Десимон А. Ф. Фрагменты из жизни

I. Андрей Францович Десимон (1806 – 1879), мой прапрадед по прямой линии, сын подполковника (полковника по Армии) и Георгиевского кавалера. Воспитывался в Е.И.В. Пажеском корпусе. Лейб-гвардии штабс-капитан Преображенского полка, старший адъютант гвардейского корпуса.

После увольнения к статским делам прошёл путь на Кавказе от чиновника особых поручений до члена Совета Главного управления наместника при главноначальствующих Головине, Нейтгардте, Воронцове, Муравьеве, Барятинском, великом князе Михаиле Николаевиче. Более 30-летняя деятельность Андрея Францовича на Кавказе «ознаменована многими полезными реформами, обязанными его инициативе»[1]. Будучи по образу мыслей государственником, «исключительно заведуя делами, до преобразования края касающимися»[2] разработал проект «Положения об общественном городском управлении г. Тифлиса»[3], практически заложил основы прообраза Тифлисской мэрии; деятельно участвовал в подготовке «Учреждения для управления Закавказским краем»[4], «Учреждение губернских правлений»[5], реорганизации содержания и структуры гражданской канцелярии главноначальствующего на Кавказе, участвовал во многих других преобразованиях для улучшения функционирования единой системы органов исполнительной власти на Кавказе.

Обращаясь к коллегам-чиновникам, преобразователям России, Андрей Францович подчёркивал их христианскую взаимосвязанность друг с другом и с народом, «уважение к старшим, доброе согласие между собой, кроткое снисхождение к низшим вашим подчинённым – вот звенья, которые должны вас всех неразрывно связывать; и этим вы приобретёте любовь и уважение от всех с вами служащих, ваших начальников и ваших подчинённых и самого народа, дела и судьбы которого вам вверены»[6]. Благодаря своим убеждениям и вытекающему из них поведению, Андрей Францович пользовался доверием своих начальников и уважением подчинённых, которые «все любили и уважали за его деликатное, простое обращение и готовность помогать всякому – словом и делом»[7].

Он был действительным членом Кавказского отдела Императорского Русского географического общества. На одну из его публикаций до сих пор ссылаются историки и этнографы. В ней, помимо фактов из истории Дагестана и его народа, он высказывает и ныне актуальные мысли: воцарение мира на Кавказе возможно только при строгом соблюдении законности и цивилизованном административном управлении, «нет сомнения, что правосудие строгое при управлении образованном, но не слабом, сохранит надолго столь благодетельное спокойствие в этой части Дагестана»[8].

С учётом его заслуг названы Десимоновская площадь, улица и переулок в Тифлисе. Награждён высшими орденами Российской империи. Тайный советник. Последние годы жизни член Комиссии прошений на Высочайшее имя приносимых в Петербурге.

II. Преамбула. Психопат из императорского дома.

Психопатия – это тяжёлые нарушения характера и поведения, сопровождающиеся личностной и социальной дезадаптацией, часто передающиеся по наследству, возникающие в детском или подростковом возрасте и проявляющиеся на протяжении всей жизни. Русский психиатр П.Б. Ганнушкин выделил критерии, вошедшие в историю как триада Ганнушкина – выраженные нарушения характера, определяющие весь психический облик до степени, нарушающей социальную приспособляемость. В таком виде учение о психопатиях сложилось уже в конце XIX века, тогда как ранние подобные нарушения описывались как «душевноболезненный темперамент», «моральное помешательство», «дегенерация» и др. Одним из таких вырожденцев с убедительными признаками болезненного темперамента и морального помешательства, несомненно, являлся великий князь Константин Павлович Романов.

 Из многочисленных исторических источников известно, наследственность Константина была отягощена патологической возбудимостью и неуравновешенностью отца, Павла Петровича Романова (Павла I), отличавшегося упрямством, деспотизмом, мнительностью и неадекватным поступками. У деда по отцу, Петра Федоровича (Петра III), также наблюдались странности в поведении.

В детстве у Константина отмечали признаки врождённой неуравновешенности центральной нервной системы, проявляющиеся в виде капризности, раздражительности, снижении внимания, неспособности сосредоточиться, двигательной расторможенности. Со слов его воспитателя Ф.Л. Лагарпа, в подростковом возрасте: «затруднения, которые он испытывает при запоминании наизусть таблицы умножения, и отвращение ко всему, что останавливает его внимание на несколько минут сряду…ни одной минуты покойной, всегда в движении; не замечая куда идёт и куда ставит ногу; он непременно выпрыгнул бы из окошка, если бы за ним не следили»[9].               
               
На фоне психического дефекта у него легко формировались протестные поведенческие реакции, часто с выраженным психомоторным возбуждением и агрессивными проявлениями к окружающим. По свидетельству Лагарпа: «Я заметил, например, не один, а тысячу раз, что читал худо нарочно, отказывался писать слова, которые он только что прочёл или написал, потому что не хотел сделать того или другого. Он прямо отказывался исполнять мои приказания, бросал книги, карты, бумагу, перья на пол; стирал арифметические задачи, написанные на его чёрном столе, и эти проявления непослушания сопровождались движениями гнева и припадками ярости, способными вывести из терпения самого терпеливого человека в свете… Я предоставлял свободу великому князю кричать, плакать, упрямится, обещать исправится, просить прощения, шуметь, не останавливая этой бури, пока она не угрожала повредить его здоровью…»[10]

Развивался Константин в условиях, не способствующих коррекции, присущих ему патологических черт характера. Об этом сообщает тот же Лагарп, общавшийся с ним ежедневно, и которого трудно заподозрить в необъективности: «…при тех условиях, среди которых он находился до сих пор, трудно было бы ожидать, что упрямство его пройдёт, и действительно оно приобрело характер такой несдержанности, что потворствовать ей и терпеть её более невозможно»[11]  «Привыкая действовать под впечатлением минуты, он не замечает даже наносимых им смертельных обид и убеждён в том, что оскорбления лиц, подобных ему, забываются обиженными…»[12]

Со временем дегенеративные черты характера Константина стали проявляться не только в узком «домашнем» кругу, но и в присутствие малознакомых ему лиц, являясь свидетельством углубления психических расстройств и расширения поводов для их проявлений. Его бабушка Екатерина II сообщает графу Салтыкову: «Мне известно бесчинное, бесчестное, непристойное поведение его в доме генерала и прокурора, где он не оставил ни мужчину, ни женщину без позорного ругательства, даже обнаружил и к вам неблагодарность, понося вас и жену вашу, что столь нагло и постыдно и бессовестно им произнесено было, что не токмо многие из наших, но даже и шведы без соблазна, содрогания и омерзения слышать не могли. Сверх того, он со всякою подлостью везде, даже по улицам, обращается с такой непристойной фамильярностью, что и того и смотрю, что его где ни есть прибьют к стыду и крайней неприятностью»[13].

На фоне патологических черт характера у него рано сформировались садистские наклонности, с убеждениями о мало ценности человеческой жизни. В играх Константин, в отличие от своего брата Александра, не награждал своих игрушечных героев, а напротив, вешал их и расстреливал. «Эти мелочи были весьма знаменательны и обрисовывали характер этих двух детей; из них один проявлял свои врождённые чувства (Константин), а другой высказывал те убеждения, которые ему внушали (Александр)»[14]. Эта же патология проявилась у Константина при его сватовстве с немецкой принцессой. Он, показывая армейские приёмы, выламывал при этом ей руки, «кусал в шутку» и искренне недоумевал, видя на её глазах слёзы[15]. Константин приходил к невесте в пять утра с трубой и двумя военными барабанами и бил зарю. Невеста, едва успев одеться, начинала метаться, а он заставлял её играть на клавесине, пел песни и, отбивая ритм ногой, хохотал[16].

Угрызениями совести Константин не страдал, так как не склонен был к рефлексии и критическому отношению к своим поступкам и словам. События, связанные с убийством отца, называл «кашей»: «Ну, Саблуков, хороша была каша в тот день!»[17] и, будучи подозрителен и мнителен, всю жизнь малодушно испытывал страх разделить судьбу отца, много раз повторяя паранойяльную мысль, от которой не мог избавиться: «меня задушат, как задушили отца»[18].

Вот одна из первых, известных нам, жертв из мартиролога, уже сформировавшегося морального дегенерата Константина – вдова португальского консула госпожа Араужо. Он, с адъютантами, изнасиловал её, после чего вдова умерла. Как писали современники, Константин поступил с ней «самым злодейским образом»[19].

Всякая психопатия это не только эмоциональные, но и волевые нарушения. Во время войны с французами он «только и твердил, что об ужасе, который ему внушало приближение Наполеона, и повторял всякому встречному, что надо просить мира и добиваться его, во что бы то ни стало»[20]. Графиня Эдлинг обвиняла Константина в трусости, замечая что «в виду опасности» он терялся так, что его «можно было принять за виновного или умоповреждённого»[21]. По этой причине в войне 1812 года цесаревич участия не принимал. Он присоединился к войскам, когда победа России стала делом решенным.

Состояние алкогольного опьянения принимало у него, как у всякого психопата, патологический характер с поведенческими нарушениями. По свидетельству современников, напившись пьян, Константин в заграничном своём путешествии не доходил до нужника и испражнялся прямо в комодные ящики гостиницы[22].

В 1814 году Александр I повелевает Константину командовать польской армией. Близкий друг обеих братьев князь Чарторыйский в своих письмах императору часто жаловался на Константина оскорблявшего «самыми кровавыми оскорблениями» офицеров, которые после унижения в буквальном смысле заболевали [23].               

Чарторыйский писал Александру I о Константине: «…его вспышки гнева и ярости весьма часто были результатом минутного полнейшего самозабвения и отсутствия всякого сознания, и самые их размеры, не соответствовавшие нисколько ничтожности вызвавших их поводов, свидетельствовали подчас о какой-то действительной, почти психической невменяемости»[21]

Таким он бывал часто со своими подчиненными офицерами. Так весной 1816 года в Варшаве Константин унизил двух офицеров. В ответ другие офицеры полка, заявили, что служить с товарищами больше не могут. Это был сговор офицеров, в надежде, что о бунте донесут Константину, ведь была задета офицерская честь, однако о случившемся Константину не доложили. В ответ капитан Велижек, адъютант генерала Красинского, на собрании генералов в самых резких словах заявил, что малодушие не лучший выход в деле защиты офицерской чести от оскорблений. Красинский приказал посадить адъютанта под домашний арест. В знак протеста, против нанесенных цесаревичем оскорблений, три офицера полка, договорившись между собой, по очереди покончили жизнь самоубийством. Четвертым это сделал Велижек. Вот выдержка из его предсмертного письма: «…Одним словом, я покидаю своё бедное отечество в беспомощном состоянии, преданное капризу одного человека…»[24], и этим человеком был Константин Павлович Романов.

Какой поистине дьявольской силой, сумасшедшей разрушительной энергией, обладали «кровавые оскорбления» этого невменяемого психопата из императорского дома, если после них оскорбленные, либо заболевали, либо кончали жизнь самоубийством.   

III. Дело в шляпе.

17 (29) апреля 1818 года по случаю рождения у Николая Павловича наследника Александра, будущего императора Александра II, в Москве должны были состояться торжества с участием всех представителей императорского дома. Из Петербурга в Москву по этому случаю были направлены 8 камер-пажей: «Титов, Рындин 1-ый, Рындин 2-ой, Звягенцев, Постников, Балашев, Дараган и князь Голицын»[25], в сопровождении корпусного командира подполковника Франца Егоровича Десимона.

Если можно судить о чувстве ответственности этих юношей по отношения их к дальнейшей жизни и карьере - то самыми ответственными, организованными и целеустремлёнными оказались: Дараган П.М., ставший генерал-лейтенантом; Рындин Н.Н. 2-ой – генерал-майором; Звягинцев А.И. и князь Голицын – Преображенского полка офицеры, уволенные к статским делам коллежскими советниками и Балашев Д.А. – служивший при Генеральном штабе. Самым непутёвым оставался Рындин Н.Н. 1-ый, гвардеец Семёновского полка – не понятно за какие грехи – оказавшийся штабс-капитаном Симбирского пехотного полка, что являлось, безусловно, понижением, и уволенный спустя 7 лет службы. Для сравнения его товарищ Титов А.П. в Преображенском полку через 5 лет был уже капитаном гвардии, что соответствовало полковнику по армии.  Был в этой группе еще один камер-паж – Постников А.М., закончивший корпус только через 2 года после своих товарищей и дослужившийся в Преображенском полку до штабс-капитана[26]. Один из камер-пажей, кто – неизвестно – из-за своего легкомыслия и безответственности, пусть и косвенно, сыграл роковую роль в судьбе подполковника Десимона, отца Андрея Францовича.

Обратимся к воспоминаниям Дарагана П.М.: «5 июня в 7 часов был бал в Грановитой палате. Бал открывала императрица Мария Федоровна с королём Прусским…» «…при конце бала я подошёл к принцу, который разговаривал с великим кн. Константином Павловичем и подал ему шляпу, которую держал во всё время бала. Великий князь, увидев это, спросил меня:
- А моя?
- Ваше величество не изволили мне её вручить.
- Я дал её камер-пажу.
Отыщи мне.
Я скоро её нашёл. Но, увы, мой товарищ положил её под свечами стенного освещения, и воск попал на шляпу. Я подал её великому князю. Он посмотрел и, грозно взглянув на меня, спросил:
- Это что?
- Ваше величество… начал я, но он перебил словами:
- Вы все ветрогонцы, испортили мою шляпу. И какая досада, я взял её одну из Варшавы, а в Москве такой не отыщешь. Однако найди мне этого камер-пажа, я непременно хочу надрать ему уши. Виновник не нашёлся, а великий князь забыл свою угрозу»[27].

Дараган лукавит, августейший психопат ничего не забывал и никому ничего не прощал, а испорченная, взятая из Варшавы, единственная шляпа, постоянно напоминала об «унижении» его величества пажами-мальчишками. А кто в Москве отвечал за поведение воспитанников Пажеского корпуса, этих «ветрогонцев», этих рындиных и постниковых? – подполковник Ф.Е. Десимон – и вся злость психопата императорского дома обрушилась на подполковника и Георгиевского кавалера.

Легко представить себе в этой встречи «бесчинное, бесчестное, непристойное поведение» великого князя. Его «гнев и ярость» нарастали, переходя в состояние «полнейшего самозабвения и отсутствия всякого сознания», делая его «психически невменяемым». Можно представить себе каким угрозам и «кровавыми оскорблениями» подвергся Франц Егорович, человек служилый и образованный, говорящий почти на всех европейских языках и, к сожалению, полностью зависимый от службы, так как не имел ни крепостных, ни имений, ни состояния. Всё его богатство: находящаяся на его иждивении жена, младший двенадцатилетний сын и офицерская честь. «Никогда офицер не должен употреблять свой здравый рассудок или познания: чем меньше у него чести, тем лучше. Надобно, чтобы его могли безнаказанно оскорблять, и чтобы он был убеждён в необходимости глотать оскорбления, молча» (убеждения Константина Романова – С.Д.) [28]. 

