

- Да, в папенькиной жизни это был один из самых тяжёлых узлов…

- А не настала ли пора попытаться развязать этот узел? – спросили Кошмарские.

- Думаю, что настала, - тяжело вздохнула я, - не знаю только, останусь ли я живой в результате такого эксперимента…

- Катажинка, ты ведь в курсе того, что тебе, если что, есть у кого остановиться в нашем мире. Так что действуй смело.

Да, милые родственники умеют душевно успокоить человека!


      На сей раз на экране снова появилась немалых размеров река. Не Волга, конечно, но никто не назовёт мой родной Иртыш «ричкою» на манер свидомитов. Правда, они и Миссисипи кличут «ричкою», но да бог с ними, убогими. Река катила свои воды среди красивейших и не испоганенных на тот момент берегов. Заросли травы чуть ли не в человеческий рост, песчаные пляжи, ленточные боры, в народе именуемые согрой. И вот в одной такой Согре на берегу великой реки недалеко от зарослей вековых дубов сидели с удочками два паренька. Один повыше ростом, белобрысый и вихрастый – Илюшка. Второй маленький, шустрый, чернявый как галчонок. Тут и гадать не надо – душевный папенькин друг и названый брат Гошка. Георгий Павлович Крючков, собственной персоной. Мальчонка разбитной и контактный, возрастом немного младше Илюшки.

     Жизнь в те времена была не больно-то сытой, поэтому мальцы принимали живое участие в добыче пропитания для семьи. Утром брали у матерей мешки для травы. Не забыть удочки, котелок – и на Согру. Резали серпами душистые травы для коровушек, а потом рыбачили всласть. Кусок хлеба, молоко и соль в тряпице приносили с собой, а всё остальное давала любимая Согра. Нет ничего вкуснее наваристой ухи в тени вековых дубов! Наверное. У меня не было возможности проверить, потому что красавицу Согру во время войны люди вынужденно извели на дрова, да и вывезли меня с родины в совсем юном возрасте. Но верилось  во вкусность происходящего легко, стоило только разок глянуть на блаженные мордахи двух мальчуганов, бойко наворачивающих горячее варево из котелка. А кроме ухи было ещё и купание, сбор грибов и ягод, воздушные и солнечные ванны, да и сама дорога туда и назад тоже отличалась приятностью. Домой приносили по полному мешку свежей травы для кормилиц – коров (ядвигина коровка была ведёрницей, поэтому ребятам было чем питаться) и по несколько рыбин. Ну, там и всякая мелочь лесная, дары типа грибов и ягод. Великий рыбоед Маркиз аж слюной истёк, наблюдая за происходящим…


     Во времена царствования деда Анатолия семья жила в домике на несколько квартир, соседствуя с семьями прочего городского начальства. Домик был невелик, но ухожен, правда, до некоторого времени. А в некоторое время поселилась в милом домике семья большого начальника – аборигена. Семья как семья. Однако вскоре к сыночку приехала из кочевья  маменька. Маменька как маменька. Всё было бы нормально, если бы не неискоренимые кочевые привычки. В частности, привычка периодически гадить за порогом юрты. Уговоры ни к чему не привели. Апа традиционно «моя твоя не понимала», а сынок традиционно был занят. А гадким соседям почему-то не свойственно было радоваться принесённым с улицы на подошвах зловонным сюрпризам. Правда, среди взрослых желающих добиться справедливости не находилось. Все опасались обвинений в российском шовинизме. Тогда, во времена продвигания на все руководящие посты представителей нацменьшинств, в моде был весёленький прикол. Какая-нибудь особо агрессивная аборигенка начинала задираться к представителю славянской национальности с многократным повторением фразы: «Пошто казашка не сабашка?» Человек сначала вежливо отвечал, потом смеялся, потом ему надоедало, и он соглашался со странной женщиной – ну желает человек, зачем отказывать. Но как только он отвечал утвердительно: «Успокойся, ну, сабашка, сабашка», злобная аборигенка начинала дико вопить: «Товарищ милиционер, он меня собакой назвал!» Угадайте с трёх раз, кто был по национальности товарищ милиционер, и чем это заканчивалось для аборигенского визави?

Постепенно коренное славянское население, предки которого строили город Семипалатинск, перестало вступать в лишние диалоги с новыми хозяевами родного города, явившимися вкушать блага цивилизации прямо из каменного века, где долго и счастливо обитали  раньше. Но данный случай был всех злее, посему и потребовалось срочное вмешательство. Самыми смелыми в доме оказались Илюшка с Анатолием. Однажды два юных хулигана под покровом ночи подстерегли милую старушку во время известного процесса и с двух сторон надавили ей на плечи. Старушка от неожиданности смачно плюхнулась в свеженавороченную кучу. Под возмущённые вопли: «Вай, пур мой! Шайтаны, слуги Иблиса!» двое чертенят канули во тьму. Бабушка не поняла, за что её обидели, но гадить на тротуарах перестала, видать, чиновный сынуля провёл с маман воспитательную беседу. А мстителей, хоть в темноте и не разглядели, но вычислили быстро и точно. И вскоре семью без объяснения причин выселили в менее приспособленное для жизни помещение. Впрочем, это всё равно должно было произойти после того, как деда посадили по 58-й. Не место семье врага народа по соседству с лояльными сирунцами!


     В школе Илья учился традиционно на пятёрки, но независимый характер и врождённое чувство справедливости давали о себе знать. В один из походов на природу Илье встретилась огромная змея. Как поступать со змеями, дети тогда знали чётко. Схватить за хвост, раскрутить над головой, сдавить пальцами шею и казнить потерявшую ориентацию в пространстве зверушку. Много раз до того случая мальчишка всё это делал, но в данный момент как-то не сложилось. Змея зацепилась хвостом за куст. Илья держал рептилию за шею, а она обвилась вокруг правой руки и всё сильнее сдавливала её. При этом смотрела в глаза и – улыбалась. Бывает и такое. Складной нож лежал в правом кармане брюк, но подать его было некому, поскольку вся компания от страха бросилась наутёк. Ценой чудовищных усилий парнишка вытащил нож и казнил гадкую зверушку.

А дальше положено было снять кожу и в свежем виде натянуть на оструганную палочку, дабы получилась трость. Вот эту-то игрушку Илья и принёс в школу. И надо же было вытащить трость и любоваться ею на уроке! Дети восторженно глазели на красивую вещь, и тут-то случилась неприятность. Работала в школе одна злобная фурия – учительница немецкого языка Эрна Фёдоровна, которую не любили и боялись все дети, не забывая, однако, дразнить её «Эрна пё&нула».  Так получилось, что в одном классе с Ильёй учились двое её детишек с не менее злобными характерами. Дочь её, кроме злости отличалась редкостной глупостью и истеричностью. Озорные дети периодически дразнили дебильненькую девочку: «Альбина, дербина, дубина, бревно. Все бины – скотины, мы знаем давно». В ответ на данный поэтический опус милая девочка с чудовищным рёвом запрыгивала на парту, где с дикими воплями  начинала танцевать. И эта «дербина», к сожалению, сидела на одну парту впереди Ильи. К несчастью, она не вовремя обернулась, после чего изволила исполнить свой шокирующий канкан на парте. К великому удивлению учителя, который, естественно, доставил мальчишку в кабинет директора. Произошло традиционное внушение. А красивую тросточку директор школы оставил себе на память.

В другой раз Илья дежурил в классе и был занят вытиранием доски. В этот момент сзади незаметненько подкрался подленький рыжий Фриц – сынок училки немецкого языка и братец дурочки Альбины, для которого садизм был лучшим отдыхом. Он со счастливым выражением крысиной мордочки с размаху ударил Илью большим деревянным циркулем по затылку. Ну, нравилось юному германцу издеваться над ближними! Илья, придя в себя после дебильного поступка одноклассника, изловил оного фройнда и обломал об него многострадальный циркуль. И наказан в результате был он, а не подлый немчонок – истинный виновник происшествия. Этого свободолюбивый ребёнок уже никак не мог простить. И ушёл из школы.


