Половина

За окном дул сильный сентябрьский ветер, берёзы рывками бросали свои кроны по ветру и, казалось, что они лаяли на кого-то, припадая к земле. А ещё через мгновение Фёдору показалось, что они в истерике пытались сбросить с себя что-то липкое, что-то, не дающее им разогнуться и встать во весь рост.
"Листва, хлам прошлого", – подумал Фёдор.
"Мне тоже нужно сбросить то липкое, что не даёт разогнуться. Я должен уйти отсюда. Я должен уйти отсюда. Я должен...", – слово "должен" вонзалось в него синхронно с порывами ветра.
Фёдор сидел на подоконнике спальни в стандартной двухкомнатной хрущёвке и наблюдал за берёзами, одновременно замечая те невидимые силы, которые гнули их к земле.
"Попробовать сбросить можно, но ведь тогда жизнь может так распрямиться, что мало не покажется", – сам с собою, на кончике мысли, он мог быть честен.
После очередного порыва ветра Фёдору стало зябко, и он подоткнул полы махрового халата. Халат был для него символом свободы, а его ношение – единственным протестом против матери, на который он решился за последний год. Во всём остальном он был паинькой вот уже двадцать семь лет. Конечно, за первые три года он ручаться не мог, но всю сознательную часть жизни Фёдор выполнял просьбы своей единственной женщины, которую он любил, своей матери. Единственной до недавнего...
Всё ещё подсматривая за берёзами, Фёдор глубоко задумался, перебирая жизненные вехи последних лет, словно пытаясь оценить нижние венцы деревянного дома, какие из них подгнившие, а на какие можно будет опереть новое строение.

***
Фёдор заунывно выполнял роль менеджера среднего звена в сети магазинов "Эльдорадо", где безуспешно пытался продвинуться по карьерной лестнице уже четыре года. Первый год желание было сильным – было необходимо доказать матери, что он и сам на что-то годен. На второй год он решил, что дело в его внешней расхристанности. Он усреднился, причесав свой чуб и сменил джинсы на брюки. Растворился, как хамелеон на фоне листвы. Приклеил улыбку, благо его широкий рот позволял это сделать особенно ярко. В остальном похвастаться чем-либо выдающимся было сложно – рост средний, худощавый брюнет, разве что глаза Фёдора были  посажены несколько шире, чем нарисовал бы их художник, следующий канонам. Благодаря этому казалось, что Фёдор видит всё вокруг и подсматривает за окружающими. В отделе его прозвали "большой брат". Но и внешняя унификация не помогла – что-то всё время мешало. Каждый раз не хватало чуть-чуть. То какой-нибудь более харизматичный варяг сядет на мелькнувшее место, то в силу реорганизации, из-за кризиса, сократят количество начальствующих кресел. Усидчивости и коммуникабельности Фёдору было не занимать, он два года до этого трудился корректором в газете "Пламя", где главным редактором состояла его мать. С ней было работать в общем-то комфортно – она была хоть и строгий, но справедливый начальник. Ну и кое-какие поблажки по-родственному ему доставались.
– Федь, ну ты закончи на выходные, пожалуйста, статью о нашем зоопарке, я тебя от домашней уборки освобождаю.
Но скука сделала своё дело – в газете, которая доживала свой век, работали в основном пенсионеры  и неудачники литературного поприща. Под дождём графомании "Пламя" потихоньку гасло. Фёдор ушёл;  с его заочным Литинститутом устроиться можно было только в учителя или менеджеры, но подвернулся товарищ, который помог приткнуться в крупный магазин техники. Тогда ему повезло единственный раз – директор магазина пыталась писать стихи, и Фёдор взялся их редактировать. На третий год ему стало тоскливо, и он ощущал себя как морской котик в зоопарке – Фёдор рассматривал проходящих мимо из-за стеклянной перегородки своего кабинета.
Теперь воспоминания о газете были скорее приятными, чем удручающими. Там, несмотря на общую рутину, было о чём поговорить с сослуживцами. Коллега Николай Петрович Проказников, несмотря на свою архаичность, мог ярко нарисовать картины древнего Рима времён застоя, когда лозунг "хлеба и зрелищ" был не менее актуален, чем сегодня. Он рассказывал о ярких поэтах того времени, например, о Катулле, о его любви и стихах. Фёдора удивлял сам факт того, что в те времена были поэты, он был полностью уверен, что поэзия началась с Ломоносова. Потом Николай Петровича могло перенести во времена Средневековья, когда красочной кометой пронёсся талант Караваджо, итальянского художника. И еще он интересно рассказывал о трагедиях, сопровождавших судьбы каждого из них. Фёдор неоднократно, когда Николай Петрович ставил точку в рассказе, вспоминал одного из героев фильма "Покровские ворота" – Льва Игнатьевича Хоботова, который рассказывал своей невесте истории из жизни поэтов, одну трагичнее другой. А невеста – студентка Людочка, из того же фильма, каждый раз при этом, сжимаясь от ужаса, уточняла:
– Что, и этот погиб?
В "Эльдорадо", при всей внешней динамичности: отчёты, инвентаризации, корпоративы, интрижки, происходил бег по кругу. Уже спустя полгода  Фёдор понял, что широта деятельности была только кажущаяся – ты как будто перечитываешь одну и ту же главу романа много раз, и каждый раз всё медленней. Коллектив был молодой, но, кроме ближайшего географического окружения: кинотеатров, расположенных в том же торговом центре, где располагался их магазин, бутиков с распродажами, пиццерии с пластиковыми тарелками и с таким же содержимым, ну и, конечно, работы, их мало что интересовало. Фёдор пытался представить кого-нибудь из менеджеров  стоящим со шпагой или скачущим на коне, но из этого мало что получалось. Витёк, менеджер по качеству, сидящий за соседним столом и делающий каждую неделю маникюр, был сложно представим в образе мушкетёра. Он и со стула умудрялся упасть, когда особенно активно рассматривал Инстаграм. Смартфон был основным орудием менеджера, при помощи которого он мог сражаться в виртуальных просторах интернета. А сражения бывали нешуточные, когда Витёк переносился в столицу и использовал весь арсенал своего сарказма, чтобы достать свою бывшую подругу, когда она хвасталась очередным нарядом. В жизни же, из всех странствий, раз в год сотрудники уходили в отпуск, перемещаясь в турецкие отели, ничем не отличимые от их торгового центра. Коллеги казались Фёдору участниками какого-то ужасного эксперимента, где они добровольцами играли свои роли в ток-шоу. Но он регулярно убеждался в том, что они были искренни при этом.