После этого Францу Егоровичу Десимону ничего не оставалось, как умереть, и он, согласно официальной версии, «9 июня 1818 года скончался от горячки»[29], вероятно, от «нервной горячки» и сердечного приступа. А его младший сын, Андрей Францович Десимон, как продолжение искупления происшедших событий, по истечению короткого срока, милостиво, по высочайшему повелению императора Александра I, был принят пажом в корпус. А в иноверческом кладбище на Введенских горах в Москве появилась могила Ф.Е. Десимону с трогательной надписью от любящей жены Марии: «Останки бренные нежнейшего супруга в могиле хладной сей навек погребены; исторгнув смерть его из недр семейна круга, на слёзы обрекла дни горестной жены. В унылом сиротстве с твоими я сынами плачевно жизнь вести дотоль осуждена, поколь, свершив удел, назначенный судьбами в обитель вечности я буду воззвана[30].

III. Польский бунт и как молодой подпоручик обул и накормил Лейб-гвардии Преображенский полк.

Не будим останавливаться на восстании поляков, эти события хорошо описаны в истории России, сосредоточимся на той неразберихе в рядах русской армии, которые они вызвали. В одночасье в одной из частей Российской империи русские оказались на враждебной им территории и, отступая, «страшась преследования и внезапных нападений»[31], войска под началом горе-наместника Царства Польского «великого князя» Константина не имея провианта и обозов стали в беспорядке двигаться к границам метрополии.

Вот как описывает это бегство К.Ф. Опончин: «Офицеры и солдаты, плохо одетые» – в декабре было холодно – «впроголодь, оставили в Варшаве своё имущество, надежды и счастье. Все вздыхали по Литве, но приходилось ещё прежде переправится через Вислу, а Бог один знает, допустят ли это поляки… Никогда не забыть наш бивак на улицах Гуры… Гостиницы, частные дома, хижины – всё наполнилось голодным людом… Сто команд с разных полков мечутся во все стороны за разными потребами…»[32], но, как правило, с малым толком.

А вот взгляд на происходящее из письма Николаю I изгнанника цесаревича Константина: «Вот мы, русские, у границы, но, Великий Боже, в каком положении, почти босиком; все вышли как бы на тревогу, в надежде вернуться в казармы, а вместо сего совершили ужасные переходы…»[33]

Согласно «Учреждению для управления большой действующей армией» за её снабжение отвечал «генерал-интендант», эта должность состояла в обеспечении «исправном и достаточном продовольствием армии во всех её положениях съестными припасами, жалованием, одеждой, амуницией, аптечными веществами, лошадьми и подводами»[34] Где он был, этот генерал-интендант? Трудно сказать, видимо, бежал впереди всех…

13 (25) января 1831 года польский сейм объявил династию Романовых низложенной с польского престола. В ответ русские войска пересекли границу и вступили на территорию Царства Польского. Вы думаете, в снабжении войск что-нибудь изменилось? Ничего не изменилось. Даже гвардия, на враждебной польской земле, недоедала, а обувь, от долгих переходов, быстро изнашивалась и требовала замены. Обеспечение армии было организовано из рук вот плохо, прежде всего, из-за противодействия враждебного польского населения. В этих условиях снабжение войск приравнивалось к подвигу.

В Лейб-гвардии Преображенском полку провианта оставалось только лишь «на два дня, а обувь после непрерывных передвижений требовала настоятельной замены». Командир полка принял решение послать офицера с обозом и командой в соседнюю Пруссию «для закупки там провианта и сапог»[35]. Выбор пал на 25-летнего подпоручика Андрея Францовича де-Симона (так в то время писалась его фамилия – С.Д.), он прекрасно знал немецкий и, самое главное, польский язык, чего нельзя было сказать о других офицерах полка. Этот язык он впитал буквально с молоком матери, она у него была из польского шляхетского рода.

«Де-Симон исполнил в точности данное ему поручение и, возвращаясь уже к полку, узнал о наступлении поляков и отступлении гвардии». Его отряд, состоящего из сорока нижних чинов и обоза, оказался во враждебном окружении наступающих польских войск и являлся желанной добычей мятежников. Если бы обоз молодого подпоручика был захвачена врагом, легко представить себе реляцию какого-нибудь мятежного польского эскадронного командира: «уничтожен отряд русских гвардейцев вместе и с их командиром, захвачены богатые трофеи, способные обеспечить провиантом и сапогами целый полк». Несмотря на опасность захвата, де-Симон принял смелое решение пробиваться к полку кратчайшим путём через район наступления польских колонн. Неоднократно гвардейцы встречались с неприятельскими разъездами, но де-Симона, умело маневрируя отрядом и избегая встречи с превосходящими силами мятежников, доставил транспорт в полной сохранности в полк, не потеряв при этом ни одного человека из команды.

«За успешное исполнение этой командировки подпоручик де-Симон был удостоен весьма лестного отзыва великого князя Михаила Павловича»[36], командовавшего гвардией. Так благодаря «смелому движению» и «важной услуге»[37], оказанной однополчанам, Десимон навечно попал в «Историю Лейб-гвардии Преображенского полка». (стр.111)

Уже потом со своим полком он участвовал во многих сражениях с польскими мятежниками, и в 1831г. за взятие передовых Варшавских укреплений и городского вала он был награждён орденом Святой Анны 4 степени с надписью «За храбрость», польским орденом «Военного достоинства» 4 степени и медалью «За взятие Варшавы».

IV. Дружба с Муравьевым (Амурским).

С Николаем Николаевичем Муравьевым (1809 – 1881), будущим графом и генерал-губернатором Восточной Сибири Муравьевым-Амурским – изображённом на современной российской пятитысячной банкноте – Андрей Францович Десимон познакомился в корпусе, где они вместе учились. Он, как старший по возрасту камер-паж, покровительствовал Муравьёву и подружил с ним. В 1826 году Десимон выпущен в Лейб-гвардии Преображенский, а Муравьёв через год – в Лейб-гвардии Финляндский полк.

   Оба гвардейских прапорщика в 1828 году выступили в свой первый военный поход – в составе гвардейского корпуса под командованием великого князя Михаила Павловича – и приняли участие в осаде и взятии крепости Варна. В это время Муравьёв был определён адъютантом к генерал-лейтенанту Головину.

Затем оба молодых гвардейца участвовали в боевых действиях во время польского мятежа 1830-1831 года: Десимон в составе своего полка, а Муравьёв адъютантом Головина. Получив очередной чин – штабс-капитана, Николай Николаевич в 1833 года оставляет военную службу, но ненадолго, а штабс-капитан Андрей Францович в 1834 году назначается старшим адъютантом штаба Отдельного гвардейского корпуса.

В 1837 году Муравьёв добивается назначения к своему командиру и покровителю Головину в Варшаву – гражданским чиновником по особым поручениям, и в этом же году Десимон, по странному стечению обстоятельств, переводится в Польшу – старшим адъютантом штаба 3 гвардейской пехотной дивизии. Создается впечатление о согласованности их действий, и это впечатление не обманчиво и фактам не противоречит.

В ноябре 1837 года Головина направляют главноуправляющим гражданской частью и пограничными делами в Грузии, Кавказской и Закавказской областями и командиром Отдельного кавказского корпуса. Николай Николаевич в чине майора в апреле 1838 года становится чиновником особых поручений командира корпуса Головина, а Андрей Францович, уволенный к статским делам надворным советником, в это же время – чиновником для особых поручений главноуправляющего Головина. В 1839 году оба сопровождают своего начальника в экспедиции на правом фланге Кавказской линии и в Южном Дагестане.

С конца 1839 до середины 1840 года Десимон состоит в свите Головина во время поездки в Петербург. Из письма Муравьева брату Валериану: «Брат Василий Иванович пишет и об отъезде твоём от него и том, что Десимон проехал дней десять прежде вас, а потому с экстро-почтой я смело могу ожидать письма его (Десимона – С.Д.) из Петербурга от 28-го ноября, а на будущей недели и твоего от 5-го декабря»[38]. В 1840 году Муравьев чине полковника получает направление в Черноморскую береговую линию, а Десимон становится коллежским советником и директором канцелярии Головина. В июне 1841 года Николай Николаевич становится генерал-майором.

Конец весны 1842 года Муравьев провел в Санкт-Петербурге, где встречался с императором Николаем I, обсуждая кавказские дела, и, по поручению Головина, пытался найти место своему другу в одном из министерств. Из письма Муравьева брату Валериану, адъютанту Евгения Александровича Головина на Кавказе: «К Андрею Францовичу я хотел писать особо; но всё - равно, сообщи ему нижеследующие, о чем я вместе с сим и к Евгению Александровичу пишу. Вследствие письма Евгения Александровича о Десимоне к Уварову (министру просвещения – С.Д.) я сам ездил к нему и просил его от имени Евгения Александровича о назначении Андрея Францовича главным инспектором Закавказских училищ. Уваров сказал мне, что он, во-первых, не приступит к этому назначению прежде объезда края князем Чернышевым (с ревизией Кавказа – С.Д.) во-вторых, хотя он и получил здесь о Десимоне самые благоприятные сведения, но лично его не знает, и, наконец, в-третьих, что Государю было бы приятнее, чтоб это место было занято военным. Уваров не скрывает, что, хотя ему было бы приятно назначить на это место человека близкого к главноуправляющему, но что неизвестно, останется ли таковым
Евгений Александрович, и я по всему вижу, что это сомнение есть главная причина его отговорок, по всему этому, мне кажется, Десимону лучше всего обождать в настоящем своём посту приезда князя Чернышева. Неловко же и Евгению Александровичу переменять директора в самое это время; а, может быть, по обстоятельствам всё изменится к лучшему»[39].

Из письма Николай Николаевича мы узнаём, что Уваров «лично» Десимона не знал. И превосходно! О скандальной репутации Уварова читайте А. С. Пушкина. Ещё небезынтересно узнать, что Уваров «получил здесь о Десимоне самые благоприятные сведения». «Здесь» – это в столице, в среде правительства и императорского двора, где вращался министр просвещения. Ещё нам становится известно, что в этих кругах Десимона воспринимали, как «человека близкого к главноуправляющему», что, впрочем, соответствовало истине, и мы позже приведём подтверждение этому. Муравьев советует Десимону обождать приезда Чернышева, вероятно, потому, что все трое воспитанники Пажеского корпуса, а неписанное правило бывших пажей - поддерживать друг друга.

Только в октябре 1842 года Муравьев вернулся на Кавказ. Далее пути друзей разошлись, в начале 1844 года Муравьев навсегда покинул Кавказ и уехал на лечение во Францию, а Десимон продолжил свою службу на Кавказе.

V. Площадь, улица и переулок в Тифлисе.

Названия улиц города Тифлиса и их систематизация, представляют познавательный интерес, как отображение исторической памяти жителей города о прошлом, местных традициях и, значимых для города, местах, событиях и личностях.

До введения в XIX веке официальных наименований улиц в Тифлисе, горожане, не мудрствуя лукаво, в их названиях выделяли какой-либо характерный признак и этого было жителям достаточно. Так в недрах городской молвы появились Кривая улица, Темные ряды, принадлежность к ремеслам, способствовало названию Ватная, Оружейная, Красильная улицы, Железный ряд. Культовые сооружения, возвышающиеся над городом, служили хорошим ориентиром, по которым легко можно было найти прилегающую к ним дорогу. Так появились: Сионская, Анчисхатская, Давидовская, Георгиевская, Старокатолическая и другие улицы, ведущие к храму.

«Всех домов в Тифлисе по сведениям из полиции за 1845 год находилось вообще; казённых: каменных – 62, деревянных – 1; частных: каменных 5281, деревянных – 3»[40]. Улиц к этому времени было – 58. Площадей – 13, последние, из-за их малочисленности, легко перечислить: «Александровская, Николаевская, Эриванская, Почтовая, Татарская, Абас-Абадская, Губернская, Губернаторская, Пески, Сенная, Георгиевская, Кахетинская, Хлебная»[41]. Только две имели персональное название, в честь государей императоров, больше никто такой чести в то время не удостаивался.

Количество жителей в Тифлисе подсчитать было непросто, поэтому данные значительно разнились. «По сведеньям, собранным ещё в 1843 году К.С. Кипиани, в Тифлисе оказалось 53 000. В 1844 же году, по статистическим данным, собранным Г. Баяндиным, оказалось всего только 30 070, а именно мужчин 16 938 и женщин 13 132…»[42].
 
Появление почтовой службы, городского общественного самоуправления, совершенствование службы городской полиции и губернского правления привело к необходимости определения точного адреса и многие употребляемые горожанами названия улиц, площадей и переулков были закреплены за ними официально. Впрочем, улицы переименовывались, или возникали новые в 1843, в 1851, в 1856, в 1867 и в другие года вплоть до нашего времени.

Интересно сравнить зависимость количества почтальонов города Тифлиса от увеличения числа улиц и новых адресов. В 1805 году Александром I был утверждён штат Тифлисской почтовой конторы. Он состоял всего лишь из четырёх человек: почтмейстера, помощника почтмейстера, переводчика и сторожа, в дальнейшем штат был увеличен присовокуплением двух канцелярских служителей и двух почтальонов. Согласитесь, в городе, в котором только два почтальона и улиц не должно быть много, да и число жителей не велико.

С 1831 года Тифлисское почтовое учреждение было возведено в ранг областной конторы со штатом 12 человек, добавлено 4 сортировщика, но это свидетельствовало только об увеличении объёма корреспонденций, а число получателей и улиц, значительно не увеличилось.

Ситуация в городе изменилась с 40-х годов XIX века. Высочайшим указом Сенату от 10 апреля 1840 года с начала следующего года образуется Грузино-Имеретинская губерния, её главным городом определён Тифлис. Все почтовые учреждения губернии переданы в ведение вновь образованного ХII почтового округа. Тифлисская областная почтовая контора стала именоваться губернской. Её обязанности возросли, и штат увеличился до 22 человек с добавлением 10 почтальонов. Первым членом Совета главного управления Закавказского края, являющимся и управляющим почтовой частью, стал генерал-лейтенант А.Г. Чавчавадзе (Чевчевадзе – так в то время писалась фамилия – С.Д.). Тот самый грузинский поэт и тесть А.С. Грибоедова. Управляющий почтовой частью естественно был заинтересован в упорядочение и образовании новых улиц в городе, так как это облегчало работу почтовой службы.

В это же время было создано городское общественное управление, и должность городской головы стала выборной. Первым «мэром» города избран Иван Измиров (1841-1843), а это уже второй человек в городе, заинтересованный в упорядоченье городского хозяйства. Тем более в «Положении о городском общественном управлении в Тифлисе» было сказано, что в ведении городского управления входит «составление и дополнение списков улицам, домам, торговым местам, общественным заведениям…»[43]

Ещё один человек, в описываемый нами период, отвечающий за порядок в городе, заинтересованный в чётком разграничении территории города – Тифлисский полицмейстер подполковник А.М. фон Фитингоф. В дальнейшем город был разделён на 12 полицейских участков.

И, наконец, учреждение, к которому, так или иначе, тянулись нити-связи: и почты, и городского управления, и Тифлисской полиции, и других заведений, и простых жителей – Грузино-Имеретинское губернское управление, с неизменным на своём посту с 1842 по 1847 годы вице-губернатором коллежским советником Десимоном.

Теперь, наконец, обратим наше внимание на улицы конца XIX и начала XX века, названные в честь, значимых для города, известных на Кавказе государственных деятелей. Для их систематизации используем «Адресную книгу города Тифлиса»[44] за 1898 год, и «алфавитный список улиц, переулков и площадей города Тифлиса, составленный строительным отделением городского управления в 1903 году»[45]

В ряду этих улиц: Андрониковская, Багратионовская, Барятинская, Бебутовская, Вельяминовская, Воронцовская, Гановская, Головинский пр., Гудовича, Десимоновская, Ермоловская, Кипиановская, Кнорринская, Кочубеевская, Крузенштерна, Лазаревская, Лорис-Меликовская, Мадатовская, Михайловская, Муравьевская, Орбелиановская, Палавандинская, Паскевича, Паулуччи, Реутовская, Реадовская, Ртищевская, Цициановский подъём и др. Избранные из них имели площади своего имени.