      Опомнившееся начальство уговаривало отличника вернуться, но парнишка был неумолим. И перешел учиться в фабзавуч по подготовке учителей. Одновременно подрабатывал в ликбезе при хлебозаводе, принося домой каждый день честно заработанную буханку хлеба. А немецкий язык он с некоторых пор сильно невзлюбил. Но это было уже не так страшно, поскольку в училище  изучали ещё и английский. Преподавала его прекрасный человек – вдова финского революционера Крангейм Мария Павловна. Беднягу финна к тому времени расстреляли по доносу, а супругу сослали в Семипалатинск. Илья с удовольствием изучал английский язык у хорошего и мудрого человека. А самой первой профессией Ильи была профессия учителя химии и биологии.
 

     Семья жила очень тяжело после потери какого-никакого, но всё же кормильца. Дядя Толя собрал всё ценное, что имелось в семье, и уехал на учёбу. В графе «отец» сообщил только, что тот был красным командиром. А Илья разделил судьбу семьи. От стрессов и недоедания у парня начинался туберкулёз. В наше время ребёнок из бедной семьи в подобной ситуации был бы обречён. А в злобные 30-е годы в тоталитарном государстве его послали бесплатно лечиться в санаторий и назначили усиленное питание. И вылечили.


     На кого бы ни пришлось вынужденно учиться Илье, влекла его золотая мечта детства – водолазное дело. С малых лет он всё свободное время проводил на водолазной станции на Иртыше. Поначалу его пытались гонять, но малец был настырен и неназойлив. Он в меру своих сил старался помогать взрослым в работе. Потом к нему привыкли и не мешали присутствовать на занятиях школы водолазов. Ребёнок 13-ти лет внимательно слушал и легко запоминал. А потом он в один прекрасный момент начал подсказывать взрослым дядькам на экзамене, в результате чего был извлечён из задних рядов за ухо начальником экзаменационной комиссии. Выкидывать из помещения его, правда, не стали. А стали задавать экзаменационные вопросы, на которые он блестяще ответил. В результате чего получил оценку «отлично» и первое водолазное звание. Увлечённый парнишка быстро поднимался по карьерной лестнице и вскоре уже имел звание водолаза – инструктора. Любимая работа не была в тягость, несмотря на чудовищные для молодого неокрепшего организма нагрузки. Особенно утомляли  погружения на чистом кислороде, во время которых человек теряет по нескольку килограммов. Домой юный водолаз приходил измученный, с синими кругами вокруг глаз. Ядвига умоляла подростка–экстремала – брось ты эту работу, сынок! Но да кто когда матерей слушал? 
 

     Зато как славно было прокатиться на командирском ялике вместе с другом Гошкой! И как интересно было работать от души, спасать людей! Однажды вытащили из коварного омута девчонку лет шестнадцати. Место, надо сказать, было гиблое. Прямо у берега начиналась многометровая глубина с очень холодной водой. Немало людей пострадало там. Кстати, когда-то, уже через много лет, мы с мамой шли туда купаться, но нас предупредила об опасности встречная женщина. Правда, это произошло очень не скоро. А в тот раз юная барышня, отдыхающая на берегу с дедушкой и бабушкой, решила сдуру искупаться. На крики стариков быстро прибыли спасатели, прелестную утопленницу извлекли из глубин, а далее по плану следовало искусственное дыхание по методике «рот в рот», производимое под сердитые крики старика: «Ты почто мою внучку лобызаешь, охальник?» Реанимационные мероприятия были проведены успешно, а суровый дедушка ещё и горячо благодарил мнимого охальника.


        А один раз во время очередного бурного ледохода,  когда спасатели должны особенно бдить, при осмотре местности в бинокль перед глазами нашего героя промелькнуло милое курносое личико. Илья вспомнил: эта девушка сдавала экзамен на значок ГТО, отвечала обстоятельно, на отлично. Славная девушка, умница, но уж очень строгая. Кажется, учится на врача. И кто бы знал свою судьбу!


     Шло время, приближалась война. В первые её дни профессиональных моряков – руководителей спасательной станции мобилизовали, а девятнадцатилетнего Илью, несмотря на многочисленные просьбы отправить на фронт, назначили начальником. Он получил белый билет, но рвался на фронт – ему надо было воевать за двоих – за себя и дурака – папашу, разрушившего спокойную жизнь семьи. Правда, старые моряки попали служить на подводную лодку, которую вскоре утопили фашисты, но мало ли оставалось  кораблей в советском военно-морском флоте? А пока нужно было работать за себя и ушедших на фронт коллег. И водолазная станция работала. Не обошлось, правда, без ЧП. Один раз ожидалась серьёзная инспекция, за день до которой немолодой водолаз Ванька Гусляков тупо откушал спирта. Потом, наверняка, чем-то зажевал, поскольку запах никто не учуял. А при водолазной работе приём спиртного смертельно опасен, поэтому во время погружения с кислородом глупый Ванька начал отключаться. Его успели вытащить и откачать, но Илье, как сыну врага народа, грозили крупные неприятности. Гусляков сам метил на должность начальника водолазной станции, а тут вдруг появился этот юный выскочка – ну, Ванюха не выдержал и напился с горя по принципу: «Назло бабушке уши отморожу». Молодого начальника станции отмазала от неприятностей старушка врач. Пронесло. Он продолжал работать на своей должности. Так и получилось, что первые месяцы войны, когда армия несла наибольшие потери, Илья, хоть и не по своей вине,  провёл в тылу.


     А по осени спасательную станцию расформировали. Илью должны были отправить на флот в звании лейтенанта. Медкомиссия дала добро – практически здоров. И тут вмешался случай в лице, точнее, хари особиста, жена которого в своё время тусовалась в компании дунек, изо всех силёнок западавших на деда. Он перечеркнул все надежды и чаяния по сути дела молодого офицера, объявив, что тот является сыном врага народа. Можно подумать, что комиссия этого не знала. Но сказанное на таком уровне отрицать опасно. Илья был согласен пойти простым водолазом, но на флот. Нет. Глупый рогоносец отыгрался на ни в чём не повинном мальчишке за грехи своей гулящей дуньки. И Илью направили рядовым в батальон морской пехоты. Рогоносец знал, на что идут бравые моряки, и таил надежду.


     Илья ехал на фронт с моряками, проходившими службу на крейсере Тихоокеанского флота. Их тоже направляли воевать не по специальности, но никто из них не унывал. Зато все единодушно рвались на фронт бить врага. Помощь наших сибиряков и тихоокеанцев подоспела как нельзя вовремя. И дело пошло. Правда, наши моряки попали под Москву в конце победной битвы. Пострелять толком не успели, в основном рыли окопы и строили блиндажи. Работали не покладая рук и мечтали о серьёзных боевых действиях.

- Работаете, сынки? – спросил пожилой казах.

- Работаем, отец. А вы на фронт?

- На фронт. Казахская бригада у нас.

- Земляк, стало быть?

- Ты тоже из Казахстана, сынок? – обрадовано спросил старик, - откуда?

- Из Семипалатинска.

- У меня родня там. Тут у вас бомбили? Барашков поубивали.

- Да, стадо побили, жалко.

- Сейчас я вас покормлю, - старик нарезал с замороженных тушек курдючного сала и сварил его на костре. В спокойной жизни с непривычки страшно было бы есть такую жирную похлёбку, но на тот момент голодным и замёрзшим солдатикам так к месту пришлась калорийная и горячая еда! И наш пожилой земляк в полной мере показал лучшие черты восточного человека: обогреть и накормить замёрзшего – святое дело. Кстати, и воевали мои земляки качественно в отличие от некоторых прочих национальных воинских образований…

- Спасибо, отец, согрелись. Теперь и работа скорее пойдёт. Счастливо тебе воевать, отец.
- На фронте встретимся.

- Скорее бы…


     На фронт их направили скоро и везли очень быстро. По принципу «зелёной улицы». С редкими и короткими остановками для приёма пищи, а чаще – для получения сухого пайка и кипятка. На одной из таких микроостановок и произошла печальная встреча с доблестно драпающими с поля боя в более сытные и менее опасные края шляхетными и наглыми панами.  Я печально сказала, что несколько хуже стала думать о поляках. Особенно в свете той политики, которую они проводят сейчас, в полной мере, как говорилось в известном фильме, оплачивая «презлым за предобрейшее», снося памятники героям, которые спасли их страну от уничтожения и варварства.

- Тебя легко понять, - ответил дядюшка, - известно, что в каждой семье не без урода. Не надо только судить обо всех по отдельным продавшимся врагу чиновникам. Были ведь и порядочные люди. В конце концов, кроме державшей «третий фронт» в тёплых краях армии краёвой была и армия людова, бравые жолнежи которой били фашистов наравне с советскими солдатами.

