Дана

                Предисловие  редактора

   Вряд  ли  нужно  говорить  о  том,  как  велик  интерес  нашего  читателя  ко  всему,  что  касается  космических  полётов,  которые  ознаменовали  собой  новую  эру  человечества.  Пользуюсь  случаем,  чтобы  ещё  раз  выразить  сожаление  по  поводу  того,  что  государственные  органы  продолжают  окутывать  эти  полёты  тайной,  а  информацию  о  них  недоступной  для  общественности.  Обещания,  которые  давались  высокими  официальными  лицами,  по  сей  день  остаются  обещаниями.  Налогоплательщики  поныне  не  знают,  на  какие  цели,  на  что  конкретно  тратятся  немалые  суммы,  перекочёвывающие  из  их  карманов  в  Фонд  аэронавтики.  Нам  неизвестно,  какие  космолёты  строятся,  какие  уже  построены,  в  каком  направлении  и  с  какими  задачами  стартуют.  От  нас  скрывают  результаты  исследований,  проводимых  в  космосе.
   Всё  это,  естественно,  порождает  у  населения  неуверенность,  нервозность,  способствует  распространению  всяческих  слухов  и  домыслов.  Общество  агрессивно  относится  к  долгосрочной  программе  освоения  космоса.  На  мой  взгляд,  недавние  попытки  диверсий  в  некоторых  закрытых  районах  иллюстрируют  резко  негативное  отношение  населения  к  вышеназванной  программе.  В  то  время,  когда  реальные  доходы  стремительно  падают,  уровень  жизни  снижается,  а  кое-где  люди  просто  голодают,  хотелось  бы  знать,  на  что  идут  деньги  необходимые  для  решения  множества  накопившихся  проблем.
   Давно  прошли  те  времена,  когда  космос  был  для  нас  привлекателен  и  заманчив.  Мы  перестали  питаться  героическим  романтизмом,  столь  привлекательным  для  прошлых  поколений.  Мы  уже  не  читаем  фантастику,  эту  лжелитературу,  противоречащую  логике,  научному  опыту  и  отвлекающую  от  решения  реальных  проблем,  постоянно  подбрасываемых  жизнью.  Нам  нужна  правдивая  информация  обо  всём  происходящем  в  закрытых  районах.  Такой  информации  нам  не  предоставляют.
   Мы,  наша  редакция,  вынуждены  буквально  по  крохам  собирать  материал,  касающийся  космических  экспедиций.  Мы  считаем  своим  долгом  хотя  бы  частично  восполнить   пробел  по  этой  теме  в  информационном  поле  наших  читателей.  В  этом  номере  журнала  опубликованы  дневниковые  записи  одного  из  участников  такой   экспедиции,  и  я  думаю,  они  вызовут  живой  интерес  наших  подписчиков.  К  сожалению,    сохранилась  лишь  часть  этих  записей,  но  любой,  даже  самый  отрывочный  материал,  имеет  ценность  для  всех  нас,  если  учитывать,  повторю  ещё  раз,  пренебрежительное  отношение  государственных  служб  к  гражданским  правам  и  свободам.
   Хочется  надеяться,  что  наши  физические,  моральные  и  материальные  затраты  не  окажутся  напрасными,  а  публикация  рукописи,  её  изучение  доставит  удовольствие  думающим  читателям.


                Пояснения,  данные  владельцем  рукописи

   Я  тоже  участвовал  в  этом  полёте.  Но  мне  никто  не  верит.  Спрашивают:  куда  летали  да  зачем?  А  мне  и  дела  нет.  Я  человек  маленький,  с  меня  и  спрос  должен  быть  маленький.  Мне  всё  равно,  куда  лететь.  Главное  -  платили  вовремя  и  место  дали  для  жилья:  кровать,  стул  и  всё,  что  нужно  человеку.  Работа  у  меня  подсобная,  большого  ума  не  надо.  Разговоры  разговаривать  не  с  кем,  да  и  не  люблю  я.  Могу  сказать  только,  что  корабль  этот  громадный,  я  на  верхних  палубах  и  не  бывал  даже.  Словом,  хорошо  жилось,  тихо  и  без  пыли.
   А  как  вернулся,  так  остался  без  работы.  Туда  ткнулся,  сюда  -  нет  работы,  и  всё  тут.  Деньги  я  проел  вскоре.  Остался  в  чём  одет,  да  тетрадка  эта  на  руках.  Она  ко  мне  случайно  попала,  ещё  на  корабле.  А  что  меньше  половины  листов  осталось,  так  я  их  вырывал  и  ноги  обворачивал,  потому  что  наступила  осень  и  стало  холодно,  а  у  меня  ботинки  -  дыра  на  дыре.
   А  потом  думаю:»  Дурья  башка,  может  в  этой  тетрадке  что  дельное  написано?!  Надо  дать  умным  людям  почитать.».  Ну  и  принёс,  что  осталось,  сюда,  в  редакцию.  Встретили  меня  хорошо,  выслушали,  тетрадку  прочли  и  денег  за  неё  дали.  Теперь  пальто  куплю  и  всё,  что  надо.  Если  бы  знать  наперёд  -  не  рвал  бы  листы.  Наверное,  ещё  больше  заплатили  бы…
(Записано  со  слов,  владелец  рукописи  неграмотен.  Прим.  ред.)

Записи  в  дневнике  беспорядочны.  Дневник  вёлся  нерегулярно,  с  большими  временными  промежутками.  Оригинал  перепечатывается  без  купюр  и  правки.  Прим.  ред.

       Страницы  дневника

   Сегодня  в  оранжерее  случился  пожар.  От  огня  все  стёкла  полопались.  Говорят,  виноват  дежурный  монтёр :  не  проверил  проводку  отопителя.   А  как  проверить  целостность  проводки,  если  её  длина  чёрт  те  сколько  десятков  километров?  Впрочем,  может  быть,  верхние  палубы  контролируются  автоматами.  В  оранжерее  раньше  стояли  автоматы,  но  они  не  то  перегорели,  не  то  пошли  на  запасные  части.
   Дым  стоял  -  ничего  не  было  видно.  Пострадали  восемь  рабочих:  сильные  ожоги.  Газом  пришлось  резать  стальные  двери.  Что-то  где-то  замкнуло,  и  двери  автоматически  захлопнулись.  Пока  резали  дверь,  слышали  страшные  крики  рабочих.  Пострадавших  срочно  доставили  в  клинику.  Оперировал  всю  ночь.  Делал  пересадку,  брал  кожу   откуда  только  возможно.  Говорят: «У  вакс  золотые  руки.»  Какие  к  чёрту  «золотые»,  когда  три  трупа!
   Еле  стою  на  ногах.   Дана,  вероятно,  уже  ушла  на  службу.  Скорее  в  кровать  и  спать,  спать…

   Я  уже  три  года  в  экспедиции,  и  всё  это  время  страдаю  от  замкнутости  жизненного  пространства.  Нет  даже  иллюминаторов,  чтобы  видеть  звёзды.  Ощущать  движение  и  протяжённость  космоса.  Часто  ко  мне  обращаются  с  нервными  заболеваниями,  случаются  и  психически  ненормальные.  Таких  приходится  изолировать.
 Как-то  в  частной  беседе  я  поделился  с  Координатором  своей  обеспокоенностью  по  поводу  участившихся  нервных  заболеваний.  Я  сказал  ему,  что  было  бы  неплохо  информировать  людей  о  ходе  полёта,  его  задачах,  конечной  цели.  Отсутствие  сведений  о  происходящих  явлениях,  невозможность  постичь  логику  и  необходимость  внутреннего  распорядка,  порождают  отчаяние,  инертность,  или  наоборот  -  агрессивность.  Люди  плохо  работают,  им  становится  неинтересна  семья.  Воспитание  детей,  появившихся  на  свет  за  время  полёта.
   Координатор  был  сух  со  мной.  Кратко  его  ответ  заключался  в  том,  что  каждый  должен  заниматься  своим  делом  и  не  лезть  с  советами.  « Наше  дело  -  ставить  перед  экипажем  текущие  задачи  и  определять  конкретные  цели,  их  дело  -  выполнять  возложенные  обязанности,  а  Ваше  дело  -  лечить  их,  если  они  заболеют».  Разговора  не  получилось.
   На  мой  взгляд,  распределение  обязанностей  во  всяком  деле  необходимо.  Каждый  должен  заниматься  тем,  чем  может.  Но  нельзя  забывать,  что  дело-то  общее,  а  его  успешное  осуществление  зависит  в  равной  степени  от  деятельности  каждого:  всё  равно  -  Капитана  или  разнорабочего.  Не  должно  быть  пропасти  между  «верхом»  и  «низом»,  управлением  и  исполнением.  Людям  нужно  объяснять  значимость  и  необходимость  их  труда.  Увы,  простые  истины  часто  отвергаются   как  нечто  ненужное.
   Реальная  власть  не  является  мерилом  справедливости  и  компетенции.  Власть  должна  разделяться  в  различных  пропорциях  между  всеми  слоями  общества  с  тем,  чтобы  даже  самый  маленький  человек  имел  хотя  бы  иллюзию  возможности  влиять  на  протекание  и  развитие  общественной  жизни.  Только  в  такой  ситуации  раскрывается  творческая  и  моральная  потенция  личности.  Индивидуум  не  должен  закольцовываться  на  себе,  на  своих  проблемах  -  это  приводит  к  деградации.
   Впрочем,  все  мои  размышления  -  глас  вопиющего  в  пустыне.  Мне  кажется,  я  уподобляюсь  сеятелю,  бросающему   семена  в  бесплодную  почву.

