Немов

     Личность покрывала его жёстким толстым слоем, как короста, как непробиваемый панцирь, закрывающий всё живое многообразие его глубокой, сложной и тонко организованной натуры. Ему не было ещё и шестидесяти лет, он честно служил всю свою жизнь, руководил отделом в каком-то проектном институте, был автором многих серьёзных научных трудов, доктором технических наук. Люди, работавшие под его руководством, не жаловались – он был порядочным и справедливым человеком. Однако общаться с ним было сложно – стоило разговору хотя бы немного уклониться от заданного обстоятельствами русла, как он начинал сухо и дидактично бубнить о том, что в общении необходимо соблюдать этикет, нельзя отнимать друг у друга времени по пустякам, нельзя публично говорить о личном, и много ещё тому подобных банальностей. Если, не дай бог, с кем-нибудь из коллег у него намечались дружеские отношения, он от ужаса начинал соблюдать этикет так старательно, что сплошь и рядом его нарушал, отчего многие считали его человеком чёрствым.
     Погрязнув по шею в бытовых и социальных условностях, он наивно гордился, что сознание его полностью свободно от стереотипов. Иногда, впрочем, жизнь подбрасывала ему ситуации, требовавшие небанальной реакции, и тогда окружающие с удивлением оборачивались на тяжёлый скрежет и лязганье ржавых шестерёнок его личности, с трудом пропускающей наружу эту небанальную реакцию и трансформирующей её в небанальные слова. Его фамилия была Немов, и это явно не было случайной прихотью судьбы – его богатая душа всё время искала и не находила слов для своего выражения.
     Он женился после окончания институт на своей сокурснице, брак его был прочен и надёжен, других женщин он не понимал и потому побаивался и недолюбливал, хотя иногда, когда того требовал всё тот же этикет, пытался говорить сотрудницам любезности. Любезности получались, как правило, либо топорными, либо вдруг настолько похабными, что у сотрудниц со стуком отваливались челюсти. Гордился он и своим остроумием, не выходившим, однако, за рамки словесных каламбуров. Своего сына он воспитывал таким же целеустремлённым, порядочным, справедливым, соблюдающим этикет человеком, каким был сам, и добился успеха. Жизнь его была обычной жизнью современного человека, были в ней свои удачи и неудачи, свои победы и поражения. Это была исключительно достойная жизнь, и всё шло в ней своим чередом.
     Однако даже такая надёжная стабильная система может давать сбои. Произошёл сбой и в жизни Немова. Этого сбоя, возможно, не было бы, если бы его задавленная личностью сущность была другой, но она была тонкой и сложной, и наконец она взбунтовалась, а самый сильный протест, как известно, поднимается со стороны самых слабых и задавленных.
     Всё началось однажды в обычный серый будний день утром, когда он шёл на службу. У входа в здание он увидел какую-то непонятную фигуру, совершенно не вязавшуюся со строгим обликом учреждения. Это был, скорее всего, бомж, он был одет в дырявые обноски (что-то напоминавшее вытертый бархатный пиджак), одна его нога была в башмаке, другая в носке, отчего он стоял на земле нетвёрдо, покачиваясь, придерживаясь рукой за стену. На его испитой опухшей физиономии с заплывшим глазом было выражение райского счастья, такого счастья, что пройти и не заметить его было невозможно. Глянув на бомжа мельком, с лёгкой недоумённой брезгливостью, Немов через несколько часов с удивлением обнаружил, что не может забыть выражения его лица, и чем дальше, тем больше хочется ему думать о нём и переживать своё впечатление. Чем может быть так счастлив этот абсолютно внесоциальный субъект? Удачно сданной с утра посудой, на которую была куплена новая бутылка портвейна? Найденным на помойке вытертым бархатным пиджаком? Есть ли вообще на земле что-то, что может вызвать выражение такого райского счастья? Немов стал вспоминать счастливые минуты своей жизни. Женитьба на любимой девушке, рождение сына, защита докторской диссертации – давало ли ему это такие же ощущения, какие испытывал этот опустившийся человек? Наверное, давало, но сейчас Немов уже не мог пережить их вновь.
