Робинзоны

1
Утро понедельника никогда не бывает приятным. Это Всеволод усвоил давно. И не потому, что понедельник – день тяжелый, давит грузом прошедших выходных. В этом как раз на сегодня всё в порядке. Выходные прошли «на шашлыках» на даче у Сани Сазонова.
Традицию «шашлычного времяпровождения» они завели не так давно, пару лет назад, когда Саня с женой, проживая временно в частном доме, решили взять на откорм поросенка. Первый «опыт» в животноводстве удался на славу и весил около ста килограмм. Было решено отметить это событие шашлыками на старых местах школьных походов – четвертом километре от города. Саня, работавший тогда на механическом заводе, нарубил из листовой нержавейки узкие полосы, которые должны были сыграть роль первых в их жизни шампуров, его жена Наташа замариновала мясо, следуя всевозможным советам, а Сева купил трехлитровую банку красного виноградного вина, считая, что это будет эстетично, вкусно и полезно. Будущий «шикарный» стол довершили свежие овощи, зелень и колбаса, не понятно, зачем взятая с собой. Надо сказать, что стоял март – месяц не самый удачный для посиделок на природе. Но друзья были совершенно молоды, не прошло и двух лет, как они сменили армейскую форму на гражданский костюм, и поэтому такая малость, как неблагоприятные климатические условия просто не брались в расчет. От центральной дороги до бивака добирались, где по колено, а где и по пояс в снегу. Но эта неприятность быстро забылась, когда запылал костер. Поскольку главным руководством по приготовлению шашлыка была фраза из фильма «Москва слезам не верит»: «Шашлык женских рук не терпит», то насаживать мясо на самодельные шампуры стал Сева. То ли процесс изготовления шампуров был не совершенен, то ли была нарушена технология, но Сева умудрился порезать все пальцы об железные заусеницы на краях металлических полос. Однако всё мясо в итоге оказалось над углями, а пальцы замотаны бинтами и носовыми платками, что крайне затрудняло дальнейший процесс «красивого застолья». Да и само застолье оказалось не таким шикарным и эстетичным, каким задумывалось. На небольшом, но всё же, морозе зеленый лук и свежие огурцы стали стеклянными, холодное красное вино не согревало. Правда, мясо удалось, но это была только одна удачная составная часть мероприятия, хотя общение на природе и молодой задор компенсировали все остальные недостатки. Тем более, вернувшись домой, друзья купили водки и с уже абсолютным удовольствием уничтожили оставшиеся шашлыки, разогрев их на сковороде…
 С тех пор многое изменилось: появился хороший мангал, профессиональные, как говорил Саня, шампуры, оригинальные рецепты приготовления, друзья стали степеннее и уже почти не совершали таких безрассудных поступков, как поход по пояс в снегу в весеннем лесу, а собирались на даче у Сазоновых.
Теперь все дома, в которых хозяева живут только в летний период либо бывают «набегами» для посадки огорода и ухаживанием за будущим урожаем, называются дачами. Хоть и стоят они в городской черте и имеют официальный статус жилого дома. Старый поморский дом достался Севиному другу Сане Сазонову по наследству. Это был добротный бревенчатый пятистенок, перевезенный Саниными предками в начале века из глухой деревни и поставленный на острове у самого выхода в море. Саня родился и вырос в этом доме и посему с полным правом считал себя островитянином и потомственным морским волком. Правда, в море он ходил в основном в детстве с отцом, а после армии нечастые выходы быстро прекратились с поломкой всех технических средств судоходства, доставшихся в наследство. Но Севе повезло: пару раз Саня брал его с собой на лов сига и камбалы.
Всю жизнь, прожив на берегу моря, Сева тогда впервые ушел на катере к ближним островам, ощутив прелесть морских путешествий. Соленый вкус моря во рту, мокрый ветер в волосах, качка под днищем катера, рев мотора и впереди, насколько хватает глаз, сверкающая на солнце морская рябь. Проплывший недалеко от катера тюлень, отфыркнувшийся своей рыжей мордой, довершил ощущение надвигающегося настоящего морского приключения.  Новым и необычным было все. Сначала надо было добыть морского червя на наживку. «Будем драгать», - сказал Саня, - кидай якорь». Сева спустил якорь, и Саня на малых оборотах начал нарезать круги на мелководье. Якорь, лапами погрузившись в илистое дно, поднимал муть, тормозил движение, заставляя мотор натужно реветь.  После этой, на первый взгляд, странной операции, якорь был вынут из воды – на нем гроздьями висели морские черви: длинные, как показалось Севе, мохнатые и кусачие, как выяснилось потом. Повторив это нехитрое действие еще пару раз, друзья с достаточным запасом наживки направились к островам.
Как ставили сети надо говорить отдельно и не при женщинах и детях. Такого количества матов в свой адрес Сева не слышал со времен службы в армии, когда инструктор их «турецкой группы», прапорщик Рысецкий подбадривал молодого ефрейтора на русском матерном во время запарки в пятничное боевое дежурство. Саня ставил сети, в то время как Сева на передней банке пытался удержать на веслах в нужном направлении тяжелый катер. Это оказалось нелегким делом. Сеть то и дело цеплялась то за винт мотора, то за весла. Сева сваливал все на ветер, который, по его словам, крутил катер на месте. С горем пополам сети были поставлены. С учетом приобретенного опыта продольники ставили с минимальным использованием ненормативной лексики.
Ловля сига на донную удочку была просто отдыхом: снасть с помощью спиннингового удилища закидывалась на изрядное расстояние, и, в случае удачной поклевки, сиг выводился с помощью подсачика.
Ночевали в открытом море в катере: все избы на островах были заняты. Некоторое неудобство в приготовлении пищи, доставляемое весьма ограниченным пространством, компенсировалось Саниными навыками в разведении примуса, и очень скоро друзья   пили за рыбацкую удачу под свежую наваристую уху. Волны тихонько покачивали катер. Полное отсутствие комаров и мошки и тихое бормотание радиоприемника «Россия» быстро убаюкали рыбаков.
После суточного пребывания «на волне» Севу «штормило» ещё весь следующий день. Ощущение качки делало его в собственных глазах бывалым моряком, и при каждом удобном случае он рассказывал об этой морской рыбалке.
Сева шёл по мосту, и мокрый соленый ветер трепал волосы и расстегнутый плащ. В теплую погоду застегивать верхнюю одежду Сева считал излишним. Мама всегда ругала его: «Это не красиво, неряшливо». Но её увещевания нисколько не убеждали, наверное, два года в армии, цитадели дисциплины и порядка, провоцировали Севу вносить явный беспорядок в «форму одежды».
После службы Сева успел поработать несколько месяцев электриком в строящемся филиале радиозавода, и, «засветившись» секретарём вновь созданной комсомольской организации филиала, был приглашен в райком комсомола на должность инструктора орготдела.
Начальник филиала вызвал его к себе и сказал:
- С понедельника ты выходишь на работу в райком инструктором.
- А если я не хочу?
- Мнение твое, конечно, важно, но я бы не стал на твоем месте противиться. Вопрос-то решенный. Сам понимаешь, «звонили».
Это «звонили» прозвучало как знаменитое «стреляли» из «Белого солнца пустыни». Оно объясняло необъяснимое решение начальника филиала. Решение принимали мудрые руководители, которые лучше всех знали, что кому надо. Человек становился пешкой на шахматной доске номенклатуры, и эти самые мудрые руководители-гроссмейстеры двигали тебя по горизонтали и вертикали. Появлялся шанс стать ферзем, но не все этот шанс использовали.
Работавший до Севы секретарем райкома Сергей Ромахин увез как-то школьников в Петрозаводск, на республиканский финал игры «Зарница», да и пропал на несколько дней: встреча с однокурсниками сильно затянулась. Искали его все и здесь, на месте, и там, в обкоме. Школьники вернулись уже победителями, а «сопровождающего их лица» всё не было. Через неделю в зале заседаний обсуждали персональное дело члена КПСС, секретаря райкома и т.д. Правильные слова о «недопустимости подобного поведения» звучали из уст старших товарищей по партии. Вконец «задёрганный» Ромахин взорвался:
- Да вы что, сами не пьёте?
- Мы пьём, - последовал спокойный ответ партийного товарища, - но нас никто не видит.
И «шахматная партия» превратилась в «поддавки» в том смысле, что Ромахину «поддали коленом под зад» и отправили работать в народное хозяйство. Путь в ферзи был закрыт.
Свой первый рабочий день в райкоме Сева запомнил надолго. Вырядившись в новые стильные вельветовые брюки, модный джемпер с комсомольским значком на груди он зашёл в кабинет к первому секретарю. Дмитрий Карпачев, вожак местной молодежи, худощавый небольшого роста человек, но с уже усталым потухшим взглядом, словно на нем лежала ответственность, по меньшей мере, за возведение Байкало-Амурской магистрали, сразу сделал Севе замечание: «Надо сменить одежду. Какой-нибудь костюмчик, галстук… Построже. Это же не дискотека». Замечание и сам вид первого секретаря развеяли в момент романтику предстоящей работы. «Первый» не был энтузиастом, он был человеком, которого «сорвали» с любимой инженерной работы и «поставили» руководить местной молодежью, так как подходил по всем параметрам, кроме одного - «не горел» на комсомольской работе. Не было в нём запала, задора и огонька, способных увлечь за собой других. Но были отличные анкетные данные, и было партийное «надо». Поэтому «тусклый взгляд», сухие безликие слова и такие же неопределенные поступки составляли его рабочий день, и иногда он просто вызывал жалость. Впоследствии, пару раз выпивая с Карпачевым после работы у него на кухне во время отсутствия жены, Всеволод утвердился в своем первоначальном «диагнозе». Дмитрий оживлялся, когда рассказывал об учебе в институте, показывая фотографии, глаза его горели, когда вспоминал о практике и начале работы на производстве, но грустно замолкал, вспоминая о текучке и предстоящих комсомольских делах районного масштаба.
В орготделе, так назывался по старинке отдел комсомольских организаций, сидел еще более хмурый заведующий отделом и яростно накручивал диск телефона. По всему было видно, что он на самом взводе с утра, стало быть, что-то не клеится. Потом уже Сева понял, что это стиль работы заворга Гены Карабаша: создание нервной накаленной обстановки, которая должна свидетельствовать о страшной загруженности и ответственности работника. Обмотанный изолентой телефонный аппарат красноречиво говорил о тех не шуточных страстях, которые разворачиваются в этом кабинете. Впоследствии Сева неоднократно наблюдал либо полеты телефона по кабинету, либо то, как он рассыпался на части после удара по нему трубкой. Все это сопровождалось жутким словесным потоком, из которого можно было разобрать только то, что работает один только заворг, а всем остальным всё «до Федора». В отличие от «первого» заворг – из той породы активных бюрократов, которые так «горят» на работе, что готовы без жалости спалить всех окружающих. Но и для него комсомол был пристанище на время получения заочного высшего образования, хотя пристанищем родным по духу и идее. Гена любил повторять некую компиляцию чужого опыта, ставшую для него аксиомой: «В комсомоле, работают пять лет: год привыкают, три – работают, и год ищут другую работу». Сам он работал уже пятый год, но так как до диплома было еще далеко, надеялся опровергнуть свой любимый постулат.
Будни орготдела были чужды романтике: молодые бюрократы «зарывались» в ворох бумаг, составляя бесконечные отчеты, сводки или готовя проекты постановлений бюро и пленумов райкома. И только «выходя» в комсомольские организации и общаясь с такими же молодыми людьми, как они сами, начинали говорить более-менее нормальным человеческим языком о реальных и простых вещах.
Как бы Сева не тяготился своим бюрократическим существованием, как бы ни стремился оживить свою деятельность, «заштампованность» комсомольской жизни не давала вырваться из установленного круга. Посетив отчетно-выборное собрание комсомольской организации торга, Всеволод написал в местную газету небольшую заметку «Первая ласточка». Весенний порыв души – пора перемен, время мечтать о грядущем, строить планы и выбирать тех, кто поведет к этому грядущему – был принят в штыки первым секретарем.
- Что ещё за «первая ласточка»? – Карпачев хмурился, всем видом выказывая своё недовольство, -  Ты уж в следующий раз выбирай выражения. Не в детском саду. И потом слово «первичка» - это для внутренних разговоров, а для печати – «первичная комсомольская организация».
«Тут всё гораздо хуже, чем мне показалось вначале», - пронеслось у Севы в голове, но он сделал вид, что проникся товарищеской критикой и впредь будет учитывать «ценные указания» «первого».
Между наполненным жутким официозом кабинетом «первого» и взрывоопасной зоной – орготделом располагалась территория, «заселенная» вторым и третьим секретарями. Второй секретарь Игорь Бочкин был воплощением покоя и интеллигентности. Выпускник филологического факультета педагогического института, едва успевший поработать сельским учителем (конечно же, не из любви к профессии, а по причине «нежелания служить»), казалось, нашел своё место в комсомоле в спокойной должности ответственного за идеологическую, военно-патриотическую, спортивную, культмассовую и прочую занимательную работу с молодежью. Выборному комсомольскому работнику армия опять же не грозила, очевидно, по причине тесных «взаимосвязей по должности» не только с различными общественными организациями, но и военным комиссариатом. Периодически повторяемая шутка о том, что Игоря вот-вот призовут в армию («был звонок из военкомата»), заканчивалась всегда одинаково: взволнованный «второй» мчался к военкому и возвращался через некоторое время умиротворенный и, вместе с тем, бодрый: «Вопрос снят с повестки дня», - звучала дежурная фраза, завершающая очередной розыгрыш. В кабинете Бочкина можно было «отсидеться» за дружеской беседой от гнева заворга или нудных нравоучений «первого».
«Сожительница по кабинету», как в шутку называл секретаря по школам Бочкин, Галя Кудимова, дама достойная во всех отношениях, была не замужем, и, как педагог по призванию, лихими ветрами партийной дисциплины занесенная на эту должность, любила детей и всемерно содействовала их воспитанию в духе решений последних съездов партии и комсомола. Она могла поддержать скабрезную шутку Севы (Бочкин не позволял при женщинах себе вольностей), поднять бокал в тесной компании единомышленников, но могла и вовремя доложить на планерке о «некомсомольском» поведении кого-либо из коллег. Слегка выпивший по случаю дня международной солидарности трудящихся Сева, в компании друзей явившийся на дискотеку в районный дом культуры, стал объектом её «товарищеской» критики через месяц после начала работы в райкоме.
Всеволод прошёл самый длинный мост, причем не только в городе, но и во всей Европе. Эта байка родилась после выступления на Голубом огоньке по центральному телевидению популярных тогда Тарапуньки и Штепселя.
- А ты не знаешь, Штепсель, где находится самый длинный в Европе мост?
- Знаю, в Беломорске.
- А почему, он самый длинный?
- А он семь лет строится.
Байка байкой, а мост после этого достроили быстро.
Далее дорога, пересекающая остров Сорока, как называли его горожане, Город (наш местный Сити), привела Севу к зданию райкома партии и комсомола. Гипсовый Ленин, умело замаскированный под бронзового, повернувшись, как и положено, спиной к коммунистам и комсомольцам, а лицом, даже не к народу, а к бурной реке, воздел руку к небесам и словно напутствовал Севу повернуть обратно, домой, в теплую постель. Но надо было работать. Новый «первый», хоть и не был лишен чувства юмора, но создавал впечатление борца за трудовую дисциплину и порядок. «Надо будет после планерки заскочить к Мокасову, - выстраивал план рабочего дня Сева, - что-то мастер не попался сегодня на пути. Опять, наверное, «пробухал» все выходные».


2
Мастером Сева называл Алекса Прокасова-Мокасова, журналиста местной газеты, человека циничного, небесталанного и своего хорошего приятеля. На самом деле приятеля звали Александр Котомкин, но стремление, по его же выражению, к «патрицианству» побудило взять звучный и необычный псевдоним.   Учеба на факультете журналистики Ленинградского госуниверситета, общение с такими же незаурядными людьми в интерьере самого мистического из реалистичных и самого реального из существующих города вселили в тихого, молчаливого и, казалось, очень застенчивого человека болезненное ощущение собственной гениальности и первую стадию алкоголизма – бытовое пьянство. Мастерством в представлении Александра и его ближайших друзей-однокурсников было особое мировосприятие. Лекции мастера могли посещать, но вместо подготовки к экзаменам предпочитали пить пиво у киоска, что находился неподалеку от общежития. Однако экзамены должны быть сданы на «отлично», в крайнем случае, «хорошо». Участие в общественно полезных мероприятиях не признавалось. Коллективизм – удел нубийцев, низшей касты в их иерархии.  Удел мастера, патриция – глубокий индивидуализм и снобизм. И хотя это было чем-то наподобие игры в масонство, отпечаток на характере и поведении остался явный. Зацепиться в городе на Неве не получилось, а распределение не предвещало ничего хорошего. Одно только предложение поехать на работу в город Холуй он воспринимал как явное оскорбление: Алекс предположил, как может называться местная газета и его передернуло. Быть сотрудником «Холуйской правды» или «Холуйской трибуны» не хотелось.  Вопреки своим принципам – мастер ни у кого ничего никогда не просит – пришлось воспользоваться семейными связями для обеспечения успешного трудоустройства. Отец Котомкина – мастодонт местной журналистики, а также писатель регионального масштаба посодействовал тому, чтобы чадо его было принято в республиканскую молодёжную газету на должность собственного корреспондента со «штаб-квартирой» в родном приморском городке.
Поначалу Алекс рьяно принялся за дело. «Заражённый» идеями передового строителя Николая Травкина, он посещал отдаленные лесные поселки, беседовал с директорами леспромхозов, руководителями других промышленных предприятий, обсуждая проблемы перехода на бригадный подряд, введение коэффициента трудового участия и прочие новшества «вброшенные» перестройкой в размеренную и, казалось бы, на века устоявшуюся жизнь местной экономики. Эти встречи оставляли благодушное впечатление у представителей «партийно-хозяйственного актива» района. «Что-то сынок у тебя какой-то малахольный, - говаривал папе-мастодонту после одной из таких встреч директор Восточного леспромхоза, - тихий он какой-то, забитый». «Ничего, подожди, посмотрим, что этот «тихий» напишет», - откликался ветеран местной журналистики, зная цену способностям своего сына. И когда выходила газета с острым, а порой разгромным материалом, о второй встрече с этим руководителем Алекс мог только мечтать: желания связываться с «тихим и малахольным» пропадало у местной хозяйственной элиты напрочь. Но даже, если руководители и отказывалась от явных встреч с «неправильным» журналистом, то «подставляться» они не переставали. В центре очередного газетного скандала Алекс оказался в период напряженного выполнения трудящимися Продовольственной программы. Исполком районного Совета народных депутатов разослал во все организации, учреждения и предприятия директивы за подписью заместителя председателя, предписывающие до конца пятилетки наладить производство на каждого работающего по 30 килограмм мяса и 50 литров молока в год. На райкомовском собрании Всеволод с недоумением слушал ответственных «партийных тёток», которые были готовы «выращивать кроликов», так как «откорм коров и свиней – дело затратное, в том числе и по времени, а нам надо ещё и руководящей работой заниматься». К счастью, первый секретарь райкома партии был человеком вполне вменяемым, и свиноводческое безумие обошло райком стороной. Но директивы, пришедшие в редакцию газеты, попали на глаза, заглянувшему на огонек, Алексу, и тут же составили основу фельетона «Поросята в кабинете». Прокасов в свойственной ему манере назвал материал резче – «Кабинетные свиньи», но предусмотрительный главный редактор молодёжки не стал идти на столь явный конфликт с советской властью и смягчил название. Всё, как и следовало, разрешилось благополучно, и было объяснено «перегибами на местах». Как положено, заместитель председателя райисполкома, автор «мобилизационных» директив, получил строгий выговор и после этого работал очень недолго. Невыполнение плана на первой же заготовке кормов прекратило его трудовую деятельность в органах советской власти.
Несколько статей с необходимой в период перестройки товарищеской критикой мастер Котомкин посвятил работе районной комсомольской организации. Репортаж «Курицы на пленуме» взбудоражил общественность одним своим названием. Мало разобравшись в происходящем, секретарь по идеологии райкома партии негодовала на планерке: «Кого это журналист имел в виду, выводя такой заголовок? Кто это курицы?» На самом деле никакой идеологической диверсии тут не было. На пленум, рассматривавший вопрос о руководстве пионерскими организациями, ребята-школьники, демонстрируя систему взаимоотношений по вечной проблеме «отцов и детей», притащили настоящих куриц, что весьма оживило скучное протокольное мероприятие: бестолковые птицы, не понимая ответственности момента, кудахтали и дрались между собой в тесной клетке.
Один из материалов под амбициозным названием «Попробуем по-новому» был посвящён Севе, тогда ещё начинающему инструктору, который разоткровенничался с, как ему показалось, вникающим в суть проблем журналистом и в итоге заработал товарищескую критику в виде откровенной нахлобучки. Но с тех пор они стали общаться, тем более что объединяли их не проблемы современной молодежи (Боже, упаси), но любовь к литературе и театру.
Работа полностью устраивала Алекса. Чего ещё желать: место работы – корреспондентский пункт – дома, ноги с дивана опустил, папочки надел и – ты уже на службе. Поездил пару дней по своему или соседнему районам – материала на целый месяц. Сиди, пиши, освещай. Всё было бы хорошо, если бы волна демократии не захлестнула Прокасова-Мокасова с головой. Коллеги по родной редакции «взбунтовались», решили выйти из-под крыла комсомола: уж больно обком стал прижимать свободолюбивых журналистов, не позволял за свои же собственные деньги «лить грязь» себе же на голову. Бунт утихомирили быстро: редактора сняли, претензии отвергли, суд комсомольцев поддержал. Журналисты с гордо поднятой головой покинули газету все как один в знак протеста. Как не жаль было Прокасову-Мокасову насиженного места, как ни бунтовал его махровый индивидуализм, пришлось уволиться вместе со всеми и возненавидеть комсомол в любом его проявлении. Однако, это не мешало продолжать общаться с Севой, да вообще со всеми местными «аппаратчиками», посещая их застолья и неформальные мероприятия.
Прокасов попробовал было вернуться в Ленинград, но там, не взирая на безудержную гласность, «зацепиться» по-прежнему было сложно. Требовалось «пахать»: рыскать в поисках новостей и сенсаций, подрабатывать во многих местах, что было физически противно Алексу. «Добывать хлеб в поте лица своего» - это не для него. «Пусть лучше хлеб будет почерствей, но поту поменьше», - решил для себя Прокасов и вернулся на родину.
Папа – мастодонт местной журналистики, определил сынка под своё крыло на должность корреспондента. Всё началось с начала, но только на уровне района и под пристальным оком райкома партии. Эпатировать публику странным псевдонимом и откровенно изгаляться над «крепкими хозяйственниками» и комсомольскими работниками уже никто не позволял, поэтому пришлось стать опять Котомкиным и писать о достижениях «людей труда» и, как выражался Алекс, о заготовки кормов для общественной скотины.
С заготовкой кормов вышел казус. Принимая по телефону информацию об ударном труде на сенокосе жителей отдалённого села, Алекс несколько раз переспрашивал фамилию, но из-за плохой связи всё-таки «накосячил»: и доблестные труженики – семья Тельгуновых «блистала» на страницах районной газеты как семья Пердуновых.
- А я ещё думаю, что за странная фамилия, - оправдывался Алекс перед отцом, - не должно такой быть. Три раза переспросил. А они все – Пердуновы, да Пердуновы. Ну, думаю, просто не повезло людям.
- Им не повезло, что такой вот осёл попался на пути, - отеческий подзатыльник был заслуженным наказанием, - Опровержение давать не будем. Не надо лишний раз заострять внимание.
Но извиняться Алексу всё-таки пришлось. Опять же по телефону. Что и как он говорил – неизвестно, но, учитывая, что связь лучше не стала, надо полагать всё обошлось.
Вскоре случай помог Котомкину реабилитироваться в глазах начальства. Вновь избранный первый секретарь райкома партии на совещании идеологического актива посетовал: «Много негатива у нас в печати, товарищи. Критика, конечно, нужна, на то и перестройка, чтобы смело говорить о недостатках, вскрывать, так сказать, язвы общества. Но надо и настроение народу создавать. Увлекать его положительным примером. Мы возвращаемся к ленинским нормам и принципам руководства, а Владимир Ильич призывал уважительно относиться к человеку труда. Почему бы не поместить, например, портрет молодого рабочего, хорошего семьянина, передовика».
«Гоголи и Щедрины нам нужны, - вспомнил Алекс, - но и о своём имидже позаботиться не мешало». И в газете с лёгкой руки партийного секретаря и «лёгкого пера» Котомкина появилась постоянная рубрика «Портрет молодого рабочего». Вот где пригодились комсомольские связи. Алекс рыскал в поисках молодых передовиков производства, используя информацию своих «аппаратных» приятелей.
На страницах местной печати «засветился» весь комсомольский актив. Партийный руководитель был доволен: возвращение к ленинским нормам состоялось.
Но жизнь провинциальная остаётся провинциальной даже в эпоху гласности и перестройки. Старые привычки и пристрастия потихоньку заполняют быт, благо есть с кем провести время за разговором, бутылкой и сигаретой, обсуждая КВН, «Взгляд» и прочие проявления разнузданной, разгульной демократии.