   Сегодня  по  расписанию  мы  посещали  спортивный  комплекс.  Это  унылое  и  безвкусное  сооружение,  претендующее  на  звание  Дворца.  Помпезность  архитектуры  оскорбляет  хороший  вкус.  Залы  плохо  вентилируются,  воздух  пропитан  потом.  Влажен  и  тяжёл.  Откуда-то  из-под  потолка  гремят  бравурные  марши.  Много  людей  после  ночной  смены.  Им  нужен  сейчас  продолжительный  сон,  а  не  принудительная  физкультура.  Конечно  же,  физкультура  и  спорт  -  естественная  потребность  организма,  но  обязательно  ЕСТЕСТВЕННАЯ.  Плюс  к  этому  -  психологический  настрой,  подъём.  Только  в  этом  случае  физкультура  и  спорт  могут  принести  оздоровительный  эффект.  Настроение,  с  которым  осуществляется  действие,  безусловно  влияет  на  конечный  результат.   А  у  нас  -  сильные  люди  с  разболтанной  психикой.
   Играли  в  теннис.  Я  играл,  Дана  сидела  на  скамеечке  и  смотрела.  Мне  показалось,  что  последние  дни  она  не  совсем  здорова.  Лелеял  свои  мысли.
   Разгромил  коллегу:  играет  он  из  рук  вон  плохо.  Когда  возвращались  домой,  спросил  Дану  о  главном.  Она  ответила,  что  не  беременна.  Что  ж,  очень  жаль.  Я  очень  хочу,  чтобы  у  нас  был  ребёнок.  Может  быть,  рождение  ребёнка  снесёт  ту  стену  отчуждённости,  которую  возвела   Дана  в  первые  же  дни  после  замужества.


   Полчаса  простоял  в  очереди.  Залы  питания  вместительны,  но  нет  разумности  в  системе  приёма  посетителей.  Вернее,  отсутствует  всякая  система.  Время  обеда  для  всех  служащих  одно  и  то  же:  в  течение  часа    они  обязаны  получить  паёк,  торопливо  сжевать  его  и  сдать  посуду  на  приёмные  пункты.
   Знаю,  что  некоторые  предпочитают  обходить  залы  питания  стороной:  очередь  унижает,  топчет  человеческое  достоинство.  Неприятно  видеть  в  ней    людей  талантливых,  крупных  специалистов,  решающих  сложнейшие  задачи  современной  науки.  Они  прячут  глаза,  не  заговаривают  друг  с  другом.  Я  сам  со  стороны  кажусь  им,  наверное,  не  менее  жалкой  личностью.  Когда  стою  в  очереди,  чувствую  себя  неполноценным.  Чувствую,  что  если  у  меня  остались  какие-то  нервы,  то  они  сильно  расшатаны.  Налёт  интеллигентности,  конечно  же,  сдерживает  те  дикие  позывы  к  спонтанным  действиям,  которые  проявляются  в  отупевшем  мозгу.  На  нижних  палубах,  где  живут  рабочие,  случаются  и  драки,  и  поножовщина.
   Создаётся  впечатление,  что  вопиющая  глупость  на  самом  деле  кем-то  тщательно  продумана.  Если  это  так,  то  таинственный  аноним  -  психически  ненормальная  личность,  склонная  к  доминированию  и  агрессии.
   После  аварии  в  теплице  меню  стало  скудным:  концентраты  и  немного  витаминов  в  драже.  На  скорое  изменение  ситуации  рассчитывать  не  приходится,  восстановительные  работы  ведутся  крайне  нерасторопно.
   Говорят,  монтёра  ждёт  суровое  наказание.  В  чём  оно  будет  заключаться,  никому  не  известно.  Во  всяком  случае,  со  дня  аварии  я  его  не  встречал.  Ходят  слухи,  что  он  арестован  и  содержится  в  изоляторе  до  решения  суда.


   Как  бы  я  жил  и  чем  бы  занимался  на  Земле?  Занимался  бы,  наверно,  тем  же,  чем  и  здесь:  лечил  бы  людей.  Это  интересное  занятие,  отвлекающее  от  трудных  вопросов  в  личной  жизни.  Я  имею  в  виду  другое  -  своё  полное  незнание  земного  бытия,  условий,  в  которых  оно  протекает,  законов  его  развития.  Два  месяца,  проведённые  в  закрытой  зоне  перед  стартом,  не  смогли  дать  сложившихся  представлений  о  Земле  вместо  тех,  что  я  утратил  вместе  с  памятью.
   Странное  дело:  прожить  полжизни  и  очнуться  на  больничной  койке,  не  зная,  кто  ты,  а  до  мгновения,  когда  ты  открыл  глаза  и  увидел  белое  поле  потолка  -  провал,  чёрная  пустота.  Сознание  пробует  пробиться  сквозь  эту  пустоту  и  отключается  от  пронзительной  боли,  ещё  попытка  -  опять  отключение…
   Мне,  правда,  объяснили,  что  я   -  известный  врач,  что  со  мной  случилось  несчастье  -  автомобильная  катастрофа.  Результат  -  многочисленные  переломы  и  амнезия.  Избирательность  её  удивительна:  всё,  что  касается  профессиональных  знаний,  бытовых  навыков  -  предельная  ясность,  отсутствие  затруднений;  стоит  только  подумать  о  прошлой  частной  жизни  -  густой  туман  и  неопределённость.
   Я  вынашиваю  тяжкие  подозрения:  у  Даны  такая  же  амнезия,  но  после  землетрясения,  во  время  которого  погибли  родители   и  рухнул  дом,  где  жила  их  семья.
   Пытался  расспрашивать  других  -  переводили  разговор  на  нейтральные  темы.  А  потом  был  предупреждён  Специальным  сектором  о  нежелательности  подобных  расспросов.  Расспросы  прекратил,  не  хотел  связываться  со  Специальным  сектором:  там  работают  строгие  люди,  лишённые  сентиментальности.
   Всё  это  похоже  на  промывание  мозгов.  Предполагаемая  цель  -  избавить  от  эмоций,  связывающих  с  прошлым,  порвать  имевшиеся  связи;  предполагаемый  результат  -  отсутствие  ностальгии  и  восприятие  теперешних  условий  как  единственно  возможных  и  естественных.
   Но  здесь-то  и  кроется  ошибка.  Мы  перестали,  в  сущности,  быть  людьми,  потому  что  человек  никогда  не  живёт  только  настоящим.  Он,  словно  дерево,  корни  которого  вгрызаются  в  прошлое,  как  в  благодатную  почву,  питающую  его  традициями  и  привязанностями,  и  крона,  стремящаяся  к  небу,  в  будущее,  где  горит,  даря  тепло  и  надежду,  светило.  Лишите  дерево  корней  и  кроны  -  получите  сухой  обрубок,  не  способный  существовать,  жалкое  мёртвое  тело.  Кому  нужны  живые  мертвецы?
   Настоящее  недостаточно  связывает  человека  с  жизнью.  У  нас  участились  случаи  самоубийств,  особенно  в  интеллигентской  среде.  Разум  не  способен  самосохраниться,  если  бездействуют  его  обширные  участки.  А  внутри  нас  так  мало  любви,  и  мы  не  можем  найти  спасения  друг  в  друге,  потому   что  живём  по  привычке  и  не  знаем,  как  согреться  своими  скупыми  чувствами.
   Я  не  раздумывал,  лететь  или  нет.  Слишком  трудно  и  страшно  было  оглядываться  назад,  где  зияла  чёрная  дыра  беспамятства.  И  потом  -  я  встретил  Дану  там,  на  берегу   скупой  на  воду  реки,  провалился  в  её  бездонные  глаза  и  не  захотел  возвращаться  в  прошлое…


  По  селекторной  связи  мне  сообщили  о  несчастном  случае:  кто-то  из  техперсонала  упал  с  высоты  и  разбился.  Он  производил  осмотр  реакторов  и,  спускаясь  по  вертикальной  лестнице,  либо  поскользнулся,  либо  потерял равновесие  из-за  головокружения.  Когда  мы  подъехали,  его  уже  вынесли  из  радиоактивной  зоны  и  стащили  с  него  защитный  костюм.  Он  лежал,  распластанный  на  каменном  полу,  словно  гигантская  морская  звезда;  череп  раскололся,  и  от  раны,  похожей  на  чёрную  беззубую  улыбку,  тянулся  кровавый  ручеёк.  Дыхания  не  было,  и  тем  более  странным  показался  мне  густой  румянец  его  толстых  щёк.  Я  отметил  многочисленные  переломы  костей,   повреждённую  осколками  рёбер  лёгочную  ткань  и  констатировал  смерть.  Оставалось  увезти  тело.  Двое  санитаров  уже  укладывали  его  на  носилки,  когда  чуть  не  врезавшись  в  толпу  зевак,  подъехала  машина  Службы  правопорядка  и  резко  затормозила.  Из  неё  выскочили  бравые  парни  и  буквально  вырвали  носилки  из  рук  опешивших  санитаров.  Не  говоря  ни  слова,  они  стали  запихивать  носилки  с  трупом  в  свою  малоприспособленную  для  подобных  целей  машину.  Я,  намереваясь  получить  какие-либо  объяснения,  подошёл  к  одному  из  них  и  тронул  его  за  рукав.  Неожиданный  удар  свалил  меня  с  ног.  Пока  я  поднимался.  Машина  развернулась  и  под  вой  сирены  умчалась  прочь.
   Все  мы  остались  в  недоумении  после  произошедшего.  Совершенно  непонятно,  зачем  Службе  правопорядка  понадобился  окровавленный  труп  и  что  они  собираются  с  ним  делать?
   Я  вернулся  домой  и  набрал  код  начальника  Службы.  Голос  его  был  сух  и  грозен.  Даже  не  извинившись  за  действия  своих  людей,  он  посоветовал  мне  держать  язык  за  зубами.  Объяснять  что-либо  он  не  пожелал.  «Не  суйтесь,  куда  не  просят,»  -    сказал  он  и  дал  отбой  связи.
   Дана  слышала  весь  разговор,  но  не  проявила  ни  интереса,  ни  сочувствия.  Я  сказал  ей  что-то  резкое.  Не  отвечая,  она  повернулась  и  вышла,  тщательно  и  плотно  затворив  за  собой  дверь.