Фёдор на третий день своей трудовой деятельности, когда сдавал накладную в бухгалтерию, познакомился с юристкой Катей. Она была очень энергичная девица – её руки постоянно двигались, они перемещались от клавиатуры к скуластым щекам, затем поправляли строгую, но с большим разрезом блузку, и так повторялось неоднократно. И все-таки в ней была какая-то несуразица – черты лица по отдельности все правильные, но всё вместе давало странный результат, когда два плюс два равнялось трём. Возраст Катерины был неопределённым, он зависел от её настроения. Она сразу взяла Фёдора в оборот:
  – Я в инициативной группе. Мы готовим корпоративный вечер ко дню рождения, а, точнее, к юбилею нашей сети. А я слышала от отдела кадров, что ты как-то связан с литературой, так вот, нужно написать реплики ведущего. Поможешь мне?
– Да на раз, – Фёдору показалось, что что-то живое блеснуло во взгляде девушки.
У Фёдора, в плане взаимоотношений с противоположным полом, жизнь выстраивалась однобоко – девушек у него не было. С одной стороны, он, как любой мужчина, побаивался женщин, с другой стороны, его мама – Надежда Алексеевна Любимова, закладывала в нём высокие критерии требований к девушке, с которой он бы мог связать свою судьбу. В Литинститут на бюджет, где Фёдор мог приобрести опыт и знакомства, он не поступил, а на платное место не пустила мать, сказав, что они не вытянут таких расходов и нужно зарабатывать хоть какие-то деньги.
– Поступай на заочное, убьёшь двух зайцев, и обучение получишь, и практику. Возьму тебя в свою газету.
Отец не сказал ничего, поскольку отца не было. Точнее, он был, но мама полностью исключила пересечение их жизненных путей.
На следующий день, оставшись после работы в офисе бухгалтерии, Федор и Катя составляли план мероприятия и прописывали слова ведущего. Фёдор уже знал от болтливого соседа по кабинету Витька, что Катерина не замужем, и что, более того, не замужем почти весь женский коллектив магазина.
– От замужних руководство старается избавиться, но современные девушки и сами не спешат одеть ярмо себе на шею, – заключил он тихонько.
Фёдор сильно волновался, оставшись с Катериной, потому как девушка его выделила, как профессионала в литературном деле, и он боялся испортить её мнение о себе. Он набрасывал тост за тостом, иногда бросая взгляд на красивый маникюр, на обтягивающую грудь футболку. И вот в процессе обсуждения, когда Фёдор процитировал несколько строчек из стихотворения Пушкина «К Чаадаеву», про имена, которые будут вписаны в историю, предлагая употребить эти строки в тексте выступления, где будет о том, как "Эльдорадо" вписало себя в  эпоху перестройки, Екатерина удивилась:
– Вроде клёвые стихи, а зачем на Пушкина большевики наехали? Бросить в тюрягу хотели.
Фёдор удивлённо взглянул на девушку, но промолчал, постеснявшись поправить её...
Ещё через полчаса их совместной работы Катерина сообщила, что на празднование приедут гости из "М-видео", и необходимо как-то их отметить. Фёдор с ходу предложил небольшую театральную сценку со свадьбой, где жених - "М-видео", невеста - "Эльдорадо", а будущая тёща – министр промышленности. Тёща, конечно, на стороне дочери.
– Катерин, а почему все девушки в вашем отделе не замужем? Во времена Пушкина замуж выходили в возрасте пятнадцати лет, - неожиданно перебил сам себя Фёдор.
И тут Катя выдала свою теорию о браке. Она считает, что брак – это  архаика, и ей мужчина нужен только для того, чтобы сделать ребёночка, а потом пусть проваливает и платит алименты. А тратить на него своё личное время она не хочет...
– Но ребёнок не будет полноценным человеком, он будет половиной.
– Сам ты половина, – парировала Катерина.
– А для кого тогда обтягивающие джинсы и яркая футболка? – удивился Фёдор.
– А для себя, – невозмутимо ответила Катя.
Фёдор с трудом закончил факультативную работу, и с тех пор в бухгалтерии он не задерживался. Позже, из обеденных разговоров, он понял, что большинство ребят и девушек, работающих по соседству, заняты здоровым питанием, просмотром Инстаграма и занятиями в тренажёрных залах. А в тренажёрных залах обсуждались фотографии и здоровое питание. Круг замыкался...

***
Из кухни послышался окрик матери, который вывел Фёдора из задумчивости. В несколько предыдущих минут уместились последние десять полупустых лет, которые называются жизнью, похожие на чёрно-белый лист с таблицей Excel, где в ячейки ставилось слово «прожито». Он стряхнул с себя весь тираж воспоминаний, и, спрыгнув с подоконника, пошёл на кухню, где за компьютером работала мама.
– Опять ты в этом дурацком халате, – сказала она, не подымая головы от клавиатуры.
– Мам, я снял квартиру, – выдавил из себя Фёдор.
Надежда Алексеевна вскинула брови:
– В каком смысле снял?
Фёдор, потупив глаза и высматривая щель в полу, которую оставили ещё строители, выдал, будто пытался надуть воздушный шарик:
– У меня появилась девушка, и у неё есть ребёнок.
– Что?!.. Ну то, что у тебя появилась девушка, это нормально. Дальше? – на полтона выше спросила мать. Она, видимо, начала понимать, что сейчас что-то рушится, и за этим обрушением её могут не услышать.
Фёдор интуитивно ощущал, что он сейчас, подобно своему отцу, отрывает одно из крыльев у летящей птицы. Птицей, конечно, была мама. Но если тогда, двадцать лет назад, с уходом отца непонятно что произошло – то ли оторвали крыло, то ли произошла линька, и крыло само отпало, - то сегодняшняя ситуация сомнений не оставляла. Фёдор чувствовал себя живодёром.
– Я её люблю, – ещё тише продолжил он.
– Люби, кто тебе запрещает. Но разве сможет кто-нибудь заботиться о тебе так, как я? Да у неё ещё и ребёнок. С ума сойти. Ты же не просроченный товар на прилавке, у которого нет выбора.
– Во-первых, мне двадцать семь, а во-вторых, я её люблю, – чуть жёстче сказал Фёдор.
– Люби кого хочешь. Мог бы и раньше сказать, – лязгнул металл в голосе матери. – Борщ на плите. Ещё вспомнишь его, – заключила она  и, поджав губы, опять села за компьютер. Она сдалась, не желая дальше разговаривать, и, как обычно, сдерживая эмоции.
Они, конечно, неоднократно обсуждали будущее сына. Мать рисовала Фёдору нечто возвышенное, культурное, доброе, чему должна соответствовать и девушка. Надежда Алексеевна даже была готова пустить невестку в дом. Но одно дело теория, и совсем другое, когда это дело доходит до практики. Двадцать семь лет прожито вместе...
