Одолжи мне свои крылья 7

 
7. БОЛЬНИЧКА...

Больничка при всех ее минусах  имеет один большой плюс.
Зэк, вышедший на волю после отсидки и обнаруживший, что жить-то ему, оказывается, теперь негде, стремится  попасть обратно в колонию, где, пусть и другая, но все таки жизнь под крышей и баланда по расписанию. Так и я. Очень быстро освоившись в новых условиях, поняла, что мне здесь гораздо комфортнее, чем там, за забором, где шумит город, и куда я не горю желанием возвращаться.
А что? Утром разбудят, умоют, если не ходячий; накормят, спать уложат... укладут. Разве что колыбельную на ночь не споют. Чем не жизнь!
Даже любовь в избытке - коты в кустах пускают слюни.

В палате нас восемь уродиц. У кого ноги кривые, у кого одна короче другой, кого после автоаварии в прошлом году собрали по кусочкам и осталось только подкорректировать неправильно сросшиеся кости. Кто с мениском в колене, кто с гниющей голенью. У одной из барышень по имени Вера была аналогичная с нашим хирургом проблема: вывих тазобедренного сустава. Ходили одинаково, как две хроменькие уточки, переваливаясь с ноги на ногу; строили шаг с помощью всей нижней части туловища, приподнимаясь на носке укороченной ноги. К этой пациентке Любовь Владимировна имела особый интерес.

Что за игру затеяла она с Верой, известно было только ей одной. Но догадываться  могли все, у кого были мозги. Панацея - аппарат Илизарова, который совсем недавно был изобретен, и настолько вошел в моду, что пользовали его где надо и где не надо,  сыграл с Владимировной злую шутку. Он был призван врачевать  переломы и оказался действительно незаменим в травматологии.  Ортопеды же старались перетащить одеялко и на себя, ошибочно полагая, что аппарат многофункционален и может решать проблемы не только в костях, но и в суставах. Испытания проводились на таких идиотах, как мы. Любимая наша нянечка, душевная, веселая щебетунья татарка Альфия нас так и называла - идиёты. Любя.

Чем же Вера  была интересна Любови Владимировне?
Разница в возрасте у них - пять лет, Вера моложе. А-ну как выгорит починить ей ногу? Ото ж!
Хотя, если по-честному, за такое, что с нами вытворяли, за эксперименты эти при более благоприятных для нас обстоятельствах можно было бы и загреметь на пару-тройку лет.

В ожидании операции Вера развлекалась.
С утра наводила марафет - в ход шли крема для рук,  пудры для лица, туши и раскраски для глаз. Снимала бигуди, на которых промучилась ночь, расчесывала густые черные волосы.  Проделывала все неспеша - знала, что за этим спектаклем с интересом наблюдает от нечего делать вся палата. Ее красивые белоснежные руки, как два лебедя, летали над пышной копной, укладывая волосок к волоску; порхали бабочкой, тщательно запудривая крупный горбатый нос. И вот мы уже не видели, что там у нее с ногами, а пялились восхищенно на результат искусного макияжа.
Днем в палате Веру было не застать - она прогуливалась по соседям, заводила знакомства, а ближе к вечеру выходила на охоту и возвращалась глубокой ночью, бесшумно пробираясь в палату через пищеблок. Когда ей сделали операцию, заключив весь левый тазобедренный сустав в аппарат Илизарова, как в капкан, вылазки временно прекратились. Но как только она немного освоилась с этим  замкОм и встала на костыли, все вернулось едва ли не с большей резвостью.

-Пошли сегодня вместе, - предложила она,  снимая с волос бигуди.
Я испугалась:
- Не, я ночью боюсь.
- Начнет темнеть - вернешься, делов-то.
Действительно. Да и летом поздно темнеет.
Она сделала плотный начес на моей голове, уложила, подколола своими заколками. Я сидела гордая и счастливая - вот и надо мной летают ее прекрасные руки-лебеди, вот и я сегодня приобщусь к великой тайне любви! Никого не позвала, меня позвала!
Я тщательно обмотала торчащую в сторону руку чистой белой пеленкой, Вера подхватила подмышками свои  костыли, и мы отправились, даже не оглянувшись на оставшихся в палате неудачниц.

На больничной территории несколько корпусов, небольшая рощица, тротуарчики аккуратные, соединяющие корпуса. Имелись и задворки, куда никто не наведывался без надобности. А надобность была одна - уединиться.
Нас встретили двое сидящих на поваленном дереве, ствол которого был затерт до глянца - издержки популярности.
- Привет, девчонки! - вскочил один из них, встал рядом с Верой, а мне указал рукой на свое место рядом с чернявым блондином.
Здоровой рукой. Я скоренько оглядела его всего: и вторая рука нормальная, и ноги в порядке, и весь сложен слишком атлетично для клиента нашей богадельни. В чем подвох?
Я присела на освободившееся место, продолжая его разглядывать, и уже не скрывала интереса. Симпотный. Рыженький. Рыжик.
- Ну, что? Мы поковыляеммммм... - Он сделал смешное лицо, соображая, куда им ковылять: - Эммм... Туда! Вы с нами? Ну, как хотите.
Они, действительно, поковыляли: Вера на костылях, с оттопыренной  аппаратом долготерпимого Илизарова левой ягодицей и с задравшимся в этом месте халатом, и Рыжик, слегка прихрамывающий на одну ногу.