   Жить  с  Даной  становится  всё  тягостней.  Впрочем,  я  сам  во  всём  виноват.  Я  поддался  чувству  как  беспечный  юнец,  для  которого  любовь  -  цель  и  содержание  жизни.  Я  видел,  что  она  -  нет,  не  холодна,  а  безразлична,  она  не  скрывала  равнодушия,  но  я  предпочёл  от  всего  отмахнуться  и  настоять  на  нашем  браке.  Дана  снизошла  и  дала  согласие,  предполагая,  видимо,  что  подобный  шаг  рано  или  поздно  станет  неизбежным  во  время  длительной  экспедиции  и  предпочла  сделать  его  в  самом  начале.
   Её  сердце  никогда  не  забилось  от  моих  ласк,  она  терпела  их  как  одну  из  неизбежностей  супружеской  жизни.  Мои  прикосновения  не  вызывали  у  неё  ни  радости. Ни  отвращения.  Она  никогда  не  заговаривала  со  мной  первой,  не  интересовалась  моей  работой:  просто  жила  со  мной  в  одном  помещении  и  отдавала  мне  своё  тело,  когда  мне  хотелось  этого.  Упрёки,  слёзы,  даже  истерики  -  это  всё  же  какое-то  отношение.  Случалось,  я  просто  провоцировал  её,  но  она  оставалась  как  обычно  невозмутимой.
   Дана  ни  с  кем  не  поддерживала  знакомства,  чувство  привязанности  было  ей  неизвестно.  Я  бы  сказал,  что  она  тяготилась  чьим-либо  присутствием.  Приветливость,  гостеприимство  -  чуждые  ей  понятия.  Она  могла  предложить  гостю  чай,  но  делала  это  так  же,  как  жила  со  мной  -  отстранённо  и  безучастно.
   Дана  была  на  хорошем  счету  у  начальства:  работая  в  вычислительном  центре,  проявила  себя  как  замечательный  математик.  Её  хвалили,  поощряли,  но  всё  это  не  вызывало  в  ней  эмоциональных  реакций.  Иногда  мне  кажется,  что  Дана  полностью  лишена  ЭГО,  что  у  неё  нарушено  восприятие  мира  через  себя,  свою  личность.  Её  эгоизм  неразвит  настолько,  что  она  ничего  не  хочет  для  себя.  Ведь  в  конечном  итоге  вся  человеческая  деятельность  в  большей  или  меньшей  степени  связана  с  эгоистическими  притязаниями  личности  к  обществу  или  конкретным  людям.  На  мой  взгляд,  даже  любовь  с  определённой  долей  условности  является  попыткой  удовлетворения  чувства  собственности  и  эгоизма.  Не  знаю,  как  в  другом,  но  в  отношении  к  Даны  я  и  собственник,  и  эгоист.  Мне  всё  труднее  любить  её  только  потому,  что  я  не  могу  не  любить  её.  Возникает  желание  через  неё  трансформировать  своё  чувство  на  самого  себя,  на  собственное  ЭГО,  дабы  воздать  самому  себе  за  свою  же  любовь.  Я  страдаю  не  оттого,  что  Дана  равнодушна,  а  от  неспособности  вызвать  любовь  этой  женщины.  Во  мне  рождаются  дикие  желания:  я  бы  убил    её,  если  бы  мог  жить  без  тоски  и  печали  по  ней…

   До  обеда  день  протекал  как  обычно:  обход  больных,  несколько  несложных  операций,  чтение  лекции  по  оказанию  первой  помощи,  посещение  спецконтингента  -  людей,  больных  расстройством  психики.
   В  плотном  потоке  я  шёл  к  одному  из  залов  питания  -  малая  капля  среди  сотен  подобных,  скованных  единым  руслом,  растворивших  друг  в  друге  свою  индивидуальность,  превратившихся    в  усреднённую  биологическую  массу:  мужчины  не  обращают  внимания  на  красивых  женщин,  потому  что  женщина,  спешащая  на  обед,  не  вызывает  ни  эстетического,  ни  физиологического  влечения;  эти  учёные  мужи,  кладези  достоинств  и  талантов,    превращаются  просто  в  голодных  животных,  и  чувство  голода  сильно  обесценивает  их  таланты  и  значительно  преуменьшает  достоинства.  Общая  кормёжка  -  тоскливое  и  неделикатное  занятие.  Скопление  людей  может  быть  привлекательно  только  в  том  случае,  когда  оно  возникает  на  фундаменте  высоких  духовных  целей,  но  никак  не  физиологических  потребностей.
   В  какой-то  момент  мне  показалось,  что  перед  глазами  промелькнуло  знакомое  лицо.  Я  пошарил  взглядом  по  толпе  и  в  пяти  шагах  от  себя  увидел  ЕГО:  краснощёкий  труп,  который  недели  две  назад  вырвали  из  рук  моих  санитаров  молодчики  Службы  правопорядка.
   От  удивления  я,  как  вкопанный,  застыл  на  месте,  и  только  настойчивые  толчки  в  спину  идущих  сзади  заставили  меня  продолжить  движение.  «Этого  не  может  быть,  -  твердил  я  на  ходу,   -  две  недели  назад  это  был  самый  бесперспективный    мертвец,  какого  можно  себе  представить.  Его  перспективой  была  только  кремация  -  и  вот,  пожалуйста,  он  весело  и  целеустремлённо  опаздывает  на  обед,  и  его  цветущий  вид  говорит  о  том,  что  я  -  болван.  Интересно  было  бы  взглянуть  на  того  специалиста  из  Службы  правопорядка,  который  вернул  ему  жизнь  и  здоровье.  Подожди,  -  говорил  я  себе,  -  здесь  кроется  какой-то  подвох.  Сейчас  как  раз  тот  случай,  когда  не  стоит  верить  собственным  глазам:  этот  человек  был  мёртв,  мертвее  не  бывает. Тело  спешно  увезли.  Куда?  Почему  предупредили,  чтобы  я  молчал  об  этом  деле?  Зачем  столько  секретности,  когда  речь  идёт  о  более  чем  скромном  служащем?»
   Я  последовал  за  воскресшим  мертвецом  и  внимательно  следил  за  каждым  его  движением,  пытаясь  в  фигуре  в  походке  обнаружить  какие-нибудь  изъяны,  свидетельствующие  о  недавно  перенесённом  падении.  Никаких  видимых  изъянов  не  было.
   Человек,  усердно  работая  локтями,  оттесняя  нерасторопных,  пробился  к  своей  порции  и  с  удовольствием  насытился,  примостившись  за  угловым  столиком.  Затем  он  бросил  поднос  с  грязной  посудой  в  мойку  и,  победоносно  преодолевая  встречный  поток,  вышел  из  зала.
   Я  не  отставал  от  него.  Долго,  изнурительно  долго  маячила  его  спина  в  трёх  шагах  впереди  меня,  пока  он  не  остановился  перед  лифтом.  Я  встал  рядом.  Двери  открылись,  и  мы  одновременно  шагнули  в  полутёмную  кабину.
   Мои  поступки  были  неосознанны,  никакой  определённой  цели  я  не  преследовал,  и  теперь  не  знал,  как  вести  себя  дальше.
   Мы  деликатно  отводили  взгляд  друг  от  друга,  рассматривали  стены,  потолок  и  пол  лифта  как  все  незнакомые  люди,  волей  случая  оказавшиеся  в  небольшом  помещении.  Лифт  опускался  медленно.  Мой  спутник,  со  скучающим  видом  теребивший  носовой  платок,  вдруг   уронил  его  на  пол  кабины  и  неловко  нагнулся,  чтобы  поднять  его.  Несколько  секунд  перед  моим  носом  маячила  его  розовая  плешина,  но  и  этого  времени  мне  с  лихвой  хватило  для  того,  чтобы  буквально  впиться  глазами  в  тонкую  кожу,  обтягивающую  его  череп:  это  была  девственная  глянцевая  кожа  без  каких  либо  шрамов  и  рубцов,  словно  расколотое  темя  с  лужей  крови  привиделось  мне  в  дурном  сне.  Я  не  знал,  что  и  думать.  В  это  время  мой  спутник  выпрямился  и,  заметив  что-то  странное  в  моём  лице,  удивлённо  посмотрел  на  меня.
- Как  вы  себя  чувствуете?  -  спросил  я  первое,  что  пришло  на  ум.
-  Хорошо.  А  вы?  -  сказал  он  не  без  иронии.
-  Благодарю,  прекрасно,  -  засуетился  я.  -  Вы  меня  не  так  поняли.  Меня  интересовало  ваше  самочувствие  после  падения:    вы  так  сильно  разбились  тогда,  а  теперь,  смотрю,  уже  на  ногах  и  замечательно  выглядите.  Признаться,  мне  показалось,  что  вы  не  скоро  поправитесь,  но  я  очень  рад,  что  ошибся  в  диагнозе.
-  Послушайте,  -  сказал  он  с  усмешкой,  -  вы  меня  с  кем-то  спутали.  Я  всегда  крепко  стою  на  ногах  и  не  имею  привычки  падать.  Сожалею,  но  вы  ошиблись.  Хотя  какое  тут  может  быть  сожаление:  это  здорово,  что  всё  сказанное  вами  не  относится  ко  мне.
-  Но  если  я  не  ошибаюсь,  это  вы  контролируете  работу  реакторов?  -  настаивал  я.  -  Я  -  врач,  и  две  недели  назад  был  вызван  на  несчастный  случай:  упал  с  высоты  и  разбился  технадзиратель – атомщик.  Мне  хорошо  запомнилось  ваше  лицо.
   Брови  его  нахмурились,  тон  стал  серьёзным.
-  Я  повторяюсь,  что  вы  ошиблись,  и  если  это  розыгрыш,  то  он  затянулся.  Я  бы  посоветовал  заняться  вам  самолечением,  если  вы  действительно  врач.  Или  это  тоже  плод  разгулявшейся  фантазии?
   Я  хотел  что-то  возразить,  но  тут  лифт  остановился,  со  скрипом  раздвинулись  створки  дверей,  и  мой  собеседник,  круто  развернувшись  и  не  произнеся  более  ни  слова,  вышел  из  кабины  в  тускло  освещённый  коридор,  ведущий  к  машинному  отделению.  Его  могучая  фигура  по  мере  отдаления  превращалась  в  чёрное  маслянистое  пятно,  всасываемое  бесконечным  тоннелем.  Он  удалялся.  Унося  с  собой  тайну.  Двери  лифта  с  шумом  захлопнулись.  И  я  остался  в  одиночестве,  раздираемый  сомнениями  и  догадками.

