Палата

-Яша, ну сходи ты узнай, может что-нибудь серьезное, ну я тебя прошу.
-Шо ты переживаешь? Если будет что-нибудь серьезное, ты первая узнаешь об этом.
-Нет, я так не могу. Ада, детка, хоть ты скажи папе, нельзя же так ходить и мучиться.
-Мама, скажу я ему: папа сходи в поликлинику! И что? Он меня послушается? Нет, конечно, и я уроню свой авторитет.
-Бог ты мой, одни юмористы в семье. Как бы вы со своим юмором не доигрались до чего плохого. Я так переживаю...

Где-то под новый год у Арсена стало ломить в спине. Похоже было на простуду и жена стала лечить его обычными народными средствами- чаи с лимоном, вареньями, мед и все такое. Но состояние не улучшалось. Общие боли в спине и особенно под лопатками не давали покоя. В поликлинике ничего толком не нашли, но прописали таблетки, настойки. Почти через месяц, когда непонятный недуг не отступил, направили на теплые грязевые ванны. Новый год прошел грустно и незаметно, подходил февраль. Зима была сухая и сравнительно теплая. Арсен еще работал, но уже с большим напряжением. Когда и грязевые ванны не дали результата, его из поликлиники направили в городскую общую больницу.

Арсен пришел в больницу сам, своими ногами. Его определили в маленькую двухместную палату. Комнатка на втором этаже была узкая, удлиненная, с окном на улицу в конце. Две кровати стояли вдоль стен напротив друг друга. Оба больных попали в эту палату  в один день.

Яшу привезла «скорая», прям рано утром и его прооперировали. У него оказалась грыжа. Операция прошла удачно и, уже к полудню у него было вполне хорошее настроение. Есть ему было еще нельзя, поэтому жена принесла легкий, нежирный бульон.
Отношения с Арсеном завязались просто. Два нормальных больных спокойных мужика болтали о том - о сем. О молодости, о бабах, о деньгах. Чего еще мужику для полного счастья? Яше было лежать здесь еще три-четыре дня, а у Арсена пока даже не определили диагноз.

Каждый день по нескольку раз к ним кто-нибудь приходил. Сын Арсена и Ада столкнулись в коридоре, когда входили в палату, и сразу прониклись друг к другу симпатией. Конечно, в первую очередь это   ожидающая эмоций, чувств, страсти молодость, она как голодный хищник бросается на свою «жертву», обволакивая ее взглядом, голосом. Они познакомились,  потом держались за руки, а за стенами больницы, спрятавшись за дерево, пару раз сочно поцеловались. Они были временно счастливы, хоть и там, совсем рядом лежали больные родители. У жизни свои законы, не всегда подчиненные притязаниям людей.

Городская больница всегда была полна больных. То грузовик с рабочими свалился в пропасть, и привезли полуживых с надеждой на спасение. То постоянно привозили юных девчат периода полового созревания и что только из них не вытаскивали, использованное для самоудовлетворения: поломанные карандаши, маленькие огурцы… Ну что было бедным детям делать, когда биология душит – что попалось под руку, то и пихнули.

Через четыре или пять дней Яшу выписали. Шов у него заживал медленно, может быть из-за комплекции, может быть кровь такая. Так или иначе, его отпустили, и он ушел, даже ни на кого не опираясь. Забирать его пришли и жена и дочь. На этом и приключение молодых тоже закончилось.
Арсену сделали рентген, потом проводили какие-то процедуры, потом был консилиум врачей.
Но это ничего не меняло, наоборот, все только ухудшалось. Если в больницу он пришел сам, то теперь у него стали подкашиваться ноги. Какое-то время он еще ходил, опираясь на стены, но меньше чем через месяц слег окончательно, ноги полностью отказали.

