Мои размышления о рассказе Борхеса

       Мы привыкли полагать творчество социальным феноменом, то есть тем, что рано или поздно находит отражение во внешней деятельности человека, его многочисленных связях с окружающим миром. Социальная ценность творчества – в его обращённости к людям, которая может воплощаться в многочисленных текстах культуры. В этой своей социальной ценности творчество, безусловно, является оправданием человеческой жизни.
Но не слишком ли мы преувеличиваем значение социального в жизни человека? Неужели тому, кто живёт почти исключительно своей внутренней жизнью, не стремясь ни к каким связям с внешним миром, мы откажем в осмысленности существования? Может быть, его внутренние диалоги с самим собой, его полилоги с сотнями своих же нереализованных в этом мире «Я», его сны и видения гораздо интереснее всего того, что может предложить ему окружающий мир? И разве всё это нельзя назвать творчеством? Однажды солидный психолог в ответ на мои размышления вслух о внутреннем мире человека снисходительно объяснил мне, что ничем иным, кроме как отражением внешнего социального общения, он быть не может. Тогда я не стал спорить с солидным психологом, но прошли годы, и я почитал кое-какую литературу, и художественную, и научную, и кое-что понял. Во-первых, оказалось, что есть солидные психологи, придерживающиеся иного мнения на природу внутреннего мира и внутриличностного общения, как основы жизнетворчества человека, и их исследования составляют целую научную школу. А во-вторых, оказалось, что то, к чему наука ещё только подступает,  давно уже живёт в литературе и искусстве, открытое силой интуитивного прозрения художника.
Одним из таких интуитивных прозрений явился для меня рассказ Х. Л. Борхеса «Тайное чудо». Собственно говоря, не один он свидетельствует о способности автора к «откровению сокровенного», но именно этот рассказ придал новый импульс моим размышлениям о творчестве как оправдании человеческой жизни, о тех возможностях, которые открывает человеку его собственный внутренний мир и способность общаться с самим собой.   
Напомним читателю краткое содержание рассказа.
В марте 1939 года некто Яромир Хладик, живущий в Праге еврей, автор нескольких философских, исторических и художественных произведений разных жанров, оказывается арестованным гестапо и приговорённым к расстрелу за еврействующую работу о Якобе Бёме, политические взгляды и просто за еврейскую кровь. Казнь в силу каких-то административных проволочек откладывается на десять дней, которые получает Хладик в полное своё распоряжение и использует их для непрерывных многообразных размышлений о предстоящей казни и прошедшей жизни. В последнюю ночь перед расстрелом Хладик вспоминает про свою неоконченную пьесу «Враги», которая, будь она завершена, смогла бы стать тем единственно достойным произведением, которое оправдало бы его существование. Яромир Хладик взмолился Богу с просьбой даровать ему ещё один год жизни, чтобы он смог закончить пьесу, и Господь услышал его. В момент расстрела, когда уже дана команда стрелять, время для героя замирает. Та секунда, в которую летят пули, тает дымок недокуренной Хладиком сигареты и ползёт капля воды по его щеке, длится год. Осознав это и возблагодарив Бога, надеясь только на свою память, он продолжает и завершает работу над пьесой, после чего (в тот самый момент, когда найден последний необходимый эпитет) падает, коротко вскрикнув, простреленный в грудь четырьмя пулями.
Не покушаясь на то, чтобы проникнуть во всю сложность и философскую глубину этого рассказа, попробуем взглянуть на него с точки зрения внутренней жизни героя, обеспечивающей жизнетворчество его личности, а также с точки зрения внешних и внутренних обстоятельств, способствующих этому жизнетворчеству или тормозящих его.
Яромир Хладик, будучи в расцвете своей интеллектуальной и духовной жизни (ему немного за сорок и он автор уже ряда глубоких исследований), не отдавая пока ещё себе в этом отчёта, находится в состоянии большого экзистенциального вопроса, связанного со смыслом собственной жизни и своей роли в великой мистерии Бытия. Об этом свидетельствует сон, приснившийся ему за несколько дней до ареста. В этом сне он видит себя первенцем одного из двух знатных враждующих родов, между ними веками длится шахматная партия, награда за которую неисчислима. Всё окружено тайной, доска с фигурами установлена в какой-то башне, и звон часов отмечает время каждого хода. Сновидец же тщетно пытается вспомнить правила игры и назначение фигур, парадоксальный оттенок сну придает бег под дождём по песку пустыни. Отметим, что сновидение можно рассматривать и как своеобразную творческую деятельность, в которую вовлечено сознание человека помимо его воли, и как внутриличностное общение, обмен репликами в котором происходит в форме метафор. Интерпретировать данное сновидение можно как экзистенциальный вопрос, который тревожит героя, хотя  поставлен пока ещё бессознательно, на интуитивном уровне. Для того чтобы он вышел на поверхность сознания и решался на этом уровне, необходимы были какие-то внешние обстоятельства. Такими обстоятельствами стали для Хладика арест, приговор к расстрелу и десять дней ожидания.