   Я заметил  слежку  на  третий  день.  Маленький  лысый  человек  с  кривыми  ногами,  одетый  в  синий  поношенный  комбинезон,  оторвал  своё  круглое  тело  от  стены  и  лениво  поплёлся  за  мной  следом.  Сохраняя  дистанцию  в  тридцать  шагов,  он  проводил  меня  сначала  в  зал  питания,  где  торопливо  уплёл  пару  пирожков,  а  затем  до  клиники.  Когда  служитель  распахнул  передо  мной  массивные  двери,  я  на  секунду  задержался  и  оглянулся:  невзрачный  преследователь  устраивался  недалеко  от  входа  на  садовой  скамеечке,  доставая  из  вместительных  карманов  солидную  пачку  газет.  «Неужели  он  будет  ждать  целый  день?»  -  подумал  я  и  направился  к  широкой  лестнице.
   Мне  трудно  восстановить  в  памяти  дела,  которыми  занимался  в  течение  дня;  нервозность,  смятение  мешали    сосредоточиться  на  вопросах,  с  которыми  обращались  сотрудники.  Я  подходил  к  окну,  надеясь  увидеть  скамеечку  пустой,  но  человек  в  комбинезоне  по-прежнему  находился  на  наблюдательном  пункте,  листал  газеты  и  изредка  поглядывал  на  окна  кабинета.
   Я  порядком  разозлился  и  не  пошёл  обедать.  Мне  доставляла  удовольствие  мысль,  что  сидящий  внизу  толстячок  тоже  останется  голодным.  Но  и  здесь  меня  постигло  разочарование:  посмотрев  в  очередной  раз  в  окно,  я  убедился  в  его  профессиональной  производительности  -  из  другого  кармана  толстячок  извлёк  пакет,  развернул  его  и  вонзил  зубы  во  внушительный  бутерброд.  Выглядело  это  отвратительным:  этакий  жующий  боров  на  скамейке.  Мне  захотелось  спуститься  и  дать  кулаком  по  его  жирным  губам,  но  я,  хотя  и  с  трудом,  заставил  себя  успокоиться.  Я  отлично  понимал,  что  сегодняшняя  слежка  каким-то  образом  связана  с  недавним  разговором;  удивление  и  растерянность  техника  показались  мне  искренними  и  только  удвоили  желание  докопаться  до  истины.  При  нашей   встрече  никто  не  присутствовал,  и  тем  не  менее  о  ней  стало  известно  в  соответствующих  органах.  Я  предположил  следующее:  либо  о  разговоре  сообщил  техник,  что  маловероятно,  либо  слежка  была  установлена  раньше,  до  разговора,  и  велась  тайно.  Я  попытался  припомнить  что-нибудь  необычное,  произошедшее  со  мной  ранее,  но  ничего  не  вспомнил.  «Может  быть,  та  настойчивость,  -  думал  я,  -  с  которой  я  интересовался  прошлым  своих  коллег,  насторожила   спецслужбы?  Может  быть,  за  мной  наблюдают  давно  и  пристально,  а  после  несчастного  случая  с  техником,  когда  я  повёл  себя  достаточно  неосторожно,  решили  не  прятаться  и  подавить  любые  возможные  с  моей  стороны  действия.?»
   На  душе  было  муторно.  Полдня  я  ходил  из  угла  в  угол  и  от  размышлений  устал  значительно  больше,  чем  в  обычные  дни  от  работы.
   Хотелось  развеяться.  Стоило  мне  показаться  в  дверях  клиники,  как  толстячок  тотчас  вскочил  и  стал  суетливо  собирать  разложенные  газеты.  Я,  усмехнувшись,  прошёл  мимо,  с  трудом  поборов  искушение  дать  коленом  по  широкому  заду.  Скрываться  было  незачем,  я  шёл  неторопливо,  чтобы  преследователь,  упаси  господь,  не  потерял  меня  где-нибудь  по  дороге.  Старый  скрипучий  транспортёр  доставил  нас  в  рабочий  сектор,  где  не  раз  мне  приходилось  навещать  больных.
   В  тесных  лабиринтах  слабоосвещённых  коридоров  я  без  особого  труда  нашёл  одно  из  тех  весёлых  заведений,  которых  достаточно  в  рабочих  кварталах.  Народ  шёл  валом.  В  маленьком  ресторанчике  было  тесно  и  пахло  прокисшим  пивом.  Я  примостился  на  углу  обшарпанного  стола  и  заказал  выпивку.  Толстячок  устроился  у  выхода,  чтобы  не  проглядеть  меня  в  толчее.
   На  крохотной  эстраде  надрывался  оркестр;  после  пятой  рюмки  ребята,  мучившие  инструменты,  стали  мне  гораздо  симпатичнее.  Какая-то  девица  с  пышным  бюстом  настойчиво  уговаривала  меня  обратить  на  неё  внимание.  Я  спихнул  её  с  колен,  и  она  принялась  обхаживать  соседа.  Потом  оркестр  исчез,  свет  погас,  и  разноцветные  лучи  прожекторов  осветили  эстраду.  На  неё  выскочили  толстозадые  девицы  и  рассыпались  в  энергичном  танце,  высоко  задирая  юбки  и  демонстрируя  эстетически  спорное  бельё.  Затем  девицы  стали  сбрасывать  с  себя  одежду,  пытаясь  выказать   некоторую  грациозность,  и,  когда  они  остались  голыми  в  ярких  лучах  прожекторов,  зал  взорвался  свистом  и  рёвом  восторга.
   Я  был  пьян.  Мне  неудержимо  захотелось  из  этого  затхлого  прокуренного  помещения  домой,  к  Дане.  Я  встал  и,  слегка   покачиваясь,  вышел  из  заведения  в  полутёмную  пустоту  коридоров.  Мне  понадобилось  время,  чтобы  сообразить,  в  какую  сторону  идти.  Позади  раздались  неуверенные  шаги.  Толстячок,  по-видимому  тоже  изрядно  нагрузившийся,  увидев  меня,  громко  икнул  и  тяжело  привалился  боком  к  стене..  Он  стоял  в  десяти  шагах,  я  не  видел  его  лица,  скрытого  тенью,  но  вся  мешкообразная  фигура,  застывшая  в  расслабленном  ожидании  и  намозолившая  за  день  глаза,  вдруг  возбудила  во  мне  такой  приступ  бешенства,  что  в  два  прыжка  я  преодолел  расстояние,  разделявшее  нас,  и  со  стоном  наслаждения  опустил  кулак  на  его  лысину.  Я  успел  заметить  непонимающее  выражение  его  глаз  прежде,  чем  он  рухнул  мне  под  ноги.  Трудно  было  отказать  себе  в  удовольствии  пройтись  несколько  раз  по  его  комбинезону,  и  я  не  отказал.