3
Нового «первого» избрали почти за год до отчетно-выборной конференции на внеочередном пленуме. Дима Карпачев решил положить конец своим мучениям, когда на прежней работе ему замаячила нормальная должность и отличная трехкомнатная квартира в новом ведомственном доме. Та «двушка», которую он получил в качестве вожака местной комсомолии, если и была приличной квартирой, то, наверное, только в годы первых пятилеток, когда строился дом. Этот дом считался элитным, и в нём проживало на тот момент всё начальство небольшого городка. Из этого дома ушёл на фронт и не вернулся бывший секретарь райкома комсомола. Кого-то тёмными ночами тридцать седьмого вывели из этих подъездов, и их вскоре опустевшие квартиры заняли другие жильцы. Постепенно дом обветшал, полы провалились, водопровод прогнил, но люди в нём жили. Доживала в нём свой век и, как укор действующей власти, одинокая больная старуха, мать того самого первого секретаря райкома комсомола, погибшего на фронте. Её часто приглашали на встречи пионеры пионерской дружины имени её сына, а после она возвращалась в свое старое жильё с сырыми стенами и неухоженным бытом.
Карпачев был реалистом и отцом двух малолетних детей. Комсомольская карьера закончится в ближайшем будущем, а в партийной работе он себя не видел, как, впрочем, не видел его там и никто другой. Тем более номенклатурная жизнь перестала быть спокойной, комсомольские энтузиасты – сторонники гласности и демократизации его откровенно раздражали, как раздражали начинающие интриговать члены бюро и работники аппарата. Первой жертвой интриг пал Гена Карабаш, его надежда и опора. Что-то он перемудрил в своих сложных заворговских делах, да так лихо, что члены бюро в одночасье сняли его с должности и поставили на это ответственное место Всеволода. Логика последних событий была настолько прозрачна, что, завершая очередное заседание бюро, он сделал заявление.
- И напоследок, товарищи члены бюро, я хочу сообщить, что мной принято решение о переходе на другую работу. Предлагаю обсудить дату внеочередного пленума по выборам первого секретаря. А пока возложить обязанности на Игоря Бочкина.
Никто из членов бюро не удивился такому повороту. Более того, никто не стал отговаривать Диму даже из чувства приличия, словно так оно и должно было быть.
Внеочередной пленум собрался в зале заседаний, как и всегда, со скипом и после невероятно трудной работы «по явке», Сева на себе ещё раз в полной мере ощутил, что значит быть заворготделом. Претенденты в «первые» чувствовали себя спокойно и по очереди общались с приехавшими представителями обкома.
«На дистанции четверка первачей.
Каждый думает, что он то побойчей.
Каждый думает, что меньше всех устал.
Каждый метит на заветный пьедестал…»               
Песенка Высоцкого как нельзя лучше подходила к ситуации. Претендентов было, действительно, четверо: Бочкин («второго» заставили обкомовские эмиссары: что за второй, который не мечтает стать первым), Сева, выдвинутый и поддержанный комсомольской организацией Западного леспромхоза, Евсей Ронин, давний претендент и освобожденный секретарь Восточного леспромхоза и молодой, «необстрелянный», как его называли в райкоме, отставший от парохода, комсомольский секретарь морского порта Тихон Берман. Экзотическая фамилия Тихона позволяла райкомовским интеллектуалам Севе и Бочкину называть его Бергманом, что было не всегда понятно другим, а водителю Паше – Борманом, что вызывало понимание и дружный смех у Пашиных же недалёких друзей.
«Давить и навязывать своё мнение нельзя», - такое указание было получено инструктором обкома Зелёным, который в полном соответствии со сложившейся обстановкой проводил консультации с членами бюро и собеседования с претендентами. Претенденты готовили свои программы развития местного комсомола, а, ожидающая шоу, публика с нетерпение ждала этих «упражнений в изящной словесности».
Начавший было формулировать программу Бочкин, прекратил эти бесполезные занятия. На помощь «второму» пришел Зелёный. Инструктор обкома, строго блестя очками, в которых отражался свет кабинетных ламп, заявил: «Зачем придумывать какие-то программы. У нас есть одна программа – Устав комсомола и решения съезда. Это надо выполнять». Мнение Зелёного стало спасительной соломинкой для Бочкина. Он перестал сочинять «небылицы», занял «принципиальную позицию» и на пленуме сказал просто и с достоинством:
- Товарищи члены и кандидаты в члены райкома, члены ревизионной комиссии, секретари первичных комсомольских организаций, комсомольский актив и приглашенные. Я вышел на эту трибуну не для того, чтобы озвучивать свою программу. Нужно ли выдумывать что-то новое. Надо посмотреть принятое полтора года назад постановление отчетно-выборной конференции и понять, как много не сделано из того, что намечалось. Обратить пристальное внимание на проблемы МЖК, любительских молодежных кубов.  Я вообще, не понимаю, как можно придумывать какую-то особенную программу, когда у нас есть Устав, есть решения съезда комсомола. Это и есть программа наших действий. И если вы выберете меня, то мы вместе с вами будем работать над выполнением тех, задач, которые поставлены перед комсомолом.
Безликая и нелепая речь Бочкина впечатления не произвела. Участники пленума, не ожидавшие от него ничего иного, проводили, теперь уже было понятно, «вечного второго» с трибуны как отыгравшего свой матч игрока, при этом не забившего ни одной шайбы и не давшего ни одного голевого паса. Тихо. Без аплодисментов. Даже без перешёптываний.
Бледный заикающийся Берман оглядывал зал с опаской, как будто ждал подвоха. Говорил он тихо, складывая из слов замысловатые конструкции, точно старался подражать опытным номенклатурным ораторам. Не обещая конкретно ничего, Тихон, в тоже время, практически «грозился» перевернуть жизнь местного комсомола, напирая на то, что соперники его – люди, искушенные аппаратной работой и ждать от них нечего. А он – практик, из самой «гущи молодежи». Так и заявил: и «проблемы молодежи – его проблемы».
- Мы слишком много уделяем внимания отвлечённо-производственным вопросам. В них надо лишь конкретизировать то, что касается молодёжи. Главную заботу надо уделить досугу и спорту, развивать их материальную базу. Из-за забвения этих вопросов многие ребята разуверились в комсомоле.
Жидкие аплодисменты Берману – утешительный приз жокею, плетущемуся в хвосте скачек.
Зал взорвал Евсей Ронин. Его выступления на этом пленуме ждали с нетерпением, как в прочем, ждали всегда. Есть такие люди, которых называют возмутителями спокойствия. Евсей был из них. Он, наверное, жалел, что родился так поздно. Его поколение «по духу» падало на кронштадтский лед, строило Магнитку и Днепрогэс. Он первым бы пошел с Павкой Корчагиным на строительство боярской узкоколейки, если бы судьба преподнесла такой шанс. «Тебе не хватает только кожанки», - говорили Евсею друзья. «Да, - откликался он, - и маузера в кобуре через плечо». Кожаный пиджак Евсей себе всё-таки добыл: в эпоху тотального дефицита леспромхозовские магазины снабжали хорошо. И теперь, сверкая очками, он был похож то ли на Троцкого, то ли на Свердлова. Правда, взяв в руки гитару, с первыми аккордами бардовской песни его облик обретал совершенно человеческие черты, он становился своим парнем, без революционных сдвигов. Как человек незаурядный Евсей кроме комсомольско-революционного пафоса был сжигаем ещё одной страстью: он был футбольным фанатом. Смотрел все возможные матчи, вёл статистику, готов был в любой момент сказать, кто кому и на каком чемпионате забил гол в финале или полуфинале.
Говорил Ронин, как всегда, жестко, резко критикуя работу всех, в том числе свою. С присущей ему горячностью доказывал, что комсомол – это передовой отряд молодежи, и это не только на бумаге. Приводя в пример чуть ли не всю историю ВЛКСМ, перечисляя репрессированных вожаков и погибших комсомольцев-героев, Евсей призывал подтвердить звание передового отряда трудовыми свершениями и активной жизненной позицией.
- Необходимо поднимать роль комсомола на производстве, не быть пассивными наблюдателями при решении вопросов распределения новой техники, жилищно-бытовой обустроенности молодежи
Он всегда говорил очевидные вещи, но он умел их преподносить так, что слушатели верили в искренность слов и даже где-то в неизбежную победу коммунизма. Казалось, проголосуем за Ронина, и тут же всем выдадут новую технику и молодежь начнет получать новые квартиры.
- Необходимо повышать активность путем выдвижения своих представителей в хозяйственные и общественные организации, в советы трудовых коллективов. Защищать социальные права молодежи – вот забота аппарата райкома.
Сам оратор получал необъяснимый кайф от того, что говорил и, заканчивая выступление каким-нибудь тривиальным «и тогда мы победим», срывал аплодисменты восторженных слушателей. В этот раз реакция зала была предсказуема – Ронин оправдал ожидания слушателей. Присутствующий секретарь райкома партии поморщился: он недолюбливал «этого леспромхозовского выскочку», то ли за его горячность, то ли за его излишнюю идейность.
Всеволод понимал несостоятельность своих амбиций, необоснованность претензий. Сам не раз говорил себе: «Не надо лезть в эту свару. Придет ещё твоё время. Заворгом – то всего ничего работаешь, куда в «первые»». Но склонность к авантюрам одержала верх. Речь его не особо отличалась от других. Те же призывы «активизировать», те же проблемы – досуг и МЖК. Но главный акцент Сева сделал на проблемах школьного комсомола. Привычка искать первопричины сыграла с ним злую шутку.
- Главное, надо уделить внимание школьному комсомолу. Оттуда берут истоки многие сложности и проблемы. Может быть, надо сделать его более самостоятельным, например, чтобы третьего секретаря, отвечающего за работу со школьными организациями и пионерией, выбирали на своей конференции комсомольцы – школьники.
Вместо ожидаемой положительной реакции со стороны школьников и учителей – комсомольцев, Сева сразу настроил их против себя. Первый секретарь райкома партии тут же обвинил «претендента на престол» в раскольничестве и популизме. Обвинение в популизме стало чем-то вроде обязательного ритуала, ещё одной приметой времени. Если кого-то сегодня не обвинили в популизме, значит, день прошел насмарку. Главным популистом в стране в этот момент был Ельцин. Комсомольские аппаратчики с восторгом смотрели на бывшего секретаря московского горкома партии, а ныне опального депутата, поэтому обвинение в популизме Сева воспринял как похвалу.
Тем не менее, это не помогло и первым секретарем с явным преимуществом избрали Евсея Ронина. Была, правда, попытка наивной учительницы средней школы повлиять на мнение комсомольского актива. Выскочив на трибуну, она вдруг заговорила о проблемах школы и подытожила свою речь неожиданным предложением: «Давайте изберем Тихона, а остальные имеют педагогическое образование – пусть идут в школу. Там так не хватает мужчин-учителей». Предложение, произнесенное жалостливым голосом, вызвало смех и даже какое-то одобрение, но при голосовании было проигнорировано.
Революционный пафос слетел с нового вожака молодежи на следующий день: предстояла длительная организационная суета. Высокие идеи и «демократические изменения» аппаратной жизни уступили место повседневным заботам по обустройству быта и жизни семейной.  Необходимо решить жилищный вопрос: переезд из Восточного леспромхоза в город ставил такую проблему и, одновременно с этим, Евсей готовился жениться, дабы положить конец затянувшемуся «конфетно-букетному» периоду. В эту свадебно-бытовую суету был втянут почти весь райком. Водитель Паша мотался между Восточным леспромхозом и городом, перевозя пожитки будущей молодой семьи. Ронин «выбивал» себе квартиру, как «избранному на выборную должность». Сева – не зря играл в Народном театре – занимался устройством свадьбы, так как был «назначен» свидетелем. А к предстоящему Пленуму готовились ночью: писали доклад, сочиняли проект постановления, а после спали на стульях в кабинете. Поэтому поводу Сева с Алексом сочинили частушку, которую с успехом исполняли при каждом удобном случае:
Не уснул райком у нас,
Хоть и спит Рассея:
Пишет аппарат доклад
Ронина Евсея.
Свадьба была шумной, вопреки требованиям времени, алкогольной. Восточный леспромхоз гулял. Столько людей, которые «мечтали» стать его друзьями, Сева не видел никогда. Его приглашали на рыбалку и охоту, а кто-то просто обещал снабдить уже материальными результатами этих мероприятий. Алекс, последнее время не пропускавший ни одного комсомольского события районного масштаба, тоже был приглашен и завёл очень даже близкое знакомство с молодой закройщицей местного дома быта.
Но всё заканчивается. Прошла свадьба. Ронин устроился в семейном гнездышке с молодой женой и взялся за работу. На баррикады не звал, но видимую активность создавал умело. Комсомолия страны кипела идеями и делами: возводились молодежные жилищные комплексы, процветали центры научно-технического творчества молодежи, создавались экологические группы, райкомы возглавляли работу поисковых отрядов. О необходимости всего этого постоянно говорил Евсей. Его пустословие начинало бесить Всеволода. Не отличаясь тактом, он мог взорваться на заседании бюро, швырнуть на стол папку с документами и, хлопнув дверью, выскочить из кабинета. В след летело: «Ты уволен», - первый пытался взять реванш, но его тут же «охлаждали» члены бюро: «А вот уволить ты его можешь только с нашего согласия». Так они и существовал, как единство и борьба противоположностей, взаимно дополняя друг друга.
Опоздать на работу так, чтобы нарваться на гнев «первого» просто невозможно, наготове всегда была верная «отмазка» - встретил Иванова (Петрова, Сидорова, любая фамилии из комсомольского актива), разговорились. Игнорировать молодежь с их проблемами нельзя. Но Сева никогда не злоупотреблял этим приемом, тем более что Ронин сам был не любитель ранних подъемов.
Сегодняшняя планерка должна быть, судя по всему обычной, скучной и бумажной.  Квартальные итоги соревнований комсомольско-молодежных коллективов подводятся в июле, а сейчас только май. Пленум не намечается. Выставочный стенд на республиканский смотр-конкурс «СПУРТ» Сева оформил и отправил в обком еще на прошлой неделе, хотя мероприятие будет проходить только на этой. Акцию СПУРТ придумал Митрохин из обкомовского отдела научно-технического творчества. «С производства удалим ручной труд – СПУРТ» - тот же смотр достижений молодых рационализаторов, но ведь как лихо звучит! Со своим детищем Митрохин носился по всей республике, агитируя молодых изобретателей включаться в движение. Состоялось уже несколько выставок, но ручной труд, будь он не ладен, по-прежнему преобладал на производстве.
Привычно отчитавшись о проделанной работе и доложив план на неделю, Всеволод закрыл блокнот, решив свою задачу выполненной, а себя свободным. Заворг докладывал всегда после секретарей, и его информация было основной. Но Ронин, вопреки ожиданиям, не спешил отпускать аппарат.
- По решению обкома на территории нашего района, а вернее, на островах Белого моря, будет проводиться международная акция «Северный Робинзон». Подвязано много организаций, в том числе и центральных, - помянув центральные организации,  Евсей стал серьезен как никогда, - Информационное обеспечение осуществляет журнал «Вокруг света».  Вы понимаете, какая ответственность ложится на нас?
- Пока не совсем. Давай конкретно, не тяни резину, - манера первого с напускной важностью доводить до аппарата главные, на его взгляд, новости, порой выводила Севу из себя: сказал бы сразу, что требуется, нет, надо создавать ореол таинственности, напускать тумана. Что за дурная привычка?
- Мы должны обеспечить, по их словам, практически всю береговую часть операции: прием, отправку на острова, снабжение, безопасность, связь.
- А флот для этих целей мы не должны построить? – съязвил в меру лояльный Бочкин.
- Вам вот смешно, а мне докладывать завтра в обком о принятых мерах, - не заметил явной издёвки Ронин.
- Ну, на то ты и первый, чтобы быть первым везде: и в труде, и в бою, и на экзекуции, - без малейшего сочувствия констатировал Сева.
- Давайте серьезно, - Ронин понимал своё безвыходное положение: только всем вместе можно было выйти с честью из сложившегося положения. Мероприятия всесоюзного масштаба бывают не часто, но это тот шанс, который позволит взлететь леспромхозовскому Евсею до республиканских вершин, - Какие есть предложения?
- Предложение одно – поручить всю эту «бодягу» идеологическому отделу, пусть Бочкин впрягается и пашет, - Сева был категоричен, он чувствовал, что всё равно этот «подарок» перепадет ему.
- Я не думаю, что это разумно, - воспротивился Бочкин.
- Ты никогда не думаешь. У тебя всё не разумно, - отбивался заворг, - конечно, болтать с девчонками в доме культуры или просиживать штаны на заседаниях Совета ветеранов куда лучше.
- Евсей, у меня же отпуск, - пустил в ход последний аргумент второй.
При всей массе своих недостатков Евсей Ронин обладал одним неоспоримым достоинством: он мог верно определить исполнителя того или иного дела. Решение им было принято ещё до планерки и всё, что происходило сейчас, было игрою. Каждый преследовал свои интересы. Сева тщетно пытался откреститься от непонятного ему поручения. Бочкин – откровенно «косил». Ронин выдерживал паузу и наблюдал за внутриаппаратной грызней: ему это доставляло гораздо больше удовольствия, чем скандалить с неуживчивым заворгом.
- Всеволод, - наконец подвел черту Ронин, - я думаю, что никто лучше тебя не справится с этим делом. Ты знаешь руководителей предприятий, знаешь хорошо наш актив. Ты человек творческий…
- А это тут причем, - взорвался Сева, - их ещё развлекать надо?
- Развлекать никого не надо, а вот проявить смекалку придётся. Так что впрягайся и по коням!
-  Запрягают всегда того, кто везёт, - вид обиженного человека у Севы был обманчив. На самом деле он любил такие неожиданные поручения. Трудности не пугали его. Авантюрист по натуре он чувствовал, что здесь «пахнет» приключениями.

4
Встреча с Прокасовым и перекур в редакции откладывались. Впрочем, перекур не откладывался.  Занятие это хоть и вредное, но для начала большого дела необходимое. Курили партийные и комсомольские работники в фойе первого этажа среди членов Политбюро ЦК КПСС и Лучших пропагандистов района – их портреты висели на противоположных стенах и «смотрели» друг на друга. Автор «дизайнерской композиции» комендант здания Царьков ни о чём таком не думал, устраивая эту «молчаливую беседу». Члены Политбюро с упреком взирали на пропагандистов, словно обвиняя их в хреновой пропаганде, а пропагандисты, кто весело, а кто серьезно «выслушивали» своих «бумажных» вождей и так же молча «обещали» улучшить агитацию рабочего класса, трудового крестьянства и советской интеллигенции. В такой теплой компании у окна размещался кожаный диванчик, на котором, при желании, могли расположиться курильщики. Но они в основном стояли, компенсируя потерю здоровья от курения «стоячим» образом жизни. Здесь заворг райкома партии обсуждал текущие вопросы со своими инструкторами, здесь же комсомольские курильщики общались со своим активом. Некурящая часть коллектива постоянно боролась с этим антиобщественным явлением и пыталась выселить курильщиков на улицу. «Война» шла с переменным успехом.
Сева читал положение о конкурсе «Северный Робинзон», затягиваясь сигаретой. Мероприятие обещало быть действительно грандиозным. Областной комитет ВЛКСМ, журнал «Вокруг света» и клуб «Северный Одиссей» уже провели отборочные туры для участников конкурса. Желающих оказалось так много, что пришлось ужесточать требования. Заявки слали буквально со всего света: больше тысячи ребят из самых отдаленных уголков Советского Союза, из Чехословакии, Болгарии, Румынии… Всех манила романтика путешествий, стремление испытать себя в сложных условиях северных морей. А условия организаторы создавали и впрямь экстремальные.
На отборочных этапах участников «отсеивали» через испытания физическими нагрузками, психологическими тестами и прочими каверзными вещами. Оставшиеся десять-двенадцать потенциальных героев, кто по одному, кто по два человека, должны были высадиться на небольшие необитаемые острова Белого моря. По легенде они – жертвы кораблекрушения, которым повезло спастись, и теперь они обречены на счастливую жизнь на острове.  По той же счастливой случайности у каждого из них оказался нож и примитивные рыболовные снасти. И вроде бы, живи да радуйся, но нет. Коварные устроители конкурса поставили перед робинзонами задачи: построить жилище, привести в порядок свой остров и из собранного мусора воздвигнуть памятник цивилизации. А ещё необходимо вести дневники и ежедневно фиксировать свои шаги в борьбе за выживание. Так же найти, спрятанный в неведомом схроне суточный сухой паёк. Что с ним делать дальше – каждый решает сам. «Задумано неплохо: нашёл – плюс, съел – минус, - размышлял Всеволод, читая положение, - а как же безопасность?»  А безопасность обеспечивалась спасательными жилетами, которые робинзоны должны вывешивать на берегу, а наблюдатель на лодке «считывал» сигнал благополучия и докладывал на базу. На экстренный случай предполагалось выдать всем «потерпевшим кораблекрушение» фальшфейеры и дымовые шашки.
Вернувшись в кабинет, Сева привычно набросал план подготовки мероприятия. Это стало у него чем-то вроде ритуала, начиная какое-либо дело, составлять первоначальный план, даже если он и не нужен в данную минуту или не отражает всю предстоящую работу. Сейчас он наметил всего три пункта: 1) встретить представителя обкома, 2) составить перечень необходимого, 3) обозначить предприятия, к которым надо обратиться за помощью. Но эти три пункта скрывали за собой большую подготовительную работу. Подумав еще минут пять, он добавил четвертый пункт: обеспечить информационное сопровождение. «Надо будет привлечь Алекса. Лучше него всё равно никто не напишет». С Прокасовым Сева решил переговорить вечером, а сейчас надо закончить справку на бюро обкома по Кривопорожской ГЭС.
В лучших традициях советского комсомола строительство Кривопорожской ГЭС было объявлено республиканской ударной стройкой. Постановлением бюро обкома создан штаб стройки, и комсомольская опека над «малым гигантом большой гидроэнергетики» заработала в полную силу. По комсомольским путевкам райкомы отправляли десятки добровольцев. Передовой опыт молодых строителей ГЭС отражали яркие публикации молодежной прессы и передачи республиканского телевидения. Сводки с объектов строительства «сверкали» рекордными цифрами. И всё бы так продолжалось, но с трибуны ХХ съезда комсомола вдруг прозвучала резкая критика в адрес руководителей таких строек, которые прикрывают молодежью и комсомольским призывом свою бесхозяйственность и неорганизованность. Весь смысл «комсомольской ударной» сводится к поднятию флага и громким лозунгам, и, естественно, к поставке рабочей силы. Областной комитет срочно провел аттестацию строек и после долгих сомнения и споров оставил за Кривопорожской почетное звание. Но приходит время собирать камни. Накануне пускового года участилась тревожная статистика: с одной стороны, не едут добровольцы на строительство, не верят комсомольским путевкам, с другой, - уезжают «ударники» ранних призывов. Вопрос «назрел» до разбирательства на бюро обкома. Поскольку ударный объект находился в соседнем районе, готовить справку отправили Всеволода. У него уже был опыт работы с ударными комсомольскими объектами.
Еще совсем недавно орготдел организовывал субботники, воскресники и различные трудовые десанты в помощь строительству общежития для молодых специалистов, объявленному ударной молодежной стройкой местного значения. Выступая на собраниях, комсомольские работники говорили о том, какие замечательные условия проживания ждут молодых учителей, врачей, инженеров, какое большое дело совершается на наших глазах нашими же собственными руками. Не забывали, конечно, помянуть и о всемерной заботе партии и родного правительства. В ответ строители на планерках и совещаниях партийно-хозяйственного актива заявляли, что «ни один кирпич в здании стройки нельзя назвать по-настоящему комсомольским» и требовали большего участия и всё новых и новых трудовых ресурсов.  Так и двигалось общее дело: одни строили, другие помогали, периодически обвиняя друг друга в невыполнении взятых обязательств. А когда пришло время сдачи объекта, то вдруг оказалось, что про замечательное общежитие на берегу прекрасной реки Выг надо забыть – это будет городская гостиница, поскольку прежняя на днях, как по заказу, сгорела.  А если молодые специалисты хотят здесь поселиться, то, учитывая заслуги комсомола, можно выделить им целый этаж, но проживание, конечно, по расценкам далеким от общежитских. Такого финала «комсомольско-строительного романа» не ожидал никто. Возмущений было много, но главное, это Сева запомнил хорошо, стыдно было объясняться перед активом на очередном пленуме. И ведь не скажешь, что партия, наша «руководящая и направляющая сила», просто напросто «кинула» комсомол, объясняя это высшими интересами города и района…
Ситуация с Кривым Порогом была нисколько не лучше. Никто, конечно, не собирался перепрофилировать гидротехнический объект, но то, что обещанные «посланцам комсомола» условия труда и отдыха далеки не то, что от идеальных, но даже и от нормальных, говорили уже на всех уровнях. Звучали, конечно, обвинения в потребительском отношении к жизни, с укором приводили в пример славных строителей БАМа, но это была хилая попытка удержать молодежь на объекте и не сорвать намеченный пуск.

Утренней электричкой Всеволод приехал в Кемь. На вокзале его встречал заворг местного райкома Рома Соловейчик, молодой человек в обличии и с повадками стопроцентного бюрократа. Они были знакомы ещё с момента утверждения в должностях на бюро обкома.
- Куда сейчас? – спросил Сева, пожав руку Соловейчику и полагая, что у его коллеги есть план дальнейших действий.
- Сначала в райком, а затем – на стройку. Да, кстати, ты надолго, гостиница нужна?
- Планирую управиться за пару дней, - Сева пытался реально оценить объём предстоящей работы, - может, заночую в Кривом Пороге.
- В поселке нет гостиницы.
- Ну, значит, есть общежитие. Одну ночь могу перекантоваться, - Сева был неприхотлив в командировках.
- Я бы не советовал, - замялся Соловейчик, - сам понимаешь, контингент там разный. Да и комендант не поселит тебя.
- Деклассированные элементы? – усмехнулся Сева.
- Вроде того. Народ бывалый, много чего повидавший.
- Это ведь комсомольская стройка…
- А ты наивного – то из себя не строй. Можно подумать, не знаешь, кто приезжает по оргнабору: один с путевкой, а десять – со справкой об освобождении.
- Действительно всё так плохо?
- Сам увидишь. Это только в постановлениях и отчетах – «ударная комсомольская стройка» - ура! ура! – Соловейчик стал раздражаться, видать эти разговоры не доставляли ему удовольствия, - а у нас и пьянство, и правонарушения и ещё, чёрт знает, что…
- А как же романтика? – Сева хотел разрядить обстановку и пошутил, но, видать, неудачно. Соловейчик чуть «не взорвался».
- Какая романтика? Какие трудовые порывы? Какое благородство целей? Пишут в газетах чепуху всякую, а, элементарно, стройматериалов не хватает. Людям жить негде. Ладно, посмотришь, поймешь. Только Бугаева, начальника штаба, ты не очень в своей справке… Старается парень.
В Кеми Сева был впервые.  До райкома шли пешком по длинному Пролетарскому проспекту, из которого, казалось, состоял весь город. Направо и налево виднелись скалы, среди них громоздились строения, в редкие распадки убегали улицы. Жилые дома, деревянные и кирпичные, выстраивались по обеим сторонам вперемешку с магазинами, столовыми и административными зданиями. Город Севе решительно не понравился: «У нас деревня деревней, а здесь вообще… А ещё были центром уезда». Здание райкома партии и комсомола всегда и везде узнаваемо по главной примете – Ильичу, стоящему, как и положено, спиной к главному входу.  Кемский Ильич был копией беломорского Ленина и по росту, и по цвету, и даже по количеству чахлых цветочных насаждений у постамента.
Соловейчик представил Всеволода своему шефу – первому секретарю Сергею Векову, человеку энергичному и передовому во всех отношениях. В свои двадцать с небольшим он, вчерашний выпускник ВУЗа, сразу был избран секретарем райкома, как принято, на альтернативной основе, покорив местную молодежь смелостью мысли и обещаниями таких же смелых поступков. Успел уже дважды жениться и родить двух детей. Сергей энергично пожал руки заворгам и поинтересовался:
- Как там Евсей? Воюет?
- Горит на работе, - с иронией ответил Сева.
- Знаю я его. Еще тот жучила, - и, проявив снисходительность к своему коллеге, добавил, - но потенциал у него большой. Повести за собой сможет.
- Только бы не увёл далеко, - продолжал иронизировать Всеволод.
- Вечная проблема аппаратных взаимоотношений: заворг – мозг райкома и первый секретарь, который всегда мешает, - проявил знание ситуации Веков, - или у нас не так, Роман.
- Конечно же, нет, Сергей, - с готовностью откликнулся Соловейчик.
- Ладно, разговоры разговаривать хорошо, но дела есть дела, - Веков буквально «кипел» жаждой действовать. Казалось, дай ему лопату, и он тут же начнет копать котлован под очередной блок гидростанции и не остановится, пока не даст ток в недоразвитые деревни своего района.
- Когда на Кривой?
- Да хоть сейчас, - с готовностью ответил Сева.
- Рома, берите райкомовскую машину, мне сегодня без надобности.
- Хорошо, - Роман в обыденной ситуации не в пример своему начальнику был лишен эмоций.
Дорога до поселка Кривой Порог только называлась дорогой. Райкомовская «Нива» ползла по самые двери в грязи. «Тут бы лучше на нашем «уазике», - подумал Сева, надевая предусмотрительно захваченные Соловейчиком сапоги.
- Как, ты говорил, зовут начальника штаба стройки? – Всеволод решил не терять зря времени.
- Бугаев.
- Откуда он?
- Наш местный. Работал крановщиком, молодой коммунист. Это его первое ответственное поручение, - Соловейчику хотелось представить Бугаева в лучшем свете, создать заранее у «проверяющего» положительный имидж, - Прежнего-то сняли…
- Да, слышал, - отозвался Сева, - было постановление обкома: развал, рукоприкладство. Тогда вашему первому еще «выговорешник» влепили.
- Это не Векову. До него у нас был кадр, - уточнил Соловейчик, - А Колька Бугаев – хороший парень.
- У нас обычно говорят: хороший парень – не профессия.
- У нас тоже. Но, сам понимаешь, никто не идёт. Зарплата инструкторская, дел «по горло», спрос, о-го-го какой. Причём начальников над ним хоть отбавляй. Уже начинает «скрипеть», но уговариваем, чтобы держался.
- В том-то наша беда, что мы «уговариваем», боимся, что место будет «простаивать», а дело не делается, - последние слова Романа разозлили Севу. Он почему-то вспомнил призывы и речи Ронина и ясно увидел его самого за своим столом, уткнувшегося в «Советский спорт».
- А у вас что, по-другому? – миролюбиво отозвался Соловейчик, - Везде так.
Остаток пути проехали молча. «Что это я завелся, - подумал Сева, - Соловейчик ведь ни в чём не виноват. Он такой же, как и я, нисколько не хуже. Может, даже лучше: совестливый и на рожон не лезет. По всему видно, исполнительный. Но, не лидер… А дорога полная дрянь».
Коля Бугаев встречал их около штабного вагончика. Сева вышел из машины, и ноги погрузились в жидкую грязь. Чавкая, добрались до крыльца. Разместились в комнате, похожей на бытовку строителей. При виде райкомовского начальства, да еще с «представителем обкома», Бугаев совсем оробел. Но после знакомства за стаканом чая он немного расслабился, очевидно, почувствовав, что опасности от Севы ему ждать не стоит. Постепенно разговорились, и Бугаев откровенно вылил всё, что накипело у него на душе.
- Ты знаешь, сколько ко мне приходит каждый день людей? И, в основном, вопросы одни и те же, - горячился Бугаев, - Ты думаешь, народ жалуется, что жилье – дрянь, что бытовые условия – дерьмо, что клуб обещали, а так и не построили. Нет, работать не дают. То нет материалов – простой, то завезли – штурмовщина. То план давай, по сырой штукатурке красят и обои клеят. Глаза бы не смотрели на всё это. А начальство требует, давайте ещё людей, куда вы, комсомол, смотрите. Ты понимаешь, комсомол для них что-то вроде ширмы. Все неудачи можно на него списать. А как же – «комсомольская ударная».
- Не горячись, - попытался остановить напор Бугаева Всеволод, -  расскажи лучше, что с кадрами. Едут люди?
- Куда там, три года назад прибыло по путевкам сто двенадцать человек, два года назад – сорок шесть, а в этом году – три. И, я думаю, что можно подвести черту. А если учесть, сколько «добровольцев» уехало обратно, то какие тут нужны комментарии.
- А что комсомольская организация? – без надежды спросил Сева.
- Да я в райком каждый день звоню, - покосился на Соловейчика Коля, - и секретарь наш комсомольский Артём тоже.
- А где Сигаев? – спросил Роман, - Мы же договаривались, чтобы был.
- Да будет он, на плотину поехал…
Артём Сигаев, секретарь комсомольской организации управления Гидростроя, появился взъерошенный и взволнованный. Протянув руку Севе, представился.
- Артём.
- Всеволод.
- Сева – наш сосед, приехал по поручению обкома, - дополнил информацию Соловейчик.
- Я уже в курсе, - Сигаев создавал впечатление человека контактного и делового.
- Ты представляешь, - взял он с места в карьер, - был на днях у зама по кадрам. Говорю, есть предложение, в качестве поощрения дать молодым передовикам жильё. Только пусть комитет комсомола и штаб стройки распределяет. Стройка-то комсомольская, поднимем престиж, отметим заслуженных… А он тычет мне брошюрой с Основами жилищного законодательства СССР и говорит, тут этого не предусмотрено. Понимаешь, не предусмотрено. Пахать – предусмотрено. Всех собак на нас вешать – предусмотрено, а как дело предлагаешь стоящее – не предусмотрено! И на всё-то у них циркуляр найдется.
- Да, идея хорошая, - поддержал его Всеволод, - а если попробовать через коллективный договор и своих представителей в объединённом профкоме.
- Нет у нас комсомольцев в профкоме, - растерянно произнес Сигаев.
- Как, на комсомольской ударной стройке нет комсомольских представителей в профкоме? -  искренне удивился Сева. Он ожидал чего угодно, но только не такого.
- Да, а в коллективный договор «втиснули» про молодежь из типовых рекомендаций центра дежурные слова, а толку, - продолжал Сигаев.
- Наша вина, согласен, - включился в разговор Соловейчик, - но дело новое, кабы всё знать.
- Не получается у нас контакт с руководством. Ни на каком уровне не стыкуемся, – Сигаев нервно закурил, -  Как-то обратились к начальнику участка с просьбой, выделить доски для строительства спортивной коробки. Дал. Немного, говорит, потом еще выделю. А тут дождь зарядил несколько дней кряду. Субботник не провести. Короче, пока собирались, местные доски растащили. Зато теперь у начальства козырь на руках – вам что ни дай, все про…, провороните, короче…
Составляя справку на бюро обкома, вспоминая о встречах со строителями Кривопорожской ГЭС и их комсомольскими вожаками, Всеволод пребывал в двойственном положении. С одной стороны, хотелось выдать всю правду, чтобы они там, в обкоме, увидели, что за «замануху» устроили для молодежи. Одни громкие слова и полное отсутствие какой-либо организованности. С другой стороны, очень не хотелось подводить честного искреннего парня Кольку Бугаева, добросовестного комсорга строительства Артёма Сигаева, да и начинающего бюрократа Соловейчика тоже было как-то жалко.
Всеволод проявил всю свою аппаратную изворотливость, и представил дело так, что местный комсомол прилагает неимоверные усилия для обустройства быта молодых строителей, улучшения условий труда, но зачастую натыкается на равнодушие и непонимание начальства. Что, в общем-то, было не далеко от истины.
«Надеюсь, ребята отделаются легким испугом, - подумал Сева, ставя заключительную точку, - Ну может кто-то повыше «схлопочет» выговор, так выговор в нашем деле не самое страшное».
Позже он узнал, что через месяц после заседания бюро обкома, Бугаев сам подал заявление об уходе: «Я как молодой коммунист не справился со своим основным поручением». Сева был искренне удивлен и восхищен поступков Николая.
- Ты бы так, конечно, не поступил, - сказал Алекс, с которым Сева поделился впечатлениями.
- Наверно, нет, - честно ответил заворг.

