Провинциальный беспредел

Сергей Келлер
Провинциальный беспредел

С А Т А Н А
(Бей  своих, чтобы чужие боялись). 
Русская народная пословица

1
                Солнце светило ярко, по-весеннему. Блики его лучей, отражаясь в лужах на разбитой, в ухабах дороге, слепили глаза. Полчаса назад, выйдя из проходящего по трассе рейсового автобуса, Егор бодро шагал в своё родное село. За два года его отсутствия, похоже, не особенно изменились знакомые места. Всё тот же разбитый, всеми: и богом и властями, забытый местный тракт, который соединял, полузаброшенную людьми, деревню с внешним миром, всё также со времён начала перестройки, не ходил в деревню общественный транспорт. Даже таксист, по - видимому, давно ожидавший на вокзале «хорошего» пассажира, поначалу обрадовался Егору.  Но узнав  куда ему надо везти бравого «дембеля», крепко выругался, и, смачно сплюнув себе под ноги, сказал, что сам чёрт не загонит его в ту дыру и калечить своего «мустанга», по видимому, так он окрестил свою видавшую виды Тойоту, он не собирается. Уговоры Егора, что заплатит двойную цену, а в придачу отдаст и бутылку коньяка, которую вёз с самой Чечни, не возымели ни какого действия. Таксист, натянув кожаную кепку поглубже на глаза, залез в свою дряхлую Тойоту, и, навалившись на спинку сиденья, закрыл глаза, всем своим видом показывая, что говорить больше не о чем. Егору ничего не оставалось делать, как ждать проходящий  автобус, который шёл  от районного центра, куда он приехал на поезде, до областного города, мимо перекрёстка, где ему надо было сойти. Сам факт, что от трассы до родного села надо было пройти четырнадцать километров пешком, его не пугал, за два  года армии и не такие переходы делались. Просто хотелось Егору, чтобы увидели в деревне, а потом говорили «вон у «Кузнечихи» сын на «таксях» приехал домой, знать большими деньгами ворочает». По деревенским меркам человек, разъезжающий на такси, имеет огромные деньги. Помнил Егор из детских воспоминаний, как заглядывали в рот сельские мужики соседскому сыну Пашке, который уехал на Север «за большими деньгами» и каждое лето, навещающий родителей, по пути на море. Называли они его теперь не иначе, как Павел Тимофеич, в надежде, что и «даст чего на опохмелку», но тот, посмеиваясь и пощуриваясь на солнышко, только кряхтел и поговаривал «не дам, а, то Батя заругает…». Мужики мало верили Пашке, но согласно кивали – мол, уважает сын отца.
С такими мыслями в голове и воспоминаниями Егор и не заметил,  как отмахал километров восемь, вовремя обходя и перепрыгивая лужи. Это он узнал точно, по месту, показавшемуся из-за поворота. Этим местом была старая дойка, куда пригоняли летом совхозных коров,  для доения ещё в «доперестроечные» времена, когда процветало и «гремело» высокими удоями на всю область Щукинское отделение «Л-го» совхоза. Куда не один раз за лето брала Егора мать, первая доярка района, растившая сына одна, чтобы он не болтался по деревне, а хоть сборкой грибов и ягод, помогал матери в хозяйстве. Хозяйство их с матерью было не большое, по той причине, что жили они вдвоём, десяток кур вместе с петухом, да кот Васька с дворнягой Чухой. Но даже с этим небольшим хозяйством маленький Егорка старался справиться сам, чтобы хоть как-то помочь матери, устававшей на своей нелёгкой работе, полностью отдававшей себя и свою любовь сыну, так и не вышедшей больше замуж после нелепой смерти мужа. Не вышла замуж не потому, что беззаветно любила мужа, а по причине того что в основном в деревне мужики сплошь пьющие и женщин воспринимающие, не как объект любви и хранительницу домашнего очага, а как добытчицу и кормилицу. А такой вариант Валентину Андреевну Кузнецову – знатную доярку и не раз избираемую в народные депутаты, то местных, а то и районных Советов, мягко говоря, не устраивал. 
Егор не успел пройти и полкилометра от знакомого места, когда услышал позади тарахтение, приближающейся автомашины. Именно «тарахтение», а не звук двигателя, так работает полностью износившийся мотор и когда Егор оглянулся, то увидел, старую «раздолбанную «копейку», тёмно-синего цвета, за ней тянулся шлейф дыма. Так в народе зовут некогда любимую, а теперь забытую отечественным Автопромом, автомашину семейства ВАЗ. Водитель её особенно и не удосуживался объезжать лужи и колдобины на дороге, а что называется «жал на газ», по- видимому представляя себя местным «Шумахером».
     Особого желания, приехать в родную деревню на разбитой «колымаге», да ещё с таким «ассом», у Егора не возникло, но он всё равно остановился и повернулся лицом к приближающемуся «болиду», так как водитель и не пытался сбросить скорость. Брызги грязи из-под колёс, летели далеко за пределы дороги. За лобовым стеклом уже проглядывались лица. Лицо водителя Егору было незнакомо - явно не из местных, а вот лица пассажиров, особенно, что находилось от водителя справа, он в прыжке, от разлетающихся брызг, узнал. Боковые стёкла автомобиля были открыты или отсутствовали напрочь, из проносившейся мимо машины слышна была хриплая музыка, надрывающейся магнитолы и визгливый смех. Танька-«террористка», высунув голову, с растрёпанными и обесцвеченными волосами, прокричала пьяным и весёлым голосом: «Дембель, давай…» и вся компания дружно загоготала. Кто-то, схватив её за шиворот, втащил в салон, и тут же из машины полетела пустая бутылка. Описав широкую дугу, она упала в лужу, но не разбилась, а создала целый каскад брызг, окатив Егора. Водитель, оглянувшись назад, оскалился целым рядом вставных «золотых» зубов. Напоследок «газанув», выпуская очередную порцию ядовитого синего дыма, «копейка» унеслась, подпрыгивая и грохоча в сторону села. Настроение Егора испортилось напрочь. Не так представлял он своё возвращение домой. Сколько раз там - на чужбине, не родной для русского человека Чечне, рисовалась ему картина возвращения. Особенно перед сном. Стоило только закрыть глаза…  Даже запах родных краёв ощущался, как будто наяву.     Мать конечно в письмах писала, что происходило в деревне в эти два года.  С юмором у неё всегда было всё в порядке. И поэтому, в воображении Егора, жизнь родных мест казалась в розовом цвете. Друг детства Сёмка, призвавшийся в армию на полгода позже Егора и служивший где-то под Екатеринбургом, почти дома, по каким-то не понятным причинам, через год вернулся домой и по слухам, что-то у него «с головой», хотя явных признаков «дурки» не наблюдается. «Тусуется» с молодёжью у местного магазина, что в центре села, пьют пиво из алюминиевых банок.  По субботам ходят на дискотеку в местный клуб, где «делает свой бизнес» Андрюша- переросток (так на деревне называют парней, которым перевалило за тридцать). Вернулась из Москвы, поехавшая искать своего счастья в артистках, Танька-артистка, первая красавица на селе. Что она там делала в той столице и чем занималась целый год, доподлинно неизвестно, но вернулась какая-то злая и потрёпанная, а после того как у магазина, на глазах у всего честного народа, излупила в кровь двух местных алкашей, которые сделали ей непристойное предложение, прилипла к ней новое прозвище: «Танька-террористка». И всё бы ничего, но связалась она с вернувшимся недавно из зоны Ванькой Сатиным – «Сатаной», который ей чуть ли не в отцы годиться. В местах не столь отдалённых он с малых лет, сроков у него по всяким статьям то ли пять, то ли все шесть.  На свободе больше двух - трёх месяцев не задерживается. О чём девка думает, пропадёт она за ним. И вновь к Егору вернулась мысль, которую он задумал в армии, наслушавшись разговоров от сослуживцев и офицеров о «житье-бытье» в городе, заручиться поддержкой у матери, спросить у неё дозволения и уехать туда. Либо в район, а получиться, так и в областной центр. А там устроиться на работу, со временем и об учёбе можно подумать. А как с жильём, что получится забрать  мать к себе. Нет, не останется он в деревне, нечего ему тут делать. С такими мыслями подходил к родному селу «дембель» Егор Кузнецов. 
 
2
                Щёлкнул замок, и тяжёлая дверь «автозака» со скрипом, отворилась нараспашку, и тут же зычный голос сержанта прокричал: «На выход с вещами, по одному выходи!» Егор, дремавший даже в этих условиях, с трудом разлепил веки. Теперь вся его жизнь, а вернее существование, было как во сне. С первым же вышедшим из машины зэком, «взахлёб», залаяли овчарки. Егор выходил третьим и, спустившись по ступенькам на бетон, не пошёл сразу сквозь строй, рвущихся с поводков собак и, с трудом удерживающих их, солдат с автоматами, а встал, как будто раздумывая: идти, или не идти, и зачем он здесь. И тут же справа от него, рванув поводок, а вместе с ним и конвоира, прыгнул здоровенный кобель, до сих пор сидевший спокойно, в отличие от беснующихся собратьев, и, по-видимому, натренированный именно на нестандартное поведение зэков. Солдат, схватившись обеими руками за ошейник, потащил хрипящего и задыхающегося от злобы пса назад и заорал: «Ты что, «раззява», встал! Сука, хочешь, чтобы он пол ляжки откусил тебе!» И уже спокойнее добавил, обращаясь к сержанту: «Нечипоренко! Придай ему ускорения!» Егор тотчас получил прикладом автомата между лопаток. Удар был не сильный, но болезненный и хоть немного отрезвил его, возвращая в реальность…               
Сон или явь, явь или сон… Последние два месяца до суда и месяц, которые Егор провёл в следственном изоляторе, все слились в один тягучий и кошмарный сон. Даже судебно-психиатрическая экспертиза, которая проводилась ему, проверяя вменяемость, не встряхнула его и не вывела из оцепенения. Суд также не произвёл на Егора особого впечатления. Единственное, что запомнилось - это серое лицо матери. Так теперь и стоял этот серый образ перед глазами, другого её лица он, как ни силился, не смог вспомнить. Когда судья огласил приговор, она повалилась на бок и соседка, причитая, подхватила её. Егор, не отрываясь, смотрел на мать. И когда конвоиры надевали наручники, и когда, подталкивая в спину, уводили его из зала суда, он всё никак не мог оторвать взгляда от матери, словно чувствуя, что видит в последний раз. Через неделю после суда пришло письмо. Писала соседка, что мать плоха, совсем обезножела, ходить за ней некому…  Через две недели передали небольшое письмо от матери, почерк был корявый, видно было, что писала она с трудом, больной, дрожащей рукой. Мать не укоряла сына ни в чём, сетовала лишь, что совсем мало пришлось им увидеться после армии, всего несколько часов… «Душа моя рвётся к тебе, мой сыночек, а вот ноженьки мои не идут. Видно не придётся больше свидеться нам…» А за три дня до отправки в зону Егору сообщили, что мать умерла.
Теперь, после отбоя, не снились Егору родные края, не грезился запах трав и листьев… Сон был липучим и обволакивающим. Просыпался за несколько минут до подъёма и как ни силился, не мог разлепить веки сразу. Лежал и тяжёлыми усилиями входил в реальность.
На второй день, по приезду в зону, Егора позвали. Просто, без всяких объяснений, пришёл человек, по-видимому «шестёрка» и сказал, что его хотят видеть. Именно «его», без имени. Егор, молча, пошёл за ним. Когда пришли, сопровождающий, исчез…  Несколько пар глаз смотрели одновременно равнодушно и изучающее. Все молчали.  Егор скорее интуитивно почувствовал того, кто его позвал. Взгляд зэка был тяжёлым и немигающим. Два взгляда встретились… Остальные стали не в счёт. Видно что-то передалось другим зэкам в этом жутком молчании,  некоторые заёрзали, иные вполголоса стали переговариваться между собой, делая вид, что происходящее их мало волнует. Зэк встал,  молча и медленно, подошёл к Егору. Все смолкли. Слышно было, как на окне нудно звенит муха. Не размыкая губ, сквозь зубы выдавил: «Ты моего старого «кореша» замочил…» И непонятно было: вопрос задал или утверждал. Для всех. Кроме Егора. Ему было всё равно. Взгляд его остановился где-то глубоко в мозгу зэка. Странная мимика появилась на лице Егора, до того странная, что лицо зэка неуловимо дрогнуло. Это был оскал-улыбка волка, взгляд одновременно пустой и притягивающий. Зэк не отводя глаз от Егора, отступил назад. С его губ чуть слышно сползло: «Сатана…, ну, чисто Сатана. Тьфу, чур меня, чур…» И вдруг, резко развернувшись, заорал: «Сатана-а-а…» и бросился вон. Оставшиеся зэки со страхом смотрели на Егора, они были в растерянности: их «авторитет» с животным ужасом убегает, а этот странный человек даже не пошевелился.
Егор  не слышал вопроса зэка. Но словосочетание «Сатана» произвело в его голове магическое действие. Словно какая-то вспышка ослепила его мозг. Он вдруг отчётливо, вплоть до самой последней минуты вспомнил, свой день возвращения домой… Губы его раскрылись сами собой и он вполголоса, но отчётливо произнёс: «Сатана» и, развернувшись, не обращая внимания на оторопевших зэков, твёрдой походкой пошёл прочь. 
   
3
    Село, в котором родился и вырос Егор, располагалось в живописнейшем крае, одного из уголков Урала. Таких мест не надо искать, их сотнями, а может и тысячами, природа подарила человеку. С незапамятных времён люди селились у подножий гор, покрытых густыми, древними лесами, в излучинах рек. Вид, открывшийся Егору, был знаком с раннего детства. Небольшая деревушка, дворов на сто пятьдесят, вытянулась одной улицей, вдоль быстрой речки, пересекаемая небольшими переулками, влево, уходящими в гору хребта, а с правой стороны спускающимися к реке, на которой кое-где сохранились деревянные пирсы, с привязанными к ним плоскодонными лодками. Во времена предков, основавших такие селения, человеку ничего лучшего и не надо было: земля и прилегающие угодья кормили его. Цивилизация, прокатившаяся по таким местам и, в одночасье заглохшая, напрочь, убила желание у людей к, чуть ли не первобытному, труду и жалкому существованию.  Дом Егора находился на другом краю села, и ему предстояло пройти по всей улице, минуя центр, где располагались вокруг небольшой площади: контора отделения совхоза, магазин, школа- трёхлетка и сельский клуб с библиотекой. В «доперестроечные» времена центр села кипел бурной жизнью: у конторы наблюдалась производственная жизнь села - подъезжала и отъезжала техника, у магазина постоянно торчали местные кумушки, в ожидании подвоза нового товара, обсуждающие последние деревенские новости. Да и в школе, на переменах резвилась ребятня. На столбе у клуба не смолкал репродуктор, вселяющий оптимизм в сельскую жизнь бравурной музыкой и хорошими новостями на производственной ниве. Сейчас Егор шёл по пустой улице, не было видно ни людей, ни «мало-мальской» животины. Даже собаки словно попрятались. «Повымерли все, что ли…»- подумал Егор и, подходя к «центру» увидел у магазина трёх парней. Одним из них был дружок Сёмка Устюжанин. Завидев Егора он, по всей видимости, растерялся и по началу, просто хлопал глазами, широко открыв рот. Но шок прошёл и он, хлопнув по спине одного из парней, заорал: «Друган вернулся!» Но с места не сдвинулся. То ли ещё не верил своим глазам, то ли раздумывал: кинуться ли другу в объятия…  Под левым глазом Сёмки красовался «бланш» фиолетового цвета, да и вид друга был не ахти… Помятый какой-то. Егор протянул правую руку, и, подтянув друга к себе, обнял. Сёмка всхлипнул и размяк в объятиях. Напахнуло перегаром. Егор, отняв друга от себя, заглянул ему в глаза. Взгляд был щенячьим, напуганным. Вот этого Егор никак не ожидал. Друг, которого он знал, чуть ли не с пелёнок, который, всё время был лидером, во всех их начинаниях, которому Егор старался во всём подражать, в одночасье, превращался в безвольное существо, в половую тряпку, о которую можно вытирать ноги… Егор ничего не понимал, он перевёл взгляд на Сёмкиных собутыльников – картина была чуть лучше, оба улыбались, словно давно ждали Егора и, потеряв всякую надежду, вдруг обрели её. Теперь Егор узнал и их. Оба были гораздо старше, лет на десять их с Сёмкой. Но время как будто остановилось, оставив их в «вечных» парнях, только морщинистые и испитые лица говорили за себя… Андрюха Чеботарёв, улыбаясь наполовину беззубым ртом, прошепелявил: «Земеля», давай отметим «дембель», с утра «трубы горят», а в карманах «вошь повесилась», давай, а…». Второй - Мишаня Сапрыкин, известный на деревне полукомичными и беззлобными выходками, только удручённо поддакнул другу, всем своим видом показывая, что важнее решения данной задачи в это утро просто нет и быть не может. Егор, молча, достал деньги и, отсчитав, на свой взгляд достаточную сумму, подал Мишане: «Возьми…» Тот, не заставляя себя ждать, схватил купюры и, смяв их в потной руке, рванул к магазину.
Сёмка виновато улыбался и всё норовил отвести взгляд в сторону. Пробормотал, словно оправдываясь: «Мы тут немного с пацанами гульнули… . А чё, имеем право, правда, Андрюх?» Андрюха многозначительно кивнул, затем громко высморкался и изрёк: «Пьём, то на свои кровные…, ну немного не рассчитали, ты не волнуйся, «Земеля», сегодня же отработаем и вернём…». Егор не волновался и не стал уточнять, где и как тот собирается заработать, он понял только то, что его лучший друг детства Сёмка «увяз» и крепко, и надо срочно принимать самые радикальные меры и вытаскивать товарища из «болота». Сейчас, в кругу собутыльников, бесполезно было о чём-то говорить, когда «трубы горят» любой вопрос, даже о Вселенной, ничто по сравнению с «пожаром души». На выходе из магазина показался Мишаня, теперь лицо было весёлым, как охапку дров в правой руке, согнутой в локте, нёс алюминиевые банки пива. «Ну, сейчас отметим дембель, «Земеля»!» - прокричал он. Егор поморщился, только сейчас до него дошло, почему они оба с Андрюхой упорно называют его «Земелей»…, попросту не знают или забыли имя. «Пропили все мозги или засохли совсем» - недовольно подумал он и решил не пить, не хватало ещё домой заявиться навеселе…  Повернулся к Сёмке и голосом, не терпящим возражений, сказал: «Сегодня вечером у меня дома поговорим, приходи…» и, помолчав, глядя в глаза другу, добавил: «Только проспись, пожалуйста…». Сёмка виновато захлопал глазами и замямлил, словно заблеял: «Не-не, не могу, только не домой…, не к тебе домой, там тётя Валя…, она меня…» и, не договорив, то ли икнул, то ли всхлипнул и молча, затравленно уставился на Егора. Это было новостью и полной неожиданностью: что-что, а дом Егора для Сёмки был вторым домом, по крайней мере, до армии. Не раз и ночевали вдвоём, когда мать по своим «депутатским делам» задерживалась в районе, перед рыбалкой, что рано, по-утру, тоже ночевали тут же. Мать никогда не была против их дружбы. Егор растерялся, не вести же разговор прямо здесь в присутствии Сёмкиных собутыльников, под пиво. Пьяный разговор, да и только. Толку от такого разговора - «ноль». По-видимому, Сёмка решил ситуацию по-своему, он открыл банку пива и протянул другу: «Ты лучше сам приходи вечером в клуб, сегодня ведь суббота, дискотека, приходи, Егор, потанцуем…, поговорим… и потанцуем…» Он с надеждой посмотрел на собутыльников. «Пацаны», давно открывшие свои банки и с жадностью поглощавшие содержимое, согласно закивали головами. А Андрюха, оторвавшись от живительной влаги, прошепелявил: «Точно! Приходи, «Земеля», я ведь «рулю» на дискотеке. Для тебя вход бесплатный… Потанцуешь… Девочку снимешь…  Небось изголодался в своей армии по «шмарам». Ушами «стричь» будешь правильно - «закадришь тёлку». И загоготал, что сострил «по-умному», и утро началось, так счастливо, не в «сухую». Вслед за ним «гмыкнул» и Мишаня, ему пока не хотелось отрываться от процесса поглощения «халявного» пива. Егор разозлился, и в первую очередь на себя, что отдал инициативу разговора с другом двум алкашам, и уже, не зная, что сказать просто «ляпнул», невпопад: «Я не танцую…» Теперь весело стало Мишане, видно отлегло от сердца, пиво сделало, наконец, своё дело, захотелось острить. «Ничего, Сатана, вмиг, научит…» и весело улыбаясь Егору, перевёл многозначительный взгляд на его друга Сёмку. Настроение Егора, как сказал бы комроты, упало ниже «нулевой планки», он хмуро обвёл глазами собутыльников и, глядя в глаза другу, бросил: «Приду». Резко развернувшись, зашагал к дому. Сёмка с тоской и, ссутулившись, смотрел вслед.

4
      Мать тихо охнула и, присев на край кровати, у которой стояла, только и сумела вымолвить: «Сыночек, что же ты не сообщил даже…, телеграмму хоть…», и протянула руки. Егор кинулся к ней и, как бывало не раз в детстве, упал на колени, обхватил материны ноги. Её ласковые руки, столкнув на пол берет, тут же зарылись в, начавших отрастать, густых волосах, а тёплые губы стали целовать, сначала макушку головы, затем, запрокинув Егору лицо, мать дала волю, хлынувшим наружу, чувствам: слёзы вперемежку с поцелуями и причитаниями… Когда оба немного успокоились и присели к столу, Егор увидел, седину в волосах матери, уходил в армию - такого не было. Протянул руку через стол и, взяв её тёплую, чуть вздрагивающую ладонь, прошептал: «Прости меня, мама…» Слёзы вновь хлынули из глаз матери. Поднося платок к лицу, только и сумела вымолвить: «За что, Егорушка…, живой и здоровый вернулся и то, слава Богу…». Хотя оба знали за «что».
   Как единственному сыну у матери, не имеющей мужа, Егору «не полагалось» служить в «горячих точках», но уж очень хотелось молодому парню испытать себя на прочность. И он обманул и мать, и военкомат, в котором заверили Валентину Андреевну, что её сын будет служить в «спокойной» части, вдали от всех «катаклизмов Вселенной». Поначалу так и было. Егор попал в одну из «учебок» под Екатеринбургом, а, по прошествии полугода, когда стали всех раскидывать, после обучения, по частям, напросился в Москву.     Имелся тут свой умысел, конечно подсказанный «знающими» сослуживцами…  Во времена «чеченских компаний» в столичных военкоматах недобор призывников был большой: «всемогущие папашки» и «денежные мамашки» всеми правдами и неправдами «откупали» своих отпрысков от армии и, в следствии этого, во всеобщем хаосе,  военным недосуг было разбираться с такими, как Егор, «мели» всех подряд, чтобы только выполнить приказ. Так «повезло» Егору попасть на войну. Домой писал письма, якобы из Москвы, благо номер части оставили тот же. Да и командование особенно не настаивало, чтобы их «воины расписывали ратные подвиги» в письмах. Обман открылся  за три месяца до «дембеля». Земляк из соседнего села, попавший в часть на полгода раньше Егора и, оставшийся служить по контракту, подорвался на противопехотной мине, ему оторвало правую ступню.  Клятвенно обещал сохранить Егорову тайну по отъезду, но вернувшись, после госпиталя домой, по «пьяне» проболтался… Дошли слухи и до Валентины Андреевны. Кинулась она к сынову сослуживцу и, узнав, что не слухи - это, а правда, хотела ехать в районный военкомат. Но, приехав из соседней деревни, домой и, наплакавшись «в волю», вдруг успокоилась. На следующий день поехала в райцентр, но не военкомат, а в церковь…
   Материно сердце не обманешь… Хоть и крепился Егор, делая вид, что несказанно рад, возвращению домой, но после обеда, когда сын лёг на диван, якобы отдохнуть от тяжёлой дороги, мать подошла и, присев на краешек дивана, положила тёплую руку на грудь Егору. Ласково поглаживая, спросила: «Что с тобой, сынок. Как будто и не рад, что домой вернулся…» Егор не стал подвергать материны чувства сомнениям и, глядя ей в глаза, спросил: «Мама, что произошло с Сёмкой.» Глаза матери потемнели. Взгляд не отвела, смотрела в глаза сыну. С явной неохотой произнесла: «Не хочется мне, Егорушка, портить сегодняшний праздник… Скажу пока одно и на мой взгляд самое главное – каждый человек делает свой выбор сам и я бы очень не хотела, чтобы ты пошёл той же дорогой, которую выбрал Семён Устюжанин». Она намеренно не назвала Сёмку «другом», как бы, подчёркивая своё, теперешнее отношение к нему. По видимому, ей действительно не хотелось портить настроение ни себе, ни сыну, она взяла руки Егора в свои, и уже намного мягче сказала: «Ты отдохни с дороги, сынок, если хочешь, поспи, а я пока вкусненького чего-нибудь приготовлю, ладно, Егорушка. Чего бы ты хотел?»  Егор прикрыл глаза и прошептал, засыпая: «Дранников» с картошки хочу, мама, они там мне даже во сне снились… с запахом…, и со сметаной…» и засопел. Мать тихонько встала и, глядя на спящего сына, тяжело вздохнула: «Завтра поговорим, сынок…» и тут же, улыбнувшись своему ненаглядному: «А сейчас займусь твоими любимыми «дранниками», надо ещё к Райке-соседке за сметаной сходить…». Тихонько ступая, вышла из комнаты и притворила за собой дверь. Она теперь не знала: насколько чуток был сон у Егора до армии, на столько крепок он стал сейчас - как сказал бы комроты: «Пушкой не разбудишь…». Спать он научился по времени. Ровно через два часа Егор проснулся, из кухни доносились вкусные запахи и тихое побрякивание посуды. Когда сын появился на пороге кухни, мать виновато сказала: «Разбудила тебя, «солнышко», за два года совсем разучилась не шуметь, знаю: чутко ведь спишь…». Счастливо рассмеявшись, Егор, обняв мать за плечи и, чмокнув в щеку, замазанную в муке,  «свято» соврал: «От вкусных запахов твоих проснулся, мама, лет сто не ел такой вкуснятины…, корми скорей, а то умру…». Мать заулыбалась и, хлопнув по спине сына кухонным полотенцем: «Беги, умывайся, «чадунюшко», и к столу – накрыто уже».
   Поужинали с настроением, мать совсем расцвела, когда Егор отказался от налитой чарки настойки. Удовлетворённо вздохнула и выпила сама. Убрала графин в кухонный шкаф «до лучших времён» и сев напротив сына, подперла щеку рукой и смотрела, как сын вкусно уплетает за обе щёки её стряпню. Любящим женщинам нравится смотреть, как едят мужчины, будь то муж или сын, а если ещё едят со вкусом – то это для них самый верх блаженства…  Поев, Егор откинулся на стуле, удовлетворённо потянулся: «Лепота-а», спасибо, мама, вкуснее не бывает, век бы сидел за твоим столом и никуда не уходил…». Мать встрепенулась: «Куда, сынок, собрался уходить. Зачем говоришь так нехорошо…» Егор рассмеялся: «Да ты чего, мам, чего встревожилась. Я это образно ведь сказал. Никуда я от тебя не собираюсь уходить» и нахмурился, наблюдая, как мать вытирает уголочком платка выступившие слёзы. « Да совсем слабая стала, как и когда говорить о своей задумке по отъезду в город…  Ну, да ладно, не сегодня. Поживём – увидим…  Может быть завтра поговорим…» - думал Егор, очень уж не хотелось ему откладывать разговор в «долгий ящик» и, посмотрев на настенные часы, решительно встал: «Мам, я схожу прогуляюсь, может быть на дискотеку загляну… Ведь сегодня суббота». Мать совсем ссутулилась и как будто разом постарела, жалобно смотря на сына, всхлипнула: «Может не пойдёшь… На эту…, на дискотеку…».
   Егор не ожидал такого поворота. Что такое, что за дела… Он подошёл к матери и, чего не делал никогда в жизни, взял её за подбородок и, подняв заплаканное лицо, спросил строго: «Мать, что случилось. Я ведь уже не маленький… Ты, что совсем меня запереть хочешь»,  и  добавил мягче: «Мам, я недолго – туда и обратно, мне обязательно с Сёмкой увидеться надо – поговорить… Он к нам не идёт, тебя боится…».  Мать согласно закивала головой. Егор отпустил лицо матери и словно, устыдившись своей резкости, быстро вышел из дому.
    Валентина Андреевна смотрела в окно вслед удаляющейся фигуре сына.  Вечерние сумерки вскоре поглотили её. На сердце закралось непонятное чувство тревоги. Тяжело вздохнув, она погасила свет и в полной темноте села на протяжно скрипнувшую кровать…