Интересно, почему Андрей Францович Десимон попал в эту компанию достойных людей? И почему некоторые кавказские государственные деятели избежали этой участи? Почему в Тифлисе не было улиц, названных в честь бывших начальников Десимона: например, военного генерал губернатора Грузии генерал-лейтенанта М.Г. Брайко? Где Брайковская улица? Он что, напрасно семь лет губернаторствовал в Тифлисе, или он для города так ничего и не сделал? Где Скалоновская, Жеребцовская и Сотниковская улицы, в честь Тифлисских губернаторов генерал-майоров и будущих сенаторов, начальников Десимона: Скалона А. А., Жеребцова М.И. и Сотникова В.С.?

Почему не осталось уличной памяти о таких главнокомандующих на Кавказе, заслуженных генералов как А.П. Тормасов, Г.В. Розен, А.И. Нейдгардт? Томасов и Нейдгарт, понятно, главнокомандовали на Кавказе только по два года, но Розен должен был остаться в памяти города – семь лет был у власти. Могли бы найти для Розена улицу.
 
Почему Е.А. Головин был увековечен Головинским проспектом, а его современник, равный с ним в чинах, генерал от кавалерии генерал-адъютант П.Х. Граббе, 5 лет командующий войсками Кавказской линии и в Черномории, не получил в память своих заслуг Граббскую улицу в Тифлисе? Что? Не благозвучно звучит? Или сменивший его герой генерал от инфантерии В.О. Гурко остался без улицы, почему? Даже сенатор барон П.В. Ган, бывавший в Тифлисе с намерениями преобразовать край, и потерявший, в конце концов, доверие Николая I, и тот умудрился в Тифлисе улицу заполучить, бывшую Хановскую, в его честь переименованную. Но ведь нашли возможность?! Многие же заслуженные современники Десимона остались без улицы, даже на худой конец без переулка.

В тоже время имена всех наместников Кавказа были отмечены улицами, проспектами, а то и площадями, даже тех, кто временно исполнял должность: Михаил Семёнович Воронцов(10 лет), Николай Андреевич Реад (менее 1 года), Василий Осипович Бебутов(менее 1 года), Николай Николаевич Муравьёв(Карский) (около 2 лет), Александр Иванович Барятинский (8 лет). Вполне заслуженно каждый из них получил свою частицу городской памяти.

А где улицы членов Совета наместника современников Десимона: генерал-лейтенанта И.А. Бартоломей, тайных советников А.М. Фадеева, Е.П. Старицкого, Ф.Е. Коцебу, И.А. Даспик-Дюкруаси, А.П. Николаи, А.А. Харитонова? 

Если их нет среди урбанонимов, почему Десимон выпал из этого списка, и его именем названа не только улица и переулок, но и площадь[46]? За какие такие заслуги такая честь?

Десимоновская площадь располагалась рядом с Сионским собором, а на ней –   тифлисское молоканское кредитное товарищество и молоканское общество трезвости. Десимоновская улица, как впрочем, и площадь, находилась на территории Чугуретского VIII полицейского участка и начиналась от Паромного переулка[47]. В 1910 году эта площадь была отображена на открытке города Тифлиса[48].

VII. Преобразование Тифлисского городского управления.

В апреле 1838 г. генерал лейтенант Е.А. Головин завизировал предписание об образовании комитета по составлению проекта Тифлисского городского управления, этого прообраза будущей городской думы. Приводим дословно этот текст, чтобы обратить внимание на некоторые его детали.

 «Предписание ген. Головина ген.-л. Брайко, от 27-го апреля 1838 года, №3622.
Поручаю вам быть председателем Комитета для составления проекта правил о преобразовании Тифлисского городского управления, я уведомляю вас, что членами Комитета назначены мною Грузинский гражданский губернатор, Тифлиский комендант и полицмейстер, советники экспедиции суда и расправы – Филиппов и Казённой – Антонов, и состоящие при мне ЧИНОВНИК ОСОБЫХ ПОРУЧЕНИЙ НАДВОРНЫЙ СОВЕТНИК ДЕСИМОН (выделено мною – С.Д.) и коллежский асессор Реутт со званием управляющего делами Комитета. Что же относится до выборов депутатов со стороны Тифлисского дворянства и от прочих городских обществ, то о сем я предписал губернскому предводителю и гражданскому губернатору. Засим, от распоряжений ваших зависеть будет успешное окончание занятий Комитета и представление подробных предложений ко мне на рассмотрение»[49]

Безусловно, это указание составлялось не самим Головиным. Пусть вас не смущают, и не вводит в заблуждения, фразы: «я уведомляю вас», «назначены мною», «состоящие при мне», «я предписал», «представление подробных предложений ко мне на рассмотрение». Главноуправляющий сам предписаний не писал и часто даже не вникал в мелочи, проекты всех документов ему готовили его помощники. Командир Отдельного кавказского корпуса был занят более масштабными военными задачами по ликвидации очагов сопротивления, водворению мира и спокойствия на Кавказе.

Для дел гражданского администрирования у него был предусмотрен специальный чиновник особых поручений «высшего разряда»[50],
который, по мнению Головина, «навсегда» состоял при нём, и обязан был исполнять особые его «поручения и ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ЗАВЕДУЯ ДЕЛАМИ, ДО ПРЕОБРАЗОВАНИЯ КРАЯ КАСАЮЩИМИСЯ»[51] (выделено мною – С.Д.). Таким единственным человеком, которому Головин всецело доверял, был надворный советник А.Ф. Десимон.

Других чиновников с такими обязанностями в окружении главноуправляющего на Кавказе, по крайней мере, в этот период не было. Остальные чиновники особых поручений, «низшего разряда», использовались только в рутинной работе его канцелярии. Именно Десимон, в соответствии с возложенными на него обязанностями, непосредственно отвечал за составление проектов по преобразованию гражданского управления.

Не удастся приписать инициативу преобразования Тифлисского городского управления сенатору барону П.В. Гану, назначенному Николаем I председателем комиссии для составления положения об управлении Закавказьем. Он свою деятельность к этому времени уже закончил и ещё в феврале 1838 году донёс военному министру, что его комиссией составлены подробные и полные проекты об управлении краем по разным его частям. Но как нам становится ясно, проекты составлены, но не подробные и не полные.

Как видно из содержания предписания, председателем комиссии назначен Тифлисский военный губернатор М.Г. Брайко. Легко представить, как воспринял 53-летний, тучный, слабый здоровьем, Брайко, утверждённый в этой должности ещё при бароне Розене, предписание равного с ним по чину Головина, возлагающего на него председательские функции, создавая ему дополнительную нагрузку. Кроме того, многие начальники «...служили только ради одного почета и получения чинов и орденов, нисколько не занимаясь и не вникая в свои служебные обязанности и всегда беспрекословно подписывая все, что приходило к ним из канцелярии…»[52]. В любом случае Брайко составлением проекта себя не обременял и в дальнейшем был далёк от него. Какое ему было дело до низших городских сословий и их самоуправления.

Теперь обратим внимание на действующих лиц комиссии. Составитель предписания перечислил чиновников весьма странным образом: одни названы только по должности (грузинский гражданский губернатор, Тифлисский комендант и полицмейстер); другие – с должностью и фамилией, но без чина (советники экспедиции суда и расправы – Филиппов и казённой – Антонов) и один – с чином и фамилией (коллежский асессор Реутт).

И только один чиновник назван в предписании с должностью, чином, фамилией и особым к нему отношением главноуправляющего – «состоящий при мне чиновник особых поручений надворный советник Десимон».

Некоторым покажется это мелочью, но в казённой бумаге мелочей не могло быть. Современник Фишер, иллюстрируя значение, какое имел в то время чин, должность и состояние, приводит примером мирового посредника, который обратился к одному помещику – «землевладельцу N», на что получил ответ – «сюртуковладельцу N». Чтобы оценить остроумие помещика, надо учитывать реалии того времени. Чиновник обиделся и потребовал объяснений: отчего помещик обращается к нему без учёта его чина и знания мирового посредника. Землевладелец отвечал, что «и у него есть чин полковника и звание дворянина, однако посредник не счёл нужным называть его иначе, как по предмету владения, и что он, следуя примеру посредника, … назвал его сюртуковладельцем»[53] Браво, полковник, не правда ли, остроумно?

Так какие же лица скрывались за чиновничьими сюртуками в предписании? И почему некоторые из них не названы по фамилии, а некоторые названы без чина? Согласно «общему штату»[54] гражданским губернатором в это время числился действительный статский советник князь Н.О. Палавандов. Однако, как пишет Л.С. Исарлов: «После увольнения барона Розена, кн. Палавандов сам не захотел уже остаться на службе и при преемниках барона, генералах Головине и Нейдгарте жил большею частью в деревне Табахмеле»[55]. Таким образом, участвовать в работе комиссии он не хотел, да не мог. Пришедший ему на смену генерал-майор Д.Д. Ахлестышев только лишь временно и кратковременно исполнял должность гражданского губернатора[56] и не имел желания участвовать в этом проекте, будучи загружен другими делами, появился в Тифлисе только мае 1838 года, затем его сменил генерал-майор С.В. Каханов, который тоже не утруждал себя всякого рода проектами. 

Подполковник А.Г. Марков исправлял должность Тифлисского полицмейстера временно[57], и был занят поиском нового подходящего места, ему на смену пришёл майор барон фон Фитингоф, который не располагал достаточным опытом для дельных предложений в совершенствовании городского управления.

Советник казенной экспедиции от короны коллежский асессор С.Н. Антонов только в 1838 году прибыл на Кавказ, и, будучи в незначительном чине, активного участия в проекте не принимал. Советнику суда и расправы А.А. Филиппову предложено, как раз в это время, занять место губернского прокурора и, по понятным причинам, городское общественное устройство его мало интересовало, так как он осваивал новое место. Коллежский асессор Реутт, с экзотическим именем Наполеон Матвеевич, бывший при Розене чиновником для особых поручений казённой экспедиции, при Головине в чиновниках для особых поручений не значился, был увлечён не службой, а «псовой охотой», которой и был большим знатоком[58], и в «месяцеслове» на 1839 год среди Тифлисских чиновников не упоминается.

Таким образом, участники комитета менялись в нём как в калейдоскопе, за исключением генерала Брайко – «главного подписанта» и члена комитета надворного советника Десимона – «инициатора – исполнителя», непосредственно отвечавшего за составления проекта перед Головиным. Он был «ближайшим доверенным лицом»[59] Головина и, хотя бы только поэтому, не мог не довести начатое дело до конца.

 «Положения об городском общественном управлении в Тифлисе».

В основу проекта легли основные положения жалованной грамоты городам Екатерины II 1785 года. Других документов, регламентирующих общественное городское управление, у Десимона не было, однако при составлении проекта учитывались кавказские национальные особенности. В проекте городу Тифлису предоставлено было образовать городскую управу в составе городского головы и шести членов или гласных. Городского голову предполагалось выбирать всем обществом городских обывателей, членов управы – по два от трех сословий: владельцев недвижимой собственности, торговцев и ремесленников. Один избранный из членов городской управы, по общему согласию, выполнял обязанности казначея. Кроме того, предлагалось для присутствия при раскладке казённых податей и всех повинностей избирать из каждого сословия по десять – «раскладчиков», а для взимания податей по два человека – «сборщиков». Постановления же городского общественного управления приводились в исполнение при содействии шести старост («устабаши»), избиравшихся также указанными сословиями в числе двух человек с двумя помощниками от каждого.

Всего проект состоял из 9 частей:
1) состав управления; 2) о предметах ведомства и предметах власти управления; 3) порядок производства дел; 4) порядок сношений; 5) сбор казённой подати; 6) порядок сбора городских доходов; 7) хранение сумм; 8) отчётность и 9) ответственности.

К деятельности городского управления, согласно проекту, относилось: 1) «изыскание предварительных соображений и предоставление начальству всяких мер, могущих служить лучшему устройству города; облегчение повинностей обывателей; увеличению общественных доходов; сокращению расходов и прочие»; 2) «назначение по приказанию или дозволению губернского начальства общественных собраний; распределение избранных от общества в разные должности, по их назначениям, перемещениям, отпуска, увольнение от должности в порядке для того установленном и выдача аттестатов о городской службе»; 3) «предупреждение всяких распрей между обывателями города и жителей окрестных селений»; 4) «составление и дополнение списков улицам, домам, торговым местам, общественным заведениям, разным сословиям жителей и прочие по тем формам, какие будут даны от губернского начальства; 5) «выдача городским обывателям видов для отлучки в другие места…»; 6) «выдача свидетельств об оказании городу заслуг»[60].

«Учреждение для управления Закавказским краем»

Ещё за два месяца до начала работы по составлению проекта Тифлисского городского управления, Ган передал свой проект преобразования Закавказского края в Петербургский комитет, однако «комитет об устройстве Закавказского края не был удовлетворён проектом и не спешил его принимать»[61], так как в нём, по мнению комитета, не были учтены местные особенности и нужды населения. «Только в конце 1839 года комитет, пользуясь приездом Головина, возвратил проект, предложенный Ганом, переделать его заново совместно с Головиным и членом комитета статс-секретарём Позеным, »[62].

Для этого 5 ноября 1839 года Десимон выехал со своим начальником Головиным в Санкт-Петербург, где в дополнение к проекту Гана, Десимон передал статс-секретарю Позену проект о преобразовании Тифлисского городского управления.

22 января 1840 года состоялось заседание комитета, на котором «поручено означенной комиссии, начертать новый проект положения об управлении Закавказским краем», с учётом «политического разделения края, устройства местного управления, порядка введения за Кавказом Российских законов и штатов»[63]. На этом заседании проект о преобразовании Тифлисского городского управления не обсуждался. Он лежал у Позена на столе, а после того как ему было поручено переработать проект Гана, к этой работе был привлечён Десимон и проект о городском управлении Тифлиса вошёл в, высочайше утверждённое 10 апреля 1840 года, «Учреждение для управления Закавказским краем»[64].

  Только через полгода Десимон, (всё это время оставался в помощниках при Позене – С.Д.) возвратился из столицы в Тифлис, а вслед за ним в августе прибыл указ о награждении его «за отличия», а значит досрочно, чином коллежского советника. К слову сказать, были награждены все, непосредственно причастные к «учреждению» от 10 апреля 1840 года.
               
  Узаконенное «учреждение» необходимо было претворять в жизнь. В нём сказано: «для введения оного при самом открытии и устройстве городского управления, гланоуправляющий в первый год назначает в состав управления особого чиновника в качестве члена». «Подробный порядок сих выборов определяется главноуправляющим»[65]. Однако Головин не стал заниматься такими мелочами, ведь у него имелся «особый чиновник», «исключительно заведующий делами, до преобразования края касающимися».

А дел у этого «особого чиновника» было предостаточно, как на первом этапе, так и в последующем в течение отведённого ему срока. Необходимо было: во-первых, набрать штат служащих в канцелярию городского управления, состоящую из секретаря и его помощника, бухгалтера и четырёх писарей, а также сторожей; во-вторых, подыскать в Тифлисе соответствующие помещения для выборов, для городского управления и канцелярии; в третьих, уточнить списки выборов городского головы; в четвёртых, иметь списки владельцев недвижимой собственности, торговцев и ремесленников для их раздельного голосования по выборам гласных, казначея, раскладчиков, сборщиков и старост с их заместителями; в пятых, организовать приведение к присяге выбранного городского голову, и разъяснить все 32 параграфа положения о городском общественном управлении в Тифлисе всем участникам городской думы. А теперь с трёх раз догадайтесь: кого генерал от инфантерии Головин назначил «особым чиновником», курирующего образование прообраза Тифлисской мэрии?

