Музыкальный камень

Нынешнее лето было для меня плохим.  Дело совсем не в том, что в моей жизни были какие-то шквальные дожди и дурные ветры – в ней по-прежнему было вялое безветрие – дело в том, что я почувствовал, что подошёл к какой-то жизненной исчерпанности, к известному шлагбауму, за которым человеку в этой жизни нет уже никакой погоды.    
Смолоду я, как и все люди моего поколения, считал, что обязан познавать окружающий мир, со всеми его кроликами и удавами, волками и овцами, талантами и поклонниками, ведьмами и крокодилами. Я ходил по жизни с большой лупой и устремлял свой увеличенный ею глаз на всевозможные объекты окружающего мира с аналитической целью, и в этом видел смысл своего существования. Познавал природу – и в своей научной деятельности, и в личном общении с ней, и через художественное творчество писателей и художников – и понял, что если в частностях мы что-то ещё можем понять, то в целом «природа сфинкс», загадки у неё никакой от века не было и нет. Человека она губит, заливает его по собственной прихоти цунами или огненной лавой вулканов, уносит ураганами, проваливает под землю землетрясениями. Познавал людей – в основном в различных видах человеческого общежития – и чем дальше, тем больше видел безмерную непохожесть и в то же время убийственное сходство друг с другом всех этих маниловых, собакевичей, ноздрёвых, коробочек и прочих представителей данного биологического вида. Видел бессмысленность их трепыхания, когда они собираются в табуны и стаи с целью найти общий язык. Когда один стрекочет, другой гавкает, а третий хрюкает, как сказал баснописец, на лад их дело не пойдёт – слишком широкое поле для интерпретаций. Сделав эти скучные выводы, я стал познавать собственные омуты и болота, что оказалось в полном соответствии с современными на тот момент умонастроениями. Мои болота пахнули на меня так отвратительно, такими смердящими жабами и крысами, что я содрогнулся.
Лет двадцать после этого я истреблял в себе любовь к деньгам и чужим жёнам, зависть и тайное недоброжелательство к людям, большую гордыню и мелкое тщеславие, карьерную суету, чревоугодие, хвастливость, любовь к празднословию и зубоскальству и прочих мелких и крупных грызущих меня демонов. Я добился успеха в деле борьбы со своими крокодилами и почувствовал удовлетворение – я не бездельничал в жизни, многое познал и над многим работал. Но оказалось, что я явно переусердствовал в том смысле, что, истребив большинство не слишком высоких земных желаний и стремлений, я практически убил в себе само желание жить. Я посчитал себя готовым к уходу. Самое неприятное, что возраст мой ещё не совсем соответствовал данному состоянию духа, уходить всё-таки было рановато, и откровенно говоря, ещё не очень хотелось. Так иногда в ожидании поезда ты сидишь в здании вокзала на чемоданах, а до отправки ещё довольно долго, и не придумать, чем заняться – всё упаковано, не вытаскивать же обратно, не трясти же барахлом здесь, прямо на вокзале. Самое обидное, что за пределами вокзала бегают по своим делам и суетятся те, чей поезд уходит намного раньше, а они ещё и не начинали собираться. И ты сидишь, ждёшь, когда объявят отправку, и скучаешь, поглядывая на циферблат. И становится тошно, и всё чаще мелькает в голове вопрос «а всё ли ты взял?» и червяком, грозящим превратиться в гадюку, шевелится подозрение, что ты что-то важное забыл положить в чемодан.
Сидя на таком инфернальном вокзале со своими чемоданами, этим летом я ужаснулся мысли о том, что в моей душе, оказывается, жили одни черти и ведьмы, те, которых я так усердно изгонял. Ангелов же, способных даровать мне светлые настроения, душевное утешение и чистоту помыслов, вопреки обещаниям Сергея Есенина, в душе не обнаружилось. Может быть, я не учёл каких-то зловредных, ловко замаскировавшихся крыс и крокодилов? Это было уже сродни панике, их срочно надо было разоблачить и начать истреблять. В таком вот смятённом состоянии я поехал на дачу и вынужден был остаться там по семейной надобности на целых два месяца.