Врачи со своими консилиумами так и не могли поставить диагноз, несмотря на явные симптомы.
Через друзей и знакомых родственники Арсена нашли  некоего Давида Лобова, по слухам большого специалиста по нервной системе. Когда званый доктор пришел, его вид оправдал ожидания. Он виделся таким большим, взрослым серьезным мужиком. Таковым он и оказался.
Лобов попросил историю болезни, посмотрел результаты анализов, рентгеновские снимки, пощупал больного и вынес итог. «Ничего страшного»- сказал он, болезнь немного затянется, но все пройдет. Доктор встал и вышел из палаты, жена Арсена и родственники пошли за ним. Когда дверь в палату закрылась, Лобов остановился, повернулся к ним, чуть помолчал, потом негромко сказал: У него опухоль, уже в запущенной стадии, он проживет еще может быть пол года. Можете попробовать химию или что-то еще, но пока мы эту стадию лечить не умеем. И еще, в этой больнице ему делать нечего, переведите его в нейрохирургию.
Шок – это самое далекое слово, которое может описать состояние близких. Надежда – двусмысленное состояние. Иногда она играет позитивную роль и подстегивает к действию, иногда наоборот, расслабляет в ожидании чуда. Но чудо как солнечный зайчик, может выскочить а может и нет. А бог тут вообще ни при каких делах.

Институт нейрохирургии и онкологии находился на окраине города. Это было во всех отношениях современное здание. После обшарпанных и осыпающихся стен, полутемных палат и ржавых кроватей городской больницы институт казался дворцом, с огромными стеклами и светлыми керамическими полами. Внутри кругом были установлены многофункциональные кровати, и тонкое импортное оборудование. У нас ведь всегда импорт считался знаком современности и качества.
Вдоль одной стороны здания шел широкий длинный коридор, а по другой стороне были палаты.

Арсена определили в большую шестиместную палату, и все началось сначала: анализы, тесты. Кровати в палате стояли по две в три ряда. У многих, особенно тяжело больных, сидели родственники, точнее родственницы, преимущественно жены, которые выполняли для своих роль санитарок. Тяжело больные были обездвижены и беспомощны и нуждались в постоянном присмотре. То судно подставить, то, даже катетер ввести, периодически поворачивать больного, чтобы не появились пролежни,  дать лекарство, померить температуру… Настоящим санитаркам тоже хватало работы. Те, кто не мог быть со своим больным, дополнительно приплачивали санитаркам, чтобы их не обделили вниманием. Врачам платили за операции. Медицина была бесплатной только теоретически, в трудах «основоположников».

Важа загнал машину во двор и ковырялся в моторе.
-Кушать будешь, тебе разогреть,- спросила жена?
-Минут через двадцать,- ответил он,- колесо еще поменяю и приду.
Он что-то еще там подкрутил, закрыл капот, потом открыл багажник, достал домкрат, чуть задумался: сначала поднять машину или сперва достать запаску. Нет, лучше достать запаску, а потом уже все остальное. Он нырнул с головой в багажник, потянул запаску… Ему показалось, что его застрелили и пуля прошла насквозь на уровне поясницы. Жгучая боль передернула все его тело, он громко вскрикнул и застрял в этом полусогнутом положении. Важа не мог даже пошевелиться. Любая мало-мальская попытка наказывалась острой стреляющей болью в позвоночнике. Поняв, что он «попал», пришлось звать жену.
-Тома,- громко позвал он, и снова боль. –Тома, -теперь уже тише позвал он. Тамара не слышала его, она случайно вышла на крыльцо и увидела мужа замершего в «интересном» положении.
-Ты в такой опасной позе, как бы чего не вышло, - по-своему пошутила она.
-Зови «скорую», «скорую» зови. Подожди еще, вот выпрямлюсь, такую тебе позу покажу, мать твою.