5
     Яркий свет софитов, после кромешной уличной темноты, больно резанул по глазам. Оглушённый громкой и некачественной музыкой, с современными «бум-бум-бум», Егор остановился неподалёку от входа, и, ошалело смотрел на странные, качающиеся в такт и не в такт рёву музыки, тени. Их было немного, около пятнадцати-двадцати. Приглядевшись, и немного привыкнув к ярким бликам цветомузыки, он увидел, что вдоль стен сидят и стоят  люди, кто в обнимку, кто, просто заворожено, смотрят на танцующих. О каком либо общении в таком грохоте не могло быть и речи. Егор никогда не ходил в местный клуб, до армии интересы были другими: учёба в средней школе, в соседнем селе, где случались свои школьные дискотеки, совсем не похожие на эту, занятия спортом и рыбалка – забирали всё свободное время. Сейчас попав сюда, он уже пожалел, что пришёл на этот «праздник» - где здесь найдёшь друга. Но тот нашёлся сам. Егор увидел, как в дальнем углу из кучки, сидящих людей, кто-то приподнялся и махнул ему рукой. Он пошёл туда.
   «Знакомься!» - прокричал Сёмка в ухо Егору и, повернувшись к своим теперешним друзьям, широко развёл руки. На стульях перед ними сидели пять-шесть человек.  От резкого крика прямо в ухо Егор поморщился.  Компания это, по-видимому, расценила по- своему. У человека, сидящего в середине и, крепко обнимающего подругу, сверкнули металлом зубы. Он поднял руку и тут же, как по мановению волшебной палочки, в зале наступила полная тишина, после громкой музыки до того тихая, что были слышны шарканья ног, не успевших ещё остановиться так резко, танцоров. Вскоре затихли и эти. Только софиты и «цветомузыка», работающие помимо звука, ещё продолжали вспыхивать.
   «Свет включить, Сатана!» - шепеляво прокричал «диджей» Андрюша. Человек вновь поднял руку. Зажёгся обычный свет, цветные огни погасли. Никто, из «танцевавших», не роптал и не возмущался. Всё было нормально и в порядке вещей… Все, находящиеся в зале, смотрели в угол, где должно было произойти что-то «интересное». Егор понял это почти сразу, потому как целая группа людей вела себя, как загнанное в стойло стадо животных…
   Егор обвёл взглядом, сидящую на расшатанных стульях, компанию. Сидели полукругом: в центре, в обнимку с Танькой-«террористкой», восседал Сатана, по правую руку от него - Мишаня Сапрыкин, друг Сёмка забился в угол, на оставшихся, двоих малознакомых парней, Егор не стал концентрировать внимания. У всех, кроме Сатаны, на лицах, словно приклеились, «слащавые» улыбки. Вся компания смотрела на Егора…  Прямо, на полу, соорудили «импровизированный» стол – на развёрнутой газете стояли три бутылки дешёвого «Портвейна», лежал, разломанный руками на куски, чёрный хлеб и, надкусанные куски колбасы и сыра. Какой либо, тарой, типа - «стакан», «друзья» себя не обременяли, по-видимому, употребляли по-свойски: «из горла» – одна из бутылок была опорожнена больше, чем на половину. Немая сцена затянулась…, разрешить её попытался Мишаня, он наклонился к Сатане и что-то горячо зашептал ему на ухо. Егор толком не слышал, что пытался тот сказать своему «боссу», отдельные слова: «дембель», «уважил» долетали до него, но не это было главным. Сейчас он соображал, как бы без суеты и скандала, увести Сёмку от собутыльников. Сатана видно понял мысли Егора, переводящего тяжёлый взгляд с него самого и на своего дружка и обратно, он вдруг отмахнулся от Мишани, как от назойливой мухи и что-то коротко сказал своей подруге. Та, молча, не снимая «дежурной» улыбки с лица, повиновалась, чуть привстав со стула, она тут же, чуть «жеманясь», присела в своей коротенькой юбочке к «столу», взяла в одну руку кусок хлеба, не забыв, положить на него ломтики колбасы с сыром, что «получше», в другую - недопитую бутылку вина, и встала напротив Егора. Протянув ему обе руки с содержимым, словно насмехаясь, нараспев сказала: « Уважь…, выпей, солдатик…», и уставилась, всё ещё красивыми, не потускневшими от разгульной жизни и каждодневных пьянок, глазами…
   Егор растерялся… Нет, он не испугался ни Сатаны, ни его подвыпившей компании… Он именно растерялся. С одной стороны отказаться выпить, пусть даже «из горла» - значит настроить Сёмкиных «друзей» против себя изначально, тогда неизвестно, как поведёт себя Семён – захочет ли покидать их, с другой стороны – выпить – значит вновь отдать инициативу и подчиниться воле «гоп» - компании, чего Егор не допускал, даже в мыслях. И он выбрал первое… Мрачно, переведя взгляд с Таньки на её ухажёра, коротко сказал: «Не пью…».  Повисла «гробовая» тишина… Сатана не отводил глаз, но смотрел так, как будто не видел Егора, как будто размышлял о чём-то неземном. Он медленно и неслышно поднялся со стула, вместе с возгласом одного из собутыльников: «Моргует…» и, встав рядом с верной подругой, перевёл местное изречение «дружка»: «Брезгуешь…» и слегка наклонил голову вперёд. Егор чуть напрягся, мысленно отметив, что Сатана, не зная, того что соперник его «левша», подставил себя, прикрываясь подружкой от правого удара. От Сатаны, искушённого в таких ситуациях, еле заметное движение противника, не ускользнуло. Он поднял голову и, смотря куда-то за спину Егору, чуть приподняв уголки губ, словно хотел улыбнуться, просипел: «Может, потанцуешь…? Если хочешь, можешь с моей «мамзелью»…?» и, взял её левой рукой под локоток, будто норовя подтолкнуть к кавалеру на танец. Егор, опасаясь нападения сзади, быстро оглянулся, а когда вновь повернул голову к Сатане, то увидел его взгляд… и улыбку… Это было «нечто»…  Нечто, не поддающееся объяснению…
Взгляд и оскал волка…  Два чёрных зрачка, одновременно пустых и словно, проникших куда-то в мозг. Жёлтый блеск металла зубов переливался, будто завораживая… Егор почувствовал, как толчок, лёгкое головокружение, ноги стали будто ватные, он решил переступить и покачнулся. «Что за чертовщина…, какое-то наваждение…»- подумал он. Глаза Сатаны был уже как в тумане, только волчий оскал Егор различал чётко. Вернув, последним усилием воли, уплывающее от него сознание, Егор, до боли в пальцах, сжал левый кулак и резким, многократно отработанным на тренировках, приёмом ударил противника в голову…
Это только в «киношных» трюках и дешёвых боевиках показывают, как после крепких ударов в драке, бойцы летят по воздуху, сметая всё на своём пути: мебель, стены и т.д. и т.п. Наяву такого просто не бывает. Голова Сатаны резко мотнулась в сторону. Удар пришёлся точно в висок. Как заворожённый Егор смотрел в глаза противнику, словно ловя угасающее пламя, а оно неуловимо тускнело и, мелькнув последней искрой, погасло. Человек, будто зевнул и как мешок, который отпустили, устав держать, завалился на бок. Наверное, никогда при жизни Сатана не устраивал столько шума, как при этом падении… Егор обвёл взглядом зал. На лицах людей читалось смятение, на некоторых застыл ужас.  Он, молча, пошёл на выход. Все расступались. В дверях услышал Танькин истошный вопль: «Ты убил его!!!». Не обернулся, ушёл в темноту.            
 В темноте зашёл домой. Не раздеваясь, лёг на заботливо  расправленную матерью постель и бессмысленно уставился в потолок. Неслышной тенью подошла мать, села на краешек кровати. Помолчав, дрожащим от волнения голосом, спросила: «Случилось, что, Егорушка». Через минуты, показавшиеся вечностью, услышала глухой голос сына: «Я убил человека…»
В пять часов утра за ним приехала опергруппа…
… А потом был суд…   А затем зона…

6
    Прошёл год. После случившегося инцидента с «авторитетом» зеки Егора больше не беспокоили. Непонятное пугает…  «Авторитет» никому не объяснил своего страха, а вскоре подошёл срок его освобождения и он так и оставил за собой загадку. Два раза Егора вызывали в «оперчасть», попугали разными кознями и всевозможными суровыми карами, но, споткнувшись на упорном молчании осужденного, решили, что это очередная выдумка зэков и отступились… На всякий случай наказали приглядывать стукачам и если что… Но «что» больше не происходило – Егор поводов не давал. Потихоньку все успокоились.
    Егор лежал на верхней кровати  второго яруса общежития отряда и перебирал в памяти, происшедшее с ним. Чаще всего всплывали дни, проведенные в психиатрической больнице, где его проверяли на вменяемость, в особенности тот день, когда собравшаяся комиссия утверждала свой окончательный «вердикт». Собравшиеся «светила» науки, во главе с председателем комиссии, с нетерпением ждали старого профессора, который в силу своего преклонного возраста, «вечно» опаздывал. Ни до одного из этих «светил» не доходило, что старому профессору просто уже некуда спешить. Всем был ясен «диагноз» пациента, но без последней подписи никто не имел права уходить. Все, обсудив и проведённую работу, и последние новости, стали откровенно позёвывать, как бы давая знать председателю, что пора…, когда появился «старик». Он зашёл довольно бодрой походкой, в сопровождении ассистента, хотел поздороваться со всеми вслух, но, услышал недовольное «рычание» коллег, лишь кивнул им и прямиком направился к, сидящему в отдалении, под присмотром двух здоровенных санитаров, «больному».  Ассистент, женщина неопределённого возраста, верно работающая, бок – о - бок, с профессором, последние лет так двадцать пять и, числящаяся в младших научных сотрудниках, просеменила за ним. Члены комиссии, кто с усмешкой, а кто и, с откровенной «издевкой», смотрели вслед этой, на их взгляд, смешной парочке. Председатель, моложавый профессор, развёл руками и многозначительно посмотрел на коллег, как бы давая понять им: «Ну, что поделаешь, дорогие коллеги, придётся потерпеть…» и обворожительно улыбнулся. Обстановка немного разрядилась. Старый профессор, подойдя к пациенту, поставил свой потёртый чемоданчик у его ног и, посмотрев недовольно на сидящих около «громил» пробурчал: «Не изволите ли, господа, удалиться». Те, не шелохнулись. Тогда «старик» повернулся к комиссии и, «вперив» суровый взгляд в председателя, «пропечатал»: «Такого безобразия даже при Сталине не было…», и вновь повернулся спиной ко всем. Моложавый профессор испуганно икнул и, чуть не поперхнувшись, крикнул санитарам: «А ну марш, оттуда! Вон! Когда надо будет – позовём». Члены комиссии ошарашено молчали и удивлённо смотрели на «грозного» старого профессора. Ассистент, удовлетворённо хмыкнув, подтащила стулья, освободившиеся из под, ретировавшихся с «позором», «громил». Все стали с интересом наблюдать за этой «странной парочкой». Старый профессор неспешно открыл свой «волшебный» чемоданчик и, к великому удивлению присутствующих, стал поочерёдно доставать оттуда медицинские приборы, так как будто он был обыкновенным врачом терапевтом. Бурча что-то себе под нос, занялся замером давления, температуры, зачем-то залез в уши, нос, заставил обследуемого так широко открыть рот и, запрокинув ему голову, наверное, пересчитал все до одного зубы. Члены комиссии были разочарованы. Председатель комиссии – вне себя от ярости… Ещё бы: так «потерять лицо», а вместе с ним и уважение коллег и из-за кого – какого-то вздорного старикашки, выжившего из ума. Нет, он этого так не оставит. Надо срочно ставить вопрос, в соответствующих инстанциях, об исключении «старика» из комиссии.  «Кхе-кхе, кхе-кхе…» вдруг донеслось до ушей присутствующих и, прозвучал вопрос, повергший многих в «ступор», но только не председателя комиссии, он уже был начеку и второй раз не даст себя «унизить»: «А как, говорите, звали убиенного…, то бишь, кликали…, «Бес», «Чёрт», «Сатана»… Кто подскажет.»  «Да какая разница, как «кликали убиенного…» - чуть ли не крикнул председатель, он, нарочно, передразнил старого профессора, чтобы, тот услышал «сарказм» в голосе и, понял отношение к нему. Но «старик» и «ухом не повёл», а продолжал своё дело и при этом что-то беспрестанно бурчал. Теперь объектом изучения стали глаза пациента. Члены комиссии во главе с председателем демонстративно ушли «на перекур».
   «Ну что, наш клиент…» - тихо спросила женщина. Профессор, не отрываясь от глаз Егора, молча, кивнул и, как - бы спрашивая больного, прожевал одними губами: «Зачем смотрел «Сатане» в глаза, когда тот умирал… Теперь видишь, что получилось…» и, немного помолчав, добавил: «Лет десять тому назад, хотя бы пять попал бы ты ко мне голубчик…, а сейчас боюсь не успеть… Ну, да ладно, «сатрапам» этим, тебя не отдам – «изувечут» только. Зона тебя не сломает, скорее ты её подомнёшь под себя. Хорошо, что молчишь, через какое-то время очнёшься и вспомнишь всё. Обладателем уникального дара ты стал, сынок. Гипнозом это называется, слышал ли у себя в деревне. Ну да ладно, разберёшься со временем. Во вред, как твой «предшественник» не пускай свои способности и всё наладится». И как бы ставя точку в этом деле, ласково положил правую ладонь на голову Егору. Ассистентка жалостливо, по-матерински, погладила руки, лежащие на коленях. Пациент не шелохнулся. Старый профессор повернулся к, возвращающимся после перекура, членам комиссии, и, неожиданно зычным голосом сказал: «Подтверждаю ваш «вердикт». Давайте бумагу – поставлю и я свою «загогулину», и, рассмеявшись, подмигнул «молодому» профессору.  Тот сердито отвернулся.
   Объявили подъём. Егор легко, по-кошачьи, спрыгнул с кровати на пол и, высоко подняв голову, пошёл к выходу. Проснувшиеся зеки, недоумённо смотрели ему вслед. Впереди у этого человека было девять лет зоны…