   
     Дорога в стиле «зелёной улицы» окончилась. Батальон добрался до Элисты.  Дальше начался длительный нещадный марш-бросок по калмыцким степям. Дорога откровенно выматывала, но отставать не рекомендовалось. Как только в степи оказывался одинокий солдатик, тут же налетали злые калмыцкие всадники на маленьких и не менее злобных лошадках. Измученного солдата арканили и тащили в степь, где и убивали. Причину такого поведения не знаю. О последствиях тоже не в курсе…

- Последствия были ужасны, - печально ответила Роза, - после войны стали поголовно умирать младенцы с калмыцкими именами. Выживали только дети, которым давались русские имена.

- А и точно. Твоего папеньку ведь звали Лука.

- И не только его. Один из моих родственников сильно обижается на родителей за то, что его назвали Иваном.

- Но он остался в живых. А имя – что ж, всякое бывает, его при желании и поменять можно. Главное – не повторять роковых ошибок.

     К сожалению, подобные шалости в военное время позволяли себе не только представители вышеназванного народа. Выбросили однажды фашисты десант, и наших солдат направили его ликвидировать. Поскольку зловредные парашютисты приземлились на околице немецкого поселения и в ближней степи их не нашли, пришлось проводить проверку документов всех жителей колонии. И не нашли ни одного диверсанта. У всех жителей были законные документы, все давно и безвылазно жили в селе. Диверсант – не дождевая вода, впитаться в землю или пройти через канализацию он не может. А вот быть встреченным и спрятанным добрыми поселянами может. А сейчас потомки высланных в сходной ситуации жителей подобных населённых пунктов почём свет клянут злобный СССР вкупе с его недобрым руководством. Но ведь эсэсовцы на парашютах тогда прилетели не баварским пивом поить советский народ. Вот и пойми, кто тут прав, а кто виноват…

     А наш батальон морской пехоты добрался до города Сталинграда, ныне переименованного в Волгоград, где уже начинались серьёзные бои. Во всём мире разумные люди в курсе заслуг Советского Союза в разгроме коричневых уродов. Во всём мире есть улицы городов, названные в честь города Сталинграда или героев Сталинграда. И только в одной отдельно взятой окраине эти улицы переименовали, дабы не обижать друзив и единомышленников из третьего рейха…


     Наши моряки защищали Мамаев курган. Много говорят об их храбрости, о мужестве. И тысячу раз правы. Но, по-моему, этих определений недостаточно. Для того, чтобы пережить весь тот ужас и воевать так, как они воевали, надо быть сверхъестественными существами. Как говорили древние греки, полубогами. В настоящее время подобные люди перевелись. Вполне возможно, что тогда и перебили последних.

     Под шквальным огнём объявлялась атака. Командир спрашивал – не приказывал как скоту, а спрашивал: «Пошли?» «Ещё нет».  Люди собирались с духом. «Пошли?» «Подожди».  Люди снимали каски и одевали бескозырки. И вот – поднимался комиссар с большими красными звёздами на рукавах и парабеллумом, больше похожим на средних размеров пушку, вставал командир – и тут уже «Полундра!», никто не мог остаться в окопе. Дело чести и принципа – если братва встала в атаку, то  смертный грех отсиживаться. Нам стало понятно, почему враги называли наших моряков «шварцен тодт» - «чёрная смерть» - это и была для них самая настоящая смерть. Никто не кричал «За Сталина!», хоть к отцу народов тогда относились с заслуженным уважением. Красавцы  моряки, практически все  двухметрового роста, с оружием в руках, гигантскими прыжками, с жутким матом-перематом, единой лавиной летели вперёд, круша всё на своём пути. Немцы, при всей паскудности своих намерений и поступков, солдатами были неплохими. Как говаривал мой папенька, «не мальчики». Но рукопашную дожидались не все. Ну, а кто не спрятался – я не виноват. Лавина морской пехоты сметала врага нещадно, буквально стирала в порошок. И в плен они не сдавались, поскольку не в их принципах всяческие сдачи, да и фрицы мстили пленным морякам трусливо и жестоко.


- Видела я эту звериную месть, - всплакнула Жанна Павловна, пережившая оккупацию, - зимой немцы гнали по Запорожью наших моряков, попавших в плен в Севастополе, почерневших от мороза, в одних тельняшках, босиком и связанных колючей проволокой! И ни стона, ни слезинки, ни жалобы.

- Грязные трусливые крысы фрицы, - сплюнул Маркиз, - я иногда жалею, что не родился тигром…


     Люди отдыхали после атаки. Послышались удивлённые возгласы. Илья обернулся.

- Илюшка, ты глянь, чё творится! Серёге осколком каблук снесло вчистую, а нога на месте!

Илья с любопытством разглядывал искорёженный сапог, а в это время мимо проходил заезжий журналист. Уже в восьмидесятые годы мы с отцом поехали в Волгоград по местам боевой славы. В музее меня привлекла напечатанная на газетной бумаге книжечка со смешным названием «Перекурки. Поговорки про немцев».  Я подивилась и скользнула взглядом ниже. И глазам своим не поверила.

- Пап, посмотри, кто это?

- Да это же…я! Среди десятка фотографий из солдатского быта выделялась одна: молодой парень в шинели, того же возраста, в каком была на тот момент я, с интересом разглядывает сапог. И это действительно оказался мой папа. Приятно. Нам тогда ещё прислали пару фотографий на память. Мемориал на Мамаевом кургане выглядел очень впечатляюще. Ах, как он сделан, тот мемориал! Душевно – и страшно. Словно души погибших и выживших в той великой битве бойцов воплотились в статуях. Уже в наше подлое время какие-то враги народа собирались сносить это святое место, да ничего у них не получилось. Видать, действительно есть бог на свете. Нет в нашем мире ничего честнее и воспитательнее, чем такие мемориалы.


      При подъёме по лестнице статуя Родины – Матери медленно и грозно вырастала над головой. Не все выдерживали такое зрелище. На площадке лежал умерший ветеран. Не вынесло сердце старого бойца. А вскоре стало плохо и моему папе. Он сказал: «Я же по своим друзьям погибшим хожу!» Да, весь курган представляет собой огромную братскую могилу, в которую зарыт цвет русской нации. Я никогда не отличалась спортивностью, скорее наоборот, но, боже мой, как я тогда летела по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, за водой. Папеньке понадобилось срочно запить лекарство. Конечно, было большой авантюрой ехать туда после трёх инфарктов. Но мы съездили. Он успел при жизни навестить поля бывших сражений. А ещё мы поклонились могиле командующего папиным фронтом Василия Чуйкова. Настоящий был командир и человек отличный. Он завещал похоронить себя рядом со своими солдатами.


     А тогда атака шла за атакой и с нашей, и с вражеской стороны. Бравый боцман Иван Пантелеевич воевал сурово. Пистолетиками и винтовочками не баловался. Любимым оружием его было пятизарядное противотанковое ружьё Симонова. А когда в любимой «Симоновке» заканчивались патроны, он, недолго думая, брал ПТР за дуло и, не посрамив своих предков – запорожских казаков, крутил его над головой «на манер грузового вертолёта», как писАли классики современной фантастики. И, по богатырским традициям, в рядах наступающих евроинтеграторов ненавязчиво появлялись улочки вкупе с переулочками. Не отставали от батьки-боцмана и молодые моряки, проявляя чудеса героизма. Воевали не за деньги, не за награды и не за участки краденой земли, в отличие от «несунов демократии и цивилизации». Тогда в руки Илье попал маленький трофейный пистолетик, который наши солдаты называли генеральским вальтером. Небольшой, убористый, хорошо лежащий в ладони и с прекрасной убойностью, он не раз выручал своего хозяина в годы войны. Жаль только, что не во всех ситуациях можно было обойтись пистолетом.


     Танк был огромен и страшен. И он двигался прямо на окоп. Гранаты брошены, но большого вреда железному монстру не принесли, и он, въехав на окоп сверху, начал утюжить его гусеницами. Тут подоспела братва и навела порядок.

- Жаль Илюшку, хороший был парень.

- Смотри, сапог торчит!

- Выкапываем его, ребята, скорее!