Его кровать стояла в дальнем от окна углу палаты. Ему уже сделали операцию, что-то там с дисками, освободили ущемленный нерв, в общем, восстановили. Жена с утра приходила, приносила ему поесть, поменять, унести. А он постоянно был чем-нибудь недоволен, и все время фыркал и ворчал. Мужикам по палате это не особенно нравилось, кто-то из них пробурчал, мол, валяешься как тряпка, за тобой ухаживают, а ты еще мозги е-шь, заткнулся бы уже. Но кто знает, может быть он был зол именно на свою беспомощность. А женщинам, что ухаживали за своими, при всей драматичности и даже трагичности ситуации, где-то в глубине, в подсознании, возможно нравилось так остро ощущать свое верховенство, свою  необходимость, когда сильные, грозные, свирепые в быту вдруг оказались как слепые котята.
В коридорах всегда суетился народ: медсестры постоянно были в движении то со шприцами, то с термометрами, то …со всякой всячиной; «ухажорши» выходили в коридор, когда их больные отдыхали или спали, выходили некоторые ходячие больные.

В соседней палате лежал Гоги, молодой парень лет тридцати. Он не был женат, холостяк, и за ним ухаживала сестра. Опираясь на ее плечо, он стал выходить уже после операции в коридор. Ну а кто еще смог бы вывести его на прогулку, если он ростом был под два метра, а весом более ста двадцати килограмм. То-то и оно. А сестра была ему в самый раз, может быть, в самый два. Гоги был спортсменом, борцом, то ли вольной, то ли греко-римской, и на одном соревновании очень неудачно упал, и …опять этот злосчастный позвоночник.

Примелькалась одна молодая дама. Нет, просто симпатичная молодая женщина, вечно печальная,  Лена, русская, замужем за военным, за грузином. Она вообще была не отсюда, у нее там, в дальнем блоке, в онкологии лежала восьмилетняя дочь, с лейкемией.  В палате было несколько девочек с одинаковым именем, поэтому медсестры ее сразу прозвали Зеленоглазка. У нее были пронзительные зеленые глаза. Ее состояние постоянно и резко менялось, то верх возьмут эритроциты, то лейкоциты, и ребенок колебался на гребне жизни.

В палате Арсена лежал Федя, веселый мужичок, с юмором, лет сорока. Жена к нему не приходила, и было неизвестно есть ли она вообще, но приходила дочь, раз в два-три дня, а отношения у них были не особо душевные.

Арсен лежал здесь уже несколько месяцев. В его состоянии не было никакого прогресса, наоборот, постепенно отнялась вся нижняя часть тела и были сильно затруднены физиологические функции. Жена была постоянно рядом с ним, а сын приходил в день один два раза. У сына с отцом отношения не сложились. Мать вдруг решила приобщить отца к воспитанию сына, которому уже за двадцать. Это ж надо такое учудить, как будто сын алкаш, наркоман или что-нибудь такое. Нет, ей просто так взбрело в голову. А что Арсен, он обычный  работяга, не понимал как это –«воспитывать», и чуть выпив просто стал качать права: кто в доме хозяин и здесь все мое. Сын стал избегать отца. Но тут, на фоне других больных, сын зауважал Арсена: все то время, что он лежал в этих больницах, та болезнь и то физическое состояние, в котором он находился, отец ни разу не проявил себя как размазня и слюнтяй. Но полностью разобраться в жизни кто есть кто на самом деле иногда приходится очень и очень долго.

В коридоре в инвалидной коляске «каталась» Ламара. Она постоянно ругалась с дочерью, Макой, запрещала ей приходить. Дочь заканчивала  школу, а в этом году она в школе была всего раз или два, неизвестно дадут ли ей аттестат. «Мама, успокойся, лобио я варить умею, даже борщ умею варить! зачем мне твой аттестат» -отвечала девочка. «Дурочка» - парировала мать, но потом шли обнимашки. Ламара упала с лестницы, шесть месяцев была неподвижно прикована к кровати, ее принудительно переворачивали с боку на бок, чтобы не появились пролежни, и вот уже две недели она могла, с поддержкой конечно, пересаживаться в инвалидное кресло. Она улыбалась, ее счастье было бесконечно.