     А спустя несколько дней, сидя на службе в своём кабинете за работой, Немов неожиданно удивился тому вполне рядовому факту, что может читать и писать. «Как же так, – думал он, – есть какие-то странные мелкие значки, которые я способен воспринимать зрением, после чего в мозгу у меня возникают некоторые образы, мало того, я сам могу эти значки воспроизводить на бумаге или экране компьютера»… Немов быстро устыдился своих идиотских мыслей и погрузился в работу. Однако способность удивляться, как оказалось, набирала обороты. Через несколько минут он случайно кинул взгляд на свои руки, бегающие по клавиатуре компьютера, и вздрогнул: что это за бледные жилистые объекты странной конфигурации? А надо отметить, что руки Немова были очень хорошими, это были руки доброго, сильного и прямодушного человека – большие, правильной формы, с ровными ногтями. Руки ведь всегда выдают человеческую сущность. Однако самого Немова его собственные руки удивили и даже несколько напугали, он даже украдкой от самого себя брезгливо пощупал тыльную стону ладони – плотно ли прилегают друг к другу молекулы плоти? С трудом отогнал от себя желание посмотреться в зеркало, висевшее в шкафу у двери, – сладкое предвкушение ужаса, которое испытает он, увидев своё лицо, показалось ему чем-то постыдным. 
     Но, впрочем, эти странные ощущения к концу рабочего дня прошли. Тот день больше не обещал ничего необычного. Немов доделал запланированную работу, обсудил небольшую производственную проблему со своим заместителем и отправился домой. Он решил прогуляться пешком, но пошёл не обычным своим маршрутом, а почему-то другой, более длинной дорогой. На Загородном проспекте, погружённый в свои мысли, он не заметил, как столкнулся с дочерью. Они обрадовались друг другу, потому что давно не виделись, дочь давно уже жила своей семьёй, с мужем и детьми. Они постояли и поговорили минут десять, дочь рассказывала ему о том, какой ремонт делает сейчас в квартире, как её муж конфликтует на работе с начальством, как сын победил на районной олимпиаде по математике. Немов радовался за успехи внука, сетовал на неприятности зятя, давал советы по ремонту квартиры, просил чаще звонить и приходить. Потом дочь поцеловала его в щёку, и они разошлись.
     Немов пошёл дальше, дошёл до станции метро «Владимирская», повернул направо и тут, на углу у обувного магазина привалился к стене дома, взявшись за сердце. В голову вдруг ударила страшная мысль: «У меня нет и никогда не было дочери и внуков!!!» Какой-то прохожий в потёртом пиджаке с пустой бутылкой в руке участливо спросил Немова, не плохо ли ему и чем он мог бы помочь. Немов с ужасом махнул на него рукой, он всё хватал и хватал воздух ртом, но всё-таки взял себя в руки. Произошедшее с ним помрачение он решил списать на переутомление – в последние несколько недель у его отдела было много работы над важным государственным заказом, а Немов, в силу исключительной добросовестности, всегда брал львиную долю работы на себя. Он быстро пошёл домой, съел свой обычный ужин и лёг спать. Он спал без сновидений и проснулся вполне здоровым.  Но, увы, дело на том не кончилось.
     Всё чаще его пугали мысли о том, что, может быть, он не отдаёт себе отчёта, что публично делает что-то недозволенное, неприличное, например, снимает башмаки и носки, сидя на совещании в кабинете у директора института, или пишет крупными буквами матерные слова на важных документах. В такие минуты он внутренне собирался в комок и осторожно оглядывался на окружающих – но окружающие ничего не замечали или делали вид, что ничего не замечают. Они были воспитанные люди, а ведь воспитанный человек это не тот, кто не пишет матерные слова на важных документах, а тот, кто не замечает, как это делает другой. Всё чаще на него находила, как он говорил сам себе, «придурь», когда он удивлялся самым обычным вещам – за последний месяц он три раза удивился, что не умеет летать (даже подавил в себе желание подпрыгнуть, взмахнув руками), два раза неприятно удивился, что, как ни крути, а сидеть человеку приходится на таком неприличном месте, как ягодицы, и каждый раз, когда садишься, привлекаешь внимание к этому месту, и один раз ужаснулся циничности самой идеи интимных отношений между мужчиной и женщиной.