Фёдор быстро собрал две спортивных сумки со своими вещами и отправился на встречу с Еленой, девушкой, в которую он влюбился и с которой уже был готов провести оставшуюся, как он надеялся, более яркую часть жизни.
Он поехал к ней на такси, купив по пути, на оставшиеся после оплаты квартиры деньги от зарплаты, бутылку шампанского и коробку конфет. Хозяин жилья, упитанный и поэтому добрый малый, хотя и сбросил пятьсот рублей со стоимости аренды, но не сильно облегчил жизнь Фёдору – половина его зарплаты улетучилась. По пути от магазина до панельки, где жили родители предполагаемой невесты, Федор забыл про напряг, оставшийся от общения с матерью, и вспомнил последний месяц своей жизни.

***
Этот месяц, в общем потоке времени, выделялся так же, как был бы заметен фазан среди куриц в курятнике. Свои чувства Фёдор надёжно скрывал дома, но внутри он ликовал. Не сказать, чтобы он не любил курятину, ел он её с удовольствием, особенно когда мама готовила её с сыром, по-французски, но попробовать чего-то другого всегда хотелось. Другое оставалось в мыслях, с мамой ему жилось комфортно – мужских дел в их простенькой квартире было немного, да и Надежда Алексеевна научилась нехитрым операциям по забиванию гвоздей и их извлечению самостоятельно. Было видно, что это доставляет ей удовольствие – она может выполнять основные мужские обязанности, чувствуя свою независимость.
 – Сэкономим на мужчине, которого нужно брать минимум на час, я в пятнадцать минут уложусь, – шутила Надежда Алексеевна, устанавливая на место плинтус. – Ты, Федь, скоро подрастёшь, вообще никто не понадобится.
Но помощь Фёдора со временем так и осталась на уровне помыть посуду  да выбить половики. На уроках труда в школе ученики изучали изготовление скворечников на компьютерах. Фёдор, как все, усердно заколачивал виртуальным молотком виртуальный гвоздь.
– А девочек, наверно, виртуально учат готовить. Вот заживёт будущая семейка, поедая компьютерный борщ, – шутил Фёдор. С возрастом он всё больше чувствовал дискомфорт из-за своей половинчатости в постижении жизни. Его как будто отправили искать затерянное озеро в лесу, но выдали только половину карты, и у него никак не получалось совместить её с местностью. Да ещё этот сон, который снился Фёдору регулярно, уже пару лет, - про то, как они вместе с отцом, Петром Александровичем, шли вдвоём на яхте. И в какой-то момент начинается буря. Фёдор, находясь за штурвалом, напряжённо вглядывается в высокие пятиметровые волны, пытаясь разглядеть просвет в завесе дождя и брызг, плотно облегающей яхту. И в следующий момент он обнаруживал, что отец куда-то пропал, и Фёдор оставался один. Жуткий страх охватывал его, и Фёдор просыпался...
И вот, в один из ничем не приметных июльских дней, в отдел Фёдора пришла сотрудница одного из поставщиков, обсудить номенклатуру закупаемой техники. Точнее, она не пришла, а впорхнула. Она была в лёгком голубом платье, невысокая, стройная, и при этом скорее некрасивая. Фёдор сразу почувствовал симпатию и какой-то уют, исходящий от неё, едва она заговорила. У него не было перед ней страха, и этот момент стал судьбоносным. Судьбоносным потому, что он решился познакомиться. Она представилась:
– Леночка.
Перед Фёдором снова встал возвышенный образ студентки Людочки из фильма "Покровские ворота". Она рассказывала про пересортицу в товаре, а Фёдору казалось, что она повествует занимательную историю про далёкую страну. И на этой романтической волне Фёдора понесло и забросило в самую гущу отношений. Уже позже он узнал, что она живёт с родителями, и что у неё есть ребёнок – двухлетний мальчик. Но Фёдору за общей эйфорией взаимности это было уже не так важно. Он почувствовал непривычное для себя чувство ответственности, да ещё и в двойном размере. Неожиданно для себя он начал открывать то, что мир взаимоотношений с женщиной гораздо шире того, что он знал. Что настоящие поцелуи отличаются от тех дежурных, которыми награждают, когда убегаешь в институт. Что его слушают не просто из вежливости, и даже не перебивают.
Уже через месяц они сговорились о том, чтобы вместе снять квартиру, а Елена возьмёт отпуск за свой счёт, пока они будут обживаться.
Фёдор очень волновался, когда подъезжал к дому, указанному Леной, он не был у её родителей в гостях и пока не спешил – волнений хватало и так. Он несколько ночей не спал, не зная, как это всё преподнести матери. А ещё и знакомство с родителями Лены – этого бы он уже не вынес... "Только не сейчас",  – на этой мысли его Леночка выпорхнула из подъезда и, как мотылёк на пламя, полетела к Фёдору. Василий, её сынок, еле поспевал за ней. Фёдор подбежал к Елене и подхватил практически такие же, как у него, две спортивных сумки с вещами. Это было символично. Она также легко чмокнула его в губы и полетела дальше к машине. Фёдор с Василием семенили сзади.
Этот месяц, пока Елена была в отпуске, прошёл для Фёдора очень насыщенно. Он забыл про чтение, они много гуляли по вечерам, однажды  даже сходили вместе с Василием в картинг и, измазавшись в масле, сделали брутальное совместное фото. Фёдор вкушал новую жизнь, он откусывал её по кусочку, наслаждаясь каждым мгновением.
Все детали будущего дня Елена прорабатывала сама, и он только получал ценные указания.
– Купить картошки, свёклы и немного хорошего настроения.  Поцеловать меня, и ты свободен, – у неё даже борщ напоминал материнский. Они практически не ссорились, почти армейская, материнская закалка Фёдора делала своё дело – он был педантом, не мог заснуть, если видел, что шторы неаккуратно задёрнуты. И, несмотря на свои диковатые фантазии о мушкетёрах или разбойниках, он был вполне одомашненным юношей. С Леной они часами могли сидеть на самой типовой лавке во дворе типового дома в типовом районе, пока Василёк, как называла его Леночка, воевал в типовой песочнице. Мальчик был нелюдимым и чаще играл сам с собой, разговаривая одними созвучьями – ма, па, ми. Во время посиделок  Фёдор старался отучить Елену от смартфона, поясняя ей, что фантазии могут быть гораздо ярче фотографий Инстаграма и что те же фантазии активизируют речь. Но, чтобы у Васи появились фантазии, с ним необходимо разговаривать. Елена соглашалась, а Федор замечал, что украдкой она не может удержаться и поглядывает в смартфон.