Первоначально Хладик ощущает только ужас и ничего более. Всё его воображение направлено на создание и проживание многообразных обстоятельств собственной казни. О жизнетворчестве и полноценном внутриличностном общении пока ещё говорить трудно, весь диалог с самим собой направлен не столько даже на подлинное преодоление страха, сколько на самообман – Хладик воображает разнообразные ужасы, для того чтобы они не свершились, следуя той мистической логике, что если воображать подробности, то они не сбудутся. Поняв, наконец, непродуктивность этого пути, Хладик переходит к размышлениям о времени и о вечности. В одну из ночей ему приходит в голову чрезвычайно важная в контексте всего рассказа мысль о субъективности восприятия времени: «Сейчас ночь на двадцать второе, - рассуждал он вслух, - покуда длится эта ночь (и шесть последующих), я неуязвим и бессмертен». Для жизнетворчества личности трудно переоценить роль этого открытия, сделанного Хладиком в процессе непрерывных внутренних диалогов. Неважно, как долго в объективном измерении будет длиться ещё твоя жизнь, важно, сколько ты успеешь сделать за неё.
Далее, однако, у Хладика возникают сомнения в целесообразности, а главное, подлинности собственного существования. Когда он вспоминает о своём исследовательском труде «Опровержение вечности», посвящённом иудейским рукописям, косвенно повлиявшим на Якоба Бёме, ему приходят в голову мысли о том, что он не более чем ошибка, повторение, обман, поскольку число вариантов человеческого опыта не бесконечно. Исследовав в своей работе различные теории вечности «от вечного и неизменного бытия Парменида до модифицирующегося прошлого Хинтона», Яромир Хладик в предложенных ему жизнью обстоятельствах не может не экстраполировать эти теории на себя, на свой конкретный человеческий опыт. И это также является важным этапом развития его внутриличностного общения, неизменно ведущего его к ответу на тот самый экзистенциальный вопрос, который он поставил себе сам и на который ему помогают сейчас ответить обстоятельства его жизни.
Озадачившись вопросом о том, не ошибка ли он и не одним ли из многочисленных повторений является его жизнь, Хладик неизбежно должен был задуматься об оправдании собственного бытия. Таким возможным оправданием представилась ему его неоконченная пьеса «Враги». Краткое содержание этой пьесы, приведённое автором в рассказе, представляет проблему внутреннего мира человека в новом, неожиданном (впрочем, для творчества Борхеса вполне ожидаемом) свете. В логике пьесы Хладика и всего рассказа Борхеса в целом внутренний мир человека, его внутриличностное общение не имеют никакого отношения к социальным связям между людьми, складывающимся в течение жизни, они целиком связаны с экзистенциальным пространством человека. Неоконченная пьеса Хладика построена таким образом, что зритель только к самому концу догадывается о том, что всё происходящее – круговорот бреда находящегося в центре событий сумасшедшего Ярослава Кубина, воображающего себя бароном Ремерштадтом. Для Ярослава Кубина, живущего вне времени, окружающий мир полон тайных врагов, сговорившихся его уничтожить, ему удаётся расстроить их сложную интригу, но опасности только нарастают, несообразности множатся, тревожное чувство не покидает героя. Почему именно это, довольно странное произведение в итоге оказывается оправданием существования Хладика? Почему Хладик считает, что в этой пьесе «была попытка в символической манере выразить самое основное в жизни»? Не потому ли, что в ней поставлена проблема субъективности восприятия разными людьми не только времени, но и мира в целом и самих себя? Пьеса Хладика – это, возможно, символ бесконечного заблуждения человечества, топтания его на месте, хождения по кругу, драматизирования ситуаций, в то время как никаких драм нет и быть не может, и всё происходящее, говоря словами пророка Экклезиаста, «суета сует и томление духа».