   В  клинику  привезли  пациента  с  сильным  нервным  расстройством.  Мне  сообщили,  что  он  хотел   зарезать  жену,  но  несчастье  удалось  предотвратить.  Теперь  он  в  шоке  и  несёт  ахинею.
   Я  распорядился  пригласить  его  в  кабинет.  Санитары  ввели  маленького  щуплого  мужчину  неопределённого  возраста.  Рядом  с  рослыми  санитарами  он  выглядел  ребёнком.  Юркие  затравленные  глаза  его  бегали  по  стенам  кабинета,  избегая  моего  взгляда.  Заметив  знак,  санитары  сняли  с  мужчины  наручники  и  удалились.  Я  предложил  ему  стул.
   Началась  обычная  процедура  вопросов  и  ответов.  Мужчина  понемногу  успокоился,  голос  его  перестал  дрожать.  Он  рассказал,  что  живёт  вдвоём  с  женой,  работает  на  ферме.  Работа  тяжёлая,  однообразная,  заработок  небольшой  и  прожить  на  него  трудно.  Радости  в  жизни  мало,  а  тут  ещё  жена.
-  Вы  что,  не  любите  жену?  -  спросил  я.
-  Женился-то  я  по  любви,  -  ответил  мужчина,  -  да  потом  всё  осточертело.
-  Вы  считаете,  что  это  серьёзный  повод  для  убийства  человека?
-  Что?  -  он  вытаращил  глаза.  -  Какое  убийство?  Какого  человека?
-  Но  ведь  вы  хотели  убить  жену?
-  Конечно,  хотел.  Жаль,  что  не  вышло.  Так  она  разве  человек?  Вы-то  сами  смогли  жить  с  машиной?
-  Простите,  я  вас  не  понимаю.
-  В  том-то  и  дело,  что  меня  никто  не  понимает.  На  человека  я  бы  и  руки  не  поднял,  а  на  машину  -  что  ж,  можно,  коли  сил  нет  терпеть.
-  Вы  хотите  сказать,  что  ваша  жена  -  механический  человек,  робот?
-  Ну  да,  механическая  машина,  похожая  на  человека.  Меня  обмануть  трудно,  я  в  технике  разбираюсь.
-  Да  с  чего  вы  взяли?!
-  А  я  наблюдал,  делал  выводы.  Сидит  дома,  ничем  не  интересуется.  Ухожу  на  ферму  -  сидит,  вечером  возвращаюсь  -  сидит  на  том  же  месте.  Ни  тепла,  ни  доброго  слова.  Пытаешься  приласкать  -  молчит,  хочешь  душу  излить  -  встанет  и  уйдёт  в  другую  комнату,  -  мужчина  всхлипнул  и  закрыл  ладошками  лицо.  -  Ну  и  кончилось  моё  терпение,  я  же  живой  человек,  не  то  что  она.  Жалко,  помешали,  я  бы  вывел  её  на  чистую  воду.  За  что  меня  задержали?
   Наверное,  я  так  же  жалок  как  этот  тщедушный  птенец:  у  нас  очень  похожие  проблемы.  Конечно,  он  наивен  и  глуп,  но  по-человечески  я  понимаю  его  отчаяние  -  тяжело  быть  нелюбимым.  Человек  склонен  за  свои  несчастья  мстить  другим,  тем,  кого  он  считает  источником  своих  несчастий.
  -  Вот  вы,  доктор,  -  снова  заговорил  мужчина,  -  вы  разберётесь  лучше.  Возьмите  мой  адрес,  найдите  её  и  обследуйте  -  сами  увидите,  что  я  прав.
   Он  взял  со  стола  карандаш  и,  что-то  быстро  написав  на  листе  бумаги,  пододвинул  листок  к  моей  руке.
-  Я  вас  очень  прошу,  сделайте  это,  иначе  все  будут  думать,  что  я  сумасшедший.  Вы  же  так  не  думаете?  -  он  вопрошающе  посмотрел  на  меня.
   Я  молча  нажал  кнопку  под  столом.  Вошли  санитары  и  надели  на  мужчину  наручники.  Когда  его  выводили  из  кабинета,  я  спросил:
-  И  всё  же,  почему  вас  посетила  эта  странная  мысль?  Когда  она  пришла  вам  в  голову  впервые?
   Он  задержался,  оглянулся  и  сказал,  улыбнувшись:
-Я  заметил,  что  она  никогда  не  ворочается  во  сне.  Ляжет  на  спину,  закроет  глаза,  а  через  минуту  уже  спит.  Так  и  не  шевельнётся  до  утра.  И  дыхание  ровное-ровное.  Мне  казалось,  что  она  и  не  спит  вовсе,  а  лежит.  Как  кукла,  с  закрытыми  глазами.  Даже  жутко  делалось…
   Я  опустил  голову  и  вздохнул:  Дана  тоже  никогда  не  шевелится  во  сне.