Городское управление в Тифлисе.

  В 1841 году Десимон принял самое деятельное участие в составлении «отчёта о преобразовании Закавказского края», по крайней мере, его II раздела «О Тифлисском общественном городском управлении». В нём сообщалось, что текст положения переведен на армянский и грузинский язык в количестве 100 экземпляров. После избрания городского головы общественное управление «торжественно открыто 21 августа минувшего года»[66]. В городское управление были переданы «из градской полиции и квартирной комиссии» все дома, до городского хозяйства относящиеся. Особое внимание было обращено «на правильное и уравнительное устройство финансовой части города», на введение «нового образца отбывания квартирной повинности».

 В отчёте сообщалось, что существовавший прежде порядок сбора на содержание Тифлисской полиции и покрытия прочих городских расходов составлял от 21 до 23 тысяч рублей серебром, и «по своей неопределённости и безотчётности, давая повод к бесчисленным злоупотреблениям, беспорядкам и злоупотреблениям». «Заведение ныне устройство городских доходов совершенно ограждает жителей от произвола. Они извещаются в начале года, как о количестве следующих с каждого повинностей, так и сроках их взноса и установленных за несвоевременную плату штрафах. Вследствие сего постановления городские сборы на 1841 год увеличившиеся почти вдвое, по случаю усиления штатов полиции и других потребностей, производятся весьма успешно и без обременения жителей. При всём том прямые сборы с городских обывателей не только не увеличились на текущий год, а некоторые даже уменьшились. До 1841 года Тифлисские жители отбывали квартирную повинность отводом 1/5 части домов, как для военных, так и для гражданских чиновников. Городское управление просит дозволения вместо отвода квартир натурой, вносить каждому потребную сумму, определяя оную посредством оценки городского недвижимого имущества»[67].

И в дальнейшем после 1842 года Тифлисское городское управление улучшало условия городского хозяйствования и привлекало к участию в городском общественном управлении разные сословия. Эта деятельность контролировалось Тифлисским губернатором или его заместителем – вице-губернатором коллежским советником Десимоном. Когда в марте 1843 года полковник Волоцкий при ревизии по распоряжению главноуправляющего генерала Нейдгардта выявил упущения по городскому общественному управлению, как само собой разумеющееся, гражданский губернатор назначил Десимона для исправления недостатков, выявленных при ревизии. «Донесение о сем (Десимоном – С.Д.) представлено гражданскому губернатору 28 июля 1843 г №26»[68].

  В течение пятилетнего своего вице-губернаторства, Десимон продолжал курировать деятельность городского управления. Непосредственно участвовал в особом строительном комитете города Тифлиса, нередко в роли председателя, с привлечением к этой работе городского головы и двух выборных жителей города.

  Кроме того, детально знакомый с нуждами города, в 1847 году, исполняя должность директора канцелярии наместника, статский советник Десимон предложил князю Воронцову учредить торговую полицию, состоящую из одного торгового смотрителя и шести «базарников», под руководством одного из членов городской управы.

  Впоследствии, будучи членом Совета наместника Кавказского, тайный советник Десимон испытывал к своему детищу искреннюю симпатию, защищая интересы города и его жителей.

VIII. Экспедиция по правому флангу Кавказской линии в 1838 году.

  После начала реорганизации административного аппарата, в которой непосредственное участие принимал А.Ф. Десимон, генерал-лейтенант Е.А. Головин, в сопровождении своих ближайших помощников, в том числе и Десимона, предпринял объезд вверенных ему западных областей Кавказа. Из послужного списка Десимона известно, что он «с 16 мая 1838 года находился при главноуправляющем Грузии во время поездки для объезда Имерети, Мингрелии, Гурии и всех укреплённых мест на северо-восточном берегу Чёрного моря»[69]. Поездка началась с прилегающих к Черному морю провинций, а затем Головин, в сопровождении свиты, продвигаясь на северо-запад, лично контролировал, как устраиваются в «наиважнейших пунктах» укрепления, с гарнизонами в них, для защиты от нападения горцев. Эта территория побережья требовала особого внимания, прежде всего, по политическим и военно-стратегическим соображениям. На неё и на Кавказ в целом с вожделением поглядывали «заклятые друзья» России англичане.

  «Еще в 1834 г. первый секретарь английского посольства в Константинополе Ункварт выходил на черкесский берег в Сухум-Кале, где был торжественно принят большим сборищем горцев, а в 1836 г. два англичанина появились между натухайцами и шапсугами с обещанием покровительства Англии и паши египетского, и уверили горцев, что Россия не имеет никакого права посягать на их независимость»[70]. До боли знакомая песня на английском языке с припевом: «имеете право на независимость и свободы, и мы вам поможем не без пользы для себя». «С тех пор до 1838 г. многие иностранные агенты, ускользнув от бдительных наших крейсеров, приставали к берегам и поддерживали в горах несбыточные надежды, а некоторые из них, как например купец Белль, выписал из Трапезонта на 5 000 турецких пиастров пороху; товарищ же его Лонгворд, на большой турецкой лодке доставил горцам железа, серы и других припасов на 30 000 пиастров и раздал всё это безденежно»[71].  Английские купцы не только за шиллинг, за русскую копейку удавятся, а тут такая щедрость! Читающим предоставляется возможность самостоятельно подумать, для чего это делалось.

 «Обольщаясь надеждами на внешнюю помощь, воинственные черкесские племена соединились между собою с племенами, обитающими против правого фланга Кавказской линии, даже вошли с ними в дружеские отношения и, готовясь противопоставить всевозможное сопротивление усилиям нашим утвердиться на Черноморском берегу, в тоже время угрожали вторжением своим Черномории и Кубанской линии. Кроткие с нашей стороны меры, они почитали признаком нерешительности, а может и бессилия нашего, и потому все деланные им миролюбивые предложения отвергали с дерзостью»[72]. Не правда ли, известная позиция некоторых кавказских народов – уважающих только силу. 

  Овладение территориями и сооружение укреплений вдоль побережья было поручено двум отрядам. Первым предполагалось действовать отряду под командой генерал-майора Симборского. Отряд состоял из шести с половиной батальонов пехоты, 8 полевых и 14 горных орудий. Симборскому было поставлена задача Головиным в апреле 1838 г. высадится у устья реки Сочи, в земле убыгов. Они считались самым воинственным среди черкесских племён. 11 апреля отряд, невзирая на самое упорное сопротивление со стороны горцев, овладел предназначенным пунктом, где было сооружено укрепление Навагинское. Второй более многочисленный отряд ген. майора Раевского состоял из восьми батальонов, четырёх черноморских казачьих пеших полков, двух сапёрных рот, 4 полевых, 14 горных орудий и 10 мортир. Этот отряд на судах вывезен из Тамани и 12 мая, выполняя задачу корпусного командира, высадился при устье реки Туапсе и сразу же стал возводить укрепление, названное Вильяминовское.

В июне 1838 года, вспоминает Г.И. Филипсон, «нам дали знать, что к нам на Туапсе прибудет корпусный командир, генерал Головин. Раевский приготовил ему военную встречу и с особенной заботливостью устроил ему помещение в только что оконченном береговом блокгаузе. Головин был тронут таким вниманием и обворожен самим Раевским. С ним был майор Н. Н. Муравьев, состоявший при нем по особым поручениям»[73].

  Кроме Муравьева при Головине находился другой старший чиновник особых поручений надворный советник А.Ф. Десимон. Эти чиновники пользовались безграничным доверием своего начальника и служили ему верой и правдой, «пером и головой». Оба, получили военное образование в Пажеском корпусе, и даже внешне были похожи: небольшого роста, гармонично сложенные, со слегка вьющимися волосами и с тонкими, правильными чертами лица и военной выправкой. Отличались они только тем, что Десимон, будучи чиновником по статским делам, и человеком деликатным, оставался во время военной части экспедиции в тени, а Муравьев на правах «бывшего адъютанта» корпусного командира, исполняя его поручения, всё время находился в центре происходящих военных событий.

Вот как описывает его Филипсон: в глазах Муравьева «было много ума, но было и что-то фальшивое. Главною чертою его характера было честолюбие, и для достижения своей цели он не стеснялся излишнею разборчивостью в средствах». Не менее честолюбивый мемуарист Филипсон, видимо, судит по себе, но продолжим. «На Головина он имел огромное влияние. Между товарищами он казался добрым малым, любил дружескую беседу за бутылкою вина… С первого знакомства я с ним сошелся, и несколько времени мы были дружны, пока черная кошка между нами не пробежала»[74]. Интересно, что он подразумевал под «черной кошкой»? Жаль, теперь и не узнать. Однако «дружны» эти два человека, видимо, всё-таки не были, ибо такие отношения всегда предполагают взаимность дружеских чувств.

Между тем Муравьев, в отличие от Филипсона, умел хранить верность дружбе, и это можно подтвердить многими фактами его жизни. К слову сказать, Десимон поддерживал дружеские отношения с обоими братьями Муравьевыми, служившими вместе с ним на Кавказе. Так письмо своему брату Валериану от 14.12.1839 г. Николай Муравьев заканчивает словами: «Обними за меня Назорова, Фрейтага и Десимона». Иван Иванович Назоров, полковник по Армии, тоже был чиновником особых поручений при командире отдельного кавказского корпуса Головине, и занял место Н.Н. Муравьева, после его откомандирования на правый фланг Кавказской линии. Роберт Карлович Фрайтаг, в то время старший адъютант отдельного кавказского корпуса, известная на Кавказе личность.

Или вот ещё письмо к тому же адресату от 27.04.1842 г.: «Из писем твоего и Саши ко мне, а ровно из писем Десимона, я с удовольствием вижу, что лихорадка твоя ослабела»[75]. Адъютант Головина, гвардии поручик Валериан Николаевич Муравьёв, страдал от приступов малярии, и Десимон из дружеского участия информировал старшего брата о состоянии здоровья младшего.

После сооружения укрепления Вильяминовское отряд Раевского был посажен на суда флота, под начальством Лазарева, и в присутствие корпусного командира и его свиты, высажен десант к устью реки Шапсуго. Как пишет Филипсон, «опять тот же гром, та же легкая победа над горцами, которых было мало (горцев или побед? – С.Д.), да и местность была неблагоприятна для обороны. При устье долина широкая; узкая полоса леса исчезла, и первые же дни лагерь устроился очень удобно, и отряд тотчас принялся за крепостные работы»[76]. Десимон непосредственно участвовал в этих событиях, о чём есть запись в его послужном списке: «10 июня находился при высадке и занятии с боя отрядом начальника прибрежной черноморской линии генерал-майора Раевского пункта на берегах Черкесии при реке Шапсуго»[77].

Затем Десимон вместе с Головиным через Тамань направился «в земли войска Черноморского вверх по Кубани до Ставрополя и возвратился в Тифлис 4 августа» 1838 года [78]

IX. Экспедиция на левом фланге Кавказской линии в 1839 году.

А.Ф. Десимон «в 1839 году с 30 апреля находился при главноуправляющем Грузии во время экспедиции по левому флангу Кавказской линии и Южном Дагестане до села Ахты»[79]. В Русском биографическом словаре написано: «находился на левом фланге Кавказской линии и выказывал не раз храбрость и распорядительность достойную военноначальника»[80].

А.Ф. Десимон, сообщая предысторию усмирения Южного Дагестана, в своей известной дагестанским этнографам и историкам статье, пишет: «И эта часть Дагестана, так близкая к самому сердцу закавказских владений наших, оставалась нам неизвестною столько же, сколько и самые отдалённые края света. Правда, что вольные кубинские общества, пребывая покойными, не обращали на себя особого внимания до 1837 года, т.е. до кубинского возмущения…».

Далее он продолжает: «После укрощения мятежа большая часть участников оного, подвергшихся преследованию правосудия, скрылись в вольных обществах и, несмотря ни на какие требования, не были выдаваемые. Это обстоятельство вынудило главное начальство здешнего края послать в вольные общества в начале 1838 года отряд, дабы принудить их силою оружия к повиновению. Русские войска дважды в течение того года приходили к неприступной, по мнению жителей, позиции Аджиахурской и оба раза были обмануты ложными обещаниями безусловной покорности. Мало того, буйные жители обществ дерзнули даже спуститься на южную покатость хребта Кавказа и, находясь в сношениях с некоторыми неблагонамеренными беками Шекинской провинции, обложили крепость Нуху. Хотя они и были тот час же отражены от оной, но как непокорность этих обществ и кажущаяся неприступность жилищ их поселила во всех соседствующих провинциях мысль, что есть возможность противиться нашему владычеству, то, дабы положить конец этим невыгодным для нас понятиям и искоренить зло в самом его источнике, предпринята была нынешнего года экспедиция под личным начальством корпусного командира генерала от инфантерии Головина»[81].

В 1839 году Головин усмирил восстание в Самурзаканском округе и выдержал сильный пятидневный бой на Аджиахурских высотах, где заложил укрепление Ахты, давшее возможность открыть отсюда прямое сообщение через главный Кавказский хребет с лезгинской кордонной линией[82].   

Вот как описывает эти события Десимон: «Ударом, нанесенным 30 мая мятежным скопищам лезгин по Аджиахуром, вполне была достигнута желаемая цель: дрогнул и затих Южный Дагестан; борьба кончилась в трое суток и, несмотря на неприступность мест, незначительною для нас потерею. После победы под Аджиахуром буйные и надменные жители вольных обществ умоляли о пощаде и с хлебом и солью принимали победителей во всех своих селениях и в самой Ахте…, в Ахте и на позиции Аджиахурской для упрочения владычества нашего на будущее время в этой нагорной стране возведены два укрепления и проложен кратчайший путь чрез хребет Кавказа, по которому разъезжает уже конная почта для постоянного сношения Грузии с Кубою и Дербентом»[83].

После водворения спокойствия в Южном Дагестане Десимон вместе с Головиным «через султанство Елисуйское и область Джаробелоканскую возвратился в Тифлис 26 июля»[84].

X. Как ещё можно остаться в истории, по крайней мере Дагестана.

А.Ф. Десимон после экспедиция на левом фланге Кавказской линии в 1839 году написал историко-этнографический очерк «ИСТОРИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ О БЫВШИХ ВОЛЬНЫХ ОБЩИНАХ КУБИНСКОЙ ПРОВИНЦИИ, СОСТАВЛЯЮЩИХ НЫНЕ САМУРСКОЙ ОКРУГ ИСТОРИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ О САМУРСКОМ ОКРУГЕ 1839 г.», который впервые в Советское время, за исключением его первых четырех абзацев, был опубликован в книге:
(1) «Материалы по истории Дагестана и Чечни» / первая половина XIX века / т. III, ч. 1, 1801-1839, Махачкала, 1940, с. 379-385.

В 1958 г. в сборнике «История, география и этнография Дагестана XVIII–XIX вв. под ред. М.О. Косвена, Х.-М.О. Хашаева. М., появилась статья С.Б. Манышев
(2) «Бальнеологические ресурсы Дагестана и их применение в народной медицине» со ссылкой на А.Ф. Десимона.