- У него разрыв мениска, - объяснил предназначенный мне Коля. - Он спортсмен, футболист. Что, понравился?
- Не-а. Мне темненькие нравятся. У тебя вот волосы черные, а кожа какая-то слишком белая, аж голубая. Не загораешь, что ли?
Он отставил костыли и на руках придвинулся ко мне. Следом подтянул ноги. Тело его было очевидно непропорционально: плечи и руки развитые  и могучие. По пояс он был Илья Муромец, а ноги... Их просто не было. Что-то под больничной пижамой, вероятно,  находилось, что-то маленькое и тоненькое. Выяснить это меня не тянуло.
Я старалась смотреть на лицо, оно было красивым. Черные волнистые до плеч волосы,  черные же брови, синие в цвет Глубины Иссык-Куля глаза  и мягкие, опытные губы. Это я узнала, когда он нежно обнял меня и поцеловал. Долго,  знойно, сладко. Я улетела в рай. Но вдруг  почувствовала, как он, стараясь не спугнуть меня, пробирается своими натруженными руками через ремни проклятого агрегата на моем теле. Это привело меня в чувство.

Жутчайшая, должно быть, картинка со стороны. Страстно целующаяся пара калек, при этом их как бы укрывает от любопытных глаз ее отстоящая от  тела на девяносто градусов, согнутая в локте, обмотанная белым и зафиксированная в таком положении рука. Рядом - два его костыля.
Я представила, что могло быть дальше. Разгоряченные поцелуями, жаждущие более углубленного познания друг друга, они, как два странно устроенных существа, начинают с известными трудностями пристраиваться один к другому для совокупления. Так, так, вот сюда,.. отодвинь-ка это - мешает, о! вот так лучше... о! вай-вай-вай!.. И понеслась! 

Этот кошмар нарисовался в моей голове, разметал в пух и прах приятные впечатления от поцелуя и - мать моя женщина! - вызвал приступ тошноты. Я резко отстранилась и, не сказав ни слова, припустила к своему корпусу. Он за мной, естественно, не побежал - нечем.
Закатное солнце повисло на березовой ветке. Солнце повесилось...

*  *  *

Утром на обходе Любовь Владимировна спросила, глядя с интересом на мои торчащие во все стороны волосы:
- Это что у тебя на голове?
Я смутилась:
- Начёс. Не могу  расчесать - волосы... ну, это... длинные, сильно запутались.
Владимировна перевела взгляд на Веру:
- Твоя работа? Опять кустотирапией занялась?
Та виновато опустила глазки в пол.
- Катюша, мы готовим тебя к новой операции. Точнее, подправить немного нужно, переставить нижние спицы сантиметров на восемь ниже. Ты как насчет общего наркоза?

Это она, видимо, вспомнила, как я перед первой операцией вырубилась на пару секунд от промедольного укола. Почувствовав, что мне что-то как-то вдруг неуютно стало - в глазах чуть потемнего, ноги ослабли - я подошла поближе к кровати на случай чего и  как раз вовремя, сразу же упала на нее. Слышала, как все всполошились, прибежала медсестра, делавшая мне укол, потом врач. И даже видела их, но как в тумане и далеко-далеко. Я не то, чтобы испугалась, что со мной что-то не так, если  падаю от простого промедола, но и нельзя сказать, что эта непонятность не оставила никакого беспокойства. Я-то считала себя сильной.

- А без наркоза нельзя? - на всякий случай спросила я.
- Ну, операция несложная...

Операция  и в самом деле несложная. Ну что там такого? Вынуть две спицы из плечевой кости, просверлить две дырки ниже, воткнуть туда эти две спицы крест на крест, прикрутить к ним кольцо аппарата Илизарова. И всё.
- Ну что, вытерпишь? - в последний раз спросила Любовь Владимировна, когда я уже лежала на операционном столе. - Кричать не будешь? Уверена?
- Да, - ответила я самоотверженно. - Только предупредите, когда будет больно.
У изголовья улыбался анестезиолог Сахибов:
- Не волнуйся, я рядом. Если что, немедленно погружу тебя в пучину сна.
Кажется, операция длилась весь день. Я постанывала от боли, когда сверло дрели вгрызалось в ткань руки и морщилась, когда оно проходило сквозь кость - противное ощущение.
Сахибов рассказывал мне что-то смешное, отчего сам же и смеялся. Мне было не до него, я была занята великотерпением боли.
"Господи, - думала я, - зачем я согласилась на это мучение! Спала б сейчас глубоким наркотическим сном и в ус не дула. Черт меня дернул геройствовать. Идиётка! Два раза идиётка!"


Рецензии