Духовной жаждою томим

     Не замечали ли вы, что реальность всегда оказывается грубее того, что мы о ней думаем? В ней, как правило, много ненужных, лишних, иногда жёстких деталей, которые способны испортить всё впечатление. Это грязь, холод и комары в романтических туристических походах, не к месту рассказанный несмешной анекдот во время дружеского застолья, сорвавшийся на визг голос в момент произнесения пафосной или обличительной фразы, неожиданное отсутствие зуба у нравящейся тебе женщины и тому подобное. Всё это, как правило, нами не учитывается и потом не помнится.   Вспоминая о событиях своей жизни (или планируя их), мы часто творим миф и сами начинаем в него верить. Мы верим в то, что прошлогодний выезд на природу был действительно весёлым, что наша публичная речь удалась и произвела впечатление, что у женщины, которая нам нравится, искомый зуб на самом деле на месте, просто мы его не заметили (вариант – она его в тот день не надела). Мы ведь очень старались и перед собой, и перед другими, чтобы всё было именно так. В общем-то, если в меру, то это нормально. Бывают, впрочем, мизантропы и пессимисты, озлобленные на мир, которые творят свой контрмиф, вспоминая одни только неприятные детали, но, вероятно, и они заблуждаются, потому что также необъективны. Способен ли кто-нибудь оценить реальность объективно? Точнее будет спросить, хватает ли у кого-нибудь для этого силы духа? Я думаю, мало кто на это способен, и вот почему.
     Реальность никогда не способна утолить нашу жажду, таково изначальное свойство здешнего Бытия. Ничто нематериальное в этой жизни не насыщает окончательно, оставшееся после любого жизненного события принципиально неизживаемое чувство своеобразного «голода» (то ли севрюжины с хреном хочу, то ли конституции) заставляет нас либо делать вид, что мы насытились, либо брюзжать, что мы не ели вовсе. Но чаще всё-таки мы делаем вид, что насытились (а иначе как жить, понимая, что вечно голодны?) Для того чтобы создать видимость насыщения, человечеством придуманы многочисленные уловки. В основном они связаны с симуляцией активной осмысленной деятельности отдельного человека и общества в целом. Неважно, каким мусором утолять голод и жажду, важно убедить себя и окружающих, что это по-настоящему питательная пища. Сейчас, в наш странный современный век эта симуляция приобрела прямо-таки галактические масштабы. Любая малозначительная мелочь жизни подаётся как событие и обставляется как торжество. Свадьба какого-нибудь денежного мешка или шоузвезды связана с непременным присутствием телевидения и радостными приветственными выкриками толпы (вариант – гневными, обличающими выкриками). Закладка первого кирпича для строительства нового многоэтажного евросортира с подземной парковкой требует обязательного перерезания ленточки губернатором города, распития шампанского и произнесения речей. Неплохо от таких событий кормится и церковь, посылая своих батюшек по случаю помахать кадилом и почитать нараспев полагающиеся молитвы. Если такого рода мелочи исчерпаны, не беда, их можно придумать – в грязный городской канал под воодушевлённые речи, звон бокалов и крики «ура!» отправляется закупоренная бутылка с воззванием «грядущим поколениям» сохранять славный город в чистоте и поддерживать его имидж культурной столицы России. А ещё можно устроить чемпионат по ловле земляных червяков или забрасыванию на дальность мобильных телефонов (кажется, в Англии что-то подобное уже было) – чем не информационный повод, чтобы привлечь внимание средств массовой информации? Книга рекордов Гиннеса – вот кладезь человеческого идиотизма.
      Если уж событие не мелкое, а среднего масштаба, то лучше вообще залезть под кровать или в какое-нибудь другое домашнее «пошлоубежище» и заткнуть уши. Футбольная победа, например, по интенсивности демонстрируемых эмоций может сравниться только с чувствами верующих на пасхальной всенощной, когда священник произносит: «Зенит чемпион!», а многоголосая толпа вторит ему «Воистину чемпион!» А действительно крупные радостные события и вовсе перевелись, остались только трагические, поглощаемые, впрочем, с жадным детским интересом, и под них, глядишь, тоже можно провести какую-нибудь «акцию», устроить сборище с проникновенными речами, возложением цветов и поминальными свечами. И всегда и везде обязательно пафос риторических вопросов или кликушеский надрыв, типа «неужели мы позволим кому-то опоганить тебя, наш любимый город?!» или «мы обязательно отомстим за тебя, ты должен нам верить!»