Далее перечислим некоторые исследование, которые цитируют и ссылаются на Андрея Францовича:
(3) Хашаев Х-М.О., Косвен М.О. Общественный строй Дагестана в XIX веке. Изд-во Академии наук СССР, 1961 г.
(4) Ихилов М.М. Народности лезгинской группы: этнографическое исследование прошлого и настоящего лезгин, табасаранцев, рутулов, цахуров, агулов 1967 г.
(5) Хан-Магомедов С.О. Лезгинское народное зодчество. Наука, 1969 г.
(6) Гаджиев В.Г. Общественный строй союзов сельских общин Дагестана в XVIII-нач. XIX в: сборник научных статей Дагестанский филиал АН СССР, Институт истории, языка и литературы им. Г. Цадасы, 1981 г.
(7) Лугуев С.А., Османов М.-Ж.О. Материальная культура народов Дагестана в XIX-начале XX века: сборник статей. Дагестанский филиал АН СССР, 1988 г.
(8) Шихсаидов А.Р., Айтберов Т.М., Оразаев Г.М-Р. Дагестанские исторические сочинения. М., 1993 г.
(9) Баглиев З.Д. Куруш и курушцы. Дагестанский гос. университет, 1 янв. 1998 г.
(10) Ахмедов, М.Т. Южный Дагестан в первой половине XIX века: Исследование процесса присоединения к России и борьбы его народов против колонизаторской политики царизма. Диссертация (кандидат исторических наук), Махачкала. 1999 г.
(11) Пашаев, К.И. Историческая география Южного Дагестана, XV-XVII вв. Диссертация (кандидат исторических наук), Махачкала. 2000 г.
(12) Шихсаидов А.Р., Тагирова Н.А., Гаджиева Д.Х. Арабская рукописная книга в Дагестане Дагестанское книжное изд-во, 2001 г.
(13) Алиев Б.Г., Умаханов М-С. К., Историческая география Дагестана, XVII-нач. XIX в: Историческая география Южного Дагестана, Дагестанский научный центр, Ин-т истории, археологии и этнографии РАН, 2001 г.
(14) Абрамова М.П., Марковин В.И., Северный Кавказ: Историко-археологические очерки и заметки: сборник статей, РАН, Институт археологии. 2001 г.
(15) Алиев Б. Г. Борьба народов Дагестана против иноземных завоевателей: источники, предания, легенды, героико-исторические песни. Изд-во тип. Дагестанского науч. центра РАН, 2002 г.
(16) Аликберов А.К. Эпоха классического ислама на Кавказе: Абу Бакр ад-Дарбанди и его суфийская энциклопедия «Райхан ал-хака'ик» (XI-XII) вв.). Изд. фирма «Восточная литература» РАН, 2003 г.
(17) Алиев Б.Г., Умаханов М-С. К. Дагестан в ХВ-ХВИ вв: вопросы исторической географии. Институт ИАЭ ДНЦ, 2004 г.
(18) Гасанов М.Р. Дагестан в истории Кавказа и России: проблемы, поиски и этюды. Даггосредуниверситет, 2004 г.
(19) Ризаханова М.Ш. Лезгины: ХIХ-начало ХХ в.: историко-этнографическое исследование. Изд. дом «Эпоха», 2005 г.
(20) Ремиханова Р.И. Докуз-пара в XVIII - первой половине XIX вв.: Социальная структура и административно-политическое устройство: диссертация ... кандидата исторических наук. Махачкала, 2005 г.
(21) Алиев Б.Г. Традиционные институты управления и власти Дагестана XVIII-первая половина XIX в. Институт ИАЭ ДНЦ РАН, 2006 г.
(22) Агаширинова С.С., Азизов С.А.  Процесс образования крупных
поселений и обособление в их структуре больших семей и патронимий. Журн. Вестник института истории, и археологии, и этнографии. Изд.: Институт истории, археологии и этнографии ДНЦ РАН (Махачкала), №6, 2006 г.
(23) Гутнов Ф.Х. Горский феодализм, Часть 1. Ир, 2007 г.
(24) М. Р Гасанов. Дагестан: перекресток цивилизаций. Дагестанский государственный педагогический университет, 2007 г.
(25) Айтберов Т.М., Хапизов Ш.М. Елису и Горный магал в ХII – ХIХ вв. (очерки истории и ономастики). – Махачкала: ИИАЭ ДНЦ РАН, 2011 г.

XI. Преобразование канцелярии главноуправляющего.

Прибыв на Кавказ, помимо военных дел, Головин с помощью своих помощников начал структурные преобразования своей канцелярии. Проанализируем рапорт Головина военному министру Чернышеву от 20 апреля 1838 года № 41[85]. Текст этого документа условно можно разделить на четыре части разного содержания.

Первая часть (абзац) рапорта написан, вероятно, помощником Головина в виде общей справки об усилении штата и новом финансировании Кавказской администрации. Разумеется, сам генерал Головин в высочайших указах не капался, не выписывал ссылок на даты их утверждения, не выбирал из них цифры окладов подчинённых ему чиновников и необходимые формулировки. Эта часть рапорта изложена в стиле безличного краткого обзора последних организационно-штатных преобразований с 1833 по 1838 годы, и составлена явно не Головиным.

Вторая часть написана от первого лица – от имени Головина – и по смыслу отражает состояние дел в канцелярии на момент написания рапорта. «Канцелярию главноуправляющего, по прибытию моему сюда, застал я в следующем виде; дела её распределены не по предметам, а по областям, производятся шестью секретарями, по числу областей назначенными, и особыми чиновниками без наблюдения или участия управляющего Канцелярией, который считается в этой должности потому только, что она по штату положена. В содержании дел и самом архиве не видно никакой формы, законом установленной. Всё что можно сказать, Канцелярия представляет огромные массы дел, зависимые от производства многих лиц без надзора правителя, на котором по закону должна лежать как попечение об устройстве внутреннего порядка, так и наблюдение во всех отношениях. От этих причин не существует между чиновниками надлежащей подчинённости, которая везде называется душою службы»[86] (орфография как в рапорте – С.Д.).

Каждый может попытаться представить, как генерал-лейтенант Головин, командир Отдельного Кавказского корпуса, забросив все непростые военные дела, только прибыв на Кавказ, спешит познакомиться с делами многочисленных коллежских и титулярных советников. Вникает в их заботы и взаимоотношения, копается в пыльном архиве, для уяснения, если в канцелярии «форма, законом установленная» или её нет. Нужно обладать богатым воображением, чтобы себе это представить.

Легче предположить: автором этого абзаца был тот, кто действительно разбирался с многочисленным штатом секретарей и их делами, и кто планировался на должность директора канцелярии. Тогда всё укладывается в строчки: «канцелярию главноуправляющего, по прибытию моему сюда, застал я в следующем виде…». Вновь назначенным правителем канцелярии с легкой руки Головина стал, бывший ранее губернским прокурором, надворный советник П.П. Тимофеев. Теперь понятно откуда взялись в этом абзаце такие прокурорские обороты как «никакой формы, законом установленной», «по закону должно лежать попечение». Или ещё: секретари имеют в ведении своём одни и те же дела, «а именно уголовные, тяжебные, гражданские, распорядительные, хозяйственные и тому подобные»[87]. Какие бы дела прокурор поставил бы на первое место? Правильно, такие – какие упомянуты в тексте.

Третью часть рапорта составляют предложения по радикальной реорганизации канцелярии главноуправляющего. «Признав необходимым дать Канцелярии моей лучшее устройство, я составил проект штата оной». Какой Головин молодец, всё он успевает! С легкостью составляет новые проекты, вникает в служебные дела младших чиновников, с отеческой заботой печётся о них. Однако у них он вызывал «только страх и неприятное чувство». «У него ближайшим доверенным лицом был Андрей Францович Десимон… единственным докладчиком и влиятельным лицом по всем гражданским делам был директор канцелярии Павел Петрович Тимофеев, вышедший из мелкоты, чуть ли не из кутейников» (священников – С.Д.) «человек не без смысла, хотя без всякого образования, но практически понимавший суть всякого дела[88]. Так вот кто скрывался за текстом этого документа?! Вот кто обдумывал и обсуждал с Головиным его содержание: Десимон и Тимофеев.

В этой части рапорта предлагается изменить штат канцелярии. Во главе её директор, должность которого высочайше была уже утверждена 19 февраля 1838 года. А далее предлагаемый проект: в его подчинении находятся три отделения, казначейство, два секретаря, один – походный и два чиновника особых поручений «низшего разряда». Два старших чиновника особых поручений выделены отдельно и «состоят навсегда при главноуправляющем, исполняют особые его поручения и исключительно заведуют делами, до преобразования края касающимися»[89] и директору канцелярии не подчинены.

В то время у Головина был только один старший чиновник – надворный советник Десимон. Он уже имел опыт канцелярских дел подобного уровня, будучи старшим адъютантом Отдельного гвардейского корпуса, и не воспользоваться его знаниями и предложениями было бы непростительно глупо. В дальнейшем Десимон трижды в 1841, в 1846 и в 1849 году призывался на должность директора канцелярии, как опытный человек, стоящий у истоков новой административной структуры и посвящённый во все тайны канцелярской «кухни» главноначальствующего на Кавказе.

Рапорт Головина заканчивался словами: «Проектный штат нахожу в необходимости привести в исполнение немедленно по распределению дел, чиновников и их жалования, так, чтобы с открытием Совета, круг действий канцелярии моей принял новую форму, согласно моему предложению. Директором Канцелярии уже избран мною прокурор Верховного Грузинского Правительства надворный советник Тимофеев, о переводе которого, по зависимости его от настоящей службы отнесся я к министру юстиции; а для других должностей тоже имею в виду чиновников»[90]. Обратите внимание, как написана должность Тимофеева, губернского прокурора. Должности, указанной в тексте не существовало, а она была выдумана для придания веса новоиспечённому директору канцелярии, по-видимому, им самим, ибо никто больше в этом заинтересован не был.             

Таким образом, и четвёртая часть рапорта, вероятнее всего, не принадлежала перу генерал-лейтенанта Головина, однако рапорт был им подписан и в дальнейшем изменения утверждёны.

XII. Ревизия гражданского устройства Закавказского края статс-секретарём Позеным.

Ещё 3 июня 1837 г. Николай I утвердил «Общий наказ гражданским губернаторам» и положение «О порядке производства дел в Губернских Правлениях»[91]. Согласно ему, в состав присутствия входили 4 советника, старший из которых являлся вице-губернатором и назначался императором по представлению министра внутренних дел. Отныне вице-губернатор считался вторым лицом в губернии после губернатора, уступая лишь губернскому предводителю дворянства, за исключением случаев, когда он заменял губернатора. Однако это положение не распространялось на Грузию и Закавказье как «имеющих свои особые учреждения» [92]. Нераспространение этого «общего наказа» на Кавказ просуществовало до 1841 года, а затем вводился общий губернский порядок, существующий в Российской империи.

45 летний Александр Антонович Скалон был назначен первым гражданским губернатором новой, введенной в действие положением «Учреждение для управления Закавказским краем» [93], Грузино-Имеретинской губернии. Должность губернатора с начала 1841 г. оставалась вакантна уже полгода, генерал-майор Скалон прибыл в Тифлис только летом. Перед назначением он исполнял должность начальника VI (Кавказского) округа корпуса жандармов.

По неслучайному стечению обстоятельств его первым помощником – вице-губернатором – стал тоже, как и Скалон, выпускник Харьковского университета надворный советник Сергей Федорович Васильковский, человек «по природе довольно грубый и упрямый», но «большой труженик»[94], вероятно благодаря этому последнему качеству выдвинут на эту должность Головиным, у которого он был чиновником особых поручений. Легко представить, как встретили его советники вновь образованного на скорую руку губернского управления: от короны (правительства), старший по чину, коллежский советник Любавский (из исполнительной экспедиции – С.Д.), который мог претендовать на место вице-губернатора, и по выбору от дворян штабс-капитан Сумбатов (из казённой экспедиции – С.Д.). Впрочем, этот состав в течение года был приведён в соответствие с «наказом» и заменён на коллежского советника В. И. Смиттена, надворного советника князь Г. И. Бебутова и коллежского асессора Ф.Е. Герасименко. Пока меняли состав губернского правления, некогда было заниматься делом, ждали указаний, как исполнять новое, утверждённое Николаем I, «Учреждение», с какой стороны к нему подступиться, а пока, чиновничьим верным способом, плодили бумаги.

В марте 1842 года директор канцелярии главноначальствующего на Кавказе коллежский советник Десимон А.Ф. получил отношение от статс-секретаря Позена к генералу Головину. В нём в завуалированной форме был сказано, что Тифлис сам напросился на ревизию, «вследствие представлений ваших о неудобствах и недостатках нового гражданского устройства Закавказского края Государю Императору благоугодно было повелеть мне произвести ревизию края».

Далее, искушённый в аппаратных хитросплетениях, Позен считал «нужным иметь подробные сведения», какие неудобства нового «Учреждения»[95] «кроются во всех трёх степенях управления высшей, средней и низшей». Какими явлениями они сопровождались: «были ли жалобы жителей на новый порядок, или поступили о том представления местного начальства?»[95]

В очень короткий срок директором канцелярии Десимоном составлен ответ Позену[96] в виде записки «об оказывающихся на опыте неудобствах нового Учреждения для управления Закавказским краем» и сопроводительного письма к ней. Судя по быстроте ответа, анализ неудобств в управлении краем, по инициативе Десимона, канцелярией проводился заранее. «В записке этой изъяснены неудобства, встречающиеся большей частью в общем смысле для всего края… видно, в каких степенях управления сказываются недостатки, несообразные с положением края и местными обычаями».

   Далее в сопроводительном письме говорилось, что «прямых представлений от местных начальников о встречающихся по новому учреждению неудобствах не было» и высказывалось предположение: из-за «нерешительности восстать против постановления, освещенного силой закона». Однако некоторая критика через губернского и областного начальства была связана с чрезмерными ограничениями прав чиновников на местах, что затрудняло делопроизводство; с трудностями в поиске надёжных чиновников, кроме чиновников из числа военных; с необходимостью придать, «сообразно с духом жителей», военную форму полицейскому управлению. Жалобы жителей края были связаны с «многочисленность чиновников и на крайнюю медленность в решении дел».

Как пишет Зиссерман, военный министр граф Чернышев ревизовал и «благоустраивал» Кавказский край «при помощи статс-секретаря Позена»[97] В конце февраля 1842 г. Позен появился в Тифлисе, а Чернышев позже, через месяц.  Ревизию гражданского управления Закавказского края Позен производил частично сам, частично через прибывших с ним чиновников.

Разобравшись на месте, новое «учреждение», как докладывал статс-секретарь Николаю I, введено на Кавказе повсеместно и успешно действует. Такой вывод выводил из-под удара канцелярию главноуправляющего, с её директором коллежским советником Десимоном, ибо в сфере его ответственности находилось введение «учреждения» во все структуры власти на Кавказе. В тоже время, по мнению Позена, гражданское управлении Грузино-Имеретинской губернии не достигало желаемой цели, «всё управление заключается в письмоводстве, прямого же действия нет и, начиная с высших степеней управления (гражданский губернатор – А.А. Скалон, вице-губернатор – С.Ф. Васильковский – С.Д.) до низших полицейских мест, всё оно ограничивается формальной передачей бумаг и подчинением всех частей общему порядку русских губерний, откуда чиновники прибыли на службу. Эта бесконечная переписка утомительна и для европейца, нестерпима для азиата, привыкшему к суду скорому, хотя бы и не всегда справедливому»[98].