5
Репетиции в народном театре начались после долгого перерыва с прибытием нового режиссера, который и известил Севу, появившись внезапно и сразу поразив своей нестандартностью и оригинальностью. Это произошло год назад. Возвращаясь с обеда и, как всегда, размышляя о вещах совсем отвлеченных от работы, Всеволод столкнулся в дверях райкома с человеком неопределенного возраста и нелепого вида: зимняя кроличья шапка, несмотря на теплый апрель, демисезонный плащ болотного цвета, клочковатая черная борода и очки в толстой коричневой старомодной оправе, через плечо – тощая сумка, в которой могло находиться всё что угодно, от дежурного бутерброда до пары носков и трусов.
- Вы Всеволод? – человек шмыгнул носом и уставился в Севу близорукими взглядом, - Я новый режиссер народного театра Константин Матроскин. Вот собираю, так сказать, старую труппу. Хотел бы видеть Вас сегодня вечером на первой репетиции. У Вас есть пять минут, переговорить.
- Вообще-то я на работе, - пытался отгородиться от странного знакомства Сева, но Матроскин был не просто назойлив, а убедительно назойлив.
- Я не займу Ваше внимание надолго. Вы знаете, я из Москвы, закончил институт культуры, работал режиссером народных коллективов, ставил массовые представления. У меня давно есть желание поставить спектакль где-нибудь в глубинке. А здесь, мне сказали, был народный театр с хорошими традициями. Почему бы их не возродить, не укрепить. Вот Вы кого бы хотели сыграть?
Не ожидавший такого напора Сева замялся.
- Я прошёлся по городу, - не ожидая ответа собеседника, продолжал режиссер, - очень интересная натура: мосты, острова, небольшие скверы, какая-то общая неустроенность. Я бы сказал, разруха. Очень здорово!
- Чем же? – крайне был удивлен Сева.
- Вы представляете, Брехт, Бертольд Брехт. «Мамаша Кураж». На улицах города, - Матроскин разволновался, его руки заходили ходуном, он начал активно жестикулировать, - Тетка с повозкой передвигается по улицам убогого городишки и в этих скверах, на мостах проходит действо великой пьесы Брехта. Главное, декорации должны быть естественными: пыль и духота, а если пойдет дождь, это только добавит трагизма…
- Я больше предпочитаю современную драматургию и классический театр, - попытался отвязаться от новоявленного режиссера, обидевшийся за свой город, Всеволод.
- Современная драматургия? Отлично! – перехватил тут же инициативу Матроскин, взмахнув руками, - Я вижу Вас в главной роли, например, какой-либо пьесы Галина. Вы читали Галина «Группу» или «Звезды на утреннем небе»? Представляете, сцена голая, без задника, без кулис. Обнажённый человек на фоне «обнажённой» сцены. Всё на обнажённом нерве. Очень современно и своевременно.  Я даже думаю, что мы пригласим автора на премьеру.
- На премьеру чего, - Сева был поражен самонадеянностью и напором странного визитёра.
- На премьеру спектакля, - был невозмутим Матроскин, - давайте вечером подробнее всё это обсудим. И позовите ребят, с которыми Вы раньше занимались.
Сева из любопытства дал согласие прийти на репетицию. Но, то ли встреча со старыми приятелями, то ли одержимость нового режиссёра подействовали на него: он остался и вовлек в «театральные сети» Прокасова, для которого новый коллектив расширял количество потенциальных собутыльников. Матроскин тоже не чурался возлияний, и они с Алексом быстро нашли общий язык, хотя в «мастера» Прокасов его не принял.
«Матроскин – типичный нубиец, который стремиться стать мастером, - по одним только ему известным признакам Алекс классифицировал нового знакомца, - пьёт не благородно, несёт всякую ахинею». Пить «благородно», значить, не морщиться, а «излучать радость и сияние». Критерий этот Сева считал весьма сомнительным. А на счёт «ахинеи» попадание было стопроцентное. У режиссёра по пьянке было два пунктика, превратившихся со временем в назойливые идеи. Он убеждал собутыльника в исключительности его таланта и обещал поставить спектакль, где будут «блистать» только двое: Матроскин и его визави, поскольку остальные – ничто. И причём опять: обнажённый человек на обнажённой сцене, естественные декорации, Мамаша Кураж, великий Брехт и сожаление, что этот автор не сможет посетить его гениальную постановку. Вторым «пунктиком» «этого странного Матроскина», как стал называть его Сева, было заверение, что бабушка из ФРГ оставила ему грандиозное наследство, но по решению КГБ он может получать ежемесячно в сберкассе только небольшую сумму, поэтому если новый приятель даст ему в долг, он может быть уверен, что Матроскин всегда вернёт. Причем здесь КГБ, Матроскин попытался объяснить только однажды. По его словам, бабушка была нелегальным агентом советской разведки, работала под прикрытием. Вышла замуж за очень богатого западного немца. Её участие в спецоперациях было отмечено множеством наград. Однажды бабушке пришлось даже ликвидировать перебежчика, который мог сдать всю сеть советской разведки на западе. Она отравила его специальным ядом, подсыпав в кофе. Был подготовлен Указ о присвоении бабушке звания Героя Советского Союза, но Брежнев Указ подписать не успел, так как неожиданно умер. А там настал черед и бабушки. История была настолько неправдоподобной, что режиссер больше её никогда не повторял.  Но деньги бабушки и её богатого мужа – западного немца по решению КГБ выдавали частями ему, как единственному наследнику. Легенда о бабушке, то ли Мата Хари, то ли Джеймс Бонде, навсегда закрепила за её «внуком» прозвище «этого странного Матроскина».
Надо сказать, что при всех «закидонах» Матроскин в период устойчивой алкогольной ремиссии был неплохим режиссёром, и сейчас шли последние репетиции спектакля по пьесе Александра Галина «Звезды на утреннем небе». Всё реже звучали пожелания пригласить автора на премьеру, но всё чаще Матроскин заявлял, что возможно, в будущем его именем назовут новое направление в театре. На сцене, действительно, были сняты задник и кулисы – она представляла собой жуткую неухоженную конструкцию, чем приводила в восторг Матроскина. «Звёздная болезнь» прогрессировала, и поэтому Константин был очень органичен в роли психически не совсем здорового Александра. Всеволод же играл роль милиционера Николая, играл бледно и неубедительно: он никак не мог «найти характер». Тогда на помощь пришел режиссёр: в пылу репетиции Матроскин схватил бутылку из-под водки и с размаху расколотил ее вдребезги о стену.  С тех пор Сева на репетициях регулярно бил бутылки, чем приводил в восторг случайных зрителей и вызывал бурю негодования у завхоза дома культуры, которая кляла на чём свет стоит «этого очкастого алкоголика и всю его театральную банду».
На сегодняшнюю репетицию Сева позвал Прокасова. Приятель отмучался рабочий день после тяжелых выходных, но, выпив пива, повеселел и согласился.
- У нас намечается грандиозное событие, - Сева решил заинтриговать Прокасова.
- Ожидается прибытие очередного поезда «Ленинский комсомол», - в словах Алекса прозвучала издёвка.
Всеволод помнил, как он инструктором участвовал в подготовке к встрече агитпоезда ЦК ВЛКСМ. Мотался на дальнюю карельскую станцию к самому Полярному кругу, готовил массу всяких согласований и обращений по обеспечению поезда и его пассажиров всем необходимым. А потом пачку писем с просьбами к руководителям предприятий и организаций за подписью первого секретаря райкома комсомола переделывал на бланках райкома партии, но с уже беспрекословным указанием того, что необходимо делать.  В полной мере прочувствовал на себе нашумевшую тогда кэвээновскую шутку «Партия, дай порулить». И в довершении всего, когда можно было уже идти отдыхать на заключительное мероприятие – Гала-концерт в доме культуры, Всеволода, как самого молодого, назначили дежурным в этом самом треклятом поезде. Что и говорить, воспоминания не из лучших.
- Нет. Поезд — это чепуха, - Сева сбивчиво рассказал приятелю о «Северном Робинзоне».
- Без Калымова здесь явно не обошлось, - с видом знатока произнес Алекс. Работая собственным корреспондентом молодежной газеты, он перезнакомился со всеми комсомольскими функционерами республиканского масштаба. Калымов в то время был секретарем городского комитета и лидером демократической части комсомольской организации республики. Ронин на него буквально молился, а Сева считал выскочкой. Очень быстро Калымов стал секретарем обкома, а затем – секретарем только что созданного российского комсомола. Его неуживчивая натура на любом месте выдавала «на-гора» огромное количество идей и проектов, которые воплощать приходилось другим.
- Явно его хватка, - продолжал Прокасов, - стопроцентный карьерист, тот ещё нубиец, а ведь поверили ему, избрали. Хотя у вас там и не таких ещё избирают. И что ты хочешь от меня?
- Думаю, что будешь освещать это мероприятие в местной газете.
- Ты знаешь, это не наша тема. Ну, напишем пару заметок, но в каждом номере не будем, - Алекс задумался, - сенокос, рекордные уловы, кубометры пиломатериалов – вот что нужно нашим читателям.
- Издеваешься?
- А эти «робинзоны» – это всё ваши комсомольско-аппаратные игры, - Прокасов «оседлал» своего любимого конька, - кому это надо?
- Молодежи интересно, это же здорово: море, острова, романтика, - Сева был возмущен откровенным безразличием и цинизмом Алекса.
- Калымову интересно, чтобы пойти дальше, -  продолжал Прокасов.
- Куда ему дальше, в ЦК?
- На фига ему твой ЦК? В депутаты, - Алекс был категоричен, - в народные избранники, слуги народа и хозяева жизни.
- Ну, это твои домыслы, - не унимался Сева, - а хоть бы и так. Пусть он строит свою карьерную лестницу, но ведь такие события оживляют нашу провинциальную жизнь.
- Оживят-оживят: приедут, и будешь носиться как савраска, лишь бы угодить Калымовским посланникам. Власти, знамо дело, вытряхнут всё из наших предприятий, лишь бы международная акция прошла на уровне. Погремите, пошумите, напишут о вас в центральной прессе, вспомянут на Пленуме, дадут грамоту…
- премию…
- премию – это хорошо, - согласился Прокасов, - и всё. Калымов – депутат, а вы – молодцы. Так? Так. Неужели ты не видишь, что ваш комсомол – сплошная профанация.  Сколь раз говорил тебе, беги оттуда.
- Ладно, опять ты за своё. Дело-то всё равно надо делать.
- Дело? Займись литературой. Я же подкинул тебе идею – роман «Смерть номенклатуры».
- Ты всё о своем. Одно другому не мешает: роман я и так пишу, -  соврал Сева.
- Ты хоть одну страницу покажи, - не унимался Прокасов, - так в подмастерьях и останешься. И вообще, зачем ты тогда попёрся на выборы первого секретаря? Ладно, Ронин, он пришибленный на всю голову, но ты создаешь впечатление нормального человека. Ваш комсомол скоро рухнет вместе с вашим рулевым – партией, и куда ты?
- А ты куда? Твоя газета тоже – орган райкома.
- Журналисты нужны всегда и везде, а опытные газетчики тем более.
- Вторая древнейшая профессия? – пришло время съязвить Севе.
- Пусть так, - был невозмутим Алекс, - никто этого и не скрывает, а продаться можно и подороже.
- Ладно, оставим эти споры, - пошёл на примирение Всеволод, -  О «Робинзоне» - то напишем?
- Да, напишем, напишем. Может, сам что-нибудь подготовишь, я-то за этой славой не гонюсь.
- Что за «Робинзон»? – встрял в разговор, подошедший Матроскин.
Получив информацию, он тут же попытался развить мысль о культурном сопровождении программы с организацией «отплытия к далёким берегам» и последующей шикарной встречей «отважных путешественников».
- Театрализованное представление на берегу моря, - взволнованно стал развивать свою мысль Матроскин, - на берегу в нетерпеливом ожидании люди. На горизонте появляются паруса. Не плохо бы – алые. Это как-то символично. По трапу спускаются путешественники, усталые, небритые, изможденные. Совсем обессиленных несут на руках. Слезы счастья текут по впалым щекам, а местные девушки подносят букеты цветов и поют поморские народные песни…
- Какие небритые путешественники? Участники акции – подростки. Причём тут паруса. И потом, кто позволит довести подростков до изможденного состояния? – Сева завёлся не на шутку, он никак не мог привыкнуть к манере режиссера встревать в разговор, предлагать свои «гениальные» идеи и развивать их до полного абсурда, - и, вообще, всё уже распланировано и расписано. Есть постановление обкома комсомола…
- А-а-а, обкома?  - Матроскин потерял интерес к акции, - все на сцену, продолжим.
Через пятнадцать минут к всеобщей радости собравшихся бутылка, запущенная Севиной рукой, вдребезги разбилась о стену.

6
Ночью снился бородатый Робинзон Крузо в исполнении Леонида Куравлёва. Сева провожал его на угольном причале и настаивал, чтобы Робинзон непременно захватил рюкзак с едой. Тот отбивался, ссылаясь на постановление обкома комсомола, запрещающее Робинзонам есть.
- Как, совсем нельзя? – поражался Сева.
- Да, совсем, - подтвердил невесть откуда взявшийся Калымов, - пока не изберут меня депутатом от необитаемых островов, никто есть не будет.
В стороне стоял Прокасов, ехидно улыбался и предлагал знаками Робинзону выпить. Но Робинзон шагнул в лодку и отчалил от берега.
- Забыли! Забыли! – раздался истошный крик.
- Знамя забыли! – по берегу со знаменем районной комсомольской организации в руках бежал Евсей Ронин.
- Забыли! Как же мы теперь докажем, что это мы открыли необитаемые острова. Товарищ Калымов? Шурик?
Александр Кизилович Калымов взял из рук Ронина знамя и приказал Севе:
- Бери и плыви следом. От тебя теперь зависит честь нашей организации.
Сева взял знамя и вошёл в воду. Ледяная вода тут же сковала горло, знамя намокло и потянуло вниз. Ноги потеряли опору…
Сева проснулся и ещё долго смотрел в потолок ошалелым взглядом, пытаясь развести в стороны сон и явь. Обычно, сон быстро ускользает из памяти, оставляя какие-то смутные очертания. Но тут Сева помнил всё до малейших подробностей, до комсомольского значка на груди у Робинзона. «А почему значок у Робинзона, - глупая реакция на глупый сон, - А у Калымова и Ронина были значки? У Калымова был депутатский значок местного совета, а у Ронина – с портретом Горбачёва. Бред какой-то».

С самого утра его вызвал первый. Находясь под впечатлением ночных сновидений Сева, захватив рабочий блокнот, поплёлся в кабинет Ронина.
Евсей сидел с открытым ртом над газетой «Советский спорт», но газету не читал, так бывало, когда он над чем-нибудь задумывался. Он глядел в одну точку на дальнем конце стола для заседаний. Подняв глаза, посмотрел помимо очков на вошедшего заворга.
- Ну что, Всеволод, началось.
- Началось? А у нас, по-моему, никогда и не кончалось, - в тон ему ответил Сева, отметив, что знамя районной комсомольской организации стоит на месте, позади первого, и даже не намокло.
- Что не кончалось?
- Ну, то, что началось.
- Ты опять за свои дурацкие шутки, - Евсей стал раздражаться, а это был верный признак того, что дело серьезное. Хотя в привычках Ронина – переоценивать серьезность и важность того или иного мероприятия, но ко всем поручениям «сверху» он относился очень ответственно.
- Уже звонили из обкома. Я сказал, что ответственный ты. Жди представителей акции.
- А кто приедет? – в надежде услышать знакомую фамилию, поинтересовался Сева.
- Какой-то Мордашов.
- Новенький? Из какого отдела?
- Да он не обкомовский. Комсомольский секретарь какого-то ПТУ.
- Этого нам ещё не хватало, - Сева был явно недоволен столь странным, как ему казалось, представителем. Почему-то он предполагал, что будет кто-то не ниже инструктора обкома, а то и завотделом. А тут какой-то секретарь «первички», да ещё и Мордашов. Возись теперь с ним и тяни на себе всю работу. Все эти пэтэушные комсомольские вожаки – позёры и выскочки: должность не большая, а гонору столичного хоть отбавляй.
Звонок Алекса застал его за размышлениями о предстоящих хлопотах.
- Зайди ко мне, ведь всё равно валяешь дурака.
- Пашу денно и нощно, - Сева поддержал игривый настрой приятеля. Это была такая игра: кто кого раньше попрекнет бездельем.
- Знаем мы вашу работу, - продолжил Алекс и вдруг неожиданно завершил, начавшийся было словесный пинг-понг, - звонил Искандер.
- Он здесь? – с удивлением спросил Сева.
- Да, где-то в городе. Но не говорит где. Шифруется. Ты же знаешь его…
- Еще бы, - год назад Искандер был в центре нескольких скандалов, в которые по своей наивности пытался втянуть Всеволода и Алекса.

Жизнь вокруг бурлила событиями. На предприятиях района шли выборы в советы трудовых коллективов – новую надежду на демократизацию управления производством. Ввести в СТК своих представителей – стало очередной задачей районного комсомола. «Комсомолу надо внедряться в органы власти на всех уровнях», - провозгласил лозунг Евсей Ронин и тут же поручил Всеволоду «активизировать работу по выдвижению молодых передовиков производства и комсомольских активистов». Именно в то время круг знакомых заворга пополнился весьма любопытным «революционным» персонажем. Искандер Гарипов, сын то ли татарского, то ли башкирского народа, выпускник одного из московских сельскохозяйственных вузов, ветром распределения   был занесен в местный зверосовхоз на должность инженера-механика, но ввиду кадрового голода почти сразу ставший главным инженером. Новый молодой специалист обожал философию, был безумно влюблен в красивые слова о смысле жизни, социальной справедливости и поисках истины. Буквально «молился» на слово «плюрализм», боготворил Горбачёва и таскал везде с собой его цветную фотографию. «В общении – упрям и категорически обжигающ, - охарактеризовал его Прокасов, побеседовав с Искандером всего пять минут, - полный нубиец и «zoon politikon». «Политическими животными» Сева и Алекс называли ярко выраженных адептов нового движения – «перестройки».
Сева не понимал, почему притягивает к себе всяких экзотических личностей, «неформальных» лидеров и неисправимых энтузиастов. Представители всех этих категорий казались безнадежно больными людьми. Ещё, будучи инструктором, он носился с одним таким «деятелем», зараженным идеей строительства теннисного корта: они подыскивали место, встречались с главным архитектором, который при всём его здоровом авантюризме говорил, что ничего не получится, долго обсуждали вопрос на собраниях актива. Прокасов смеялся: «Представляю, как вы среди местных помоек прыгаете в белых шортах и изображаете из себя европейцев». Как водится, «теннисный корт» построен не был, а сама идея стала легендой районного комсомола и возникала всегда в подтверждение бесплодной активности аппаратчиков. А когда к Севе пришли энтузиасты, желающие развивать на территории района дельтапланеризм, он тут же посоветовался с первым. И бывший до Ронина секретарем смурной, но рассудительный Карпачев, «отрезал» сразу: «Не разрешат. Могут улететь в Финляндию». Следующего визитера, одержимого идеей строительства молодежного жилого комплекса, а попросту МЖК, он спровадил Бочкину.  Второй секретарь, которому, очевидно, наскучило его идеологическое поприще, с радостью взялся за работу и стал активно изучать опыт МЖК по всему Союзу.
И вот теперь появился Искандер, активный идейный «перестройщик» и борец за правду. Он пришёл вставать на комсомольский учет и заодно решил побеседовать с работниками аппарата. Ронин был занят и попросту «отмахнулся» от Гарипова. Бочкин обсуждал с единомышленниками очередной проект МЖК. Искандер включился было в беседу, но его размышления «о несовершенстве связей между хозяйствующим субъектами, кои не позволят в полной мере использовать творческий энтузиазм молодежи в осуществлении проекта народной стройки» сразу воздвигли между ним и Бочкиным глухую стену непонимания.  Оставался Сева, который как раз не был ничем занят. Уделив достаточно внимания посетителю, пообщавшись на самые различные темы, заворг стал идейно близок Искандеру. Во всяком случае, так высказался Гарипов, покидая райком.
Далее их пути пересекались достаточно редко, но слышать о «подвигах» инженера – философа приходилось часто. Появление столь неординарной личности не могло остаться не заметным. Искандер организовывал рейды по борьбе с бесхозяйственностью, выпускал стенные газеты, обличающие руководство зверосовхоза, рисовал графики поступления запасных частей и сравнивал их с графиками выхода машин на линию, сложными расчетами доказывал, что «концентрация застойных сил в руководстве головного треста тормозит рост сознания всех людей, расположенных в порядке должностной лестницы». И всё бы ничего, но борьбой Искандер занимался во время работы, вернее, вместо работы и писал докладные записки директору совхоза в стиле «не взирая на ваши умственные способности, я прошу вас сделать то-то и то-то». А поскольку дела в итак не лучшем хозяйстве района стали приходить в полный упадок, администрация совхоза решила заслушать строптивого главного инженера на заседании совета трудового коллектива.
Заседание назначили на воскресный день, что было вполне в духе времени. Искандер примчался накануне в райком комсомола и настоял, чтобы Всеволод присутствовал на его отчёте. Он также пригласил Алекса Прокасова. Лишать себя выходного дня Севе было неохота, но собрание обещало быть занимательным, да и в компании с Прокасовым можно было после всего, за обсуждением состоявшегося зрелища, попить пивка.
К назначенному времени совхозный клуб был заполнен членами совета трудового коллектива и рядовыми слушателями, не часто балованными различными развлекательными мероприятиями…
Вопросы повестки дня «щелкали», как орехи. Члены СТК послушно поднимали голосующие руки, и председательствующий переходил к очередному пункту. Наконец, для отчёта был приглашен главный инженер зверосовхоза Гарипов. Искандер решительно подошел к столу президиума и поставил на него сумку. Ропот недоумения прокатился по залу. Гарипов открыл сумку и невозмутимо достал оттуда магнитофон. Дальнейшие его действия: подключение аппаратуры, настройка микрофона – сопровождались всё более нарастающими возражениями членов президиума и неопределенным шумом в зале.
Сева и Алекс переглянулись.
 - Этого я от него не ожидал, - прошептал заворг, - он сейчас сразу же настроит всех против себя.
- А ты думаешь, его кто-то здесь любит? – возразил корреспондент, - Его раздавят в любом случае. Единственные, кто не бросит сегодня в него камень, это мы с тобой и то, только потому, что не работаем в этом кошмарном хозяйстве.
Приятели перестали перешёптываться, потому что действо становилось всё более захватывающим, нарастала волна возмущения.
- Что это такое?
- Это какой-то цирк!
- Товарищи, он над нами издевается…
- Да, гнать его надо сразу. Чего тут слушать.
- Убери магнитофон. Мы не хотим.
- Товарищи, - попытался объяснить свой поступок Искандер, - я хочу записать только свое выступление. Я не буду записывать ваши высказывания. У нас же гласность.  Чего вы боитесь, товарищи.
Но «товарищи», всемерно поддерживающие курс партии и правительства на гласность и демократизацию, решительно отказали Гарипову.
- Товарищ Гарипов, даже следственные органы производят запись только со специального разрешения, - проявил эрудицию заместитель директора по общим вопросам, -  предлагаю поставить этот вопрос на голосование.
Подведя итоги свободного волеизъявления, под одобрительные реплики зала председатель СТК, зоотехник Пожаров, как показалось Алексу, торжественно и демонстративно обесточил магнитофон.
Искандер, очевидно ожидавший такой реакции, относительно спокойно прошёл к трибуне.
- Для начала я хочу отметить, что в нашем совете трудового коллектива завышена норма представительства администрации. По закону положено не более четверти, а у нас – почти половина, - Искандер взял критический разбег и пошёл в наступление. Он хотел было сказать, что любое принятое СТК решение не будет иметь юридической силы, поскольку при формировании самого органа нарушены нормы законодательства. Но его первая атака была встречена в штыки.  Народу было всё равно, по какому принципу формировали СТК, а вот заносчивого главного инженера надо «поучить, как следует».
- Хорошо, товарищи, - продолжал Гарипов, - если вам всё равно, что вас обманывают, лишают возможности осуществлять свои права непосредственно, сообразно ленинским нормам, то я перейду к основному вопросу. Для начала хотелось бы ознакомить собрание с должностными обязанностями главного инженера.
- Не надо.
- Хватит тянуть резину.
- Рассказывай, как сам работаешь, - совет требовал отчёта.
- Хорошо, - миролюбиво согласился Искандер, - Я строю свою деятельность на принципах диалектического материализма…
Народ примолк, на диалектический материализм «шикать» никто не хотел. И Искандер обстоятельно стал говорить обо всём, что приходилось ему делать на посту главного инженера. О том, как таскал по болоту на себе тяжеленные двигатели, чтобы в срок подготовить летний лагерь для телят. Как всю ночь напролет ремонтировал предохранительный клапан аммиачного компрессора. Что говорить, дыр в хозяйстве, которые приходилось латать самому, было предостаточно. Продемонстрировал один из своих знаменитых графиков, связывавший воедино заработную плату шоферов на ремонте машин с поступлением запасных частей: увеличилась поставка запчастей – снизилась оплата малопроизводительных работ.
- Это то, что было сделано своими руками, - завершил первую часть своего отчёта Искандер, -  Но в работе главного инженера основное – организация труда. Когда, год назад я пришел в это хозяйство, мне дали время осмотреться и решить с чего начать. Так я и поступил. Составил план действий и с ним поехал в головной трест. Директор треста перебил меня на первом же пункте, - в голосе Гарипова стало нарастать возмущение, - Молодой человек, сказал он, я вижу, что постановления партии и правительства вы знаете, газеты читаете, но вы ничего не делаете, у вас два дня коровы не доены; мы будем искать вам замену…
В зале началось оживление, слова директора треста многим пришлись по нраву.
- Я же за время работы в совхозе постоянно старался найти причины, приведшие хозяйство в такое состояние, уже спокойнее продолжал Искандер, - Одна из причин – суровый психологический микроклимат…
- Вас устраивает эта критика? – перебив выступающего, обратился к залу председательствующий.
- Это издевательство, - зашумел зал, - сколько можно тратить времени на эту чепуху.
Гарипов понял, что говорить ему дальше не дадут, и, вставив несколько фраз на свою любимую тему о волюнтаризме директора и его неграмотных действиях, закончил отчет.
Выступающие были резки и непримиримы в своей критике. Видно, что главный инженер для них – кость в горле: выискивает недоразумения, просчеты, ошибки. По каждому факту информирует различные инстанции: от ЦК и Агропрома до треста и обкома. По его сигналам постоянно наезжают комиссии. А один из ораторов договорился до того, что заявил, мол, это Гарипов своей критикой развалил хозяйство. Решение совета трудового коллектива было принято единогласно при одном воздержавшемся: работу главного инженера признать неудовлетворительной, ходатайствовать перед руководством треста об освобождении товарища Гарипова от занимаемой должности.
Искандер, казалось, не был расстроен. Он ждал такого финала.
- Куда ты теперь? – спросил Алекс.
- Ну, меня еще не уволили. Поборемся, - всё также был оптимистичен Искандер, - я не из тех, кто легко сдаётся.
- Я думаю, твое увольнение — это вопрос времени, - осадил его Сева.
- Но зато вы видели, как изворачивались эти деятели. Не любят правду слушать. А им никто и не говорил раньше, - Гарипов не унимался, - а теперь, давайте по пивку.
Пить пиво в компании Искандера было скучно и не вкусно. Он комментировал прошедшее собрание, разворачивая пространные философские высказывания, не давая никому сказать. Правда, Алекс и не стремился высказываться, он уже начал обдумывать статью, а Всеволод ждал момента, чтобы прекратить общение с опальным инженером. На сегодня его было уже слишком много…
Впоследствии Гарипов, уже не работая в совхозе, частенько навещал приятелей, делился своими соображениями о делах в районе и республике. Его неуёмная натура жаждала революционных потрясений. В каждой неудаче Севы или Алекса он видел происки «общих врагов», не уставая повторять, что надо бороться, непременно и обязательно. А потом он уехал в свою то ли Татарию, то ли Башкирию. Друзья так и не узнали, кем он был по национальности. Да, так ли это важно.

И вот он объявился.