     Действительно крупное радостное событие возможно ещё, пожалуй, на домашнем уровне, например, рождение ребёнка, но и тут всё ухитряются запутать пошлыми соплями, причём ещё до самого события, когда будущая мамаша щеголяет обтянутым, а иногда и голым животом, приглашая пофантазировать на тему «каким ветром ей его надуло». Рождать становится модно публично, с видеокамерами (интересно, до чего ещё додумается человечество в своём стремлении срывать покровы не только со всех таинств, но и просто с физиологических процессов?) А уж только младенец вылупился, на него тут же напяливают фрак для новорожденного или платье с рюшками, фотографируют и тащат на разные мероприятия, чтобы, не теряя ни минуты, начать учить его ритуальному поведению. А ведь он ещё одной своей ногой, с бирочкой из родильного дома, там, в Ином, ему же ещё время нужно, чтобы освоиться здесь, потому что как уход, так и приход сюда – дело трудное и не одномоментное. Мы ведь не снимаем на видеокамеру умирающего, чтобы затем на поминках показывать гостям процесс его ухода, почему же мы так бестактны по отношению к новорожденному?   
     Семейные события – свадьбы, крестины, похороны – обставляются с максимальным размахом, который только может позволить себе семья. Ритуальные фразы, ритуальные выражения лиц – чувства собравшихся должны соответствовать поводу. Обязательны альбомы с фотографиями – летопись семейной мифологии. Лица на фотографиях непременно счастливые (или, если это похороны, то скорбные), чтобы, показывая правнукам альбом, можно было предъявить зримые свидетельства полноты и многообразия своей эмоциональной жизни. Смысл семейных (да и не только семейных) ритуалов, состоящих в произнесении «заздравных» или надгробных речей, катании на лимузине с кольцами и гробом внутри или на небольшом автобусе с тёмными занавесками и печальными молодожёнами, публичном обмене золотыми кольцами на кладбище или поочерёдном забрасывании горстей земли на свадебный стол и т. д. и т. п., заключается в том, чтобы создать иллюзию значительности события и отпугнуть Скуку, стоящую на страже рядом с каждым из нас, и только ждущую удобной минуты, чтобы схватить за горло. Я думаю, что всем знаком этот мгновением перехватывающий горло ужас смертельной скуки. Когда мы чокаемся бокалом (или многозначительно не чокаемся стаканом), целуем в лоб покойника, провозглашаем «горько» или зачитываем юбилейный адрес, то показываем себе и окружающим, что «насыщаемся» происходящим событием, мы заняты делом, нам не скучно. А если мы в течение этих церемоний ещё и подпили, то вроде бы нам и действительно не скучно (вот он, корень пьянства-то где).
      Скука может быть разная. Бывает Скука, лежащая рядом с нами на продавленном диване и плюющая в тот же, что и мы потолок, с этой Скукой мы время от времени «давим пузырь тоски зелёной» под солёный огурчик. Это Скука великой русской литературы – патриархальная скука старосветских помещиков и Обломова, лесковская провинциальная скука, от которой «весело, говорят, даже удавиться», это чеховская скучная история и некрасовская скука (помните: «Скучно, скучно, ямщик удалой, разгони чем-нибудь мою скуку…»)? Это честная простая Скука без претензий, нам с ней скучно, но не тошно. Но гораздо хуже другая Скука, рядящаяся в одежды традиции, ритуала или какой-либо другой, казалось бы, осмысленной и важной деятельности. Она обманывает человека, и тем страшна. Вот сидит человек за юбилейным столом и слушает замысловатые витийства в свой адрес – а скука вдруг высунула свою морду из поднятого бокала, рука дрогнула, бокал упал, но не разбился, и вообще всё стало скучно и непонятно. Вот если бы разбился, тогда можно было бы гостям потом порассуждать о плохих приметах, опять же придать событию осмысленность. Но бокал-то не разбился, ничего особенного, просто неловкость, гости обмануты. Скучно. Или лежит, например, покойник в гробу, а вокруг цветы, слёзы печали и умиления, какой, мол, золотой человек был, все стоят с серьёзными лицами, со свечками в руках, а на самом деле у кого что на уме, кому отлить невтерпёж, кто вспоминает, что покойный был должен ему денег, у кого подошва ноги чешется, и сколько ни дави слезу, не давится. В итоге опять обман и скука. Если, конечно, обманутый покойник в этот момент сядет в гробу и выматерится от всей этой скуки, это будет интересно и весело, но он ведь не сядет и даже не выматерится, потому что ему уже не скучно (будем надеяться). Хотя, впрочем, я знаю историю, когда покойница как раз отменно материлась, но, правда, уже после ритуального похоронного действа, явившись во сне одной из его живых и активных участниц, о чём та потом рассказывала с обиженным недоумением.
