Марш Мендельсона

Это была его очередная свадьба. Нет, Эллиот никогда не был горе-любовником, не имел множество друзей одного возраста с собой, которые бы женились или выходили замуж, потому что начинало приходить время заводить семью. Он часто посещал подобного рода торжественные события со своей давней подружкой - скрипкой. Развлекал за сорок долларов в час со своей музыкальной группой полупьяных гостей, без удовольствия принимал в подарок остатки свадебного торта, наблюдал за не всегда искренними слезами счастья и наслаждался веселыми танцами. Это была его очередная свадьба. И последняя.

Скрипач сидел на стуле, не в силах поднять голову, руки его были небрежно завязаны за спиной каким-то грубым и тугим узлом, а пальцы, казалось, начинали опухать и чернеть. Он совершенно не чувствовал их и благодарил бога за то, что не видел, что все-таки с его руками происходило. Голова кружилась, он тщетно пытался не дать себе потерять сознание. На его лбу выступали соленые капли пота, обжигающие открытую рану над бровью, во рту чувствовался привкус ржавого металла - не хватает зуба. Его нет, осталась лишь скользкая и мокрая дыра, так и манящая к себе язык.

Эллиот не смог вспомнить, в какой момент что-то пошло не так. В этот день свадьба была по всем меркам стандартной, но невеста… она была невероятно симпатичной: худенькой и большеглазой. Волосы ее падали тяжелыми локонами на выступающие ключицы, именно такие локоны почти все мужчины на празднике хотели бы видеть рассыпанными с утра на соседней подушке. Невеста была превосходной, и она, легко придерживая пышную юбку, поднялась к музыкантам на сцену и, широко улыбаясь, попросила исполнить еще одну композицию перед самым их уходом. Верно, это все большие глаза, дело в них. Глаза ее были мокрыми, красными, в них не читалось ничего, кроме сожаления и боли. Они были блестящими, но не как у «обычных» невест, роняющих целый вечер слезы радости. «Что-то не так?», - поинтересовался скрипач, но этого уже девушка не расслышала, гул, складывающийся из нетрезвых голосов гостей, заглушал все, даже музыку. Томас, саксофонист, сказал: «Это все не твое дело, играем и идем домой, что-то здесь неладное происходит». Томас выглядел испуганным. «Но разве есть причина для паники?», - подумал Эллиот.

А затем все определенно пошло не по сценарию, вернее сказать, не по партитуре. Сначала были бессовестные и открытые разглядывания, эти печальные глаза скользили по нему с головы до пят пятнадцать минут без перерыва. Потом были слезные просьбы остаться еще ненадолго и сыграть что-нибудь напоследок: легкое и мелодичное. Чувственное и откровенное, ритмичное. Эллиот не мог отказать, несмотря на то, что ребята из группы давно решили, что рабочий день окончен, несмотря на то, что он уже больше получаса играл сольные партии.

- Мы не будем платить за дополнительное время.
- А я и не прошу, - отвечал музыкант сквозь зубы.
Когда в восьмой раз она подошла к скрипачу за мелодией, тот не выдержал. «Ты действительно хочешь замуж?», - спросил он. Сквозь шум звенящих тарелок и бокалов Эллиот расслышал фарфоровое, тонкое, обреченное, но совершенное заветное - «нет». Он попал в плен, она тоже. Ни гости, ни жених не заметили, что невеста исчезла, что вместе с ней исчезли молодой скрипач и бутылка дорогого вина. Гости не услышали звонкого смеха, доносящегося из маленькой гримерной комнаты за сценой. Не заметили звука разбивающегося стекла, когда все мешающие туалетные принадлежности вместе с зеркалом полетели на пол. А Эллиот не заметил, что забыл запереть дверь.

- Теперь твое лицо такое же уродливое, как и ты сам, - язык жениха, уже мечтающего о разводе, начинал заплетаться еще в недрах его желудка. Он навис над полуживым мальчишкой, стряхивая отбитый о мягкое тело кулак.
- Не уродливее, чем ваша невеста, - прохрипел на одном выдохе Эллиот. - Нет ничего уродливее, чем девушка, готовая застрелиться пробкой от шампанского на собственной свадьбе.

Гости остались там, в банкетном зале в паре кварталов отсюда, через полчаса они снова увидят довольных виновников торжества и продолжат танцевать, но уже не
под тонкий плач скрипки, а под ужасную музыку, раздающуюся из хриплого динамика.

Но именно здесь, в каком-то сыром подвале, вместе с кучей незнакомцев, готовых растерзать его, Эллиот и предпочел бы быть. Потому что за спиной главного разъяренного быка в черном фраке, виновато склонив голову, стояла она. Безымянная, прекрасная и печальная нимфа, тянущая за собой вместе с нежностью тяжелый вагон неприятностей. Поэтому ему было все равно, что сейчас его скрипку разобьют ему об голову, что тело его сегодня ночью будут доедать дворовые собаки, что, возможно, огромный и тяжелый грузовик проедется вдоль его позвоночника. Он понял, что это будет дьявольски веселая ночь. И засмеялся.

- Неужели ты не боишься?
- Вы не особо пугаете, - он сверкнул красными зубами и мокрой дырой, на месте которой раньше был клык.

Каждый из нас примерно понимает, о чем думает человек, находящийся под одиннадцатикилометровой толщей страха и ужаса. Эллиот не понимал. И еще он не понимал, почему ему вдруг вспомнились оглушающим лязганьем названия всех городов, в которых он когда-нибудь мечтал побывать.

Далеко за полночь играла заключительная мелодия, молодожены крутились в последнем на сегодня танце, заставляющем восхищаться каждого присутствующего красотой и чистотой любви.

- С днем свадьбы, моя принцесса, - невеста, от которой, казалось, не осталось ничего, кроме бледного трясущегося тела, крепко вцепившегося в темную ткань пиджака, услышала зловещий шёпот над левым ухом, и ее ноги в один миг стали ватными, она упала на колени и из ее огромных глаз покатились горькие слезы.

А уже завтра вечером в местной газете обязательно напишут печальную новость о смерти Эллиота Деккера, талантливого молодого музыканта, неожиданно решившего свести счеты с жизнью и пустить себе в лоб пулю на окраине родного города.