7
Редакция местной газеты располагалась неподалеку. Руководящие указания партийного начальства быстрее доставлялись курьером, нежели по телефону, тем более телефоны в редакции были заняты постоянно. Происходило некое соревнование: кто первый схватит трубку телефона. В комнате, где работал Прокасов, кроме него попеременно присутствовало человека три-четыре, о чём свидетельствовали временно опустевшие два стола. За одним восседал Алекс, а за вторым склонился ветеран местной печати, заслуженный фотокорреспондент Каспарян и, морща лоб, придумывал подпись под фотографией.
- Что-то очень интеллектуальное? – с иронией кивнул в сторону Каспаряна вошедший Сева.
- Как всегда, - ответил Алекс, - сфотографировал мужика на производстве и забыл, как его зовут.
- Так надо позвонить и спросить.
- Без тебя бы мы не додумались. Он забыл ещё, где работает этот мужик.
- Дайте-ка гляну, - Сева наклонился и посмотрел через плечо фотокора. На него смотрело улыбающееся лицо Васи Кочкина, бульдозериста мелиоративной станции.
- Кочкин Василий, бульдозерист мелиоративной станции, член «Комсомольского прожектора» предприятия, отличный семьянин, недавно получил квартиру в новом доме, - выдал информацию заворг. Он на днях готовил характеристику на бюро райкома для рекомендации Кочкина кандидатом в члены партии.
Каспарян поднял голову и посмотрел на Севу ошалевшим взглядом.
- Вот даёт. Это точно?
- Точнее не бывает, - Сева был доволен своей эрудицией.
Каспарян составил подпись и передал Алексу.
- На, держи.
Алекс прочитал и усмехнулся.
- Андрон Антонович, Вы бы хоть какое-то усилие приложили, хотя бы для приличия. Что уж сразу так?
Он передал бумагу Севе, и тот прочитал: «На снимке: Кочкин Василий, бульдозерист мелиоративной станции, член «Комсомольского прожектора» предприятия, отличный семьянин, недавно получил квартиру в новом доме».
- Разумно. И, главное, всё – правда. Половина гонорара мне, Андрон Антонович.
- Не вопрос, - фотокор  выразил полное согласие, но это внешнее радушие никогда не воплощалось в реальность, - Как только редактор выпишет премию, проставлюсь.
- Значит, никогда, - констатировал Сева.
- Не надо быть такими пессимистичными, мои юные друзья, - Каспарян закурил трубку, - всё в этой жизни относительно.
Начатки высшего образования – три курса филфака – давали о себе знать.
- А какими судьбами Вы к нам, Всеволод? – начиная некую игру, высокопарно спросил расслабившийся фотокор.
- Пришёл оказать Вам посильную помощь, многоуважаемый Андрон Антонович, -  принимая условия игры, ответил заворг.
- Вообще-то, мой покойный родитель нарёк меня Андроник, так что я Андроник Антонович.
- Если пожелаете, уважаемый, мы будем вас величать исключительно Андроник джан.
- Лучше аргели…
- Что?
- Называйте меня Андроник аргели, что значит «уважаемый».
- Давно ли Вы, Андроник аргели, выучили армянский язык, - Алекс включился в разговор, - до сих пор Вы владели только русским, да и то со словарем, тем самым, который стоит рядом с Вами на полке.
- Мои юные друзья, - Андроник аргели впал в благодушие, и обидеть его было практически невозможно, - я не только очень прилично владею русским, но возможно историческая память на генетическом уровне возродила во мне знание армянского. И кроме того я стал посещать курсы финского языка.
- Простите, а зачем вам это?
- Наш новый мэр, Мурковский, обещал включить меня в делегацию молодых предпринимателей, которые посетят финские коммуны-побратимы осенью этого года.
- А какое отношение Вы имеете к предпринимателям, да еще молодым?
- Я буду освещать визит, - важно произнес Андроник и сам неожиданно расхохотался от того, что сказал.
- На самом деле Мурик пригласил меня поехать просто так, - посмеявшись, продолжил фотокор, - я был недавно у него в гостях. Помните скандал о его поездке в Финляндию с женой, когда он отпирался и всех уверял, что был в гостях у тёщи?
- Ещё бы. Он же оправдывался на страницах газеты. Такое не забывается, - Сева действительно помнил эту выходку своего бывшего учителя, а ныне городского мэра Мурковского.
- Так вот жена его проговорилась: они, действительно, были в Финляндии. Поездка была обещана мне за молчание, - Каспарян был горд своей значимостью.
- Ну и как успехи в освоении финского?
- Сначала, было, не заладилось. Язык какой-то не наш…
- Да уж точно, не наш, - съязвил Алекс.
- А потом мне подсказали метод, - Андроник Антонович, казалось, не замечал «уколов», -  Очень оригинальный и эффективный. Надо на каждое финское слово находить русскую ассоциацию. Например, «отпуск» по-фински будет «лома». Ищем ассоциацию.  Лома – металлолом – вторчермет.  Запоминаем. Теперь если мне надо будет по-фински сказать «отпуск». Я вспоминаю вторчермет и сразу произношу «лома». Здорово?
- Обалдеть, - с сарказмом произнес Сева.
- Какой дурак посоветовал вам такую несусветную чушь? – Алекс не мог удержаться от смеха.
- Директор вторчермета. Он тоже просиживает на этих курсах. Там, кстати, собралось почти всё руководство города.
- Всё понятно, так вот свой лома-отпуск с таким знанием языка Вы как раз и проведете на пункте вторчермета, - подытожил Сева.
- А ещё наш «аксакал саксаулович» заявил мэрам финских коммун, что он карел, - Алекс явно хотел поддержать тему и повеселиться дальше, - Они, заметив смуглого, явно нерусского человека, спросили, кто он по национальности. Андроник Антонович и заявил, что он – карел. У финнов, конечно, переворот в мировоззрении, полное недоумение. Тогда наш уважаемый аргели добавил, что он южный карел. Несчастные северные соседи просто офонарели: у них всегда были проблемы с географией, а тут ещё вмешались тонкости нашей национальной политики.
Каспарян хотел обидеться, но вспомнив, что он человек по натуре не обидчивый, перевёл разговор в другое русло.
- Слышал, появился ваш ненормальный друг Гарипов?
- Ну, почему сразу ненормальный? Необычный, нестандартный, оригинальный, - Алекс пытался найти нужные синонимы.
- Неадекватный. Надо было написать в письме секретарю райкома партии, что ему приснился покойный директор музея. Да ещё с таким подтекстом, мол, не Вы ли, уважаемый, отправили его на тот свет? – теперь настала очередь иронизировать Андронику Антоновичу.
- Что за письмо? Почему не знаю? – «навострил уши» Сева.
- Да, что это за тайны от коллег и почти друзей, уважаемый аргели, - Алекс тоже не любил, когда столь важная информация проходила мимо его. Натура вездесущего репортера была глубоко уязвлена.
- Мои источники в райкоме доложили, - важно молвил фотокор.
- Ваши источники – это водитель Вова и машинистка Надя. Кто на этот раз осчастливил информацией? – Прокасов показал, что кое-какими сведениями он ещё располагает.
- Надюша сама перепечатывала письмо для партийной комиссии.
- Что за чушь. Искандеровский бред будут разбирать на парткомиссии? – Сева недоумевал.
- Ваш многоопытный друг отправил письмо, как всегда, в несколько адресов: ЦК, Генеральная прокуратура, обком и т.д. Сами понимаете, гласность. Надо чутко относиться к обращениям граждан, - наставительно произнес Андроник Антонович, - а Вы, коллега, назвав меня «уважаемым аргели», допустили тавтологию, что не украшает выпускника журфака Ленинградского университета.
- Да Бог с Вашим аргели, - Алекс был взволнован, - если Гарипов приехал по этому поводу, он непременно будет искать встречу. И, чего доброго, уговаривать напечатать очередное разоблачительное сочинение. На кой оно мне?
Вносить сумятицу в более-менее «устаканившуюся» жизнь ох как не хотелось. Всеволода ожидали хлопотные «робинзонские» дни и проводить время в философских разговорах с Искандером было просто некогда.
Приятели закурили, продолжая обсуждать ситуацию. Было понятно, что Искандер придет либо к ним на работу, либо к Алексу домой. И, похоже, этого не избежать.
Шум в коридоре, галантные приветствия сотрудницам редакции возвестили о приходе районного прокурора Григория Коровкина, человека необузданного темперамента, мечтавшего искоренить преступность в союзных масштабах.  Он был постоянным автором и другом газеты. Правовой ликбез – добровольный крест, который взвалил на себя и мужественно нес Коровкин. Помимо «занимательной юриспруденции», как окрестил его труды Алекс, Коровкин писал на темы морали, нравственности, этики и психологии. Часто обращался к вопросам воспитания. С упорством стопроцентного маньяка он реагировал на все полемические публикации газеты. Неоднократно заслуживал почетное звание «лучшего внештатного корреспондента». Казалось, это звание ему жизненно необходимо и, если вдруг однажды кто-то другой будет назван лучшим, Коровкин этого просто не переживет.
- Опять курите, - проник в помещение прокурор. Сева ощутил его крепкое рукопожатие и в голове промелькнуло: «Железная карающая рука правосудия».
- Вы даже не представляете, какой вред наносите себе и окружающим, - Коровкину всё равно было что говорить, - Люди тысячами умирают от рака легких. А Вам, Андрон Антонович, как заядлому курильщику трубки, я гарантирую рак губы и, возможно, горла.
- Ну, спасибо, удружили, господин прокурор, - насмешливо отозвался Каспарян.
- А что Вы думаете?  Легкомысленное отношение к своему здоровью, это, знаете ли, преступление перед обществом, - Коровки оседлал любимую тему, - я даже готовлю цикл статей «Правовая ответственность человека перед обществом». Думаю, что это будет не только полезно, но и очень интересно.
- Ещё бы, - отозвался Алекс.
- Вы тоже так думаете? - не заметил иронии Коровкин, - Ведь, сколько людей беспечно относится к своему долгу перед обществом. А воруют? Сколько воруют?
Перескакивать с одной мысли на другую было вполне в привычках прокурора.
- Коррупция на самом верху, - после этих слов Коровкина присутствующие насторожились.
Прокурор, переведя дух, добавил:
- Была. Ведь то, что вскрыли Гдлян и Иванов – это малая часть айсберга. Но теперь в эпоху гласности у них этот номер не пройдет. Я подготовил статью, - прокурор положил перед Алексом несколько машинописных листов.
- Этот номер у них не пройдет, - и так же стремительно удалился, как и вошел.
В коридоре был ещё слышен его голос: «А я им говорю, что курить это не только вредно, но и преступно. Да-да, где ответственность пред обществом».
- Статья в поддержку Гдляна? – поинтересовался Сева.
- Ага, опять про кражу совхозного спирта. Никак не угомонится, - Алекс стал просматривать прокурорский материал.
- Этот пока всех не пересажает, не успокоится, - продолжал пыхтеть трубкой Каспарян.
Перекур явно затянулся. Сева прихватил с собой свежий номер газеты и вернулся в райком. Ронин его не искал. Никто не звонил, но зато в его кресле, вальяжно развалился председатель молодежного центра Алексей Пекарев.
- Привет труженикам-бюрократам, - приветствовал Пекарь заворга, - где шляешься?
- Что значит «шляешься». Общался со свободной прессой. Обсуждали текущие события.
- Ходил курить к Прокасову?
- Ну да.
- Ну и как поживает наш пиит? Всё пьёт? В выходные не мог до него ни достучаться, ни дозвониться. А в понедельник утром он мне звонит и спрашивает: «А какой сегодня день?»  «Понедельник», - говорю я ему. А он: «А что, выходных на этой недели не было?» Представляешь, какая скотина. Надрался в одиночестве, а друзья пропадай, - совершенно беззлобно сказал Пекарев.
- Я тоже не мог до него дозвониться. Они в пятницу что-то отмечали на работе и, как он говорит, проснулся утром в понедельник. Место–то уступи, - Всеволод попытался согнать Пекарева со своего кресла. Алексей послушно пересел на стул.
- Есть дело. В соседнем районе, ты знаешь, стоит авиационная часть. Там масса использованных парашютов. Ну, самолёт садится и выбрасывает тормозной парашют. А летают они постоянно. Клондайк! Надо ехать и брать. Есть тётя, которая готова шить из них ветровки и палатки, - глаза у Пекаря загорелись жёлтым огнем голодного кота, - классный намечается бизнес.
В голове у Алексея идеи сидели одна на другой, отличаясь только степенью безумства и невыполнимости. Он периодически выплескивал их Севе, тот молча, проглатывал и вёлся, хотя уже не раз давал себе слово, не слушать Пекаря и не поддаваться на его провокации. Как-то зимой Пекарев прибежал, запыхавшись, и выложил сногсшибательную новость: «В Муезерке в райпо распродажа. Сняли с заготовок дубленки и массу другого барахла. Народ уже давно набрался. Всё висит, никто не берёт. Цены – фигня. Надо ехать». Понимая, что всё это полная ерунда, Всеволод, тем не менее, выправил по-быстрому в паспортном столе пропуска в приграничную зону и убедил Ронина в необходимости командировки в Муезерский район…
Райкомовский уазик успешно миновал пограничный пост и двигался дальше. И хотя по показаниям спидометра они должны были давно находиться в центре поселка, их со всех сторон окружала тайга. Заметив впереди «вахтовку» и суетившихся рядом с ней мужиков, райкомовский водитель Паша притормозил:
- Далеко ли ещё до Муезерки?
- Скоро финская граница. А в Муезерку Вам назад надо. До «погранцов» и направо.
Маханув «с дуру» лишних тридцать километров, вернулись до поста. Высказали претензии молодому сержантику нерусской внешности:
- Ты что нас пропустил к границе. А если бы мы в Финляндию уехали?
- А мне что, у вас пропуск. А в Финляндию бы не уехали. Там посты. Стрелять бы начали.
Успокоенные таким образом стражем северных рубежей нашей родины комсомольские авантюристы въехали в поселок.  Магазин райпо был закрыт на переучёт. А после расспросов коллег в местном райкоме, выяснилось, что ни каких дублёнок, никаких «акций по распродаже» нет и не было.
Райкомовский водитель Паша чертыхался всю дорогу. Он пострадал больше других, так как снял со сберкнижки все сбережения по срочному вкладу. Пекарь даже не пытался оправдаться.
- В нашем деле бывает всякое, - глубокомысленно изрёк он.
- Да, в вашем раздолбайском деле всё может быть, - подытожил Паша.
Всеволод промолчал.

8
Пекарь учился с Всеволодом в одной школе. Но поскольку их разделяло три года разницы в возрасте (Пекарь был старше), они как-то не пересекались.
После окончания института Алексей вернулся в родной город, обременённый семьёй, состоящей из жены Надежды и малолетней дочери Алисы. Жена, женщина с железным характером, четкой жизненной программой, всегда знала, что необходимо Пекарю. Если он в чём-то сомневался, то достаточно было спросить у Надежды, и сомнения исчезали напрочь. Не обладая в городе никакими связями, но имея в достаточности упорства и настойчивости, жена устроила Пекаря на работу инженером по вентиляторным установкам, и тот проводил свой рабочий день, слоняясь по предприятию в поисках этих установок. С целью свободного времяпровождения он свёл компанию с местной творческой интеллигенцией в лице главного пожарного инспектора и его заместителя. Главный пожарный инспектор, обладая хорошо поставленным голосом, исполнял оперные арии, а его заместитель «задавал антраша» - занимался бальными танцами. Вечера проходили за картами и трёхлитровой банкой пива. В этот творческий круг был вхож и Сева. В карты он, правда, не играл, но от пива никогда не отказывался. Знакомство их состоялось, буквально, в первые дни-недели пребывания Пекарева в родном городе. Перекинулись парой слов, Сева поведал о делах молодёжи и местного комсомола, чем вызвал в очередной раз критику оперного пожарного.
- Школьники несут вам несчастные две копеечки. А вы забираете их себе на зарплату, - поющему инспектору доставляло явное удовольствие издеваться над приятелем. Его танцующий заместитель в споры о комсомоле не вмешивался, он предпочитал разговоры о девушках и частенько баловал друзей романтическими воспоминаниями.
На следующий день после знакомства дверь орготдела распахнулась, и в кабинет по-свойски вошел Пекарь. Алексей протянул руку для приветствия и бесцеремонно развалился на стуле.
- Трудишься? – впрочем, ответа на этот вопрос Пекарь не ожидал. Он целиком завладел ситуацией и полностью заполнил собой помещение:
- Всё в заботах о подрастающем поколении? Ладно, бросай свои бумажки…
Сева попытался возразить что-то типа «сейчас много дел, давай после», но Алексей перехватил инициативу:
- Надо делать деньги, старичок. Бабки лежат буквально повсюду. Надо уметь их взять.
- Я это где-то читал, - Сева всё-таки вставил слово, - по-моему у Ильфа и Петрова.
- Старина Бендер был прав, но я не предлагаю грабить местных Корейко. Есть более гуманный способ получения денег. Их надо просто заработать. Ты не знаешь, нужны ли в городе специалисты по мягкой кровле?
- Для начала хотелось бы узнать, что такое мягкая кровля, - выказал полное неведение в вопросах строительства Сева.
- Это неважно, - Пекарь был категоричен, - главное, есть специалисты по мягкой кровле, и необходимо найти тех, кому эти специалисты нужны.
- А специалисты кто? – Сева начал сдавать позиции.
- Кто, кто? Дед Пихто! Мы с тобой. Да ещё кого-нибудь подрядим. Хотя бы пожарного оперного певца, Димыча.
- Он при погонах, на службе… А потом, он начальник.
- Эка важность. Тогда его зама по танцевальной части, - манера общения Пекаря располагала к беседе.
- Федю?
- Федю, Федю. Дядя Федя съел медведя. Если, что дядя Федя – пожарник прикроет на случай чего.
- Чего?
- Чего-чего…  Мягкая кровля – дело горючее. Мало ли пыхнет, а у нас свой дядя Федя. Въехал?
- Пока что не очень.
- Не тупи. Бабло надо… что?
- Рубить, - неуверенно сказал Сева.
- Бабло надо делать, а капусту рубить, займемся и тем и другим. Кому нужны специалисты по мягкой кровле?
- Странный вопрос. Я не знаю. Наверное, никому.
- Чудак. Специалисты по мягкой кровле нужны всем. Давай список телефонов, - Пекарь взял телефонный справочник и стал листать.
- Зверосовхоз… Наверняка надо, но после…. База лова рыбы… хлебопродуктов… О! РСУ! Ремонтно-строительное управление! Сто процентов – оторвут с ногами.
- С руками, - поправил Сева, - они же ремонтники, строители и этого добра своего, как грязи.
- И с руками тоже, - Алексей схватился за телефон, - Своих у них нет – им платить надо постоянно, эти ребята обожают всяческих шабашников…
Бормоча себе под нос номер, он крутил диск и затем замер в ожидании с открытым ртом.
- Алло, РСУ? Вам не нужны случайно специалисты по мягкой кровле?.. Да, готовы, хоть завтра. Трое. Объект?.. Отлично! Я – главный. Пекарев Алексей. Подойду сегодня после обеда, - и, положив трубку, сказал Севе, - Ну вот. Нас ждут. Объект – крыша Дома культуры. Бабла немерено, приступаем с понедельника. Двухслойная кровля. Но катаем в один слой, отрывать для проверки никто не будет.
- А ты этим занимался вообще-то?
- Видел. Почти участвовал. В этом деле главное хорошо промазать примыкания и следить, чтобы битум не загорелся… Готов?
- Кто ж от денег отказывается. Готов.
- Ну ладно переваривай. Я к дяде Федору. Порадую пацана, а после обеда встречаюсь с мастерицей на объекте… Буду выбивать преференции.
- Какие?
- Ну, например, подъёмник. Не через балку же уродоваться с горячим битумом.
Пекарь исчез так же быстро, как появился. Сева не привык к таким темпам общения, но манеры поведения Пекаря чем-то импонировали ему. Он даже не возражал против явной авантюры с мягкой кровлей, о которой не имел ни малейшего понятия.
Как и следовало ожидать, Пекарь договорился об всём «в лучшем виде». На объект моментально был завезён подъёмник, битумоварка и даже дрова. Небольшого роста мастерица, по всему видно, тётка крепко пьющая, с неизменной папиросой в углу рта хриплым голосом доказывала директору Дома культуры, что надбавка в смете за работу в зимних условиях обязательна, даже если работы проводятся летом, как сейчас.
- Ты пойми, Галя, - надрывалась мастерица, - ты думаешь, я тебя, что, обманывать собираюсь?
- Именно так я и думаю, Люся. Что я тебя не знаю.
- Галя, и биться сердце перестало, договор типовой, смета составлена по сборникам. Я сметы делаю всю свою жизнь. Я на них собаку съела и не одну…
- Вот это меня и пугает…
После долгих споров и заверений в честности и порядочности с обеих сторон смета была согласована, и Пекарю дана отмашка:
- Завтра можете приступать. Готовьте объект. Через пару дней подвезем битум и рубероид.
Выходные дни были проведены на крыше Дома культуры. Севе неоднократно приходилось выступать на его сцене, и ни разу здесь. Дебют состоялся в поте лица. Зачистить кровлю от мусора оказалось делом нелёгким. Масса кирпичей, кусков штукатурки, припекшихся под палящим солнцем к старому рубероиду, с трудом отрывались и, впоследствии, сбрасывались вниз. Выметался песок, снимался слоями дёрн, образовавшийся в трещинах кровли и уже успевший прорости кое-где маленькими берёзками. Одно облегчало дело – наличие электрического подъёмника. В этот момент Сева оценил деловую хватку Пекаря: вырвать единственный на всё РСУ агрегат, да ещё добиться, чтобы его сразу установили и подключили – это надо было уметь. После проведения подготовительного периода, за непременным пивом, Пекарь распределил обязанности. В зависимости от занятости на основном месте назначил кочегаров на все дни недели. Поскольку в понедельник в райкоме никогда не бывает никаких выездов и «выходов в первички», то Всеволод должен был явиться на объект за два часа до начала работы и затопить битумоварку.
Процесс ремонта крыши набирал обороты. Новоявленные специалисты по мягкой кровле быстро освоились, и дело спорилось. Не обошлось, правда, без эксцессов. На третий день у кочегара Феди вспыхнула битумоварка: по неопытности он перегрел битум, и тот, закипев, загорелся и потек на землю.  Но не даром Федя занимал свой пост заместителя главного пожарного инспектора, он ловко выскочил в одних носках из расплавленной массы, оставив догорать когда-то элегантные туфли фирмы «Саламандра», и опустошил пару домкультуровских огнетушителей, чем положил начало практике использования первичных средств пожаротушения. Все огнетушители Дома культуры были собраны в кучу и, впоследствии, превратились в груду пустых «выпотрошенных» баллонов. Этот и последующий факт протекания битума через вентиляцию в зал прямо на бархат кресел не прошел мимо бдительного завхоза ДК. Она, забыв, очевидно, что является работником культуры, позвонила Севе на работу и обложила по телефону таким трехэтажным матом, что он даже не нашёлся сразу, что ей ответить и с глупым выражением лица выслушал абсолютно всё, что она хотела сказать. Но постепенно компромиссный Пекарь каким-то образом уладил готовый дойти до точки взрыва конфликт, и они с суровым стражем «культурного хозяйства» стали общаться на вполне дружеской основе.
Битумная эпопея закончилась через две недели получением денег в кассе РСУ. Причем Всеволод и Федор получили меньше: с них высчитали за бездетность. У Пекаря тоже не оказалось соответствующей записи в паспорте, и он тут же шариковой ручкой вписал дочь на нужную страницу. Вечер прошёл в ресторане под ретро-песни местного ВИА.
С тех пор минуло немало времени. С легкой руки Всеволода и к недовольству жены Пекаря тот уволился с вентиляторной должности, стал председателем молодежного центра и развил бурную деятельность по организации видеосалонов. Это был самый простой путь зарабатывания денег, тем более что молодежные центры освобождались от уплаты налогов. Попытки заняться серьёзной коммерцией терпели неудачу одна за другой. Пекарь, очевидно страдая «гигантизмом», предлагал местным торговым организациям по «выгодной» цене и стопроцентной предоплате то партию видеокассет в пятьдесят тысяч штук, то вагон коллекционного шампанского, то железнодорожную цистерну карабахского вина. Такие объемы торговля маленького городка «проглотить» была не в состоянии.
Видеосалоны «крутили кино», и тонкий ручеёк денег помогал Пекарю держаться на плаву: получать заработную плату, да ещё отдавать часть прибыли «ненасытному райкому» на всякие его мероприятия. Но благополучие – вещь не стабильная, а успех – приходящая и уходящая. В один из дней прибыл на станцию и был поставлен в тупике вагон-видеосалон, работающий под крышей комсомольской организации Октябрьской железной дороги.  То ли новинка на колесах привлекла зрителей, то ли репертуар «варягов» был поразнообразнее, но клиентура молодёжного центра потянулась за западным киноискусством к конкурентам. Пекарь забил тревогу. Примчался к Всеволоду и вместе они придумали план, изящный по простоте исполнения и коварный по отношению к железнодорожным собратьям-комсомольцам.
Существовал список фильмов, запрещенных к показу, но, тем не менее, они крутились наряду с разрешенными. Причём во всех видеосалонах. План заключался в том, чтобы закрыть предприятие конкурентов руками «старшего брата» - райкома КПСС. Приятели выискали в репертуарном списке вагона-видеосалона несколько фильмов типа «Горячая жевательная резинка», «Приходи, девочка, разденься» и «Греческая смоковница», считавшиеся перечнем «запрещенных» чуть ли не порнографией и слегка «стуканули» «наверх». Бдительный инструктор отдела пропаганды и агитации на всех парах «полетела» закрывать «рассадник зла и безнравственности». Причем сделала это так лихо, что предприимчивым «железнодорожникам» пришлось вернуть билеты за уже проданный сеанс, подцепиться к ближайшему поезду и уехать к станции «приписки». Но скандал получил продолжение на ближайшем пленуме райкома партии. Правда, продолжился он, как и положено, в виде фарса. Взявший слово представитель «демократического направления в партии» обвинил идеологический отдел в «самой развязной цензуре», «зажиме гласности», «лишении возможности рабочего класса приобщаться к ценностям мирового кинематографа». Его негодование усиливалось тем, что он был в числе тех, кому вернули билеты на несостоявшееся идеологически вредное зрелище.
Инструктор отдела пропаганды и агитации райкома спокойно вышла к трибуне и попыталась объяснить собравшемуся активу, что действовала строго по инструкции:
- В афише данного видеосалона значился запрещенный фильм порнографического содержания «Приходи, девочка, разденься». Я пришла…
Зал партийного форума взорвался от смеха. Сам «первый» буквально «загибался» в приступе хохота в президиуме. Дальнейшие пояснения были не услышаны, да они никому и не были нужны.
После удачного устранения конкурентов Пекарь стал искать реальные возможности расширения сферы деятельности молодежного центра. Сева сводил его с руководителями предприятий, но те, скептически относящиеся к комсомолу, не хотели иметь дело и с «новыми молодыми бизнесменами».
И вот теперь очередная идея – пошив «массы полезных вещей» из «никому не нужных использованных парашютов».

