Старик и лес

Я очень люблю лес, возможно, потому, что с детства его «недобрал». До войны меня вместе с братом и сестрой вывозили на дачу куда-то в среднюю Россию, где было много полей и просторов, а лесов как-то я не помню. В эвакуации мы жили сначала в Астрахани, а потом в Самарканде, там и вообще леса не было. В середине пятидесятых годов мои родители купили дачу на Карельском перешейке, и как только я впервые попал в эти края, то сразу же понял, что это моё, понял, что буду отныне стремиться сюда и только сюда, куда бы ни занесла меня жизнь. Меняются события моей жизни одно за другим, внуки сменяют детей, правнуки внуков, но одно остаётся постоянным. Уже более пяти десятков лет каждое лето я приезжаю сюда, и моим самым большим удовольствием от здешней жизни является поход в лес за грибами, за растениями или ягодами.
Леса Карельского перешейка отличаются большой степенью освоенности человеком. Во-первых, в них присутствуют следы финской войны: зигзагообразные окопы с растущими в них высокими ёлками, замшелые полуразвалившиеся дзоты, ржавые пробитые каски. Во-вторых, сейчас, в начале двадцать первого века, леса постоянно варварски вырубаются – по нашим шоссе, разбивая их до дыр, то и дело проходят груженные брёвнами лесовозы в сторону границы. Заодно со старым лесом безжалостно выкорчёвывается и валится молодняк, иногда создаётся впечатление, что лес проутюжен враждебно настроенным инопланетным кораблём исполинских размеров.
В-третьих, почти каждый квадратный метр лесной площади отмечен разнообразными знаками современной потребительской эпохи, такими как: пластиковые тарелки и стаканчики, обертки от сникерсов, банки из-под пепси-колы, пустые пачки сигарет, коробочки из-под презервативов и т. п. И в-четвёртых, в наших лесах довольно часто попадаются вообще несвойственные лесу предметы, я видел, например, ржавый остов автобуса, останки плуга, толстенную железную цепь, тоже ржавую, монитор от компьютера, старое заплесневелое, явно бывшее когда-то модным пальто, огромный череп какого-то неизвестного доисторического животного.
…………………………………………………………………………
Я вытаскиваю красный гриб из-под размокшей склизкой страницы журнала «Плей бой», гриб немного тронут червяком, но я тщательно вырезаю места, съеденные червяком, и кладу гриб в корзину. Потом я сажусь на гнилое бревно, погрузив ноги в болотный мох, и закуриваю беломорину. Наверху подозрительно скрипят чёрные тощие ёлки, раздаются истерические крики испуганной птицы, прямо передо мной, на камне почёсывает лапкой спину какой-то лесной таракан. В наших лесах много камней разного размера, часто встречаются целые завалы. Каждый раз при виде громадного камня у меня возникает вопрос – кто и когда его сюда приволок? Как всё это было? Мой покойный отец, географ, объяснил мне в своё время, что камни оставил здесь ледник, отступивший, когда закончился ледниковый период сколько-то, уже не помню сколько, десятков или сотен тысяч лет назад. Вот так ушёл, старый, а пожитки свои оставил, так же как какой-нибудь  пацанчик оставил здесь год назад журнал «Плей бой». Я пытаюсь осмыслить хронологическую совместимость этих предметов, но тщетно. Единственный вывод, к которому я прихожу, это вывод о том, что тот день в прошлом году, когда на этом месте выпивала пиво и рассматривала журнал «Плей бой» компания пацанчиков, так же недосягаем, как и тот, что был сколько-то десятков или сотен тысяч лет назад, когда отсюда уполз старый ледник. Такого рода размышления обычно наполняют мои прогулки по лесу.
Я очень люблю лес, но лес относится ко мне по-разному, в зависимости от своего настроения. Однажды он сильно испугал меня, а потом изменил мои бывшие до того довольно рационалистическими взгляды на жизнь.
Я ходил в тот день по замкнутому с четырёх сторон пространству леса размером не более квадратного километра. С одной стороны там расположено заболоченное озеро, с другой поле, с третьей и с четвёртой – дороги. Этот лес находится не так уж и далеко от нашей деревни, мы часто ходим туда, потому что даже в самое засушливое время там можно найти кое-какие грибы. Но лес этот нельзя назвать приятным – это сплошной бурелом и болото, продираться через которые приходится с немалым трудом. Только изредка встречаются подобия каких-то то ли просек, то ли дорог с высокой травой и малинником, на которых можно посидеть и отдохнуть. Заблудиться в этом лесу сложно: если идти всё время прямо, то обязательно куда-нибудь выйдешь, если, конечно, будешь идти прямо вперёд, а не по кругу, как это часто бывает, и не только в лесу, но и в жизни вообще.