     В общем внутренний раздрай рос как снежный ком.
     Немов относился к той категории людей, чья уверенность в правильности своей жизни с годами, скорее, растёт. Он думал, что знал, как правильно жить, что хорошо, а что плохо, что нужно делать, чтобы добиться уважения потомков, и чего следует избегать, чтобы потомки не разорили впоследствии твою могилу. Вся его интеллектуальная деятельность протекала в сфере техники и точных наук, абстрактных и далёких от тонкостей и сложностей человеческой души. Метафизика абстрактных наук была ему чужда. Его, пожалуй, можно было бы назвать убеждённым материалистом, если бы он не был так умён – глубинные, таинственные голоса его ума порой говорили ему, что мир устроен гораздо сложнее, чем принято было считать, и не исчерпывается своей материальной видимостью, но он старался не слушать эти голоса, считая их случайными и лишними. Тем самым он сознательно обрезал крылья своему интеллекту, обрекая его на унылое топтание по безжизненной равнине детерминизма, причинно-следственной взаимообусловленности явлений и тому подобной гнилой трухи. Но если не давать крыльям расти в одном месте, они могут начать расти в другом, вот они и стали расти у Немова в самых неожиданных местах, и он это чувствовал, недаром он всё чаще удивлялся, что не умеет летать (видимо, крылья ещё не окрепли).
     Немов был в растерянности, странности продолжались, ему стыдно было признаться в этом даже жене, а уж о том, чтобы пойти к психотерапевту, не могло быть и речи – Немов считал себя сильным, психически устойчивым человеком и походы к психиатрам считал уделом слабых  и невротиков. Лёжа в постели перед сном, Немов тщетно пытался понять, как могло так получиться, что он, сильный и уверенный в себе мужчина предпенсионного возраста, достигший значительного положения в обществе, уважаемый человек, оказался одной ногой в «Скворечнике» (спасибо, что не в могиле, внутренне ухмылялся он иногда). Он перебирал в память события своей жизни, думал, в чём же он в жизни ошибся. Может быть, его ошибкой было не позволить сыну встречаться с женщиной-эльфом? Не позволить – это, конечно, не то слово, Немов не считал для себя достойным что-либо запрещать взрослому сыну, но силой своего авторитета мог заставить его принять то или иное решение. И тогда он воспользовался своим авторитетом, поскольку вообще довольно негативно относился к существам другой онтологии, а эта  была к тому же ещё и разведённой, с ребёнком и намного старше сына. Теперь сыну уже 34 года, а он всё не женат, наверное, потому что теперь ему больше попадаются женщины-тролли… Эта последняя мысль вдруг поразила Немова, особенно когда он попытался представить себе женщину-тролля в подробностях.
     Может быть, он как-то не так ведёт себя с женой? И вообще, он ведь совсем не знает, что на душе у его молчаливой жены, куда улетает она каждую ночь, когда на лице её появляется какое-то «иное» выражение причастности к чему-то, для чего Немов не мог найти слов, и потому предпочитал об этом не думать.
По ночам к нему часто приходила несуществующая дочь, и они долго говорили, но о чём, он потом не мог вспомнить…
………………………………………………………………………….