…………………………………………………………………………
На одной из старых дач в нашей деревне уже много лет живёт немного безумная и весьма экстравагантная пожилая дама, большая любительница сбора грибов и ягод. Этим летом неожиданно обнаружилось, что у нас есть несколько общих знакомых хорьков, и потому мы стали с ней раскланиваться и иногда даже беседовать, хотя в глубине души я всегда относился к ней с некоторым ироническим снисхождением. Одевшись для похода в лес, пожалуй, слишком элегантно и обязательно подкрасив губы, она удаляется с большой корзиной или ведром в окрестные леса на целый день и к вечеру всегда возвращается с хорошей добычей и в ещё более хорошем настроении, чем была с утра. Иногда она приносит целую корзину мелких лесных сущностей, весело хохочущих и норовящих выскочить и разбежаться по деревне, что вносит некоторое разнообразие в  скучноватую деревенскую жизнь. Она прекрасно ориентируется на местности и потому никогда не боится заблудиться, хотя наши леса местами бывают глухими, труднопроходимыми, и водится в них различное зверьё, в том числе, как утверждают местные жители, встречаются дикие злые коты, питающие к людям особую ненависть. Лес – это её стихия, и большую часть своей летней жизни она проводит в лесу, приходя домой только переночевать и переработать свои лесные сборы.
Однажды, когда мы «зацепились языком» на деревенской улице, она рассказала мне странную историю о лесном камне, к которому она будто бы приходит слушать музыку. По её словам, она набрела на камень совершенно случайно, собирая поблизости мухоморы в сосновом бору. Когда она в лесу, она всегда поёт, либо про себя, либо тихонько вслух. Наша дама, как выяснилось, обладает развитым слухом и знает множество мелодий классической музыки. Но тогда она напевала что-то популярное, часто звучавшее тогда по радио и прилипшее к её уху с утра. Напевала и одновременно ужасалась и отплёвывалась от этой заразной холерной музыки, с её настырными жалостливыми интонациями и тупыми расхожими «тремя аккордами». В какой-то момент она почувствовала помеху – что-то вклинивалось в её пение, рядом, непонятно откуда звучала незнакомая мелодия. Женщина начала внимательно прислушиваться ко всему, что её окружало, и искать источник музыки.
Она приближала своё ухо то к деревьям, то к поваленным брёвнам, то к камням, то просто к земле, при этом она пыталась понять, что за музыка звучит: если это и был Моцарт, то, во всяком случае, что-то ей совершенно незнакомое, а может быть, это был ранний Бетховен? Она довольно долго искала источник музыки, которая звучала то громче, то тише и находилась, как ей показалось, в какой-то зависимости от содержания её мыслей, хотя определённо была во внешнем мире. Наконец произошло удачное стечение обстоятельств – наверное, нужная мысль возникла в тот момент, когда она была рядом с музыкальным объектом, и ей удалось поймать обрывок музыкальной фразы шедший, как оказалось, от поверхности вполне обыкновенного, довольно большого бурого камня. Такие камни разных размеров во множестве тысячелетиями живут в наших лесах, они стоят, сидят и лежат то поодиночке, то целыми сообществами. Этот был один из многих, лежащих на краю соснового бора – там, где он резко обрывался и начинались густые заросли лиственного леса.
Другая женщина, нашедшая в такой ситуации не предполагаемый транзисторный приёмник или сотовый телефон, а издающий музыку камень, возможно, испугалась бы, решив, что у неё галлюцинации, и убежала, но наша дама была не такой, недаром она снискала в деревне репутацию отважной и слегка безумной. Насколько я знаю, она с большим презрением относится к понятию здравого смысла, в чём я совершенно с ней солидарен, потому что вслед за Гегелем считаю здравый смысл не более чем комплексом предрассудков своего времени. Она обошла камень, пытаясь понять, с какой стороны доносится музыка, ставшая в тот момент еле слышной. У неё сложилось впечатление, что музыку издаёт весь камень целиком: всей своей поверхностью и глубинами одновременно, причём интенсивность звука не зависела от того, приложишь ли ты ухо к самому камню или отойдёшь от него на несколько метров. Это было всё, что удалось установить относительно самого источника музыки. Женщина запомнила этот камень, сделала метки на ближних деревьях и стала приходить сюда «слушать камень» почти каждый день. 