Илья очнулся, открыл глаза. Выплюнул набившуюся в рот землю. Работал только зрительный анализатор. Звуков не было слышно. По щеке что-то стекало. Он потрогал уши – кровь. Дикая головная боль, головокружение, тошнота. Контузия. Осмотрелся. Недалеко красиво догорал давешний танк. Разрывы снарядов. Дым, копоть. Друзья-моряки смотрят сочувственно. Живой…


     В такой напряжённый исторический момент стране было не до выдачи орденов и медалей, поэтому самой почётной наградой считалась полосатая матросская тельняшка. Кстати, в бригаде тельняшки заслужили все. Папа говорил, что истинные друзья у него остались на фронте, и он всегда с теплотой вспоминал те годы. Время было тяжёлое, но честное, а друзья верные и настоящие. Воевали не на жизнь, а на смерть. Но всё меньше и меньше оставалось бравых моряков. Золотой человек – боцман Пантелеич – подорвал связкой гранат фашистский танк, спас своих подопечных салажат, но сам, к сожалению, погиб. Люди старались до последнего не уходить с поля сражения, не бросали своих. Все  раненые – перераненые в той или иной степени, но продолжали воевать.


     Илья был контужен и ранен в кисть левой руки. А тогда подобное ранение могло привести к опасным последствиям. К сожалению, в войсках иногда встречались самострелы. А куда стреляли желающие дезертировать трусы? Правильно – в левую руку. Лучше быть немного инвалидом, чем насовсем покойником и лишиться своей никчемной жизни. Правда, в бригаде морской пехоты подобные гаденькие мысли и поступки отсутствовали, но особисты проверяли всех, получивших такое ранение, и самострельщиков казнили на месте. Илье размотали бинты, но наказывать не стали. Тому было несколько причин. Во-первых, парень из морской пехоты; во-вторых, в тыл не стремился и воевать не прекращал, несмотря на вдребезги разбитую кисть. Ну, и, в-третьих, ранение оказалось осколочным.


     А когда боль стала нестерпимой, да и ранений добавилось, Илью насильно погрузили в санитарный грузовик. Но перед отправлением принесли на носилках раненого в живот капитана, и парень уступил ему место. Машина тронулась, отъехала полкилометра, тут  раздался жуткий вой, и  прямо в неё попала тонная бомба. От санитарной машины осталась воронка, а едущих в  соседней «эмке» нквдистов разорвало в клочья. Вот она какая, солдатская судьба. Кстати, об энкэвэдистах. Любимый «тяв» нынешней пятой колонны: наших солдатиков силой гнали в бой именно они, гадкие особисты, а иначе бы все разбежались, воевать никто из наших людей не хотел, все только и ждали, что добрые немчики будут поить их баварским пивом – ах-ах! Так вот: заградотряды были только в битве под Москвой. И больше нигде провоевавший всю войну отец их не видел. Состояли они не из мордастых убийц и садистов, а из повоевавших солдат – инвалидов. Однажды пришлось нашим отступать. Они дошли вплотную к заградотряду, залегли. Командир вышел навстречу, посовещался с их командиром. А дальше моряки пошли в атаку под прикрытием пулемётов заградчиков!


      Илья продолжал воевать до последнего. Получил вдобавок к прежним ещё и ранение в ногу. Когда его увозили в тыл, в госпиталь под Астрахань, от бригады морской пехоты, молодых, здоровых и красивых парней,  цвета русского флота, оставалось всего 25 человек…


     Фронт приближался, госпиталь решили эвакуировать в город Гурьев. Для этого пришлось плыть по Каспийскому морю на стареньком пароходике, который вплотную загрузили недавно прооперированными ранеными различной степени тяжести. Самых тяжёлых из них поместили в каюты, а более-менее сохранные лежали на верхней палубе прямо на носилках, впритык друг к другу. Илью положили на палубу. Не надо быть зорким соколом для того, чтобы отличить старый мирный пароход с красными крестами от военных кораблей, но немецко-фашистские евроинтеграторы повадились обстреливать госпитальный транспорт с воздуха. Это вам не на военный крейсер нападать и не на подводную лодку капитана Маринеско – они и бо-бо могут сделать. Евродемократы на поганом «Мессере» поливали палубу с беззащитными ранеными пулемётными очередями. Илья только и смог, что с трудом заползти под пароходную трубу, кляня своё обездвиженное состояние. На пароходике, правда, имелись некоторые средства ПВО, атаку кое-как отбили, но в ближайшее время следовало ждать следующую, не менее подлую и уже более массированную.

- Живы, сынки? – хрипло прокричал старик-капитан.

- Не все.

- Вот то-то, что не все. Буду вас спасать, пока не поздно.

     Казалось, что в данном положении спасение невозможно. Как можно уйти от самолётного обстрела в открытом море, да ещё и на таком стареньком и перегруженном корабле?

- Можно, хоть и тяжело, - со вздохом ответил старик, - фрицы летают там, где чаще всего ходят корабли. А я вас повезу далеко в обход. Только это будет долго. Придётся потерпеть. Согласны?

- Вези, отец. Потерпим.

Путь бывалый капитан выбрал очень длинный, но сравнительно безопасный. В Гурьев пришли только через месяц, когда практически закончились вода и продовольствие. Пришли измученные, но живые.


     Лечение в госпитале длилось бесконечно. Молодой крепкий парень не привык болеть долго, а тут приходилось валяться на больничной койке, в тепле и относительной сытости, в то время, когда люди на фронте воевали из последних сил, добывая желанную победу. Не все их одногодки из нынешнего времени поймут подобный взгляд на жизнь. Некоторые упыри из пятой колонны воспитывают своё ничтожное потомство в убеждении ненужности той великой Победы. Но мы, последние из тех, кто помнит героев, прекрасно понимаем, что одержана она была не для продажной шоблы, а для нормальных людей, которые всё ещё есть на свете, и для тех, которые ещё появятся и вырастут, - и это будет возрождение великой страны.

Но тогда никто не мудрствовал лукаво. Люди просто воевали из последних сил, спасая свои семьи от сатанинской своры. Вот и Илья не хотел, чтобы проклятые гоблины добрались до его родного городка. Он рвался защищать мать и сестрёнку, но раны всё не заживали. Чудовищно болела разбитая осколками левая рука. Кости сложили, и новатор-хирург во избежание контрактур распялил травмированную ладонь, закрепив пальцы на обруче. От боли некуда было деться. Помощь пришла от друзей-морячков. Они разрезали фиксирующие завязки. Кисть снова скорчилась. Боль уменьшилась, но сохранялась угроза возникновения контрактуры. Тогда Илье вручили гитару и начали обучать игре на ней. Боль во время тренировки была нестерпимой. Казалось, что она останется навсегда…


- Что хандришь, сынок? – участливо спросил пожилой раненый с соседней койки.

     Илья не знал его имени, как, впрочем, и большинство соседей по палате. Не из вредности или невнимательности, отнюдь. Пожилого военного с тяжёлой контузией и несколькими ранениями искренне любил и уважал весь госпиталь. За сердечность и прекрасный аналитический ум. Он всегда умел образумить или утешить любого нуждающегося в помощи человека. Тяжело раненный комиссар крейсера оставался в строю до последнего. Его все так и называли: «Товарищ Комиссар». Он не был фанатиком. Этот человек относился к редкой во все времена категории людей, выстрадавших свою великую Правду, убеждённых в ней и до конца идущих по пути этой Правды. Прикованный к госпитальной койке, мучимый сильнейшими болями, он ни разу не пожаловался, не стонал и не кричал, но всегда находил необходимые слова для утешения и успокоения других страждущих, несмотря на то, что их боль была намного слабее его собственной боли. Он не произносил напыщенных речей, но всегда следил за сводками Совинформбюро с блокнотом и карандашом в руках, и был в курсе всех происходящих на фронтах побед и поражений.

- Ну вот, - однажды спокойно произнёс он после очередной радиопередачи, что-то подсчитав в своём блокнотике, - война окончилась.

Люди с изумлением воззрились на него: «Как так окончилась?»

- Да вот так, - улыбаясь, ответил он, - судя по сводкам, у немцев вышла из строя  вся военная техника…

- Что хандришь, сынок?

- Больно.

- Так всем больно.

- И что же мне делать?