     Однажды в числе прочих воспоминаний ему пришёл на ум Виктор. Виктор был дальним родственником жены Немова, кажется, сыном её троюродной сестры, с которой давно уже прекратились всякие отношения. Когда-то давно, лет двадцать назад, Немов помог Виктору поступить в институт, но тот бросил учёбу где-то после второго курса, связался с какой-то дурной компанией, начал пить. Немову он никогда не нравился, в нём была какая-то патология: женоподобное кривоватое лицо со срезанным подбородком, вечно сальные волосы, привычка к словоблудию. В нём была смесь неприкаянности и вороватости, и когда он приходил к ним, у Немова возникало брезгливое чувство, что в доме стало грязно, особенно когда Виктор неловко тянулся за куском хлеба (его тонкие руки с треугольными ногтями выдавали слабую, вялую и тёмную личность). Больше всего он любил говорить о чём-то религиозно-философском, метафизическом, к месту и не к месту вворачивал, например, цитаты из сочинений раннехристианских мистиков, что-то типа Иоанна Златоуста или Василия Великого. То, что он по сути ничего о них не знает и не читал, а просто где-то что-то слышал, было очевидно, и это ещё больше раздражало Немова, для которого эта область человеческого знания и вообще-то была чуждой. Бросив институт, Виктор ходить к ним перестал, потом несколько раз заходил, просил денег в долг, долги не отдавал. Жена Немова жалела его, кормила, выдала как-то раз ему старый пиджак, но Виктор стал наглеть. Однажды, когда он пришёл в очередной раз, Немов жёстко поговорил с ним, сказал, что готов помочь ему восстановиться в институте, но денег не даст, просил не приходить больше. У него, правда, мелькнула тогда мысль, что Виктор голоден, что, может быть, надо предложить ему поесть, но он отмахнулся от этой мысли, разговор-то состоялся прямо в прихожей, а жены в тот момент не было дома. Помнится, у Виктора тогда появилось затравленное выражение, и он сказал деланно бодрым равнодушным тоном:
«Ну, я пошёл, тёте Ларе привет передайте».
     Выпроводив Виктора, Немов надолго о нём забыл, его совесть была бы совсем чиста, если бы не крохотный эпизод, случившийся года через полтора после последнего прихода Виктора. Дело в том, что Немов, будучи по каким-то делам в областном филиале своего института, опознал Виктора в спившемся бродяге, безмятежно спящем в бурьяне на берегу грязной городской речки. Немов не стал будить бродягу и ничего не сказал жене, он предпочёл забыть об этой встрече.
И вот сейчас ему почему-то вспомнился Виктор, а вместе с ним возникло чувство невосполнимой утраты.
     Нет, он, конечно же, не будет его искать, во-первых, это бессмысленно, наверняка его уже не найти, а во-вторых, если даже и найти, то что потом с ним делать? Поселить его у себя и по вечерам вместе читать «Цветочки» Франциска Ассизского? Тоже, кстати, ещё тот был бродяга. Нет, он не будет  искать Виктора, тем более, что дочь сказала ему этой ночью, что он его не найдёт. Она сказала что-то ещё, но он не помнил что.
     Люди, выбившиеся из социума, были Немову непонятны и потому неприятны, однако теперь, встречая на улицах таких людей, он поневоле приглядывался к их лицам и однажды даже не смог удержаться и завернул в грязную подозрительную подворотню за одним из таких людей, пока тот не исчез в вонючих глубинах мусорного бака. Немов долго стоял возле бака, осмысляя произошедшее, и вдруг понял, что вот уже несколько недель ищет Виктора и будет искать его ещё долго, до тех пор, пока чувство утраты не перестанет быть таким острым.
     Душа его отчаянно боролась за существование, и в этой борьбе порождала всё новые фантомы. Воспоминания тянулись одно за другим – были среди них те, которые касались его самого, его детства и юности, и те, что были связаны с жизнью его родителей, о которых он мог знать только по их рассказам, и те, которых в его жизни не было вообще, да и не могло быть. И всегда они вызывали какое-то странное томительное чувство. Однажды он даже всплакнул украдкой по ушедшему двадцатому веку, унёсшему с собой так много прекрасного. Во внешней жизни Немова мало что переменилось, он по-прежнему много работал, обстановка в семье была всё такой же стабильной и надёжной, и никто не знал, каких титанических усилий стоило ему не подавать вида, что с ним что-то происходит. Он купил себе гири и стал по утрам истязать себя физическими нагрузками, пока жена не воспротивилась, напомнив, что ему не двадцать лет.