     Помните, как писал Блок: «В жаркое лето и в зиму метельную, В дни ваших свадеб, торжеств, похорон, Жду, чтоб спугнул мою скуку смертельную Лёгкий, доселе не слышанный звон». Он именно такую лживую, тошнотворную скуку имел в виду, но ему было легче, чем многим – он был поэт и слышал иногда лёгкие звоны, доносящиеся из иного мира. Большинство из нас тоже могли бы слышать эти звоны, если бы не заглушали их звоном бокалов, молчанием стаканов, криками «ура», ритуальными причитаниями, юбилейными речами и прочей пошлой трескотнёй. К иному миру люди на самом деле боятся прислушиваться, как боятся всего необычного, не укладывающегося в их привычные представления. Услышанное потребует ответственности, чего гляди, придётся отказаться от обычного образа жизни, а это уж совсем невозможно (ведь на носу заграничная туристическая поездка, ещё не выплачен кредит за палку твёрдокопчёной колбасы, поданы документы в ВАК на звание бухгалтера или сантехника и т. д. и т. п.). Между тем только эти лёгкие звоны, эти звуки иного мира, о которых писал Блок и другие поэты, способны дать надежду на утоление того голода, той жажды, которую можно было бы назвать духовной, если бы это слово не скомпрометировало себя опять-таки в многочисленных ритуальных речах.
     Эта жажда есть у человека всегда, но редко когда удаётся её по-настоящему утолить. В тоталитарные эпохи человеческий дух пьёт из реки идеологий и чаще всего оказывается отравленным и погибает, в потребительскую эпоху, когда пересыхают идеологические реки, дух погибает просто от жажды, хотя человек об этом не догадывается. Человека убедили, например, что его туристическая поездка по культурным местам Италии и Испании – это самое что ни на есть «потребление духовной пищи», так что он может гордиться своей приобщённостью к «сокровищам человеческого духа». Он и гордится, а заодно гордится своим новым шикарным ноутбуком и уникальным пылесосом, способным разом решить проблему пыли, целлюлита, перхоти, запаха пота и кариеса одновременно. Для этого, конечно, нужна большая мощность, где уж тут под гудение такого пылесоса услышать «лёгкий, доселе не слышанный звон»!
     Женщины, впрочем, чья природа, если можно так выразиться, более «биологична», чем мужская, имеют право не прислушиваться к лёгким звонам иного мира, во всяком случае, им нет необходимости отдавать себе в этом отчёт. Правда, имея такое право, далеко не все женщины им пользуются, но в целом для женщин преодоление скуки и «приобщение» к Иному – дело телесное и интуитивное – через любовь. Это совсем не так просто, как кажется, и не всегда удаётся, иногда скука обманывает женщину, обещая ей, что уйдёт, если та будет питаться бесконечной сменой любовных развлечений. И несчастная женщина всё пьёт и пьёт годами из «чаши земных наслаждений» какую-то сомнительную жидкость, а на дне видит всё ту же морду, да ещё сильно смахивающую на её собственную, да ещё со «свитком годов на рогах». Так что женщину тоже подстерегают обман и опасности, но всё-таки изначально её путь проще (хотя и не легче).
     Мужчине же, коль скоро ему было позволено прийти в этот мир именно мужчиной, предстоит не только ощутить и прочувствовать, но именно понять свою экзистенциальную природу. Смысл жизни мужчины, вопреки насаждаемому повсеместно мнению, не исчерпывается его статусом самца и не сводится к тому, чтобы качественно «поиметь бабу». Даже если он оправдывает это своё устремление тем, что «потомство в таком случае будет здоровым и сильным телом и духом» (этот дурацкий, не имеющий никакого отношения к реальности стереотип явно был придуман позитивистами как снисходительная уступка вытесненным в подсознание суевериям), не может ведь быть воспроизводство самоцелью существования человечества.
………………………………………………………………………… 
      Продолжая далее наши размышления на данную тему, следовало бы (дидактично потрясая перстом), сформулировать, в чём же конкретный смысл жизни мужчины и каким путём он должен идти, чтобы осознать свою экзистенциальную природу. Да только устали мы поучать заблуждающееся человечество, дело это суетное и неблагодарное, да ещё и накличешь на свою голову обвинения в злословии и гордыне (и небезосновательно). Так что пусть себе человечество продолжает заблуждаться. Да и вообще во что превратилась бы жизнь, если бы человечество в одночасье освободилось от своих многочисленных заблуждений?