Высотке, в которой они снимали квартиру, была пара лет от рождения, и поэтому во дворе росли только худосочные деревца и куцый кустарник, с любопытством выглядывающий из-за невысокого забора. Хаос в посадках был таким же, как хаос в людях, которые притирались друг к другу, часто со скрипом. Кто-то пытался застолбить свою территорию, кто-то, подобно кустарнику, скромно смотрел на это. Но Фёдора это не сильно тревожило. Он не был владельцем ни собаки, ни машины, ни ковра – центров притяжения конфликтов – как-то из-за пыли, во время чистки ковра, поссорились соседи. Когда вечером Лена с Фёдором садились на лавку, ему нужно было несколько минут, чтобы активизировать свою фантазию, покинуть этот двор и погрузиться в пучину времени. Фёдор рассказывал Лене истории прошлых лет. Он с воодушевлением додумывал автобиографии известных поэтов и художников Средневековья, раскрашивая окружающий пейзаж. Кони, шпаги, разбойники, безлюдные дороги в дремучих лесах. Его всегда удивлял тот факт, что, с одной стороны, писатели, поэты создавали произведения, вещающие о благонравии, с другой стороны, они же жили кипучей личной и общественной жизнью, никак не связанной с монашеской отрешённостью.
– А я никогда не дрался... У нас в лицее это было не принято. Честно говоря, я и в походах особо не был. Пару раз в лагере, так там от нас спички прятали в сейфе.
И Фёдор вновь погружался в дикие времена, пересказывая истории Петра Николаевича о художнике Караваджо, который в своё время сбежал из Рима после массовой драки, в результате которой погиб человек, а когда был прощён, по пути обратно, в результате случайной встречи с лесными разбойниками, был убит. Случайность, определённая судьбой и чем-то ещё, лишила человечество новых гениальных полотен. Возможно,  художник выполнил свою миссию. Его картины удивляли, меняли жизни тысяч людей. А полотно "Отдых на пути в Египет" особенно запало в душу Фёдору своими необычными образами. Караваджо сумел показать на холсте, что есть что-то выше даже спасения маленького Иисуса, и это читалось в глазах святого Иосифа. Он рассказывал Елене о поэте Катулле, который довёл до самоубийства свою невесту, обидевшись на её отца. Тот отверг его как жениха. О скульпторе Микеланджело, который скупил целый квартал в Риме и был неплохим рантье. И одновременно с этим он несколько лет стоял на огромных лесах, под потолком, задрав голову вверх и пронизывая его взглядом, высматривая сквозь плиту, гораздо выше, что-то такое, что позволяло ему расписывать потрясающими фресками Сикстинскую капеллу. Жизнь и творчество у этих людей мешались, и из этого настоя получались удивительные истории.
Иногда Фёдор сбивался и перескакивал на собственные воспоминания. В отличие от персонажей из прошлого, менеджеры "Эльдорадо", которые окружали Фёдора, были более святые, чем средневековые персоны, они шли с работы в тренажёрный зал, потом смотрели дома телевизор, ложились спать – чем не монашеская жизнь. Они не совершали преступлений, ни больших, ни малых. И в этом месте у него происходил затык, с монахами менеджеры у него никак не ассоциировались. Всё их творчество заканчивалось росписью таблицы Ecxel. Это напоминало современную компьютерную игру для детей, где было необходимо раскрасить картину заведомо известными красками, и нужно только нажимать на соответствующие клавиши. Виртуальный мир, излучаемый смартфонами, в котором сотрудники Фёдора могли проявить себя, могли высказать своё мнение и при этом иметь минимум ответственности, напоминал ему большую игру для взрослых.
– Мы дети! А дети очень любят играть и не любят ответственности. А в игре всегда возможна перезагрузка, и начинаешь как с чистого листа... – сожалел Фёдор.
Когда, об этом несоответствии внешнего и внутреннего, ещё год назад он рассказал маме, то Надежда Алексеевна объяснила эти парадоксы векторами приложения сил.
– Все рождаются Катуллами, но, видимо,  неверно направив свои усилия и идя против своей природы, они погасили свои врождённые таланты, – отвлекалась она от клавиатуры. – А представь, если все будут Микеланджело. Зрители тоже нужны. Другое дело, что этот зритель может, вернувшись домой, включить фантазию и сделать новый салат. По-моему, неплохая идея, марш на кухню.
С мамой они несколько раз созванивались, Фёдор на волне своей новой ипостаси боялся с ней увидеться, надеясь, что стерпится -слюбится, что она, в конце концов, привыкнет жить одна и подружится с невесткой. Да и  ему хотелось почувствовать себя справившимся с новой ролью. По телефону мать не показывала своей опустошённости, и только сарказм выдавал её.
– Борщ, говоришь, такой же, ну-ну, посмотрим что будет, когда она коготки выпустит.
– Мам, я люблю её.
– Ладно, приходите как-нибудь в гости, – смирялась она, но Фёдор не спешил воспользоваться приглашением.

***
В один из ещё теплых октябрьских дней, когда Фёдор составлял квартальный отчёт, пытаясь как-то исправить соотношение нерадующих показателей – квартал был убыточным, - на его телефоне прозвучал сигнал вызова. В кабинете посерело, видимо, солнце прикрыла случайная туча. Воздух приобрёл металлический оттенок.
– Здравствуйте, меня зовут Александр, я бы хотел с вами встретиться. Дело в том, что вы живёте с чужой женой, – пролилось из телефона.
– В смысле? – растерялся Фёдор.
– В самом прямом, у Лены есть семья – муж и сын.
– Я ничего про это не знаю, а вы кто? – холодок сомнения заставлял медленно проговаривать слова.
– Он самый! Её муж! Давайте встретимся. Предлагаю через полчаса в кофейне вашего торгового центра.
– Хорошо, – Фёдор замешкался, но всё-таки включился, проговорив это бесцветное "хорошо". Собеседник "повесил трубку", оставив Фёдора, ещё ничего не понимающего, но чувствующего: произошло что-то ужасное. Гравюра семейной идиллии – слепок последнего месяца - резко потемнела. Ноги отказывались слушаться, превратившись в бесформенную массу.
"Может, какой-то прежний друг Елены мстит ей", – подумалось Фёдору, но он понимал, что гадать смысла нет, и он поковылял навстречу судьбе.
Придя в кафе "Чипполино" раньше срока, Фёдор сел у входа, чтобы быть на виду у персонала. Мало ли что. Он заказал свежевыжатый сок – мама всегда по утрам делала такой. Фёдор сидел, сильно прижав колени друг к другу, и наблюдал за официантом. В кафе было пусто и ничего не происходило. Время тянулось так, будто Фёдор пил не сок, а кисель, да ещё и через трубочку.