Эти недостатки, считал Позен, обусловлены «устранением... лиц военного звания от занятий должностей по гражданскому управлению», «неудачный выбор на многие места – последствия вышеизложенного правила», (на Десимона это не распространялось – он как раз прибыл из военных – С.Д.) отсутствием личного надзора со стороны губернского начальства за ходом нового управления (камешек брошен в огород губернатора Скалона, и отрикошетил в сторону вице-губернатора Васильковского – С. Д.). Далее Позен пишет в своём отчёте, «что те частные недостатки и неудобства, которых исправление не выходило из пределов власти его и местного начальства, исправлены уже на месте» [99] (т.е. статс-секретарь имел полномочия на месте перемещать чиновников по своему усмотрению – С. Д.).

Для подтверждения выводов своего отчёта Позену необходима была кадровая перестановка. А Десимон отрыто высказывал своё желание покинуть свой пост, понимая, что новый главноуправляющий, пришедший на смену Головину, возможно, захочет директором канцелярии иметь своего человека. Андрей Францовмч мыслил с перспективой. Генерал Головин полностью был на его стороне в поиске нового места службы. Позена эта ситуация также устраивала. Он знал Десимона по совместной работе над «Учреждением» в Петербурге как деятельного и инициативного чиновника, знакомого с местными условиями и бывшего гвардейского офицера. Главное же, статс-секретарь был заинтересован в укреплении губернского звена гражданского управления в Закавказье с далеко идущими целями.

21 мая 1842 г. Десимон получает от Головина официальную благодарность, «изъявлена ему совершенная признательность за отличное усердие, внимание и деятельность за лежащей на нём обязанности» директора канцелярии[100], чтобы ни у кого не возникло мысли, что Андрей Францович не справлялся со своими обязанностями, а через 6 дней он назначается вице – губернатором Грузии и Имеретии, а занимавший этот пост Васильковский перемещён на место Десимона.

Стоит уточнить, согласно штата обе эти должности – статских советников, утверждаемые государем, были практически равноценными, единственное отличие: вице-губернатор относился к министерству внутренних дел, а директор канцелярии был креатурой главноуправляющего и во многом зависел от его прихоти. Кроме того, с назначением в 1842 г., главноуправляющим генерала Нейдгардта состоялось еще одно нововведение, принизившее должность директора его канцелярии, возможно, не без подачи хитроумного Позена. Гражданское управление Нейдгардта было преобразовано по примеру военного: как дела управления войсками доходили до главнокомандующего через начальника штаба, так решено было ввести должность начальника гражданского управления, занявшего место между директором канцелярии и главноуправляющим, а должность военного губернатора г. Тифлиса упразднить. 

«Ближайшими последствиями поездки Позена было сосредоточение всех дел гражданского управления Закавказья в особом комитете…и утверждено VI отделение собственной Е.В. канцелярии по делам Закавказья»[101]. В обязанности этого комитета входило: «предварительное рассмотрения и соображения всех дел по управлению краем, подлежащих законодательным изменениям; а на обязанность VI отделения окончательная обработка всех предложений по устройству края под ближайшем надзором государя». Начальником VI отделения и непосредственным докладчиком был назначен Позен, человек, по мнению Корфа, «очень умный, добрый, благородный и деятельный».

«С тех пор, в течение нескольких лет – вплоть до наместника князя Воронцова – особый комитет и VI отделение были завалены работой единственно лишь по согласованию закона 10 апреля 1840 г. с «умоначертанием» народным, местными условиями и действительными потребностями народной жизни»[102], и Десимон, уже вице-губернатором принимал в этой работе самое деятельное участие.


XIII. Последний Грузино-Имеретинский вице-губернатор.

Итак, 27 мая 1842 г. Десимон «назначен в должности Грузино-Имеретинского вице-губернатора» [94], по мнению мемуариста Харитонова, «перемещение состоялось по распоряжению кн. Чернышева, находящегося тогда на Кавказе и имевшего от государя большие полномочия»[103]. 26 июня 1842 г. Андрей Францович был утверждён в этой должности Высочайшим указом данным Правительствующему Сенату.
 
Интересно, во время ревизии, губернатора Скалона на месте не оказалось, и с мая по август 1842 г. Десимон, пред очами высоких сановников из Петербурга, «исправлял должность начальника губернии» являясь: представителем высшей власти в Грузино-Имеретинской губернии и председателем губернского правления; блюстителем порядка и законов, ревизором губернских учреждений; под его властью находились все губернские учреждения. В том числе приказы общественного призрения, строительные, дорожные, и всевозможные другие, комиссии и комитеты. Через его руки проходили, как правило, все дела Грузино-Имеретинской губернии.

Дел в губернии было множество: назначение, увольнение, перемещение  и отдача под суд губернских и уездных чиновников; назначение следствий, предание суду полицейских чиновников, рассмотрение служебных упущений чиновников; дела о жестоком обращении помещиков с крепостными в границах губернии; приговоры обществ, дела по выборам, учреждение опек; определение городских расходов, взыскание недоимок, утверждение цен, такс, смет, пожертвований, торгов, подрядов, контрактов; а также дела, переданные на рассмотрение губернского правления, для окончательного решения которых требовалось утверждение губернатора, либо вице-губернатора Десимона; обнародование законов, надзор за их исполнением, движением дел в губернских учреждениях; рассмотрение дел по жалобам и протестам губернского прокурора, жалобам на городские думы, а также дела о приведении иностранцев к присяге на подданство; о выдаче паспортов неслужилым дворянам; охране общего порядка и общественного спокойствия; хозяйственно-финансовые вопросы (сбор сведений о народонаселении, торговле, промышленности, состоянии почт, дорог, мостов, состоянии здоровья населения, продовольствии и др.).

Как видите, дел в губернии было не мало. Андрей Францович постигал науку администрирования на всех уровнях губернского управления. Так за болезнью советника В.И. Смиттена управлял, сверх своего 1-го, 2-ым отделением в течение 2-х месяцев, в октябре-ноябре 1842 г. (с чего бы это коллежский советник разболелся? Не из-за то ли, что его обошли в должности? – С.Д.); за болезнью советника Ф. Е. Герасименко замещал начальника 3 отделения – 2 месяца, ноябрь-декабрь 1842 г. (Похоже на обструкцию, не без участия губернатора Скалона. Советники губернского управления, с благословения Скалона, приняли Десимона в штыки? – С.Д.)

Не понимали смиттены и герасименки, что Десимон, управляя их отделениями, изнутри постигал все тонкости, закреплённых за ними, участков работы. А он, продолжая изучать деятельность всех отделений губернского управления, в марте 1843 г., по случаю командировки советника кн. Г.И. Бебутова для ревизии уездного суда, управлял ещё и 4-тым отделением.

В этом же месяце губернатор Скалон «отставлен от должности»[104] и впал в немилость на долгих 8 лет. Будем думать, что не из-за Десимона. На его место временно, всего на полгода, пришёл бывший гвардеец, член Совета главного управления генерал-майор М.И. Жеребцов. Но можно ли за полгода, даже при очень сильном желании, вникнуть во все тонкости функционирования губернии, тем более, что от управления Закавказским карантинно-таможенным округом его, как члена Совета, никто не освобождал.

Летом 1843 г. по случаю увольнения Герасименко в 4-х месячный отпуск Десимон управлял 3 отделением. Этим же летом он, по указанию Жеребцова, назначен «членом секретного комитета для рассмотрения в подробности проекта нового учреждения губернского правления»[105].

В октябре 1843 г. гражданским губернатором утверждён ещё один бывший гвардеец 55-летний генерал-майор Василий Семёнович Сотников, с которым Десимону довелось прослужить 2 года. «По случаю открытия растраты сумм в Грузино-Имеретинской палате уголовного и гражданского суда Десимону поручено произвести ревизию наличных сумм палаты, всех книг и документов по приходу и расходу»[106]. Создаётся впечатление, что Десимон трудился за всех – и за разного рода начальников, и за своих подчинённых.

Ну и это ещё не всё, кроме административных дел, в 1844 г. он изучил губернское судопроизводство, в течение полугода с марта по июль исполняя обязанности председателя Грузино-Имеретинской палаты уголовного и гражданского суда, а затем командирован для производства следствия о происшествии, случившемся в Ахалцихском уезде на Абастуманских минеральных источниках между уездным начальником капитаном кн. Тумановым и некоторыми офицерами. Ко всему прочему Десимон не тратил ни одной минуты напрасно, и находясь там составил обзор «О состоянии духоборцев Ахалцихинского уезда»[107]. Летом 1845 г. вновь временно, но теперь уже на год, на место губернатора заступает член Совета генерал-майор Жеребцов, а затем его сменяет генерал-майор Сергей Николаевич Ермолов. Вот такая чехарда губернаторов, а их заместителем оставался неизменный вице-губернатор Десимон.
 
За период службы Андрея Францовича с 1838 по 1870 год в Тифлисе сменилось 8 вице-губернаторов. Коллежский советник Десимон среди них имел самый большой опыт работы в губернском управлении вице-губернатором и дольше всех пробыл на этом посту, более 5 лет. Коллежский советник С.Ф. Васильковский и действительный статский советник А.Н. Мицулов исполняли эту должность не многим более 1 года; статские советники В.М. Бер, К.И. Орловский, Г.К. Властов по 2 года, и, наконец, полковник М.П. Колюбакин и статский советник Н.И. Барановский по 3 года. Позже, после того, как Десимон был переведен в Петербург, абсолютный рекорд пребывания в вице-губернаторском кресле, установил действительный статский советник В.Ф. Бельский с 1873 по 1884 год – 11 лет. И Десимон и Бельский «пережили» каждый по четыре губернатора.

Начальники губерний приходили и уходили, а они оставались. Впрочем, частота смены губернаторов у Десимона более чем в 2 раза выше, а это значит: при часто сменяющихся губернаторах, постоянной стабилизирующей силой в губернии выступал только вице-губернатор Десимон. Его предшественник Васильковский был первым вице-губернатором в Грузии (раннее такой должности не предусматривалось – С.Д.) только номинально и кратковременно, фактически первым и последним, организовавшим стабильное управление в Грузино-Имеретинской губернии, стал Андрей Францович Десимон.

Высочайшим указом от 14 декабря 1846 года были внесены изменения в административно-территориальную организацию Закавказья. Весь край был разделён на четыре губернии: Тифлисскую, Кутаисскую, Шемахинскую и Дербентскую. Таким образом, Грузино-Имеретинская губерния была упразднена.

XIV. Свидетельства о Десимоне.

Первый свидетель – Дмитрий Иванович Кипиани, действительный статский советник, публицист, писатель и переводчик. В своих воспоминаниях он причисляет А.Ф. Десимона, как члена Совета наместника Кавказа, к «сонму избранных»[108] В Совете, по его мнению, «заседали тогда люди опытные в делах, образованные, вполне благонадёжные и не чуждые гуманных увлечений»[109], и Десимон входил в их число. Кипиани был, судя по всему, человеком импульсивным и невыдержанным, а Десимон спас его от неблаговидного поступка.

Вот как это описывает Кипиани. Юрист-консультант от Министерства юстиции в совете наместника действительный статский советник Розов сделал замечание Кипиани, что он неправильно докладывает на совете: «необходимо излагать не дело, а записку из дела». Однако Кипиани, в доказательство своей правоты, показал юристу Свод закона о порядке доклада дел в совете. «Бедный Розов замолк, как ошпаренный, и во всё заседание не проронил уже ни одного слова; но злость продолжала бушевать в старческой груди, и в следующее заседание, через неделю, разразился он новым обвинением.

Как ни напрягаю я теперь память никак не могу припомнить, в чём именно на этот раз было дело – но это второе замечание Розова было сделано до такой степени нелепо, и в такой возмутительной форме, что моё примерное (в кругу моих сверстников, а по их милости и в обществе, я приобрёл эпитет терпеливейшего из грузин) терпение мгновенно исчезло и, дрожа как в лихорадке, схватил я со стола огромную стеклянную чернильницу и наверное раскроил бы ею лоб злополучному старику, если бы не заметили моего движения и не удержали меня сидящие рядом со мною члены совета: Фед. Евст. Коцебу и Андр. Франц. Десимон (в последствие член комиссии прошений)»[110]
 
Почему Кипиани забыл причину своей ярости, но навсегда запомнил Десимона? Да, как было забыть «терпеливейшему из грузин» Десимона и Коцебу, спасших его от преступления, суда и наказания?!

Второй свидетель – Алексей Александрович Харитонов, воспитанник Царскосельского лицея, певец-любитель, обладатель приятного драматического тенора и исполнитель романсов, в своих воспоминаниях рассказывает о своём переводе из временного отделения собственной Е. И. В. канцелярии по делам Закавказского края в казенную палату г. Тифлиса. Это назначение было для Харитонова очень важным и желаемым, и он, используя все свои связи, всячески его добивался.

Он пишет о большой значимости этой жизненной цели такими слова: «это назначение решало участь моей жизни и службы, ибо я нашёл на далёком Кавказе здоровье и семейное счастье, приобрёл известность, как служебный деятель, осыпан милостями покойного государя и возвратился оттуда, через 18 лет, сенатором, относительно молодым (49 лет), оставил по себе недурную память»[111]

Читая это невольно задумываешься, какую благодарность должен был испытывать этот человек к тем, кто способствовал его переводу в Тифлис, когда решалось «участь его жизни и службы».
 
Но обо всём по порядку. Когда надворному советнику Алексею Александровичу Харитонову уже порядком надоела его служба в Кавказском комитете, а «близкое знакомство с Даргомыжским и Глинкой», и исполнение их романсов, которые он «пел даже в публичных концертах под аккомпанемент самих композиторов»[112], более его не развлекало; когда от всего этого он стал болеть и покрываться сыпью (см. его воспоминания Харитонова – С.Д.); он стал выискивать возможность перебраться на Кавказ. А тут как раз пришло уведомление наместника Кавказского о вакантном месте председателя Тифлисской казённой палаты.
 
Управляющий делами Кавказского комитета В.П. Бутков, от которого Харитонов не скрывал своей мечты о службе на Кавказе, предложил своему подчинённому воспользоваться случаем: «Вот вам. Алексей Александрович, хороший случай перейти на службу в Тифлис: хотите ли, чтобы я переговорил об этом с Сафроновым?»[113]

Бутков, мастер составления докладов и поднаторевший в чиновничьих интригах, предполагал действовать через директора канцелярии наместника Кавказского Сафронова, который в это время находился в Петербурге «без всякой, впрочем, надобности», и «ходил к Буткову ежедневно, в ожидании награды»[114] Сафронов, желая угодить Буткову, в свою очередь уведомил обо всём наместника кн. Воронцова и, исполняющего обязанности Сафронова, Десимона.