Я выслушал эту историю что называется «в пол-уха», но она запала мне в память. Я отнюдь не являюсь «упёртым» материалистом, и теоретически вполне могу допустить, что каждый объект окружающего мира живёт своей необъяснимой жизнью, но тут меня, что называется, «заело». Я должен был понять, в чём дело или, по крайней мере, убедиться, что у тётки не всё в порядке с головой. Жажда познавать мир, оказывается, ещё не полностью покинула меня, лупа всё ещё лежала в моём кармане, и я счёл это добрым признаком.
Моя знакомая по моей просьбе отвела меня на то самое место и показала камень, в тот день он не издавал никаких звуков, что женщину совсем не смутило – по её словам, камень мог иногда молчать целыми неделями. Я не поленился прийти к камню ещё раз и, действительно, услышал очень слабые, но совершенно отчётливые звуки какой-то непростой мелодии, что-то знакомое и вместе с тем незнакомое. Я попробовал раскачать камень, но безрезультатно – он был слишком велик. Совершенно очевидно было, что под ним ничего издающего музыку лежать не могло. Также очевидным было и то, что если бы даже с помощью мощной кувалды удалось расколоть камень, то там бы не обнаружилось ничего неожиданного – обычное древнее каменное нутро, хранящее, правда, память о временах происхождения Земли. Версий я выдвинул две: согласно первой, поверхность камня содержала какие-то элементы, способные улавливать радиоволны, согласно второй, рядом с камнем были какие-то растения и травы, запахом своим вызывающие у находящихся рядом людей определённые слуховые галлюцинации. Обе версии шатались, как колченогие стулья. Если музыка слышна на радиоволне, то почему интенсивность звука не меняется в зависимости от приближения или удаления от камня, и потом, почему поблизости нет других таких же камней, ведь по логике каменная порода должна быть у близлежащих камней одинакова? Если же это слуховые галлюцинации, вызванные пахучими растениями, то почему музыка схожая с той, что слышала моя знакомая? Она говорила, что это напоминает Моцарта, но ведь и моя музыка напоминала Моцарта! Кроме того, никаких особенных запахов я не чувствовал. Обе версии в принципе можно было проверить. Можно было попробовать закутать камень фольгой, чтобы создать экран от радиоволн, можно было, в конце концов, купить противогаз и пойти в нём в лес, чтобы отсечь от себя запахи. Вряд ли стоило это делать, внутренний голос говорил мне, что ответа на свой вопрос я таким образом не получу. Кроме того, меня почему-то смущала идея покупки противогаза в поселковом магазине, где всегда толпятся местные жители, которые конечно же будут интересоваться, зачем мне противогаз и не собрался ли я на Первую империалистическую или, может быть, в Бельгию в город Ипр?
Я вспомнил, что женщина говорила, что музыка может звучать то громче, то тише в зависимости от содержания её мыслей, и озадачился этой идеей. Мне давно уже приходило в голову, что внутренняя реальность наших мыслей не менее объективна, что и внешняя, и вполне достойна того, чтобы с ней считаться. Я попытался контролировать свои мысли, что оказалось довольно сложным, как говорится, если приказать себе не думать о белой обезьяне и зелёном треугольнике, то обязательно будешь думать именно о белой обезьяне и зелёном треугольнике. Мысли разбегались, как трусливые дезертиры, давая беспорядочные очереди из автоматов Калашникова, принимали неожиданные направления, заводили в тупики –  видимо, я уже устал психически. Музыка продолжала звучать, казалось, вне зависимости от характера мыслей. Так я ничего и не добился и ушёл домой с тяжёлым чувством. К моему смятённому состоянию духа добавилось чувство досады на безрезультатность своего похода и на бессмысленность странного и непознаваемого природного объекта.