– Ещё раз здравствуйте, – прозвучал неожиданно голос сбоку. Фёдор вздрогнул и резко отпрянул – рядом с ним стоял мужчина лет тридцати, с бородой, но без усов, как было модно. Он был невысокий, коренастый, в костюме цвета хаки.
"Может, охотник", – подумал Фёдор, не понимая, как тот вошёл: вход был всё время в поле его зрения.
– Вы, правда, муж Елены? – спросил Фёдор, он должен был что-то спросить.
– Да, и уже пять лет, – на тон выше, ответил тот, садясь в кресло.
Федор молчал.
– Александр, – процедил гость и, демонстративно взяв меню, начал его изучать, затем, видимо, собравшись с мыслями, сказал:
– Месяц назад жена сказала, что поехала с ребёнком в санаторий в соседнюю область. Ну я же нормальный, я поверил ей, а позавчера иду мимо садика, встречаю нашу воспитательницу Светлану Васильевну, а она мне: "Вы за Василием? Так его ваша супруга с каким-то мужчиной забрали". Вот уж реально прогулялся. Освободился на свою голову пораньше, у нас в ресторане электричество отключили... Я официант. Позвонил её родителям, они не в теме. Пришлось заехать к её близкой подруге Ксюхе и всё выяснить. Остальное дело техники. Как, не пойму, Ленка зашугала Василия, он ведь всё равно понемногу лепечет... Ну вот. Теперь ваша очередь, – подытожил после паузы Александр, зло посмотрев на Фёдора.
– Да уж... Я её люблю. Вы для меня как снег на голову, я такого даже представить не мог. И, конечно, если бы знал... Иногда Василий в игровом порыве скажет: "Папа, папа", но я не придавал этому значения, думал, что по возрасту положено. А Лена ни единым жестом не выдала своего замужества, – выпалил Фёдор.
Правда была настолько невероятной, настолько жизненной, что он не мог усомниться в ней. Он не мог ничего возразить и чувствовал себя как нашкодивший мальчик перед строгим дяденькой.
– Она вообще творческий человек, может, за это и люблю. Вроде особо и нечего любить, внешне как серый мышонок. Но есть в ней сила, думал, буду с надёжным тылом. Я ведь частенько отлучался из дома, я заядлый рыбак. Теперь не знаю, чего и думать, – Александр практически исповедовался. Захваченный чувством странного единения с чужим человеком, Фёдор уточнил:
– Может, вы ссорились?
– Как все. Она хотела верховодить. Давала указания. Но я хоть и маленький человек, а спуску не дам. Главный в семье - мужчина. Если у нас затягивалась ссора, я собирал удочки и уходил на рыбалку... Помню себя маленьким, как сквозь мутное стекло... Не хочу, чтобы Васька, так же как и я, с завистью смотрел на чужих пап. Мой разбился, альпинистом был. Мне хоть  повезло, к рыбалке сосед приучил.
Пока Александр говорил, Фёдор всё больше и больше уходил в себя. Ему вспомнились вечера с Леной, чёткие указания, что порезать, где протереть, куда поставить. Фёдор неукоснительно выполнял её инструкции, особого сопротивления они не вызывали. Но представить в этой небольшой, но сильной женщине, такого двурушничества он не мог.
"Может, это нелюбовь, может, он, подобно пиявке, отпал от одной женщины в надежде на что-то новое и по отсутствию опыта присосался к другой, может, он и не умеет ничего, кроме того, как прихлёбывать?" – горько усмехнулся Фёдор про себя, а вслух сказал:
– Да. А мне нравилось её руководство. Вы мне позволите поехать домой и попрощаться с Леной?
– Да, валяйте. Не знаю, чего я хотел от этой встречи, думал, увижу мачо. Думал, будет скандал, может, драка. Ну хоть как-то стресс выпустить. А здесь вы, ни то ни сё. Что она нашла в вас? Через меня много людей проходит, теперь всё больше "планктон", куда течение, туда и он... Мне-то теперь что делать? – грудным, отрешённым голосом простонал Александр. В этот момент официант, убирая пустой стакан, нечаянно наступил ему на ногу. Рука Александра молниеносно, профессиональной рыбацкой подсечкой, ухватила того за рукав и развернула.
– Внимательнее! "Официант" звучит гордо, – выдохнул он, встал и пошёл прочь, затем развернулся, подошёл снова к столу и бросил сто рублей.
– Официанту, на чай, за неудобства... И всё же я её люблю, – бросил он на прощание.
Фёдор поехал домой на такси.
"Снова на последние деньги. Как всё циклично. Но что теперь делать? Нужно добраться до дома, там разберёмся. Блин, я же за второй месяц заплатил. Теперь впустую. Но что она скажет?", – крутилось в голове Фёдора. Когда он шёл от такси к подъезду, его ноги утопали в пожухлой листве. Фёдор шёл со злостью, распинывая листья. И вдруг, с очередным порывом ветра, горсть листьев кто-то невидимый нагло бросил ему в лицо.
"Из одного болота вылез, в другое влез, зато уж влип так влип!".
Фёдор своим ключом открыл дверь и встал на пороге. Сил идти дальше не было. Квартира, из чего-то уже родного, преобразилась в казённое, неуютное жилище. Он стоял и боялся обнаружить чужую женщину, и то, что рассказ Александра окажется правдой. Елена, в лёгком халатике, как обычно, впорхнула в коридор.
– Ты что так рано?
– Лен, ты замужем? Я никогда не видел твой паспорт, – вопросом на вопрос ответил Фёдор.
Птичку сбили на лету. Елена моментально из шустрой сойки превратилась в потрёпанного воробушка. Легкость в голосе пропиталась медью.
– Пойдём на кухню.
Лена, сжавшись, села на табурет и, обдёргивая кутикулы на ногтях, продолжила:
– Молодая была, глупая... Первое время была влюблена. Он играл на гитаре, был душой компании... Я и рассчитывать не могла, что я со своей внешностью заполучу такого парня. Год ходила – голова выше облаков, от гордости. А потом, особенно когда родился сын, всё изменилось. Никакой помощи, но он главный. Всё в доме решает он. Не дай бог, у него не будет чистых носков. А я так не могу. У нас в доме всегда главной была мама. Хотя отца я больше любила. И вот однажды моя подруга рассказала мне про теорию сонаправленности семей. То есть счастье в семье возможно только, если и муж и жена жили в семьях, где главным был один и тот же родитель - либо мама, либо папа. У моего-то хотя семья неполная, безотцовщина, но мать его воспитывала в таком духе, что главный в семье мужчина, что он всё решает... Так он королём и шёл по жизни. Теперь вот королевствует у себя в баре. В общем, у нас с ним разнонаправленность. А однажды он замахнулся на меня... Ну я и решила провести эксперимент, проверить теорию сонаправленности, пожить с кем-нибудь, кто мне соответствует. Тут ты подвернулся. У тебя мама главная... Я... Я... Я не то хотела сказать. Ты мне пон... понравился, – начала заикаться Лена. Её взгляд блуждал по кухне, остановившись наконец на собственных руках; по ее пальцу бежала кровь от сдёрнутого заусенца.