9
- Ну что, договаривайся на счёт машины и едем за парашютами, - Пекарь горел идей.
- По-моему, это очередной бред, - Сева недоверчиво посмотрел на Алексея, ему хотелось вспомнить все неудавшиеся коммерческие начинания и, закончив разговор, привести в порядок свои мысли по поводу предстоящей «Робинзонады».
- Ты видел, сколько раз в день они летают. Да не по одному. Каждая посадка – парашют, - остановить Пекаря было невозможно, - замечательный шёлк, стропы. Изумительные будут палатки, сногсшибательные куртки. Тётя уже точит иглы и смазывает маслом швейную машинку.
- А кто эта тётя?
- Да, моя соседка, этажом выше, - как-то вдруг смутился Алексей.
- Так она же аферистка.
- Немногое есть. Но будет работать под жёстким контролем, - переубедить Пекаря было уже невозможно, - за малую толику. Дадим ей один парашют, и хватит с неё.
- Ну, хорошо. Приедем мы туда и к кому обратимся, - опять мне через политотдел налаживать связи, - Всеволоду явно не хотелось связываться с политотделом местной воинской части, - эти жуки ничего просто так не делают.
- Не надо ни с кем связываться. У меня всё на мази. Приезжаем на КПП, спрашиваем Баклагина. Он то ли майор, то ли прапорщик, - выкладывал схему предстоящей «операции» Пекарь, - Надо захватить с собой пару «пузырей» и дело в шляпе. Только сходи к Мурику, ты все-таки депутат городского Совета, попроси у мэра пару талонов на водку. Я свои уже отоварил.
- Конечно, для чего ещё нужен старый заворг, - решил поворчать Сева, - обеспечить машину и сгонять за талонами. То есть сделать всю техническую часть операции. А когда дойдет до дела, то выясниться, что мою долю сожрали накладные расходы.
- Не ворчи, старичок, скоро начнём «пилить бабки», - в тысячный раз обещал другу «дивиденды» Пекарь.
- Вообще-то, у меня сейчас дел по горло. Жду представителей обкома. Начинаем акцию «Северный Робинзон».
- Я слышал что-то подобное или читал, уже не помню. Вроде, пацанов собираются на острова забрасывать на выживание, - Алексей проявил явную осведомлённость, - Говорят, иностранцы будут. Может, наш центр как-то подвяжем к этому делу? Ты спроси у организаторов.
- Если только в качестве спонсора.
- Тогда, до свидания, - меценатом Пекарь быть отказывался, - так, когда поедем?
- Давай, разберусь немного с делами и скажу. Надо попланировать.
- Планируй, планируй, бюрократ, - Пекарь собрался уходить, - зайду позже. Не забудь про талоны.
- Ну, это святое…
Уход Пекарева принес тишину и спокойствие. Но это было временное явление, потому что в райком заявился Гарипов.
- Искандер, - Сева сделал вид, что удивлен его появлению и одновременно рад, - какими судьбами?
- Ещё много не завершённых дел осталось у меня здесь, - Гарипов пожал Севину руку и улыбнулся. Улыбнулся нехорошо, улыбка, больше похожая на кривую ухмылку, говорила о не очень добрых намерениях, - Всё борюсь с пережитками старой партократической системы. А ты, слышал, «пролетел» на последней конференции. Первым опять Ронина избрали.
- Было такое дело, - Сева не любил вспоминать недавнюю отчетно-выборную конференцию. Там досталось всем: и Ронину, и ему. Он даже снял перед голосованием свою кандидатуру в пользу Евсея, так как почувствовал, что могут избрать третьего претендента – школьного учителя Конюхова.
- Это всё потому, что мы с тобой общаемся, - свою значимость Искандер всегда несколько преувеличивал, -  через вас оказывают давление на меня. Алекса за что забрали в «ментовку»? Тоже из-за меня.
- Ты-то тут причем? Он напился и завалился в кассу кинотеатра, - «мания величия» Гарипова начинала раздражать Севу, - Я присутствовал. У него «крыша поехала», ничего не соображал. А потом ещё и ментов обложил так, что они просто не могли не отходить его дубинками.
- Всё равно, за ним наблюдали. И за тобой тоже. А на конференции все эти нападки были подстроены. Вы здесь просто не замечаете, насколько сильно сопротивление перестроечным процессам, - глаза Искандера загорелись огнём благородного гнева, - но я написал письмо, которое выведет, наконец-то всех ваших руководителей на чистую воду.
- Ну, удачи тебе, - Севка поднялся из-за стола и сделал вид, что ему надо срочно уходить.
- Ты уходишь?
- Да, работы много. Надо сгонять по делам.
- Ладно, я к Алексу, в редакцию.
- Счастливо! – и как только закрылась дверь, Сева по телефону предупредил Котомкина.
Городская мэрия, так по-европейски называли теперь исполком горсовета, располагалась в том же здании, что и редакция. Поэтому Всеволод сначала зашёл в промышленно-транспортный отдел райкома партии «перекинуться парой слов», а вообще для того чтобы не составлять компанию Гарипову, затем направился к Мурику за талонами. 
Депутатом Сева стал на последних выборах полгода назад, обойдя во втором туре воспитательницу детского сада. Надо сказать, что за выборы в целом отвечал Ронин. После скандального избрания на отчетно-выборной конференции он проявил неимоверную активность и выдвинул программу действий на ближайшее время. Бюро тут же поддержало его и возложило на первого персональную ответственность за компанию по выборам в местные советы. Комсомол на пленуме выдвинул своих представителей повсеместно. Список возглавлял сам Евсей, как кандидат в депутаты районного Совета. «Возня» первых дней закончилась составлением «предвыборной программы», с которой представители молодежи должны были идти на выборы. После этого Ронин уехал писать дипломную работу, а дела пошли своим накатанным путём. В итоге из многочисленной комсомольской братии, претендовавшей на места в органах советской власти, депутатом городского Совета стал Всеволод, а районного – молодой электромеханик из отдаленного лесного поселка Игорь Гмыза.
В это революционное время Мурковский и стал председателем исполкома городского Совета. Надо сказать, что повёл он себя очень энергично, нахраписто и, в духе времени, даже по-экстремистски. Первым делом потребовал у районного Совета всей полноты власти на территории города. Но традиционный порядок разделения полномочий, возлагавший на городского главу обязанности по открытию и закрытию митингов, а также ответственность за помойки, менять районная власть не собиралась. Началась затяжная позиционная война двух исполкомов, в которую были втянуты и депутаты обоих Советов. На городских сессиях звучали даже призывы «выселить» районные власти с городской территории. Жажда перемен и осознание собственной значимости вскружили депутатам головы и они, ведомые решительным мэром, наивно думали, что «взяв на себя всю полноту власти», моментально сделают свой город процветающим. А город между тем, отдав все свои промышленные и духовные ресурсы стране, каждодневно превращался в грязное, неблагоустроенное поселение без денег и будущего. Город пользовался любой ситуацией для выживания. На свой пятидесятилетний юбилей он получил от республики подремонтированные дороги и покрашенные заборы. Прошедший в период полного солнечного затмения международный слёт юных астрономов оставил городу комплекты новой мебели и телевизоры в школах. И Мурик понимал, что на подачках долго не проживёшь. Нужна реальная власть. Он привез в город представителей пяти финских коммун, которые стали побратимами. Он стал организовывать поездки местных бизнесменов, учителей, работников культуры в соседнюю благополучную страну, постоянно возглавляя эти делегации. Но, наивное убеждение в том, что «заграница нам поможет» не оправдало надежды очередного «великого комбинатора».
Мурик со времени работы школьным учителем, затем директором школы обрёл больше уверенности в себе, которая порой выплёскивалась через край в виде откровенного хамства. Он занимал большой светлый кабинет, на страже которого, в приёмной, сидела опытная секретарша. Она знала, кого и когда можно было пропускать без доклада.
- Сева, привет, - Мурковский поднялся со своего кресла навстречу бывшему ученику, - не часто комсомол балует нас своим присутствием. А ведь мы могли бы вместе сделать очень многое для нашего города.
- Да Вы и так немало сделали для нашего комсомола, Яков Борисович, - ответил Всеволод, намекая на последнюю отчетно-выборную конференцию, где бывший ещё директором школы Мурик неожиданно выступил в поддержку Ронина.
- Ты всё об этом, - сразу понял намёк Мурковский, - сами виноваты. Устроили дворцовый переворот, всех собак на Евсея навешали. А сами что, лучше?
- Да, ладно, не об этом сейчас, - попытался остановить мэра Сева.
Но Мурик уже распалился и горел «праведным гневом»:
- Я понимаю, всё плохо. И комсомол ваш разваливается. Да, да, и не спорь, - заметив попытку возражения со стороны Севы, остановил его мэр, - страна разваливается, вы что, не видите. И у вас во всём Ронин виноват? Я его не одобряю. И не оправдываю. И, если честно, он мне малосимпатичен. Ты хоть учился у меня. Помню, как помогал музей делать. А этот – выскочка и бездельник. Но так, как поступили вы, поступать нельзя.
- Ладно, Яков Борисович, дело прошлое, - Мурковского надо было останавливать, - по-другому надо было действовать. Хотя критика в адрес Ронина была справедливая.
- Критика может быть и справедливая. А вы что рядом с ним делали? Вышли на конференцию и всем своим аппаратом, и всем бюро свалили всё своё безделье и несостоятельность на первого секретаря. По меньшей мере, это непорядочно.
Сказать Мурику, что не ему бы говорить о порядочности, Сева не решился, он все-таки находился в положении просителя.
- Согласен, Яков Борисович, перегибы бывают у всех. Хотели, как лучше. Но я по другому делу. Талоны нужны. Штуки четыре-пять.
- Что, комсомол решил забухать?
- Нет, - и Всеволод честно рассказал о предстоящем деле.
Мурковский внимательно его выслушал, достал из ящика стола пять талонов на водку и подвинул их на край стола:
- Ерундой вы занимаетесь. Чепуха какая-то. Ты что, думаешь, эти аферы с парашютами что-то решат? Даже если у вас всё получится, в чём я сомневаюсь, временно поддержите штаны… Видики какие-то крутите, порнуху показываете. Разлагаете молодёжь. Так этим и без вас есть кому заниматься.  Займитесь делом действительно стоящим. У нас проблемы с благоустройством города. Масса неосвоенных денег, а город в грязи.
- Как всегда в горсовете всё сводится к помойкам, - сыронизировал Сева.
- Конечно, помойки не политика. Однако на сессиях вы о них постоянно говорите, газеты стенные выпускали. Что не так?
- Было такое, - согласился Сева.
- Найдите дело, которое объединило бы молодёжь и тогда скажут, что наш райком комсомола – молодцы.
- Мы сейчас начинаем подготовку к акции «Северный Робинзон», - Всеволод вкратце рассказал всё, что знал о предстоящем мероприятии Мурику, чем очень его заинтересовал.
- Как только приедут организаторы или их представители – сразу ко мне, - Мурик был категоричен, - сразу в мэрию. Договорились?
- Зачем Вам это?
- Ну, во-первых, официальные лица появляются на территории города, мэр должен об этом знать. Тем более, когда затевается такое большое дело международного масштаба. А, во-вторых, неужели ты думаешь, что мне нечем помочь вашему начинанию. Думаешь, у меня возможностей и связей мало, - Мурковский, очевидно, решил или получить свои моральные дивиденды с громкой акции, или просто реализовать потенциал человека авантюрного склада, которому не дают развернуться до конца. «В любом случае, он может быть полезен», - решил Сева и обещал информировать мэра «как только, так сразу».

10
Наутро Котомки, он же Алекс Прокасов, на работу не явился. Оправданий для отсутствия у него было два, причем в них явно просматривалась причинно-следственная связь: отвратительное самочувствие после перепоя и заплывший синяком глаз. Телефонный разговор Севы с журналистом восстановил картину минувшего вечера.
После разговора в редакции Гарипов напросился в гости к Алексу. Отказывать человеку с бутылкой в кармане было не в правилах Прокасова. Вечерний разговор потребовал продолжения возлияний, и Алекс, который предпочитал пить на паритете, выставил свою поллитровку в тот момент, когда Гарипов активно объяснял суть своих притязаний к местной партийной и советской элите. Почему-то вдруг Котомкину стало очень обидно за руководство своего города и района: «Чего он из себя строит, нубиец. Не нравятся ему наши руководители. А какого тогда припёрся сюда. Хватит их уже терпеть. Триста лет дань им платили и всё им мало. Поучать теперь нас будут. Что, думаешь, купил русского журналиста своей водкой? Да вы со своим Горбачёвым – новая орда. Всё сожрёте, всё уничтожите». Алексу казалось, что эти бредовые мысли пронеслись у него в голове. На самом деле часть их он успел произнести вслух. Горячий Искандер жёстким революционным кулаком поставил решительную точку в упражнениях далеко неизящной словесностью. Потом, конечно, всё образумилось, выпили мировую, но следующий день был испорчен окончательно. Гарипов, по словам Алекса, уехал, но обещал вернуться. «Карлсон, блин», - подумал Сева.
Ронин ещё не пришёл, и ввиду полного отсутствия «ценных указаний» заворг думал, чем бы ему сегодня заняться. В этот момент в дверь кабинета ввалился, как показалось Севе, огромный бородатый рыжий мужик. Он, протянув широкую ладонь и дружелюбно улыбнувшись, представился:
- Лещёв Николай, - и, чуть помедлив, добавил, - Олегович, врач «Робинзонады».
- Заведующий орготделом Всеволод, - Сева сделал аналогичную паузу, - Сергеевич…
- Понял, - опять улыбнулся Лещёв, - значит – Коля, Серёжа. Сработаемся.
Николай, как человек крупных размеров, оказался одновременно добродушным смешливым и рассудительным. Он был старше Севы, работал врачом-гинекологом, имел жену и двух детей и в свободное от работы время «таскал» их по разным экспедициям.
- Они у меня привыкли к такой жизни, - Николай как-то сразу проникся к Всеволоду доверием:
- Люблю я это дело. Много где бывал, а вот в Белом море на островах не приходилось. Так что, когда ваш обком пригласил меня в качестве врача, сразу согласился, - Николай светился от радости предстоящего путешествия, - Я даже отпуск перенёс, чтобы поучаствовать в организационном процессе. От этого многое зависит.
- Как корабль назовёшь, так он и поплывет, - проявил осведомленность в морских вопросах Сева.
- Вот именно, - согласился Лещёв, - тем более что здесь – дети. Я – то с такой, предварительной, миссией. Как бы разведчик. Посмотреть, познакомиться.
- Понюхать, пощупать, - в тон ему добавил Сева.
- Конечно, - нисколько не обиделся Николай, - молодёжь приедет, пусть занимается снабжением и подготовкой к отправке. Я прибыл за впечатлениями.
- Ну и как первые впечатления?
- Ты знаешь, пока хорошие. Маленький тихий город. По запаху чувствую, где-то рядом море. Ты меня встретил хорошо, - улыбнулся в очередной раз Николай, - Мне нравится.
- С чего начнем работать?
- С более подробного знакомства, - Лещёв готов был уже сорваться с места, - Давай, ты сам определи этот круг, а там по ходу мы его расширим.
Весь день прошел в увлекательном общении и нанесении визитов. Дождавшись Ронина, Всеволод представил ему гостя. Евсей с важным видом сказал, что он полностью в курсе предстоящего мероприятия и предложил решать все вопросы через заворга:
- Ответственным за акцию «Северный Робинзон» от районного комитета ВЛКСМ назначен Всеволод. Если что-то очень важное, выходите прямо на меня. Если есть необходимость в обеспечении транспортом, можете воспользоваться райкомовским уазиком.
- Мы, наверное, пешком. Заодно посмотрим город, - Лещёв вежливо отказался, - Спасибо за предложенную помощь. Если будет необходимость, воспользуюсь обязательно.
- Типичный бюрократ, - поставил «диагноз» Евсею Лещёв, - с ощущением своей важности.
- Немного есть, - согласился Всеволод, - но он не всегда такой. Вообще, компанейский. Играет на гитаре, поёт.
- Человек проявляется в каждом из своих поступков, - спокойно, без нравоучения произнес Лещёв, - Я зашёл к тебе в кабинет. Ты мне улыбнулся навстречу. Я понял, что с этим парнем можно найти общий язык. А ваш, как его, Ронин? «Выходите прямо на меня». Может он парень и нормальный, но работать мне с ним было бы трудно. Или я не прав?
- Есть немного.
- Вот видишь, и этого у него немного есть и того. Всего понемногу и человек получился, - без нажима говорил Николай, - Куда дальше?
- Думаю, что к мэру города.
- А кто у нас мэр? – тоном министра-администратора из «Обыкновенного чуда» спросил Николай.
- Не волшебник. Бывший директор школы. Немного сумасшедший человек, но очень хотел познакомиться с первым же «Робинзоном».
- Ну, если он хотел, непременно познакомиться с первым же «Робинзоном», то он не немного, а полностью сумасшедший, - Николай оживился, - я люблю с такими общаться, потому что сам такой.  Идём.
С Муриком Лещёв сошёлся моментально, очевидно, у него была способность находить общий язык с людьми незаурядными, нестандартными или, как говорил сам Лещев, неформатными. Их взгляды на воспитание молодёжи были абсолютно схожи. Уже через час общения они подначивали друг друга различными еврейскими шуточками.
- Как Вы считаете, Николай Олегович… Хотя, давайте я буду просто звать Вас Николай. Я немного постарше. А вы можете звать меня Яшей, - полушутя предложил мэр.
- Ну, Яша – это перебор. Вы все-таки глава города. А я, вроде как в гостях у Вас, должен вести себя прилично и уважительно, - тоже отшутился Лещёв.
-Так вот, как Вы считаете, наш комсомол ещё жизнеспособен? Или пора играть по нему отходную?
- Я бы не был так категоричен, - Николай, казалось, не удивился вопросу мэра, - В нашей сегодняшней ситуации так можно сказать о многом: и о власти, и об идеологии, и о партии. Жизнь меняется так быстро, что и не знаешь, почему или по кому завтра читать отходную. А комсомол пытается меняться. Вот успеет ли только – это вопрос.
- Странно, но я думал о том же, - Мурик перевёл взгляд на Всеволода, - Когда-то я учил его и его друзей истории. Я ведь был неплохим учителем?
Сева утвердительно кивнул.
- Тогда нам говорили, чему учить, - продолжал Мурковский, - я не скажу, что я говорил своим ученикам неправду. Мы говорили правду, какой мы тогда её знали. Теперь, оказывается, что все мы заблуждались. Заметь, я не говорю, ошибались. Нет нашей вины в том, что, может быть, мы не всегда учили тому, чему надо. Но выросло поколение, которое должно теперь разобраться во всей этой вакханалии и, в конечном счете, навести порядок в стране. А ведь большая, а, может, даже лучшая часть этого поколения – комсомол. Справится?
- Яков Борисович, я и сам часто думаю об этом. Но если бы я сомневался в их благоразумии и надежности, разве я стал бы с ними связываться, - Лещёв стал серьёзен от неожиданной темы разговора, - Я встречаюсь со многими и вижу, что есть и бюрократы, есть отъявленные проходимцы, а есть и нормальные ребята. Но только, на мой взгляд, они немного растерялись сегодня. Свобода, демократия и гласность – всё это хорошо, но ко всёму этому надо быть готовым. Этим надо уметь пользоваться. Вот мы сейчас собираемся проводить интереснейшую акцию – «Северный Робинзон» …
- Я говорил Якову Борисовичу, он немного в курсе, - вмешался в разговор Сева.
- Это хорошо, - продолжил Николай, - мне, кажется, что эта акция нацелена не только на то, чтобы каждый её участник, оказавшийся на необитаемом острове, научился выживать. Смысл гораздо шире. Это попытка молодежи и комсомола, в первую очередь, найти свой остров, научиться выживать. Ведь все мы сейчас, по сути, робинзоны…
- Азохен вей! А ведь хорошо сказал, - воскликнул Мурик.
- Вэй из мир! А то, - рассмеялся Лещев.
- Вы ещё больший еврей, чем я? – поддержал шутку Яков Борисович.
- Гаонишэ фрагэ, дурацкий вопрос. Вы же знаете, что самые породистые евреи – рыжие, - Лещёв погладил свою рыжую бороду, - так вот за мою внешность и манеру поведения некоторые принимаю меня за еврея.  А еще профессия: мужик – гинеколог – сто процентов еврей. Но я, как это у нас принято, интернационалист, а «еврейский» имидж поддерживаю. Должна же быть в человеке какая-то загадка.
- Конечно, конечно, - сказал Мурик, - ты вот сравнил их, - он кивнул на Севу, - с робинзонами. Мне кажется, это очень удачное сравнение. Как считаешь?
Последний вопрос был адресован молчавшему до сего момента Всеволоду. Разговоры о месте комсомола и возможных путях его развития велись постоянно: Ронин был большой любитель поговорить на эту тему. В своих теоретических размышлениях он строил различные модели, однако, считая, что комсомол должен быть главной, основной молодежной организацией, своеобразной «руководящей и направляющей силой» молодежного движения. Сева не всегда с ним соглашался, и они, бывало, спорили до хрипоты.
- Возможно аналогия слишком прямолинейная, - осторожно начал заворг, но Мурик его перебил:
- Ты прямо говори. Не надо умничать.
- Прямо, так прямо. Конечно, сейчас наступило время больших возможностей. Нет жестких указаний, чем заниматься, а чем – нет. Где-то строят МЖК, где-то занимаются экологией, где-то развивается поисковое движение. Мы шарахаемся из стороны в сторону. Пытаемся охватить всё, потому что считаем, что за всё в ответе, - Севе «наступили на больную мозоль», - раньше было проще. Объявили БАМ ударной комсомольской стройкой – комсомол сказал: «Есть» - и вперёд. А сейчас мы придумываем для себя дела…
- А вы не придумывайте, - остановил его Лещёв, - вы идите от проблем, от жизни. Яков Борисович, у вас проблемы в городе есть?
- У нас город из одних проблем, - теперь была отдавлена «больная мозоль» мэра, - Благоустройство, экология, жилье… всего не перечесть.
- Ну вот, чем не поле для деятельности местного комсомола, - Николай даже не спрашивал, а утверждал, - займитесь любым из этих вопросов и почувствуете свою нужность.
- Да пытались мы что-то сделать с МЖК. Не идут руководители навстречу. Говорят, жилья всем не хватает, почему для молодежи строить? Пытались объяснить, что молодежь сама будет строить себе жилье. Опять та же «песня»: где взять фонды, лимиты и прочее, - Сева пытался говорить убедительнее, но всё равно получалось, что он оправдывается, - И экологией занимались. Не вышел у нас «экологический роман».
- Экологический роман? – заинтересовался Лещёв.
- Да писал я как-то статью под таким названием. Поговорили, обсудили и разошлись. В общем, всё, как всегда. А еще создавали поисковую группу, хотели самолеты из болот доставать…

11
Экология была «больным местом» города. Недостроенные очистные сооружения, на которые вечно не хватает денег, стали «притчей во языцех». И возможность стать, если не «незавершённым строительством», то очередным «долгостроем» была очевидной. Многочисленные городские предприятия, кроме лесопильного комбината, сбрасывали стоки в речку Выг или прямо в море без всякой очистки. И, конечно же, загрязненность воды в этих местах превышала все мыслимые и немыслимые нормы. Небо над городом коптило около шестидесяти маломощных котельных, которые выдавали дыма больше, чем тепла. О существовании даже самых простейших фильтров местные коммунальщики, похоже, не имели представления. Городские свалки во всей своей «красе» уже подступали к городу. Одна из них «разместилась» рядом с зоной отдыха горожан.
Восточный и Западный леспромхозы в погоне за выполнением и перевыполнением планов пятилетки обрубали берега малых рек и озер, пренебрегая всеми законами. Некогда богатые рыбой реки – исторические места нереста сёмги – молевым сплавом превращены в обитель окуней и плотвы. А ежегодные задания по очитке водоёмов от топляка либо не выполняются, либо просто игнорируются.
Даже этих проблем хватило, чтобы объявить город и район зоной экологического бедствия. И нельзя сказать, что население оставалось равнодушным и безучастным ко всему. Но если по всей стране экологическое движение быстро растёт и завоёвывает всё больше сторонников среди молодежи, то здесь активность проявляли, в основном, люди постарше.
Так и появилось предложение рассмотреть вопрос об участии молодёжи района в природоохранной работе на бюро райкома комсомола.
Привычно подготовив памятку, Всеволод стал собирать материал для написания справки по основному вопросу. В неё вошли не только факты нарушения природоохранного законодательства и данные экспертиз воды и воздуха, но и вся практика работы местного комсомола в этом направлении. Скудная оказалась практика: открытое письмо комсомольцев школы политучёбы против строительства глубинного рассеивающего выброса сточных вод в соседнем районе, вопрос по экологии на заседании бюро Восточного леспромхоза, рейд районного штаба «Комсомольского прожектора» по санитарному состоянию города и, вышедшая по его итогам, «зубастая» стенгазета – вот, пожалуй, и всё. В довершении Сева констатировал, что районное общество охраны природы занимается только сбором взносов, а депутаты-комсомольцы, среди которых был и он, ни разу не воспользовались правом депутатского запроса по проблеме. Вся эта масса противоречий грозила вылиться в бурное обсуждение с последующим пробуждением сознания и активности молодежи. Во всяком случае, так считали комсомольские аппаратчики. С этой целью, в газете было дано заблаговременно объявление о теме и времени заседания с приглашением всех заинтересованных. Но крах эта идея потерпела изначально, когда в кабинете первого секретаря собрались только члены бюро. «Заинтересованных» не было.
Констатировав этот печальный факт, бюро райкома приступило к рассмотрению «нервного» и «больного» вопроса. Обсуждение было деловым, но бурным. Даже Олег Гитаров, главный инженер строительной организации, отвечающей за сооружение очистных, горячился и спорил по каждому пункту решения.
Олег Романович Гитаров вносил всегда элемент серьезности и рассудительности в заседания бюро райкома. На фоне ставшего авторитарным Ронина, не очень сдержанного Севы, легко поддающегося на авантюры Бочкина, инфантильных представителей школ (что учителей, что учащихся) инженер Гитаров ощущал себя третейским судьей, истиной в последней инстанции. Аппарат райкома приложил немало усилий, чтобы сделать его таким. Секретарь первичной комсомольской организации строителей, член райкома комсомола, член бюро, член областного комитета, кандидат в члены райкома партии, депутат районного совета – и еще массу общественных поручений Гитарова можно было бы перечислить, но это лишний раз только подтвердило бы старую пословицу: «Кто везёт, того грузят». В комсомоле это усвоили хорошо и облекали Гитарова всё большим и большим доверием. Но также не жалели грамот и наград, делегировали в различные президиумы, форумы, предоставляли путевки в молодежные центры и туристические поездки. Ощущение собственной значимости у Гитарова порой перехлёстывало через край, и он подвергался «легкой обструкции» в виде временного забвения. А поскольку он был вменяемым и «своим парнем», «головокружение от успехов» проходило быстро.
Обращаться к нему не по имени – фамилии-отчеству, а именно «инженер Гитаров» стали после публикации очерка Прокасова «Будни инженера Гитарова». Алекс неделю таскался за «молодым командиром производства», присутствовал на планерках, заползал на пятый этаж строившегося дома, вместе с прорабом и бригадирами выслушивал далеко не пламенные речи Олега Романовича. Итогом этих мучений стал очерк на всю полосу республиканской «молодёжки»: герой нашего времени, человек, который строит город, беспокойный молодежный вожак – это всё инженер Гитаров.
А в свободное от работы, основной и общественной, время Гитаров, так удивительно совпало, играл на гитаре, пел и был одним из основателей местного клуба самодеятельной песни. «Певун и пивун», как окрестил его Сева после местного бардовского фестиваля с «великолепным» финальным застольем.
Гитаров внёс предложение об оказании помощи в строительстве очистных сооружений и даже об объявлении их ударной комсомольской стройкой. Но печальный опыт строительства общежития для молодых специалистов удержал членов бюро от такого решительного шага: постановили обойтись субботниками.
Сергей Бореев, начальник спортивно-технического клуба, заявил:
- Субботники – это те же экологические митинги и акции, только с заранее ясными и конкретными результатами. Так мы выразим и своё отношение к проблеме, и сделаем нужное дело.
Бореев когда-то работал инструктором райкома комсомола и оставил о себе мнение, как об активно-инициативно неусидчивом товарище. Ему претила кабинетная работа, он был готов мотаться целыми днями по району, но только не писать бумаги.  Имея массу друзей среди комсомольского актива и доброжелательное отношение руководителей предприятий, он получал множество нареканий от непосредственного начальства за не составленные вовремя отчеты, не написанные к сроку справки и не обобщенные к очередному докладу данные. В конце концов, перейдя на новую, уже руководящую, должность, переложил все бумажные дела на подчиненных и стал работать в своё удовольствие. Но именно опыт райкомовской работы и абсолютная коммуникабельность послужили причиной тому, что после своего избрания Ронин рекомендовал его в члены бюро.
- И я предлагаю продолжить рейды по санитарному состоянию города, - Бореев, будучи членом штаба «Комсомольского прожектора» сам участвовал в них, - помните реакцию партийных товарищей со второго этажа, когда мы на улице вывесили газету с фотографиями помоек. Первого аж передернуло. Вообще, такие рейды должны стать постоянным делом.
- Предложение хорошее и полезное. Думаю, его надо включить в проект постановления. Но, конечно же, главным здесь необходимо считать то воздействие, которое оказывает такая информация на население, а не раздражающий фактор для руководства, - Евсей Ронин пытался быть рассудительным и в открытую не идти на конфликт с партийным начальством.
- Конечно, конечно, осторожность прежде всего, - Бореев, уйдя из райкома, стал более независим, - и запиши: «О результатах информировать через стенную и районную печать». А вообще, ребята, нужно какое-то жесткое предложение. Ведь руководителям предприятий «до лампочки» все наши постановления. Что для них комсомол? Так, раздражающий фактор. А надо сделать так, чтобы зашевелились.
- Давайте подготовим обращение в исполком и райком партии по экологии, - предложил Бочкин, - официальное обращение за подписями всех членов бюро. Такое не смогут проигнорировать. Предложим провести экспертизу состояния водоёмов и атмосферы в районе и повысить ответственность руководителей-хозяйственников за внимание к природе.
- Отлично, только не «предложить», а «потребовать», - был категоричен Бореев.
- Ну, ты не борзей совсем-то, - полушутя полусерьезно осёк его Ронин, - а то и из своего спортивно-технического клуба вылетишь.
- Не вылечу. У меня начальство – общественная организация – ДОСААФ.
- Я был наивный инок. Целью
мнил одноверность на Руси
и обличал пороки церкви,
но церковь — боже упаси! – продекламировал Сева, - Евтушенко еще в шестидесятые писал о таких наивных.
- Давайте по делу, - вернул всех к теме бюро Ронин, - обращение подготовит Бочкин, я думаю, ему как заведующему идеологическим отделом это будет не сложно, а орготдел подключится, если будет необходимость. И ещё одно обращение подготовит школьный отдел в республиканские органы, ведающие вопросами образования о введении в школах республики предмета «Экология». Есть возражения?
- Возражений нет. Есть предложение, - услышав, что речь зашла о школе, оживилась учитель начальных классов Катя Мазепова, - поручить учителям-комсомольцам, по согласованию с отделом народного образования и директорами школ, вести факультативы и кружки экологической направленности.
Все с удивлением переглянулись: Мазепова впервые предложила что-то дельное. Обычно, склочная по характеру учительница, выступала в пику другим членам бюро. А с Всеволодом у неё были, что называется, просто неприязненные отношения. Он знал её ещё по школе, и неумная, необщительная и высокомерная выскочка Катька никогда ему не нравилась. Мазепова отвечала тем же. Однажды на бюро решался вопрос о распределении путевки в Финляндию по линии молодежного туризма, и Сева был одним из претендентов, Мазепова, считая, что проявляет принципиальность и порядочность, заявила: «Даже если больше не будет претендентов, давать путевку работнику райкома нельзя. Это будет неправильно. Пусть лучше «сгорит». Вот зачем ты, Всеволод, собираешься ехать в Финляндию?» «Чтобы там остаться. На глупый вопрос – глупый ответ», - огрызнулся Сева. Этот миниконфликт не добавил теплоты в их отношения.
- Игорь, ты как член районного отделения общества охраны природы, что можешь ещё предложить, - Ронин обратился к Бочкину.
- Я – член всего, - мрачно усмехнулся второй секретарь, - я и памятники охраняю, и природу берегу, и чуть ли не пою вместе с ветеранами в их хоре. Мы с вами все прекрасно понимаем, что общественные организации только и занимаются тем, что собирают взносы. Во всяком случае, на районном уровне. Что ВООПИК, что ВООП, что ДОСААФ. Что, разве не так? – последнее было обращено к Борееву, открывшему было рот для возражения, - давайте предложим возглавить первичные организации общества охраны природы комсомольцам, хотя бы для того, чтобы проверить работоспособность и действенность этого общества. Вот только найдутся ли желающие?
-Ну, найдутся или не найдутся, посмотрим. А предложение неплохое, - одобрил Ронин.
Главный пункт решения, из-за которого заводился весь сыр-бор, создание к первому марта молодёжной экологической группы, вызвал неоднозначные мнения.
Всеволод настаивал на том, что формирование такой группы – дело не сиюминутное, а долгий процесс. Бореев предлагал всех членов бюро записать в этот передовой экологический отряд и не разводить бюрократию. Бочкин выдвинул свою любимую формулировку «решить вопрос в рабочем порядке». Рассудительный инженер Гитаров внёс умиротворение, заявив, что вопросы решаются не планами и словами, а людьми, желающими их решить. Поэтому будет правильно оставить в решении срок для реализации этого пункта и провести необходимую работу. В таком виде решение бюро по экологии было поставлено на голосование и принято почти единогласно, при одной воздержавшейся Мазеповой. «Всегда бы и во всём воздерживалась – людям жить было бы легче», - подытожил Сева.

