На даче

     Сижу один на даче – тощища не то слово, сплошь грозы или обложные дожди, в доме сыро и холодно. Складывается впечатление, что наверху забыли выключить водопроводный кран, а иногда с грохотом роняют шкаф и другую мебель. Крыша протекает, и потому в комнате в разных местах всегда стоят дежурные тазики. В дождь-то крыши, как говорится, не кроют, а в вёдро и сама не каплет. И без того скверное настроение становится ещё гаже после прогулки по мокрой траве на компостную кучу с целью вылить помойное ведро. Ходишь и накачиваешь себя злобными мыслями по любому поводу, вспоминаешь и материшь всех подряд. Продукты заканчиваются, а в поселковом магазине они стоят ровно в два раза дороже, чем в городе. В город ехать далеко, и там сейчас абсолютно нечего делать, надо до конца лета высидеть на даче, для того, чтобы в городе хотя бы первые две недели порадоваться водопроводу, канализации, отоплению, магазинам с дешёвой едой. Но и на даче вот уж точно нечего делать, кроме как поддерживать своё унылое существование. Можно, конечно, выпивать, но это тупиковый путь и к тому же удел слабых.  Можно поехать в лес за грибами, но для этого надо сначала угробить машину по лесной дороге с ямами, расположенными в шахматном порядке, залитыми лужами, с камнями и острыми железяками на дне. Потом походишь часа четыре по полулесу, полуболоту, напоминающему сталкеровскую «зону», соберёшь кучу ломких сыроежек – вот тебе и «весёлое» дело на вечер, разбирать и варить эту кучу, чтобы не знать потом, что с ней делать, разве что салатик себе сделаешь, да ведь много не съешь.  Читать уже давно не хочется, потому что ничего нового печатное слово тебе не скажет, во всяком случае, художественное, а научное печатное слово не так-то просто переварить, да и нужно ли? Ну и конечно ещё тошнее телевизор, потому его на даче и нет вовсе.
     Говорят, с возрастом появляется самодостаточность личности, и человек вполне комфортно чувствует себя в одиночестве. Моей самодостаточности хватает только на то, чтобы почти не вспоминать об удобном крюке в сарае и мотке хорошей прочной бельевой верёвки.
     Лежу на кровати, ни о чём не думаю, ничего не хочу, полная энтропия личности. Положить что ли рядом мешок с песком, чтоб хоть иллюзия бабы была? Вроде бы дождь чуть поменьше. Взял в сарае мешок, пошёл насыпал песка, приволок на кровать, придал форму женской фигуры, лежащей на боку отвернувшись, накрыл одеялом. Надо имя придумать, может быть Леокадия? Или Евпраксия? Нет, лучше пусть будет попроще - Люся. В мыслях наделил её характером и даже небольшим умом, рассказал ей о том, как мне тошно, прочитал недавно написанное стихотворение. То ли понравилось, то ли нет – непонятно: лежит отмалчивается. Лёг, прижавшись к Люсе, – холодная и бесчувственная моя женщина, но всё же лучше, чем никого. Задремал, часок поспал, проснулся – есть хочется, а Люся, как лежала, так и лежит колодой, нет, чтобы мужику поесть приготовить. Долой тебя, Люся, повесил её на крюке в сарае в назидание другим бабам. Притащил из леса бревно, положил на Люсино место, всё бы хорошо, но сучок на причинном месте, непорядок – это же баба. Сучок спилил. Назвал эту бабу Галей. Галя оказалась лучше Люси, теплее, умнее, мои стихи ей явно понравились, поджарила картошки, согрела чаю. Но Галя жёсткая на ощупь, и форм нет, как у Люси. С другой стороны, у всех свои недостатки, не всем же женщинам иметь хорошую фигуру. Галя! Чего тебе вкусненького купить? Хочешь пряников, они хоть и жёсткие в нашем магазине, зато недорогие, я могу купить целый килограмм, размочим в чае и съедим. Галя молчалива, пряники ест и ни гу-гу. Ну хоть что-нибудь скажи, что ты всё молчишь, ну хоть скрипни, карга старая! Надоела Галя, порубил на куски топором, сложил под Люсей.
     Нет, не спасают бабы от одиночества, надо искать альтернативные пути. Сходил всё-таки в лес, набрал мухоморов, сделал настойку по всем правилам, стал принимать по столовой ложке перед едой. Сразу жить стало интереснее – станцевал буги-вуги, лёг спать довольный и весёлый, однако ночью кто-то навалился на грудь массивным телом – Люся, наверное, с крюка слезала и приходила. Еле отдышался, съел валидолину, пришёл в себя.
    Утром стали приходить гости. Пришёл сбитый насмерть лесовозом в прошлом году соседский мужик, предложил залатать дыры на крыше в порядке отработки взятых у меня взаймы пятидесяти рублей. Я был тронут до глубины души, поскольку деревенские мужики никогда не отдают деньги, взятые взаймы, даже таким способом. Но мужик по обыкновению был пьян, и я решил не связываться – упадёт ещё с моей крыши, разобьётся… Зашёл знакомый старый еврей-профессор, принёс с собой какие-то подозрительные коричневые шахматы, непонятно из чего слепленные, сыграли «на американку». Профессор поставил мне мат, и я по его требованию пошёл в дождь купаться  в ручей. В ручье познакомился с двумя селёдками, разговорились, решили вечером посидеть у меня. Профессор стоял в это время на берегу и держал для меня тёплый халат и зонтик, но, увидев, что я разговариваю с рыбами, начал мне громко завидовать и компрометировать меня, рассказывая селёдкам неприглядные факты моей биографии, в частности, про Люсю и Галю. Трусливые селёдки испугались и быстро смылись, да и крокодил с ними, но дело принципа. Вылез на берег голый, страшный, свирепый, с камнем в руке. Профессор мгновенно дематериализовался и пропал из моей жизни навсегда.
     Взыскал истину, решил сделать исключение для философского печатного слова – взял почитать Шопенгауэра, почитал, успокоился, понял, какое в целом жизнь дерьмо, и потому ждать от неё нечего ни на даче, ни в городе. Однако, коль скоро живу, надо чем-то жизнь наполнять, есть такая песенка «надо как-то развлекаться в час декабрьской поры» там, правда, про любовь дальше, но с любовью, как видите, не получилось ни с Люсей, ни с Галей, ни с селёдками, ни с профессором. Решил тренировать свой интеллект, нашёл на чердаке какие-то старые научные журналы, стал читать всё подряд, но не слева направо, как полагается, а справа налево, наловчился, стало получаться. Начал учить кусками наизусть и громко декламировать – хоть какое-то занятие. 
Потом принял ещё мухоморной настойки и похохотал – говорят, смеяться полезно для здоровья. Потом всплакнул для полноты жизненных эмоций. Посидел, посмотрел в окно на дождь, как следует, с наслаждением почесал правую ляжку, зевнул с подвывом, так понемногу мой день и прошёл и, кстати говоря, не менее осмысленно, чем у того, кто сегодня усердно суетился в своей конторе якобы на чьё-то благо (а скорее всего, на своё собственное). Вспомнил, что Шопенгауэр писал, о том, что самый несчастливый момент самого несчастного человека это момент его пробуждения, а самый счастливый момент жизни самого счастливого человека, это момент, когда он ложится спать. Лёг на диван, завалил себя ватным одеялом, буду спать – солдат спит, служба идёт.