- Всегда и во всех случаях оставаться человеком…

     Долго, очень долго длилась та беседа. Всю душу перевернул молодому морячку пожилой комиссар, чем, собственно, и дал ему настройку на будущую жизнь. Той ночью, впервые за последние недели Илья уснул спокойно. И той же ночью умер Комиссар…

     Можно облаивать свою историю сколько угодно, но когда необходимо было взять высоту, а у людей не было сил, командир или комиссар (в зависимости от того, кто из них в данный момент оставался в живых) вставал под обстрелом  с призывом: «Коммунисты и комсомольцы, вперёд!». И все шли в атаку. При всей сложности обстановки на фронте много порядочных и толковых людей вступали в партию, получая партбилеты прямо в окопах. И на время их жизни в стране был порядок.


     Время шло, раненые потихоньку выздоравливали. Озорные парни начали нарушать больничный режим, желая прогуляться на свежем воздухе. Они добыли цивильную одежду и периодически  выбирались из закрытого помещения по пожарной лестнице. Дело шло к холодам, но раненые гуляли по городу, стараясь не попадаться на глаза патрулю, радуясь возможности двигаться, и часто выбирались на берег моря.

- Как улов, отцы?

- Добрый улов. Садитесь, солдатики, ушицы с нами похлебаете.

Деды – рыбаки из рыбколхоза освободили место у котла. Дымящаяся уха показалась пищей богов, особенно после казённых харчей, да под душевную беседу, да под сто граммов, поднесённых своим освободителям добрыми старичками...

     На баржи грузили последние арбузы, собранные на местных бахчах. Грузчики, выстроившись цепочкой, споро перебрасывали огромные полосатые ягоды с рук на руки. Завидев ковыляющих на костылях исхудавших выздоравливавших раненых, мужики перемигивались, выбирали самый спелый и большой сахарный арбуз и «случайно» роняли его к ногам парней. Спелая ягода растрескивалась и была уже непригодной к транспортировке. Зато оставалась очень даже пригодной к еде.

- Угощайтесь, доходяги! – беззлобно зубоскалили грузчики.

Арбузы, выращенные в той местности, традиционно считаются чуть ли не лучшими в мире. А особенно если выбрать из них самый спелый, немного уронить и быстренько скушать…


       Самоволка-это, конечно, хорошо, да только чревата неприятностями. Особенно когда спускаешься по пожарной лестнице на костылях и с неполностью зажившими рукой и ногой. Увы, один раз Илья не рассчитал свои силы и упал. Благо, не с большой высоты, но расшибся. Гуляки получили нагоняй, а все возможные выходы были перекрыты.


     Но всё в жизни проходит, прошло и это. К сожалению, Сталинградская битва закончилась без участия нашего героя, но их ещё столько оставалось, этих битв! При выписке стали думать и гадать, где дальше служить солдатику. После всех ранений и контузии путь к любимой водолазной профессии и вообще к морской службе оказался закрыт. А поскольку парнишка отличался сметливостью и неплохими организаторскими способностями, его направили на учёбу на артиллерийские курсы.

После ускоренного обучения, прямо перед выпуском, прислали пакет с распоряжением ехать в актюбинское училище. Чему там будут учить, не сообщили. Оказалось, что это разведшкола. Казалось бы, где найдёшь лучшую кандидатуру - умён, организован, воевал. Вот только одно помешало – анкета. Снова вспомнилась дедова биография. Сын врага народа не имел права на подобную профессию. Командир, оказавшийся нормальным человеком, вопрос поднимать не стал и вернул парня на прежние курсы, которые тот и закончил, после чего воевал на Курской Дуге, под Прохоровкой и Ольховаткой - как всегда, в самых трудных местах. Нормальные люди в те времена лёгких путей не искали, потому мы и победили. Да и не стремился Илья выходить в высокие офицерские чины, памятуя наставления своего доброго наставника боцмана Пантелеевича. По этой причине он сбежал на фронт из ещё одного военного училища. Вы там как хотите, а нам воевать надо. И всё это при том, что из него вышел бы отличный генерал. Если бы не испортившая всю его жизнь память о папаше…

     Курская битва известна как самое большое танковое сражение в истории человечества. Так оно и было. Но в той чудовищной мясорубке отличились не только бравые танкисты, но и представители других родов войск, в том числе и командир миномётного расчёта Илья Иванов. Страна потеряла отличного водолаза и прекрасного разведчика, но приобрела классного миномётчика. Сыну врага народа подобная должность не запрещалась.

     Война потихоньку поворачивала вспять. Наши солдаты шли вперёд по сожжённой врагом русской земле и на каждом шагу видели подлые результаты деятельности евроинтеграторов и западных демократов.

     Домик у дороги. Как ни странно, почти уцелевший в боях, с мирными наличниками и деревянным крыльцом. Надрывно голосящая молодая мать. А на чистеньком деревянном крылечке лежит чудесный мальчонка лет двух-трёх. Славный, красивый русский ребёнок. Не усмотрели взрослые. Любопытный малыш выбежал поглазеть на драпающих фрицев и был убит выстрелом подлого зверя-евроинтегратора. Просто так. Из спортивного интереса. И после этого мы ещё должны что-то платить и перед кем-то каяться? После этого наши солдаты долго не брали пленных. В атаке комиссар просил: «Ребята, хоть одного возьмите, нужен «язык». А сам стрелял из трофейного «парабеллума» в фашистских подонков…

     Сгоревшее село под Курском. Уничтоженные дома, гарь. На чёрной земле лежит маленькая девочка, прижимая к груди кошку. Обе приколоты к земле штыком. Недалеко от неё рыдает над убитой матерью мальчик лет пятнадцати. Точнее, уже не рыдает, а стонет – сил на рыдания больше нет. И за это мы тоже должны платить и каяться? Не так много осталось в мире фронтовиков. Немного больше нас, их детей. И вот, пока мы всё это помним, всё это имеет мало шансов на повторение. Но ведь когда-то нас не станет…


     Мальчика Колю наши солдаты взяли с собой. Насколько можно было, успокоили. Отогрели, накормили. И стал он сыном полка. Всей душой прикипел к Илье, и тот души не чаял в названном братце. А Коля, как маленький старичок, заботился о несознательных взрослых, особенно о новом брате. Илья при очередной бомбёжке получил сильную контузию живота. Поскольку на фронте и на более серьёзные травмы не принято было обращать внимания, он и не обращал. Точнее, старался не обращать, поскольку боль никуда не девалась. В такой ситуации необходимо соблюдать диету и питаться регулярно, за чем и следил мальчик Коля. Славный был парнишка, умный, добрый и заботливый. Илья написал матери, что домой приедет с новым братом, чем обрадовал Ядвигу. Естественно, она согласилась. Вот тогда-то и надо было отправить парня в тыл. Надо было. Но он ни в какую не соглашался. Как истинный русский мужичок, Николай считал себя обязанным воевать за родную страну и отомстить за гибель родных. Конечно, солдаты оберегали парнишку и старались лишний раз не пускать в опасные ситуации. Да разве можно предусмотреть всё? Около полутора лет радовал сын полка своих братишек.


      Всё случилось даже не в бою. Был  обычный обстрел. Мальчика отправили в блиндаж отдохнуть. Один из снарядов громыхнул уж очень сильно. Бойцы привычно пригнулись, потом стряхнули насыпавшуюся землю. Спросили: все живы? Вроде бы, все. Тут у Ильи защемило сердце, и он отправился проверить, как там братишка. Коля лежал на постели. Казалось бы, мирно спал. Если бы не крохотная ранка на виске, оказавшаяся смертельной…


     В конце курско-орловской операции Илья уже командовал взводом управления. Конечно, опасно стрелять из миномёта, но куда опасней корректировать стрельбу этих орудий, когда один из миномётчиков, самый толковый, выдвигается вплотную к вражеским позициям, маскируется и ведёт наблюдение. На этом человеке полностью лежит управление стрельбой. Опасная, скажу я вам, служба корректировщика, рискованная, но Илья прекрасно с ней справлялся. А однажды даже рискнул сходить в разведку вместе со знакомыми ребятами. Эта служба ещё опасней, чем корректировка, далеко не каждому дано справиться. Разведчиками командовал именно такой человек, сибирский охотник Николай Бессмертный. Редкий по смелости и воинскому везению человек огромного роста, что называется «косая сажень в плечах». Мастер по добыче «языков». Всю войну прошел без единого ранения. В том рейде Илья был в группе прикрытия. И надо было так случиться, что искомый фриц вышел именно на эту группу. Конечно же, был изловлен, но сопротивлялся слишком рьяно, поэтому получил ребром ладони по горлу и в нагрузку замком по шее. Притихшего штурмбанфюрера аккуратненько вынесли на нашу территорию, но удар оказался слишком сильным для слабого тевтонского организма, и Илья чуть было не загремел в штрафбат. Тем более, что гадский фриц оказался серьёзным эсесманом в полевой форме. Бог с ней, с разведкой. Служба корректировщика давала не меньший выброс адреналина, чем разведывательные вылазки за линию фронта.