     Он был уже на пределе своих сил, и грозила разразиться катастрофа, когда случилось следующее. В солнечный майский вторник он двигался на работу знакомым маршрутом, чувствуя необычайную лёгкость во всём теле, что было приятным ощущением на фоне тяжёлой напряжённости последних месяцев. Поговорив о чём-то со своей тенью и попросив напоследок у неё за что-то прощения, он обнаружил в урне рядом с обувным магазином пару ещё целых башмаков – кто-то, видимо, купив себе новые, поспешил переобуться, а старых и верных друзей бросил, как иногда бросают старых жён. Немов осмотрел башмаки, они, кажется, были его размера, ну, чуть больше, но ведь это не страшно, главное, они были ещё вполне приличными. Положив башмаки в котомку, довольный, он пошёл дальше. В институте на входе случилась маленькая неприятность – охранник долго не хотел его узнавать, но потом узнал, заулыбался и пропустил. Также поначалу немного неприятно было, открыв дверь своего кабинета,  увидеть там самого себя, сидящего за столом и строго взиравшего поверх очков. Когда Немов вышел и зашёл снова, всё было уже в полном порядке, хотя нельзя сказать, что в кабинете было пусто. Сбоку на кожаном диване сидела женщина-эльф, до странности похожая на его жену, рядом был её уже почти взрослый сын. Немов приветливо кивнул им и повернул голову на скрип двери – вошёл Виктор с коробкой пирожных и, поздоровавшись с Немовым, сразу о чём-то радостно заговорил с женщиной-эльфом.
     Немов продолжал приветствовать входящих – пришёл знакомый бомж, тот, который скрылся в вонючих анналах мусорного бака, пришёл ещё один бомж, тот самый, которого Немов видел с райской улыбкой на лице в тот день, когда всё началось. Вспомнив, что тогда одна нога его была в носке, Немов кинулся к своей котомке с найденными башмаками и отдал их бомжу, тот с улыбкой поблагодарил. Потом снова вошёл Немов, и никто не удивился, что Немовых стало уже на одного больше. Появилась жена с крохотным сыном на руках, Немов сделал ребёнку «козу» и с удовлетворением отметил наследственное сходство. Как оказалось, у окна за рабочим столом давно уже стояла дочь и смотрела на небо, она ласково потёрлась щекой о щетину отца. Внуки весело бегали по кабинету. Приходили ещё и другие, приходили коллеги и, странно, в помещении не становилось от этого теснее. Все были в радостном оживлении, переговаривались, улыбались, смеялись и всё поглядывали на Немова с выражением ожидания.
     И тогда он сдался. Кто-то распахнул перед ним дверь, и он побежал по коридору института, бежал и чувствовал, как кусками отпадает с него короста, как трещит и ломается его панцирь, как наконец-то набирают силу и расправляются крылья и уже невозможно удержаться от полёта. Он уже летел по Загородному, и Владимирскому, и ещё выше взлетел над Невским проспектом, потом, оставляя под собой реки и каналы, сады и дворцы, понёсся к окраинам, потом лесами и горами на Восток, за Урал, в Сибирь и дальше…
…………………………………………………………………………
     Было бы большой ошибкой думать, что всё случившееся в этот день с Немовым – это развёрнутая метафора отправки его на тот свет в лучший мир. Немов продолжает жить своей исключительно достойной жизнью, возглавлять отдел в проектном институте, писать научные статьи, любить жену и сына. Свои крылья он аккуратно складывает и прячет под пиджаком (жена сделала для них специальные прорези на его рубашках) – нет, он не стесняется своих крыльев, просто он слишком деликатный человек, чтобы подчёркивать свою непохожесть на окружающих. А иногда, когда счастье его начинает выплёскиваться через край, он летает.