ЧЁРНОЕ   И   БЕЛОЕ.
                (От сумы и от тюрьмы не зарекайся…) Русская народная пословица.
1
Поезд уже долго шёл без остановок. Колёса мерно постукивали на стыках, вагон мягко покачивало. Василий лежал на верхней полке и подрёмывал. Мешок, с самым необходимым «барахлом», лежал у него под головой, вместо подушки. После очередной отсидки на зоне Чуйков Василий – в «миру», а для «корешей» просто «Чалый», возвращался на родину. Дома и какой-нибудь мало-мальской родни у него не было: те, что были - давно поумирали, а новыми не обзавёлся, по причине нехватки времени и желания между сроками, которыми щедро награждала Чалого недремлющая Фемида. Без малого тридцать лет провёл он в «местах не столь отдалённых», а месяц назад исполнилось ему ровно пятьдесят. На зоне это просто – день рождения, а на воле называется «юбилей». И вот эта «круглая» дата, последние полгода, перед выходом на свободу, не давала покоя Чалому. Он стал думать о смысле жизни. Не во всемирном масштабе, а о своей «попусту промотанной» жизни.
  Внизу, на нижней полке зашевелились соседи по купе – молодая семейная пара с маленьким, ещё грудным ребёнком. Настала очередная пора кормления малыша. Чалый удивлялся тому, как часто надо кормить такого человечка, по его разумению, чем меньше человек, тем меньше надо и наоборот. Молодая мамаша, по всей видимости, стеснялась при постороннем человеке обнажать грудь и глава семейства сооружал импровизированную перегородку – завешивал их простынью. То ли от волнения, то ли от неумения у него это плохо получалось – простынь не хотела держаться и всё время сползала. Процесс кормления затягивался. Малыш стал требовательно попискивать, при этом энергично двигая всеми своими маленькими конечностями. Встретившись с молодой мамашей взглядами, по её смущённой улыбке и порозовевшим щекам, Чалый понял свой промах,  шустро слез с полки и ретировался из купе. На ходу успел выхватить из кармана пиджака, висевшего на выходе, сигареты и спички. Решил подольше не возвращаться и пошёл в тамбур.
   Дорога, особенно в поездах дальнего следования, на многих людей действует успокаивающе. Когда человек едет один, когда никуда не спешит, мысли в голове уравновешиваются и текут, как спокойная река, сами собой. Так и Чалый, стоял в прокуренном тамбуре поезда «Новосибирск – Адлер», несущего его на Южный Урал и, куря одну за другой сигареты, думал о прошлой своей жизни и строил планы на будущее. А оно, это будущее, должно стать обязательно. Это он решил твёрдо, ещё там на зоне. Туда он больше не вернётся. Чем немало вызвал насмешек и злых подковырок «корешей». Нет, он не боялся их, не то время. Чалый стал их жалеть. Молча. Как и себя. В отличие от них он понимал ту истину, которая не давала ему страдать все  годы, проведённые в неволе: «Трудно живётся тому, кто в своих бедах и неудачах ищет виновного, не понимая, что в первую очередь виноват сам…» Большим авторитетом он не стал, но за неунывающий и бескомпромиссный характер, его уважали и сами зеки и администрация зон, где доводилось побывать. И насчёт своей «непогрешимости» не обольщался, но решил так, что сделает всё от него зависящее, чтобы «в зону - ни ногой».
   Самое трудное сейчас для Чалого было по приезду придти к той женщине, с которой списался с зоны в последние месяцы срока. С ней, заочно, познакомил старый «кореш», по прозвищу «Амёба», получивший, столь звучную «кликуху», за молчаливость. Он был из немногих, кто одобрительно отнёсся к выбору Чалого.  Женщину звали Екатериной, она приходилась близкой родственницей «Амёбе», было ей чуть за сорок. Когда-то жизнь её начиналась счастливо: вышла замуж по любви, родила двух детей – погодков, работала на швейной фабрике и ещё успевала заочно учиться, выучившись, стала работать бухгалтером, всё там же на фабрике, получили от государства квартиру. Всё было хорошо: любимый муж, любящие дети, просторная квартира, доход…  Живи – не хочу… Вот этот «доход» и принёс несчастье в семью. Гром грянул посреди ясного неба. Екатерину и ещё несколько подельников осудили за растрату. Было это в «советские времена», срок, как «организатору преступления» дали большой. Муж не стал дожидаться «любимую», быстро развёлся с ней и, отсудив детей, женился повторно. Вскоре грянула перестройка и Екатерина, не отсидев и пол срока, вышла по амнистии. Вернулась назад в город. Первым делом кинулась к детям. Но встретила их полное равнодушие – успели забыть, когда села – были маленькими, да и бывший муж «постарался», чтобы дети не признавали маму-преступницу. От отчаяния стала пить. Но совсем опуститься не успела, вернее не дали старые подруги, с которыми начинала работать ещё швеёй. Те взяли Катюшу «в оборот»: пошли, чуть ли не всем цехом, к руководству фабрики, благо за годы перестройки все поменялись и никто из них не знал прежнюю Екатерину. Устроили её к себе в цех, добились комнату в общежитии и первое время не отпускали ни на шаг: поочерёдно сами ходили к ней в гости и приглашали к себе. Правда  Екатерина наотрез отказывалась сама ходить в гости к подругам: больно было видеть их семейное счастье. Подруги это поняли и, когда стало видно, что Катюша, «потихоньку, входит в колею» оставили её в покое. Мужчины периодически появлялись в её жизни, но, ни с кем из них, она не связала свою судьбу.
Вот с этой женщиной предстояло встретиться Василию.
«Ну, накурил, накурил-то…, хоть «топор вешай…» услышал Чалый за спиной сердитый голос, оглянулся – пожилая проводница усталыми глазами смотрела на него, в руках держала веник и совок. Кивнула на дверь: «Иди уже…, убираться буду». Послушно пошёл в купе. Даже, сам себе, удивился: «какой покладистый стал…, хочется видать другой жизни…»
2
«Это ты правильно сделал, что сам пришёл ко мне. Если бы я тебя сам вызвал или где-нибудь встретил, да ты мне стал бы «чесать» - всё что тут наговорил, веры бы тебе – «ноль», а так…, что ж, посмотрим…». Участковый, капитан милиции Диденко, сидел на скрипучем стуле, за большим тумбовым столом, заваленным кучами папок и бумаг, и сквозь сигаретный дым смотрел на сидящего напротив Василия Чуйкова по кличке «Чалый», недавно вернувшегося с очередной «отсидки» на зоне. Личность была участковому известна, даже в некотором роде уважаемая. За пятнадцать лет работы в органах Диденко навидался всякого, что говорить: в основном работа с преступным элементом. Чалый выделялся среди «своих собратьев», тем, что, попав в руки правоохранительных органов, после очередного «фортеля», никогда не выгораживал себя, не старался всё свалить на подельников, даже можно сказать: вёл себя с некоторым достоинством, в общем – вор старой закалки.
«Хотя, веры вам – зекам у меня, можно сказать, нет. Все вы клянётесь, что «завязали», что «в последний раз», а на поверку…» - продолжил монолог участковый и, увидев, как Чалый молчком встаёт, явно намерившись уйти, тоже приподнялся:  «Что соскочил? Сядь…, садись…, то есть присядь я хотел сказать…, ишь, какой обидчивый…, что хочешь, чтобы я расцеловал тебя за твои откровения». И, закурив очередную сигарету, придвинул через стол пачку: «Закуривай, не стесняйся.  Дай подумать…» - и, глядя, как подрагивают пальцы старого зека, тянущие из пачки сигарету, подумал: «Надо помочь…, может действительно старик решил за ум взяться…, да и какой он старик. Всего полтинник только». А вслух спросил: «Говоришь, у Екатерины Глушковой остановился?» И, дождавшись, когда собеседник молча кивнул, продолжил: «Не знаю, конечно, как у вас сложится…, баба она вроде бы неплохая, по крайней мере, хоть и судимая, но в поле зрения милиции последние годы не попадала. Прописать к себе не сможет тебя, но не потому что площадь не позволяет, а потому что общежитие это в данный момент, как бы ничейное получается… Да, да…, не смотри на меня так, отстал ты от жизни… Это тебе не при советской власти. Это демократия… Фабрика от этой рухляди отказалась, так как капитальный ремонт не силах произвести, а муниципалитет не берёт «общагу» на свой баланс в связи с «неперспективностью», которое выражается в том, что находится она у самой трассы, которая в свою очередь в перспективе, должна расширяться… И «общага» того…, под снос попадает. Только никто толком не знает, когда это расширение будет. Вот такая «билиберда» получается». И тяжело вздохнул, как будто бы действительно это доставляло ему лишние переживания, и как бы, продолжая свои мысли вслух, добавил: «Будь неладен этот «клоповник»…, на моём участке он и хлопот доставляет кое-когда» и многозначительно посмотрел на «Чалого». Тот заёрзал на стуле, будто и впрямь вызвал его участковый в связи с «хлопотами в «клоповнике». Подумав, сказал участковому: «Ты, Гордеич, не переживай… Поможешь с работой, я в долгу не останусь… Стукачом быть не обещаю, но «беспредельничать» в общаге не будут. Слово даю». Диденко усмехнулся: «Да я не за то тебе говорю, что мне порядок наведи…, хотя за обещание в помощи – спасибо, как говорится: ловлю на слове… Я про то речь веду, что без прописки на работу не берут. Что, при той власти, что, сейчас, при демократах – одно: есть прописка – устроишься на работу, нет – гуляй…» и, увидев, как вновь помрачнел «Чалый», торопливо добавил: «Ладно, ладно, не кисни…, есть одна мысль у меня…, правда на все сто процентов обещать не буду, но попробую…  Есть один «должничок» из ваших, из бывших, легализовался сейчас – Универсам свой у него» - и захохотал, глядя, как удивлённо смотрит бывший зек – «Да-а, точно отстал ты, «Чалый» от жизни…, ладно, привыкай понемногу, ещё не такого насмотришься, может кое-что и понравится. Хотя, вряд ли… Ну, ладно, через недельку подходи, раньше не могу… Он не на моей территории обитает. Специально из-за тебя, сам понимаешь, к нему не побегу. Не потому что не хочу или статус не позволяет, а потому что работы много, да и «заделье» надо подходящее придумать, а то не поверит твой «сослуживец», что я за зека хлопочу, какой-нибудь подвох почует…». И встал, давая понять, что разговор окончен.  «Чалый» тоже встал, руки не подал, сказал: «Хорошо, я через неделю зайду».               
   Не сказать, что Чалый вышел из опорного пункта правопорядка, от участкового милиции Диденко, с лёгким сердцем и чистой душой, но хоть какая-то надежда появилась. Уже, как месяц вернулся он из «мест не столь отдалённых», чего боялся больше всего – встречи с женщиной, знакомой только по переписке, прошло на удивление просто и обыденно: зная номер её комнаты в общежитии и время возвращения с работы, Василий дождался в коридоре у окна. Они не обменивались в письмах фотографиями, но узнали друг друга. Когда Екатерина подошла к своей двери и, поставив на пол сумку, стала ключом открывать дверь, Василий шагнул от окна и встал, словно чего-то ожидая… Окинув его взглядом, коротко сказала: «Заходи» и, не дожидаясь, зашла сама. Он вошёл следом…
     Но вот с работой не получалось. Куда бы, не заходил: и по объявлениям, и по своей инициативе – везде был отказ. Нет - не хамили, не шарахались, как от чумного, но узнав, что судимый, вежливо улыбались и отказывали, находя «весомые» аргументы, а то и вовсе нагло врали, что вакантных мест нет. От этой «вежливости» Чалый сатанел и, матерясь сам про себя, шёл в другое место. Наконец, исчерпав все возможные варианты, бывший зек решился на «невозможное» - поступил «не по понятиям». Так появился он у Диденко, рассудив, что раз решил «завязать», то и обратиться за такой помощью, большого греха с его стороны не будет.
3
      На рынке купил свежей баранины и приправы к ней. Удивился в очередной раз обилию кавказцев там, свои славяне словно разучились растить и торговать. Но размышлять об этом много не стал. Стал вспоминать рецепт плова, когда-то расхваленный, сидевшим вместе на зоне, узбеком Саидом. Талант к приготовлению всевозможных блюд, и, особенно восточных, у Василия проявился давно, ещё во время первых судимостей. В отличие от «правильных воров», Чалый не считал зазорными дела, которые приносили, хоть какую-то пользу и разнообразие, в жизнь зеков: так на зоне он пристрастился к чтению, и не только художественной литературы…, неплохо научился играть на гитаре, при этом у него оказался неплохой голос. Игру в карты он считал пустым занятием, зато в шахматы равных соперников встречал редко… За эти «пристрастия» Чалый и не стал «настоящим авторитетом». На зоне в кулинарных талантах особо себя не проявишь, но даже из того, что умудрялись зеки добыть, кто с воли, кто тайком из  казённой кухни, Чалый умудрялся приготовить так, что «кореша» удивлялись несомненному дару повара-самоучки. Да и Чалый имел из-за своего таланта прямую выгоду: не имея с воли передач, никогда не сидел на одном казённом пайке.
       Екатерина и сама неплохо справлялась со своим нехитрым хозяйством и поначалу к затее Василия отнеслась скептически, рассудив, что тот просто не хочет показаться «нахлебником». Но, пару раз, оценив стряпню и, после очередной, проведённой в общей постели, ночи, удовлетворённо прижавшись к его плечу, сказала: «Ты оправдал мои ожидания…» Для Чалого это было высшей похвалой из уст женщины, он, улыбнувшись в темноте, неожиданно севшим голосом, ответил: «А ты – та, о которой я всю жизнь мечтал…» Счастливая, засыпая, прошептала: «Как же ты долго искал меня…»
          Зелень он не стал покупать на рынке, решил дешевле будет взять у старушек, на стихийно организованном мини-рынке, вдоль трассы, у общаги. Этот импровизированный «базарчик», также удивлял Чалого. Наблюдая за ним, во время вынужденного безделья  из окна общежития, ни разу не увидел, чтобы кто-то потревожил торгующих: ни милиция, ни вездесущий рэкет. Спросил об этом Екатерину, та почему-то нахмурилась и посоветовала «не совать нос не в своё дело». Ну, Чалый и не стал совать, только покрутив им – «своим носом», крякнул: «Чудно…».
            Подходя ближе к общежитию, почувствовал запах дымка. Этот дымок шёл от, растопляемых на мини – рынке, самоваров. Достали и их с чердаков и сараев, уцелевшие кое у кого с давних времён, чтобы заработать копейку, кормя проезжих шоферов домашней стряпней и горячим чаем. Проносящиеся мимо машины, хоть и не все, но останавливались. Тогда женщины наперебой старались заманить к себе «выгодного» покупателя. Некоторым везло, за день удавалось распродать всё принесённое к дороге. Иные увозили часть нераспроданного домой на приспособленных для этого детских колясках, чтобы завтра привезти опять.
             Сегодня Чалый увидел и «непрошенных гостей». В самом конце «торгового ряда» у обочины, под углом к дороге, «по-хозяйски» стояла вишнёвого цвета «восьмёрка». Три двери её раскрыты нараспашку, из салона «бухает» музыка. Из-за этой музыки не слышно жёсткого разговора, происходящего между тремя рэкетирами и краснощёким мужиком. Этого мужика Василий видел здесь впервые. За придорожными кустами стояла старенькая «Нива» жёлтого цвета с прицепом, накрытым пологом. Судя по тому, что перед мужиком стояли несколько вёдер с картошкой и, тут же, на деревянной табуретке, пару трёхлитровых банок: одна, по-видимому, с молоком, другая с мёдом - на «рынок» выехал «серьёзный» продавец, не знающий местных «порядков». Сейчас эти «правила» ему «внушали» местные «пацаны». Вернее «говорили» с мужиком двое – оба бритоголовые, в кожаных куртках, в синих спортивных штанах.  «Как близнецы, ей-богу» - думал Чалый, неспешно проходя вдоль ряда торгующих, одним глазом, выискивая зелень, другим, не упуская из поля зрения «беседующих». Третий, из «братков» стоял у машины.  Отличался от «своих» более щуплыми размерами и одет был поскромнее: в ветровку синего цвета, на голове, такого же цвета, бейсболка. По тому, как стоял он, не ввязываясь в разговор и, облокотясь на багажник «восьмёрки», можно было судить, что он за главного. Вот к нему неслышно, со спины и подошёл Чалый.
      «Мир вашему дому» - с усмешкой в голосе, произнёс он над самым ухом «щуплого». Тот, вздрогнув всем телом, ошарашено оглянулся назад. На Чалого со страхом смотрела пара знакомых глаз. «Ча-ча-чалый…» - заикаясь, выдавил бывший «кореш» и напарник по последнему «делу» Лёха Петров, по кличке Карась, - «Ты откуда взялся. Тебе же ещё рано…, отмотал что ли…»
«Что ли…» - передразнил его Чалый, - «что не рад видеть…», и, увидев, замешательство в глазах бывшего друга, добавил: «Не бойся, предъявлять ничего не собираюсь…». Увидев, что один из «братков», почуяв неладное, направился к ним, сказал: «Чтобы не произошло недоразумение – успокой приятеля…»  Карась послушно кивнул и шагнул навстречу приближавшемуся «близнецу». «Свои, не встревай, Хроп, сам разберусь… Иди, займись делом, да, побыстрей, что вы с этим «колхозником» возитесь…» И вновь, уже с важным видом, повернулся к Чалому. «Слушаются…, выдрессированные…» -  с усмешкой встретил Карася «друг», не отрывая взгляда от «братка», тот, услышав нелестное замечание в свою сторону, метнул гневный взгляд на Чалого, но встретив полное равнодушие и откровенное презрение к себе, смешался и кинулся к «строптивому колхознику».
«Мельчаешь, Карась…, давно переквалифицировался в рэкетиры?» - деланно-равнодушно спросил Чалый, и добавил уже с усмешкой, явно намекая на их общее прошлое, - «да ты всегда старался мелко плавать, а чуть что – в тину…»  Бывший подельник опять втянул голову в плечи, стянув бейсболку с головы, стал вытирать выступившую испарину с лица и шеи. На голове у Карася стала видна лысина, поэтому и носил головной убор. Чалый презрительно сплюнул сквозь зубы и, глядя в сторону «близнецов», процедил, обращаясь уже к бывшему «корешу»: «Слушай сюда, сейчас ты забираешь своих «сявок» и больше, чтобы я их и тебя вместе с ними здесь не видел. И в этой общаге тоже. Теперь здесь моя «хата» и больше «беспредела» я «терпеть» не намерен…» Губы Карася тряслись от страха и унижения одновременно, он вновь стал заикаться: «Зря ты это затеял, Чалый. Отвечать будешь не передо мной…, а в том «деле» я не виноват, что «сухим» вышел. Ты ведь сам всё на себя взял…», и, усаживаясь на заднее сиденье «восьмёрки», крикнул фальцетом подчинённым: «Поехали, «братва!» А «братва» уже давно, отстав от «колхозника», недоумённо наблюдала, как их «босс» сдаёт позиции какому-то, на их взгляд, «хмырю» и ждали команды «фас», чтобы кинуться и разорвать обидчика. Но команды не последовало…  А «хмырь», как бы подталкивая их к бегству, опять «боссу»: «Ты ещё здесь…», словно и не было у того такой «грозной и мощной» охраны.
«Слепой сказал: «посмотрим» - Карась зло хлопнул дверкой машины и «восьмёрка», «стартанув» с пробуксовкой, умчалась прочь. Чалый смотрел, как незадачливый торговец поспешно собирает свой товар и носит его в прицеп, явно, собираясь уезжать. С видом победителя крикнул ему: «Папаша, торгуй, больше тебя никто не тронет…» Тот зло, глянув на Чалого, просипел: «Какой я тебе папаша, сынок нашёлся…, благодетель понимаешь…, бандиты…, в милицию на вас надо заявить…», и, сев в машину, закрыл её изнутри на кнопки и, погрозив «благодетелю» кулаком, поехал восвояси. Чалый недоумённо пожал плечами: вот и пойми этот народ – где ему хорошо, а где плохо. 
      «Пускай едет касатик, нам меньше конкуренции, чужой он…, да и платить не хочет, умник нашёлся. Все ведь платим…» - услышал писклявый, старушечий голос за спиной и, оглянувшись, увидел протянутую руку с двумя пучками зелени: «Возьми, забудешь ведь…, а, денег, стало быть, не надо…, тебе, наверное, будем платить, теперича…» Чалый ошалело смотрел на множество, устремлённых в его сторону,  глаз  и не верил ушам своим…
4
           Настроение совсем испортилось, когда зашёл домой, вернее, в комнату своей сожительницы. Открыв дверь своим ключом, ещё не увидев из-за занавески, служившей своеобразным «тамбуром», ничего, только учуял носом запах спиртного, смешанного с чем-то подгоревшим.  «Вот это новость» - подумал Чалый, - «Екатерина должна ведь на работе быть…», но не успел он додумать мысль, как шторка резко отдёрнулась и перед ним возникла незнакомая женщина. Она стояла, пьяно покачиваясь, и в упор смотрела на Чалого. То ли от природы, то ли от чрезмерно выпитого спиртного, глаза у неё, как, говорится, были «в кучу»: один смотрел на объект созерцания, другой себе на нос. Екатерина сидела за столом, уронив на него голову. На столе царил обычный пьяный беспорядок.   «Уже за вторую принялись» - оценил обстановку Чалый, и вновь перевёл внимание на собутыльницу Екатерины. Та, громко икнув и, повернув в полоборота голову к подруге, заплетающимся языком, съязвила: «И чё-о, Катька, хочешь сказать: ентот «заморыш» и есть твой «хахаль»…, ну, подруга, ты уморила…, вот уморила…». Екатерина лишь приподняла голову и, посмотрев мутным взглядом в их сторону, вновь уронила голову на стол. Чалый, отодвинув «насмешницу» немного в сторону, отчего та чуть не упала,  не разуваясь, прошёл в комнату. Оглянулся по сторонам: бардак полнейший.  «Ты, чё-о толкаешься…, - взвизгнула «подруга» - чё-о, как дома у себя! Это я у Катьки дома, а ты хто-о! Вошь залётная, вот ты хто…», и резко оборвала свой визг, увидев, каким  тяжёлым взглядом смотрит на неё «Катькин «хахаль». Поддержки от подруги также не наблюдалось, та спала пьяным «мертвецким» сном. Несмотря на грузность тела и большое количество выпитого, «просмешница» ловко нагнулась и, подхватив свои тапочки, быстро выскочила в коридор. Уже оттуда прокричала, «пообиднее»: «Зэк…, козёл дранный…», и быстро зашлёпала босыми ногами по коридору, затем вниз по лестнице. «Наверное, в этой же общаге живёт…, на первом этаже» - угрюмо подумал Чалый и, вздохнув, осторожно поднял и положил на нерасправленную кровать Екатерину. Раздевать также не стал, только накрыл пледом с дивана. Сложив, принесённые продукты в холодильник, сел за стол, заваленный недоеденными закусками и недопитым спиртным. Налил в один из стаканов водки – до краёв и поставил перед собой…   Так и просидел перед ним до самой темноты. Пить не захотелось. Просидев в полной темноте часа два, включил торшер и, стараясь сильно не шуметь, принялся за уборку. Через час в комнате ничего не напоминало о прошедшей попойке, лишь хозяйка комнаты, свернувшись калачиком, в одежде, тихо посапывала под пледом, на нерасправленной кровати… Чалый жалостливо вздохнув, выключил свет и, не раздеваясь, лёг на диван. Он долго лежал на спине, смотря в полной темноте в потолок, пока сон не сморил его…
        Проснулся Чалый оттого, что кто-то гладил его по голове. На лицо капало что-то тёплое, одна капля попала на губы…, солёная… Он шевельнулся, открыл глаза. Над ним склонилась Екатерина, губы кривились в безмолвном плаче. И столько отчаяния и мольбы было в глазах, что Чалый понял всё без слов, он притянул её голову к себе и стал целовать, вдруг в одночасье ставшее родным, заплаканное лицо. Её  прорвало, рыдания колотили так, что Чалый даже испугался – он никогда не видел истерик. Сильно прижав вздрагивающее тело к себе, он одной рукой держал, всхлипывавшую женщину, а другой нежно поглаживал её по телу, до тех пор, пока Екатерина не затихла и умиротворённо засопела на его плече…
         Спустя час Чалый узнал «историю» вчерашнего пиршества. Он не расспрашивал, сидел за столом и, прихлёбывая чай, молча, слушал. А причина оказалась банально проста – Верка Букова, так зовут «вчерашнюю» собутыльницу, была в молодости одной из лучших Екатерининых подруг. Она принимала деятельное участие в судьбе бывшей «зэчки», после возращения из зоны и морального падения подруги. Когда у Екатерины всё вроде бы наладилось, случилось несчастье у самой Верки – ушёл законный муж – к более молодой.  Дети к тому времени уже выросли и жили самостоятельно, и осталась Верка одна. И вот нет-нет, да «завернёт на огонёк к подруге по несчастью», а подруга, помня «добро», да и сама слаба ещё без поддержки, никак не могла отказать, а тем более прогнать. Вот и получаются срывы…, да, что беспокоит – в последнее время, стала Верка почаще «заглядывать» к подруге, особенно, когда узнала, что у неё «обозначился», а затем и появился «хахаль». Видно стала бояться потерять подругу… А с работой всё нормально: фабрика работает под заказ и, чтобы рабочим не платить лишнего, когда план небольшой – устраивает четырёхдневку, поэтому вчера всех после уборки территории, по ранешнему «субботниками» назывались, и отпустили всех пораньше. Ну, а Верка тут, как тут. Хотела отвязаться от неё, но она в «дыбки»: «старых подруг не уважаешь, забыла добро…», ну вот и пришлось уступить.
        Чалый сопел, ноздри его раздувались, как плавники у, стоящей на мели, щуки.  «Ещё раз придёт – ноги выдерну и с лестницы спущу…» - пригрозил он и посмотрел, как прореагирует на его «угрозу» Екатерина. Та, смущёно улыбнулась и, слегка покраснев, чуть слышно прошептала: «Не надо так сурово, она на самом деле добрая… А ты просто не разрешай выпивку, а я и соглашусь». И, немного подумав, добавила: « Ты ведь у меня теперь за хозяина, правда, ведь…?»
           «Видел я эту «доброту» вчера…», - заворчал Чалый, хотя в груди, при утверждении Екатериной его «хозяином», поднялась необъяснимая волна душевной теплоты, - уже смягчившись, сказал: «Надо будет поговорить с твоей подругой тет-а-тет», и, увидев, как испуганно взглянула на него Катя, добавил: «По-доброму…»
5
           День выдался не жарким, но солнечным. Стояли сухие августовские дни. По случаю выдавшихся «длинных» выходных у Екатерины на работе и вынужденного безделья, Чалый организовал «чисто семейную вылазку» на природу. Он давно мечтал побывать на отдыхе у воды: с костром и ухой, и, по возможности: с купанием и загоранием. С первым получилось просто отлично – у соседа по общежитию, заядлого рыбака, Чалый «арендовал» снасти для рыбалки и походный котелок. Со вторым немного не повезло – ветерок у воды был прохладным. Но Чалый всё-таки окунулся пару раз. Екатерина, с удовольствием согласившаяся на отдых, лезть в холодную воду отказалась наотрез. Василий особо и не настаивал, он блаженствовал: валялся в одних трусах на раскинутом по траве покрывале и перекатывался с одного бока на другой, подставляя нежаркому августовскому солнцу, своё незагорелое тело. Женщина, греясь у костра, и, помешивая варившуюся уху, с неподдельным интересом разглядывала его. Раздетого, на свету, она видела Чалого впервые. Насколько, оказывается, бывает обманчивой внешность… В одежде, с, почти землистого цвета, грубым лицом, Василий казался стариком. Теперь  она увидела тело, которому позавидовали бы и молодые: ни грамму жира, просто сгусток мышц. Небольшое количество татуировок подчёркивало бледность кожи, давно не видавшей солнечного света и одновременно гармонично смотрелось на общем фоне тела.
«Наверное, в молодости был красивым», - подумала Екатерина, а вслух спросила: «Рассказал бы о себе чего…, я ведь про тебя почти ничего и не знаю…» Чалый, дурачась, ловко кувыркнулся через голову и присел на корточки с другой стороны костра. «Что рассказывать – то, нечего и говорить…, вся жизнь моя, можно сказать, в скитаниях…, по зонам. С малолетства, почитай…» И замолчал, задумавшись. Затем, пошарив в сумке с продуктами, достал оттуда наполовину початую бутылку водки, оставшуюся с «вчерашнего праздника». Весело засмеялся, увидев, как нахмурилась Екатерина и, отмерив «на глазок», вылил половину содержимого в закипающую уху. И вновь захохотал, глядя на изумлённую подругу.  «А ты думала: только вовнутрь она употребляется…, мы с ней распорядимся рационально, нарезай хлеб и помидоры, пять минут уха ещё покипит и готова. Пальчики оближешь…, я пойду посуду сполосну».
          Уха действительно удалась на славу. Через полчаса, выпив по пятьдесят грамм, оставшейся водки под уху и, насытившись ею, подкинув в костёр сухих веток для тепла, Василий, уже вместе с Екатериной, с удовольствием разлеглись на покрывале. Он закурил, невольно, с удовлетворением отмечая, что с первого дня знакомства ни разу не видел, чтобы подруга курила. Хотя сам и курил, но курящих женщин не одобрял. Не уважал и всё тут.
             Выкурив сигарету, ловко защёлкнул её остаток, в костёр и повернулся к Екатерине лицом.  «Нечего рассказывать то…, - продолжил Чалый, прерванный перед обедом, разговор, - но если спросила, так слушай». Она не повернулась к нему, но по тому, как она подобралась и посерьезнела, понял, что вся во внимании.
             «Родился я, как и все нормальные дети в полной семье: и отец и мать были, в общем – полный комплект. Родился  почти сразу, после войны. Отец, ушедший на фронт в неполные восемнадцать, вернулся героем – полная грудь орденов, медалей не счесть, служил не где-нибудь, а в батальоне разведки. И в довесок: с тяжёлым ранением ноги – до конца жизни рана так и не зажила. А жизнь его оказалась короткой. Не простивший власти Сталина и, не нашедший себя в мирной жизни, он просто спился и  рано умер, то ли от частых пьянок, то ли от ран, а может от того и другого вместе. Я тогда мал был. Мать тоже после него долго не прожила: умерла года через три – тоже толком не знаю: то ли с горя, то ли от надрыва на работах… Близких родственников, захотевших взять сироту в семью, не оказалось. Да и кто захотел бы в такое голодное время лишний рот…  Так оказался я в детдоме. Не хочу даже вспоминать это кошмарное время, проведённое там. Пару раз сбегал. Ловили. Возвращали. Потом видать надоело ловить – определили в спецприёмник. Опять бежал, начал воровать. Попал поначалу в детскую колонию. Подрос – стал постояльцем «взрослой». Единственное, за что благодарю Всевышнего – не дал озлобиться, зачерстветь душой…». Замолчал и закурил, словно переводя дух. Екатерина тоже молчала, будто понимала, что «главное» ещё не сказано.
           «Сейчас вновь благодарю Создателя, что послал мне тебя – помог встретиться. Хочешь верь, хошь не верь – но до тебя с женщинами серьёзного ничего не было у меня…  Кривить душой не стану – были женщины, как же без вас, но любить – не любил…» И опять Чалый замолчал, будто решая для себя, что-то важное, от которого перевернётся вся его оставшаяся жизнь. По сути, так и было. Боялся он услышать отказ или ещё больнее – насмешку. Нравилась эта женщина ему – одновременно смелая и робкая, красивая и несчастная…  Екатерина повернулась к нему и, притянув его голову к своей груди, прошептала: «Не говори больше ничего…, поживём – увидим» и, оторвав от себя, стала целовать в губы…
6
          На следующий день, в воскресенье, Чалый проснулся по обыкновению рано. Екатерина сладко посапывала рядом, свернувшись клубочком. Эта её привычка – так спать умиляла Василия: «Ну, чисто ребёнок…». Сам он тоже спал спокойно, но иногда, во сне похрапывал, а так как спал чутко, иногда собственный храп и будил его. После этого сон пропадал, и в голову лезли всякие мысли. В основном ничего хорошего, да откуда и взяться «хорошему». Чалый решил вставать и заняться делом: приготовить обещанный плов. Вчера, отдавая рыбацкие снасти соседу, договорился с ним о «продлении срока аренды», ещё на день, походного котелка, который решил использовать вместо казана, для изготовления задуманного блюда.
         Стараясь не разбудить спящую женщину, тихо вылез из-под одеяла и на цыпочках прошёл к холодильнику. Собрал все необходимые для плова продукты и сложил их в котелок. Одевшись в тренировочные штаны и тапочки и, прихватив ключи от комнаты и  собранный провиант, Чалый пошёл на кухню первого этажа, которая была оборудована газовой плитой. На втором этаже кухня имела электроплиту, не пригодную для приготовления плова. Для этого нужен открытый огонь, лучше конечно костёр, но за неимением оного, сойдёт и газ. Василию повезло – в столь ранний час никого на кухне не было, да и в выходной день никто не спешил вставать. Лишь на одной из конфорок «сиротливо приютился», по-видимому, недавно кем-то поставленный на огонь чайник. Но Чалому он «погоды не делал» и чародейство началось...
Как говорил знакомый по зоне узбек: лучший плов всегда выходит из рук мужчины, необходимо только в процесс его приготовления вложить душу и немного мяса… Увлёкшийся нарезкой мяса, моркови и лука, Чалый не слышал движения за спиной, но услышал шорох, удаляющихся шагов. Обернувшись, увидел в спину, быстро вышедшую из кухни женщину, в распахнутом, цветастом халате и растрепанными волосами – она уносила вскипевший чайник: струйка пара тянулась за ней, как  шлейф отработанного топлива за реактивным самолётом… Чалый, отложив нож, бесшумно, на цыпочках подбежал к проёму двери и выглянул в коридор. В последний момент он увидел испуганное лицо, скрывающейся в свою комнату, подруги Екатерины. Теперь он знал, где она обитает…
       Дождавшись, когда плов закипел, Чалый убавил огонь, так, чтобы варево тихонько побулькивало. Он помыл под краном руки и, вытерев их чистой тряпкой, не спеша вышел в коридор. Другого удобного случая вряд ли представится. Чалый решил сейчас поговорить с Веркой. Убедившись, что в коридоре нет никого, он подошёл к нужной комнате и тихо постучал в дверь согнутым пальцем. Тишина. Чалый нутром чувствовал, что хозяйка комнаты сейчас стоит за ней и, приложив ухо, слушает. Он вновь стукнул и сам прижался к двери левой щекой, и услышал частое, тяжёлое дыхание. Чалый понял, что Верка его просто боится. Надо было менять ситуацию… Оторвавшись от двери, он уже, не таясь громко постучал и, придав голосу, как можно больше миролюбия, также громко сказал: «Вера, это я – Василий, открой, пожалуйста, мне необходимо с тобой поговорить…» За дверью послышался грохот, по-видимому, та не ожидала столь резкой перемены событий и, отскочив от двери, попросту упала. Послышался отборный мат, затем Чалый услышал нелицеприятные слова в свой адрес: «Убирайся вон…, зек, козёл дранный…, ты, чё припёрся…, Катьки одной тебе мало…, я сейчас милицию вызову…». Как вызовет милицию, она не стала уточнять, но и от этих слов стало тошно на душе. Разговора явно не получалось… Василий сделал ещё одну слабую попытку: «Послушай, Вера, успокойся…, ты открой, мы поговорим с тобой по душам и я уйду».  «Ага, сейчас, только шнурки поглажу…» - донеслось из-за двери.
«Касатик, ты, чегой-то тут, с утра пораньше «бузишь» - услышал Чалый позади себя писклявый старушечий голос, оглянулся: на него строго смотрели глаза, недавней знакомой с «мини-рынка», старушки, - небось, Катька прогнала, так ты, к Верке подался. Вишь не пускает баба, так чё, ты, рвёшься. Отступись, тебе говорят». Верка, услышав поддержку, закричала сквозь дверь: «Гоните, гоните его баб Маня…, привязался как репей – не оторвёшь…, а ещё лучше с вахты позвоните: вызовите милицию – таким в тюрьме место, кто их только выпускает…»
      Чалый зло сплюнул себе под ноги и, резко развернувшись, пошёл на кухню…  «С богом, касатик…» - донеслось из-за спины… . Плов не удался…
7
        Прошла неделя. Чалому уже не хотелось идти к участковому. Зря он всё это затеял. Не верилось уже, что тот поможет с работой. Потоптавшись у крыльца опорного пункта правопорядка и, выкурив две сигареты подряд, он нерешительно толкнул дверь кабинета. И вновь попал в прокуренную комнату…  Даже немного затошнило…  «Чего «кислый» такой?» - вместо приветствия услышал Чалый и остановился у двери. «Проходи, не стесняйся, присаживайся…» - Гордеич улыбался во весь свой золотозубый рот. Эта улыбка не понравилась Чалому. Он вообще никогда не ждал ничего хорошего от улыбающихся начальников…  Ещё с зоны…  Улыбка начальника зеку всегда предвещала подвох. Хотя здесь не зона. Но он всё равно насторожился.  «Чего хмурый такой? Надо жить весело – не то, сопьёшся раньше времени» - продолжал балагурить Диденко.
    «Да я, в общем-то, по делу…» - присаживаясь на край стула, выдавил Василий, и с надеждой посмотрел на участкового. Тот не останавливался и уже с хохотом: «Дела, то у прокурора, ха-ха-ха…, а у нас с тобой, Чалый «делишки», ха-ха-ха…».  «Пьяный, что ли…,  не похоже…,  может быть, обкурился…, - Василий потянул носом, втягивая в себя прокуренный воздух, в надежде уловить посторонний запах… - да нет, вроде бы чисто…».   Гордеич резко оборвал хохот и, зло, сощурившись, прошипел: «Ты чего, Чалый, ноздри зараздувал. Здесь тебе не зона. Здесь я тебе быстро рога пообломаю…», и, увидев, как смутился бывший зэк, смягчился: «Ладно, «не менжуйся», давай по делу…  Слышал я, что ты сам уже работу себе нашёл? Не смотри на меня так. Чего говорю «целку» из себя строишь? На рынке, у общаги, ты «шухеру» нагнал…?   А ещё говорил – завязал. Я всё время говорил, и буду говорить – вам веры нет, как говорят: «Сколько волка не корми – он всё равно в лес смотрит». Что не правда?».   В этот нескончаемый монолог участкового  Чалый не мог и слова вставить, он сидел и ошарашено смотрел на Диденко, а тот, не давая опомниться, ещё больше озадачил бывшего зека: «Ну, что «берёшь бразды правления в свои руки»? Что рот раскрыл…? Говорил я тебе, что отстал ты от жизни…, многое для тебя «ново»…, сейчас решай…, второй раз предлагать не буду…, работа не пыльная – как раз по тебе…, Карася давно поменять пора было, да подходящей кандидатуры не находилось…  Ну, чего, как в рот воды набрал?»
Только сейчас до  Чалого дошёл смысл сказанного Диденко. Вспомнились слова, сказанные на прощанье Карасём: «…Отвечать будешь не передо мной…». Сердце болезненно сжалось, он ещё с некоторой надеждой посмотрел на участкового, но тот, зло, сощурившись, спросил: «Ну, что согласен?» Василий встал и, не отводя взгляда, как отрубил: «Нет!», и пошёл на выход… «Пожалеешь…» - услышал, прежде чем закрыть за собой дверь.
           Домой идти не хотелось.  Тут ещё после скандала с Веркой как будто холодок пробежал в отношениях с Екатериной.  «Лучшая подруга» преподнесла визит Чалого в своём «цвете», Чалый и не пытался оправдываться. Посчитал, если умна баба, то разберётся, что к чему, да и оправдывается – виноватый, коим себя он не считал. Решил погулять на свежем воздухе, пока Екатерина на работе, да и заодно подумать над сложившейся ситуацией. А ситуация была не в его пользу…  Даже в худшие времена, когда Чалого задерживали за его прегрешения, а затем судили и препровождали в «места не столь отдалённые», даже тогда не чувствовал себя он так скверно, как сейчас. Времена изменились. Люди стали совсем другими. И не было среди этих людей места для Чалого.
             Не заметил, как ноги сами принесли к общежитию. К последнему, наверное, месту, куда ещё тянуло его. К последней надежде Чалого… Посмотрел на часы: скоро должна придти с работы Екатерина. В душе затеплилась надежда: может она поймёт израненную душу…
              На лавочке, у общежития, сидели старожилы его и что-то оживлённо обсуждали. Завидев Чалого, смолкли и так молчком проводили его взглядами, пока не зашёл в дверь.  «Для всех чужой» - мысленно сказал Василий и чертыхнулся, когда с лестницы в подвал, между ног, с диким визгом, пронеслись две кошки. Одна была чёрной. Чалый никогда не был суеверным, но тут, вдруг заплевался через левое плечо: в свете последних неудач показалось ему эта встреча дурным знаком. «К чему бы это…» - подумалось и вдруг захолонуло на сердце: «Сегодня – четверг, может опять на фабрике короткий день…» и с нехорошим предчувствием подошёл к своей комнате…
             Так и было: в «тамбуре» стояли чужие растоптанные тапочки, и разговор в комнате шёл в повышенном тоне, вернее говорила Верка и в тоне, не терпящем возражений. Монолог её касался явно сожителя Екатерины, Чалый понял это сразу и остановился за занавеской, незамеченный подругами, послушать, что о нём говорят. В другое время посчитал бы стыдным – подслушивать, но сейчас было не до сантиментов – решалась его судьба…
            «Слушай, подруга, я тебе точно говорю: гони ты его в шею, пока не поздно… Он ведь прикидывается таким добреньким…, не может зек быть добрым, да ещё с таким стажем… Чего, ты, всё молчишь. Я ведь тебе добра желаю… Ну, скажи…, нет, ты, не увиливай  от ответа, скажи: нам, что плохо было без него?»  Екатерина, что-то еле слышно возразила, Чалый не расслышал. Он не стал дожидаться, когда Верка вновь возобновит свои «веские аргументы» и вошёл в комнату… Обе собутыльницы воззрились на него. По лицу Екатерины блуждала пьяненькая улыбка, лицо Верки выражало плохо скрываемую злобу.  «Гулянка», по-видимому, только началась, так как обе были «адекватными», то есть ещё в здравом уме.
              «А у нас сегодня опять кор-р-роткий день…» - чуть заикаясь, произнесла Екатерина.
               «Вижу…» - коротко «отбрил» Чалый и, уже к Верке: «Тебе, подруга, как…помочь. Или ты сама…, своими ножками…»
               «Что - видишь, Катька! Я тебе говорила! Зек, он и есть зек, ничего человечьего…, - взвизгнула та, и, выставив вперёд кулак, со сложенным кукишем, и тыча им в Чалого, заорала так, что казалось лопнут перепонки: «На-ка, выкуси, зек зачуханный, никуда я отсюда не пойду…, это ты выметайся отсюдова! Ишь, пригрелся…, прикормили его тут…», и, вытаращив, ещё сильнее глаза, хотела ещё добавить «децибелов», но, придушенно захрипела и, в отчаянии задрыгала в воздухе ногами, как бы, потеряв точку опоры. А опора точно ушла из-под ног: «зек зачуханный», одной рукой, захватив ворот халата, а другой, собрав в кулак, всё, что захватилось пониже пояса:  подол халата вместе с трусами, как ненужную тряпку поволок её на выход. Пинком ноги, открыл незапертую дверь и, подтащив «тело» к лестничному маршу, поставил на «четыре кости». Пинок под зад был не сильным, но достаточным, чтобы Верка, с воем скатилась вниз. Так, с воем она и выскочила на улицу, минуя свой этаж… В коридор, с улицы стали заглядывать встревоженные старушки. Одна из них подняла вверх голову и, увидев Чалого, потянула любопытных подружек назад…
8
          От уличного фонаря часть света попадала в комнату и освещала её не хуже «ночника». Шёл второй час ночи, но сна у Чалого не было, как говорят: ни в одном глазу. Он лежал прямо в одежде на диване и, уставившись в  тёмный потолок, слушал в ночной тиши, залетающие, через открытую форточку, различные звуки. Их было не очень-то и много: свиристела в придорожных кустах какая-то ночная птаха, да, изредка, урчали моторами, проезжавшие по шоссе, запоздалые автомашины. Но и этим звукам, в эту августовскую ночь, был рад Чалый: они хоть немного отвлекали от мрачных мыслей… . В очередной раз вспомнился прошедший день, а затем и вечер…, и в очередной раз пожалел, что сорвался и получилась та безобразная сцена…, на глазах у Екатерины. Назад уже – не вернёшь… . Правда отнеслась она к происшедшему, на удивление спокойно: ни испуга, ни сожаления…, только, через некоторое время, когда увидела, что Чалый немного поостыл, произнесла с небольшим сарказмом в голосе: «Ничего…, крепко, по-мужски…». Не дождавшись ответа, встала и, будто протрезвев, не спеша и не качаясь, вышла из комнаты. Чалый, осмотрев покинутое застолье,  только вздохнул: есть не хотелось, ничего не хотелось…, он лёг на диван и прикрыл глаза. Чувствовал полную опустошённость… .
         Через час вернулась Екатерина. Остановившись на пороге, сказала потухшим голосом: «Верки нет нигде…». Чалый, не вставая и не открывая глаз, спросил: «Мне уйти?» - услышал, как та прошла к кровати и, ложась на неё, ответила: «Утро вечера мудренее…».  Сначала тяжело ворочалась, скрепя пружинами, но вскоре затихла.
          С шоссе донёсся тяжёлый скрип тормозных колодок: какой-то большой грузовик, то ли объезжая препятствие, то ли останавливаясь на ночлег, резко затормозил неподалёку. По характерному звуку двигателя Чалый понял, что остановился КамАЗ. Тарахтенье мотора продолжалось довольно долго, Василий встал с дивана и подошёл к окну. Екатерина мирно сопела, свернувшись, по-обыкновению, калачиком. Прижавшись к стеклу щекой, чтобы лучше было видно из комнаты дорогу, вправо от общежития, метрах в ста от него, рассмотрел светящиеся задние фонари автомашины. В свете передних фар видно было непонятное издали движение человеческих фигур. Постояв ещё немного, КамАЗ «рыкнул» и, надсадно гудя двигателем, тронулся с места…  Ещё долго в ночи был слышен звук медленно уезжающей машины. Чалый вернулся на диван. За окном монотонно зашелестел дождь, глуша остальные звуки. Сон сморил незаметно.
           Проснулся Чалый от посторонних звуков: по коридору первого этажа общежития кто-то ходил, и не один… Шаги раздавались гулко, слышны мужские голоса. По потолку и стенам комнаты гуляли непонятные блики. Василий подошёл к окну, ещё не увидев причины этих световых сияний, почувствовал непонятный приступ тревоги…  На том месте, где недавно стоял КамАЗ, теперь находились уже две автомашины, на крышах которых ярко переливались синим цветом мигалки. В свете фар наблюдалась суета людей. Одна из машин, развернувшись на дороге и включив сирену, быстро поехала в сторону города. Екатерина зашевелилась во сне, Чалый прикрыл форточку. Он стоял ещё у окна, когда услышал звук шагов нескольких человек, поднимающихся по лестнице.  «Шестым чувством» понял – идут «по его душу». Не стал дожидаться, когда затаробанят в дверь, подошёл с этой стороны и встал наготове. Услышал, как остановились напротив, открыл, увидев на лицах трёх милиционеров немое удивление. «Ждал, касатик…» - услышал из-за их спин, писклявый старушечий голос… Протянув руки, сказал: «Не тревожьте женщину, хотя бы сейчас среди ночи…, пожалуйста». На руках защёлкнулись наручники. Чалый невольно оглянулся – женщина беззаботно спала…  «Ну, что ж, пошли, «заботливый» - потянул его за рукав пожилой, с густыми казачьими усами, блюститель порядка, одновременно притягивая дверь, - до шести утра ещё час времени, а там поглядим. Сейчас дежурный следователь ждёт на месте происшествия».
          Следователь, немолодая уже женщина, глянув на Чалого и пробурчав, что-то на счёт «излишней оперативности милиции», велела везти его в отдел и повернулась к, спорящим между собой, сотрудникам милиции. Василий ничего не понимал в оперативно-следственных действиях, но усаживаясь в «уазик» между двумя милиционерами, услышал, как «гаишник», отмахиваясь от собеседника, как от назойливой мухи, говорит «следовательше»: «Согласитесь, Наталья Ивановна, труп потерпевшей при дорожно-транспортном происшествии, ну никак не мог оказаться в пятнадцати метрах от дорожного полотна, да ещё и за кустами…, ни следов торможения, ни следов волочения нет…». «Ещё не труп, - поправил его коллега и уже с сомнением добавил, - хотя, при таких травмах вряд ли выживет…, да ещё прошедший дождь…». Та, задумчиво кивая, что-то буркнула в ответ, чего Чалый не расслышал, из-за хлопнувшей дверки автомашины.  «Уазик» взревел мотором и, «чихая» в карбюратор, пополз в сторону центра города, увозя его в «неизвестность».
         Через три дня в местной газете, в колонке рубрики происшествий, это событие прошло, как «преступление, раскрытое по горячим следам…».