В тот день солнце иногда выглядывало из-за туч, давая мне время от времени ориентир, куда двигаться. Я уже немного подустал, собрал с десяток разной грибной швали, типа сыроежек и серух, и решил идти домой. Как же было велико моё удивление, а потом и испуг, когда это оказалось невозможным. Когда я подошёл к дороге, ведущей прямо на шоссе, которое проходит через нашу деревню, то почувствовал, что край леса как будто приподнимается передо мной, и мне не хватает физических сил выбраться на дорогу. Первый раз я списал это на усталость и головокружение – на восьмом десятке не так уж легко несколько часов подряд гулять по такому лесу. Я решил, что мне просто не одолеть канаву, отделявшую дорогу от леса. Пройдя несколько метров, я повторил свою попытку, но вновь безрезультатно. То же самое произошло, когда я попытался выбраться на дорогу, идущую от заболоченного озера. Каждый раз, когда я почти уже был у цели, лес как будто «стряхивал» меня в середину. Не я ходил по поверхности леса, а поверхность ходила под моими ногами, силой задавая мне направление движения. Я потыркался таким образом раз десять-пятнадцать, пробовал даже выйти на поле, но тоже безуспешно, каждый раз я скатывался обратно.
Я любил лес и потому не допускал мысли, что он издевается надо мной. Нет, лес просто со мной шутил. Он многозначительно шумел верхушками деревьев и непристойно чавкал болотным мхом, тяжко стонал стволами и хохотал птицами, занудно ныл комарами в тенистых местах и басовито жужжал мухами на солнце – и всё это делалось специально для меня одного, это я хорошо понимал. Он явно демонстрировал свою власть надо мной. Однако, надо отдать ему должное, он не собирался меня губить окончательно, каждый раз, когда я оказывался где-нибудь ближе к середине, меня ожидали либо богатейшие кусты черники, либо малинник с большим количеством малины, либо лесная земляника – редкая и ценная в наше время ягода.
Я никогда не был склонен к панике и потому решил на время перестать бороться с лесом, посидеть на одной из солнечных полянок у нагретого камня возле малинника и обдумать ситуацию, благо мой беломор ещё не закончился. Моей первой мыслью было то, что, возможно, за последние десятилетия я слишком сблизился с лесом, вошёл с ним в какие-то личные отношения, а, как известно, чем ближе отношения, тем больше опасность возникновения конфликтов. Вторая моя мысль была аналитической, я попытался рационально осмыслить духовную сущность леса. Я думал о том, что лес представляет собой сложный живой организм, составленный из множества компонентов: деревьев, кустов, камней, травы, мха, цветов, грибов, насекомых, червяков, змей, птиц и прочего. Каждый компонент обладает своей энергетикой, и в интеграции всех этих энергий и рождается то, что можно было бы назвать «духом леса». Моя личная энергетика, возможно, сейчас находится с ним в конфронтации. Хотя, с другой стороны, если в конфронтации, тогда лес, скорее, не пускал бы меня в себя, он, однако же, меня не выпускает. Может быть, наоборот, за эти годы  я так сжился с лесом, что сам стал его частицей, и теперь без моих энергий лес лишится своей духовной полноты. А понял он это только сейчас, сегодня, когда я с утра зашёл в него. Понял и решил оставить меня себе.
Место, где я устроился со своими размышлениями, было настолько удобным, что меня стало клонить ко сну. Прислонив голову к тёплой поверхности камня, я слегка, совсем прозрачно задремал. Моё состояние было состоянием между сном и явью, уже не «здесь», но ещё не «там», кажется, его называют гипнагогическим. Видения и образы, посещавшие меня, были странными. Я рассматривал свои старые жилистые загорелые руки и видел вместо них  убегавших от меня коричневых пауков, моя правая нога представилась мне в виде отваливающегося трухлявого бревна (и то верно, потому что в последнее время у меня были проблемы именно с правой ногой). Левая нога ухала филином и готова была улететь на соседнее дерево. Я распадался на части – разбегался древесными жучками, расползался змеями, рассыпался песком и мелкими камешками, растекался чёрной болотной водой, разлетался слепнями и мухами – а потом вновь собирался в единый лесной организм. В какой-то момент я ощутил себя тем самым бурым замшелым камнем, возле которого я задремал, и с поразительной ясностью вдруг вспомнил свою историю – начавшуюся не десятки и не сотни тысяч лет назад, когда меня оставил здесь мой последний ледник, а ровно тридцать три миллиона, двести восемьдесят девять тысяч, пятьсот один год и три месяца назад (именно эта цифра отчётливо нарисовалась в моём воображении). Я тогда только что откололся от земной коры, выступавшей в это время на поверхность, был угловатым и мало походил на то, что представляю собой сейчас. Потом уже меня, вместе с миллионами моих больших и малых собратьев тысячелетиями волокли, катали ледники, обтачивая мои острые края. Я помню утробные гулы Земли и движения материнской земной коры, помню космические ветры и шквалы ледяной воды, закалившие меня и сделавшие каменным мой характер. За те десятки или сотни тысяч лет, что я провёл на этом месте, здесь сменились многие поколения лесов, деревья рождались, росли и умирали на моих глазах, осыпая меня листьями или хвоей, обрушиваясь на меня своими стволами. Я врос в землю большей своей частью, на мне поселились мхи, в них иногда росли грибы, черничные и брусничные кусты. Я стал частью этого леса, его старожилом и соглядатаем.