      А война всё продолжалась, и не было видно ей конца. Осенью 1943-го года пришло время освобождать Киев – мать городов русских. Илья воевал на Букринском и Лютежском плацдармах, форсировал Днепр. Переплывали реку кто на чём, в ход шли любые плавсредства. Нашим миномётчикам досталась большая бакенская лодка. Проплыли большую часть пути под обстрелом, и недалеко от берега в корму попала мина. Лодка со всем оборудованием, естественно, затонула. Илья, вспомнив свои водолазные навыки, спас пару человек, которые не умели плавать. Еле выбравшись на берег, попал в цепкие лапы одного из отцов-командиров, и тот с применением обильной ненормативной лексики приказал ему достать из воды миномёт, угрожая трибуналом за порчу казённого имущества и вспомнив некстати, что подчинённый по своей профессии является водолазом-инстркутором. Так простенько – нырнуть и достать. В ноябре месяце. Под массированным обстрелом. Были и такие командиры. Сам, кстати, в воду не полез, пример героизма не показал.


     Илья скинул шинель и нырнул. С третьего раза нащупал ствол, обвязал верёвкой, и бойцы дружно вытянули миномёт на берег. Дурак-командир заикнулся было насчёт мин, но ими уже нельзя было пользоваться, и он облизнулся. Пришлось пользоваться трофейными. Кстати, немецкие мины неплохо подходили для наших миномётов. Правда, ввиду меньшего калибра немного люфтовали в стволе и не так далеко летели, как наши, но лучше так, чем никак.


     После битвы за Киев Илья освоил ещё и специальность  связиста. Тогда, к сожалению, мобильной связи не было, да и радиосвязь ещё не шибко распространилась, поэтому приходилось тянуть провод. А когда Илью назначили командиром роты связи, провода-то и не оказалось. Пришлось налаживать работу после прежнего разгильдяя-командира  практически с нуля. Просили всех знакомых помочь, кто чем может. Потихоньку знакомые пехотинцы и разведчики натаскали другу Илюхе телефонные аппараты, трубки, барабаны кабеля, и отпала необходимость лишний раз рисковать жизнью подчинённых. Правда, один раз вышла неувязочка. Пришедшие из штрафбата озорные блатняки из усердия спёрли и принесли полковой коммутатор...


     Кстати о блатняках. Ребята они были специфические, но воевали хорошо. Попали они в миномётчики после штрафбата, откуда уходили или на тот свет или, после первой крови, в другие войска. Вообще-то, в войну многое воспринимается по-другому. Однажды сильно спешащие куда-то нквдэшники приказали Илье расстрелять одного блатняка. Когда он ответил, что не работает палачом, пригрозили пристрелить обоих. И уехали. Правильно ли тогда поступил сержант, отпустив приговорённого? Неизвестно. Но через несколько лет, уже после войны, Илья ночью шёл домой по родному Семипалатинску, и на него напали бандиты из «Чёрной кошки». Сейчас нам пытаются представить знаменитую банду как маленькую группировку, разбойничающую где-то в Москве и близлежащей области. На самом деле существовала серьёзная всесоюзная бандгруппировка, состоящая из отставных штрафбатовцев, переживших войну и вернувшихся к прежней профессии, обученных кроме бандитских, ещё и солдатским навыкам, да ещё и натаскавших с фронта немало оружия. Такие громилы дерзки, жестоки и наглы. Ходить ночью по улице в те времена было часто смертельно опасно. Но рабочий день заканчивался поздно, особенно зимой, вот и пришлось Илье возвращаться домой в темную зимнюю пору. Бандиты вынырнули из темноты мгновенно и профессионально приступили к грабежу. Добро, хоть не ткнули сразу ножом под ребро. Несмотря на отличную реакцию, Илья не успел даже врезать по наглой бандитской физиономии и решил, что наступил его последний день. Но окончилось всё несколько нестандартно. Из темноты вынырнул пахан и что-то резко скомандовал своим громилам. Те с недовольным ворчанием вернули награбленное и исчезли.

- Узнал меня? – спросил бандит, уставившись на него немигающим взглядом.

Эти холодные злые глаза забыть было бы непросто. Илья кивнул.

- Живи. Но не болтай…

Кто знает, правильно ли он поступил тогда, на фронте, отпустив знатного урку, но в результате он сам остался живым. Да и не смог бы потомок шляхтичей пристрелить безоружного. Не смог бы…


     А война всё продолжалась. Украина очищалась от власти евроинтеграторов, и разумные жители её на тот момент на это совсем не возражали. Брали, сдавали и снова брали город Житомир. В момент отступления тяжёлую контузию получил отличный комбат Павел Викулович Перепёлкин. Илья не бросал его, нёс на себе, тащил из последних сил. Комбат не слышал, не мог говорить, но издавал нечренораздельные звуки и угрожал пистолетом, требуя бросить. Жалел мальчишку. Но Илья не бросил любимого командира и донёс его до линии окопов, где и был встречен «дружественным» огнём. Эх, и вспомнил он тогда матросские молитвы боцмана Пантелеевича! Услышав виртуозный мат, стреляки умолкли.

- То вы, тэй-ото, як його, свои, чи шо?

- Свои, придурок. Что ж вы в своих стреляете?

- Та нам далы рушныцю та й казалы: «Стриляйтэ в усих, хто будэ йты звидсиля»…

Великие вояки оказались новобранцами из местных. Кстати, обтёршись, они стали дуже справно делать своё солдатское дело. И фронтовыми товарищами были хорошими. Ощь тахощь…


     За спасение командира Илье вручили орден Отечественной войны первой степени. С комбатом он потом переписывался. Вот только мало лет тому было отпущено. Сказались тяготы войны, ранения и тяжёлая контузия. Тем более, что ему было уже за сорок. И через несколько лет жена его написала: «Илюша, нет больше нашего Павла Викуловича»…


     Был на фронте у Ильи верный друг Машка – карей масти немецкий битюг, замечательная и умная лошадка. Любила своего человека до безумия и умела выделывать некоторые выкрутасы. Иногда Илья прикидывался мёртвым, падал на землю и тихонько лежал, не двигаясь. Машка настораживала уши и спрашивала: «Гы-гы?» Её обожаемый человек продолжал лежать. Лошадка всё больше беспокоилась, в конце концов осторожно брала его зубами за плечо и переворачивала. Человек оживал, и сколько счастья этот факт приносил лошади! Задрав хвост, она с радостным ржанием носилась по лугу. И не было вернее существа в мире. Зрители воспринимали такие представления на «ура». А потом Илье попала под колено разрывная пуля. И та же пуля убила лучшую в мире лошадь по имени Машка…


     В госпитале молодой хирург приказал  готовить раненого к операции, сказав, что ногу нужно удалить. Илья с ним категорически не согласился.

- Ви мне ещё будите возражать! – заявил хирург, - я-таки лучше вас знаю, что вам надо. Пациент ещё более категорически не согласился и запустил во врача-вредителя костыль. Юркий докторёнок ухитрился увернуться и с криками: «Ой, вэй, уберите от меня этого хулигана!» выбежал из палаты.

     Через некоторое время пришла весёлая пожилая дама – заведующая хирургическим отделением.

- Ты что это, паршивец, хулиганишь? – ласково спросила она, присев на край кровати, - доктора мне чуть не убил.

- Он мне ногу собирался отрезать, - глядя исподлобья, ответил пациент, - гад такой.

- А костылём зачем кидаться, нельзя было по-человечески объяснить?

- Он по-человечески не понимает. Так просто человека изуродовать. А мне ещё воевать…

- Вот то-то воевать, Аника-воин. Давай, показывай свою ногу. Может, и получится что-нибудь сделать…

Старушка осмотрела рану, проверила рефлексы, вздохнула.