Теперь же снова возвратимся к воспоминаниям соискателя места в Тифлисе и приведём их дословно, чтобы потом проанализировать. «Вдруг неожиданно получается письмо от министра финансов Вронченко (желанное место – казённая палата – относилась к его ведомству – С.Д.), в котором он уведомляет, что кн. Воронцов обратился к нему с запросом, мог ли я, по своим способностям и служебной опытности, занять место председателя казённой палаты в Тифлисе (а желанное место – на два класса выше, статского советника, плюс кавказские надбавки – С.Д.), и просил, в случае согласия на то его, министра, дать ход официальному представлению, тут же приложенному к письму кн. Воронцова. Чернышев был недоволен таким оборотом дела, и неудовольствие его могло бы всё дело испортить, если бы Бутков не успел его успокоить и объяснить странное обращение наместника к министру финансов о чиновнике канцелярии Кавказского комитета неумелостью или промахом Десимона, который тогда, за отсутствием Сафронова, временно исправлял должность директора канцелярии наместника. После того я через несколько дней был назначен в чин коллежского советника (повышен в чине – С.Д.), председателем Тифлисской казённой палаты, о чём отдано в Высочайшем приказе по гражданскому ведомству 18-го февраля 1847 года»[115]

Так вот кому обязан Харитонов решением «участи своей жизни и службы», повышением в чине и должности – Десимону и его якобы «неумелостью и промахом»! Вот кого надо было благодарить. Ни Буткова, который испугавшись неудовольствия военного министра Чернышева, ни пол словом не обмолвился, что это его интрига; ни Сафронова, имя его у военного министра вообще и не упоминалась; ни Воронцова, который «обещал» это место «статскому советнику Беру...старому сослуживцу»[116], но изменил своё решение; а А.Ф. Десимона. Именно он, имея письменную просьбу Сафронова обсудил её с наместником, подготовил официальное представление на имя министра финансов, хотя знал, что высшим начальником соискателя является кн. Чернышев.

Стоит обратить внимание в воспоминаниях Харитонова на кое-какие детали. Военный министр, председатель Кавказского комитета кн. Чернышев «был недоволен таким оборотом дела и неудовольствие его могло бы всё дело испортить». Ещё бы, кто-то без его ведома решат дело о его подчинённых! Но, как-то странно военный министр успокоился, когда узнал, что это обращение подготовил «неумелый» Десимон, хотя, по всем чиновничьим представлениям, его следовало примерно наказать. Так нет же, через несколько дней состоялось повышение Харитонова в чине и должности, и его назначение на Кавказ.

А Десимон в этом же году, обратите внимание, за свои якобы «неумелость и промахи» был назначен в генеральскую должность членом Совета наместника Кавказского. Видимо, Харитонов в своих воспоминаниях выпячивая «промах» Десимона всё-такие переусердствовал, так как в его рассказе, с учётом последующих событий, отсутствует внутренняя логика.

Из воспоминаний Харитонова явствует, что он завидовал А.Ф. Десимону или, возможно, сказывалась неприязнь «лицеистов» к «пажам» и гвардейцам. Послужной список Десимона Харитонов приводит, в отличие от других персонажей своих мемуаров, почти полностью, однако с акцентом на ревизию статс-секретаря Позена и перемещении Десимона с должности директора канцелярии главноуправляющего Кавказа на якобы менее престижную должность вице-губернатора (это событие освещено см. выше - С.Д.).

Кроме того, эту же мысль о зависти Харитонова, он сам же и подтверждает. «Я был в тот день приглашён к обеду у Воронцовых и вёл к столу жену губернского представителя, княгиню Варвару Орбельяни, которая мне сказала, между прочим, что по утверждению Десимона, только-что возвратившегося из Петербурга, Лаблаш хуже нашего Виллы (солисты театров Петербургского и Тифлисского - С.Д.) в роли дон-Бартоло в «Севильском цирюльнике». Я осмелился высказать своё сомнение, но она отдала преимущество мнению Десимона, как очевидца»[117].

Казалось бы, совершенно пустяковый эпизод, его и упоминать не следовало, но в глубине этих воспоминаний – эмоции Харитонова – задето его самолюбие и самомнение, знатока вокального искусства, каковым он себя считал: «я высказал своё мнение», но дамы высшего Тифлисского общества предпочли мнение Десимона.

Третий свидетель. Исарлов В.С. – сотрудник кавказских газет и современник Десимона. В своем воспоминании о генерале Н.Н. Муравьеве, бывшем наместнике Кавказском, рассказал о поразившем всех, и потому запомнившемся, ответе А.Ф. Десимона вновь назначенному в 1854 г. наместнику, человеку жесткому, получившему от поляков в 1864 г. прозвище «вешатель».

«Много было тогда рассказов о новом начальнике края; между прочим рассказывали, что когда, после приезда его в Тифлис, представлялись ему все чины военного и гражданского ведомства, то он каждого из них расспрашивал очень обстоятельно о службе. Когда он дошел до членов совета Наместника или Главного Управления, то обратился к ним с запросом; «чем они занимаются в совете»? – Они затруднились ответом и молчали; тогда один из них, Андрей Францович Десимон (бывший директором канцелярии Наместника во времена Главноуправляющего Головина) ответил прямо: «почти ничего не делаем, ваше высокопревосходительство; мы в неделю раз собираемся в совете, потолкуем кое о чем, выслушаем доклад правителя канцелярии и затем расходимся до другого заседания». «Спасибо за откровенность!» – сказал ему Муравьев»[118] Дело в том, что в последние годы перед смертью кн. Воронцова, правление его стало ослабевать и это сказалось на деятельности кавказских чиновников, и было непереносимо для всегда деятельного Десимона.

Четвертый свидетель. В.А. Дюбенко, прослуживший на Кавказе около 50 лет и написавший об этом личные, эмоционально насыщенные, вовсе не парадные воспоминания. Большую часть службы находясь среди чиновников среднего уровня, он разделял их суждения о начальниках, высказывая и учитывая их мнения о тех или иных, чем-либо знаменательных лицах. Это вынудило редакцию написать предисловие к его воспоминаниям, оправдывающее его рассказы, хотя он ни в каких оправданиях не нуждался: «По мнению редакции, рассказы и характеристики автора не допускают ни малейшего сомнения в своей правдивости... они составляют полезный материал для истории Кавказа, их можно назвать документальными свидетельскими показаниями для суда истории и потомства...
 
Автор «Воспоминаний» медленно возвышаясь по ступеням гражданской чиновничий иерархии, ограничивается скромной точкой зрения исполнительного подчинённого, довольствуясь тесным кругозором, ограниченным личными его отношениями к начальствующим лицам»[119]

Вот, например, как мемуарист описывает Головина, непосредственного начальника Десимона: «Угрюмый, недоступный, всегда как будто не доспавший и недовольный, при том же строгий педант, – он наводил на подчинённых только страх и неприятное чувство». Ему на смену пришёл Нейдгардт: «болезненный, в высшей степени раздражительный, нетерпеливо-беспокойный…»[120]
 
О Десимоне Дзюбенко несколько другого мнения: «У него (Головина – С.Д.) ближайшим доверенным лицом был Андрей Францович Д е с и м о н (разрядка Дзюбенко – С.Д.), которого все любили и уважали за его деликатное, простое обращение и готовность помогать всякому - словом и делом» [121]. Эта короткая характеристика Десимона показательна тем, что дана подчинённым. Её, по мнению Дзюбенко, разделяли другие чиновники: все его любили и уважали.  И не то важно, что Десимон был добр и деликатен, а то, что готов был помочь всякому – словом, и самое главное, делом. Не всякий чиновник положения Десимона был на это способен.

А вот и современные свидетельства. А.Ф. Десимон внес определённый вклад в изучение истории и этнографии Дагестана. На одну из его публикаций до сих пор ссылаются дагестанские учёные, в своих исследованиях. Они пишут: Хан-Иагомедов С.О. – о его большом вкладе в изучении истории Дагестана; Агашарова С.С. – об «особенно ценных сведениях по этнографии лезгин»; Ремиханова Р.И. – о «интересных сведениях» положения «вольных обществ»; Ихилов М.М. – о весьма значительном вкладе в этнографию Дагестана дореволюционных авторов, в том числе А.Ф. Десимона; Гаджиев В.Г. ссылается на его сообщения об «Ахты, так и других селений вольных обществ».

XV. Андрей Францович и его окружение.
 
В этом мире Добро никогда не борется со Злом. Добро ни с кем не борется. Одно зло противодействует другому с одним только нюансом: меньшее зло борется с большим злом (часто меньшее побеждает большее), а нюанс создается только потому, что существует Добро. Благодаря этой формуле, светлое всегда остаётся незамутнённым, а темное, принимая сторону Добра, может рассчитывать на относительное просветление. Это убеждение у автора появилось после знакомства с историей вообще, и жизнью Андрея Францовича Десимона и окружающих его людей России XIX века, в частности.

В николаевской армии отрезание вражеских голов нижними чинами на Кавказе, преимущественно казаками, прививалось жестокостью нравов противников-горцев и искоренялось российской властью сверху. Например, «местопребывание Засса (российского генерала на Кавказе. – С.Д.), крепость Прочноокопская, повергало в ужас не только закубанцев, но и всех проезжающих. Она окружена была высоким валом с частоколом по гребню, на котором во многих местах торчали головы черкесов»[122].

Когда известия о насаженных на частокол головах туземцев (так в то время называли местных жителей. – С.Д.) дошли до Николая I, он высочайше повелел подобное прекратить. С одной стороны, обезглавливание врага на Кавказе было совершенно обычным поведением горцев при ведении боевых действий. В то же время это не могло не вызывать ответных симметричных действий со стороны Кавказских войск России, по принципу: «среди волков жить – по волчьи выть» или «со своим уставом в чужой монастырь не лезь», и, если гуманизм на Востоке всегда воспринимался как слабость не достойная воина, «разговаривать» с врагом приходилось на понятном ему языке.

С другой стороны, ничего подобного не наблюдалось, например, в российской армии во время войны 1812 года – это были военные действия в рамках другой цивилизации. Хотя накануне среди французов обезглавливание противников революции приобрело характер средневековой эпидемии для устрашения «врагов народа». И это происходило в цивилизованной Западной Европе, а что говорить о Кавказе? Каждая страна, каждая сторона света и каждое время формирует свои нравы и поведение у населяющих их народов.

Из отношения командира корпуса генерал от инфантерии Поповича командующему войсками на Кавказской линии и в Черноморье генерал-лейтенанту Граббе: «До сведения Государя Императора дошло, что будто бы некоторые частные начальники на Кавказе отсекают головы горцев, убитых в битвах и втыкают их на шесты, к общему раздражению жителей...». В ответ последовало: «… головы убитых горцев втыкали на шесты только у начальника правого фланга генерал-лейтенанта Засса… я сообщил ему о прекращении такого рода поступков… От командующего войсками 8-го октября 1841»[123].

Казалось бы, надругательство над телами мертвых врагов должны были прекратиться. Однако через два года в 1843 году для усмирения мятежа жителей Южной Осетии, выступающих против притеснений грузинских князей Мачабели «отряд Смиттена убил двух осетин и 8 человек взял в плен. Двум убитым были отрублены головы, и, вместе с рапортом о походе в Осетию, отправлены в Тифлис главнокомандующему Отдельным Кавказским корпусом генералу Нейдгардту»[124].

Этому предшествовали некоторые события, без учёта которых трудно понять действия Смиттена и других кавказских чиновников.

Во-первых, 10 апреля 1840 года Николай I утвердил новые положения о гражданском управлении в Закавказском крае[125]. Благодаря этому местные законы с начала следующего 1841 года приводились в соответствие с российским законодательством: «всё гражданское судопроизводство подчинялось общему русскому порядку, с очень немногими лишь изъятиями и с сокращениями»; «весь Закавказский край» был «разделён на Грузино-Имеретинскую губернию с 11-ю уездами (Горийским, в том числе, где проживали осетины. – С.Д.) и на Каспийскую область с 7-ю округами …»[126]; было указано, что «высшее управление состоит из главноуправляющего, с генерал-губернаторскими правами, Тифлиского губернатора и Совета…», Совет составляется «под председательством главноуправляющего, Тифлисского губернатора и членов по Высочайшему повелению»[127].

Этим положением вся система гражданского управления полностью перестраивалась. «Учреждение» включала в себя «положение о преимуществах чиновников и служащих на Кавказе»[128] и новые «штаты гражданского управления закавказским краем» [129]. А это новые чиновничьи места, возможность повышения в чине, повышение жалованья и другие «кавказские» преимущества и льготы.

Было за что бороться любому чиновнику, и не только на местах, многие из столицы и внутренних губерний России стали проситься на Кавказ, так как там открывались новые перспективные вакансии. Закономерно обострилась конкуренция среди кавказских чиновников и каждый из них стремился выделиться, чтобы заметили его служебное рвение и оценили его способности. Рассчитывал на это и Василий Иванович Смиттен, в то время чиновник особых поручений главноуправляющего генерала Е.А. Головина, произведённый в 1840 году в надворные советники.

Во-вторых, в 1841-1842-1843 годах штаты на Кавказе только укомплектовывались, происходило значительное перемещение чиновников как по вертикали, так и по горизонтали; кроме того, в это время гражданское управление подвергалось ревизии Председателем Кавказского комитета военным министром князем А.И. Чернышевым и статс-секретарём М.П. Позеным, со всеми вытекающими из этого последствиями; по результатам этой ревизии Головин был заменён генералом А.И. Нейдгардтом, а это значило, что на смену креатуре Головина закономерно приходили другие служащие; и этот быстро меняющийся калейдоскоп событий требовал от каждого кавказского чиновника напряжения и мастерства приспособляемости, кто был на это неспособен, образно говоря, «не сносить тому головы», не удержаться на высоких постах; у всех были свежи в памяти события 1837 года и, связанные с ними переживания и страхи, когда разгневанный император Николай I отстранил от должности главноуправляющего на Кавказе генерал-адъютанта генерала от инфантерии барона Г.В. Розена, а вместе с ним вынуждены были уйти многие его подчинённые.

Кроме того, государь с помощью ревизии на Кавказе желал выяснить «в какой степени справедливы доходящие до него слухи; и если новое устройство Кавказа оказывается неудобным, то причины сего неудобства кроются ли в самом учреждении, или же в исполнителях?»[130]. Как ранее я писал, Позен в ходе проверки и в своём докладе императору нелестно отозвался о губернском управлении, советником которого был Смиттен, «отсутствие со стороны губернского … начальства деятельного личного надзора за ходом нового управления» [131]. Под этим подразумевалось: губернское управление не справлялось со своими обязанностями. После такого высказывания влиятельного статс-секретаря достаточно было произнести конкретную фамилию советника управления, например, Смиттена, и о дальнейшей карьере этому чиновнику можно было забыть.

Раннее при Розене, коллежский асессор Смиттен, будучи секретарём гражданской канцелярии, отвечал за Имеретию, Гурию и Джарскую область[132], и при наведении порядка среди местного населения не церемонился в выборе средств, за что всегда поощрялся начальниками, что соответствовало основной доктрине российского правительства – «военного покорения Кавказа», однако после 1840 года ситуация начала меняться.

«Новая метла (Головин, пришедший на смену Розену) по-новому мела» и только Смиттен к ней приспособился, ей на смену пришла другая (Нейдгардт), а через некоторое время замаячила новая (Воронцов) и всё это, образно говоря, «очищение Авгиевых конюшен» на Кавказе происходило в относительно короткий срок.

Отметим, воспитаннику Ревельского высшего дворянского училища Смиттену в это беспокойное время удалось удержаться в Тифлисе, перейдя из секретарей в чиновники для его особых поручений при Головине, при нём же Смиттен повышен в должности и чине и становится советником 2-го отделения управления, вновь образованной Грузино-Имеретинской губернии[133].

Но ведь желаниям чиновника нет предела, хотелось должности повыше – вице-губернатора, например, а это уже чин статского советника и генеральские перспективы. А для этого надо было обратить на себя внимание, тем более в 1843 году создаются для этого благоприятные условия – управляющим Кавказа становится Нейдгардт, который не скрывал своего покровительства землякам-немцам.