Я ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ ТЫСЯЧУ ЛЕТ
                (На Бога надейся, а сам – не плошай…)
Русская народная пословица.
1
           «…Неудачник!» - Это последнее слово, которое услышал из уст своей «ненаглядной», закрывая за собой входную дверь квартиры и, спешащий на службу Слава Зайцев.  «Какой же я «неудачник» - недоумённо думал про себя Вячеслав, ловко перепрыгивая через ступени лестничного марша и, выйдя из подъезда дома, перешёл на спокойный шаг, одновременно, напустив на лицо маску солидного человека. Чёрный портфель из чистой кожи и серый, с синим отливом, дорогой костюм зрительно дополняли этот образ старшему следователю городской прокуратуры Зайцеву Вячеславу Константиновичу. Да, в свои, неполные тридцать, он уже старший следователь…, пусть небольшого провинциального городка…, но всё равно, «чёрт, побери»…, звучит… Честолюбивый по характеру и немногословный, в душе он никогда не считал себя ни слабохарактерным, ни тем более – «неудачником», как назвала его, после очередной утренней ссоры, избалованная красавица жена. То, что она избалована, не его Славы личное мнение, даже мама, заслуженный педагог, с большим стажем работы в школе, это недавно сказала «по секрету» любимому сыну. Вот уже пять лет, как они со Светланой женаты, но она упрямо не хочет заводить ребёнка – всё время занята собой, по большей части своей внешностью. Сейчас в её красивой головке засела очередная идея: пока не закончился летний сезон – надо обязательно съездить к морю. Нет, она не просит Славу свозить её в Турцию или Египет, хотя, практически все подруги Светланы побывали там, некоторые и не по разу, но хотя бы к Чёрному морю. О том, что у мужа,  состоящего на государственной службе, в этом году отпуск по графику в сентябре, она и слышать не хочет. Слава, было заикнулся про «бархатный сезон», но увидел такой уничтожающий взгляд своей красавицы, что понял – пора «сваливать» и, убегая, получил напоследок это обидное: «неудачник».
        - Ба, кого я вижу! Славка! Ты ли это! – перед старшим следователем прокуратуры стоял на пути, не кто, иной, а бывший его друг и одноклассник Федька Горелов, - сколько же мы не виделись с тобой, – он, не церемонясь, сграбастал Славу в свои могучие объятия и сдавил так, что хрустнули косточки.
         - Отпусти, чёрт тебя дери, люди же вокруг… - вырвался Слава и, недовольно отряхиваясь, оглянулся: не видел ли кто. Нет, вроде никого не заинтересовала встреча двух друзей.
          - Ты чего, кислый такой? – не унимался Федька, - считай, с самой школы не виделись. Я думаю это дело надо, как-то отметить. Ты как насчёт этого? Посидим вечерком где-нибудь, выпьем, поговорим…   Я ведь, совсем  вернулся – навоевался, хватит. Теперь мы с тобой почти коллеги – оба в правоохранительных органах…
           - Да слышал я про тебя, - поморщившись, ввернул фразу в жизнерадостную тираду бывшего друга Слава, - быстро карьеру делаешь: без году неделя, а уже заместитель начальника уголовного розыска.
           -  Не лаптем щи хлебаем, - вновь забалагурил Фёдор и,  как бы, отвечая на подначку друга, - хоть и без специального образования, а кой чего «могём». Ну что, как насчёт вечера? Замётано?      
            -  Я позвоню тебе…, - вновь напустил на себя важный вид «государственного мужа» старший следователь прокуратуры Слава и, чтобы не продолжать неприятный для себя разговор, пошёл дальше, оставив озадаченного друга…
2
         Последнее время боль не отпускала ни на минуту. Обычные человеческие лекарства Борьке Немчинову уже не помогали…  Он пытался глушить её водкой, но всё равно это было временное послабление, похоже, печень начала разлагаться…  Как это по медицине – цирроз, вроде…, а может рано…  Наркота…, только она спасала: глушила и физическую и душевную боль. Надо добыть… Как, и где – самый главный вопрос. Вот уже десять лет, как подсел  на эту дрянь. Ещё в институте, на первом курсе попробовал. Понравилось…, поначалу думалось: соскочу в любое время – сила воли есть. А потом оказалось: где же эта сила воли… Без наркоты не интересно стало жить. И легко ведь, поначалу, доставалась «дурь»: где друзья подкинут на дискотеке, где и сам прикупишь на родительские деньги…   Но, как-то быстро всё закончилось: нет теперь «добрых друзей» и родителей, кое-как дотянувших сыночка до диплома и, в одночасье отвернувшихся, когда родное «чадо» понесло всё ценное из дому. От умершей бабки Марфы, осталась комната в коммуналке – вот туда его быстренько и определили, заранее позаботившись, чтобы не «профукал» сынок жильё – оформили на дальнего родственника, не имеющего жилищных притязаний. Поначалу предки пытались безуспешно  лечить и даже на работу пристроили, но какая может быть работа для наркомана…
           Вот в этой комнате, на старом, прожжённом окурками матрасе, валялся и «умирал» Борька. Сейчас он ненавидел весь белый свет. В ближайшем обозримом будущем «спасения» не предвиделось… Вчера было хорошо: приходила Валька Потеряева, со своим новым ухажёром Виталиком, где-то разжились удачно и ему, Борьке, перепало…  Хвасталась своим «новым другом» и ругала лентяя Борьку, за то, что любит «на халяву» поживиться и, что «под лежачий камень вода не бежит…» Когда он пытался оправдываться, лишь махнула рукой и на прощанье намекнула, что «если захочет влиться в их «гоп-компанию» - всегда – пожалуйста. Только, дело это не так себе – серьёзное…, - надо квартирки «богатеньких трясти», и «не мандражиться» при этом…»
             Борька встал с матраса, оглядел своё убогое жилище: не прибирался давно - гора грязной посуды, пол затоптан, повсюду валяются шприцы… Махнул сам себе рукой: прибираться не буду. Натянул старые потёртые джинсы, когда-то, бывшую белой, футболку, поверх ветровку, растоптанные кроссовки и, кляня разнесчастную судьбу, пошёл на улицу…   