12
Вспомнив прошедший «экологический роман», Всеволод хотел было подробно рассказать об этом Лещёву и Мурику. Но как объяснить то, что решение бюро в очередной раз осталось на бумаге. Не нашлось энтузиастов, проигнорировали комсомольскую инициативу старшие товарищи, а может сами «придумали» для себя «модное» дело в духе времени и оказались к нему не готовы? В очередной раз что-то «не срослось».  Лучше промолчать, не вдаваясь в долгие пояснения с поиском оправдательных аргументов.
После знакомства с мэром города Лещёв, казалось, стал чувствовать себя более уверено.
- Деловой мужик, - высказал он своё мнение Севе, когда они вышли на улицу.
- Увлекается только иногда.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, захлёстывает его. Границ не видит, - Сева не знал, как объяснить Николаю особенности Муриковской натуры, - несдержан, бывает, в речах и поступках.
- Кто из нас не без греха, - глубокомысленно заметил Лещёв, - зато поддержка городской власти у нас есть.
-  Поддержка-то есть, только толку от неё немного. У городской власти нет власти, - усмехнулся Сева, - это я тебе как депутат горсовета говорю.
- Ты знаешь, в таких делах, как наша акция, моральная поддержка порой значит гораздо больше, нежели материальная помощь.  Будет убежденность у людей в том, что мы делаем нужное дело – помогут и материально. А здесь авторитет городской власти необходим. Уж поверь мне. Не впервой.
Остальные визиты не были столь яркими и запоминающимися. Все с полным одобрением, пониманием отнеслись к предстоящему мероприятию, выказали готовность оказать всемерную помощь, чем вызвали скептическую усмешку Всеволода. Лещёв его настроений не разделял.
- Ты пойми, - говорил он, когда они в кабинете обсуждали итоги «разведки боем», - это международная акция. И ваши руководители далеко не дураки. Они понимают, что оказание помощи в таком масштабном деле принесёт им не только всесоюзную известность. Я склонен верить в их обещания. Многие были не просто искренни, но и заинтересованы. Промысловая база, союз колхозов, например.
- Ну, база всегда помогала в таких делах. Лучшие шефы. Да и лесопильщики никогда не скупились, - стал соглашаться с доводами Сева.
- А эта базовская «железная леди», Марина? Сложное отчество, - наморщил лоб Николай.
- Марина Галактионовна, - подсказал Сева, - нормальная тетка. Если что пообещает – сделает. Тут уверенность на сто процентов.
- Это хорошо. Запросили-то мы с них немало. Считай, все спасательное оборудование и пиротехнику.
- Ты знаешь, до недавних пор базой командовал бывший капитан дальнего плавания. Когда он в парадном кителе при всех своих наградах появлялся на людях, воспринимался как адмирал, не меньше. Мы обратились как-то к нему за помощью в организации картинг-клуба в подшефной школе. Заешь, что он ответил? Если подшефной школе нужны картинги – база их купит. Представляешь, так просто и легко. И вопрос в несколько тысяч рублей сам отпал…
Вечером этого же дня Лещёв уезжал в Петрозаводск, а Всеволод провожал его на вокзале.
- Скажу, как есть на душе, впечатления хорошие. Работа, думаю, пойдёт. А ты жди на следующей неделе Саню Мордашова. Он молодой ещё, но толковый. Только на его провокации с алкоголем не ведись, любит он это дело, - наставлял напоследок Николай.
- А кто ж это дело не любит? – в тон ему сказал Сева.
- Это верно. В хорошей компании, да под хорошую закуску. Да ещё, когда дело сделано, - мечтательно произнес Лещёв, - это замечательно. И главное, полезно. Это я тебе как врач говорю. Так что посидим обязательно!
Поезд тронулся, Лещёв помахал рукой из тамбура:
- Бывай. Привет Якову Борисовичу!

На следующий день была назначена поезда в Кемь. Накануне Сева передал Пекарю талоны на водку с категоричным требованием воздержания. Но поскольку день был наполнен встречами и впечатлениями, возникла жгучая необходимость кому-то всё высказать и с кем-то всё обсудить, Сева решил сам нарушить свой же запрет и позвонил Пекарю. Теперь перед Алексеем стояла задача легализовать «микропьянку» перед женой.
- Наденька, не выпить ли мне сегодня пивка? – «пошёл в разведку» Пекарь. Надежда, зная, к чему обычно приводят подобные вопросы, ответила прямо и беззлобно:
- Ты на себя в зеркало посмотри. Ты же водки хочешь…
- Ну, если ты настаиваешь, - уклоняясь от легкого подзатыльника, произнес Пекарь, - мы с Всеволодом Сергеевичем слегка усугубим.
- Ладно. Только не как всегда, - и, помолчав, добавила, - Господи, кому я это говорю.
- Ты же меня знаешь.
- В том-то и дело, что я знаю и тебя и твоего Всеволода Сергеевича. А ещё я знаю, чем закачиваются эти встречи. Надеюсь, вашего Проказова не будет? – недолюбливая Алекса за его невоздержанность к спиртному, она называла его то Проказовым, то Прокозловым.
- Пиит болен и нас сегодня не осчастливит.
- Надо же, есть ещё болезни, которые могут удержать вашего Прокозлова дома, -  излив всю свою желчь, Надежда добавила, - Мы с Алиской будем у тетушки. Она звала на уху.
Тетушка Серафима была женщиной старой закалки. Всю жизнь проработав в здравоохранении на должностях среднего медицинского персонала, при всей своей умудренности оставалась наивной и непосредственной. Она крайне была удивлена, когда услышала, как обожаемую ею Аллу Пугачёву по телевизору назвали «поп дива».
- Что они себе позволяют, - выговаривала она Пекарю, - так фривольно относиться к любимой народом певице. Я бы на месте Аллы Борисовны подала на них в суд. Пошлость и хамство надо наказывать.
Недоумевающий племянник пытался убедить, что никакой пошлости, а тем более хамства в этих словах нет. Ко всему этому пора бы привыкнуть. И только после долгих препираний понял, что тетушка воспринимала сочетание «поп дива» как производное от «дивная попа». Ещё больше времени ушло на толкование современной эстрадной терминологии, но при произношении слов «поп дива» тетушка продолжала морщиться и всячески выказывать свое неудовольствие. За исключением несколько устаревших взглядов тётушка обладала массой достоинств, главным из которых было умение готовить замечательную уху. По словам Пекаря, такой ухи он не ел больше нигде: наваристая, жирная и обалденно вкусная. Однажды, не выдержав, Алексей спросил:
- Тетя, у Вас такая замечательная уха получается. Секрет, наверное, какой знаете? Поделитесь.
- Знаю, милок, секрет: рыбы побольше класть надо, - хитро улыбнулась тетя.
Вот на эту знаменитую уху и уходила сегодня Надежда со старшей дочерью:
- А, чтобы вы с Всеволодом Сергеевичем случайно «не осчастливили» своим посещением больного, я с тобой оставлю Аскорбинку.
Аскорбинкой величали самого младшего Пекарева, который, как-то, едва научившись говорить, пришёл к отцу и выложил некую словесную абракадабру, из которой с трудом стало понятно, что Алиса его оскорбила и теперь он - «оскорбинка». Смех и веселье от первых опытов в словообразовании малыша прошли, а прозвище осталось.  Аскорбинкой его теперь звали не только родители и Алиса, но и друзья родителей и даже воспитательница в детском саду.
Оставить Аскорбинку на Пекаря было «военной хитростью». Тут уже не размахнёшься и не разгуляешься: за ним нужен глаз да глаз. Да и сам ребёнок, словно переняв у мамы всё её коварство, постоянно приставал с расспросами к отцу и его друзьями, разрушая лёгкий и абсолютно логичный процесс возлияния.
- Ладно, только ты не долго, - Алексею пришлось принять условия жены.
Вечер на кухне отличался от классического времяпровождения «за бутылкой на двоих» тем, что третий, малолетний Аскорбинка, не участвующий по известным причинам в процессе, постоянно отвлекал на себя внимание. То он требовал включить «Маскияй» (Сева не сразу понял, что это означает «Ласковый май»), то тащил книжку, намереваясь заставить взрослых читать «Мойдодыра», то просто гремел чем-то в комнате, вызывая дискомфорт у «заседавших» на кухне.  В конце концов, со словами: «К Дону Педро пришли его друзья – алкоголики», - Пекарь перенес содержимое стола на лоджию, где друзья и продолжили, наблюдая по пути через открытую дверь за возившимся в комнате Аскорбинкой.
- Мне кажется Леха, что мы занимаемся какой-то ерундой, - перешёл к самобичеванию захмелевший Сева, - Нам по двадцать пять, а мы суетимся, придумываем глупости и успешно их совершаем.
- Чего ты заморачиваешься, не мы одни. Вся страна занимается этими глупостями, - Пекарь охотно поддержал тему, - Все хотят лёгких и быстрых денег. И заметь, никто не хочет работать. Позвонили мне на днях приятели-кооператоры из Питера, предлагают разместить крупный заказ по изготовлению дверей и европоддонов на нашем лесопильном комбинате. Пошёл я к главному инженеру. Беритесь, говорю, и производство загрузите и денег срубим. А он: мне до пенсии осталось всего ничего, дайте спокойно доработать. А ты говоришь, мы занимаемся ерундой.
- Это частный случай.
- Из таких случаев вся жизнь и состоит, - Пекарь не разделял пессимизм друга, - Честно говоря, если бы не Ронина избрали тогда первым, а тебя, ничего бы не изменилось.
- Ты думаешь?
- Конечно. Это система. Система, которая себя выработала. У тебя сейчас отличная позиция. Занимаешь, чем тебе нравится. А за всё отвечает Евсей, - Алексей всегда был противником Севиных притязаний на лидерство в местном комсомоле. Он считал это дело бесперспективным.
- Сегодня был Лещёв – врач «Робинзонады». Так, с представительскими функциями. Мотались по руководителям и «отцам города». Он сказал любопытную вещь, что все мы робинзоны. По-моему, он в чём-то прав? – Севу потянуло на философствование, это был верный признак того, что алкоголь стал делать свое благое дело: расслабил и успокоил физическое состояние и взбодрил, и мобилизовал духовное, - Действительно, как будто каждый сам по себе. Пытаемся найти общее дело и не можем. Бочкин предложил акцию – «В райкоме после шести».
- Что за фигня?
- Он предлагает неформальный подход. Мол, молодёжь после работы собирается в райкоме и решает какие-то свои вопросы.
- Ну и какие вопросы он собирается решать после шести? – ехидно спросил Пекарь, - Если и до шести вы ничего не решаете.
- Где-то он услышал про такой опыт, - продолжал Сева.
- Вы, комсомольские бюрократы, странные люди. Постоянно охотитесь за чьим-то опытом. А потом хотите пересадить его сюда, не задаваясь вопросом, нужен он здесь или нет, - Алексей всегда посмеивался над «практикой внедрения передового опыта», - Давайте ходить по земле. Причём по этой, нашей…
Дальнейшие рассуждения прервал Аскорбинка, потребовавший прочтения книжки. Пекарь долго убеждал сына в том, что смотреть телевизор гораздо лучше, когда папа включит такие замечательные мультики. Но уставший ребенок раскапризничался, это был верный признак того, что ему пора спать.

13
С утра пораньше руководитель молодежного центра и заворг махнули в Кемь. Узнав о цели поездки, райкомовский водитель Паша не преминул саркастически ухмыльнуться. Он всегда с недоверием относился ко всем комсомольским начинаниям, считая их откровенными авантюрами, но, тем не менее, послушно крутил баранку. Каждый из ответственных работников ощущал себя по отношению к Паше начальником, но он-то понимал, что над ним «властны» только первый секретарь, как непосредственный работодатель, и заведующая сектором учета, поскольку она выдает талоны на бензин, составляет табеля учета рабочего времени и фиксирует его командировки. Ко всем остальным он относился несколько снисходительно и иронично.
- Паша, как ты умудрился столько лет проработать в райкоме, не доверяя комсомолу? – удивлялся Сева.
- Я – водитель. И водитель хороший, - спокойно отвечал Паша, - К машине есть претензии? Нет. А ваши дела мне по барабану. Хотя, если вас разгонят, плохо. Меня работа устраивает.
- А почему вдруг разгонят? – Всеволод решил поддержать разговор, чтобы занять время.
- Не знаю, думаю. Раньше, ещё до тебя, «первый» приезжает на какое-нибудь предприятие – почти на равных с руководством общается. Директор, секретарь парткома, председатель профкома… К любому из них – без очереди. А сейчас, возил Евсея в Базу – полчаса в приемной проторчал – тенденция.
- А ты, Паша – философ, - включился в разговор Пекарь.
- Философ не философ, а вижу, что изжили вы себя.
- Вот как, отчего же? – Сева чувствовал правоту водителя, но все равно ему было обидно.
- Чем занимаетесь? Вот центр ваш, например, видики–шмидики, торговля какая-то. Разрешили бы, так и публичный дом открыли бы, наверное.
- Ну, это ты загнул, - Пекарь решил отстоять честь своего центра.
- Алексей, просто Паша насмотрелся «Взгляда», - вступился Сева, - ещё одна жертва перестройки.
- Ага, - откликнулся Паша, - и «ЧП районного масштаба». Припечатали сами себя, грязное исподнее показали на всю страну, а теперь хотите, чтобы в вас кто-то верил. Сами-то в себя верите?
- Да киношку сняли вовремя. Размазали, так размазали, - Сева вспомнил, как они всем активом смотрели в кинотеатре этот фильм. Ронину особенно понравился эпизод, когда первый секретарь стоит перед портретами членов политбюро и говорит: «Ждите». Очевидно, он ощущал себя таким же «наследником» власти.
 - Но ведь это у них там, в Москве. На периферии такого бардака нет.  И потом, почему вы все цепляетесь за эти видики? Это просто возможность обрести финансовую самостоятельность, - скорее себя самого, нежели Пашу пытался убедить Всеволод, - а задачи-то у комсомола совершенно другие. Сейчас вот будем проводить акцию «Северный Робинзон» на островах Белого моря.
- Слышал. Мне Бореев говорил, - отозвался Паша, - сам бы, говорит, записался, если бы возраст позволял. Аж, слюной захлебывался.
- Тот-то всюду готов, как юный пионер, молодчинка, - восхитился Пекарь, - вот уж кто не расстанется с комсомолом, будет вечно молодым, так это Бореев.
- Его надо было «первым» ставить, - вдруг сказал Паша, - был бы толк.
- У Бореева нет высшего образования, - Сева был уязвлен в самое больное место.
- Да, напридумывали вы там всяких правил. Сами для себя жизнь усложняете, - подначивал Паша.
- Что-то подобное я где-то слышал, - Сева стал раздражаться, - Все всё знают. Все всё понимают. А лошадок на всех не хватает.
- Это ты к чему? – спросил в недоумении Паша.
- Это он из «Ёжика в тумане», - пояснил Пекарь, - философский мультфильм, тебе, Паша, понравится.
- Да видел я его. Муть какая-то.
Разговор с прямолинейным водителем не клеился, а разговаривать с Пекарем – вызвать очередной поток едких замечаний со стороны Паши. Отшучиваться было не к месту, а спорить серьезно – не хватало аргументов. Всеволод замолчал. Остаток пути проделали в тишине.
На КПП лётной части гостям из соседнего района буднично сообщили, что майор Баклагин (всё-таки майор!) выехал в город и вернется ли сегодня – неизвестно. Подвернувшийся случайно молодой лейтенант, вникнув в суть дела, разочаровал друзей:
- Да откуда у него парашюты. Больше двух-трёх не накапливается. Или утилизируют сразу или разбирают, - и, увидев сокрушенные лица гостей, сказал, - есть у меня один в запасе. Могу отдать.
От водки лейтенант решительно отказался, сказав, что помогает комсомолу из личной симпатии и по внутреннему убеждению. Грязный, мазутный рваный парашют был загружен в УАЗик, его вид не внушал оптимизма.
- И это твоя новая идея? Масса ветровок и палаток, - Сева был явно недоволен, - я же зарекался не впрягаться в твои авантюры.
- Бывает, - как-то очень спокойно произнес Пекарь, - зато, смотри, какой идейный лейтенант попался. Не часто таких встретишь.
- Лейтенант-то идейный, а мы опять в дураках. Посмотрим, что там твоя тетя-Мотя смастерит из этого рванья… Ну что, домой?
- А может, заедем к твоему Соловейчику. Тут рядом, - возвращаться с таким результатом Пекарю не хотелось, - вдруг у него что-то новенькое появилось? Обменяемся опытом.
- Своих бредовых идей не хватает, так привлечём чужие, как всегда. И потом, помнится, ты выступал против передового опыты: давайте ходить по своей земле,  - «отомстил» за вчерашнее приятелю Сева. К тому же он был не настроен заезжать к соседям, и потому обратился к Паше, - да и бензину у нас маловато.
- Да, я не рассчитывал на дальнюю поездку, заправился только-только.
Приехать просто так к Соловейчику, да ещё рассказать о парашютах, значило выставить себя в неприглядном и даже смешном виде. Шло негласное соревнование между двумя райкомами, и любой промах мог расцениваться как очередное поражение.  Проницательный Соловейчик сразу бы отметил, что раз его коллега занимается такой ерундой, то значит делать им действительно нечего, маются от безделья. И не преминул бы отыграться за недавнюю Севину «подставу».
Во время посещения Кривопорожской ударной стройки, общаясь с коллегой в его заворговском кабинете, Сева заметил пачки распечатанных бланков – карточек учета комсомольского актива. Это были формы, заготовленные для заполнения на каждого секретаря первичной комсомольской организации, начальника штаба «Комсомольского прожектора», члена райкома. Унифицированность этих форм тогда очень понравилась Всеволоду. Он вообще любил всё систематизировать. Как его научили в армии, все должно быть параллельно и перпендикулярно.  Выпросив у Соловейчика несколько пачек приглянувшихся бланков, Сева привез их с собой.
В один из дней Прокасов, зайдя к приятелю «просто так, потрепаться», застал его за странным занятием. На столе двумя стопками лежали какие-то бланки, заворг брал их по одному из большой стопки, старательно заполнял и перекладывал в маленькую.
- Подожди, сейчас закончу, - Сева жестом показал Прокасову на стул, - работы море.
- Чем это ты занимаешься? – у Алекса была своеобразная реакция на всякого рода бумажки, имевшие деловой вид. Он начинал кривить лицо в ехидной усмешке, и очередная колкость готова была слететь с его уст.
- Привез от Соловейчика бланки учета комсомольского актива, - не замечая подвоха, начал рассказывать Сева, - очень удобно. Здесь всё: имя, фамилия, отчество, дата рождения, место работы, адрес, участие в общественной работе, награды и ещё масса полезной информации.
- Значит, своей макулатуры не хватает, ты ещё из соседнего района тащишь.
- Почему макулатуры? – обиделся заворг, - это поможет навести порядок в работе, в учёте кадров. Составление резерва, опять же…
- Ну-ну, - откровенная издёвка видна была и во взгляде Прокасова и в его словах, - Производим усложнение жизни, чтобы враги, если вдруг нападут, ничего понять не смогли.
- Не разводи Платоновщину, - Сева дал понять, что он тоже читал «Чевенгур», - это работа с комсомольским активом.
- Работа с комсомольским активом ведется, как правило, на месте работы этого актива, - поучительным тоном произнес Алекс, - так, примерно, сказано в решениях вашего последнего съезда.  А ты разводишь очередную бюрократию.
- Присмотрел у Соловейчика. Вроде, удобно в работе.
- Ты же сам говорил, что Соловейчик бюрократ.
- Я говорил, что у него вид молодого бюрократа, - поправил Сева.
- То есть, его внешность не соответствует его содержанию? -  продолжал заниматься казуистикой Прокасов.
- Соответствует, соответствует, - заворг начинал раздражаться от очевидной правоты приятеля.
Зашедший в этот момент в кабинет Ронин, взяв со стола один из бланков и внимательно прочитав его, сказал:
- Полезная вещь. Давно пора навести порядок в учете актива.
- Евсей, скажи мне, - Прокасов переключился на первого, - как вы все собираетесь в одном месте?
- Кто и где? – не понял Ронин. 
- Вы все – бюрократы. Вместо того чтобы работать с молодежью, вы её систематизируете, учитываете, заносите в кучу всяких бланков, а потом анализируете, - и, подражая Горбачеву, Алекс произнес с узнаваемой интонацией, - это дело надо продолжить, углубить и потом трансформировать, товарищи.
- А вообще-то он прав, - легко перестроился Ронин, - ты, Всеволод, кончай заниматься этой ерундой.  Лучше заканчивай справку на бюро обкома.
- Конечно, Сева, - подражая первому, бодро откликнулся Прокасов, - кончай заполнять бланки, пиши справки.
- Ну, знаешь, в нашей работе без этого тоже нельзя, - Евсей растерялся и, не зная, что ещё сказать «ехидному журналюге», ретировался из кабинета.
Сева собрал все карточки в одну стопку, даже не стопку, а, скорее, кучу и запихнул всё в шкаф, где им предстояло, очевидно, долгое лежание, до следующего заворга, по крайней мере.
- Пошли курить, - предложил он приятелю, и казалось, на этом прекратил бумажно-бюрократическую историю навсегда. Но Прокасов был бы плохим журналистом, если бы не использовал такой блестящий материал в своих целях. В очередном фельетоне, обличающем «бессильные потуги» районного комсомола по выполнению своих же решений, он в красочной форме изложил историю «обмена бюрократическим опытом» между двумя заворгами. Один, мучительно искал новые формы работы и поэтому находился в творческом кризисе. Другой решил помочь коллеге и снабдил его массой «эффективных форм», в виде пресловутых бланков. И вместе они, взяв на учет каждого активиста, решали «глобальные задачи» вовлечения широких масс в коммунистическое строительство, развивая все больше «бумажную» инициативу. В итоге, так увлеклись этой деятельностью, что не заметили, как оказались под грудой всевозможных отчетов, справок и карточек. Надо ли говорить, что даже без имен, герои этого фельетона были достаточно узнаваемы. 
Встречаться после этого лишний раз с Соловейчиком не хотелось. Да и в любое время мог приехать таинственный Мордашов.
По приезду домой грязный рваный парашют затащили в квартиру Пекаря и к восторгу Аскорбинки и ужасу жены загрузили в ванну, отмачиваться.


14
Приезд Мордашова был похож на взрыв банки забродившего компота. Он был таким же внезапным, громким, поражающим большое пространство и с легким запахом алкоголя. Как и положено секретарю комсомольской организации профессионально-технического училища, Мордашов был чрезмерно общительным, в меру нахальным и бесцеремонным, не сильно образованным, но компенсирующим все свои недостатки необъяснимым обаянием не очень положительного героя.
Ронин, в кабинет которого поначалу заявился Мордашов, привёл его к Всеволоду.
- Сева, это представитель «Робинзонады» Александр Мордашов. Александр, это наш заворг Всеволод. Он будет вам помогать. Решайте все вопросы через него
Посчитав свою миссию выполненной, Ронин удалился. Мордашов протянул для приветствия и знакомства огромную, как лопата, руку:
- Александр.
- Всеволод, - Сева пожал руку новому знакомцу и пригласил жестом садиться.
- Дорога была нелёгкой, – не то утвердительно, не то вопросительно, однако, с заметной долей иронии сказал Сева, показывая свою осведомленность в этой ситуации.
- Ты знаешь, ехал с одном вагоне с дембелем, - Мордашов, казалось, был крайне доволен искренней заинтересованностью Севы, - Меня друг провожал. Немного приняли. В вагоне задремал. Открываю глаза: негр в военной форме. «Ты кто?», - спрашиваю. А он говорит: «Яша» - «Солдат?» - «Солдат» - «Из войск НАТО?» - «Нет, - говорит, - из Советской армии». Папа у него камерунец оказался, в бегах от мамы русской. Выпили немного. Правда, до утра. Спал всего ничего, часа два. У тебя кофе есть? Я сейчас в норму приду.
- Кофе нет. Есть чай.
- Нет, от чая меня расслабляет, в сон клонит. Кофе надо. Может столовка какая поблизости?
- Есть тут рядом.
- Пошли. Я угощаю, - новый знакомец, казалось, взял всю инициативу на себя. Севе это не понравилось. Он привык сам выстраивать план действий и расставлять приоритеты в работе. Тем более, он хозяин на своей территории.  Но перечить гостю не стал и проводил его до небольшого ресторана, который они с Саней Сазоновым по первости после армии посещали регулярно – раз в неделю. В дневное время этот ресторан, как и все остальные, работал в режиме обыкновенной столовки, а по вечерам его уютное чрево вмещало достаточное количество любителей приятно провести время с бокалом не самого лучшего спиртного в руках под песни доморощенного ансамбля.
Мордашов достаточно быстро проглотил капустный салат и две чашки черного кофе. Судя по выражению его лица, кофе оставлял желать лучшего.
- Здесь вам не столица, - назидательно молвил Сева, отказавшийся от предложенной трапезы, - говорил же, что лучше чай.
- Ерунда, и не такое пивали, - отмахнулся Мордашов, - сейчас полегчает.
И действительно, взгляд столичного гостя уже через минуту стал более осмысленный, в движениях появилось больше энергии. Быстрые превращения, произошедшие прямо на глазах, полностью восстановили Мордашова. Выяснилось, что Александр имел свойство не только быстро восстанавливаться, но и обладал большой работоспособность, делая всё энергично, зачастую импульсивно, плохо обдумывая последствия. Севе, впоследствии, приходилось часто останавливать и поправлять его.
Энергия Мордашова, казалось, влилась в будни заворга. Дни были заполнены встречами, решением порой невыполнимых задач. Давно знакомые люди открывались Всеволоду с другой стороны, он наблюдал за трансформацией взаимоотношений, различных форм сотрудничества и взаимодействия. Многие, вовлеченные в процесс подготовки экспедиции вели себя как безусловные участники эксперимента и части хорошо отлаженной машины. Но иногда эта машина давала сбои, и приходилось, что называется, заводить её с толкача.  Таким толкачом выступали авторитетные старшие товарищи.
Базовская «железная леди» Марина Галактионовна, безоговорочно поддержавшая «Робинзонаду» ещё при встрече с Лещёвым, выполнила свои обещания на сто пятьдесят процентов. Во-первых, выделила всё снаряжение для обеспечения безопасности: надувные спасательные плоты, сигнальные ракеты, фальшфейеры, спасательные жилеты и ещё массу морских мелочей, от которых Сева был очень далёк, а потому и не запомнил. А во-вторых, выступила тем самым «толкачом», который не позволяет «машине обеспечения» дать сбой. История случилась банальная.  Всеволод с Мордашовым отправились к командиру базы ГСМ Северного флота, которая находилась за городом в порядочной удаленности от моря, за что и была прозвана базой Соснового флота. Надо было добыть несколько тонн дизельного топлива для МРБ экспедиции. Судя по невозмутимому виду «кап два» эти запрашиваемые несколько тонн были для них так, пыль для моряков. Такая махина как Северный-Сосновый флот этого даже не заметит. Но кавторанг как-то странно замялся и вдруг произнес, как показалось просителям, нелепую фразу:
- Пусть меня Марина Галактионовна об этом попросит.
- Но ей-то не надо. Надо нам. У Вас есть возможность помочь комсомолу в таком замечательном деле? – напирал далёкий от дипломатичности Мордашов.
- Дело, действительно, замечательное. Я бы сказал, для настоящих мужчин. И помочь у нас есть возможность, - умело лавировал военный моряк, видать, хорошо обученный этому искусству, - но пусть Марина Галактионовна черкнёт записочку или просто позвонит…
Всеволод остановил готового взорваться Мордашова:
- Хорошо. Мы сейчас отправимся к ней. Она подтвердит наши полномочия.
- В ваших полномочиях, молодые люди, я нисколько не сомневаюсь, - офицер продолжал упорствовать, - но пусть она попросит. Лично.
Марина Галактионовна абсолютно не удивилась странной просьбе капитана второго ранга:
- Вот хитрец, и тут выгоду ищет. С вас-то, что ему взять. Комсомол, - без обидных для Севы интонаций сказала «железная базовская леди», - А я попрошу – век в должниках ходить буду.  Ладно, поговорю я с ним. Считайте, что горючее уже на вашей посудине.
Но не бывает так, чтобы всё шло хорошо. Беда пришла, откуда не ждали. Ранее достигнутая договоренность с Клубом юных моряков по доставке участников экспедиции на базовый Кондостров стала на глазах превращаться в «ничтожную сделку», как сказал бы бывший Севин начальник Гена Карабаш, обучавшийся на юридическом факультете. Учебное судно Клуба под гордым названием «Помор» не прошло ежегодное освидетельствование Регистром судоходства и посему не могло не только доставить куда-либо «робинзонов», но и просто отойти от причала. Руководитель Клуба, «старый базовский капитан», как он сам себя называл, клялся и божился, что не пройдет и недели, как всё будет сделано, документы будут получены и увлекательное путешествие по Белому морю станет реальностью.
- К сроку поспеем, - убеждал «морской волк», - но, если вдруг что. Я говорю «если», но всё будет нормально. Но всё-таки, если вдруг что, то я сам пойду в Базу. И мне, строму базовскому капитану, не откажут. Дадут судно. На какой-нибудь доре мы вас доставим на Кондостров.
Не связанный с морем комсомольский секретарь ПТУ переспросил у не далеко от него ушедшего в морских познаниях Севы:
-На какой «дуре» они нас доставят?
- Не на «дуре», а на доре, - пояснил заворг и добавил всё, что знал, - это такое небольшое судно.
Дорами или «дори» называли многие малые мореходные рыболовные суда, часто существенно отличающиеся друг от друга суда по обводам, конструкции и размерам. Эта терминология была в ходу у местных промысловиков, и они пользовались ей довольно вольготно, не всегда в точности называя вещи своими именами, создавая своеобразный профессиональный сленг. Всеволод, как коренной житель приморского города, иногда использовал в разговоре слова типа «куйпога» или «кечкара», но это была не потребность или необходимость, а, скорее, некое бахвальство, попытка показать свою «тутошность». «Тутошними» всех местных жителей называла его бабушка.
- На доре так на доре. Сейчас суетиться не будем, но держим на контроле, - подвел итог Сева, - что дальше по списку?
- Обеспечение связи, - казалось, впервые Мордашов вдруг озаботился, - изначально предполагалось, что наш радист будет держать связь с Петрозаводском и Москвой, а оттуда информация будет поступать тебе. Слишком мудреная схема. Потом решили подключить радиоузел Базы: они-то держат связь со своими судами. Тем более Марина Галактионовна нам благоволит. Но, насколько я понимаю, сеансы связи будут строго регламентированы, поэтому хорошо бы иметь ещё какой-то неформальный канал.  Идеальным вариантом были бы радиолюбители. Ты не знаешь таких?
- Есть-то они есть, но я с ним не знаком, - Всеволод никогда раньше не касался этой темы, - надо спросить в редакции.
Алекс Прокасов моментально выдал информацию:
- Писали мы недавно про двух радиолюбителей: главный инженер узла магистральной связи Николай Владимирович Маршаков и механик этого же узла Зосима Юрьевич Курачин. Фанаты до мозга костей. Со всем миром общаются. У каждого своя домашняя радиостанция. Обратитесь к ним. Эти не откажут точно.
Маршаков и Курачин не просто дали свое согласие на участие в «Робинзонаде», а восприняли это с восторгом: их хобби превращалось на глазах в необходимое, жизненно важное дело. Заработала еще одна «деталь» в общем механизме будущей экспедиции. Причем эта «деталь» не требовала дополнительной настройки: радиолюбители были заочно знакомы с радистом базового острова Валерием Кромаховым. Как ни парадоксально это звучит, радиоэфир – тесен, и люди «встречаются» виртуально гораздо чаще, чем в реальной жизни.
Несколько дней энергичной беготни по городу, написания бумаг с различными формулировками от «просим» до «предлагаем», встреч и переговоров принесли свои результаты. Основные параметры задания, как выразился Мордашов, были выполнены.
- Через неделю подъедут остальные: и участники, и организаторы. Будем грузиться и отправляться, - Мордашов довольно потирал руки, - а я хочу попасть пока на Кондостров, посмотреть место для лагеря. Откуда ближе?
- Наверное, из Колежмы. Есть такое село. Только я не понимаю, как и на чём?
- Ну, пару талонов на водку, думаю, ты найдешь для благого дела. А дальше, как учили…
Мордашов исчез в восточном направлении, увозя с собой в целях обеспечения задуманного самую твердую валюту – «Водка Русская» в количестве трех штук. На талоны, которые Всеволод в очередной раз выпросил у Мурика, было приобретено четыре поллитровки, но одну пришлось выпить на двоих, подводя итоги бурных организационных дней.
15
В отсутствии Мордашова, Сева стал приводить в порядок заброшенные дела. В пятницу он обычно добирался до разбросанных за неделю по столу документов и раскладывал их по папочкам и полочкам. А если это не удавалось, то груда бумаг множилась в арифметической прогрессии, и желание приводить их в порядок пропорционально уменьшалось, пока не исчезало окончательно. И тогда перед отпуском Сева устраивал генеральную уборку, в результате которой часть документов шла прямиком в корзину для бумаг, а часть находила место упокоения, чтобы быть потревоженными лишь однажды, при сдаче в архив.
После работы Сева долго искал Пекаря. Председатель молодежного центра как сквозь землю провалился. В городе его никто не видел, мало того, жена не ведала, где находится её благоверный. Благоверный вернулся под вечер в легком подпитии, объяснив отсутствие необходимостью «инспектирования» филиалов центра в районе.
Надежда не была в восторге от работы мужа, справедливо считая, что он мог бы с большей пользой для семьи применить свои способности инженера, а главное, более эффективно использовать «наличие диплома Ленинградского ВУЗа». Все затеи последнего времени она называла авантюрами, а история с парашютом просто вывела её из себя. Ванна не только провоняла гарью и мазутом, но и была ими же загажена. Эффект от «парашютной истории» вышел практически нулевой.  Но неукротимый генератор идей Пекаря продолжал работать, выдавая «на-гора» самые невероятные прожекты и постоянно поддерживая его в бодром состоянии духа. А если к этому добавлялась хоть малая порция алкоголя, то поиски применения сил и способностей не знали границ. Вот и сейчас настроение у Алексея было приподнятое. Именно в таком настроении он стремился к высоким свершениям. Хотелось оставить свой след хотя бы в чем-нибудь. На сегодня этим «чем-нибудь» он выбрал воспитание детей. Увидев ковыряющегося в тарелке Аскорбинку, Пекарь назидательно сказал:
- Если ты так плохо будешь кушать, дедушка Ленин не примет тебя в общество чистых тарелок.
- А кто такой дедушка Ленин? – спросил наивный ребенок.
- Это друг всех детей и вождь мирового пролетариата, - тоном покровителя и наставника произнес отец.
- Перестань морочить ребенку голову, - вступила в разговор жена, - Зачем ему твой дедушка Ленин?
- Ребенок должен знать историю свой страны. Он должен учиться на положительных примерах, - продолжал входить в определенную для себя на сегодня роль Пекарь.
- Пример для ребенка – это вот такой хмельной папаша, который как выпьет, строит из себя Макаренко, - парировала Надежда и в пику Алексею сказала, - сыночка, если не хочешь, отставь в сторону тарелку.
- Надежда, ты сейчас не права, - Пекарь был не умолим, - когда ты вторгаешься в процесс воспитания, то рушится вся моя стройная система, и результат не будет достигнут. А не достижение результата приводит к негативным последствиям и может самым пагубным образом сказаться на будущем нашего сына.
- Знаешь, что, - Надежда потеряла всяческое терпение, - иди и достигай результат в другом месте. Кстати, твой Всеволод Сергеевич обзвонился. Они в Прокозловым уже, наверное, заседают. Сегодня же пятница. И эта пятница может состояться без тебя.
- В этом ты, дорогая, совершенно права. Пятница – дело святое. Но наш педагогический спор я не считаю завершенным. Мы его только отложили, -  Пекарь направился в прихожую, - Я ненадолго.
- Ненадолго – это до утра, - Надежда хорошо знала временную терминологию мужа, - Придешь – вещи на лоджию, выветриваться. А то провоняешь табаком так, что хоть задохнись в квартире.
- Сопровождающие меня запахи вносят, конечно, некоторую дисгармонию в наш быт, но это не является поводом для того, чтобы командовать главой семьи, - желание продолжать участвовать в разговоре не оставляло Пекаря, - я могу самостоятельно принять решение о проветривании либо не проветривании моей одежды.
- Ты сейчас договоришь до того, что останешься проветриваться дома, - Надежде стал надоедать подвыпивший муж.
- Ты всегда умеешь найти нужные слова. За что и люблю. Я пошёл.
 