  Наполненный всеми этими новыми ощущениями и воспоминаниями, я открыл глаза. Я чувствовал себя странно счастливым, уходить не хотелось, однако мне в моей человеческой ипостаси надо было всё-таки двигаться домой. Я поднялся и, пройдя несколько десятков метров, неожиданно легко вышел на дорогу. Усталости не было никакой, все мои мелкие хвори и болячки, нажитые с возрастом, казалось, отступили. Я шагал по дороге и смотрел на небо, на котором было всё, что только могла и чего не могла вообразить в тот момент моя фантазия – там горели разноцветные солнца, зрели фиолетовые грозовые тучи, готовые разразиться ливнями, неслись с лаем гончие псы и спиралями уносились ввысь радуги. Дорога, как ей и полагалось, вывела меня на шоссе. Чего только не оказалось по обеим сторонам этого шоссе! Странно, как же раньше я этого не видел? Чудесные многоярусные города и висячие сады, бесконечные цепи розовых и голубых гор и ледяные водопады, картины тех событий моей собственной жизни, которые были, и тех, которые только могли бы быть, но не случились, сцены из мировой истории, прошлой, настоящей и будущей, сны и видения библейских пророков и многие другие мистерии бытия. Здесь было всё, не было, однако, только одного – нашей деревни и нашего дома, купленного в середине пятидесятых годов.
Не могу сказать, что это так уж меня огорчило – моим домом было всё вокруг, и я совершенно не нуждался в чём-то конкретном, ограниченном четырьмя стенами. Да и если уж на то пошло, во мне жила своего рода уверенность, что когда-нибудь свой дом я ещё увижу. Я шёл всё дальше по шоссе без единой мысли, с одним только чувством радости. Я всё дальше уходил от того леса, который не хотел меня отпускать, но каким-то непостижимым образом пришёл к тому самому месту, где видел себя во сне в лесных образах и откуда не так давно ушёл. Там не было никаких перемен – всё тот же, ставший мне родным камень, тот же малинник, те же высокие ромашки. Я о чём-то поговорил с негодующе жужжащей мухой, помню, мы прекрасно поняли друг друга, широко и сладко зевнул и снова прилёг у камня…
…………………………………………………………………………
Когда я проснулся, был уже вечер. Я понял, что лес отпустил меня – в его звуках не было уже личных интонаций, обращённых именно ко мне, я перестал быть его частью, я остался сам по себе. Быстрым шагом, в ровном и спокойном настроении, я вернулся домой, где уже нарастала тревога по поводу моего длительного отсутствия. Я долгое время никому не рассказывал о том, что было со мной в лесу, я слишком хорошо знал, что будут говорить по этому поводу мои друзья, умеющие мыслить только рационально и не допускающие иного, кроме как материалистического, объяснения мира. Главным объяснением, как я предполагал, будет версия о том, что я надышался болотными растениями, от чего у меня начались галлюцинации, или, как говорит нынешняя молодёжь «глюки».  И никто не будет брать в расчёт то, что эти самые «глюки» наполнили мою жизнь новым важным содержанием что они дали мне какое-то внутреннее знание, которое я не получил бы, прочти я тысячи самых умных книг. Мои друзья ведь это люди моего, уже очень немолодого возраста, того печального возраста, когда, к сожалению, содержание часто покидает человека, оставляя ему только телесную оболочку, набитую нажитыми за жизнь социальными и житейскими стереотипами. Человек начинает слышать только себя, всё больше уходит в удобные для себя схемы, в бытовой хлам, а затем, очень скоро, в подробности своего физиологического существования. Я хорошо понимаю, что все эти невесёлые изменения, происходящие с человеческой личностью с возрастом, это всего лишь проявления инстинкта самосохранения, когда человек всеми силами старается отогнать от себя мысли о неизбежном, а значит, перестаёт думать обо всём том, что может повлечь за собой серьёзные выводы. Поэтому я никогда не раздражаюсь на скучные разговоры иных своих друзей и стараюсь по мере возможности поддерживать их.
Но сам я после того случая в лесу стал другим. Я льщу себя надеждой, что всё, случившееся со мной тогда в лесу, стало действенным профилактическим лекарством, которое предотвратило старческий распад моей личности и поставило для меня многие вещи на свои места.
Я очень люблю жизнь и хочу ещё пожить. У меня два замечательных по-настоящему взрослых сына, с которыми у меня, как мне хочется думать, полное взаимопонимание. Старший сын уже три года как стал дедом, и я просто обожаю свою трёхлетнюю правнучку, в которой как будто заключено само «вещество жизни». Поэтому я, конечно же, не хочу с ними расставаться.
Но когда придёт мой час, когда я почувствую, что меня зовут – а я обязательно заранее это почувствую – я вернусь в тот самый лес, который когда-то не хотел меня отпускать от себя. Вернусь, чтобы остаться в нём, отдаться ему, стать его многообразной лесной плотью и раствориться в нём. И это будет бесконечным продолжением моей жизни.
Я уверен, что мои мудрые сыновья поймут меня и не будут мне препятствовать в осуществлении моего намерения…