   Пишу  эти  строки  в  невероятном  возбуждении:  сегодня  случилось  много  такого,  отчего  впору  лишиться  рассудка.
   Около  десяти  часов  утра  во  двор  клиники.  Разрываясь  от  визга  сирены,  влетела  спецмашина.  Трое  людей  в  форме  бегом  поднялись  на   этаж,  где  находится  мой  кабинет.  Створки  дверей  распахнулись,  и  они,  тяжело  дыша,  остановились  возле  стола.
-Профессор,  срочно  следуйте  за  нами,  -  торопливо  заговорил  старший.  -  Вас  вызывают  на  командирскую  палубу.  Необходима  ваша  помощь.  Медикаменты  и  прочее  получите  на  месте.  Поторопитесь,  профессор.
   Мне  не  оставалось  ничего  другого,  как  последовать  примеру  сопровождающих  и  галопом  помчаться  к  машине,  рискуя  по  дороге  свернуть  себе  шею.  Машина  резко  рванулась  вперёд,  завопила  сирена.  Мы  с  бешеной  скоростью  понеслись  по  узким  коридорам,  и  я  видел,  как  люди  в  страхе  прижимались  к  стенам.  Через  некоторое  время  машина  свернула  в  тоннель,  обычно  перекрытый  шлагбаумом,  и  дорога  резка  пошла  вверх.  Я  понял,  что  она  ведёт  на  командирскую  палубу.  Через  каждые  сто-двести  метров  стояли  часовые,  стволы  автоматов  тускло  мерцали  в  пронзительных  лучах  фар.
   Вскоре  машина  остановилась,  кто-то  открыл  дверцу.  В  сопровождении  двух  офицеров  я  подошёл  к  двери,  охраняемой  часовыми.  Офицеры  предъявили  какие-то  документы,  и  дверь  открылась.
   Большой  мраморный  зал  был  устлан  коврами,  позолота  лепного  потолка  отражала  яркий  свет  тяжёлых  бронзовых  люстр.  В  центре  зала  я  заметил  нескольких  человек  в  строгих  тёмных  костюмах  -  Командирский  Совет  Корабля.  От  группы  отделился  начальник  Службы  правопорядка  и,  чем-то  серьёзно  озабоченный,  быстро  подошёл  ко  мне.
-  Хорошо,   что  вы  поспешили,  профессор.  Надеемся  на  ваш  профессионализм  и  на  вашу  скромность,  -  он  многозначительно  посмотрел  на  меня  через  толстые  стёкла  очков.  -  У  Капитана  приступ,  пройдёмте  к  нему.
   Он  пошёл  впереди,  указывая  дорогу.  Я  почувствовал  на  себе  оценивающие  взгляды  членов  Совета,  вежливо  поклонился  в  их  сторону.  Мы  вышли  через  боковую  дверь  в  коридор,  стены  которого  были  увешаны  картинами  кисти  старых  мастеров.  По  обе  стороны  коридора  я  увидел  тяжёлые  резные  двери,  ведущие  в  другие  залы.
-  Мы  находимся  в  резиденции  Капитана,  -  негромко  сказал  начальник,  останавливаясь  возле  одной  из  них,  -  а  эта  комната  -  его  спальня.
   Он  осторожно  открыл  дверь,  и  мы  вошли.  Справа  на  широкой  кровати  неподвижно  лежал  Капитан.  Пуховое  одеяло  давило  его  немощную  грудь.  Нос  Капитана  заострился,  губы  посинели..  Капитан  был  стар,  очень  стар,  и  казалось,  не  было  нужды  возвращать  эти  жалкие  останки  к  жизни.
   Посередине  комнаты  стоял  большой  массивный  стол,  заваленный  бумагами,  на  столе  горела  лампа;  в  левом  углу  возвышался  невероятных  размеров  сейф,  всю  заднюю  стену  занимали  стеллажи  с  книгами.
   Я  приблизился  к  Капитану,  откинул  одеяло  и  приступил  к  осмотру.  Это  не  заняло  много  времени……….(диагноз  профессора  и  методика  лечения  густо  замазаны  составом,  не  поддающимся  просвечиванию.  Нам  не  удалось  прочесть  две  страницы  дневниковых  записей.  Какими  тайными  соображениями  руководствовался  профессор  -  остаётся  неясным.  Прим.  ред. )………….  Через  пять  минут  после  укола  Капитан  приоткрыл  глаза:  взгляд  его  был  туманен.  Он  слабо  пошевелил  рукой  и  что-то  прошептал.
-  Капитану  необходим  покой,  -  сказал  я,  -  он  потерял  много  сил.
   Начальник  Службы  правопорядка  облегчённо  вздохнул.
-  Надеюсь,  вы  не  откажетесь  подежурить,  пока  состояние  Капитана  не  улучшится?  -  спросил  он.  -  Мы  пережили  ужасные  минуты  сегодня.
-  Я  неотлучно  буду  находиться  рядом,  -  сказал  я.
-  Примите  мою  признательность.  Если  что-нибудь  понадобится,  медикаменты  или  что-нибудь  ещё,  нажмите  эту  кнопку,  -  он  подвёл  меня  к  столу  и  показал  прибор  внутренней  связи.  -  Члены  совета  будут  находиться  по  соседству,  так  что  не  стесняйтесь  нас  беспокоить.
  Он  кивнул  мне  на  прощанье,  вышел  из  спальни  и  плотно  прикрыл  за  собой  дверь.  Я  тяжело  опустился  в  неудобное  резное  кресло,  обитое  алым  бархатом;  усталость  навалилась  на  плечи.  Я  положил  руки  на  заваленный  бумагами  стол  и  уронил  на  них  голову.  Слабое,  но  ровное  дыхание  Капитана  действовало  усыпляющее.  Я  с  трудом  приоткрыл  глаза  и,  чтобы  стряхнуть  дремоту,  механически  стал  читать  рассыпанные  передо  мной  бумаги.
   «  Считаю  необходимым  довести  до  вашего  сведения,  что  эксплуатация  роботов  в  условиях  долговременных  полётов  оказалась  значительно  эффективнее  использования  человеческого  труда.  Роботы  не  подвержены  эмоциональным  раздражителям,  послушны  и  исполнительны;  не  интересуются  ничем,  кроме  возлагаемой  на  них  работы.  По  мере  износа  или  повреждений  легко  восстанавливаются.  Дороговизна  изготовления  полностью  окупается  в  процессе  эксплуатации.  Следует  также  учесть,  что  когда  отпадёт  необходимость  придавать  роботу  человекообразие,  идентичность  с  биологическим  организмом,  затраты  на  изготовление  сократятся  вчетверо.  Исчезнет  из  повестки  дня  вопрос  дисциплины;  производительность  труда  будет  зависеть  не  от  бытовых  и  социальных  условий,  а  от  чёткости  и  конкретности  вводимой  программы.
   Итак,  заключение  проводимых  мною  исследований  следующее:  В  дальнейшем  при  организации  долговременных  космических  полётов  следует  комплектовать  экипаж  из  роботов  с  различным  интеллектуальным  уровнем,  предварительно  прошедших  профессиональную  специализацию.  Уровень  профессиональных  знаний  роботов  значительно  превышает  возможности  биологических  организмов.  Разница  в  скорости  принимаемых  решений  несравнима.  Необходимо  начать  конвеерное  производство  таких  роботов,  вводя  в  мозг  информацию  о  природе  возникновения.  Робот  должен  знать,  что  он  -  робот.  Существующую  сегодня  на  практике  необходимость  самосознания  робота  как  человека  следует  исключить  за  ненадобностью,  так  как  смешанный  экипаж  психологически  неустойчив,  а  в  дальнейшем  будут  комплектоваться  только  экипажи  роботов».
   Сон  как  рукой  сняло  -  я  окаменел  в  кресле.  Капитан  застонал  среди  подушек,  я  заставил  себя  встать  и  сделать  ему  обезболивающий  укол.  Через  минуту  Капитан  тихо  засопел ,  а  я  вернулся  к  столу  и  продолжил  чтение.
   «  Говоря  о  психологической  неустойчивости  экипажа,  я  имел  в  виду  следующее:
1.Люди  не  знают  о  том,  что,  что  в  экипаже  есть  роботы.  Робот  не  знает  о  том,  что  он  -  робот  и  считает  себя  человеком;
2.  Возникают  конфликты  на  рабочих  местах:  роботы  не  требовательны  к  условиям  жизни,  люди  упрекают  их  за  отказ  поддерживать  требования   социальной  модернизации;
3.  Ситуация  сложилась  таким  образом,  что  люди  и  роботы  вступили  в  смешанные  браки.  Режим  чрезвычайной  секретности  воспрепятствовал  подобному  развитию  событий.  В  брачных  отношениях  определяющее  значение  имеет  чувственная  сторона  этих  отношений.  Роботы  же  лишены  чувственности,  не  испытывают  серьёзной  привязанности.  Супруг – человек  страдает  от  холодности  партнёра,  возникает  конфликт  на  почве  взаимного  непонимания.  Конфликты  разрушают  психику  людей,  снижают  их  работоспособность.  Невозможность  иметь  детей  в  результате  подобных  браков  также  отрицательно  воздействует  на  состояние  людей.
  В  связи  с  вышеизложенным  рекомендую  усилить  наблюдение  за  объектами,  перечисленными  мною  ранее  в   отдельном  списке.  Подобная  мера  необходима  для  пресечения  возможных  непредвиденных  ситуаций.»
   Далее  следовала  дата  и  чья-то  неразборчивая  подпись.
   Я  перечитал  бумагу  ещё  раз,  и  смысл  её  постепенно  стал  проясняться  в  моём  сознании:  те  неясные  предположения,  что  так  долго  томили  меня,  приобрели  логически  завершённую  форму.  Мои  взаимоотношения  с  Даной,  её  холодность  и  безучастность,  причинявшие  мне  столько  страданий,  получили  простое  и  ясное  объяснение:  она  не  могла  понимать  моей  раздражительности  и  подавленности.  Собственно  говоря,  подобные  состояния  психики  ей  просто  неизвестны,  так  как  чувственный  мир  человека  для  неё  непостижим  и  как  бы  вовсе  не  существует.  Теперь  стало  понятно,  почему  за  мной  следили:  они  собирали  информацию  о  моём  психологическом  состоянии.  Когда  выяснилось,  что  по  воле  случая  я  стал  приближаться  к  тщательно  скрываемому,  открытая  слежка  должна  была  послужить  мне  предостережением,  пресечь  дальнейшие  действия,  истребить  желание  докопаться  до  истины.  Если  предположить,  что  разбившийся  техник  -  робот,  то  его  воскрешение  из  мёртвых  вовсе  не  представляется  чем-то  удивительным.  Но  какова  степень  схожести  с  живым  организмом!  Я  абсолютно  точно  определил  переломы  костей!  А  потом  -  эта  огромная  лужа  крови!
   Неужели  Дана,  боготворимая  мною  женщина,  всего  лишь  искусно  выполненная  модель?  Мозг  отказывался  принять  это.  «  Не  волнуйся.  Возьми  себя  в  руки,  -  говорил  я  себе.  Нужно  найти  подтверждение.  Как?  Списки!  В  документе  говорится  о  секретных  списках!  Нужно  найти  списки.  Если  в  них  окажется  моё  имя,  тогда  всё,  что  я  узнал  сегодня  -  правда.  Где  могут  храниться  списки? «
   Я  торопился  -  в  комнату  могли  войти  посторонние.  Я  начал  рыться  в  кипе  бумаг,  брал  лист,  пробегал  глазами  первые  три  строчки  и  откладывал  лист  в  сторону:  нужного  списка  не  было.  Я  начал  оглядывать  спальню  в  поисках  места  возможного  хранения  секретных  бумаг,  и  взгляд  мой  остановился  на  стальном  сейфе,  стоящем  в  углу..
   Я  подошёл  к  кровати.  Из  открытого  рта  Капитана  тоненькая  струйка  слюны  стекла  на  кружевные  подушки.  Он  спал.
   Я  неуверенно  приблизился  к  сейфу.  Вдруг  в  спешке  его  забыли  закрыть?  Колебания  были  недолгими.  Рука  моя  потянулась  к  одной  из  блестящих  ручек  и  повернула  её.  В  ту  же  секунду  тишину  на  капитанской  палубе  разорвал  рёв  близкой  сирены.  Из  коридора  послышался  тяжёлый  топот  бегущих  людей.  Я  устало  опустился  на  ковёр  перед  сейфом,  не  сводя  глаз  с  плотно  закрытых  дверей…

   Только  теперь  я  начинаю  понимать,  насколько  близок  был  к  краху.  Лишь  счастливая  случайность  спасла  меня  от  разоблачения.
   Я  сидел  у  сейфа  и  безучастно  ждал  той  минуты,  когда  в  спальню  ворвутся  солдаты  и  арестуют  меня.  Но  топот  бегущих  людей  приблизился  к  двери  спальни  и  миновал  её,  затихнув  где-то  в  противоположном  конце  коридора.  Сирена  умолкла.
   Не  веря  в  удачу,  я  не  спеша  поднялся  с  пола,  на  цыпочках  подкрался  к  двери  и  выглянул  в  коридор.  Чем-то  весьма  озабоченный,  ко  мне  приближался  начальник  Службы  правопорядка.  Заметив  меня,  выглядывающего  из  спальни,  он  изобразил  на  лице  официальную  улыбку  вежливости.
-  Не  волнуйтесь,  дорогой  доктор.  Я  вижу,  вас  напугала  эта  беготня.  Не  потревожили  ли  мы  Капитана?
   Мы  прошли  в  спальню.  Капитан  по-прежнему  спал,  щёки  его  слегка  порозовели,  пульс  легко  прощупывался.
-  Думаю,  что  опасность  миновала,  -  сказал  я.  -  Две-три  недели  отдыха,  и  Капитан  забудет  про  все  недомогания.  А  что  случилось?
-  Видите  ли.  Профессор,  я  как  раз  шёл  поговорить  с  вами  об  этом.  Если  Капитану  ничто  не  угрожает,  то  вы  сможете  продемонстрировать  свои  врачебные  навыки  на  других  больных,  рангом  пониже.
-  А  где  эти  больные,  что  их  беспокоит?  -  спросил  я.
-  Видите  ли,  больных  пока  нет,  но  думаю,  что  через  какое-то  время  их  будет  больше  чем  достаточно,  -  голос  его  стал  сух  и  твёрд.  -  Мы  получили  сигнал  тревоги:  на  рабочих  палубах  предпринята  попытка  переворота.  Смутьяны  вооружены.  Мы  бросили  на  подавление  мятежа  силы  правопорядка,  ввели  резерв.  Идут  бои,  и  как  следствие  -  ожидается  большое  количество  раненых.  Вы  понадобитесь  там  Мне  вернуться  в  клинику?  -  я  хотел  поскорее  покинуть  этот  чужой  мир  -  командирскую  палубу.
-  Территория  клиники  находится  сейчас  под  контролем  мятежников.  Я  надеюсь,  вы  не  собираетесь  лечить  и  возвращать  в  строй  преступников?    К  тому  же  для  выживших  их  несчастное  существование  станет  пострашнее  смерти,  обещаю  вам.  Нет,  доктор,  вы  будете  лечить  наших  раненых  солдат,  пострадавших  за  закон  и  Капитана.  Мы  дорожим  преданными  людьми.
   Я  хотел  возразить,  что  политические  убеждения  раненых  не  имеют  никакого  значения,  что  по  моему  разумению  каждый  страждущий  вправе  получить  помощь,  но  начальник  Службы  правопорядка  уже  открыл  двери,  пропуская  меня  вперёд,  и  я  промолчал.  Мимо  проходили  двое  солдат  с  носилками  в  руках,  на  которых  корчилось  и  стонало  от  боли  чьё-то  изувеченное  тело,  прикрытое  окровавленной  простынёй.
-  Вот  и  первый  пациент,  доктор!  -  с  весёлыми  нотками  в  голосе  произнёс  начальник.  -  Пойдёмте,  я  провожу  вас  в  лазарет.