               
3
Заместитель начальника уголовного розыска Горелов Фёдор с утра проводил оперативку в своём кабинете. Начальник в настоящее время был в отпуске, а Фёдор не любил занимать чужие кресла. Ещё он был не в духе. Это заметили все присутствующие подчинённые. Пришедший в органы из армии, по сокращению, и, прошедший не одну «горячую точку», Фёдор не растерял там уважения к людям и чувства юмора. Большого роста и огромной физической силы, также, не обделённый умом, он относился к сослуживцам, а сейчас к своим подчинённым, как отец к детям. В проводимых операциях и на задержаниях, всегда старался максимально обезопасить «личный состав» и, если это было возможно, старался единолично проводить захваты «преступных элементов». За что не единожды был «бит начальством». Также за год с небольшим «дорос» до «зама».
            Сейчас он был, как никогда собран, говорил и спрашивал лаконично, без своих обычных шуток. Опера, чувствуя настроение своего начальника, были все во внимании.
            - В городе участились кражи с квартир, в последнее время преступники стали особенно дерзкими, – не боятся того, что в квартирах, в отсутствие взрослых, остаются дети или старики. Под любым предлогом проникают туда и, закрыв их в ванных или туалетах, нагло «чистят» жилища граждан. По вещам и предметам, которые похищают преступники, можно предположить, что это дело рук наркоманов – берут то, что можно быстро продать. И ещё – в четырёх последних, из заявленных случаев, в деле фигурирует женщина. Фотороботы имеются. Слушаю ваши соображения и предложения. – На последней фразе Фёдор позволил себе улыбнуться.
           - Радует в этих налётах, если можно, так выразиться, то, что преступники не переступили ту грань, за которой пахнет кровью. - Взял на себя право высказаться первым «старый опер» Иван Коновалов. - Это говорит о том, что преступники «новички», в своём деле, так как, фактически дают «срисовать» себя, не скрывая своих лиц.  Неизвестно, как поведут они, если встретят активное сопротивление от «терпил» или, не дай Бог, при ограблении их кто-то узнает, как говорят: «мир тесен…», да и городишко небольшой. Может быть «чужаки» с соседнего города…, -добавил он, как бы раздумывая.
           -  У нас нет много времени, чтобы гадать – кто преступники: «свои» или «чужие» - вступил в разговор старший опер, довольно молодой и ещё энергичный, Петя Заварзин, - сейчас время работает против нас: чем больше мы будем топтаться на месте, тем больше налётчики будут наглеть, как известно: безнаказанность только активизирует их действия. Поэтому мои предложения такие – работаем по отработанной схеме: в течение суток, ну, максимум два дня каждый из нас постарается встретиться со своими «стукачами» и выяснить, как можно больше интересующей информации, и, не далее, как к завтрашней половине дня – анализируем полученное и, уже после этого, составляем план дальнейших наших действий…
             -  Всё это сработает, если налётчики из «своих», - вновь вставил  слово Иван Коновалов. Петю Заварзина завело:
             -     Ты можешь предложить, что-нибудь конструктивнее… ?
             -    Хватит! – хлопнул тяжёлой ладонью по крышке стола Фёдор, и, чтобы сгладить впечатление от своей резкости, уже мягче, обращаясь к более молодым сотрудникам:
            -    Ну, а вы, что скажете, молодёжь…, что уши прижали…?
       Самый молодой Вася Печёнкин, пытаясь разрядить напряжённую обстановку, сострил:
            -    Молодым у нас везде дорога, старикам у нас всегда почёт. А если серьёзно, то, действительно, лучшего в данной ситуации, чем связь с информаторами, не придумаешь. Засады и захваты не устроишь, пока не узнаешь, где появятся преступники.
            -  Всё? – Обвёл взглядом всех присутствующих Горелов и, по молчаливым взглядам, понял, что ничего дельного больше не услышит, добавил: - Тогда работаем. Только не завтра, а сегодня вечером, в девятнадцать часов, жду всех с результатами у себя. В девятнадцать…, - повторил он, глядя на вздохнувшего Василия и, пропел фальцетом: «Первым делом, первым делом самолёты, ну, а девочки, а девочки – потом…». Опера, посмотрев на, покрасневшего, до кончиков ушей, своего молодого товарища, рассмеялись.
4
           Рабочий день в городской прокуратуре официально начинался с девяти часов утра. Слава Зайцев, подчёркивая свою пунктуальность, изо дня в день, конечно, за исключением выходных и дней, когда выпадали дежурства по городу, ровно в девять, появлялся на пороге в кабинете заместителя прокурора, тоже довольно молодого, всего на пару лет старше Славы, Игоря Олеговича Карнаухова. Никто, конечно, не обязывал старшего следователя к подобным действиям, но он сам завёл эту традицию:  он с первого своего пробного посещения понял, что «заму» это понравилось…, да и, за короткой: десяти – пятнадцатиминутной, ни к чему не обязывающей, беседой, Слава узнавал, полезную для себя, информацию – «от туда…».
           «От туда…» - это -  от прокурора...  И всегда, как он считал для себя, делал вовремя верные и правильные шаги. Старый прокурор, прозванный, «за глаза», в самой прокуратуре, «серым кардиналом», а, как, для себя негласно, «окрестил» его Слава – «Божий одуванчик», не особенно жаловал вниманием «молодых», кроме своего «зама» и, тех случаев, когда вставали вопросы «накачки» подчинённых.  Всё руководство осуществлялось непосредственно через «зама». Прокурора интересовали лишь статистика и отчётность, которым он уделял первостатейное внимание. И было отчего. Все в прокуратуре – вплоть до уборщицы кабинетов, знали, что «серому кардиналу» уже, вот как лет пять, пора быть на заслуженном отдыхе: в тёплое время года – сидеть в руках с удочкой на бережке прудка или речки, а в стужу – у камина или, на худой конец - у тёплой батареи, и «кропать» мемуары о «славном боевом прошлом».  Ан, нет…, вцепился «божий одуванчик»,  аки клещ, в своё кресло – не отцепишь… Убедил всё «верхнее руководство» в своей незаменимости, где надо «нажал на нужные кнопочки»…, и, ведь пошли навстречу там – наверху. Оправдал «надежды» старый прокурор – последние пять лет, согласно отчётности, числится на первом месте в своей подгруппе, возглавляемая им прокуратура. И «портить» эту отчётность он не даёт никому…
    Вот и сегодня, заходя в кабинет «зама» и, молча, с солидностью, поздоровавшись за руку, Слава «нутром почуял», что тот не в духе… Старший следователь скромно присел «около» и «сделал стойку – я весь во внимании…» Игорь Олегович, выдержав паузу, тяжело вздохнул:
       - Опять «хромает» отчётность…
       - По каким позициям? – со знанием дела спросил Слава.
       - Да по одной, чёрт её дери…, - беззлобно выругался «зам» и, почесав авторучкой за ухом, посмотрел на старшего следователя, - «не дорабатываем…», - передразнил своего шефа. И уже от себя:
       -  Ну, скажи мне, Вячеслав, где я возьму «коррумпированных» в правоохранительных органах…? Видите ли, в прошлом году, на данный период было, аж два возбужденных уголовных дела, а в этом году – ноль…
        В принципе, Слава и сам знал об этом – не такие большие цифры стояли в этой колонке отчётности, чтобы их не запомнить, да и компания «по отлову «двурушников» в правоохранительных рядах» объявлена правительством недавно, а точнее – в прошлом году. И старый прокурор сразу рьяно взялся за дело: сели на скамью подсудимых двое «гаишников», которых в былые годы просто выгоняли за взятки, чтобы  «не марали честь мундира». С самоубийством в быту обычного постового милиционера «серый кардинал» перестарался – для «улучшения» отчётности он каким-то непостижимым для «непосвящённых» образом перевёл самоубийство в убийство «на бытовой почве». К чести ему будет сказано – никто в этом «деле», кроме бумаги, не пострадал…
       - Да, тяжёлый случай, - многозначительно проронил Слава и добавил, как сразу же понял, неудачно, - хоть самому коррумпированным становись…
       «Зам» как-то странно посмотрел на него. Старший следователь от этого взгляда поёжился и, поняв, что «сморозил» глупость», промямлил, оправдываясь: «Пошутил я…, неудачно». Такое со Славой в этих стенах было впервые.
       -  Да уж, пошутил, так пошутил…, - вздохнул Игорь Олегович, вновь смотря на подчинённого загадочным взглядом. По сути, он знал честолюбивый характер и показное рвение в работе старшего следователя и сейчас лихорадочно соображал, как в данной ситуации умело воспользоваться этим. Наконец в голове «зама» мелькнула спасительная мысль и он, улыбнувшись «себе великому», сказал:
        -   Я думаю надо тебе, Вячеслав Константинович, поручить это дело…
        -  Какое дело? – Опешил Слава и, чуть не поперхнувшись, добавил, - я, наверное, пойду к себе…, у меня дел куча…
        -  Куча подождёт…, - уже строго, «не по-приятельски», нахмурился «зам», -  Вы ведь неделю назад просили о внеочередном отпуске, - перешёл он на официальный тон, - кажется Ваша жена об этом Вас «слёзно» просила. Подумайте хорошенько…, поправите положение – Вам и «карты в руки», считайте отпуск у Вас «в кармане»…
          -    Где же я найду «коррумпированного»? - уже со страхом в глазах спросил Слава.
          -  «Был бы человек, а статья на него найдётся…» - переговорил «великую фразу» заместитель прокурора и, смягчившись добавил, - иди, Вячеслав – работай…  Да, забыл сказать – отработай сегодня внеочередное дежурство по городу, вместо заболевшего Короткова.   
            Старший следователь прокуратуры Зайцев Вячеслав Константинович понуро вышел из кабинета заместителя прокурора и впервые пожалел, что сегодня не изменил своей «традиции»…
5
          Сегодня Борьке определённо не везло. Он уже побывал в трёх притонах, где могла бы быть Валька Потеряева, но её там не было. И как выяснилось довольно давно. Неужели этот «новоиспечённый» друг Виталик увёл её на новую «хату». И где теперь их искать. У Немчинова уже не было ни моральных, ни физических сил - продолжать розыски, хотел было развернуться в свою «берлогу» и там «помирать потихоньку», дожидаясь очередной парочки «страждущих», не имеющих своего пристанища, когда увидел старого приятеля «по несчастью» - Толяна Брюхова. Тот шёл по противоположной стороне улицы и вид у него был почти торжественный, если такое применимо в данной ситуации. Самое главное Борька понял, что тот «заряжен», и по прошлым опытам он знал, что Толян далеко не пойдёт, сейчас найдёт укромный уголок и «примет дозу». Борис, собрав остатки сил, припустил за ним, стараясь близко не приближаться. Через некоторое время он понял куда направился «Брюхо» - впереди маячила заброшенная стройка, куда не раз приглашал его Толян, после удачных приобретений – ему уже было всё равно где – лишь бы уколоться. Борька немного поотстал, чтобы не «засветиться» другу, так как тот заходил на пустырь перед стройкой. И, когда Толян, оглянувшись для верности, нырнул в чёрный проём недостроенного подъезда, рванул за ним из последних сил.  Борька знал место, где друг получает «кайф»…
        Через некоторое время он вышел со стройки и, убедившись, что остался незамеченным, слился с редкими прохожими на улице, «держа курс» к себе в «берлогу». Левая рука в кармане ветровки крепко сжимала «заряженный» шприц, завёрнутый в целлофановый мешочек.  «Брюхо», с разбитым кирпичом затылком, остался лежать на стройке, в куче мусора…
       Подходя к дому, Немчинов ещё раз удостоверился для верности, что за ним нет никого, и зашёл в подъезд. Сейчас дома он «поправит здоровье» и со свежими силами возобновит поиски криминальной парочки. Надо найти их, во что бы ни стало. Пора переходить к «постоянному приработку». Сегодня он переступил ту грань, которая отличает человека от зверя. И сделал это довольно легко…   Значит сможешь, если захочешь…


6
          Время было около пятнадцати часов дня, когда к Фёдору в кабинет зашёл Иван Коновалов.  Он нерешительно потоптался у порога и, видя, что начальник всё ещё не в духе, молчком пристроился на крайний от входа стул.
         - Чего так рано пришёл? Или уже результаты, какие имеются? – не отрывая взгляда от бумаг, хмурясь, спросил Фёдор.
          «Старый» опер недовольно засопел и, застучав костяшками пальцев по столу, словно не слышал вопроса, сказал:
          -  Ты сегодня весь день, как потерянный. Стряслось чего?   
           Фёдор поднял голову и настороженно – удивлённо уставился на подчинённого. Тот, не отводя взгляда, молчал. Не выдержав молчаливого поединка, и, всё больше злясь на самого себя, Фёдор выдавил:
           -  Успокаивать меня пришёл?  Думаешь, на жизнь жаловаться начну?
           -   Иногда можно и пожаловаться…, чтобы потом ошибок не наделать, - спокойно ответил Иван.
           -     А ты сам много в жизни ошибок делал, чтобы в проповедники записываться? – уже сорвался Горелов.
        «Старый» опер  встал и, виновато улыбнувшись, произнёс:
           -    Не получается у нас с тобой разговора, Фёдор. На полном скаку летишь, смотри – упадёшь, больно будет…, - и, уже, подойдя к двери: - в девятнадцать доложу наработанное.
          В руке Фёдора хрустнул пластмасс авторучки. На душе было скверно, как никогда…
           Полистав бесцельно бумаги и, поняв, что в голове полный «сумбур», решил не тратить попусту время, а сходить в ближайшее кафе и перекусить чего-нибудь. Есть особенно и не хотелось, но до девятнадцати часов, ещё уйма времени и надо было его чем-то занять.
           Зал в кафе был полупустой и Фёдор занял своё привычное место, с которого хорошо просматривался вход и, видно было, через большое окно, что делается на улице. Кстати, этому его научил Иван Коновалов. Фёдор уже жалел, что так обошёлся со «старым» опером, надо будет, при возможности, загладить вину. На подчинённых нечего сваливать своё дурное настроение. Он уже и сам не понимал – чего так расстроился от этой утренней встречи с бывшим школьным другом Славкой Зайцевым. Сколько времени прошло со школы, сколько «воды утекло» - люди меняются. Хотя говорят школьная дружба самая бескорыстная и крепкая.
         Официант принёс горячий зелёный чай и, получив указание через десять минут нести остальной заказ, неслышно удалился. Привычку Фёдора - пить крепкий чай перед едой, все здесь уже знали и, как постоянному клиенту, держали настоящий зелёный. Хозяин кафе – узбек, знал в этом толк и уважал ценителей востока…
            Парочка, сидевшая в углу зала, чем-то привлекла внимание Фёдора. Он ещё не мог понять чем, но стал украдкой поглядывать в их сторону. Чтобы те не заметили, появившегося к ним внимания, Горелов взял с соседнего стола, оставленную кем-то газету, и, якобы читая, поверх неё стал наблюдать. Мужчину он не мог разглядеть – он сидел спиной к Фёдору, а вот женщина – кого-то она напоминала ему. Что-то, одновременно, знакомое и чужое было в её лице. Фёдор никак не мог уловить – что. Мужчина оглянулся, будто почувствовал чей-то взгляд в зале, но вовремя приподнятая газета освободила его от этого ощущения. Он вновь повернулся к женщине и что-то опять горячо стал доказывать, но, не жестикулируя – напряжённый затылок и одновременно кивающая  голова, подтверждали это. Голосов слышно не было – хоть и не громкая музыка, но всё равно приглушала их.
             Официант принёс заказ. Газету пришлось отложить… Через некоторое время парочка встала из-за стола, мужчина положил на стол, по-видимому, расчёт и они одновременно вышли из кафе. Но не ушли, а остановились за окном, прямо напротив Фёдора. И опять женщина стояла лицом к нему, словно говоря – ну что же ты: вспомни…  И его словно током ударило – фоторобот! Утром, на оперативке разглядывал неживое лицо на белой бумаге. Считал всегда, что фоторобот не отражает действительность, но в данном случае поражало сходство. По-видимому, у кого-то из потерпевших была отличная зрительная память. Эх, оглянулся бы подельник, его бы ещё разглядеть. Фёдор не боялся сейчас, что его увидят – стёкла в кафе были слегка тонированы, и он точно знал, что парочка его не видит.
           Что-то надо было делать. Бежать к телефону не было смысла – в любую минуту они уйдут. И точно: словно подтверждая мысли опера, парочка двинулась по улице. Подозвав к себе официанта, Горелов рассчитался за недоеденный обед и спокойно вышел на улицу. Сейчас поспешность могла сыграть против него – главное не упустить. Выйдя из кафе, он двинулся за объектом, который уже ушёл на достаточно далёкое расстояние. Так и надо идти: и, не приближаясь, и, одновременно, не выпуская из виду. Автотранспортом парочка не воспользовалась, что тоже было на руку. Поглядим, чего хотят: если залечь - вычислить логово, то ли уже вышли на дело – тогда уж, по обстоятельствам…
          Уже около часа Фёдор ходил за криминальной парочкой. Успел за это время разглядеть мужчину – отдалённое сходство с фотороботом было и понятно почему: ничего примечательного, бросающегося в глаза, в нём не было. Обычный тип лица, рост средний - мимо такого пройдёшь и не обратишь внимания. Чего не скажешь о его спутнице – остатки былой красоты ещё сохранились и на лице, и в фигуре. Фёдор даже окрестил их про себя: «Бони и Клайд». Ничем криминальным они себя не проявляли – обычная, бесцельно гуляющая по городу, парочка. Горелову сильно хотелось, чтобы они, хоть на пару минут остановились вблизи какого-нибудь объекта, где можно было бы воспользоваться телефоном, но те кружили по городу, как заведённые. В какой-то момент Фёдор уже собрался рискнуть – на небольшое время покинуть их: «Бони и Клайд» проходили мимо магазина, а впереди не было проулков и мест, куда они могли бы свернуть. Но в это  самое время, с другой стороны улицы, к ним подошёл человек… Опытным взглядом Горелов определил в нём наркомана «со стажем».
7
        Наконец Борис обнаружил «сладкую парочку», как он окрестил для себя, своих наполовину новых «друзей» - Потеряеву Вальку со своим ухажёром Виталиком. Те шли навстречу, по другой стороне улицы, к большому неудовольствию Немчинова – чуть ли не в обнимку. «Ещё бы целовались на ходу…» - со злобой прошипел Борька и, напустив на себя важный вид, изображая случайную встречу, подошёл к паре. Протянул Виталику для приветствия руку и, с удивлением отметил, равнодушное прикосновение в ответ.
      -  Чего надо? – Тут же в оборот взяла Валька и насмешливо уставилась подкрашенными глазами.
     -  Да есть тут одна «тема»…, - попытался взять инициативу в свои руки Борька, - да не знаю – посвящать вас в неё или погодить…
    -  Ну и гуляй дальше, раз решил «погодить»…, - тут же «ощерилась» Потеряева и, подхватила Виталика под локоток, намереваясь двинуться дальше. Но у того, по-видимому, были свои планы на этот счёт. Он аккуратно высвободил руку и, ласково, не повышая голоса, прогнусавил:
     -  Ты, чё, «баклан» совсем нюх потерял? Если начал «базар», так отвечай «в натуре». Или ты «не просекаешь» - с кем дело имеешь?...  Подсказать? – Добавил он, переходя с «фени» на нормальный язык.
     Немчинов опешил, не ожидая такого отношения к своей персоне, и, чтобы сгладить негативное впечатление о себе, зачастил, под насмешливым взглядом бывшей подруги:             
      -  Да есть тут «фирмачи», «упакованные»…, день и ночь пашут, как пчёлки. Домой приходят поздно. В квартире одна дочка – лет десяти, да и та у подружек часто задерживается… Можно смело «брать хату» - переведя дух, добавил он, подстраиваясь под жаргон Виталика.
      Тот, словно не заметив «подначки», спросил:
     -  Откуда столь подробные сведения? Бывал на хате? А если дочка хозяев тебя узнает?
     -  Не узнает…, - уверенно ответил Борька и, сглотнув слюну, добавил – она меня видела в последний раз ещё в грудном возрасте.
     Увидев немое удивление своих «друзей», со вздохом сказал:
     -  Это мои знакомые по институту…, но чтобы вышло  наверняка, тебе, Валька, придётся разыграть знакомую родителей – женщине девчонка поверит быстрее.
     -  Понятно…, - усмехнулся Виталик, - решил посчитаться со «старыми» друзьями, - и, поняв, что попал в «точку», сказал решительно: - что ж, веди…
        Троица двинулась дальше вместе. Через некоторое время вслед «протопал» Горелов. Позвонить своим не удалось – по «закону подлости» телефон в магазине не работал вторые сутки…
8
         Теперь эти трое двигались с определённой целью. Бросать их никак нельзя. Фёдор неотступно двигался за ними, сохраняя безопасную дистанцию. Но те и не думали таиться: шли, не оглядываясь, как к кому-то спешили в гости.  Вскоре подошли к подъезду старого, в три этажа, дома «сталинской» постройки.
         Опер благоразумно зашёл в подъезд, не доходя до них, и вовремя:  насколько криминальное трио было беспечно, идя сюда по улице, настолько стало пугливее во дворе – у подъезда. Они стали кружком, будто бы для милой беседы. Каждый из троицы, будто ненароком, оглядел свой сектор… Обстановка явно благоприятствовала им – двор был пуст, лишь в дальнем углу из под капота «Запорожца» торчала задница…
         Фёдор наблюдал за ними в щель между открытой дверью и дверным косяком. Троица явно собралась на «дело»… Сзади опера послышался чуть слышный шорох. Оглянулся – на верхних ступеньках лестничного марша сидел огромный пушистый кот. Тот, увидев, что незнакомец обратил на него внимание, мяукнул жалобно. И тут же, на верхнем этаже приоткрылась дверь, и детский голос позвал кота: «Мурзик, Мурзик…». Тот, недолго
думая, побежал наверх. Фёдор снова посмотрел в щель и, чертыхнувшись про себя, выскочил из подъезда: криминальное трио уже «испарилось»…
      В три огромных прыжка пересёк расстояние разделявшее подъезды, на мгновение замер у двери: тихо… Рванул на себя дверь, чтобы исключить скрипы, и опять замер, вслушиваясь в звуки подъезда – где-то, на самом верху, услышал приглушённые голоса. Осторожно, на носочках, прижимаясь ближе к стене, стал подниматься наверх, одновременно напрягая слух. Оружия с собой не было: Фёдор предпочитал, вне операций и служебных заданий, не носить его, надеясь на свои физические данные.
       Появился звук музыки и тут же затих. Это означало одно – на короткое время открылась дверь квартиры, впустив пришельцев. Уже, не боясь нашуметь, а, испугавшись опоздать, Фёдор, перепрыгивая ступеньки, рванул вверх. Остановился на площадке третьего этажа, огляделся – всего три двери и ни одной металлической. Это явно облегчало задачу. Оперу теперь было даже всё, равно – в какую сторону дверь открывается. Прислушавшись к, приглушённой деревом, музыке и, верно определив, источник звука, Фёдор ударом ноги выбил дверь, которая, не выдержав жестокого обращения к себе, как мячик отскочила, ударившись о стену, и хотела вернуться на обычное место. Но, второй, не менее мощный удар, не дал ей этого шанса…
      Буквально влетев в длинный коридор квартиры, Фёдор мгновенно оценил обстановку: ближе всех к нему находился наркоман, заталкивающий в открытую дверь санузла, скулящую от страха, девчонку, лет десяти – двенадцати. Дальше по коридору быстро двигались, открывая двери комнат, двое: «Бони и Клайд». От грохота раскрываемой двери, женщина и наркоман успели, в немом испуге, лишь повернуть головы на звук. Но «Клайд» повёл себя иначе: мгновенно развернувшись в сторону возникшей опасности, он ощерился, как матёрый волк, в правой руке, словно у фокусника, между пальцев, вертелся нож… Тут же шагнул навстречу Фёдору со звериным рыком. И опер прыгнул…
         Расчёт был прост: в длинном и узком коридоре, огромному
оперу, сложно производить какие-либо эффективные действия, на раздумья также времени никто не отвёл. Прыгнув вперёд головой, и, одновременно вытянув обе руки, Фёдор согнул в колене и отвёл в сторону, правую ногу. Колено мощным тараном буквально смело наркомана с ног: тот, переломившись пополам, «скрючился» на полу. Правой ладонью накрыл, застывшее в ужасе, лицо «Бони», и, отталкиваясь от него, придавая себе ускорение, втолкнул её в открытую дверь. Та с грохотом завалилась… Почти одновременно, поймав левой рукой, руку с ножом, резко рванул «Клайда» на себя. Два тела встретились…, вернее две головы – «бронированный» лоб опера врезался в переносицу громилы… Звук, ударившихся друг в друга, бильярдных шаров… И тишина… Вернее – музыка…
9
       С самого утра Слава Зайцев был сам не свой. После посещения «зама», он пришёл в свой кабинет. Как старшему следователю, ему полагался отдельный, сегодня он был несказанно рад этому. Плюхнувшись в кресло, он достал из кармана пиджака носовой платок и вытер испарину, выступившую на лбу и шее. Уставившись в точку на противоположной стене, Слава битых полчаса находился в прострации, и лишь резкий звук телефонного звонка вывел его из оцепенения. Схватив машинально трубку, он сначала даже не понял, кто звонит. Жена настойчиво требовала внимания:
     -  … ты уснул, что ли, я уже в третий раз к тебе обращаюсь? Чем ты там занят? Опять, наверное, секретаршу тискаешь!?
    Последняя фраза вывела Славу из себя, и он заорал так, как никогда не делал в жизни, по крайней мере, к своей красавице жене:
     -   Заткнись, дешёвка! Вечно тебе мерещатся «потаскухи»! Лучше на себя посмотри…
     Он ещё долго чего-то кричал в телефонную трубку, хотя оттуда уже раздавались гудки отбоя, но Славе было всё равно, лишь бы вылить из себя всплеск эмоций. Наоравшись вдоволь, он швырнул трубку на рычаг аппарата и тяжело сел к столу. Через минуту в кабинет заглянул Павел Астафьев – его «апартаменты» находились через стенку. Он недавно перевёлся к ним из соседнего района и, как новичок, первое время кидался ко всякому по поводу и без повода. На лице его рисовалась тревога:
      -   Может помочь чем…?
      Даже не взглянув на «защитника», Слава устало мотнул головой: «Не надо…». Тот понимающе кивнул и осторожно прикрыл за собой дверь.
       Раскрыв для приличия папку с бумагами, достал любимую авторучку «паркер» и стал бесцельно чертить им по чистому листу. В голове было пусто… Так и просидел до обеда. Вновь заглянул сосед, увидев, что товарищ никак не реагирует на его появление, прошёл к столу и, присев на краешек стула, участливо спросил:
       -  Может, сходим вместе на обед? Тут неподалёку «кафешка» неплохая имеется. Там и поговорим, как говорят: одна голова хорошо, а две ещё лучше. Сообща и решим чего? А…?
         Слава молча, встал. Обычно на обед он ходил домой или к маме: по настроению – в оба конца по десять минут ходьбы. Но сегодня домой… - не могло быть и речи. К маме – тоже не то, она сразу догадается, что что-то случилось. И тогда от расспросов не «отвертеться». Да и расстраивать её не хотелось.
        -  Только у меня с собой нет денег – не думал, что в столовку пойду…
        -   Да, об чём, разговор!? – Расплылся в широкой улыбке Павел, -  я угощаю…, даже если разрешит старший следователь, то можно и по рюмашке пропустить. Под хорошую закуску – никто и не заметит на службе, да и разговор легче пойдёт.
        -   Разрешаю…, - коротко молвил старший следователь и решительно пошёл к двери.  «Младший» пошёл следом…
         Через полчаса, когда оба следователя, засев за дальний столик в кафе, «накатили по пятьдесят» и плотно закусили, Слава почувствовал, что коньяк немного расслабил натянутые нервы, попросил товарища «если можно – повторить». Отказа не последовало, и, выпив ещё «волшебного эликсира», Слава стал изливать душу. Павел оказался замечательным собеседником. Он внимательно слушал, не перебивая, лишь еле заметно кивал, когда было понятно или хмурил брови – если, что недопонял. Тогда Вячеслав терпеливо повторял, добавляя красноречия. И, когда выговорившись, выжидательно замолчал, Павел неторопливо достал пачку сигарет «Кемэл» и, щёлкнув дорогой зажигалкой, закурил. Пуская кольца дыма, он довольно долго и, молча, смотрел на собеседника и, только тогда, когда тот нетерпеливо заёрзал, затушил в пепельнице сигарету и неспешно стал говорить, словно утверждая:
        -  В любви – я тебе не советчик. Сам разберёшься. Моё мнение здесь однозначно – если её нет, то нечего друг друга мучить – надо разбегаться… Но ещё раз говорю – здесь сам решай. А, что до работы, то здесь я жесток – закон есть закон. И не для того мы надели на себя эти погоны, чтобы марать их из-за прихоти «старых маразматиков», даже если они и твои начальники. Здесь решай – как совесть твоя тебе велит. Но если слаб характером, то лучше пока не поздно уходи, не то наломаешь дров, потом всю оставшуюся жизнь жалеть будешь. А ещё хуже – чью-то жизнь искалечишь. Я всё сказал. За обед я заплачу, можешь не беспокоиться. Всё, я пошёл. А ты не торопись – подумай хорошенько. На работе тебя никто не потеряет, ты ведь сегодня на сутках – дежурный по городу…  Если что я скажу, что ты в горотдел зашёл – обстановку узнать.
      Павел встал и, подозвав официанта, рассчитался с ним. Ушёл, оставив ошарашенного и ещё более озадаченного старшего следователя прокуратуры Зайцева Славу, наедине со своими мыслями.
      А мысли у Славы теперь роились, как пчёлы – одна наскакивала на другую…  То ли подействовал коньяк, то ли сказанное Павлом. Но в голове был полный сумбур. Нет, то, что сейчас говорил этот молодой выскочка – полностью отметается. Нашёлся умник – что значит: нет любви – разбегайтесь…  Слава не для того столько лет добивался Светланы, ещё со школьной скамьи. Ждал, когда она страдала от неразделённой любви к Фёдору Горелову – вздохнул, когда, тот «потерялся» на войнах. Ждал, когда она «набесится» на институтских вечеринках… И дождался своего часа: в какой-то момент Светлана обратила внимание, что за её спиной всё время находится «верный друг». И хотя мама была категорично против их брака, Слава впервые проявил характер и пошёл ей наперекор. Нет, он на всё пойдёт, только бы его любовь всегда была рядом с ним. Как это он сорвался сегодня – так нагрубил своей красавице. Сейчас он вернётся в прокуратуру и первым делом позвонит ей…
       А, работа… А, карьера…  Нет, ты скажи…, нашёлся умник! Это у него, у Славы – слабый характер!  А кто из нас старший следователь прокуратуры? Как, вообще, он смел со мной так, говорить! «Молокосос»! Молоко ещё на губах не обсохло! Воспользовался временной растерянностью Славы и давай учить – как жить. Ну, ничего, мы ещё посмотрим – кто кого…  Старший следователь прокуратуры решительно встал и под удивлённым взглядом официанта – такими резкими переменами в поведении,  вышел из кафе.
10
           Сознание  уходило, то вновь возвращалось к Борьке Немчинову. Боль в правом боку была нестерпимой. Она обволакивала всё тело, прожигала насквозь. Он даже не мог стонать. Только проваливался в забытьё и вновь выплывал оттуда. Борька понимал одно, что теперь он умирал по-настоящему. И хотелось ему, чтобы смерть пришла за ним поскорее. Но она почему-то не спешила, словно издеваясь над ним. Когда приходил в сознание – чувствовал дикую боль и видел белые стены, и, вроде бы людей, но почему-то белых. Думалось, что это, наверное, ангелы…, но, какие, к чёрту, ему грешному – ангелы… Какие-то трубки, как щупальца, тянутся к нему. И тогда Борька понимал, что он, скорее всего ещё живой, и находится в больнице. Зачем они, сволочи, пытаются спасти его…, только продлевают мучения. Скорее бы сдохнуть – отмучиться.  Ан нет, смерть опять играет с ним – подкидывает «пакости».  Провалился от боли в яму, а там мать – постаревшая, в слезах…, ссутулившийся отец скорбно смотрит и молчит…  То, в очередной раз, «выплывает» образ живого Толяна Брюхова – дико хохочет,  тянется руками к нему и кричит беззубым, окровавленным ртом: «Отдай! Отдай дозу…».  Почему рот окровавленный, непонятно, ведь бил его по затылку кирпичом…
        Очнулся Борька от того, что кто-то держал его за руку. Горячая такая рука… Его рука утонула в этой ладони. Превозмогая боль, разлепил веки. Над ним склонился гигант в белом…  «Ну вот и всё…», - с облегчением подумал Немчинов, - вот она, оказывается, какая Смерть…, и не страшная, только большая…». Он прикрыл глаза…  Но, та, почему-то, не спешила. Она стала легко и ласково сжимать пальцы и, вдруг каким-то, до боли знакомым голосом, позвала его:
        -  Борька, «чертяка», очнись…
            Веки сами собой задрожали… Это ему чудится… Этого не может быть… Его же давно нет в живых… Точно – мы умерли оба и встретились… Только где?  Пальцы опять сжала эта огромная ладонь – до боли…  Открыть глаза? А вдруг это сон…
         …На Борьку смотрели глаза живого друга – Фёдора Горелова. В них была Вселенская Боль.
         - Что же ты, сделал с собой, «Немец»…? – назвал он Немчинова, давно забытой, детской кличкой, - я ведь не узнал тебя даже…  Прости, друг…
          -  Не за что меня жалеть. Сам во всём виноват… Перед всеми виноват…  И нет мне прощения – кровь на мне. Не смотри на меня так, не наговариваю на себя…  Перед смертью не врут…  Сегодня, ещё утром, в заброшенной недостроенной школе, Брюхова Толяна кирпичом по голове, за дозу…, - от такого длинного монолога силы покинули Борьку и он опять ушёл в забытьё.  Фёдор оглянулся на стоящего рядом врача, тот покачал головой: «Не бредит…», и кивнул в сторону больного – Немчинов опять входил в сознание.
         -   Ну, как тебе, моё признаньице? – через боль прохрипел «Немец», - хочется ещё жалеть?
        -  Проверим…, - хмуро отозвался Фёдор.       
       -  А ты, живой…, а говорили, что на войне тебя убили? – уже через силу прошептал Борька.
        -  Меня много раз убивали…, - ответил бывший друг, и, увидев, что тот опять отключился, спросил у врача: - долго ещё ему…?
        -  Если до утра доживёт, то будет чудо…, - не задумываясь, ответил доктор и добавил уверенно: - ты опер себя в его смерти не вини, он всё равно уже не жилец – цирроз в последней стадии…, ну неделю – другую, ещё может быть протянул и «в ящик…».
        -   Может быть…, - как эхо ответил опер и, сняв белый халат, пошёл из реанимационной…
11
        Было около шести часов вечера, рабочий день в городской прокуратуре подходил к концу, когда Слава, наконец-то, решился позвонить своей «благоверной». Сначала в трубке раздался недовольный голос жены, полный искреннего сарказма, но, узнав, по какому поводу, звонит муж, Светлана, к великому огорчению Славы, вдруг почему-то «подобрела» и сообщила «благоверному», что тогда она предстоящий вечер проведёт с подружкой. И, чтобы пресечь, дальнейшие мужнины, расспросы, резко оборвала разговор. Впервые, после заключения брака со Светланой, в Славино сознание закрался «червь сомнения». «Поогорчавшись» минут пятнадцать – двадцать, старший следователь решил «напомнить» о себе телефонным звонком дежурному по ГОВД – целый день дежурного следователя не беспокоили, что, конечно, для нынешнего состояния Славы, было на руку. Но впереди намечался скучный вечер, а затем и предстоящая, в полном одиночестве ночь. В былые «добрые» времена, такое спокойное дежурство его бы  устроило, он нашёл бы, чем себя занять, но только не сегодня…
       В трубке раздался усталый голос дежурного по милиции Фёдорова, но, услышав, с кем разговаривает, «старый капитан» сразу же «подобрался» и бодро стал докладывать оперативную сводку происшествий по городу. «Уважает…» - с неприязнью в душе, подумал Слава, лениво слушая монотонный голос дежурного. Ничего стоящего внимания прокуратуры – обыкновенная «бытовуха»… Когда голос в трубке замолк, и старший следователь хотел было поблагодарить милиционера «за службу», вдруг услышал покашливание и какое–то виноватое бурчание… Вячеслав разозлился: «Что за штучки…», а вслух резко сказал:
      -  Ну, что у вас ещё? Вы можете внятно объяснить? Что за «блеяние» в трубку?
       И услышал испуганно – виноватый голос дежурного по ГОВД:
      -   Виноват…, извините, Вячеслав Константинович, я хотел  было позвонить Вам, но Вы опередили меня своим звонком…  Тут дело такое, что и не знаешь с чего начать. В общем, час тому назад, при задержании грабителей на квартире опера немного перестарались… Вернее, заместитель начальника уголовного розыска Горелов, «самолично», застал группу воров на преступлении и, захватывая их, переусердствовал немного…
       «Старый капитан» на минуту остановил свой доклад, чтобы перевести дух…  Слава не выдержал такого «издевательства» и, вскочив со стула, заорал в трубку:
      -  Докладывайте по форме – что, значит «переусердствовал»!? Вы, вообще, чем там занимаетесь? Укрывательством преступлений? Пять минут назад вы целых полчаса мололи мне всякую чушь, вместо того, чтобы начать с главного…  Я слушаю, докладывайте.
      Дежурный обиженно засопел, но препираться не стал. В голосе не чувствовалось служебного рвения. Он уже примерно предполагал, чем обернётся его доклад Горелову, но деваться было некуда…
     -  Двое из преступников получили незначительные телесные повреждения: у одного сломан нос, другой – сотрясение головного мозга…
     -  Ничего себе «незначительные»…, - перебил доклад дежурного Слава, но не удивился – он представил в своей голове размахивающего «пудовыми» кулаками Фёдора и, уже с нетерпением: - а, третий…?
      «Старый капитан» вздохнул и «ухнул»:
     -   В реанимации…
     -  Ничего себе…, - опять произнёс старший следователь прокуратуры, он уже понял – Судьба подарила ему шанс, пальцы его мелко дрожали, от волнения перехватило дыхание, но Слава «собрав волю в кулак», «гаркнул» в трубку:
     -   Дежурную машину к крыльцу…, быстро!
    Через пятнадцать минут дежурный «уазик» подвозил его к городской больнице. Слава всю дорогу, поторапливающий медлительного милиционера – водителя, вдруг перед самым въездом во двор больницы, заорал:
     -  Стой!
     Машина, резко дёрнувшись, остановилась и заглохла. Водитель, ничего не понимая, испугано смотрел на побледневшего «прокурора». Тот молчал и уставился, не мигая в одну точку…  С крыльца больницы, не обращая ни на кого внимания, медленно спускался Горелов Фёдор. В планах Славы встреча эта была преждевременной…  Лишь одна мысль мелькнула в голове старшего следователя прокуратуры: «Зачем он здесь?»  Подождав, когда опер подошёл к старому «Москвичу-2141», серого цвета, и, тяжело вместившись за руль, поехал, вышел из «уазика» и проворно побежал по больничному крыльцу наверх.
       На входе в реанимационное отделение дорогу преградила дежурная медсестра. Старший следователь прокуратуры, по- хозяйски, махнул перед её носом, красной книжечкой и, приказным тоном, рявкнул, отметая все возможные возражения:
        -  Врача ко мне…, быстро!
       Медсестра, «проникнувшись» в серьёзность положения, метнулась к кабинету дежурного персонала…  Оттуда через пол минуты вышел врач. За маской и очками возраст его было трудно определить, но Славе сейчас было не до сантиментов – он «сгорал» от нетерпения. Вновь махнув «корочкой», даже не поздоровавшись, сказал:
        -  Проводите меня в палату, где сейчас находится «доставленный» с места преступления…
    И в нетерпении сделал два шага в направлении палат, но, к своему удивлению, был остановлен строгим окриком:
      -  Молодой человек, потрудитесь вернуться…  Вы, ведь, не на конюшне находитесь. Здесь реанимация и здесь находятся больные, а не, как Вы изволили себе выразиться – «доставленный»… В настоящее время, Ваш подопечный, находится в тяжёлом состоянии, и я не имею права Вас пустить к нему…
       Слава «взорвался»:
      -  Вы, что себе позволяете!? Вы, отдаёте отчёт – с кем Вы сейчас разговариваете!? Я – старший следователь прокуратуры и в данный момент веду следствие по раскрытию тяжкого преступления… Не далее, как десять минут назад отсюда вышел человек, который, возможно, совершил это преступление… А вы потворствуете ему, «милейший»…  Ну…!
      -  Ни кому я не потворствую…, - вздохнул врач, - Вы, хотя бы, «потрудитесь» халат одеть и, не дожидаясь следователя, пошёл вперёд. Слава, схватив у медсестры белый халат, и, на ходу натягивая его, побежал вслед.