– Ты это всё серьёзно? Я думал услышать самые экзотические объяснения, но тут... Я тебе верил!!! Про Катулла рассказывал, про любовь. Теперь понятно твое предложение пожить вместе, а ведь простой фразы "я тебя люблю" я ещё не слышал. Я-то думал, что это нормально, ещё не время. Ну ты и циник. Я, видимо, похож на морскую свинку. Эксперименты на мне ставить? Ты, наверно, ещё в прямом эфире Инстаграма хайп развела. Уходи. Твой муж  ждёт тебя, он тебя любит. Желания с ним ещё раз встречаться у меня нет.
– Я боюсь его, Федя, и к родителям мне нельзя, они живут в Норильске. Федя, мне хорошо с тобой, – Елена взяла руку Фёдора и пыталась заглянуть в его глаза, но он вырвал руку.
– Ты же от них вышла, когда я тебя встретил с сумками?! – воскликнул Фёдор.
– Нет. Это был дом моей подруги Ксении, – ответила Лена, ещё больше сжавшись.
– Я не спрашиваю тебя, на что ты рассчитывала в этом представлении. Неужели жизнь, по-твоему, это театр? – содрогаясь и не понимая, не своим голосом, уже истерил Фёдор. – Уходи, – повторил он.
В этот раз Фёдор собрал сумки ещё быстрее. Он толкал в них всё без разбору, не замечая, что укладывает туда и свои футболки. Фёдор не мог собраться с мыслями, не понимая, как это всё было возможно. Елена сидела на кухне и тихонько постанывала, словно раненый зверёк.
Фёдор весь сжался от прозвучавшего телефонного звонка.
"У него же есть мой номер", – мысль парализовала его. Но он сумел рассмотреть высветившийся номер такси и смог выйти из оцепенения.
– Пойдём, – тем же чужим голосом бросил Федор. 
Он усадил Лену в машину, кивнул и пошёл обратно в подъезд. Пока он подходил к подъездной двери, то заметил всю ущербность их двора. Сказка сложила крылья, превратившись в быль, но быль была невероятнее сказки. Ему было необходимо остаться одному и попробовать собрать все эти несуразные пазлы. Вернувшись домой, он разогрел чайник, бросил прямо туда заварки и закипятил его вновь, решив, что попробует сделать себе чифир. О том, что этот напиток прочищает сознание, он слышал от Николая Петровича, сотрудника маминой газеты. У Фёдора даже возникла мысль - не купить ли бутылку чего-нибудь крепкого и не поехать ли к своему единственному другу, еще с института, Серёге. Но он, стесняясь, скрывал от него свою девушку все эти два месяца, и теперь являться и вываливать другу всю эту историю ему было неудобно. К тому же пить крепкий алкоголь он брезговал.
"Домой возвращаться нельзя, что я скажу матери? Она затюкает меня окончательно. Квартиру в одиночку мне не осилить, на половину зарплаты я не проживу. Какие ещё варианты... Ты не о том... Ты не о том думаешь. Как там сейчас Лена? Как можно так хладнокровно? А какой стресс для Васьки?" 
Хотя мальчишка был нелюдимым, Фёдор привязался к нему и чувствовал себя значительным в собственных глазах, покупая для Васи гостинцы. А после возвращения домой он любил с ним разложить конструктор "Лего", катать машинки и представлять себя гонщиком "Формулы-один".
"Какие гонки, какой Катулл? Я такой же ребёнок, как и Васька, нет, я хуже, я пустое место", – Фёдор соскочил с табуретки и начал наматывать круги по кухне, затем резко сел, обхватил голову руками и застонал.
"А может, Александр действительно агрессивен? Нет, непохоже. Это Лена свой бред выдаёт за реальность. Но после всего реальность не сильно отличается от бреда". 
Мысли расползались, реакция на чифир была обратная. Видимо, расслабившись после такого напряжённого дня, Фёдор начал расплываться. Он добрёл до дивана, прилег и, не разбирая его, задремал.
"Как было хорошо с мамой... Может, к отцу?.. Как мне его не хватает..." – пробилась последняя мысль сквозь дрёму.
Спал Фёдор очень беспокойно. То ему снилось, как Елена и Александр скачут в каком-то ритуальном танце над телом поверженного воина. А внимательно всмотревшись, он обнаружил, что этот воин – он сам. То они с Леной убегали по джунглям от индейцев, а вождём племени был Александр. И в решающем поединке, один на один, Александр с жутким зверством вырывает у Фёдора сердце и вручает его Елене.
Уже утром неожиданный звонок вывел Фёдора из полузабытья:
– Федь, у тебя всё хорошо? Мне сон приснился, – услышал он почти забытый отцовский голос.
– Так себе. Откуда у тебя мой номер? – спросил Фёдор.
– Мать дала, хотя сперва отругала за ранний звонок. Приезжай, поговорим.
– Приеду, – совершенно неожиданно для себя сказал Фёдор.
– Хорошо, я буду ждать. Как добираться, помнишь?
– Ага, – прошептал Фёдор.
Дорога в такси на автовокзал была короткой, ещё не все светофоры были включены. Рассвет только начал выпускать свои щупальца из норы, огибая монолиты зданий, просачиваясь сквозь остовы деревьев. Они стояли, уже почти полностью освобождённые от листьев. И ветер теперь не мог их пригнуть к земле, но и жизни в них не было тоже. Когда Федор сел в пригородный автобус, то смог полностью отдаться своим мыслям.
"Всего два месяца назад я сидел на подоконнике у матери, а сколько всего с тех пор прошло, по ощущениям - как вся предыдущая жизнь. Одно дело сбросить старое, другое дело что-то вырастить новое. Но почему же я такой невезучий? Может, у нас род такой, проклятый. Отец ведь тоже один", – думал Фёдор. Мысли об отце захлестнули его, рождая поток эмоций. Они перемежались с воспоминаниями о материнской горечи: "Да он алкоголик. Придёт вечером подвыпивший, ему хорошо и ещё поговорить нужно, пофилософствовать, а у меня стирка, глажка".