Больница была будто край обрыва между сейчас и больше никогда, каждый из больных остро это ощущал, а посетители видели это. Но выйдя за парадную дверь, выйдя за забор, все моментально забывалось, и люди возвращались к своим обычным делам: скандалам, дракам, воровству, убийствам…ну что там еще в «обычной» жизни.

Утром Лена вошла в палату, присела возле кроватки дочери, выложила пакетик на тумбочку.
-Смотри, что я тебе принесла, твои любимые булочки. Я сама вечером испекла.
-Мам…я жить хочу,- тихо сказал ребенок.- Лена в оцепенении, в шоке смотрела на дочь, потом чуть пришла в себя.
-Что ты, лапа моя, ты еще будешь жить больше мамы и больше бабушки, что за глупости.
-Аня ночью умерла,- так же тихо говорила Зеленоглазка. Только теперь Лена обратила внимание на пустую соседнюю кровать.
-Нет, ее просто перевели в другую палату, там у нее будет другое лечение.
-Нет, я знаю, я ночью не спала.
-Вот, выбрось глупости из головы, попробуй булочку, а я схожу за чаем. – Лена через силу улыбнулась, встала и вышла из палаты. Закрыв за собой дверь, она ладонями прикрыла лицо и резко побежала по коридору. Ей хотелось громко зарыдать, но слышались только непонятные звуки. Увидев ее, медсестры перепугались, и одна из них побежала в палату. Лена просто бежала по коридору, сама не зная куда, пока ей не преградила путь тетя Мэри- пожилая медсестра. Тетя Мэри остановила ее, взяла за плечи:
-Что такое, девочка моя, что случилось?
Лена в слезах упала ей на плечо:
Не могу я на это смотреть, ну пожалуйста сделайте что-нибудь, ну хоть что-нибудь, неужели никто ничего не может сделать…
Тетя Мэри обняла и прижала Лену к себе. Кто знает, сколько таких трагедий она видела за свою долгую работу. Как утешить безутешных?
-У тебя все будет хорошо,- сказала она.- Твоя Зеленоглазка чудный ребенок, она умная, воспитанная, с нею все будет в порядке, поверь мне, это я тебе говорю, я много что видела. А ты так не  расслабляйся, что ты себе позволяешь? Ты должна поддержать ребенка улыбаться ему, радовать ее. Пойди, пойди умойся, моя девочка.

Где-то в районе одиннадцати утра медсестра пошла по палатам на текущие процедуры. Когда очередь дошла до Феди, то его не оказалось на месте, его не было в кровати.
-А где Федя,- спросила медсестра.- Больные молчали, кто-то улыбнулся.
-Он перелез через окно и ушел.- Медсестра была в замешательстве.
-Как ушел? Куда ушел? Всего третий день как ему сделали операцию на позвоночнике! Этот мужик меня с ума сведет.
Медсестра ушла. Федя появился примерно через час, так же через окно, как и исчез. Окно было невысоко от земли, и слезть с него не составляло труда даже для больного. Оказывается, в соседнем корпусе у него нашелся собутыльник Джемали, и они выпили за здоровье. Дремучая смесь алкоголя, горы принятых лекарств и летней жары была похожа на эффект бурной химической реакции. У Феди случилась белая горячка. Он только дошел до своей кровати, как все его тело стало «гореть», по телу, по всему телу поползли мурашки. Он разделся до трусов, пытался соскоблить с себя «этих муравьев», чесался. При всем этом, возможно он был в сознании и все повторял: «ой как жарко, ой как стыдно, ой как жарко, ой как стыдно…»

Арсен прожил еще месяц. Зеленоглазку выписали, ее состояние не просто стабилизировалось, но и пропали все следы, кто знает, надолго ли, но сейчас Лена просто светилась…