12
         Всё отделение уголовного розыска, исключая начальника, который находился в очередном отпуске и, в данный момент, поправлял здоровье в санатории, собралось в кабинете Фёдора Горелова. Время было ближе к девяти вечера, но никто не спешил домой. Уже минут десять длилось тягостное молчание. Все по переменке и украдкой поглядывали на своего, также угрюмо молчащего «командира». Тот, только что, вернулся «сверху», и, по- видимому, разговор у начальника ГОВД состоялся «тяжёлый». Первым не выдержал старший опер Петя Заварзин:
     -  Да, дела…, надо что-то делать…, - и,  тяжело вздохнув, вновь замолчал.
     -  А что тут сделаешь? Дело уже сделано, - загорячился Вася Печёнкин, - как тут выкручиваться – ума не приложу…
    -    Молод, ты, а потому глуп ещё – поэтому и соображения нет, - вставил своё слово «старый опер» Иван Коновалов, - есть у меня кое – какие думки…, - и замолчал, разглядывая свои ногти…
    -    Если есть что-то, то чего молчишь? Не тяни за душу «старый». – Спросил Заварзин и все присутствующие и Фёдор, в том числе, уставились на Ивана. Тот, немного помолчав, обвёл коллег виноватым, но твёрдым взглядом и не менее твёрдо произнёс:
     -  Прошу всех простить меня, но попрошу оставить нас вдвоём с Фёдором. Извини меня «командир» за фамильярность, но поверь – обстановка требует…
     -  Что за тайны «мадридского двора»…, - недовольно забурчал «старший опер», - хотя бы мне можно остаться?
     -  Нет. – Коротко ответил Иван и, выжидательно, посмотрел на Фёдора. Тот, в ответ серьёзно посмотрев на «старого», виновато развёл руками:
     -   Давайте, мужики, по домам – отдыхать. Спасибо всем за поддержку…
      Все, задвигав стульями и недовольно бурча, удалились. Лишь Заварзин, задержавшись в двери, сказал на прощание:
     -   Хоть и не люблю я тебя, «старый», но почему-то верю – поможешь ты нашему «командиру», - и уже Фёдору, - держись, «старшой» - мы в тебя верим…      
       Оставшись вдвоём, оба, как по команде, достали свои сигареты и, как бы, в знак уважения друг другу, каждый протянул свою товарищу… Закурил каждый свою. Получив порцию «успокоительного», Фёдор, на правах начальника, решил начать разговор первым. Он примерно догадывался, что хочет предложить ему Коновалов Иван: скорее всего, за годы работы в органах, обзавёлся «старый» опер надёжным прикрытием, где-нибудь, не ниже, чем в областном УВД, занимающий должность заместителя, а то и, самого начальника. Как говорят: «Чем чёрт не шутит…». Вот и хочет сейчас «старик», воспользовавшись, случаем, «выложить козырную карту».
     -  Давай, выкладывай, Иван, что там у тебя за соображения имеются. Только, договоримся – без предисловий…, - начал Горелов и, немного подумав, добавил: - и, самое главное: без обид. Если приму я твой вариант – выхода из ситуации, я скажу: «да», если нет, то значит – «нет»…  Слушаю.
      Но предстоящий разговор неожиданно прервал телефонный звонок. Иван, настроившийся на нелёгкий разговор, недовольно поморщился. Он ожидал, что Фёдор не обратит внимания на звонок или, по крайней мере, попросит звонившего перезвонить, но тот спокойно, взяв трубку и, приложив к уху, поднял указательный палец, давая понять ему, чтобы подождал. И, по мере того, как говоривший на том конце провода, продолжал разговор, Фёдор всё теснее прижимал к уху трубку и, как-то виновато улыбался.
       Иван, наблюдавший за ним, стал внутренне «закипать» - под ногами у Горелова, можно  сказать, «земля горит», а он «ни ухом, ни рылом…», и ещё улыбается, как «институтка». Звонила, конечно, женщина – опер в этом был уверен на все «сто». Монолог с той стороны, по-видимому, подошёл к концу, так как Фёдор снова стал серьёзным и мягко сказал невидимому абоненту:
      -  Хорошо, через десять минут буду…, на условленном месте. – И встал во весь свой огромный рост, не давая опомниться Ивану, положив трубку на место, виновато произнёс: - Прости, друг, но дело не терпит отлагательства… Давай утром обсудим твоё предложение… Начальник ГОВД приказал в девять утра положить рапорт о происшедшем на стол. А мы с тобой с «утреца»…, часов в восемь, здесь встретимся и всё обговорим…  Идёт? – И, неожиданно для Ивана, подмигнул, при этом улыбнувшись, такой обаятельной улыбкой…
       «Старый» опер был сражён самообладанием, а может и безрассудством, как он считал «ещё молодого начальника».
        -  Хорошо, пусть будет по-твоему…, - только, что и нашёлся, что сказать он, - до утра, так до утра… В восемь я буду здесь.
      И вышел не попрощавшись. Фёдор пошёл к своему старому «Москвичу», доставшемуся по наследству от родителей…      
13
          Человек, лежащий на больничной койке, открыл глаза. У старшего следователя прокуратуры Вячеслава Константиновича Зайцева не было к нему сожаления, лишь брезгливое отвращение к измождённому болью лицу и запёкшимся губам. И, ещё дурной запах давно немытого тела, исходил от этого наркомана…
       Но ничего не поделаешь – от исхода разговора и, ещё лучше запротоколированного допроса, зависело многое в Славиной карьере и личной жизни. И он решительно спросил, стоящего рядом врача:
          -  Он слышит нас? Если нет, то сделайте всё возможное, чтобы потерпевший адекватно реагировал и смог отвечать на вопросы.
        Врач развёл руками и нерешительно произнёс:
          -  В данном случае я бессилен. Больной сам себе нанёс непоправимый вред наркотиками, организм вступил в фазу разрушения, произошли необратимые изменения. В первую очередь, я наблюдаю: цирроз печени, в последней запущенной стадии – медицина здесь бессильна…, - как бы повторился он.
        Слава побагровел – карточный домик, построенный им, рушился прямо на его глазах. Он, прокашлявшись, зло заговорил:
          -   Вы, что, доктор, хотите сказать, что к вам в реанимацию этот наркоман сам пришёл, на своих ногах, и попросился умирать?
          -   Извините, как Вас там, запамятовал…, не разглядел в вашей книжечке…, товарищ следователь, - заволновался «доктор» - я этого не говорил, я лишь констатирую медицинские показания больного, то есть довожу до Вашего сведения диагноз. А привезли его, вернее принёс в больницу, прямо на руках Ваш товарищ, из органов… На память я не помню, но всё это можно узнать в ординаторской, по журналу…
           -  Хорошо, это мы всё узнаем позже, - сбавил пыл Слава, а про себя иронично подумал: «Какая сентиментальность…» - А сейчас постарайтесь привести потерпевшего в чувство, хотя бы на какое-то время.
          -  Не надо меня приводить в чувство, господин прокурор. Я тебя прекрасно слышу, «Заяц», - вдруг неожиданно ясным, немного хрипловатым голосом, заговорил больной, - что пришёл навестить умирающего старого друга?
       Слава опешил… Глаза его, округлившись, со страхом, смотрели на «оживший труп» - что-то, еле знакомое, угадывалось  в чертах умирающего наркомана…  Врач, также был поражён поведением и произнесёнными словами больного. Оба, будто онемев, уставились на него…
        -  Что, не узнаёшь? – прохрипел наркоман и вновь впал в забытьё. Старший следователь подошёл ближе и наклонился, всматриваясь в лицо… Да, это был Борис Немчинов. Бывший школьный друг – «Немец».
       -  Пошлите кого-нибудь в ординаторскую, – пускай узнают: под каким именем записали больного? – велел Слава всё ещё не пришедшему в себя доктору, - да, побыстрей. Надо немедленно приводить его в чувство.
       Врач вышел из реанимационной. Слава, воровато оглянувшись, толкнул Немчинова в бок:
       -  Немец! Борька, ты меня слышишь?  Я пришёл помочь тебе…, очнись. Это, ведь Фёдор Горелов доставил тебя сюда? Он и покалечил! Мне необходимо взять с тебя показания…, очнись, Немец. – Он нетерпеливо потряс больного за плечо. Тот, застонав и, не открывая глаз, отчётливо произнёс:
       -  Гад, ты, Заяц! Гнидой был – гнидой и умрёшь…, - и, уже, открыв глаза, продолжил: - Под Федьку копаешь…? А, забыл, как он тебя, вместе с твоей «кралей», после выпускного от отморозков спас? Что бы было, если бы Горелов не подоспел тогда?  Ты, ведь, тогда, Заяц, в штаны наложил!
       Слава, зло, сощурившись и, брезгливо, отодвинувшись на шаг, зашипел на бывшего друга:
       -  Ты, наркоманская душа, кого защищаешь? Ты ещё детский сад вспомни… Я стою на страже закона и обязан защищать граждан от таких «двурушников», как твой Горелов. Он, между прочим, кроме тебя, ещё двоих покалечил… «Рембо» сранный»… Ты не дашь показания, так с тех двоих возьму, не велика потеря. А ты подыхай тут и молись за него, что укоротил беспутную жизнь твою.
      Зашёл врач и подтвердил данные на больного и доставившего его в больницу Фёдора Горелова. Немчинов лежал с закрытыми глазами. Слава страдал от безнадёжности…
       Его вдруг осенило: зачем добиваться от умирающего наркомана внятных ответов. Самое главное сейчас – это суть дела, а она и так ясна. «Правильно» и самое главное: двусмысленно задавать вопросы, а ответы: где кивком, а где и намёком…, глядишь, что и «дельное» получится…  В общем попытка – не пытка. А потом и врач «подтвердит» тяжёлое состояние больного, дающего показания на последних дыханиях. В общем – дело мастера боится…  Поехали…
   Через час, вконец измучив  умирающего Немчинова, а вместе с ним и, до икоты, запуганного врача, «покрывающего «двурушников» - милиционеров», гордый сделанным делом, старший следователь прокуратуры Зайцев Вячеслав Константинович, вышел из городской больницы с «драгоценной» папкой в руках. Насвистывая незамысловатый мотив, он подошёл к «уазику» и, весело глянув в сонное лицо милиционера, сказал:
       -  Поехали…
      Через двадцать минут по телефону, из дежурной части ГОВД, извинившись за позднее время и беспокойство и, сославшись на безотлагательность дела, Слава бодро докладывал о «проделанной работе» заместителю прокурора Игорю Олеговичу Карнаухову. Услышав в ответ «довольное»: «Ведь, можете – когда хотите…», спросил «нахально», прикрывая рот и трубку рукой и, отворачиваясь, от сидящего в напряжении, «старого» капитана:               
       -  Ну, что отпуск у меня «в кармане»? – и, получив утвердительный ответ, счастливо улыбнулся…
        Этот «доклад» Славы Зайцева невольно слышал ещё один человек. «Молодой опер» Вася Печёнкин, по причине, «хронической» нехватки времени, опоздал на запланированное свидание и, конечно, новая «пассия» его не дождалась в назначенном месте.  Чтобы вечер не пропал «даром», Вася решил воспользоваться услугами «старой» подруги, ещё не получившей «отставки». Вообще  Печёнкин с женщинами поступал «мудро» - как он сам, про себя думал: «старых» подружек не бросал, пока не «завязывался плотный контакт с новыми». По этой причине, он никогда не оставался «в прогаре».  По этой причине, Вася «на крыльях залетел» в родной отдел милиции, и, чтобы не терять время, не побежал к телефону к себе в кабинет, на второй этаж, а ворвался в дежурку, зная, что «старый капитан», хоть и поворчит для отстрастки, но разрешит позвонить…  На пороге дежурки «опер» резко «затормозил» - телефон уже был занят, а дежурный «незаметно маячил – исчезни…». Но Вася «не исчез», вернее, он развернулся на сто восемьдесят градусов, и хотел уже «птицей взлететь» на второй этаж, но, что-то его остановило…  Он узнал звонившего – старшего следователя прокуратуры Зайцева и, помня сегодняшние события, Вася «шестым чувством» почуял в этом звонке неладное…  Он замер за приоткрытой дверью…   И, оно, это чувство, не обмануло. С замиранием сердца «опер» дослушал «доклад» следователя до конца и, уже на «цыпочках», стараясь не зашуметь, пошёл по лестнице на второй этаж. Телефон теперь ему был нужен для другой цели – необходимо было срочно найти Горелова… 
               