Он вспоминал мамины рассказы, как она выгнала отца, когда терпеть уже не было мочи. Ему особенно-то идти было некуда, поэтому он уехал в деревню, где когда-то жили его родители. Дед Фёдора погиб на охоте, ушёл на болота и не вернулся.
"Умер мужчиной, мне бы так", – размышлял Фёдор, пытаясь представить несчастный случай.
"Может, болото засосало, а может, дробью другого охотника сразило".
Бабушки не стало, когда он начал только на горшок садиться. Может, отец с горя и запил: они были очень близки. Фёдор хранил единственное фото бабушки, на котором они с отцом стоят на Карловом мосту в Праге, и она в смешном платке с кошечками оперлась на каменный парапет. Отцу на фотографии лет двенадцать. И там же, рядом, напёрсточники пытались поправить своё финансовое положение за счёт молодой пары... Бабушку в том году премировали турпутёвкой в Чехословакию.
"Кстати, родители-то мои тоже разнонаправленные. Отец как-то проговорился, что воспитывался в русской традиции – главный в семье мужчина. Мать жаловалась: "медленный как тюлень, а туда же –командовать". Может, отец не такой уж и плохой, может, дело в другом – в эмансипации".
Он снова вспомнил Катерину, которой мужчина нужен только для оплаты алиментов, Лену, которой нужно верховодить в семье. И маму, которая, видимо, находилась где-то посередине.
"Что же изменилось в последнее время: женщины возмужали или мужчины помельчали? Разбойников нет, диких зверей тоже, даже розетку прикрутить, и то – пожалуйста, мужчина на час. Но ведь и отец тоже был хорош! Пришёл на линейку в первый класс нетрезвым. Поругался с учительницей. Мама его выгнала. На шестнадцатилетие пришёл трезвым, рассказывал, что начал новую жизнь. Что-то типа коммуны они там образовали, чтобы жить своим хозяйством, жаловался, что на алименты пока всё равно денег нет. Меня как-то его сельскохозяйственные фантазии не заинтересовали. У меня вроде как вся жизнь впереди, надеялся стать Булгаковым, а он там подсолнечник выращивает, ладно, хоть не кукурузу. Ну какой из меня Толстой или Фет. Последний раз два года назад приходил. Забавный, борода до пояса, не иначе, былинный герой. После этого я к нему и поехал. Интересно стало. Они в этой коммуне живут практически без денег, только своим хозяйством, помогают друг другу. Серенько, конечно, но впечатлило. Сила от отца исходила необычная. Надо же, технарь, а пошёл преподавать в своей коммуне математику и физику! Помню, толком не попрощались, у него же факультативные занятия. Это с тех пор сны странные снятся, про наше с ним совместное плавание на яхте, и про то, что в самый ответственный момент я один остаюсь..."
Автобус, не притормаживая, пролетел по всем рытвинам центральной дороги в селении и завернул к автовокзалу. Домишки, стоящие вдоль улицы, приоткрыли глаза от удивления – это бабки распахнули ставни. Хотя автобус проезжал здесь каждый день в одно и то же время,  его появление для селения было событием. Деревня потихоньку дряхлела, молодёжь, словно душа, утекала в центр. Мама как-то сказала, что это неминуемо, что листья на дереве так же тянутся к поверхности кроны. Те, что остаются внутри, частенько засыхают.
Фёдор постучал кольцом, висящим на щеколде, в калитку, и услышал далёкий скрип половиц – видимо, отец стоял на крыльце.
"Заходи, там открыто, я не закрываюсь", – пробасил отец. Они сухо поздоровались и прошли в дом. Отец не сильно изменился с последней встречи, борода и усы скрывали все морщины, но глаза светились здоровым оптимизмом.
– Чай или чего посущественней? – спросил Пётр Александрович.
– Я не пью, – стушевался Фёдор.
– Я тоже, но в особых случаях стоит. Язык нужно расшевелить, мысли из загона на свободу выпустить. Иногда сам себе удивляешься, что из этого получается.
После третьей рюмки Фёдор уже не сдерживал эмоций:
– Папа, она же со мной как с вещью – взяла поносить, напрокат. А потом назад сдать. Можно и без оплаты.
– Женщины необъяснимые существа! Может, это просчёт, а может, эмоция подвела, предположить невозможно, – пытался сбавить обороты Пётр Александрович.
– Но ведь уважения ни на грош. Увидела, что я тряпка, и давай протирать мной свои туфли. Я теперь даже представить не могу, была ли там хоть доля искренности? Я всю зарплату на неё с Васей тратил.
Отец пытался объяснить, что вся жизнь – это симбиоз, взаимовыгодное существование, а семейная жизнь – это её подвид. Если есть хотя бы односторонняя любовь – это уже от Бога, не просто животное прозябание, за такую держаться надо. В итоге более счастливым оказывается тот, кто любит.
– Поэтому, если ты её любил, и если у вас вдруг бы всё сложилось, то ты, независимо от её чувств, находился в более достойном положении. Хотя, конечно, осознавать это тяжело, и часто приходится метаться в болезненном сомнении. А к особо удачливым нисходит взаимная любовь, но это уже больше из романов. Хотя нет-нет, да и случается такое и в жизни, – смягчил острую горечь Пётр Александрович. – Чаще, правда, случается, что один продолжает до конца жизни любить, а другой перешагнёт через вторую половину, и что-то новое ему подавай, – добавилась нота пессимизма в оптимистической трагедии. Было видно, что отец вспомнил что-то своё.
– Не за что меня любить, я пустота! Никем не стал, ничего не построил, ничего не посадил, – вновь перебил Фёдор.
– Во-первых, рановато клеймо ставить, во-вторых, важно не что, а как. Женщины чувствуют внутреннюю силу, даже если ты официант. Вспомни  героя книги "Дети Арбата" Сашу Панкратова, когда он шёл по рынку в сибирском городишке, и увидев еврея, торгующего шнурками, удивился: "Как – ты, еврей, и торгуешь шнурками?" Тот ответил: "Не важно чем, важно как". Ну и, конечно, на юмор да на гитару женщины идут, как мореплаватель за луной. Но этого часто оказывается мало, как и у твоих Александра и Елены. А все эти теории про сонаправленность от лукавого, они нужны там, где нет любви. Только она превращает цепи в цветы, а обязательства в летящие качели...
– Ты вот так всё хорошо складываешь, а сам-то чего с мамой не смог?..
– Если бы молодость знала... Ну, и она предпочла работу... Ну ладно, ты ещё посиди, и ложись поспи, а мне надо пойти удобрения разбросать.
– Ты же учительствуешь.