Я ходил к камню в течение месяца, сидел и лежал с ним рядом, напряжённо думал о разном, пытаясь установить связь между музыкой и своими мыслями. Когда камень молчал, я пел ему сам и всё просил и умолял его как-нибудь открыть мне свою тайну. Но камень туманно улыбался и выдавал новую мелодию. Меня трясло от негодования, я топал ногами, и пинал камень, и плевал на него, и ругался плохими словами, которые застревали во рту, вызывая икоту. Из моих вокзальных чемоданов, вспарывая швы и ломая застёжки-молнии, лезли отвратительные, но хорошо знакомые мне морды. Они скалились, ухмылялись и глумились надо мной. Я раздавал мордам затрещины, потом с трудом заставлял себя успокоиться и возвращался домой в полном изнеможении.
Однажды, когда я в очередной раз пришёл к камню со своей дубинноголовой познавательной самонадеянностью, я вдруг услышал совсем не то, что ожидал. Обычно камень, если не молчал, то издавал благородные симфонические звуки, иногда это была скрипка, виолончель, фортепиано.  Сейчас это была гнусная попса, изобилующая теми самыми тупыми расхожими «тремя аккордами», которые любят поселиться в нашем ухе и оттуда загадочным образом дёргают нас за голосовые связки и языки, заставляя напевать всё ту же гнусную попсу. Кроме того, камень рассказывал похабные несмешные анекдоты и сам же над ними идиотски хихикал. «Где настоящая музыка, камень? Где высокое искусство?» –  вопрошал я своего мучителя. А он отвечал мне разудалым мотивчиком, дразня меня при этом высунутым языком: «Размножайся, в этом наша сила, размножайся, возрождай Россию, размножайся, как тебе угодно, размножайся на себе подобных!» Я размножился на десяток озлобленных мужчин, рычащих от злости и бессилия.
Из зарослей лиственного леса вышла моя знакомая пожилая женщина, до того я ещё ни раз не столкнулся с нею у нашего камня, но знал, что она продолжает ходить к нему и слушать его. В ней были некоторые перемены, одета она была строго по-лесному, на лице был странная серьёзная суровость. Мои озлобленные мужчины немедленно собрались воедино и насторожились.
- Вы, вероятно, считаете меня выжившей из ума бабкой и слушать меня не будете, но я всё же вам скажу. Уймите своего познавательного крокодила, выкиньте, наконец, свою лупу (прости, Господи, просится на язык неприличное) в какую-нибудь глубокую пропасть или на худой конец в деревенский сортир, неужели Вы думаете, что бесконечное познание принесёт Вам утешение? Надо всегда уметь вовремя остановиться, иначе можно нанести непоправимый вред, что, в общем-то, и произошло сейчас с камнем. Конечно, если Вы сможете наслаждаться этой злокачественной попсой, которую теперь выдаёт камень, то я умолкаю по причине бессмысленности дальнейших слов. Но по Вашему лицу я вижу, что Вы бы предпочли что-нибудь классическое в духе Моцарта или раннего Бетховена. Так кто же, крыса Вас возьми, мешал Вам наслаждаться этой музыкой?! Нет, Вам надо было ковыряться, изучать, видите ли, спасибо ещё, что у Вас хватило мозгов не притащить сюда противогаз, а то мы бы сейчас с Вами не «Размножайся…» слушали, а что-нибудь похуже. Вот Вам, кстати говоря, и вожделенная Вами связь между музыкой и мыслями: чем глубже анализ, тем гаже результат, да Вы и сами знаете, хорошее анализом не назовут!
И ещё хочу Вам заметить относительно Вашего слегка пренебрежительного ко мне отношения. Не думаете ли Вы, что я случайно встретилась Вам на деревенской улице именно этим летом, и совершенно случайно у нас с Вами обнаружилось несколько общих знакомых хорьков? Не обольщайтесь на этот счёт, в любой случайности есть доля Провидения, так же, как и любое Провидение отчасти уязвимо перед случайностью, которая рождается свободой человеческого выбора.
…………………………………………………………………………
Так говорила старая женщина, а в корзине её шевелились и тихо переговаривались грибы, готовые замолчать навеки, когда их будут нанизывать на нитки для сушки. Я смотрел и слушал всё это, а потом, осознав, что теперь в жизни надо будет всё начинать сначала, вздохнул и поплёлся разбирать свои чемоданы.