   Две  недели  продолжалась  страшная  бойня,  две  недели  я  не  покидал  лазарета.  Не  помню,  спал  ли.  Временно  для  размышлений  не  было:  истерзанные,  изуродованные  тела,  которые  как  по  конвейеру,  попадали  на  операционный  стол ,  притупили  во  мне  чувство  сострадания  к  каждому  отдельному  несчастью.  Мимоходом  мне  сообщили,  что  Дана  в  безопасности,  и  тревога  улеглась.
   В  редкие  минуты  отдыха  сомнения  прокрадывались  в  душу,  в  сознании  возникал  непорочный  образ  ЛЮБИМОЙ,  и  не  верилось,  что  богатство  чувств  бессмысленно  растрачено  на  робота.
   «  Когда  всё  утрясётся,  и  мы  снова  окажемся  вместе,  начнётся  новая  счастливая  жизнь.  Исчезнут  наваждения,  мы  объяснимся,  я  буду  нежен  и  тактичен,  она  поймёт  меня,  поймёт,  через  какие  страдания  пришлось  мне  пройти,  станет  ближе  и  роднее,  чем  прежде «,  -  убеждал  я  своё  мятущееся  сердце.
   Мятеж  подавили,  и  через  пару  дней  можно  было  вернуться  домой.  Перед  отъездом  Главный  Штурман  долго  жал  мне  руку  на  прощание,  вручил  медаль  и  произнёс  несколько  дифирамбов  в  мой  адрес.
   Чёрная  спецмашина,  на  сей  раз  без  сирены,  помчала  меня  домой.  Мы  выскочили  из  служебного  тоннеля,  шлагбаум  за  нами  опустился.  Я  смотрел  по  сторонам,  но  пустынность  и  заброшенность  помещений  угнетала:  казалось ,  люди  вымерли  или,  забившись  в  свои  отсеки,  забыли  о  жизни,  выдавливая  её  по  каплям  из  измождённых  тел.
  На  пустынной   площади  ярко  горели  фонари.  Под  их  траурным  светом,  неловко  вывернув  шеи,  неподвижно  зависли  в  воздухе  трупы  казнённых.  «  Это  зачинщиков  повесили,»  -  заметив  мой  взгляд,  пояснил  шофёр.  Мы  промчались  мимо.,  и  я  уже  не  смотрел  по  сторонам,  боясь  увидеть  новые  подтверждения  осуществлённой  угрозы,  высказанной  при  мне  начальник  Службы   правопорядка.
  Вскоре  мы  подъехали  к  дому,  и  сердце  моё  забилось  в  ожидании.  Я  подождал,  пока  машина  скроется  за  поворотом,  и  отпер  дверь.  Крадучись  пересёк  гостиную  и  заглянул  в  кабинет.
   Дана  сидела  за  столом,  углубившись  в  какие-то  расчёты.  Длинные  золотистые  волосы,  как  мягкие  струи  водопада,  рассыпались  по  плечам.  Она  склонилась  над  бумагами,  лёгкая  тень  скрывала  тонкие  и  прекрасные  черты  её  лица.
-  Дана,  я  вернулся,  -  негромко  позвал  я.
Она  оторвалась  от  бумаг  и  посмотрела  на  меня.  Губы  её  шевельнулись:
-  Здравствуй.
-  Как  я  рад,  что  наконец  попал  домой!  Так  хотелось  вновь  обнять  тебя.  Разлука  показалась  мне  бесконечной.  Скажи  мне,  ты  думала  обо  мне?  -  я  присел  перед  ней  на  корточки  и  положил  ладони  на  тёплые  колени.
   Голос  её  был  ровен  и  лишён  интонаций:
-  Нет,  не  думала:  накопилось  много  интересной  работы.
   Я  скрипнул  зубами,  поднялся  и  вышел.  Её  ясный  взгляд  сопровождал  меня  до  двери.

   Я  не  спал  ночью,  вслушиваясь  в  её  ровное  дыхание.  Она  как  обычно  лежала  на  спине.  Грудная  клетка  расширялась  и  сжималась  в  такт  дыханию..  Я  взял  её  руку  и  нащупал  пульс:   он  был  ритмичным,  хорошего  наполнения.  Затем  положил  ладонь  на  тонкую  трепетную  кожу  шеи:  пульс  прослушивался  и  через  артерию.  Тогда  я  сильно  ущипнул  Дану  за  руку.  Она  не  дёрнулась,  не  вскрикнула,  просто  открыла  глаза,  словно  и  не  спала  вовсе,  а  просто  прикрыла  их  на  минуту,  и  негромко  спросила:
-  Зачем  ты  это  сделал?
   Я  в  смущении  пробормотал  что-то  невнятное  и  повернулся  на  другой  бок.  Непонятно,  чувствует  ли  она  боль?  По  крайней  мере,  её  реакция  на  боль  сильно  отличается  от  обычной.

   Клиника  не  пострадала  во  время  боёв,  мой  кабинет  также  остался  в  неприкосновенности.  Служащие  находились  на  рабочих  местах,  начинались  обычные  трудовые  будни.  В  приёмной  меня  ожидали  несколько  человек  по  неотложным  делам. Не  проходя  в  кабинет,  я  раздал  необходимые  распоряжения,  переговорил  с  посетителями  и  только  тогда,  когда  приёмная  опустела,  нетерпеливо  распахнул  двери  и  бросился  к  столу.
   Всё  было  на  своих  местах,  словно  и  не  случилось  моё  долгое  отсутствие.  Бумаги  в  том  же  порядке  лежали  на  столе.  Я  быстро  перебрал  их  и  нашёл  нужную,  на  уголке  которой  рабочий  с  фермы,  этот  потенциальный  убийца,  записал  свой  адрес.
   Я  долго  не  мог  найти  нужную  квартиру.  Коридоры  обезлюдели,  а  редкие  прохожие.  Стоило  обратиться  к  ним  с  вопросом,  пугались  и  убегали  прочь.  Долго  пришлось  ходить  по  обшарпанным  коридорам  рабочей  палубы,  прежде  чем  отыскался  нужный  номер.  Я  подёргал  ручку  облезлой  двери  -  квартира  была  заперта.  Поискав  глазами  звонок,  сначала  постучал,  а  потом  забарабанил  кулаком  в  дверь.  Никто  не  открывал.  Я  возобновил  свои  попытки  достучаться  до  хозяйки.  Минут  через  пять  дверь  напротив  со  скрипом  приоткрылась,  и  в  щель  просунулась  чья-то  встрёпанная  голова.  Давно  не  бритый,  опухший  от  перепоя  старик  злобно  глянул  на  меня  и  недовольно  проворчал:
-  Чего  стучишь-то,  парень?
   Я  постарался  произвести  выгодное  впечатление  и  вежливо,  слегка  поклонившись,  ответил:
-  Мне  срочно  нужно  повидать  хозяйку  этой  квартиры.  Вы  не  знаете,  где  она?
   Старик  смерил  меня  подозрительным  взглядом  и  проигнорировал  вопрос:
-  А  ты  сам  откуда  будешь,  не  из  охранки  случайно?
   Я  с  жаром  отрёкся  от  принадлежности  к  этой  мерзкой  организации  и  объяснил,  что  работаю  санитаром  в  клинике,  где  находится  хозяин  этой  квартиры.  Такой  славный  парень!  Дал  свой  адрес,  попросил  кое-что  передать  жене.
   Старик  успокоился.
-  Стучи  -  не  стучи,  толку  не  будет.  Забрали  хозяйку.  Приехала  машина,  прибежали  какие-то  мужики.  Скрутили  её  и  увезли.  А  зачем,  почему  -  не  скажу,  не  знаю,  -голова  готова  была  исчезнуть  за  дверью.
-  А  давно  это  случилось?  -  спросил  я  вдогонку.
-  Да  вот  как  хозяина-то  забрали  в  психушку.  Так  через  день  и  за  ней  заявились,  -  нехотя  добавил  старик  и  с  шумом  захлопнул  дверь  перед  моим  носом.
   Лязгнули  запоры.