14
      Ещё день назад, если бы, кто Горелову сказал, что сегодня вечером он будет сжимать в своих объятиях, свою первую любовь – Светлану Зайцеву, в девичестве – Реутову, Фёдор ни за что не поверил бы. А сейчас это не сон, а реальность. Утрешняя встреча с бывшим другом Зайцевым Славкой, как бы «развязала руки» ему – навсегда «поставила крест» в их отношениях. Забрав Светлану из центра города, от памятника Скорбящей Матери, Горелов выехал с ней, на своём стареньком «Москвиче» за город и, остановившись на опушке леса, заглушил двигатель. Подруга, глядя на него, счастливо улыбалась. Фёдор молча «сграбастал» её в могучие объятия и стал нежно целовать в мягкие, податливые губы. Та, потерпев немного «медвежьи» объятия, легонько отстранилась и шепнула на ухо:
      -  Не здесь…, давай выйдем из машины…, - и, глядя, как неуклюже Горелов выбирается наружу, засмеялась: - Ну, точно медведь! Ты бы ещё «Запорожцем» обзавёлся…, нет, в него бы ты, не влез, ни за что!
      -   Что уж имеем…, - добродушно проворчал Горелов и, обойдя автомобиль, открыл дверь, выпуская наружу Светлану. Из бардачка достал «НЗ» - «шмат» нарезанного сала, булку чёрствого серого хлеба и бутылку водки. Всё это положил на траву, затем вытащил с заднего сидения широкий плед, заменяющий чехол, и, расстелив около машины, развёл руки широким жестом:
      -    Прошу к столу…
     Смешливо сощурившись, Светлана спросила:
      -  А, из чего пить будем, что прямо «с горла»? «Менты», наверное, так пьют?
      -  Сейчас сообразим…, - Фёдор тут же достал из дверного кармана отвёртку и открутил боковой фонарь указателя поворотов. Открыв щелчком пробку у бутылки, плеснул в импровизированный «стакан» немного водки и «продезинфицировал» его. Затем налил ещё – до краёв и, присев на плед, протянул «фужер» подруге…
      Светлана «приземлилась» рядом, и, аккуратно забрав «стакан», зажмурила глаза и, выдохнув: «За нас…», опрокинула содержимое в рот…  Фёдор заливисто смеялся, смотря, как у подруги выступили на глазах слёзы и, рот смешно открывался, как у, выброшенной на берег, рыбы, ловя воздух…
      -  Ну, ты даёшь…, до сих пор не научилась пить водку? – И протянул ей отломленную корку хлеба, - занюхивай быстрее, «пивака». Когда, та отдышалась немного, подал ей «бутерброт» - хлеб с салом, - закусывай, не то развезёт…
      -   Пусть…, хочу, чтобы развезло, – и, глянув на недоумённый взгляд Фёдора, продолжила, - я, как птица, вылетевшая из клетки, хочу свободы… Наливай себе… И скажи мне – почему ты сегодня, так легко сдался…? Ведь после первых двух звонков, ты и слышать не хотел о встрече. Что-то случилось? Хотел, чтобы я поунижалась?
      -  Ничего я не хотел…, просто ждал третьего звонка, - стал отшучиваться Фёдор, - проверял твои чувства. 
      Увидев, что Светлана, как в детстве – «надувает» свои пухлые губки, взял её за руки и, подтянув к себе, стал жадно их целовать…
Она не заставила себя долго ждать – обхватила руками шею и потянула на «ложе»… Одежда с обоих полетела в разные стороны… В их неистовстве, не было ничего постыдного – просто два, изголодавшихся по любви, человека…   
        Уже стемнело, когда они «насытившись» друг другом, лежали рядышком и смотрели в небо, на «нарождающиеся» звёзды.
    -  Тебя муж не потеряет? – Заботливо спросил Фёдор, притягивая к себе озябшую подругу. Та фыркнула и презрительно пропела:
    -  Муж – объелся груш…, и, вообще, не порти праздника. Налей ещё немного, а то я что-то зябнуть стала…
       Фёдор послушно протянул руку и, нащупав бутылку со «стаканом», налил.  Светлана стала на колени и накинула на себя огромную мужскую куртку. Взяв в одну руку «фужер», в другую маленький кусочек хлеба, она, не зажмуриваясь, храбро выпила и, тут же, «как учили», быстро занюхала. В вечерних сумерках гордо «горели» глаза…
    -  Ну, что получилось? - Горелов рассмеялся и, взяв в огромную лапищу, початую бутылку, раскрутил её и, показав, как крутится в ней «зелёный змий», опрокинул горлышком в открытый рот, закинув при этом голову далеко назад… Шурша, содержимое скатилось в утробу зверя… Светлана смотрела как заворожённая – такого она ещё не видела…
     -  Продолжим праздник? – Не моргнув глазом, спросил Фёдор.
     -  Продолжим…, - эхом проговорила поражённая подруга и, тут же, взвизгнув, соскочила, закружилась по пледу, широко разметая полы куртки. Горелов откровенно любовался, мелькавшим в сумерках, стройным телом. Затем поднялся сам и, подхватив её на руки, стал кружиться вместе с ней. Пока, оба хохоча, не упали в траву.      
      -  Сейчас поедем в одно место, я тебя угощу настоящими шашлыками…, которые готовит «настоящий» армянин Ваге  - проговорил Фёдор, лёжа натягивая штаны, - собирайся…
     -  Что это за место – где ночью жарят шашлыки? Наверное, оно – непристойное? – Всё ещё смеясь, спросила Светлана.
     - Для нас сегодня – любой уголок пристойный, «Прелюбодейка», ты моя…, - в тон ответил ей Горелов, нежно поднимая подругу, - одевайся, здесь совсем рядом – через десять минут будем на месте.
     -  А это ничего…? – Светлана толкнула ножкой пустую бутылку…
     - Как слону дробина…, - услышала в ответ. Через несколько минут, не спеша, собравшись, они выехали из леса, держа курс, в сторону трассы. Ещё через некоторое время, подъехали к придорожному кафе, которое работало круглосуточно.
    Здесь Фёдор был, как у себя дома. Ещё, год назад, вначале своей «трудовой» деятельности, будучи, простым «опером», «разрабатывали» вместе с «гаишниками» рэкетиров, которые грабили «дальнебойщиков». После нескольких удачных «операций» «обмывали» успех в этом кафе. Тогда и познакомился «молодой» опер с разбитной хозяйкой кафе. Очень приглянулся ей огромный «медведь», не знающий страха перед «бандюганами», пьющий водку стаканами, и – не пьянеющий… Да, и Фёдору, «наголодавшемуся» на войне, хотелось женской ласки… В общем любовь, как быстро «зажглась», так быстро и «потухла», но дружба осталась…  Опер всегда был желанным гостем…  Знали теперь про это и «жулики», не тревожившие с того времени хозяйку кафе,  знали – себе дороже…         
       Сели за дальний столик, где поменьше света. Подошла официантка, узнав «опера», мило улыбнулась. На Светлану – ноль внимания…
      -  Нам, по сто – коньяку…, кофе покрепче, мне – без сахара. И шашлык – по две порции, только скажи Ваге, чтобы мне посильнее поджарил. Да…, и даме - мороженное - на десерт.
       Официантка, вновь улыбнулась и, на этот раз, скользнув взглядом по Светлане, упорхнула.
      - Ну, «бестия», всё-таки, не выдержала – посмотрела…, недовольно буркнул Горелов.
      -   Наверное, ты здесь частый гость, раз они так «вышколены»? – ревниво спросила Светлана.
      -  Не «вышколены», а уважают…   Есть разница? Я за тебя волнуюсь…  Бабий язык – хуже некуда…
      -  Я не боюсь этого, тем более меня здесь, наверняка, не знают…, - задорно сказала подруга и решительно сказала: - Хватит разговоров обо мне. Расскажи о себе лучше.
      Фёдор задумчиво посмотрел на Светлану и спросил насмешливо:
       -  О «ратных подвигах» хочет «мадам» услышать? Так нечего рассказывать…  Кто «там» не был – всё равно не поймёт ничего…
      -  Ну, расскажи…, - умоляюще, с искренним интересом в глазах, и, уже с болью, в голосе добавила, - тебя, ведь, все считали погибшим…, и не один год…   А ты, словно, воскрес…
       -  А я, и вправду, воскрес…, - подтвердил Фёдор, - даже врачи не верили, что выживу…   Как видишь – выжил.  Наверное, тогда ещё не настало моё время…
       И замолчал, задумавшись.
       -  А тебе не страшно «там» было? – Вновь, с «детским» любопытством, пристала Светлана. Фёдор недовольно нахмурился и нетерпеливо посмотрел в сторону кухни: что так долго возятся с заказом, но от ответа не стал уклоняться:
       -   Не страшно, только, сумасшедшим и покойникам…, - и, чуть помедлив, добавил: - на войне к смерти относишься, можно сказать, философски: если уготована она тебе, то, не миновать её «родимую», а если захочет она подождать,  значит - будешь жить…
        Светлана, с нескрываемым чувством страха, смотрела на своего друга…  В глазах блестели слёзы…
        Наконец принесли заказ. Горелов облегчённо вздохнул – можно было прервать неприятный для него разговор. Он весело улыбнулся и подмигнул подруге:
       -  Не грусти, «родная»…, будем жить. Давай лучше выпьем за нас, за нашу встречу…
       -   Давай…, - сквозь слёзы улыбнулась Светлана. Так резко менять настроение она не могла… Но, посмотрев на Фёдора, подумала про себя: «Теперь я его от себя никуда не отпущу!», и, вновь улыбнулась – уже своим мыслям и твёрдо сказала: - За нас!
       Выпив свой коньяк, с удивлением отметила, что настоящий и, уже хотела спросить у Горелова – откуда в этой «дыре» коньяк, но увидела, что Фёдор внимательно слушает незнакомую песню, льющуюся из динамиков, закреплённых на стене. Это было, что-то новое…  Таким друга Светлана видела впервые. Насколько знала – Горелов всегда был равнодушен к музыке. Не стала мешать. Когда песня закончилась, спросила заинтересовано:
      -  Понравилась?...  Что за песня? Чья музыка?
       Сама она впервые слышала это исполнение. Фёдор помотал головой и с досадой сказал:
       -  Третий раз слышу…, и всё время, почти со средины.  Сама знаешь – мне «медведь на ухо наступил…», пока пойму…, пока очухаюсь…  Запомнились только слова: «Я вернусь через тысячу лет…»
       -  Не расстраивайся, «родной»… – С грустной усмешкой пошутила – передразнила Горелова Светлана. – Раз есть слова – значит, найдём песню…
       Подошла официантка и, извинившись, сказала Фёдору:
      -  Вас к телефону…, - и, уже, наклонившись ближе к уху, шёпотом добавила: - Говорят, что-то срочное…
      Горелов встал и, не говоря ни слова спутнице, ушёл в служебное помещение. Светлана взялась за шашлык. Он действительно был бесподобен… Интересно, думалось ей, так всех клиентов здесь кормят, или только «оперу» такие почести…
      Вернулся Фёдор мрачнее тучи. Как-то странно посмотрел на подругу и, одевая, куртку на плечи, сердито буркнул:
      -  Пора возвращаться в город…
      Светлана  смотрела на него, ничего не понимая, и тихо спросила:
      -  Что за спешка? Что-то случилось? Объясни, Феденька?
      -  Случилось…, - поморщившись, ответил сердито и, уже идя на выход, на ходу бросил: - поехали…
       В машине ехали молчком. Женщина терялась в догадках: что могло так повлиять на этого  «неотёсанного» «медведя». То весь вечер был весел и ласков, теперь, мгновенно, превратился «несносного мужлана».
       Подъезжали к городу. Впереди был мост через реку. Фёдор стал шарить по карманам, вытащил пачку из-под сигарет – оказалась пустой. «В сердцах» выбросил в открытое окно автомобиля. Вспомнил: в бардачке должна быть «заначка». Резко потянулся к нему, отвлёкшись на мгновение от управления. И услышал дикий визг в ушах: кричала Светлана… Отпрянул назад – поздно: навстречу неслись ограждения и перила моста…  Машина, проломив их, рухнула вниз и, перевернувшись в воздухе, упала с семиметровой высоты, на крышу салона, не долетев до воды, метра три. Смерть обоих была практически мгновенной… 
15
        Было начало шестого утра, когда старший следователь прокуратуры Вячеслав Константинович Зайцев проснулся у себя в кабинете, лёжа на жёстком кожаном диване. За окном брезжил рассвет. Вставать ещё рано.  Дежурные сутки подходили к концу. В восемь часов придёт другой следователь и сменит его. Но Славе всё равно ждать девяти часов – необходимо довести до конца вчерашнее «дело». Как только появится «зам», сразу к нему…  На душе, как-то неспокойно…, а, по какой причине, непонятно…
         Слава перевернулся на другой бок, пытаясь отогнать от себя неприятные мысли и вновь заснуть. Но ничего не выходило. Скорее всего, выспался. Он встал и, чтобы встряхнуться, решил сделать зарядку. Попрыгав на месте, словно через скакалку, он упёрся руками о край стола и стал отжиматься…  Где-то, на пятом рывке, когда лицо Славы приблизилось к телефону, тот, вдруг резко зазвонил. От неожиданности руки соскользнули с края стола и тело, повинуясь закону всемирного тяготения, с грохотом упало на пол. Лоб, при этом, крепко приложился к крышке стола. Соскочив с пола, одной рукой зажав ушибленное место, другой схватив трубку, надрывно звонящего телефона, Слава с досады, заорал, превозмогая боль:
        -  Алё-о-о, слушаю…, ну, кто там ещё…, чего надо…?
          И услышал в трубке спокойный голос дежурного по ГОВД:
        -  Докладывает капитан милиции Фёдоров – сейчас позвонили из городской больницы, сообщили, что в реанимации скончался потерпевший Немчинов…, - коротко вздохнув, «старый капитан» спросил: - Какие-нибудь распоряжения будут?
        Слава посмотрел на настенные часы – ровно шесть…  И тоже вздохнув, ответил: «Нет!» И положил трубку.
        Подошёл к зеркалу, висящему на стене, посмотрел на зашибленный лоб – вздувалась огромная шишка… Слава заметался по кабинету, ища что-нибудь металлическое и холодное. Взгляд упал на батарею отопления…  Не раздумывая упал на четвереньки и упёрся лбом в холодный металл…  Ну, что за невезение…, чёрт бы его побрал, с этой зарядкой…, ну, что за мальчишество! Нет, надо взять себя в руки…, надо сосредоточиться…
        Сзади заскрипела дверь…  Внутренне похолодев, Слава повернул голову на звук…, и увидел остолбеневшую уборщицу тётю Машу. Та, перекрестившись и, со словами: «Свят, свят, свят…», попятилась назад, и прикрыла, за собой дверь…  Слава утробно взвыл и, перевернувшись, сел на пол…
        В восемь часов в кабинет зашёл Павел Астафьев. Подозрительно посмотрел на сидящего за столом товарища,  зажавшего одной рукой лоб, а другой, что-то быстро писавшей на бумаге, спросил – всё ли в порядке. Услышав короткий утвердительный ответ, сообщил, что меняет Славу и, ещё раз, «косо» глянув, удалился к себе…
        Зазвонил телефон…  Слава, поморщившись, взял трубку и коротко сказал:
       - Да…
       - Извините, Вячеслав Константинович, это опять я…, - услышал он, чуть взволнованный голос «старого капитана» - Вас сменили? Или Вам докладывать? – И замолчал, ожидая ответа…
       Слава, уже неопределённо ответил в трубку: «Да» и, стукнув в стену соседнего кабинета два раза – телефоны с Астафьевым были параллельными, не положил свою, а решил послушать…
        Павел взял трубку и доложил по форме:
      - Дежурный по прокуратуре следователь Астафьев слушает.
      - Павел Семёнович, докладывает дежурный по ГОВД, капитан милиции Фёдоров, - начал доклад «старый капитан», отчего, у Славы, «свело скулы», но, следующее, что он услышал, заставило насторожиться, - десять минут назад двое граждан сообщили, что, возвращаясь на автомашине, из командировки, обнаружили за городом, под мостом через реку У., упавший с него автомобиль, предположительно «Москвич», серого цвета. В автомашине находятся два трупа: мужчины и женщины…
       -  Подождите, Ерофей Тимофеевич! Извините, что перебиваю Вас…, но сразу хочу спросить: почему «предположительно Москвич» и почему «два трупа»…, - возможно, хоть кто-то жив…?
       -  Нет! – коротко «отрезал» Фёдоров. – Люди уже холодные…, а машина сильно помята и находится кверху колёсами – потому и «предположительно». Вы поедете на осмотр? Может быть, по «вашей части» - что объявиться? «Гаишники» уже поехали…  За Вами «дежурку» подослать?
       -  Не надо, я на своей…  Уточните ещё раз место происшествия…, - и, выслушав подробное объяснение, поблагодарил и положил трубку.      
       Слава лихорадочно соображал: «Серый «Москвич» - предположительно…, а может не «Москвич»… Да мало ли «Москвичей» в городе…, тем более в машине двое…, но, почему – двое…».
       В дверь заглянул Астафьев и спросил утвердительно:
       - Слышал…!? Что, прокатишься со мной? За одно, и просвежишься…, а то, видок у тебя – будь здоров. Если поедешь – догоняй… - и пошёл, не дожидаясь ответа. Слава соскочил и, схватив на ходу «драгоценную» папку, помчался следом…
       Через двадцать минут подъехали к мосту. Возле него стоял автомобиль «гаишников», с включёнными проблесковыми маячками синего и красного цветов.  В открытую дверь, вытянув трубку рации на себя, что-то сообщал сержант – «гаишник». Глянув, на подъехавших работников прокуратуры, он коротко кивнул и устремился вниз по круче…
        Астафьев и Зайцев вышли из машины…  Павел, беззлобно выматерившись, пошёл следом, к опрокинутой машине. Слава подошёл к проломленным перилам моста…  Сверху и так всё видно – желания спускаться вниз не было…  Он отрешённо смотрел, как там суетятся люди.
       Заскрипели тормоза, подъехавшей на скорости служебной «Волги», из неё выскочил, без головного убора, начальник ГОВД – полковник Семёнов. Зло, глянув в сторону старшего следователя прокуратуры, на ходу крикнул:
       -  Что, Вячеслав Константинович, брезгуете…!? – И побежал вместе с водителем вниз…  Слава только передёрнул плечами. Но от перил не отошёл, наблюдая, как несколько здоровых мужчин раскачивают машину…  После очередного «качка», с выдохом «ух», автомобиль перевернувшись с крыши, встал на колёса.
       С водительской стороны, из покорёженной машины, с трудом, вытащили огромного мужчину…  Сомнений не было – это был Горелов…  Ну, почему так не везёт… Что теперь делать? Всё насмарку…   Всё – «коту под хвост…»   Слава от бессилья кусал губы…  Он смотрел, как пытаются вытащить из груды металла второго – пассажира…  Почему пассажира – пассажирку…  Говорили ведь о женщине…  С кем Горелов мог быть…? Да что там думать – с очередной бл…ю, с кем он ещё мог быть…   Все они – «менты» такие, ни семьи толковой, ни женщин путних…  Одни проститутки, да бл…ди…  Слава хотел было уже уйти в машину Павла, когда увидел, что ему махнул рукой начальник ГОВД – как бы призывая спуститься… Все уже стояли расступившись…, у ног лежала женщина…   Что им ещё нужно от него? Слава, будто не заметив, отвернулся и перешёл на другую сторону моста…  Без него справятся. Сейчас необходимо здраво поразмыслить – с чем идти к «заму»… И вдруг по телу Славы Зайцева пробежал холодок. Неясное предчувствие перерастало в животный страх…  Борьба с коррупцией в правоохранительных органах, только начиналась – набирала обороты. В газетах, да и, из компентентных источников, только и сообщалось: по всей стране «прихватывали» милиционеров – «двурушников», иногда попадали «в опалу» и «прокурорские».  Чем может обернуться ему – Славе это «событие»?  Статья о «доведении до самоубийства…» существует…  Да, кто знает, что придёт в голову «серому кардиналу» - «непревзойдённому мастеру закулисных интриг»? Граждане свято верят в торжество закона…  Так ведь подумают и скажут – попался «голубчик».
         Слава суетливо вытащил из «драгоценной» папки, ставший «тяжеловесной уликой» протокол допроса Немчинова и стал рвать на мелкие кусочки, бросая с моста в реку…  Течение воды подхватило белые полоски бумаги, похожие на перья птиц, и понесло вниз, в сторону, стоящих у берега людей, на месте происшествия…  На лбу у следователя выступил холодный пот. Он кинулся на другую сторону моста и осторожно глянул вниз… Все были заняты делом, никто не смотрел в сторону реки…  Слава облегчённо вздохнул. По круче, наверх поднимался Астафьев. Выбравшись, он тяжело вздохнул и, как-то странно посмотрев на коллегу, выговорил, будто с трудом:
       -  Поехали Слава отсюда. Не «наше» это…, «гаишники» сами разберутся с ДТП.  А, Пётр Филиппович сказал, что тебя потом на опознание пригласят. Поехали…
      И, сев в свой «Фольксваген», завёл его. Слава сел рядом и, с раздражением спросил:
       -  Кто такой – Пётр Филиппович? И почему для процедуры опознания необходимо приглашать ещё меня?
      -  Потом, Слава, потом…  А Пётр Филиппович – это начальник ГОВД. Не знал? – Как бы с участием спросил Астафьев. Но Славу уже «понесло», сам, не зная, что с ним происходит, зло спросил:
      -  Откуда такая «шикарная тачка»? Нетрудовые доходы?
      Павел удивлённо посмотрел и раздражённо ответил:
       -  Не о том ты сейчас должен думать…  Не пойму тебя – что у тебя сейчас в голове?
       Слава сердито сопел, он и сам не знал – что у него в голове. Прибыли к зданию прокуратуры. С чем ему идти к заместителю прокурора…, что докладывать…?
        Зашёл в свой кабинет. Сел за стол. Потёр шишку на лбу. А, будь, что будет – никуда не выйду из кабинета, пока сам не позовёт…  И старший следователь прокуратуры замер в ожидании, изредка поглядывая на телефон…
        Звонок всё равно раздался неожиданно для Славы. Дрожащей рукой он поднял трубку, приложил к уху и, неожиданно сиплым голосом, сказал:
        -  Слушаю…
        Тишина…  Слава прокашлянул и смелее:
        -  Ало, я слушаю…?
        -  Заяц!? – Резко и неожиданно хрипло «спросила» трубка.
        -  Заяц…, - машинально ответил Слава.
        - Будь, ты, проклят Заяц! – Раздалось в трубке и пошли короткие гудки…               
         
ДВЕ СЕСТРЫ
              От любви до ненависти – один шаг         (Русская    народная поговорка)

