Пуховик. Глава 7

7
    Новый год отмечали у Милы, с месяц как выписавшейся из психоневрологического диспансера. Подруга практически не выходила из дома, опять налегая на горькую.

             Приторможенная, порой уходящая в себя Мила, оттаивала, с их визитами превращаясь вновь в тетю Марго. Встретив новый год, уложили детей спать. Олесю укладывала спать Мила. Они долго о чем-то шептались, затем Олеся стала целовать лицо Милы, доведя ту до слез. Уснула, крепко прижав ее голову к себе маленькими ручонками. Мила перенесла спящую Олесю в другую комнату, уложила на разобранный диван к Андрею. Сунула ей в руки плюшевого мишку, малышка прижала его к своему лицу, свернувшись в калачик. Накрыв ее одеялом, поцеловала обоих, прошла на кухню к убиравшейся после застолья Людмиле.
 
    Долго сидели, разговаривая о чем угодно, кроме будущего Милы. Эту тему подруга отказывалась обсуждать, повергая Людмилу в беспокойный трепет. Видимо, выпив лишнего, Людмила, дав себе слово, никому не рассказывать о недавнем происшествии, выложила все подруге.
 
    - Почему мне не сказала?
    - Откуда у тебя, ты сама, бог ведает, на что живешь, я...
    - Не твое дело. – Марго, сверкнув глазом, откинулась на спинку стула. - Нашла бы.
    - Ну, в самом деле, Мила, чего теперь уже…
    - И это все ты купила на эти деньги? – Марго своим пальчиком обвела стол, затем такой же жест сделала пальчиком вверх, подразумевая новогодний праздник, устроенный подругой.
    - Мил, ну что ты заводишься…
    - Как встретишь новый год, так и проведешь.
    - Хорошо встретили.
  - Нет, с этим надо что-то делать. – Долго пристально смотрела на подругу своим глазом, чуть скосив голову, вдруг, решившись, стукнула кулаком по столу. – Определенно, надо что-то делать. Ты ведь, все равно умереть спокойно не дашь… - Подавшись к подруге, повторила с вопросом-утверждением. – Ведь не дашь же?

    Обнявшись, они расплакались, изливая слезами женское горе.

    После новогодних праздников Мила, используя старые связи, устроилась кладовщиком. Зарплата была невысокая, но работа была в помещении, ей не приходилось общаться с многими людьми. На морозе и в минуты нервного возбуждения на ее лице проявлялась сеть шрамов. Не помогала никакая косметика, и только Людмила знала, как страдала подруга. Мила перестала пить, стала сама приходить в гости, скрывая лицо шарфом и большими солнцезащитными очками. Неоднократно предлагала Людмиле перебраться с детьми к ней. Получив в очередной раз отказ, вспылила. Обидевшись, три дня не появлялась, пока Люда сама не пришла к истомившейся ожиданием ее визита подруге.

    В торговых рядах к Людмиле стал чаще подходить хозяин. В первый же раз он намекнул о продолжении отношений, растянувшись в сладострастной улыбке, не особо стесняясь соседей, предложил денег за визит. Людмила вспыхнула, заметив понимающие улыбки соседей, отрицательно покачала головой. Пообещав вернуться к этой теме, Шен удалился. Людмилу долго не покидало чувство, что все окружающие, даже покупатели осведомлены в мельчайших подробностях о событиях той ночи. Хаотичные мысли разрывали голову. От стыда, щеки вспыхивали на любой брошенный в ее сторону взгляд, не расслышанное за спиной слово повергало в трепет. Может, они смакуют картины ее унижений, перешептываясь за спиной, может молча осуждают, глядя в глаза… Поделилась с Марго, та, отмахнувшись, сказала: «Паранойя, само пройдет». Не проходило. Шен периодически напоминал о себе, бередя затягивающуюся рану. Ярость сменялась безраздельным отчаянием, не находя выхода, пульсировала кровью в висках. Чувствовала, как с каждым визитом хозяина меняется отношение к ней соседей по торговому ряду, решила уйти, но сначала подыскивать другую работу. Позволить себе роскошь остаться без работы она не могла.
 
    В конце зимы пришел новый товар. Рабочий привез ей три тюка, с «джинсой», куртками «весна-осень» и пуховиками. Людмила заартачилась.

    - Зачем пуховики привез, сезон кончился.
    - Мне какой расниса, скасала – продавать всем.

    Понимая, что с рабочим спорить бесполезно, приняла товар. На коробках, обшитых тканью, было указано количество упакованных изделий. Надо было все тщательно перепроверить. Количество всегда соответствовало, а вот на предмет качества надо было осмотреть каждую вещь. Бракованные вещи увозили в мастерскую, где их приводили в порядок, затем возвращали на реализацию, порою уцененные, сбивая доход продавцов.
 
    Отмахнувшись от данного обстоятельства, так как уже подыскала себе работу - «Все одно скоро уйду», начала разбирать товар. Коробка с пуховиками была явно подмочена, о чем свидетельствовал темный след на упаковке. Людмила внутренне негодовала, подозревая, что эту коробку специально ей подсунул Шен из залежалого товара. Вытаскивая по одному пуховики, тщательно их осматривала, все были нормальные. Разгрузив коробку на две трети, потянула следующий, по весу поняв – мокрый, началось.
 