Всеволод и Алекс Прокасов сидели перед телевизором и початой бутылкой «Столичной» и, как им казалось, вели степенную беседу о событиях прошедшей недели. На самом деле, это был откровенный стёб. Проходящая по ту сторону телевизионного экрана жизнь казалась дикой фантасмагорией: агрессивный Ельцин прёт как баран на уже растерянного, но ещё сопротивляющегося Горбачёва; идёт кампании по выборам первого Президента России; бунтует Чечня. Этой гремучей смесью «поливают» изо дня в день все информационные передачи. К ним активно подключились различные публицистические программы, из которых любимая передача Севы и Алекса - «Взгляд» была уже закрыта.
Ставший в последнее время ярым антисоветчиком Прокасов вдруг проникновенно произнес:
- Я буду голосовать за Ельцина, но хочу, чтобы победил Рыжков.
- Что за чушь? – Сева порой не понимал некоторых выходок своего приятеля.
- В этом и заключается основное противоречие нашего времени: мы хотим перемен, но и боимся их, - Прокасов выпил и закурил.
- Ты-то хоть понимаешь, что вас всех разгонят, как только придёт Ельцин, - Алекс затянулся сигаретой, - Думаешь, он простит унижение и травлю. Посмотри на него, с такой физиономией о всеобщем благе не заботятся.  С такой физиономией берут власть для того, чтобы её не отдавать.
- Но Рыжков-то слабоват. И потом, он – партноменклатура, - Сева был на стороне Ельцина, хотя инстинктивно чувствовал опасность, исходящую от него, но молодость и азарт - плохие советчики разуму, - За Рыжкова народ не проголосует в пику Горбачёву. А Ельцин – обиженный, а обиженных у нас любят. Так что он – будущий президент.
- Это-то ясно. И наблюдать за всем этим дурдомом тоже интересно, но ты бы уже валил из райкома, - Алекс перешел к своей любимой теме, он упорно пытался убедить друга решительно поменять свою судьбу, то есть перестать её связывать с номенклатурой, - Шёл бы в газету. Тем более тебя ведь звал новый главный редактор республиканской молодежки собкором. Да и писал бы потихоньку.
- А сам-то что не пишешь. Ведь у тебя была мечта – роман «Редактор и домовой». А ты все бухаешь, да издевательские заметки мараешь.
- Вообще-то, я делаю нужное дело – информирую людей о том, что происходит вокруг. Гласность. Я надеюсь, ты слыхал такое слово? – нисколько не обидевшись, ответил Прокасов, - а роман, он в голове. Надо только перенести на бумагу. Но, лень.
- Всё это слова. Ты мне говоришь одно и то же вот уже несколько лет, а дело не движется… Давай что ли, - Сева поднял стопку и, чокнувшись с Алексом, выпил. Закусив «фирменным» Прокасовским салатом – репчатый лук с маслом и солью, продолжил, - Просто нет никакого романа, нет никаких мыслей, нет никакого творчества. Пустота.
- Написать роман легко. Надо просто записывать всё, что происходит с нами. Плюс немного фантазии, кое-где гиперболы, сарказма, иронии… Чему там ещё учили тебя на филологическом, - Алекс явно захмелел, - А сюжет сложится из жизни. Вся наша жизнь – большой роман. Неделя – повесть. Каждый день – рассказ. Можно стать не просто писателем, а как принято говорить, очень плодовитым писателем. Хотя странно, мне всегда казалось, что плодовитыми бывают кошки, а писатели – талантливыми. Оказывается, всё не так.
- За это надо выпить, - Сева всегда поражался тому, как Алекс формулировал свои мысли. Он облекал в изящную форму то, что вроде бы было на поверхности, но лежало неприметным и никому не нужным фактом. Прокасов поднимал это практически из пыли невнимания или забвения и выстраивал в некую словесную конструкцию, которая могла быть принята безоговорочно или вызвать споры, но это было уже не важно. Мысль сформулирована, она существует и уже совершает свою либо созидательную, либо разрушительную работу, - Хорошо излагаешь. Однако водка заканчивается.
- Водка не может закончиться. Она может временно прекратиться, - изрек очередную истину Прокасов.
И в подтверждение слов Алекса раздался звонок в дверь. Затем, буквально через секунду, стук. Так приходил только Пекарь. Манера заявлять подобным образом о своём визите говорила о том, что Алексей не пуст и готов разделить с друзьями скромное застолье.
- In vino veritas, - глубокомысленно произнес Прокасов, подняв вверх правую руку с указующим перстом, и пошел открывать.
На пороге стоял сияющий Пекарь с двумя бутылками водки, приставив их к ушам, как это было в фильме «Ты – мне, я – тебе». Он знал, что Алекс в восторге от этого эпизода.
- Привет пиитам, - Пекарь шумно заполнил собой всё пространство квартиры, - Заседание началось без меня, но со мной оно продолжится, - театрально декламировал Алексей.
- Где тебя сегодня черти носили, - спросил Сева, так как этот вопрос его мучил целый день.
- Инспектировал видеосалон в Западном леспромхозе. Извиняюсь, что не доложил райкомовскому начальству, - с заметной долей иронии отчитался Пекарь.
- Судя по твоему бодрому настроению, инспекторская проверка удалась.
- Более чем, - Алексей прошел в комнату, выставил «боезаряд» на стол и продолжал, - Ты же знаешь Крекера.
Крекером звали хозяина видеомагнитофона и соответственно заведующего видеосалоном Владимира Крекова. Он чем-то напоминал отца Федора из «Двенадцати стульев». Страсть к обогащению толкала его на различные авантюры. Он выращивал свиней, брал на откорм бычков, собирал металлолом, торговал паленой водкой и настоящим спиртом, пытался ремонтировать автомобили и, наконец, купив видеомагнитофон, занялся под «комсомольской крышей» видеопрокатом – делом прибыльным и в условиях сельской местности бесконкурентным. Конкуренцию ему мог составить, разве что, местный дом культуры. Но, как говорил сам Крекер, они клеят афиши «Утоли моя печали», а я в это время врубаю боевичок и все зрители – мои. А им остается только утолять свои печали.
- Так вот, отвез я ему билеты, - продолжал Пекарь, - принял выручку. Посмотрел репертуар. Провели закрытый просмотр какого-то жуткого порно. Даже под водку омерзительно…
- Ты же у нас человек высоких моральных устоев, - не воспользоваться случаем и не поддеть приятеля Сева не мог.
- Да, я – моралист, - Пекарь гордо закинул голову.
- Где-то я это уже слышал, - вклинился в разговор Прокасов, - но перейдем к более приятному занятию. Наливай.
С приходом Пекаря и по мере опустошения бутылок дальнейшее времяпровождение постепенно теряло формат интеллектуальной беседы. От обсуждения настоящего уходили в пьяные воспоминая о прошедшем и возвращались обратно. Друзья припомнили Севе, что он так и не проставился за окончание университета. Тогда, после приезда с защиты, на их законный вопрос: почему мы не отметили это дело, Сева ответил, что приехал ночью. С тех пор и повелось во всякий удобный момент напоминать ему об этом и говорить: «Он же ночью приехал».
Бесшабашное времяпровождение затянулось далеко за полночь. Казалось, что уже переговорено обо всём, но всякий раз, как только приятели замолкали, всплывала очередная тема, и всё начиналось сначала. Сева несколько раз садился за пишущую машинку Прокасова, пытаясь зафиксировать какие-то рифмованные мысли, бродившие у него в голове. Эти мысли, усилием воли превращенные в текст с дикими опечатками, представляли собой парадоксальное мировосприятие пьяного человека и в последствии, как считал Сева, могли быть использованы, для чего-то более серьезного.
Прокасов и Пекарь пришли к «финишу» первыми, у обоих сказалась предварительная подготовка перед стартом. Всеволод засобирался домой, напутствуемый словами: «Ждем завтра утром с пивом» …

16
«Робинзоны» вторую неделю пребывали на островах. Реализация программы шла успешно в соответствии с планом без чрезвычайных происшествий, чего не скажешь об отправке экспедиции.
Как и следовало ожидать, судно «Помор» государственный регистр не прошло: встала серьезная проблема с доставкой на Кондостров. Начальник клуба юных моряков даже не сделал попытки, чтобы помочь её решить.
- А как же ваши слова: я старый капитан, пойду в Базу, попрошу судно, мне не откажут? – напирал на него взъерошенный Мордашов.
- Я ничего не обещал, - отбивался капитан, - Как я мог такое сказать. Вы что-то путаете.
- Короче, всё с Вами ясно, - отрезал Александр.
«Только бы не сорвался и не взорвался», - подумал Всеволод. Он успел немного узнать характер нового приятеля.
На выручку пришла «железная базовская леди» Марина Галактионовна.
- Судна, конечно у меня нет, на котором можно было бы вас доставить на острова. Но выход из этой ситуации я вам подскажу. Можно воспользоваться катером пограничников.
- Катером пограничников? – недоуменно переспросил Сева.
- Эх, ты абориген. Не знаешь, что у нас пограничный пост на Белом море, - пристыдила Марина Галактионовна смутившегося заворга, - Они сейчас у причала. Попробуем решить вашу проблему.
Тут же по телефону она переговорила с капитаном катера и тот, то ли не смог отказать «железной базовской леди», то ли проникся идеей «Робинзонады», согласился доставить потенциальных «потерпевших кораблекрушение», организаторов и наблюдателей на остров.
За три дня до выхода в море по каналу из Онежского озера пришел малый рыболовный бот Андрея Красина, человека, увлеченного путешествиями и пожелавшего предоставить и своё судно, и свой талант и опыт морского путешественника в распоряжение экспедиции. Рядом с капитаном стоял в морской тельняшке Николай Лещёв уже несколько утомленный переходом по каналу, но довольный и улыбающийся. Теперь все совещания проводились на борту МРБ. В один из вечеров судно посетил «с неофициальным, дружественным визитом» мэр города Мурковский. Он был рад встрече с Лещёвым, что и было отмечено праздничным ужином на камбузе.
- Первый раз в своей жизни выпиваю со своим учеником, пусть даже и бывшим, - как бы оправдываясь, произнес Яков Борисович.
- Ой, ли, - в тон ему ответил Сева, - А дружеский банкет с мэрами финских коммун-побратимов?
- Это не в счет. То было официальное мероприятие.
- Настолько официальное, что начальник станции предлагал финнам купить у него железную дорогу, а директор автопредприятия обещал отправить им на помощь колону КАМАЗов, - Сева всегда со смехом вспоминал это событие. Он тогда сидел за одним столом с районным архитектором. Искушенный в таких мероприятиях архитектор посоветовал не налегать на спиртное, чтобы не пропустить самого важного и интересного. И он был прав. Это интересное состоялось в конце. Радушные командиры предприятий, попавших в тиски хозрасчета и самоокупаемости, как настоящие советские люди, граждане и   патриоты великого Советского Союза, готовы были оказать всемерную помощь маленькой Финляндии. Это было еще более забавно, потому что бедные финны не понимали, чего от них хотят эти настойчивые русские. Переводчик отказывался переводить явный бред, а сами руководители никаким другим языком кроме русского не владели.  Мурик не любил вспоминать это, организованное им, мероприятие.
Столь же легко, как с мэром, Лещёв сошелся с местными радиолюбителями и наладил с ними отнюдь не виртуальный контакт. Его природное обаяние и общительность работали на пользу всей экспедиции.
Приезд участников и «командования» во главе с самим секретарем российского ЦК товарищем Александром Калымовым состоялся за сутки до отправления на остров. Выгрузка массы людей на вокзале с рюкзаками, спальными мешками, палатками, кучей различных баулов и коробок была похожа на прибытие большого цыганского табора. Встречал участников «Робинзонады» почти весь аппарат райкома комсомола. Сева с водителем Пашей помогали переносить вещи, Евсей Ронин крутился возле Калымова, преданно глядя ему в глаза и ловя каждое его слово. По старой комсомольской традиции он называл его по имени и на «ты», но даже в этом рядовом «ты» подобострастия было больше чем в важном «вы».  Между тем, Калымов вел себя демократично: работал вместе со всеми и запросто общался, нисколько не изображая из себя начальника. Но на совещании, которое он провёл по готовности экспедиции в зале заседаний райкома партии, Александр Кизилович был строг, требователен и принципиален. Первым доложился Мордашов, его дополняли Всеволод и Николай Лещёв. Калымов был возмущен ситуацией с судном, что и высказал в достаточно резком тоне. Ронин сделал страшные глаза и зашептал Всеволоду: «Что же ты мне раньше не сказал. Мы бы что-нибудь придумали». «Что бы ты придумал? Построил папирусную лодку, Тур Хейердал? И чем плох пограничный катер?» - Сева привык к подобной реакции Евсея, потому легко парировал его претензии. Возмущение Калымова сменилось благодушием, и он даже похвалил Мордашова и Всеволода за проявленную находчивость в решении проблемы доставки. Далее бойко отрапортовала девчушка Ираида, секретарь комитета комсомола торгово-кулинарного училища. В соответствии со своим торговым профилем она занималась вопросами продовольственного снабжения экспедиции, что в условия талонной системы было делом далеко не легким. Тем не менее, после её сообщения появилась уверенность, что участники экспедиции, в первую очередь организаторы и наблюдатели, голодать не будут. А уж робинзонам, по условиям конкурса, как повезет. Сами будущие «жертвы кораблекрушения», тринадцать подростков, совершали прогулку по городу, готовясь морально вскоре остаться, кто в полном одиночестве, а кто вдвоём на безлюдных маленьких островках и провести там ближайшее время под музыку ветра, прибоя и комаров.  Они не знали, сколько времени на испытание им отведут организаторы. Они не знали, что представляют собой эти острова. Пока это была романтика, игра и книжные приключения. Через несколько часов их ждала суровая жизнь робинзонов, один на один с природой, которая этим летом пока не баловала хорошей погодой. Они, казалось, уже свыклись с мыслью, что из всех достижений цивилизации им будут доступны только топор, спички, леска и плащ-палатка. Даже охотничьи и рыбацкие избы, находящиеся на островах, по условиям конкурса, они не могли использовать. Спасательный жилет на видном месте – сигнал, что всё нормально. На экстренный случай были выданы сигнальные шашки. Они ещё не знали, что кто-то из них воспользуется этим шансом и «сойдет с дистанции»: уж очень тяжелым станут испытания голодом, холодом и одиночеством. В большинстве своём, городские мальчики, даже не подозревали, насколько трудна и тяжела может быть жизнь отшельника. Фантазия рисовала пусть трудное, но увлекательное времяпровождение и триумфальное возвращение на большую землю…
Отчаливали без помпы и речей. Всеволод помахал своим новым приятелям с причала, пожелал удачи, «семь футов под килем» и отправился в райком. К вечеру следующего дня позвонил Зосима Курачин и сообщил о сеансе радиосвязи.  Мордашов был не многословен: «Высадка прошла по плану. Все робинзоны на островах. Приступили к выполнению программы». Основная информация шла по связи с другими радистами в Петрозаводск и Москву. Была договоренность, что Всеволода будут информировать по необходимости.
Тринадцать «жертв кораблекрушения» были «расквартированы» на семи островах: шесть пар малознакомых между собой подростков и один «Волк-одиночка» - прозвище, выбранное самим участником. При выборе своих «вторых имен» робинзоны проявили немало сообразительности. Имя должно было характеризовать тем или иным образом участника. Некоторые подчеркивали свою приспособленность к жизни в природе и взяли имена Лекарь, Маугли, Следопыт, Охотник. Другие, очевидно, преследовали цель приближения к неким нравственным идеалам – Миклухо-Маклай, Навои, Ломоносов, Чингиз. Чем руководствовались Дед, Утес, Монгол и Петрович было известно только им.
Эксперимент шёл своим чередом, а Всеволод начинал каждый свой день со связи с клубом юных моряков. Судно «Помор» никак не могло пройти регистр, и это не вызывало оптимизма. «Старый базовский капитан» беспомощно разводил руками, постоянно приговаривая: «Ещё есть время. Возможно, успеем». Но время неумолимо шло и, видно по всему, не успевали. Пограничники ушли в рейд – служба. Всеволод рассматривал все возможные варианты: приморский город давал массу шансов для морских походов. Но, во-первых, большинство судов, которые можно было реально использовать, составляли маломерный флот, а во-вторых, транспортировка подростков – дело ответственное, мало кто на это соглашался.
Проявлял беспокойство и Мурик. Мэр как-то сразу проникся всей этой комсомольской затеей. Возможно, свежие идеи оживили его не очень увлекательную жизнь городского головы, воюющего с помойками и «бессистемными» торговцами. Возможно, новые знакомые, преисполненные честолюбивых планов и пропитанные авантюрным духом искателей приключений, напомнили его самого в молодости. Хотя Яков Борисович был человеком средних лет, именно в том возрасте, в котором, по заверению мультяшного Карлсона, наступает самый расцвет сил, он чувствовал своё возрастное и статусное превосходство, а посему старался покровительствовать насколько мог себе это позволить. Обещать что-то, было не в правилах Мурковского. Осторожность не позволяла давать скоропалительных заверений в чём-либо. Но всё же мэр проявлял определенную активность, то названивая по нескольку раз в день Всеволоду, то приглашая его к себе «на совещание». Эти «совещания» заканчивались всегда одинаково: «Держи меня в курсе. Я всегда на линии. Помогу всем, чем смогу».
Это таинственное «чем смогу» никак не проявлялось. Всеволоду очень хотелось узнать, что может мэр, но задавать прямой вопрос – значило нарваться на конфликт, которого не то, что не хотелось, просто было не до него.
Кондостров радировал: «Сняли всех робинзонов. Когда будет судно?» Всеволод выходил по радиостанции Курачина на прямую связь с Мордашовым и объяснял ситуацию, обещал сделать всё возможное. Положение осложнялось тем, что в базовом лагере стало заканчиваться продовольствие. Эксперимент перешел в неожиданную стадию – организаторы и наблюдатели сами превратились в робинзонов…
Всеволод выходил из кабинета – у него была назначена встреча с начальником гидрографического участка – когда его остановил телефонный звонок. Голос Мурковского на том конце провода требовал отправить на остров радиограмму: «В своевременном снятии с острова не виноват. Мурковский». Мэр терял самообладание, и, казалось, начинал паниковать.
Начальник гидроучастка, словоохотливый и ироничный капитан-лейтенант, выслушал Всеволода внимательно и, сделав слегка удивленное лицо, сказал: «Я не вижу причин для паники. Для нашего военно-морского флота нет неразрешимых задач. Мы никогда не оставляем в беде терпящих бедствие». Эта бравада казалась Всеволоду не очень уместной в данной ситуации. Но офицер в подтверждение своих слов тут же связался с Архангельском и выяснил, что не так далеко от Кондострова находится гидрографическое судно, которое готово взять на борт, теперь уже реальных, робинзонов и доставить их на большую землю.
Всеволод поспешил радировать радостное известие Мордашову, затем поставил в известность Мурковского, который сразу обрёл состояние покоя и наказал известить его, когда экспедиция вернётся в город.
Приключение, которое хорошо заканчивается, потом приятно вспоминать. Оно обрастает различными подробностями, от которых становится ещё более привлекательным для благодарных слушателей, и всё более невероятным для непосредственных участников. Эта экспедиция закончилась так же необычно, как и проходила. Мордашов на острове втихаря поставил бидон браги, для того, чтобы отметить успешное окончание эксперимента. Отправив на гидрографическом судне основную массу робинзонов и организаторов, группа «Мордашов, Лещёв и Ко» вышли на МРБ в теплой компании, подогреваемой выходившей брагой. Небольшая качка, хмельное зелье сделали своё дело: позеленевшие от последствий спровоцированной брагой морской болезни, слегка заплутавшие в утреннем тумане, они подошли к причалу. И первым, кого увидел измученный Мордашов, был чернокожий парень, который сидел с удочкой на причале и ловил корюшку.
- Ты куда нас привел? – этот вопрос, заданный капитану, прозвучал не то отчаянно, не то жалостно.
- Пить надо меньше, - Алексей Красин беззлобно, с явным чувством сострадания ответил Мордашову.
Потом уже Александр выяснял у Всеволода, что в их городе делает негр, и почему он не предупредил заранее о подобном возможном сюрпризе.
- Я ведь думал, заплутали, в Африку приплыли. От браги совсем башка съехала…
Прощальный вечер на МРБ прошел в узком кругу, но в присутствии Севы, местных радиолюбителей и мэра. Теперь уже было весело вспоминать о прошедших неурядицах.
Расслабившись, строили планы на следующее лето. Мордашов во время экспедиции обследовал еще ряд островов и предполагал на будущее расширить число участников, в том числе за счет местных подростков. 
Говорят, если хочешь рассмешить Господа, поведай ему о своих планах…