- А ну-ка, пошевели пальчиками. Знаю, что больно. Терпи. Теперь тебе много придётся терпеть. Случай тяжёлый, как бы гангрена не началась. Но попробуем. Обещать ничего не могу, ногу я тебе спасти постараюсь, но терпи. Сестра, готовьте пациента к операции…

     Боль после окончания действия наркоза была ужасной. Нога опухла. Через несколько часов пациент уже сам умолял удалить конечность, но тут не сдалась доктор. И сохранила-таки непокорному мальчишке ногу.

     Всё проходит, прошло и это. Выздоровевший пациент выписался и отправился на фронт. К сожалению, не в свою часть. Не любили фронтовики менять части, каждый раз по-новой приходилось привыкать к новому коллективу и доказывать, на что ты способен. Илье приходилось проделывать это уже во второй раз. И второй раз после Сталинграда на него пришла похоронка. Но вторую похоронку спрятала тётя Римма, не желая травмировать Ядвигу, и оказалась права. Братишка остался жив и продолжал воевать. На другом фронте, но тоже командиром взвода управления.

     Напрасно он опасался, что придётся долго привыкать. Свою работу он знал и выполнял отлично. Поскольку ему приходилось иметь дело непосредственно с начальством, обеспечивая связь и корректировку работы миномётчиков, он быстро стал своим человеком в штабе. Ему даже прозвище дали – Петрович. Как сказал весельчак-командир: «Иванов-Сидоров-Петров? Ивановых у нас и без тебя много, поэтому будешь Петровичем». Так и повелось. Многие даже считали это прозвище его настоящей фамилией. Кроме того, друзья величали его «Долговязым» - тут уж ничего не попишешь, особенности организма. Кроме того, тогда всем приходилось быть худощавыми, жилистыми и шустрыми – это помогало спасти жизнь и пройти десятки и сотни километров на марше. Тот же весельчак – начальник штаба часто говаривал: «Бешеной собаке семь вёрст – не крюк. Нужна связь до такого-то пункта. Давай, родной, обеспечивай»…


     А как-то раз обратились к Илье друзья-сапёры.

- Слушай, Долговязый, ты мужик хозяйственный, у тебя всегда есть что выпить…

- А что у нас сегодня за праздник?

- Смотри, Илюха. Дошли…

На земле лежал наполовину засыпанный полосатый пограничный столб. Мы дошли до государственной границы СССР, и это был всем праздникам праздник! Бойцы подняли, очистили, а потом вкопали и даже вбили в землю столб. Порадовались, а потом, как водится, ещё и отметили великое событие. Всё. Проклятая война уходила за пределы нашей Родины. Победа, конечно, будет не завтра, но она приближается…
 

     Дальше была Ясско-Кишинёвская операция. Тяжёлая, длительная, муторная. С грязью и распутицей. Линии окопов брали наши и фрицы по очереди. Погибших не хоронили – просто закапывали в траншеях, и они, весьма глубокие в начале боёв, в конце измельчали настолько, что при передвижении по ним приходилось очень сильно наклоняться, чтобы не попасть под выстрел. А самое жуткое – это были крысы. Огромные, рыжие и наглые, как фрицевская солдатня, откормленные трупным мясом, они совсем охамели и шастали туда-сюда не только ночью, но и среди белого дня, всё ближе подбираясь к живым солдатам и всё чаще пытаясь пробовать их на зуб. А вороны привычно составляли им конкуренцию, лакомясь глазами убитых. То и дело раздавались одиночные выстрелы и автоматные очереди. Нет, не в противника. И наши, и фрицы стреляли в проклятых зверушек, и это был тот единственный случай, когда немецкие снайперы приносили хоть какую-то пользу. Интересно, как бы отнеслись к такому «святотатству» нынешние зоофилы, готовые отдать жизнь любого человека (но почему-то не свою) за жизнь животного? Вопрос, конечно, риторический.


     Окопная война продолжалась. Тяжёлая, выматывающая. Фрицы использовали и оружие психического воздействия. Кроме привычных бомб с самолётов сбрасывали рельсы, издающие в полёте громкий и очень неприятный звук. Ещё более жутким и отвратительным звуком сопровождалось падение и большой высоты продырявленной в нескольких местах железной бочки. Один раз сбросили большой мешок с продуктами. Не отравленными, нет. Следом упал мешок меньших размеров. Развернули и ужаснулись – в мешке оказался старенький еврей. И записка: «Получили товар – получите продавца». И что, этот «юмор» злобных фашистских недоумков должен заставить русский и еврейский народы каяться и платить, платить и каяться? Какими тварями нужно быть, чтобы так шутить?


     Наши воины освободили Молдавию, которая тоже ничего против этого не имела, скорее, наоборот. Местность на то время была небогатой, но местное население отличалось приветливостью. Как-то остановились в одном селе. У хозяина дома засиделись в невестах три красавицы-дочки. Скромницы, рукодельницы, хозяюшки. Отец очень и очень хотел выдать их замуж за наших солдат, чтобы они быстрее увезли красавиц подальше от родного дома. Никакого подозрения такое желание не вызывало – не так-то просто выдать замуж сразу трёх дочерей, вот и старается старичок. Тем более, дочки вели себя прилично, сидели себе и вышивали красивые узоры на сорочках в приданое. Ничего, правда, у папаши не вышло. Коррекцию внесло НКВД. Оказалось, что по указанию предприимчивого папаши дочки пускались во все тяжкие с немецкими офицерами. Ну, желал папенька своим доченькам светлого европейского будущего, что с него возьмёшь…


     Братская Румыния вышла из рядов наших врагов довольно быстро, как только запахло жареным. Великие вояки на каруцах, в своё время мародёрствующие в Крыму и Одессе, теперь с понтом дела стали нашими «братьями по оружию», оставаясь теми же трусливыми и воровитыми дрянями. Однажды в избу, где отдыхали после боёв наши командиры, с дежурным приветствием «сатраиц» заглянул на огонёк румынский локатинент (лейтенант). Поздоровался со всеми за руку, попросил закурить, побеседовал и пошёл себе с богом. Наши военные вовремя спохватились и обнаружили, что у каждого из них из карманов пропала какая-то мелочь. И поскольку это были наши боевые командиры, наивной была надежда дебильного воришки удрать с добычей. Ребята в момент выскочили из хаты – кто через дверь, а кто пошустрее – те и через окно, догнали «собрата по оружию» и примерно его наказали.

     Кстати, в отличие от обнаглевшей солдатни, мирное румынское население встречало наших воинов-освободителей очень приветливо. Общаться с ними было легко, поскольку румынский язык оказался совсем не трудным для изучения.
 

     Для освобождения Чехии и прочих будущих соцстран пришлось штурмовать высокие горы, Татры. Машины там не проходили, кое-где миномёты (стволы, станки, двуноги, мины) везли на лошадях, но чаще пушки, миномёты и лошадей тащили через перевалы наши солдатики. Чехословакию и Болгарию прошли частично, Болгарию – так и вообще без единого выстрела. Тамошние пограничники бросали оружие на землю и танцевали от радости с криком: «Братушки!»


     В Венгрии воевали всерьёз. Солдатами венгры оказалось серьёзными и присягу не нарушали, пусть даже и данную немецким фашистам. Будапешт брали с тяжёлыми боями. Поскольку город этот древний и очень красивый, командование запретило стрелять по зданиям. Перед евроинтеграторами подобный  вопрос не стоял – они тупо закатывали орудия в исторические здания и стреляли по нашим солдатам из окон. А наши «оккупанты» отдавали свои жизни, освобождая такой красивый, но всё-таки чужой европейский город. На красивейшем старинном мосту Эржебет через взорванный пролёт был проложен тоненький мостик в одну доску, и наши солдаты перебегали с автоматами по досточке под обстрелом на страшной высоте, рискуя свалиться в воды прекрасного голубого Дуная. Илью в очередной раз ранили в этих боях. Лечился он в госпитале, расположенном на берегу озера Балатон. Места там красивые, курортные. Песчаный берег, голубая водная гладь, прогулочные лодки. Не выдержала душа выздоравливающего, вспомнил свою любимую профессию и решил немного прокатиться. Ялик разрезал водную гладь, радуя бывшего водолаза, но тут неожиданно подул свежий ветер. К сожалению, делал он это не в нашу, а во вражескую сторону. Ясно, что в самом конце войны попадать в плен особенно не хотелось. С огромным трудом удалось вырулить в сторону своего берега.