  Пуховик был сухой, но тяжелый, вместе с пухом прощупывались вшитые плотные ленты, придающие приличный вес изделию. В другое время Людмила, несомненно, поделилась бы с соседями новостью об изобретательных мастерах поднебесной. Теперь словно изгой, может в силу своей мнительности, общалась большей частью только с покупателями. Вздохнув, отложила находку в сторону, на возврат. Остальные пуховики были нормальные, это ее отчасти успокоило.

    Покупателей было мало, да и пуховики, занимающие большую часть импровизированной витрины, мало кого интересовали, отпугивая покупателей. От нечего делать она взяла пуховик с начинкой. Вшитые ленты на ощупь состояли из нарезанной бумаги. Заинтересовавшись, Людмила аккуратно распустила нижний шов, заголяя содержимое. Под пухом ее глазам предстали зеленые, стодолларовые купюры, аккуратно распределенные полосой по простроченной полости.

    Первым порывом было желание известить хозяина о находке. Людмила уже собралась окликнуть соседку, чтоб та присмотрела за отделением на время ее отсутствия. Подняв голову, поймала кривую улыбку соседки, переговаривающейся с другой. Соседки прыснули, отвернувшись, Людмила, все принимая на свой счет, вспыхнула, потупилась, пытаясь втянуть голову в плечи.
 
    Решение пришло само собой. Поражаясь своей смелости, выбрала такой же пуховик подходящего размера, надела на себя. Демонстративно повертевшись у зеркала, скинула его на стол-витрину для всеобщего обозрения. Скрупулезно проверила качество швов. На виду у всех долго сминала каждый дециметр изделия, оценивая качество пуха, удовлетворившись результатом осмотра, кинула его на пуховик с начинкой. Достав свою сумку, незаметно подменила пуховик, тщательно упаковав в нее начиненное изделие. Время до конца рабочего дня тянулось бесконечно медленно, унося с собой остатки смелого импульса, подменяя его всепоглощающим страхом. Излишняя нервность затравленной продавщицы не бросалась в глаза окружающим. Не помня, как сложила все по окончании работы, направилась к Миле. Сумка с пуховиком тянула, жгла руку, казалось, она лопается, открывая свое содержимое прохожим. В ощущении осведомленности всех встреченных людей, она отводила от них глаза. Ей чудилось, что они смотрят на нее подозрительно, оборачиваются, останавливаются за ее спиной, разглядывают, запоминая воровку. Может, хотят догнать и вырвать из судорожно сжатой руки ее сумку. В автобусе она прижала сумку к груди, подозревая в злом умысле соседей. Вздрогнула как от прикосновения к открытой ране на касание ее руки пожилой женщины, сидящей перед ней.

    - Девушка, вам плохо?
    - А? – Скорее вскрикнула, чем спросила Людмила.
    - Садитесь, пожалуйста, - женщина, поднявшись, видя еще более побледневшее лицо замершей в нерешительности Людмилы, добавила, – садитесь, мне сейчас выходить.

    Плюхнувшись на освобожденное место, Людмила взглянула на женщину, та, улыбнувшись ей, направилась к выходу. В мимолетной улыбке, ей казалось, заложен скрытый смысл понимания всей необходимости совершенного ею поступка. Прощение в безысходности ее положения или, скорее, осуждение. Кровь, спустившаяся вниз, опять ударила в голову, наполняя ее импульсами, в такт с гулким биением сердца. «Воровка? Ну и что! А ты знаешь, что это, когда жрать купить не на что? А? А дома дети, им что, рот зашить? А может это бумага, и не настоящие деньги. Я посмотрю только. Я завтра верну, отдам. Зачем мне чужое? А вдруг настоящие Теме компьютер куплю, уж сколько просит, да и квартиру надо. А на квартиру хватит? Сколько же там? А завтра спросят? Что скажу? Нет. Только глянем с Милкой и отнесу…» Мысли путались, в голове зашумело, Людмила пригнулась к сумке, пряча полыхающие огнем щеки в воротник.

    Переступив порог Милкиной квартиры, как финишную черту, Людмила захлопнула дверь. Опершись спиной о стену, медленно сползла по ней чувствуя, как сознание покидает ее с остатками сил.

    - Что с тобой!
    - Я…
    - Господи! Да что ж с тобой опять стряслось!
    - Воды.
    - Господи! Горе ты мое … – Мила кинулась на кухню за водой.

    На полу спальни, засыпанной пухом, разлетающимся при каждом движении, Мила разложила в стопки начинку выпотрошенного пуховика. Несколько раз пересчитала, выборочно проверяя купюры на подлинность. Все банкноты были номиналом по сто долларов.

    - Триста тысяч. – Подвела итог Мила, обращаясь к безучастной подруге, сидящей напротив на полу, под воздействием лошадиной дозы успокоительного.
    - Класс.
    - Надо резинок с работы принести.
        - Может отдать? Глядишь чего ни будь да подкинут.
        - Умом тронулась? Ты эти деньги отработала, считай компенсацией.
    - Квартиру себе возьму.
    - По десять штук, надо пачками упаковать.
    - Моську твою отреставрируем, и еще до фига останется.
    - Зачем?
    - Ты ж у меня - красавица.
    - Чтоб под всяких козлов стелиться? Нет, подруга, сделаем так…