17
Лето шло к завершению. Но календарное лето на севере не совпадает с астрономическим, а порой и с климатическим. В конце августа стояла жара, как награда за холодный июнь. Впереди было ожидаемо тёплое бабье лето, можно строить планы на отдых. Хотя, если исключить хлопоты с экспедицией «Северный Робинзон», то Сева в этом году «не перепахался».  «Сенокосное рабство», как называл заготовку сена работниками всех предприятий и организаций для нужд сельского хозяйства Алекс Прокасов, отменили. Хотя для Севы сенокосы никогда не были в тягость: время на природе в компании партийных и комсомольских работников, становящихся в неформальной обстановке совершенно нормальными людьми, считай – ещё один отпуск. Особую прелесть этому процессу добавляло «халявное» молоко, доставляемое прямо с фермы.
«Сенокосная романтика» однажды настолько увлекла Всеволода, что он нашёл в этом ещё одну возможность использования сил и энтузиазма комсомола на благо общества. Несколько лет назад, проявив инициативу, безоговорочно поддержанную тогда ещё первым секретарем Карпачёвым, создали комсомольско-молодежную бригаду по заготовке сена, которая должна была выехать в глухую деревню, стоящую на берегу прекрасного озера. Недельные хлопоты увенчались успехом. Предприятия выделили молодых тружеников для участия в общественно полезном деле. Правда, не всегда это были передовые кадры, горевшие огоньком комсомольского энтузиазма.
Пара морячков, маявшихся в ожидании судна, были отправлены портовым начальством, очевидно, по принципу «с глаз долой». Как и положено мореходам они предпочитали либо активный отдых на весельной лодке на озере, либо пассивное лежание на траве.
Энергичный электромонтер с железной дороги «рыскал» в поисках амурных знакомств, что вскоре ему и удалось, причем с пользой для всего коллектива. Новая знакомая была продавщицей в местном магазине, и компания была обеспечена «горюче-смазочными материалами» в обход талонных требований власти.
Две девчушки-швеи из сферы бытовых услуг и одна из торговли лениво ворошили сено. А молодая повариха проводила над всей этой компанией кулинарные эксперименты. Большей частью неудачные: кто ж отправит с производства хорошего повара.
В нагрузку, для осуществления воспитательной работы, комсомольско-молодежной бригаде был придан «малолетний преступник» - трудный подросток, который должен был при помощи положительного примера старших товарищей и самоотверженного труда превратиться в достойного члена общества. Но парень оказался хитрее, чем вся воспитательная система, созданная Макаренко. Он в первый же день воткнул вилы себе в ногу, причем очень удачно, не повредив кость, и всё дальнейшее время занимался только тем, что поедал общественные продукты, загорал и иногда выслушивал нотации старших товарищей.
Надо сказать, что отдых этой бригаде удался на славу, чего не скажешь о работе. Палящее солнце, прохлада озера никак не способствовали ударному труду. Но мероприятие всем понравилось и даже нашло отражение в журнале «Сельское хозяйство Нечерноземья». В статье первого секретаря обкома комсомола прямо так и прозвучало: «Комсомольско-молодежная бригада беломорчан заготовила на неудобьях пять тонн высококлассного сена». Можно было поспорить и с «неудобьями» и с «пятью тоннами», но это было ни в чьих интересах. О воспитании трудного подростка там, кстати, тоже было. Безусловно, преподносилось как дело замечательное, заслуживающее всяческих похвал, выражалась надежда, что этот подросток осознает всю неправильность своего поведения, и в будущем станет достойным членом передового отряда советской молодежи.
Это лето «манило» по грибы, ягоды и на рыбалку. Всё, происходившее вокруг, только и призывало отвлечься, окунуться с головой в отдых на природе, уйти от каждодневных проблем. Телевидение демонстрировало события реальной жизни, как что-то невероятное. Регулярно будоражил напором, агрессивностью и талантом ленинградский  Невзоров.  Тройка лошадей перед программой «Вести» стала чем-то вроде непременных когда-то слоников на комоде, а Александр Гурнов – чуть ли не членом семьи. Хотя после начала развала Союза и краха социалистической системы, что могло быть ещё более невероятным. Советские войска уходили из бывших соцстран. «Временные» экономические трудности становились делом обыденным. Сева слышал, как мать, её подруги, соседи в разговорах между собой приговаривали: «Ничего, после войны-то, каково было. Пережили». Эта готовность окружавших его людей пережить всё, вселяла надежду. Вселял надежду и набиравший силу и популярность Ельцин. Что-то беспомощно вещающий с экранов Горбачёв вызывал недоумение, его новый председатель правительства Павлов – раздражение и злость. Народ начинал ненавидеть сытые рожи на экране, говорящие о «свете в конце тоннеля» и продолжал смеяться над кэвээновскими шутками. Жизнь шла, просто она стала другой.
Саня Сазонов предложил «скататься в море, что-то давненько не бывали». Сева с радостью принял предложение друга. Тем более всех сборов – затариться «горючкой» да едой, а снасти обеспечивал Сазонов.
Раннее субботнее утро было благоприятным для выхода в море. Замечательная погода: солнце, штиль. Полная вода. И отличное настроение. Для начала, как обычно, «надрагали» морского червя, и Саня направил свой катер к уже знакомым Севе островам. Брызги, вырывавшиеся из-под катера, на лету преломляли солнечные лучи, создавая маленькие радуги и делая обстановку ещё более приятной для отдыха и общения.
- На следующий год планируете запускать «Робинзонаду», - спросил Саня, полагая, что разговор о недавней экспедиции как нельзя лучше подходит для моря.
- А кто его знает, что будет в следующем году? – Сева не осторожничал, просто он решил не загадывать заранее, - И потом, ты знаешь, я уже пять лет в комсомоле. А у нас работать более пяти лет – нонсенс.
- Как так?
- Старая комсомольская традиция. Я, наверное, когда-то говорил тебе. Первый год привыкаешь, три года работаешь, а на пятый ищешь новую работу.
- Ну и что ты нашел?
- Пока ничего, - вопрос был действительно больной. Сева не определился с дальнейшей профессией. Работать по диплому учителем русского языка и литературы не очень хотелось. За годы комсомольской работы он насмотрелся на замученных девчонок-филологов, которые оторвавшись от своих бесконечных тетрадей, плелись на комсомольские собрания, - возможно, поработаю ещё в райкоме. До «комсомольской пенсии» - 28 лет – есть время.
- А потом. В народное хозяйство? – ирония прозвучала в словах друга. Саня работал прорабом в строительстве и не очень одобрял профессиональный выбор Всеволода.
- Намекал первый, что предложит мою кандидатуру в зампреды райсовета.
- Да кто ж вашего Ронина послушает? И, вообще, ему самому надо думать, куда бежать.
- Первый не наш, а со второго этажа, партийный. Да и Ронину бежать ещё рановато. Пусть работает, пока не снимут, - время, что Сева проработал с Евсеем, всё поставило на свои места. Ронин – первый. А он им уже, наверное, не станет. Да и районный комсомол Сева почти перерос, -  Работать стало трудно. Всё меньше идейности. Всё больше коммерции. Я вот думаю, что раз пришло время коммерции, не пойти ли в бизнес. Создать кооператив…
- По проведению комсомольских собраний? – насмешливо, но беззлобно продолжил Сазонов.
- Торгово-закупочный. ТЗК. Теперь все создают ТЗК. Купил в одном месте, продал в другом.
- То есть, заняться спекуляцией?
- В общем, да, но на законной основе. Включить в это дело Пекаря с его центром, - Сева любил поразмышлять о планах на будущее. Они выстраивались легко и сулили увлекательную и обеспеченную жизнь. Обладая хорошим воображением, он мог представить себя в любой роли. И в его фантазиях всё удавалось.
Всерьез думать об уходе в бизнес он стал недавно. Так случилось, что Бочкин после отпуска уволился, третий секретарь, занимавшаяся школьниками, вышла в декрет, а Ронин укатил в столицу дописывать дипломную работу: он заканчивал истфак университета и посвятил свое исследование истории родного Восточного леспромхоза. Всеволод остался «на хозяйстве». В это время пришло приглашение на участие в не совсем традиционном мероприятии. В соседнем районе собирались секретари комитетов комсомола серверных районов и председатели молодежных центров. Официально это называлось «семинар».  По сути, за всеми выступлениями приглашенных специалистов по воспитанию, идеологии, психологии и экономики ясно маячил один из главных русских вопросов – что делать? Говорили много и о развитии молодёжного движения, и о сохранении лидирующих позиций комсомола в нём, о финансовой самостоятельности, а, стало быть, развитии молодёжных центров. В итоге подписали странный документ – не то декларацию, не то соглашение о сотрудничестве, ни к чему не обязывающий, ничего не обещающий. Весело отплясав на заключительном мероприятии, под названием «открытие молодёжного кафе», сведя под фуршетные коктейли полезные знакомства с «новыми комсомольскими бизнесменами», Всеволод с Пекарем вернулись домой, сделав для себя окончательный вывод – время энтузиазма и комсомольских идеалистов либо прошло, либо стремительно заканчивается. На смену им идут жёсткие прагматики, которые под безналоговой крышей комсомольского бизнеса делают своё дело и делают его споро и скоро.
Рассказав об этом Сане, Всеволод ждал его совета, но Сазонов решил переменить тему разговора. Он сам старался не влезать ни в какие авантюры, а уж о том, чтобы давать по этому поводу советы, и речи быть не могло.
- Как Прокасов с Пекарем поживают? Один бухает, другой мафиозит?
- Алекс недавно вернулся из отпуска. Был в Армавире у друга, учились вместе, - вслед за Саней переменил тему разговора Сева, - Так они совершили пешее путешествие по Военно-грузинской дороге. Захотел, говорит, пройти дорогой Остапа Бендера. Привез массу впечатлений и армавирский самогон на абрикосах.
- Ну и как самогон? – Сазонова путешествие по Военно-грузинской дороге не особо интересовало.
- Очень даже неплохой. С бутылки самогона мы трое хохотали как сумасшедшие. Вроде и не пьяные, а остановиться не могли. Алекс говорит, что у этой абрикосовки есть такая особенность: то самогон получается веселящий, а то наоборот. В этот раз, видно, был очень веселящий. Я-то потом домой пошел, а Леха с Алексом продолжили отмечать встречу. Завалились к Пекарю домой…
- И Надежда не выставила? – проявил осведомленность о характере жены Пекаря Саня.
- Им повезло: её не было дома. Так нашли у неё, как сказал Пекарь, какое-то «пойло – что-то на варенье», и с этого их окончательно «унесло».  Пекарь проснулся дома, а Прокасов тоже ушёл недалеко: «прилёг» в подъезде около мусоропровода, где и был разбужен Надеждой, возвращавшейся домой.
- Влетело мужикам?
- Не то слово. Влетело так, что летели оба…
Так за неспешными разговорами «обо всём и ни о чём» прошли два дня рыбалки. Сварили уху, а под неё не грех и грамм по двести – двести пятьдесят – рыба посуху не ходит, и пришли к выводу, что надо чаще встречаться. За суетой и текучкой пропадают из вида самые главные вещи. Всё чаще созваниваемся, вместо того чтобы встретиться и поговорить. Всё чаще говорим о работе, вместо того чтобы спросить, а как ты сам, как семья. Всё больше стараемся решить проблемы страны и дать советы правительству, чем помочь советом и делом близким людям. Всё больше вникаем в мировые проблемы и забываем о маленьком кусочке суши, разделенном сеткой речных рукавов на ещё более мелкие части, соединённые мостами. Летняя ночь у костра возвращает то в детство, то в армейскую юность, позволяя раскрыть все потаенные уголки души, воскресить в памяти, казалось, навсегда забытые мгновения жизни… Возвращались не пустыми: несколько десятков морских сигов, пойманных на донки, камбала, попавшая в сети и, как дополнительная награда, корзина белых грибов.
На причале по старой островной традиции катер встречали местные коты. Они встречают так каждое судно с видом важным и выжидающим: не орут, не мяукают, ничего не выпрашивают. Наоборот, держатся несколько надменно и гордо, показывая всем своим видом, что они хозяева здесь и готовы благосклонно принять полагающуюся им обязательную часть добычи.

18
Проснувшись утром, Сева сразу ощутил какую-то нависшую тревогу. Что-то очень необычное было во всём, что его окружало. Солнце светило как всегда, а через открытую дверь балкона доносилось птичье пение и лёгкое дуновение ветерка. И всё равно тягостное предчувствие беды висело в воздухе. Музыка. Необычная для начала рабочего дня музыка по радио – балет «Лебединое озеро». Память быстро связала музыку Чайковского с событиями, которые никогда не были стимулом для поднятия настроения. «Лебединое озеро» по утрам ассоциировалось с похоронами генеральных секретарей и прочими траурными мероприятиями.
Всеволод хорошо помнил, как собираясь на работу (это было начало трудовой биографии сразу по окончании школы) услышал известие о смерти Брежнева. И затем стали транслировать «Лебединое озеро». Этот факт смерти, казалось, бессмертного генсека в сочетании с, отнюдь, не веселой, но тоже бессмертной музыкой крепко врезался в память. А затем исполнение балета «по заявкам» Андропова, Черненко, Устинова только утвердили его неприязнь к всемирно признанному произведению великого композитора. Ощущение тревоги нарастало от непонимания ситуации. Горбачёв? Рановато как-то. Телевизор не внёс ясности: музыка балета дополнилась действием. Сева позвонил Прокасову. Алекс был немногословен:
- Горбачёв болен. Президент теперь Янаев. Введено чрезвычайное положение. Смотри новости.
«В связи с невозможностью по состоянию здоровья Горбачевым Михаилом Сергеевичем исполнение своих обязанностей Президента СССР, -  зачитывал диктор центрального телевидения Указ Янаева, - вступил в исполнение обязанностей Президента СССР…» В стране вводилось чрезвычайное положение, был создан государственный комитет по чрезвычайному положению. Аббревиатура ГКЧП даже звучала зловеще и, как показалось Всеволоду, напоминала сталинское НКВД. Находясь в состоянии растерянности, он по-быстрому позавтракал и пошёл на работу.
Город жил привычной жизнью. Озабоченность на лицах людей была ничуть не больше обычной. «Так всегда начинается рабочая неделя. Так всегда живут провинциальные города, - размышлял про себя Всеволод, - Пока ещё эхо московских событий докатится до нас каким-то реальным воздействием на нашу жизнь. К телевизионным страшилкам народ попривык. Боится только войны. А ведь ГКЧП – это реальная угроза гражданской войны».  Придя к такому неожиданному выводу, Сева ускорил шаг. В райкоме царил покой. Если какое-то движение и происходило на втором этаже в партийных кабинетах, Севе то было не ведомо. Он – заворг, а до заворга партийные известия и распоряжения доходят через первого секретаря. Ронин «на дипломе», а посему комсомол остается не у дел. Но внутреннее беспокойство одолевало все сильнее и сильнее. Сева не знал, что необходимо предпринять, но понимал, что нужно действовать. Выйти на местную площадь в поддержку Ельцина и молодой российской демократии было бы очень глупо. Кричать о том, что ты против ГКЧП – ещё глупее. Но бунтарский дух не давал успокоиться. Всеволод созвонился с Пекарем. Тот философски изрек: «А гори они все огнём. Опять какие-то игры затеяли. Я вообще из партии буду выходить».
Попытки позвонить в редакцию Алексу не увенчались успехом – телефон был постоянно занят. «Народ за правдой тянется к средствам массовой информации», - сделал глубокомысленный вывод Сева. Привёл его в состояние равновесия приход коллеги по депутатству Мамлюкова. Мамлюков был в городе личностью известной своими яркими выступлениями на сессиях городского совета, участием в различных антисоветских акциях и статьями в газетах различного уровня.
- Ты в курсе, - не поздоровавшись, с порога спросил Мамлюков.
- Да.
- Что думаешь?
- Думаю, что этот номер у них не пройдет, - Сева жестом пригласил Мамлюкова садиться.
- Это понятно. Мы должны что-то делать. Сейчас нельзя молчать.
- Что ты предлагаешь? Выйти на площадь?
- Надо написать в газету заявление о том, что мы не поддерживаем ГКЧП.
- ГКЧП от нашей поддержки не холодно не жарко, - произнес Сева, - но, наверное, это имеет смысл. Заявить о своей позиции – это разумно.
Текст обращения для местной газеты Всеволод написал, что называется, «с ходу»: депутаты городского совета заявляли о своей поддержки правительства Российской Федерации и Ельцина и отказывались от сотрудничества в какой-либо форме с ГКЧП. Мамлюков перечитал заявление и остался доволен.
- Понесли в редакцию. По пути зайдем к Мурковскому. Проверим на вшивость, - проговорил Мамлюков. Он и Мурковский терпеть не могли друг друга. Оба считали себя демократами, борцами за гласность и свободу. Но мэр называл Мамлюкова за глаза «быдлом» и достаточно однозначно отзывался о его умственных способностях. Мамлюков всё время говорил о каких-то махинациях Мурика с колёсами, но доказательств не приводил. Шла затяжная словесная с переменным успехом борьба, которая, казалось, никогда не перейдет в позиционную.
Мурковский внимательно прочитал заявление. Затем перечитал его ещё раз и задумался. Он был историком по образованию. Он много раз рассказывал школьникам о самых сложных, а порой кровавых страницах отечественной истории. Он хорошо знал, чем заканчиваются политические противостояния, как в круговороте борьбы гибнут и виновные и не виновные. Быть жертвой за правое дело он готов. Он не готов был быть бессмысленной жертвой. Что изменится, если он подпишет это заявление? ГКЧП испугается? Нет. Что будет, если он не подпишет это заявление? Этот говнюк Мамлюков скажет: «А мэр-то у нас с гнильцой, трус и предатель». Скажет? Непременно. Примерно так размышлял Мурковский, а затем неуверенно произнес:
- Может, стоит подождать выступления Ельцина…
- Чего там ждать, - Мамлюков спешил застолбить первенство в противостоянии ГКЧП, - Не желаете, мы обойдемся без вашей подписи.
- Яков Борисович, ждать, действительно, нечего, или подписывайте или… - Сева хотел, чтобы его бывший учитель всё-таки подписал это заявление. Он не желал дальнейшего разочарования в Мурике.
С видимым раздражением мэр поставил свою подпись:
- Несите в редакцию.
Что побороло в нем инстинкт самосохранения и силу исторического знания – достоинство или самолюбие, желание заранее обеспечить себе место в рядах возможных победителей или простая человеческая порядочность – для Всеволода осталось загадкой, но он был доволен поступком мэра.
Прокасов поставил заявление депутатов в номер. Он не осуждал и не одобрял поступок Севы.
- Ты волен поступать, как пожелаешь, - сказал он после того, как Мамлюков покинул редакцию, - Только всё это игры. Сегодня против ГКЧП, завтра за ГКЧП.
- Но это же - переворот. Так же нельзя, - стал горячиться Сева.
- А кто сказал, что переворот — это всегда плохо, - рассуждал Прокасов, - в октябре 17-го тоже, вроде, переворот был. И что? Какую страну построили. А эти мужики просто хотят не дать всяким ландсбергисам эту страну растащить.
- Ты это серьезно? – Всеволод был удивлен такими словами друга.
- Я просто размышляю. Ведь здесь всё не однозначно. Я не «против» и не «за». Скажешь, так не бывает. Бывает. Это тебе с Мамлюковым лишь бы шашками помахать. А умные люди думают.
Появившиеся, было, после разговора с Прокасовым зародыши сомнения исчезли напрочь после дальнейших событий этого и последующих дней, когда пришли в движение войска, толпы людей вышли на улицы Москвы, Ельцин зачитал с танка «Обращение к гражданам России». Первый день Сева ловил на стареньком радиоприемнике радиостанции «Голос Америки» и «Свобода», а потом «ожило» телевидение. Репортаж о возвращении из Фороса Горбачёва поставил точку. Он спускался по трапу самолета в домашней кофте, не официальный, усталый и даже какой-то потерянный. Рядом были представители руководства России: вице-президент Руцкой и премьер-министр Силаев. Звезда Михаила Сергеевича закатывалась. Но тогда Всеволод не мог и подумать, что одновременно с этим закатывается и звезда Советского Союза.
Когда вечером Сева в компании Прокасова и Пекаря смотрел репортаж о демонтаже памятника Дзержинскому, победа уже казалась пирровой.
- Сегодня Мурковский, стоя на крыльце мэрии, приветствовал меня двумя пальцами – знаком «виктория», - поведал друзьям Всеволод, - И кричал: «Мы победили!». А потом начал говорить, что если бы у гэкачепистов всё удалось, то нас бы арестовали. А сидеть в одной камере с Мамлюковым ему не хочется. Со мной – ладно, а с Мамлюковым – нет.
- Экая важная честь тебе бы досталась, - произнес Пекарь, - в одной камере с мэром. Коммунист и два демократа – весёлая компания.
- Да ваш Мурик полный нубиец, - применил свою классификацию Прокасов, - ей Богу, неадекватный человек. Я ему говорю, что народ жалуется на грязь в городе. Так он мне: «Это всё – быдло. Работать не хотят, только кляузы пишут». Я говорю: «Давайте эти Ваши слова опубликуем в газете». Так он: «Только попробуйте, я вас уничтожу». А через час пришел, угостил целой пачкой финского «Мальборо», попил чайку и задушевно побеседовал о городских проблемах. Причем напирал на то, что он только и думает о благополучии населения города и как ему трудно преодолевать сопротивление районной власти, которая не хочет и не может работать. В общем, в городе чуть ли не революционная ситуация.
После выпитой на троих бутылки водки Прокасов вдруг разоткровенничался:
- Ну что за страна у нас. Переворот по-нормальному сделать не могут. Это ГКЧП – сборище идиотов. Явный алкаш Янаев, руки трясутся по более моего, одиозные Крючков и Пуго. Как старого вояку Язова занесло в эту более чем странную компанию?
- Ты же говорил, что мужики защищают страну от ландсбергисов, - напомнил Сева, - выполняют свой высокий патриотический долг.
- А ты не ерничай, - вдруг обозлился Алекс, - кто ж мог подумать, что в одном месте соберется столько идиотов. Надо было сразу арестовать Ельцина и Руцкого и всё. А ещё, не надо было этого «Лебединого озера», нагнали тоску, народ сразу беду почуял. Врубили бы комедии на весь день, да боевики какие-нибудь. И всё. Никто бы не попёрся подсаживать Ельцина на танк.
- Может ты в чём-то и прав, - включился Пекарь, - но только власть бы они всё равно не удержали.
- Думаю, что если бы всё получилось, то Горбачёв бы примкнул к ним. Представил бы как тщательно разработанный план, - продолжал Прокасов, - уверен, что так и есть на самом деле. Всё он знал. С его согласия всё и делалось.
- Но ты видел, какой он был удрученный предательством соратников. Отказался их принять. А потом хотел Героя Ельцину дать, - Севе не хотелось уступать напору Прокасова.
- Удрученный… Потому что власть уплывает из рук. Раиса теперь ему этого не простит. Будет скоро пенсионером союзного значения. Если, конечно, Союз не развалится окончательно, - Алекс поднял стопку, - Ну, за Союз нерушимый республик свободных…


19
Алекс оказался прав. «Союз нерушимый республик свободных» разваливался на глазах. Ельцин приостановил деятельность партии. Начался парад суверенитетов. Казалось, что все бывшие советские республики включились в какое-то негласное соревнование: кто быстрее заявит о независимости, кто сильнее лягнет союзное руководство.  Комсомол находился в состоянии схожем с прострацией. Он хоть и не поддержал ГКЧП, но был не нужен крепнувшей российской власти как всесоюзная организация. ЛКСМ РСФСР лихорадочно искал новые формы работы с молодежью, своевременно отказавшись не только от партийного руководства, но и от партийной опеки. Это фрондерство нравилось Всеволоду, но он не понимал, куда идет организация. И вот на чрезвычайном XXII съезде ВЛКСМ 27 сентября 1991 года было объявлено, что комсомол выполнил свою историческую роль и прекращает существование, а его правопреемниками являются республиканские Союзы молодежи. Делегатов съезда встречали комсомольцы с плакатами «Зюкины дети, руки прочь от комсомола», «Нет неуставному съезду». Но это уже ничего не решало.  Последний первый секретарь ЦК ВЛКСМ Владимир Зюкин поставил вопрос о самороспуске на голосование.
- ВЛКСМ «скончался», не дожив всего одного месяца до своего 73-летия, - констатировал результаты съезда Всеволод на райкомовской планерке.
Ронин горько усмехнулся, но добавил достаточно бодрым тоном:
- Теперь мы только российский комсомол, и жизнь нашей районной организации продолжается.
Мог ли Ронин знать, что судьба организации и на областном и районном уровнях предрешена. На верху уже делили «богатое наследство», благо было что делить. Существовать автономно в условиях самоокупаемости районный комсомол не мог. Получивший команду из обкома Ронин инициировал созыв пленума.
Последний пленум готовили тщательно. Хотя казалось, что для решения одного единственного вопроса о самороспуске организации, может быть, и не стоило «заморачиваться». Но Всеволод старательно работал «по явке» - принятое решение пленума должно быть безукоризненно с точки зрения кворума. Все понимали, что становятся участниками исторического события. Возможно, поэтому явка на последний пленум райкома была стопроцентной.
Евсей открыл заседание, внесли знамя районной организации. Выбрали рабочий президиум. Последние годы почетный президиум в составе членов политбюро ЦК КПСС не выбирали. Эпоха парадных заседаний прошла. Доклад первого секретаря был необычен. Евсей хотел придать максимальную торжественность этому событию. Он говорил о славном пути, который прошел комсомол, говорил о великих свершениях и огромных заслугах. Страницы истории молодёжной организации были окрашены эмоциональным восприятием Евсея. И хотя переполнявшие его чувства предавались каждому участнику пленума, прения по докладу решили не открывать.   Единственный пункт постановления о самороспуске был принят единогласно.
Вечером состоялась не официальная часть мероприятия – банкет актива в местном ресторане. Был приглашен и мэр Мурковский, но, поблагодарив, отказался, сославшись на необходимость подготовки к завтрашней совместной сессии районного и городского Советов.
Что-что, а гулять комсомольцы умели всегда. Поводов для веселья хватало. Помимо советских праздников отмечались и «профессиональные» даты. День рождения комсомола проходил в два этапа: торжественное заседание с награждениями, концертом и чествованием ветеранов, а далее следовало застолье актива.  «Аппаратные» посиделки случались по завершении отчетно-выборных конференций и в день открытия съездов комсомола.  В этот раз повод был не из веселых, но торжественность момента внезапно «схлынула» после первого тоста, который Ронин, в таких ситуациях не любивший долго говорить, произнес кратко и проникновенно: «За Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи! За комсомол!». Началось сплошное «алаверды», словно, каждый хотел высказать своё, недосказанное за всю свою комсомольскую жизнь. Бокалы наполнялись и осушались, «подталкиваемые» воспоминаниями, откровениями и сожалениями. Но была в этом и какая-то молодая лихость: ветер перемен бушевал над страной, и участвовать в них всё равно придется им. И это не зависело от того, будет их объединять какая-то организация или нет. Но об этом никто сегодня не говорил, это был завтрашний день, а сейчас время ещё принадлежало комсомолу. За него поднимали нескончаемые тосты, пили за каждый орден в отдельности, за здоровье первого и заворга, за членов бюро и молодых передовиков производства. А потом пели «Я в мир удивительный этот пришел…» Растрогавшийся Бореев заставил всех поклясться, что каждый год 28 октября они будут встречаться, чтобы отметить день рождения любимой организации. Инженер Гитаров перепел все знакомые комсомольские песни и перешёл на бардовский репертуар. Комсомольский актив никогда не был так активен. Не расходились до утра. После закрытия ресторана всё продолжилось на квартире у Прокасова. Прокасов, постоянный участник комсомольских мероприятий и главный комсомольский оппонент, был никогда не против гостей…
Утренняя сессия городского и районного советов явилась настоящим мучением для комсомольских депутатов Всеволода и Игоря Гмызы. Подошедший перед началом Мурик поинтересовался, как прошло вчерашнее мероприятие. Услышав, что всё нормально, сказал: «Ну и хорошо. А теперь поработаем». Не то что работать, а даже просто присутствовать на заседании после столь бурной ночи было верхом человеческих возможностей. Если Сева мужественно боролся с тяжестью в голове и желанием заснуть, то Игорь, очевидно, не искушенный в затяжных застольях, откровенно спал.
Мурик докладывал о готовности городского хозяйства к зиме. Больная тема заводила мэра всё больше и больше. Он выискивал самые невероятные примеры для сравнения. Хозяйство ему досталось непростое. Годами ничего не делалось по ремонту и замене коммуникаций. Даже нормальной схемы расположения этих сетей не было. Где появится фонтан – примерно там труба. Вопросы бдительных депутатов о рваном водопроводе, недоукомплектованных котельных, не завезённом угле распаляли его всё больше и больше. И, наконец, был задан вопрос о том, когда прекратится весь этот бардак, взорвавший мэра окончательно.
- Когда? Когда в государстве будет порядок! Кругом всё рушится! Страна разваливается! Вчера наш местный комсомол пьянствовал на собственных проминках! – кричал Мурик и в этот момент он был похож на Гитлера. Подобное сравнение пришло в Севину голову сразу, как только мэр начал себя накручивать. Что он орал дальше, было уже неинтересно и безразлично теперь уже бывшему заворгу.  «Мы к нему по-людски. Как человека пригласили, - закрутилось в голове Всеволода, - а он – скотина!» Возмущение захлёстывало его. Хотелось встать и прямо с трибуны сказать в лицо мэру о том, какая он сволочь. Но понимая, что сгоряча такие вещи делать нельзя, промолчал и дождался окончания сессии.
- Яков Борисович, - едва сдерживая гнев, сказал Всеволод, - что вы себе позволяете подобными высказываниями? Мы ведь Вас приглашали. Сегодня Вы спрашивали, как всё прошло. Я Вам ответил, что всё нормально. А теперь Вы заявляете с трибуны сессии о том, что это была пьянка.
- Да, я так считаю, - начал орать взвинченный до предела Мурковский.
- Ну, если Вы так считаете, то значит и все ваши побратимские встречи с финнами тоже надо считать пьянками, - пошел ва-банк Сева.
- Я напишу финской стороне, что некий депутат городского Совета назвал побратимские встречи пьянками, где мы пропиваем казённые деньги, - зловеще прошипел Мурик.
- Про казённые деньги я ничего не говорил, - Всеволод старался себя сдерживать.
- А я так напишу.
Хотелось сказать Мурику что-то очень обидное, чтобы он заплакал или взорвался от бессильной злобы, но Сева направился к выходу, сказав напоследок:
- Я думаю, разговор ещё не окончен.
И тут встрял, молчавший до сего момента Мамлюков:
- Мы тебе ещё колеса вспомним…
Уже находясь за дверью Сева понял, что поступил верно и вовремя ушел. Быть в скандале с мэром в одной связке с Мамлюковым очень не хотелось.
Разговор действительно не был окончен. Наследующий день, Мурковский зашёл в редакцию и, увидев в кабинете Прокасова Севу, сделал вид, что не замечает его и, обращаясь к хозяину кабинета, сказал:
- Вот, Александр, работаешь – работаешь, а никто тебя не ценит.
- А что ж Вы хотели, Яков Борисович, - отозвался Прокасов, который ещё не был в курсе вчерашних событий, - памятник при жизни или улицу в свою честь?
- Не ёрничай. Ты же понимаешь, о чём я, - но видя, что Прокасов действительно «не в теме», продолжил, - Вчера на сессии два депутата так паскудно меня опустили…
Не выдержав тюремной лексики мэра, Сева вступил в разговор:
- Кто что заслужил.
Мурковского передернуло, но, на удивление, орать он не стал. Повернувшись к выходу, сказал:
- Я жду Вас в кабинете.
- С чего это вдруг, - осведомился Сева.
- Господин депутат, я прошу Вас зайти ко мне в кабинет, - Мурик превратился в напыщенного индюка.
- Ладно. Сделаю свои дела и зайду, - снисходительно проговорил Всеволод.
А дел-то было, выкурить с Прокасовым по сигарете и потрепаться на счёт вчерашнего.
Мурковский сидел за своим столом, нахохлившись и играя желваками.
- Присаживайтесь. Курите.
Сева присел и закурил «Космос», отвергнув предложенное мэром «Мальборо».
- Как будем дальше работать? – спросил Мурковский явно примирительным тоном.
- Отлично, - бодро сказал Всеволод.
- Ты можешь говорить серьезно? – ещё более спокойно произнес мэр, - то, что вчера мы с тобой сцепились – ничего не значит.
- Вот как? А то, что Вы вчера облили помоями, причем не заслужено, всю районную комсомольскую организацию, тоже ничего не значит? – Сева тоже «сбавил обороты».
- Ну, во-первых, не всю. Я сказал о вашем активе…
- Нет, Вы сказали: «Наш местный комсомол» …
- Не надо придираться к словам. Сам видишь, что происходит. Навалилось как-то всё сразу, вот и не сдержался, - мэр закурил, - Такое ощущение, что грядет полная разруха. Как перезимуем, не понятно… Ты-то что собираешься делать?
- Регистрирую малое предприятие «Торговый дом». Займусь торгово-закупочной деятельностью.
- Спекуляцией?
- А как хотите назовите. Только больше некуда. В школу? Оттуда народ скоро побежит, да и не представляю себя в роли учителя. В органы власти? Туда ещё раньше подобрали партийных товарищей из разогнанного райкома. Вы-то тоже прибрали к себе в коммунальный отдел бывшего инструктора?
- А что? Работник он хороший. Исполнительный. Ты знаешь партийные функционеры будут ещё долго востребованы во власти, - Мурковский считал себя специалистом в подборе кадров, - У них и выучка, и хватка, а еще – организованность и исполнительность. Ну, ладно. Сказать – то я что хотел? Представляешь, что было бы, если бы ГКЧП победило? Сидели бы в одной камере. Поверь мне как историку. Я-то уж знаю, чем заканчиваются такие выступления…
Курили молча минут пять и вдруг не с того не сего Мурковский сказал:
- А ты знаешь, кто такой ронин?
- Евсей?
- Нет, хотя это очень символично, что он носит такую фамилию. Ронинами в средневековой Японии называли самураев, которые остались без покровительства своего господина, потому что не уберегли его от смерти. Поверь мне как историку, - как мантру в подтверждение своих слов в очередной раз произнёс заверение Мурик:
- Я думал, вы – робинзоны, как говорил ваш Лещёв. Ан нет. Вы – ронины. По большому счёту, мы все - ронины.…
Всеволод понял, что примирение состоялось. Говорить больше было не о чем…

Да и спешить сегодня было некуда. Документы для регистрации нового предприятия были готовы. Пекарь уехал на пару дней в Ленинград восстанавливать былые связи. Ронин готовил бумаги для сдачи в архив и своё будущее пока представлял весьма туманно.  Прокасов верстал очередной номер газеты и уделить больше времени безработному другу не мог. Всеволод шёл по мосту, и мокрый солёный, пахнущий йодом и рыбой ветер трепал его волосы. Шёл не спеша, внимательно вглядываясь в морскую даль. На горизонте, или ему это только показалось, виднелся парус. Вспомнилась «Робинзонада». «Мы создавали пацанам искусственные трудности, а жизнь подготовила нам реальные, не книжные испытания, - пришло в голову Севе, - и мы теперь все – робинзоны. Нет, не ронины. Нам не нужно чьё-то покровительство, и мы никого не предавали. Нас предали. Но пусть это будет на совести тех, кто это сделал. А мы уходим в поисках своего острова, для того чтобы устроить новую жизнь. А какой она будет, теперь уже точно зависит от нас. Попутного ветра в наши паруса».

Беломорск, 2017