   Дана  задерживалась,  и  я  решил  позвонить  ей  в  отдел.  И  тут  выяснилось,  что  не  помню  кода.  Я  прошёл  в  кабинет  и  стал  рыться  в  ящиках  стола,  где  обычно  лежит  её  записная  книжка.  В  двух  верхних  ящиках  книжки  не  оказалось,  а  третий,  когда  я  его  дёрнул,  оказался  запертым.  Это  меня  удивило:  мы  не  имели  привычки  что-либо  прятать  друг  от  друга.
   Я  пошёл  на  кухню,  взял  длинный,  с  узким  лезвием  нож  и,  вернувшись,  взломал  замок .На  дне  пустого  ящика  лежали  два  листка  бумаги.  Содержание  первого  было  кратким:
  «Прошу  немедленного  отчёта  о  состоянии  объекта.  Отчёт  вручить  агенту  в  обычное  время  на  прежнем  месте.»
   Второй  листок  был,  по-видимому,  требуемым  отчётом.  Дана  своим  чётким  каллиграфическим  почерком  писала:
« За  прошедшую  неделю  с  момента  возвращения  интересующий  вас  объект  не  изменил  своего  поведения.  Наоборот  -  состояние  его  ухудшилось.  Он  часто  без  движения  сидит  на  одном  месте,  погружённый  в  размышления,  не  доставляющие  ему  удовольствия  или  радости,  так  как  взгляд  его  тяжёл  и  угрюм.  Состояние  апатии  резко  сменяется  повышенной  возбудимостью,  перетекающей  в  раздражительность,  агрессивность  и  истеричность.  В  такие  минуты  объект  плохо  себя  контролирует,  мечется  по  комнате.  Пристаёт  с  маловразумительными  упрёками.  Об  ухудшении  его  состояния  также  говорит  тот  факт.  Что  последние  три  ночи  объект  не  спит.  Им  была  совершена  попытка  причинить  мне  боль.  Необходимо  разработать  меры  по  ликвидации  объекта,  так  как  он  становится  опасен. «

   Я  не  пошёл  сегодня  в  клинику.  Притаившись  за  поворотом  коридора,  я  дождался,  пока  выйдет  Дана  и  увязался  следом.  Она  не  оглядывалась,  и  не  было  нужды  прятаться  за  спинами спешащих  на  работу  людей.  Собственно,  почему  людей?  Откуда  эта  уверенность?  Может  быть,  эти  сильные,  красивые,  энергичные спины,  плечи,  ноги  -  всего  лишь  части  хитроумных  дьявольских  механизмов?  По-настоящему  дьявольских,  поскольку  даже  теперь  я  невольно  любовался  лёгкой  летящей  походкой  Даны,  её  стройной  фигурой.
   Толпа  становилась  гуще,  и  я  чуть  было  не  потерял  Дану  из  вида.  Мы  подошли  к  механическому  транспортёру,  ведущему  в  вычислительный  центр,  и  я  склонен  был  считать  свою  слежку  неудавшейся.  Но  Дана  не  ступила  на  ленту  транспортёра:  замешкавшись,  осмотрелась  вокруг,  словно  отыскивая  кого-то  в  толпе.  Я  подумал  было,  что  она  меня  заметила,  и  быстро  спрятался  за  массивную  мраморную  колонну.
   Опасения  оказались  напрасными.  Когда  я  выглянул  из-за  укрытия,  Дана  с  кем-то  беседовала.  Она  стояла  ко  мне  спиной,  и  я  не  видел  человека,  который  подошёл  к  ней.  Разговор  длился  минуту.  Дана  переступила  на  бегущую  ленту  и  исчезла  в  тоннеле.  Человек,  укладывая  конверт  в  карман  синей  спецовки,  проводил  её  глазами.  Это  был  лысый  толстячок,  которому  так  не  повезло  со  мной  в  прошлую  нашу  встречу.

   Я  долго  и  напряжённо  думал,  прежде  чем  сесть  писать  эти  строки.  Скорее  всего,  это  последнее,  что  я  напишу.  Не  испытываю  ни  злобы.  Ни  разочарования.  Лишь  пустота  внутри…  Рассудок  ясен,  душа  спокойна.
   Я  принял  твёрдое  решение.  Мысль  о  том,  что  руководство  нашим  обществом  несправедливо,  посещало  меня  давно.  Моя  личная  драма  самым  тесным  образом  связана  с  тем  пренебрежением  и  попранием  человеческого  достоинства,  которые  осуществляются  по  отношению  к  рядовым  членам  экипажа.  Дело  даже  не  в  том,  что  проводимый  над  нами  эксперимент  по  сути  своей  безнравственен.  Я  в  конце  концов  могу  примириться  со  своей  безответной  любовью -  пустышкой  к  бездушной  машине:  это  мой  рок,  может  быть,  даже  болезнь.
   Но  я  убедился  в  том,  что  испорченное  общество  создаёт  роботов,  повторяющих  в  себе  пороки  этого  общества.  Мало  того,  что  роботы  лишены  светлых  человеческих  чувств:  преданности,  благородства,  самопожертвования,  умения  любить.  Больное  общество  норовит  и  роботов  заразить  всей  той  мерзостью,  от  которой  веками  избавлялось  человечество.  Отсутствие  прекрасных  чувств  с  лихвой  восполняют  безразличие,  косность,  подлость  и  предательство.  Я  понимаю,  что  именно  общество  или,  по  крайней  мере,  его  верхушка  виновны  в  появлении  подобных  роботов;  роботы  всего  лишь  отвечают  тем  требованиям,  которые  предъявляет  заказчик.  У  меня  нет  сил  и  желания  изменить,  улучшить  общество:  на  это  не  хватит  оставшегося  времени.  Но  я  могу  уничтожить  ядовитый  продукт  жизнедеятельности  общества,  который,  на  мой  взгляд,  может  принести  гораздо  больший  моральный  урон,  чем  что-либо  можно  себе  вообразить.
   Мне  нечего  терять,  меня  скоро  ликвидируют.  Я  всегда  восстанавливал,  созидал,  лечил  и  не  мог  предположить,  что  разрушение,  уничтожение  тоже  могут  быть  во  благо.
   Дневник  спрячу  в  тайнике.  Может  быть,  эти  записки  смогут  кому-нибудь  пригодиться  потом,  когда  наступят  счастливые  времена.
   Не  знаю,  что  ждёт  меня  впереди,  но  я  готов  ко  всему.  Кажется,  щёлкнул  замок.  Так  и  есть,  она пришла…

(Пояснения,  данные  владельцем  рукописи)

   Этого  парня  бросили  в  камеру  смертников.  Я  за  ним  надзирал.  Приносил  пищу.  Парень  мне  понравился:  уважительный,  вежливый.  По  профессии  -  доктор.  Хороший  оказался  доктор,  вылечил  мой  радикулит.  С  тех  самых  пор  и  не  беспокоит.  Говорили,  что  он  зарезал  жену  -  молодую  красивую  бабу.  Перерезал  ножом  глотку  и  пошёл  сдаваться  властям.  Кинулись  эту  бабу.  Жену  его,  спасать  -  да  куда  там:  кровью  истекла  и  остыла.  Тоже  была  умной  женщиной.  Уважали  её  очень.  На  кремацию  много  народа  собралось,  все  люди  важные.  Главный  по  правопорядку  присутствовал,  речь  сказал.  Мне  даже  не  верилось  -  тихий  парень,  а  такую  красавицу  загубил.
   Он  спокойно  сидел.  Не  психовал.  Раз  только  попросил,  чтоб  вот  эту  тетрадку,  которую  он  спрятал,  достал  и  у  себя  оставил.  Ну  я  и  уважил  его.  Показал  ему  тетрадку,  он  и  успокоился  совсем.  Лежит  целыми  днями  на  койке,  думает  о  чём-нибудь  или  спит.  Грубого  слова  от  него  не  слыхал,  не  то  что  от  других.
   Так  вот,  получил  приказ  об  исполнении  приговора.  Сказал  ему,  а  он  ничего,  улыбается.  « Хорошо,  что  так  скоро,»  -  говорит.
   Стал  я  готовить  машину:  тросы  подтянул,  нож  хорошенько  наточил,  чтоб,  мол,  сразу,  чтобы  не  мучился  парень,  а  то  всякие  неполадки  с  техникой  случаются.  Смазал,  где  надо,  маслицем,  чтобы  скрипу  неуважительного  не  получилось.  Корыто,  куда  кровь  стекает,  надраил  до  блеска.  Надо  же  проводить  по-человечески.
   Ну,  привели  его,  сердешного,  в  наручниках,  срезали,  как  положено,  ворот  рубахи,  чтоб  не  мешал,  значит.  Подвели  к  гильотине,  положили  на  станину,  под  нож.  Перекрестил  его  тайком  на  всякий  случай,  подхожу.  Голова  его  повёрнута  ко  мне,  шепчет:  «  Вспоминай  обо  мне  иногда.»  « Ладно,  -  говорю,  -  извини,  брат,  что  так  вышло.  Не  поминай  лихом».
   Повернул  я  ручку.  Привёл  механизм  в  работу.  Вижу  только  -  нож  начал  падать.  Прикрыл  глаза  -  я  тоже  человек.
   Хрястнуло  о  станину.  По  звуку  чую,  что  тело  сползать  стало.  Надо  посмотреть,  думаю,  попала  ли  голова  в  корзину.  Открыл  глаза,  смотрю  -  в  корзине  голова.  По  жёлобу  кровь  стекает  в  корыто  из  перерезанной  шеи.  Потом  перестала.  Хотел  тело  убрать.  Подошёл,  взял  его  под  мышки.  Вижу  -  а  из  шеи,  в  аккурат  из  того  места,  где  перерезало,  разноцветные  провода  торчат,  и  сгоревшей  электропроводкой  запахло.  Кинулся  к  корзине,  достал  голову,    а  из  неё  металлический  порошок  посыпался  по  всему  полу,  да  какие-то  детальки   махонькие.  Потом  уже,  когда  я  в  себя  пришёл,  заставили  все  до  единой  собрать.  Часа  два  собирал,  на  коленках  по  каменному  полу  ползал.  Сквозняк  всюду,  чуть  насморк  не  схватил…
( Записано  со  слов.  Прим. ред. )