     Вену фронт, в котором заканчивал войну Илья, не брал, но обеспечил её взятие своими грамотными действиями. Жаль только, что медаль «За взятие Вены» не дали. Недосмотрело начальство.

     Уже в мирное время, когда приходилось заполнять в анкетах графу «были ли вы за границей?», папенька любил подшучивать над канцелярскими крысами, перечисляя все страны, которые довелось освобождать во время Великой отечественной войны. У канцеляристов  глазки собирались в кучку, но какое разочарование ждало их после сообщения, как и когда клиент побывал за границей – по канцелярским правилам пребывание в Европе не считалось таковым, если человек находился там во время службы во время ВОВ.


     И ещё. Я спрашивала папу, что собой представляет население освобождаемых стран, и ни разу, повторяю – ни разу ни об одном народе он не сказал плохо. А ведь все они в разной мере сотрудничали с фашистами. Как-то в детстве я презрительно отозвалась о немцах. Папа жёстко меня одёрнул и рассказал, что народ этот неглупый, работящий и изобретательный. Что немцы любят порядок, что у них даже коровники и свинарники были отделаны кафельной плиткой. К сожалению, наша многострадальная страна, много лет не вылезавшая из мировых войн, тогда ещё не могла себе этого позволить.

     Утром маленький австрийский городок обстреливался фашистами. А улицу спокойно подметал пожилой усатый дворник в фартуке и с начищенной до блеска бляхой на груди.

- Отец, поберегись, стеляют ведь! Иди в укрытие, успеешь ещё убраться. Пуля не выбирает, в кого лететь! – увещевали пунктуального старичка наши солдаты.

- Нихт. Никак нельзя, - ответствовал дворник, указывая на свою бляху, явно почётный дворницкий знак, - Орднунг! (Порядок должен быть!) 


     Войну Илья закончил в австрийском городе Грац. Правда, не сразу та война окончилась для наших солдат. В десятых числах мая пришлось  останавливать колонну эсэсовцев, пытавшуюся прорваться  через наши войска. Пьяные до свинячьего визга носители европейских ценностей пытались сбежать от справедливого возмездия к американским коллегам по демократии, забыв, что уже не 41-й год, и нападают толпой они не на беззащитных женщин и детей, а на хорошо обстрелянных и прошедших войну русских солдат. Естественно, прорыв с целью евроинтегрирования врагу не удался. Своё справедливое возмездие те эсэсовские подонки таки получили.


     А тут ещё война с Японией подоспела. Приехал генерал проверить состояние армии и чуть ли не прослезился. Ребята, конечно, боевые, орлы – тут и придраться не к чему. Но практически все ранены, в драном обмундировании, уставшие и далеко не в полном составе. Над этими солдатами сжалились и отправили воевать с коварным восточным супостатом вновь набранную армию из молодых.


     Папа всю жизнь жалел ещё об одной несбывшейся мечте. На Парад Победы набирали самых заслуженных, высоких (не менее 1м 80см), красивых солдат с достаточным количеством наград. В их число попал и он, но подвела раненая нога. Снова вскрылась рана. А поскольку участники Парада должны были выдержать многочасовые тренировки по строевой подготовке, его заменили старшиной из другой роты. Вернулся тот в новой, с иголочки, форме, подаренной участникам Парада. Война окончилась 9-го мая 1945года. А евроинтеграторы уже готовили новую войну. И пришлось Илье с однополчанами оставаться в строю до 1946-го года. Мало ли чего придёт в голову империалистическим гадам…


     Поезд ехал на восток. В родную Сибирь, в Казахстан. В родной Семипалатинск. Домой возвращались наши солдаты, истинные герои. Те, кто остался в живых. Рождённых в том же году, что Илья, в 1922-м, вернулось домой только четыре процента. Четыре. Процента. Мизерный остаток от порядочного, умного, доброго, золотого поколения. Они могли вырастить таких же прекрасных детей. Тогда бы не было на нашу голову нескольких поколений дряней из пятой, шестой и чёрт-де какой ещё колонны. Дряней, существующих на иудины деньги запада и обучающих своё изуродованное вражеской пропагандой потомство гадить в душу порядочным людям, призывая каяться и платить, платить и каяться перед «невинными жертвами» - подонками, пустившими на перегной лучшее поколение нашей родной страны.


     Илья возвращался домой после четырёх лет чудовищной, наистрашнейшей войны, которая произошла на памяти современных людей. Это уже, конечно, был далеко не тот парнишка, который уехал на войну четыре года назад. Взрослый, хоть и молодой годами, мужчина, воин, на которого пришли две похоронки. Награждённый двумя орденами (представлен был, правда, к четырём, но двух лишился по причине несоблюдения субординации – заслуженно надавал по морде подонкам выше себя по званию) и немалым количеством медалей. Не в офицерском звании, хоть и умнее многих полковников и некоторых генералов. Смертельно уставший,  потерявший боевых товарищей, раненый-перераненый – только в левую ногу получил четыре ранения на всех уровнях (на всю жизнь в голени остались осколки), в руку, голову, не говоря уже обо всех зарегистрированных и незарегистрированных контузиях и отморожениях. Но – живой. И победитель!


     Правда, не все даже в то время заслуженно относились к фронтовикам. Состав то и дело надолго загоняли на запасные пути. Пришлось пережидать прохождение грузовых поездов. К этому отнеслись с пониманием – страна строилась, грузы были необходимы. Но когда в ста километрах от Семипалатинска состав тормознули очень уж надолго, да ещё и без видимых причин, депутаты от фронтовиков пошли разбираться к начальнику станции. А тот возьми, да и наори на них без объяснения причин. Пришлось приставить к наглой физиономии зарвавшегося хама верный вальтер и немного взвести курок. Маленький, но с хорошей убойностью пистолетик очень хорошо воздействовал на его полуатрофированную совесть. Депутаты быстренько оттащили сердитого кореша от побледневшего и враз прекратившего свои вопли начальника станции и бегом вернулись в вагон. И вовремя. Состав уже двигался с места, и до самого Семипалатинска задержек больше не было.

     Поезд стучал колёсами, проезжая турксибовский мост, который ещё перед войной строили его родители, а Илья сидел в своём вагоне, свесив ноги, разбирал свой верный вальтер и бросал его по частям в Иртыш. Он вовремя понял, чем может закончиться наличие такого прекрасного, но уж очень опасного оружия в мирной жизни.


Честно говоря, мы не сразу пришли в себя после увиденного. Было страшно и тяжело на душе. Но всё перекрывало непроходящее чувство печали. Печали по несбывшемуся. Лучшее поколение 20-го века пущено под топор войны, а мы ничего не можем сделать. Действительно, что можно было исправить в образцовой воинской биографии отца? Ничего. Он сделал всё, что мог.

      Однако Славик с Русланом всё-таки придумали.

- Ясь, сделай нам портал, пожалуйста.

- Вы куда, ребята?

- Мы сейчас вернёмся.

Нда-а. Мужчины этой семьи многословностью не отличаются. Мы застыли в ожидании.
 

- Коля, машина ждёт. Я тут твой вещмешок приготовил.

- Вы меня гоните, что ли? Мне воевать надо!

- Понимаю, братик, - Илья обнял парнишку, - но представь, как сейчас трудно маме и Римме. Им ведь в тылу сейчас очень тяжело без мужской помощи. Анатолий воюет. Я не могу поехать, не отпустят, поэтому придётся ехать тебе…


     В 1946-м году вернувшегося с фронта Илью встречали мать, сестра и два брата – демобилизованный по ранению и тяжёлой контузии полковник железнодорожных войск Анатолий и подросший Николай. Живой. Здоровый.

     Вот, собственно, и всё, что мы смогли сделать для коррекции данного отрезка истории моей семьи. Правда, по окончании нашей работы многое изменилось без нашего участия, но это уже совсем другая история. А нашу историю остаётся закончить одним четверостишием:

        Была война. Прошли года
        Беда и радость об руку ходили.
        Но пусть враги запомнят навсегда:
        Не нас они, а мы их победили.   


     04-06.11.18г.

Продолжение следует