В-третьих, советник управления Грузино-Имеретинской губернии Смиттен мог и не знать об отрицательном отношении императора к «некоторым частным начальникам на Кавказе отсекающим головы горцев, убитых в битвах». Необходимо учитывать и то, что Смиттен к этому времени уже десять лет служил на Кавказе и видел много всяких жестокостей, как со стороны горцев, так и со стороны правительственных войск, считая, если они происходят – значит допустимы.

И наконец, его непосредственным начальником в 1843 году был гражданский губернатор Грузино-Имеретинской губернии, начальник VI кавказского жандармского округа генерал-майор А.А. Скалон, по мнению современника «кавказца» Ю.О. Толстого, «такой же урод из себя, как и отвратительный своей нравственностью». Вероятно, именно он, как губернатор и главный на Кавказе жандарм, инструктировал своего подчинённого Смиттена перед поездкой в Южную Осетию и посеянное упало на благодатную почву. Скалон уже более 6 лет жандармствовал на Кавказе и с образованием новой губернии уже 2 года был её губернатором и, конечно же, не буди оригинален, тоже рассчитывал на повышение, а для этого необходимы были любые победы, хоть бы и его подчинённого.

«По данным З.Н. Ванеева», – пишет М.М. Блиев, – Смиттен «брал на себя задачу «полной ликвидации крестьянских волнений в Осетии», <…> «уже 7 февраля 1843 года в нарушение закона о карательных экспедициях и распоряжений императора окружной начальник Смиттен возглавил отряды войск и милиции и совершил в Осетию вооруженный поход, в результате которого «участников» крестьянских волнений «он одних перебил, других – захватил в плен»[134].

Итак, отрубленные головы вместе с рапортом о походе в Осетию отправлены в Тифлис Нейдгардту. За это Смиттен был «посажен на несколько дней на гауптвахту, но без каких-либо серьёзных для него последствий»[135], в конце концов не он сам занимался обезглавливанием и мог выполнять чьи-либо указания и ссылаться на это. Была ли связь с этими событиями в Осетии или нет? – трудно сказать, однако в марте 1843 году генерал-майор Скалон был «отстранен от должности»[136] и впал в немилость на долгих 8 лет.

Вместо него в течение полгода, как я уже писал, губернаторские обязанности стал исполнять, вновь назначенный вице-губернатором, коллежский советник А.Ф. Десимон. Смиттен знал Десимона с 1838 года, когда тот, будучи старшим чиновником для особых поручений, являлся его начальником. Затем их пути на некоторое время разошлись: Десимон перемещён директором канцелярии Головина, а его подчинённый – в губернское управление под начальство губернатора-жандарма Скалона, у которого Смиттен и «отличился» в Осетии с «отрубленными головами».

Присмиревший Смиттен после гауптвахты снова оказался под начальством вице-губернатора Десимона и спокойно без «подвигов» прослужил советником в управлении Грузино-Имеретинской губернии ещё три года. А затем, после того как Десимон высочайше утверждён в Совет наместника Кавказского, осуществилась и мечта Смиттена, он был повышен в должности и назначен товарищем начальника Каспийской области, впоследствии Шемахинским вице-губернатором[137]. Стоило ли из-за этой чиновничьей мечты с отрубленными головами связываться? Наконец, в 1854 году он произведён в гражданские «генералы» – действительные статские советники, должность вице-губернатора это позволяла. Ещё через четыре года счастливая судьба-карьера снова свела его с Десимоном, после утверждения Смиттена членом Совета наместника. Круг замкнулся.

Источники:
[1] Акты Кавказской археографической комиссии, т. Х, стр. XIX.
[2] Акты Кавказской археографической комиссии. Т.9. с.3. Рапорт ген. Головина кн. Чернышеву от 29 апреля 1838 г. № 41
[3] Акты Кавказской археографической комиссии Т. IX   С.2
[4] ПСЗРИ 2-ое собрание. Т. XV. 1840 г. №13369. //Высочайше утверждённое 10 апреля 1840 года «Учреждения для управления Закавказским краем».
[5] ЦГВИА Ф.318. Дело 4419 //Послужной список члена комиссии прошений тайного советника Андрея Францовича Десимона Сост. 1877г.
[6] Десимон А.Ф. Речь при открытии Эриванской губернии. Газета «Кавказ» 1850 № 3
[7] Дзюбенко В.А.  Русская старина. Т.25. № 5-8. С. 658
[8] Десимон А.Ф. Исторические сведения о бывших вольных общинах Кубинской провинции, составляющих ныне Самурской округ. 1839 г., ЦГВИА, ф. ВУА, д. 18488, лл. 1-12.
[9]   Русская старина. Т. 1. С. 42, 123-124.
[10] Там же. С. 123-124.
[11] Там же. С. 415
[12] Сборник Русского Исторического общества. Т. 5. С. 415
[13] Сборник Русского Исторического общества. Т. 5. С. 59
[14] Раменский А. Цесаревич Константин Павлович. М. 1913. С.13-14.
[15] Граф Мориоль. Великий князь Константин Павлович и его двор (1810-1833) // Русская старина. 1902. С. 300.
[16] Масон Ш. Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I. С.31       
[17] Песков А.М. Павел I. М., 1999. С 152-154, 170
[18] Записки генерала Н.А. Саблукова о временах императора Павла I и о кончине этого государя М. 2002 С. 97
[19] Трубецкой С.Н. Записки. 1844-1845 (1854) гг. // Мемуары декабриста М., 1988. С. 37
[20] Греч Н.И. Записки о моей жизни. М., Л., 1930 С.208
[21] Эдлинг Р.С. Записки // Державный сфинкс. М. 1999. С. 176.
[22] Давыдов Д.В. Воспоминания о цесаревиче Константине Павловиче. С.299
[23] Великий князь Константин Павлович. Запись о нём К.П. Колзакова и А.В. Фрейгенга: ИРЛИ. Ф. 265. Оп. 2. Д. 2321. Л.1
[24] Беседы и частная переписка между императором Александром и князем Адамом Чарторижским, опубликованные князем Ладиславом
Чарторижским / Пер. с фр. С. Явленской. М. 1912. С. 280
[25] Материалы для истории Пажеского Е.И.В. корпуса 1711- 1875. Киев. 1876. С.43
[26] Там же.
[27] П.М. Дараган. Воспоминания первого камер-пажа Великой княгини Александры Федоровны 1817-1818 гг. Русская старина. 1875. Т. 13 С.11.
[28] Сборник Русского Исторического общества. Т. 5. С. 59
[29] Материалы для истории Пажеского Е.И.В. корпуса 1711- 1875. Киев. 1876. С.43
[30] Московский некрополь Т.1  СПб. 1907. С. 373
[31] Опончин К.Ф. Из дневника. Русская старина. № 9. Т. 135. С. 490-491
[32] Там же
[33] Цит. по: Шильдер Н. К. Император Николай Первый. Кн. 2. С. 303
[34] Цит. по: Киянская О.И. Пестель. М. 2005. С. 128
[35] История Лейб-гвардии Преображенского полка. 1683-1883 г. Т. 3-й. Ч. 1-ая. С. 182
[36] Там же С. 183
[37] Там же С. 182
[38] Бурков Иван. Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский по его письмам, официальным документам, рассказам современников и
печатным источникам. Кн.1. М. 1891. С.68. // Письмо Н.Н.  Муравьева к брату его Валериану из Тифлиса от 14 декабря 1839 г.
[39] Там же. С.117. // Письмо Н.Н. Муравьева к брату его Валериану из Петербурга от 3 апреля 1842 г.
[40] Кавказский календарь на 1847 год. Тифлис. 1846. С153.
[41] Там же С.155
[42] Там же С.156
[43] ПСЗРИ 2-ое собрание. Т. XV. 1840 г. №13369. С. 262
[44] Адресная книга города Тифлиса. Тифлис. 1898 г. Составил В.А. Герценштейн. С. 159
[45] Кавказский календарь на 1907 год. Тифлис. 1906.
[46] Справочная книга по городу Тифлису. Тифлис. 1912. С.109, 6
[47] Адресная книга города Тифлиса. Тифлис. 1898 г. Составил В.А. Герценштейн. С. 159
[48] Десимоновская площадь на открытке Тифлиса. 1910 г. Издание художественного магазина "Blanc & Noir", Тифлис. Акционерное общество Гранберг в Стокгольме.
[49] Акты Кавказской археографической комиссии Т. IX С.2
[50] Месяцеслов и общий штат Российской Империи на 1839 г. С. 440
[51] Акты Кавказской археографической комиссии. Т.9. с.3. Рапорт ген. Головина кн. Чернышеву от 29 апреля 1838 г. № 41
[52] Фишер К.И. Записки сенатора. М. 2008 г.
[53] Там же. С.304
[54] Месяцеслов и общий штат Российской Империи на 1838 год. Ч.2. С. 448
[55] Исарлов Л.С. Из воспоминаний бывшего грузинского губернатора князя Н. О. Палавандова.         
[56] Месяцеслов и общий штат Российской империи на 1838 год. Ч.2. С.449
[57] Там же. С.449
[58] Реутт Н.М. Псовая охота СПб 1946
[59] Дзюбенко.  Русская старина. Т.25. № 5-8. С. 657
[60] ПСЗРИ 2-ое собрание. Т. XV. 1840 г. №13369. С. 262
[61] Учреждение русского владычества на Кавказе. Том 12. Тифлис 1901. С. 296
[62] Там же. С.296
[63] Акты кавказской археографической комиссии. Т. 9. С. 21 // Журнал Комитета об устройстве Закавказского края. 22 января 1840 г. №20.
[64] ПСЗРИ 2-ое собрание. Т. XV. 1840 г. №13369.
[65] Там же. С. 261
[66] Акты кавказской археографической комиссии. Т. 9. С. 31
[67] Там же. С.31
[68] ЦГВИА Ф. 318. Дело 4419 // Послужной список члена комиссии прошений тайного советника Андрея Францовича Десимона. Сот. 1877 г.
 [69] Очерк положения военных дел на Кавказе с начала 1838 по конец 1942 г. Рига. 1847.
[70] Там же.
[71] Там же.
[72] Воспоминания Григория Ивановича Филипсона. Русский архив, № 6. 1883. С. 280-281.         
[73] Там же.
[74] Там же.
[75] Бурков Иван. Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский по его письмам, официальным документам, рассказам современников и
печатным источникам. Кн.1. М. 1891. С.69. // Письмо Н.Н. Муравьева к брату его Валериану из Тифлиса от 12 декабря 1839 г.         
[76] Воспоминания Григория Ивановича Филипсона. Русский архив, № 6. 1883. С. 280-281.      
[77] Послужной список А.Ф. Десимона.
[78] Там же.
[79] Русский биографический словарь. Т.6. Спб. 1905. С.330.
[80] ЦГВИА Ф. ВУА. Дело 18488 Л. 11. Подлинник.
[81] Юбилейный сборник к 100-летию присоединения Грузии к России. Тифлис. 1901. С.25.          
[82] ЦГВИА Ф. ВУА. Дело 18488 Л. 10-11.
[83] Там же.
[84] Послужной список А.Ф. Десимона.
[85] Рапорт ген. Головина гр. Чернышёву от 20 апреля 1838 г. № 41 // АКАК Т.9 С.2   
[86] Там же С.3
[87] Рапорт ген. Головина гр. Чернышёву от 20 апреля 1838 г. № 41 // АКАК Т.9 С. 3
[88] Дзюбенко В.А.  Русская старина. Т.25. № 5-8. С. 658
[89] Акты Кавказской археографической комиссии. Т.9. с.3. Рапорт ген. Головина кн. Чернышеву от 29 апреля 1838 г. № 41
[90] Рапорт ген. Головина гр. Чернышёву от 20 апреля 1838 г. № 41 // АКАК Т.9 С.2   
[91] ПСЗ. Собрание 2-е. СПб. 1838. Т. 12. Отд. 1. N 10303, 10304.
[92] ПСЗ. Собрание 2-е. СПб. 1838. Т. 12. Отд. 1. № 10303. § 2
[93] ПСЗРИ 2-ое собрание. Т. XV. 1840 г. №13369. //Высочайше утверждённое 10 апреля 1840 года «Учреждение для управления Закавказским краем».
[94] Дзюбенко В.А.  Русская старина. Т.25. № 5-8. С. 658
[95] Акты… Т. Т.IX. С. 39 // Отношение ст.- секр. Позена к ген. Головину от 21 марта 1842 года №2
[96] Тоже ген. Головина к ст. секр. Позену, от 23 марта 1842 г. № 219
[97] Зиссерман А.П. 25 лет на Кавказе 1842-1867. Спб 1879. С 14
[98] Корф М. А. Записки. М. 2003. С. 334
[99] Там же.
[100] Послужной список А.Ф.Десимон
[101] ПСЗРИ 2-ое собрание. Т. XVII. №17008. Именной указ 30 августа 1842 г. 
[102] Утверждение русского владычества на Кавказе. Т. XII. Тифлис. 1901. С. 302
[103] Послужной список А.Ф. Десимон
[104] Харитонов С.120
[105] ГАРФ, ф. 48, оп. 1, д. 28, 243.
[106] Послужной список А.Ф.Десимон
[107] Там же.
[108] Кипиани Д.И. Русская старина. Т.51. 1886. С.70
[109] Там же. С.617
[110] Там же. С.284
[111] Харитонов А.А. Русская старина. Апрель 1894. С.121
[112] Там же. С.119
[113] Там же. С.121
[114] Там же.
[115] Там же.
[116] Там же.
[117] Там же. Май 1894. С.180
[118] Исарлов В. С. Воспоминания о генерале Н. Н. Муравьеве. Бывшем Наместнике Кавказском [119] Дзюбенко В.А. Русская старина Т.25. №5-8. 1879. С. 636
[120] Там же. С.660
[121] Там же. С.658
[122] Ракович Д. В. «Тенгинский полк на Кавказе. 1819-1846. Правый фланг. Персия. Черноморская береговая линия.» Под ред. генерал-майора Потто. Тифлис, 1900. С.150
[123] РГВИА. Ф. 13454. Оп. 8. Д. 31 // Рапорт о запрещении отсекать головы горцев и втыкать на шесты. 1841 г.
[124] Цит. по Блиеву М.М. Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений. Часть I. Генезис социально-исторических коллизий в процессах взаимодействия России, Грузии и Осетии. 2006 г. osetins.com›2007/10/15/genocid.html
[125] ПСЗРИ Собр. 2. Т. XV. 1840 г. СПБ. 1841 г. / Учреждение для управления Закавказским краем. С.237
[126] Корф М.А. Записки. М. 2003 г. С.326
[127] ПСЗРИ Собр. 2. Т. XV. 1840 г. СПБ. 1841 г. / Учреждение для управления Закавказским краем. С.243
[128] Там же. С. 267
[129] Там же. С.(13368) 51
[130] Утверждение русского владычества на Кавказе. Т. XII. Тиф. 1901 г. С.298
[131] Корф М.А. Записки. М. 2003 г. С.335
[132] Месяцеслов и общий штат Российской Империи на 1838 г. Ч. 2. Составлен по 14.02.1838 г. LII Грузия С.448
[133] Акты кавказской археографической комиссии. Т.10. С.XXXI
[134] Блиев М.М. Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений. Часть I. Генезис социально-исторических коллизий в процессах взаимодействия России, Грузии и Осетии.
[135] Там же.
[136] Харитонов А.А. Русская старина. Апрель 1894. С.120. 
[137] Акты кавказской археографической комиссии. Т.10 С.538