– Это в городе вышел из школы и свободен, а здесь нужно применять свои знания ежечасно.
Отец переоделся и вышел из дому. Фёдор вновь почувствовал себя оставшимся в одиночестве во время шторма на яхте.
"Куда ни кинь, везде клин. Какие, к чёрту, шнурки? Я даже готовить не научился. Пустота, абсолютная пустота", – Фёдор одним залпом замахнул полстакана водки.
"Правильно сказала Катерина. Такие, как я, нужны, чтобы заделать ребёнка, а потом платить алименты, и лучше бы и носа не показывать. Иначе можно ребёнка испортить. Я могу только всё портить!" –  поплыл Фёдор. Он перебрался от стола к дивану, прихватив стакан, бутылку и яблоко. Чёткость в картине комнаты пропала, и он лёг.
– Двадцать семь лет! У Лермонтова к этому возрасту уже целая библиотека. И даже он понял бессмысленность существования. Но где же я найду своего Мартынова? Разве что Александра, – прошептал Фёдор, и уже как воду выпил ещё полстакана. Его блуждающий, уже не очень осмысленный взгляд  остановился на альпинистском шнуре, приготовленном для каких-то садовых надобностей.
– Я должен совершить какой-то поступок. Если я не могу совершить ничего значительного, тогда нужно совершить что-то значимое, и Александра сюда нечего приплетать, – громко, вслух, почти крикнул Фёдор. Он неуверенно сел, мысли роились, накладываясь одна на другую, выхода не находилось. Но сквозь них одна шальная натягивалась подобно тетиве лука, и, когда она начала расправляться, Фёдор оттолкнулся от дивана и почти побежал к столу.
– Я на что-то способен, – Фёдор сосредоточился, взял нож, вернулся к дивану и отрезал часть репшнура. Принёс стул, встал на него и привязал верёвку к торчащей, неспиленной балке, затем закрепил петлю у себя на шее. Две мысли одновременно вытеснили остальные: одна, щекотавшая нервы, забавила его – он хотел представить себя со стороны, другая: "А вдруг", – наполняла сердце ужасом. Он пожалел, что нет зеркала, повернулся вокруг своей оси и в этот момент покачнулся, не удержался и повис.
Фёдор моментально протрезвел. Пытаясь ногами нащупать стул, он начал отчаянно выбрасывать ноги в сторону и нечаянно сбил его. Тогда, изо всех сил, он потянулся на шнуре вверх к балке, но сил хватило только на то, чтобы приподняться на десяток сантиметров. Он почувствовал, что волна накрывает его яхту по самые краспицы, воздуха не хватало, солёная вода проникла в лёгкие. Он представил себя известным мореплавателем, идущим в северных широтах во время шторма. Он знал, что его будут помнить и о нём напишут в романах. Ему уже не было страшно. Он отпустил штурвал и отдался стихии. Его швыряло из стороны в сторону, переворачивая и крутя. Ещё несколько секунд, и следующая волна залила трюм, и яхта начала тонуть. Погружаясь вместе с ней в чёрную глубину, он вдруг увидел вдалеке что-то колышущееся, оно отличалось от общего фона в более светлую сторону, по нему пробегали мелкие, быстрые, еле заметные огоньки. Оно становилось всё больше и больше, пока не заполнило собой всё пространство вокруг. Эта субстанция была целой, невозможно было бы представить что бы она начала как-нибудь дробится. Она была целой и изменчивой сразу. В последний момент, когда Фёдор должен был упасть в эту массу и поглотится ею, он вдруг остановился и завис перед нею. Он пытался её рассмотреть, но она настолько быстро меняла свою структуру, что его рука сама потянулась на свет. Казалось, что граница этой субстанции где-то рядом, но она как будто ускользала из под руки. И в тот момент, когда  Фёдор нагнал огоньки и коснулся их, его сотрясло от электрического разряда и он вздохнул полной грудью.
Открыв глаза, он вновь оказался в комнате отца, лежащим на тахте, а над ним в оцепенении стояла симпатичная девушка. Фёдор сделал ещё несколько мощных глотков воздуха, вспомнил, что произошло, и прошептал:
– Вы, наверно, ангел?
– Нет, я Катя. Как вы себя чувствуете? – с волнением в голосе спросила она.
– Жутко болит голова, а в остальном сносно. Я вижу вас нечётко, у вас как будто нимб над головой, – продолжал шептать Фёдор.
– Как ты мог? – Катя от волнения перешла на "ты". Потом опять вспомнила о вежливом "вы". – Вас Пётр Александрович из петли вытащил. Его тут чуть кондрашка не хватила. Он сделал вам искусственное дыхание, и, когда вы начали приходить в себя, убежал за доктором – у нас один фермер за здоровье отвечает.
– А вы тут как? – прошелестел Фёдор.
– А я в школе биологию и химию преподаю. Школа, конечно, одно название, но зато никакого формализма, сами программу составляем, – пояснила Катерина, несколько успокоившись. Было видно,  как она загорелась при слове "школа".
– Мы зашли, чтобы Пётр Александрович мне помог план на следующую четверть составить, ну и он пошёл вас проверить, как вы спите, а потом я услышала крик, – добавила она, решив прояснить картину до конца.
– Ясно, – Фёдор вдруг осознал, что он только что случайно избежал смерти, которой он, с одной стороны, жаждал, но, когда она опалила его, то стало ясно, что все его счёты с жизнью смехотворны и несущественны. Что он ещё ничего в жизни не понял, и что у Лермонтова наверняка были более весомые причины для того, чтобы порвать с нею.
– Катя, а вы бы хотели воспитывать своего ребёнка одна или с мужем? – ошарашил девушку Фёдор всё ещё шёпотом.
– Конечно, с мужем, что за идиотский вопрос?! А вы это к чему? – осознала нелепость диалога Катерина.
– Чур меня, – выдавил Фёдор, откинувшись на подушку.
И в этот момент раздался скрип половиц, и в комнату вбежали двое мужчин – отец и такой же бородатый, неопределённого возраста доктор. Отец кинулся к Фёдору, прижал его, как самое дорогое, к себе и тоже прошептал:
– Сын. Ты мой сын. Я ведь тоже чуть... Но не решился... А в тебе я такой силы не ожидал. Как ты себя чувствуешь?
– Пап, я нечаянно, я хотел только представить. А чувствую себя уже нормально, да разве можно в компании Катерины чувствовать себя плохо? – закашлялся Фёдор, пытаясь через силу пошутить.
Он посмотрел на отца, сжал, насколько мог крепко, его руку в своей ладони и подумал о том, что теперь на яхте их будет всегда двое, а может, и больше.
"Шнурки так шнурки, надо с чего-то начинать".