Я готов был бы упрекнуть Борхеса в крайнем субъективизме и вытекающем из него пессимизме, однако не следует забывать, что его герой Яромир Хладик, оказавшись в одном только экзистенциальном измерении, тем не менее, продолжает искать оправдание своей жизни. Он ищет его не в служении обществу, не в подвиге во имя какой-либо идеи или для спасения чьей-либо жизни, ни даже в материально опредмеченном творчестве – социальное измерение полностью отсутствует в рассказе. Внутренний диалог, полилог личности Хладика, приведший его к важным жизненным выводам и вплотную приблизивший его к ответу на тот самый вопрос, который бессознательно озадачил его во сне ещё перед арестом, становится важным фактором жизнетворчества его личности, но не переходит и не может перейти в социальную деятельность. И всё-таки автор не может отказать Хладику в обретении истины. Накануне казни Хладику опять снится сон, в котором он видит концептуальный и для жизни, и для всего творчества Борхеса образ библиотеки и библиотекаря, ослепшего в поисках Бога, находящегося в одной из букв, одной из четырёхсот тысяч книг библиотеки. Хладик наугад открывает атлас, сданный только что кем-то из читателей, касается одной из маленьких букв на карте Индии и находит Бога. Здесь нет ничего случайного, это именно карта Индии (символика Индии как хранилища эзотерических тайн мира, пожалуй, даже слишком очевидна). Это именно только что кем-то сданная книга, кем-то, у кого в руках была истина, но кто не увидел её, это именно в этот момент и именно «наугад» открытая страница – символ Божественного промысла, ведущего человека по жизни.
Хладик слышит голос Бога, который говорит ему, что время для работы над пьесой «Враги» дано. Замерев перед летящими пулями на целый год, «недвижный, затаившийся» Хладик «прилежно строил свой незримый совершенный лабиринт» (отметим, что это тоже концептуальный для Борхеса образ). Хладик трудился над пьесой не для потомства и даже не для Бога, он трудился для себя, для оправдания собственного существования. Мы сталкиваемся здесь с примером абсолютной самодостаточности творчества, целиком ушедшего в сферу внутриличностного общения. Пьесы Хладика никому не суждено ни увидеть, ни прочитать, она создаётся и существует лишь в воображении автора. Внутриличностное общение героя, обусловив на разных этапах своего развития познание героем различных важных истин, вышло на уровень созидательного творчества, которое не имеет социального измерения и может рассматриваться исключительно как экзистенциальный феномен. В контексте всего творчества Борхеса, однако, эта внутрисубъектная созидательная деятельность обладает ничуть не меньшей ценностью, что и внешняя, социальная, и человек, занятый ею, в полной мере способен оправдать своё существование на земле.
Бесчисленное множество интерпретаций одного и того же объекта, события или феномена, множественность возможных углов зрения на них, субъективность их восприятия являются одной из важнейших идей в творчестве Борхеса. И все эти «множества» вполне применимы к рассказу «Тайное чудо», который может быть интерпретирован и по-другому, не так, как это было предложено мною выше. Однако в контексте моей интерпретации я могу в порядке подведения итога сформулировать некоторые выводы.
Это, во-первых, вывод о самоценности индивидуального существования человека, жизнь которого не только не исчерпывается его социальной деятельностью, но вообще может быть практически не связанной с нею. Ценностным же наполнением такой жизни является внутриличностное общение, но лишь в том случае, когда оно выводит человека на уровень жизнетворчества.
Во-вторых, это вывод о многообразии форм, в которых может осуществляться внутриличностное общение: размышления, воспоминания, сны, эстетическая деятельность, созидательное творчество.
В-третьих, это вывод о том, что человеческое творчество может рассматриваться исключительно как экзистенциальный феномен, плоды его совсем не обязательно должны быть вынесены в мир, они могут оставаться жить в воображении автора.
И, наконец, я повторю тот самый вывод, который был сделан героем рассказа, - вывод о субъективности восприятия человеком времени собственной жизни, для оправдания которой в объективном измерении может потребоваться всего лишь мгновение. 
……………………………………………………………………………..
Впрочем, не будем забывать, что ценность любых серьёзных выводов состоит в том, что они влекут за собой новые серьёзные вопросы …