1
      В третий раз праздник Нового года пришлось встречать Лёньке Полуянову на зоне. Начальнику отряда, обещавшему «сделать УДО» сразу после ноябрьских праздников, очень уж не хотелось отпускать мастера «золотые руки», коим был Лёнька, тем более в зиму. Хороших электриков, что-то давно не завозили, а зона строгого режима, где отбывал свой срок Полуянов, находилась за городской чертой, и частенько «страдала» от перебоев и нехватки электричества. Не надеясь на нерасторопное руководство, Лёнька сам узнавал, по прибытии каждого этапа, нет ли среди них хоть какого «завалящего» коллеги. Сам бы его «поднатаскал» в ускоренном темпе, да домой «свалил». Пока с этим не везло. Везло лишь в том, что по роду своей профессии имел Лёнька относительную свободу в перемещении по зоне. Электричество ведь не подчиняется никакому начальству – когда  и где сломается, никто не знает. А исправлять и чинить его приходится в любое время и любую погоду. По этой причине, за три прошедших года Лёньку Полуянова узнали даже сторожевые собаки, не говоря уже об администрации зоны.
        Вот и сегодня, в предверии праздника, Лёнька сидел в актовом зале «зоновского» клуба, неподалёку от сцены, на которой шла репетиция Новогоднего концерта и, раскачиваясь на стуле, вполуха слушал разучиваемые песни местным вокально- инструментальным ансамблем и, одновременно слыша в открытую форточку окна, как по плацу строевым шагом, с песнями маршируют отряды, завоёвывая первоочередное право на посещение вечернего праздничного представления. Клуб не вмещал всех желающих и зэки старались. Каждому хотелось отвлечься от серых будней.
          Сзади неслышно подошёл старшина отряда и, наклонившись к самому уху, дохнув чесночным запахом, тихонько сказал:
     -  Полуянов, тебя к «хозяину» вызывают…, поторопись…
          Лёнька повернул голову и, встретившись взглядом с Буряком (так за, словно налитое кровью лицо, прозвали старого сидельца), понял, что тот не шутит и также тихо спросил:
       -  Зачем, не знаешь…?
     Тот только отрицательно мотнул головой и, развернувшись, пошёл на выход. Застегнув все пуговицы и, смахнув с ботинок пыль своей же ушанкой, Лёнька припустил следом…
         Начальник колонии Артемьев Роман Георгиевич редко жаловал своим вниманием заключённых, поэтому молодой зек заходил к нему в кабинет с некоторым чувством неуверенности. Войдя в кабинет и стянув с головы шапку, Лёнька представился и замер в ожидании. В кабинете кроме «хозяина» находились ещё двое: начальник отряда Дятлов и заместитель начальника колонии по режиму Богатов.
         -  Полуянов, досрочно домой хочешь уйти? – Без обиняков задал вопрос «хозяин».
         Лёнька, не ожидавший такого поворота дела и, не понимая – в чём подвох, стал переступать с ноги на ногу, глядя на  Дятлова, будто ища у того поддержки. Тот на немой вопрос зека никак не реагировал, упёрся взглядом в стол, делая вид, что это его не касается.
         -  Ну, ты, чего онемел – то…? – Вступил в разговор Богатов, - с начальником твоего отряда мы сейчас вели разговор на эту тему. Он вроде бы не против… Сейчас к тебе вопрос: домой хочешь? Или рано про то говорить?
         -  Хочу…, - только и смог вымолвить Лёнька и вновь замер в ожидании, словно понимая, что главный разговор впереди. Не потехи же ради, позвали его к «хозяину». Чего хотят от него скажут, а там поглядим.
         -  Ну, вот – голос подал…, а мне говорили, что ты шустрый – малый…, - с усмешкой произнёс Артемьев и уже, приняв серьёзный вид, громко сказал, - я своему слову хозяин, обещаю после Новогодних праздников - ты кандидат номер один на условно-досрочное освобождение. Но, как понимаешь – не за красивые глаза к тебе такое почтение…, - и, выдержав паузу, не отрывая взгляда от зека, продолжил: - Тебе необходимо будет выполнить работу, по твоей специальности…  Не удивляйся…  Весь фокус в том, что работу надо сделать вне территории зоны…  Сейчас я иду на риск, а вернее сказать на прямое нарушение всех инструкций… Но обстановка того требует: час назад на территории бывшей промзоны, которая прилегает к нашей колонии, автокран оборвал электрические провода и, находящийся рядом посёлок, частично остался без света. Сам представляешь, что такое в канун праздника оставить людей без электричества. Двое местных электриков уже отметили наступающий праздник и не в состоянии исправить ситуацию. К нам обратились с просьбой - помочь… Что скажешь, Леонид?
          От такого  обращения «хозяина» к себе Лёнька покраснел, наверное первый раз в жизни…  Только и нашёлся, что сказать:
        -  Надо людям помочь.
        -  Ну что ж, решено…, - прихлопнул по столу открытой ладонью Артемьев и, уже обращаясь к подчинённым: - организуйте конвой из двух автоматчиков. Один из них, чтобы обязательно был сержант. Проинструктировать обоих. И со временем не тяните – сейчас день короткий, чтобы электрик успел выполнить работу засветло…  Всё ясно? Вопросы?   
            -  Конвоирам брать служебную собаку? – Задал вопрос начальник отряда Дятлов и оба офицера встали, давая понять начальнику об их полной готовности к выполнению задания.
          -  На ваше усмотрение…, - ответил «хозяин», глянув из подлобья на зека. Лёнька опустил взгляд…
2
         -  Чего пишет-то твой, «недоразвитый»? Хвасталась, что до праздника дома будет, а Новый год уже «на носу»…  Опять чего-нибудь «набедокурил» там: на зоне, вот теперь и не отпускают. Чего молчишь-то? Вот ты, Валька, всю жизнь молчком, да молчком…  Отсюдова и беды все твои, что всю жизнь ты безответная…
         Такими обидными словами встретила свою единоутробную сестру Валентину, пришедшую в очередной раз «перехватить в долг до получки», местная «спиртобарыга» Сонька-цыганка. Никакой цыганкой «отродясь» она не была. Но за то, что в молодости путалась с цыганами и, вроде выходила замуж за цыгана, родив от него двоих детей: девочку и мальчика, прозвали люди её «цыганкой». Благоверный Соньки, вскоре после рождения детей, сбежал – наверное, испугался груза ответственности за воспитание детей, а может на то была и другая причина, и осталась «цыганка» одна с двумя детьми на руках и с совместно заведённым с мужем «бизнесом» - продажей разведённого денатурата местным алкашам. Поэтому Сонька всегда была при деньгах. Кассу взаимопомощи она не организовала, но своей «бедной родственнице» не отказывала. Надо сказать - не без умысла. Зная, что сестра, всегда нуждающаяся в деньгах, отдаёт долг - в срок, и притом, стыдится своего полунищенского существования, Сонька умудрялась «припрягать» сестру работать по хозяйству. А так как жила «цыганка» в собственном доме, с приусадебным участком, работы было не мало…
            Но Валентина не роптала. Она даже, в какой-то мере, гордилась своей расторопной сестрой, себя же считая неудачницей. Сейчас, сидя у неё на кухне и, молча, выслушивая очередные нравоучения – наставления от младшей сестры Соньки, она, глотала слёзы и, прикусив нижнюю губу, смотрела в кружку с остывшим чаем.
           -  Сколько мытарств перетерпела от своего мужа-алкаша, пока он не загнулся? Теперь «недоразвитый» твой преподнёс подарок…  Закончил «шарагу», в армию путём не смог сходить…  Оттудова забрали и в тюрьму…  Теперь на «передачки» ему и работаешь, сама не доедаешь…, - продолжила свою тираду Сонька. С самого рождения Лёньки, она избегала называть его по имени, намекая, что родился он слабым и недоношенным. Валентина родила сына семимесячным, по причине слабости своего здоровья. Но бог дал – выходила. Мать-покойница, царствие ей небесное, тоже немало сил приложила к этому – помогала, чем могла.
             -  Ты же знаешь – оговорили его…, - сквозь слёзы прошептала Валентина, одна из слезинок капнула в кружку с чаем.
            -  Потому и оговорили, что такой же безответный, как и ты…  Нечего было путаться с «шантрапой». Вон они ходят себе на свободе, да над твоим дураком хохочут, а он сопли на кулак мотает. А мог бы отслужить в армии, да матери помогать на старости лет…, -поняв, что уже «перегибает лишнего» - слёзы у сестры капали всё чаще, Сонька забрала у неё кружку из-под носа и, заменив холодный чай на горячий, подтолкнула поближе вазу с конфетами, - пей – пока горячий, а то опять остынет…  Да утри сопли – то…, не то в кружку нападают. Сколь денег тебе дать, «горе луковое»?
          Валентина тяжело поднялась и, не глядя на сестру, пошла к двери, на ходу глотая слёзы. «Цыганка» крикнула вслед:         
            -  Вечером сама приду – денег принесу…, - и уже, после того, как захлопнулась дверь, добавила: - обидчивая какая…
3
           Через час, в сопровождении двух конвоиров, Лёнька прибыл на объект. Время было уже далеко за полдень. Собаку решили не брать – автоматов достаточно – от пули не убежишь. Да и обещанное условно-досрочное - хороший контраргумент побегу.
           На месте их уже ждал мастер – мужик лет пятидесяти с испитым лицом и холодными, дрожащими руками. По-видимому, ожидая «обещанную помощь», он замёрз, потому как притоптывал и иногда пританцовывал, похлопывая себя по бёдрам руками. Попытался поздороваться с подошедшими конвоирами и зеком за руку, но сержант строго одёрнул:
            -  С заключённым никаких лишних контактов! Снабдить необходимым инструментом и определить фронт работ.
           Мастер засуетился, кинулся к строительному вагончику и, открыв с замка дверь, кивнул Лёньке. Тот прошёл следом, вместе с сержантом. Второй конвоир остался на улице. Внутри помещения было чуть теплее, чем на улице. Открыв один из металлических ящиков, мастер подозвал зека и вдвоём они стали выбирать необходимый инструмент. Старший конвоир тоскливо огляделся вокруг и, как бы ни к кому не обращаясь, сам себе проворчал:
          -  Замерзнем тут, как собаки. На улице ниже двадцати. – И, потоптавшись, не выдержал, добавил: - Где же греться будем, мужик?
         «Мужик» хитровато посмотрел на «старшого» и, поманил его пальцем. Тот недоумённо посмотрев на него, всё же подошёл…  Мастер торжественно открыл второй металлический шкаф и взглядом показал – «смотри»…
          Лёньке не было видно, из-за открытой дверки шкафа, то, что показал сержанту мужик, но, по округлившимся от удивления глазам конвоира и самодовольной роже последнего, понял, что «ларчик» с «горячительным».  «Старшой» сглотнув слюну, прохрипел:
            -  Не положено…, – и прокашлявшись, уже зычным голосом:
            -  Выходи на работу!
            Мастер пожал плечами и, схватив монтажные когти, пошёл к выходу, виновато бросив:
             -  Было бы предложено…
          На холодном ветерке и слегка обжигающем морозце, Лёнька приступил к работе. Закрепив на валенки монтажные когти, он полез на высоковольтный столб. Мастер трусцой посеменил к подстанции – отключать электричество. Внизу переминались с ноги на ногу два конвоира, о чём-то тихо переговариваясь и с тоской поглядывая в сторону вагончика.
               
                4
            Сонька-цыганка, подходя к дому, ещё издали увидела  знакомую автомашину бывшего мужа. Серая «девятка» со свердловскими номерами и тонированными «вглушь» стёклами стояла  по – «хозяйски» у ворот дома.
           «Явился - не запылился» - неприязненно подумала Сонька, и, заходя во двор, с силой хлопнула раскрытой нараспашку калиткой ворот, которую не закрыл приехавший «гость» по старой своей привычке.  Он и когда жил здесь, демонстративно не закрывал её, объясняя тем, что никого не боится. «Опять деньги понадобились жигало» - уже ворчала она, заходя в дом.
            -  Что не рада, хозяйка? – Встретил широкой улыбкой во весь свой золотозубый рот бывший муж Слава. Он сидел за столом, с обеих сторон сидели дети и, к удивлению матери, также радостно улыбались.  Впрочем, причину радости Сонька поняла тут же – весь стол был завален фруктами и сладостями. Посреди стола красовался огромный торт. В руках у каждого ребёнка – по мягкой игрушке.
             -  Ставь самовар, хозяйка…, чай пить будем, пировать будем…, - Слава намеренно не называл Соньку по имени, как бы, давая понять на временное своё присутствие в этом доме.
            -  Ты, чего раскомандовался тут…, как у себя дома…  Натащил всего – решил задобрить всех? – Стала распалять себя Сонька. Нутром чувствовала она – не просто так и, тем более не по доброте душевной появился «благоверный». Года два, как не был, а тут «как снег на голову»…  Неспроста - это, ой неспроста…
           Но Слава, помня характер своей «бывшей», не дал дальнейшего развития скандалу – зная, что дети не понимают цыганский язык, коротко приказал увести их в другую комнату. Те, поняв, что праздник не удался, понуро удалились, в сопровождении матери. Когда Сонька вернулась, то увидела за столом не радушного гостя, а прежнего жёсткого, а порой и жестокого мужа. Слава встретил её недобрым взглядом. Она ещё попыталась «покачать права», намекая на то, что они уже не муж и жена, но «благоверный» одной короткой фразой «поставил все точки над «и» - у цыган бывших мужей и жён не бывает…
            После короткой перепалки, поняв, что «поставил жену на место», Слава полез во внутренний карман кожаной куртки и, вытащив оттуда увесистую пачку, перетянутых резинкой, денег, небрежно бросил их на стол. Зная патологическую жадность «бывшей супруги» к деньгам, он с наслаждением созерцал немую сцену перевоплощения «мегеры» в жалкое подобие побитой собаки…  Сонька смотрела на мятые купюры, как кролик на удава. Спесь, «как рукой сняло», она чувствовала, как мелко и противно дрожат колени, во рту пересохло…, но ничего не могла с собой поделать. Таких денег, вернее такого их количества в Сонькиных руках никогда не было. Проглотив слюну, чтобы хоть немного смочить горло, она прохрипела, не глядя на мужа:
             -  Это кому…, мне што-ли…? – И замерла в ожидании, уже умоляюще глядя в Славины глаза. Тот, усмехнувшись, дотянулся рукой до пачки денег и, словно дразня Соньку, сначала подтянул их пальцами к себе, а затем резко толкнул деньги по клеёнке стола. Скользнув по ней, они свалились прямо на колени жены. Сонька судорожно схватила пачку и так зажала её в обеих руках, что теперь никакая сила на свете не выдрала бы деньги назад. По крайней мере - целыми…
             -  Будешь «паинькой» - регулярно будут у тебя такие «бабки», - развязано, тоном хозяина положения, проговорил Слава. Сонька согласно закивала головой – сейчас она готова была на всё:
            -  Что надо сделать для тебя, Слава, говори…? Может детей пока к Вальке увести…? Баньку истопить?
            -  Баньку…? Баньку – это хорошо…, - пропустив мимо ушей первое предложение, Слава самодовольно улыбнулся, - давай баньку, как-нибудь в следующий раз. А сегодня – просто некогда…, спешу. Ехать мне пора обратно…, дела понимаешь…
             Сонька «понимающе» закивала головой, взгляд её был просительно–умоляющим…, она всё боялась, что Слава передумает и заберёт всё назад. Но тот, помолчав немного, глянул недобро в глаза жене и сказал, как отрезал:
             -  Я тут оставлю у тебя «кой-чего»…, ты припрячь «это», да,  понадёжнее. Через два – три дня к тебе приедут люди, спросят «товар»…  Наши люди, не бойся…  Отдашь им его. Ничего не спрашивай, и ничего не говори им. Отдай и всё. Поняла!?
               Сонька поняла…  Ей стало страшно…  Страшно – как никогда в жизни…  Она завыла… Из соседней комнаты выглянули испуганные дети. Слава гортанно крикнул…  Сонька тут же смолкла, дети спрятались обратно. Сказав что-то ещё резкое на своём наречии, он быстро вышел из дому…
               Сонька вытерла снятым с головы платком слёзы и подошла к столу. Большим кухонным ножом  аккуратно разрезала большой, красивый торт и вытащила из его середины тугой, целлофановый пакет. Тщательно вытерев его мокрой тряпкой от липкой сладости, она окинула взглядом кухню…  Вытащила из «подпечка» сложенные дрова и, засунув в самый дальний его угол злополучный свёрток, опять сложила поленницу и набросила на неё тряпку, которой обычно подтирала пол.


5
          Третий час подходил к концу, как Лёнька, не отдыхая, лазал  по столбам: сначала открутив порванные провода, затем соединив  их вместе на земле, полез опять наверх прикручивать и натягивать. Одному выполнять такую работу было «несподручно», но деваться некуда: оба конвоира и мастер уже давно «засели» в строительном вагончике… Поначалу все изображали деятельное участие в «производственном процессе». Конвоиры встали по периметру, чтобы «исключить возможность побега», а мужик попытался давать «дельные» советы Лёньке но, поняв бесполезность затеи, махнул рукой и убежал «погреться» в вагончик.
           Из посёлка приходили «ходоки-делегаты» - узнать причину всеобщего отключения электричества, но увидев, что дело «спорится», да ещё под такой усиленной охраной, ретировались восвояси, с заверениями мастера, что ближе к сумеркам «свет включат». И Лёнька спешил.
           Конвоиры, успокоившись перед мыслью о возможном побеге, сочли более благоразумным – «греться» по очереди. Тем более что к вечеру мороз стал крепчать. Радушный хозяин вагончика был только «за».
            Первым уединился с мастером сержант. Он довольно долгое время пребывал в вагончике, по-видимому, считая, что по старшинству может это себе позволить. Конвоир, оставшийся на свежем воздухе, поначалу особо и не беспокоился, следя за работой зека и пританцовывая на месте. Но вскоре его одолело сомнение – он стал всё чаще поглядывать в сторону «весёлого заведения» - оттуда всё чаще доносились громкие голоса и смех. Наконец дверь вагончика открылась и «старшой» сменил замёрзшего товарища. Зеку погреться не предложили – его согревала работа…
           Выдержав не более десяти минут вынужденного томления, сержант принял «правильное» решение – чего зря торчать на холоде, когда из помещения можно вести наблюдение за ходом работы и одновременно «приятно общаться с друзьями»… Убедившись, что зек находится на столбе, он «бодрой» походкой прошёл к вагончику и скрылся там. Поначалу дверь периодически открывалась и, выпуская парок, от образовавшегося внутри тепла разгорячённых тел, являя очередное лицо с «неусыпным оком», но, по прошествии некоторого времени, «соглядатаи» и это перестали делать. Вскоре громкий смех и разговоры сменились тишиной…  Иногда из вагончика доносились странные звуки возни. Начало смеркаться.
           Лёнька практически закончил работу – оставалось дойти до подстанции и включить рубильник. Самостоятельно, без сопровождения конвоира, ему, как бы, не полагалось этого делать. Из вагончика уже долгое время никто не выходил и не выглядывал. Тогда Полуянов решился – подойдя к двери, он поначалу просто покашлял. Не слыша никаких звуков из помещения, Лёнька осторожно постучал. Ничего…   Тогда он аккуратно приоткрыл дверь…  Картина, которую увидел зек, ошарашила его – на полу вагончика вповалку лежали три тела…, в углу помещения, аккуратно прислонённые к ящику, стояли два автомата…  И непередаваемый, давно забытый сивушный запах.
           Прикрыв дверь, Лёнька трусцой побежал к подстанции, на ходу соображая, что делать. Поставленную «хозяином» задачу он выполнил, но такого оборота дела не ожидал. Проще всего было включить рубильник и после этого самостоятельно уйти к зоне, до которой рукой подать – в сгущающихся сумерках видны и высокий забор и возвышающиеся над ним строения. Но он не представлял, что будет там, когда явится к зоне без конвоиров…
            Открыв створки ящика подстанции, Лёнька поочерёдно вставил на место «плавкие вставки» и, взявшись за ручку рубильника, оглянулся в сторону посёлка… Всегда приятно посмотреть на плоды своего труда – одновременно с загорающимися уличными фонарями и появляющимся в окнах домов и квартир светом, слышны были из посёлка восторженные возгласы. Кое – где в небо полетели разноцветные ракеты. Люди радовались начавшемуся празднику…  Улыбнувшись, он закрыл подстанцию, и неспеша пошёл назад к своим конвоирам. Над зоной разгорались огни прожекторов. В небе зажигались звёзды. Наступала новогодняя ночь…
              Около семи вечера в караульном помещении исправительной колонии раздался звонок со стороны входной двери. Начальник караула, давно ждавший его, пошёл открывать сам. Подойдя к двери и посмотрев в «глазок», он не поверил увиденному…  Какой-то новогодний розыгрыш – ещё понадеялся «начкар» и открыл дверь. Не «привидилось»: перед ним стояла троица из «фильма – комикса»…  Но было не до смеха…  Посреди «трио» стоял зек – шапка-«ушанка» сбита на затылок, пот с лица «градом», через оба плеча – «крест-на-крест» - два автомата Калашникова.  По обе стороны зека два пьяных конвоира – оба, как говорится «ни ру…, ни мя…», т.е. чуть «тёплые»…  Но, что самое интересное – ухватился каждый со своей стороны за руку зека «мёртвой хваткой» - не оторвёшь, и не понятно, то ли они привели его, то ли он их…  У обоих на лицах «блаженные» улыбки…               
        -  На промзоне человек остался в вагончике – пьяный, кабы не замёрз…
        Через месяц суд районной инстанции вынес решение освободить условно-досрочно за примерное поведение Полуянова Леонида…
6
          По прошествии, некоторого времени Сонька немного успокоилась. Ничего страшного не произошло, как и обещал Славка, через три дня, поздно вечером, заявились двое «единоплеменцев» за «товаром». На чай напрашиваться не стали, да и Сонька, стараясь быстрее избавиться от опасных «гостей», не стала их привечать – отдала свёрток, как велел «благоверный», с тем они и уехали восвояси.
          Примерно, через месяц Славка объявился снова и опять с неизменными подарками и сладостями детям, а также с большим тортом… Начинку его знали оба. «Ловко придумал чавела…» - мысленно похвалила мужа Сонька, а вслух проворчала:
         -  Хорошо, что дети в школе ещё – не надо обманывать…  Деньги привёз?
        -  А ты, только о деньгах  можешь думать, больше ни о чём, - попытался «подковырнуть» Слава, но, всё же, полез в карман и, достав оттуда пачку денег, отделив в этот раз более «тощий кусок», бросил его на стол.
         -  Ты, чё-о, охренел…, за дурочку меня держишь!? – взвилась «цыганка» - Проституткам своим и то, наверное больше платишь…  Забирай своё «гавно» и уматывай! – Она хотела ещё чего добавить, но увидев, как зло прищурились глаза мужа, задвигались на щеках желваки и сжались пальцы в кулаки, осеклась – ничего хорошего это не предвещало…
          -  Женщина-а…, ты много стала себе позволять…  Видать давно я тебя кнутом не охаживал? – И видя, как съёжилась Сонька после его слов, добавил: - «Разуй» глаза прежде, чем кричать – это же «зелёные»… Здесь, по нынешнему курсу, даже больше, чем я в прошлый раз дал…  Дура! Это тебе не «деревянные»…, доллар – он, и в Африке – доллар! Хранить деньги надо в валюте… Спрячь подальше – на «чёрный» день…    А «товар» убери.
        Слава понял, что вновь «поставил на место» эту жадную на деньги и склочную женщину. Он самодовольно улыбался, глядя, как та, пристыжено суетится, убирая свёрток с «товаром» в свой тайник, и даже, не посчитав «зелёные», скомкала их и засунула за «пазуху»…  Цыган знал, что потом Сонька пересчитает и перепрячет их – «понадёжнее»…  «До поры, до времени…» - зло подумал он.
        -  Есть будешь? Я пельмени стряпала…, - заискивающе спросила жена, - а чай с детьми попьём – они скоро придут уже…
        -  Можно…, - разрешил муж и «счастливая» Сонька засуетилась, гремя посудой.
        Через полчаса, наевшись «от пуза» домашних пельменей, Слава засобирался в обратный путь. На просьбу жены остаться хоть ненадолго и, что «вот-вот подойдут дети…», строго отрезал:
         -  Задерживаться долго не могу – о вашей же безопасности «пекусь», и детям скажи, чтобы поменьше языками болтали…  Соседи будут, чего спрашивать – тоже особо не распространяйся, скажи, мол - детей не забывает, кой - чего на жизнь подкидывает…   
          Сонька обиженно поджала губы, но всё – таки, не выдержала:
        -  Чего ты на детей «напраслину гонишь» – лишнего сами никогда не скажут, особенно Настя…, ей скоро ведь десять годков. Это Костик – в первый класс только пошёл, да и, то соображает, что отец – то, «приходящий»…, особенно хвастаться нечем. Соседям – я и сама знаю, чего сказать…, без малого – почти пять годков без мужика управляюсь…
        -  Ну, понесла…, опять понесла…, женщина! Ладно, поехал я, а то, снова разругаемся…, - уже беззлобно, проворчал Слава. Сытый желудок располагал на добродушный лад.
       Через час, после его отъезда, домой ворвались запыхавшиеся и счастливые дети. Костя с порога прокричал весело:
        -  У тёти Вали Лёнька с тюрьмы вернулся! А она глупая – ревёт…
        -  Вовсе не глупая…, а от счастья, - хлопнула брата по спине портфелем Настя.
        Впервые, за долгие годы, в груди у Соньки ворохнулось что-то доброе за сестру и «непутёвого» племянника…
7
          Валентина расцветала на глазах. В, потухших было глазах, появился блеск, по улице стала ходить бодрой походкой, всё чаще стала появляться улыбка на глазах. Соседи тоже радовались чужому счастью – одно слово – сын вернулся.
          Старый мастер производственного обучения из училища, в котором учился Лёнька, помог устроиться ему на работу в небольшую фирму, которую организовал, также его бывший ученик, но более зрелого возраста, чем Полуянов.
          В общем, всё было хорошо в маленькой семье Валентины Полуяновой, если бы не одно «но»…  Любил Лёнька «расслабиться», что выражалось в банальном употреблении спиртного. Сама Валентина считала это дурной наследственностью, передавшуюся от отца-«выпивохи» сыну…  Не раз предлагала ему, ставшее «модным» - закодироваться. Но Лёнька и слышать об этом не хотел, считая жизнь скучной и однообразной. Единственное, что пообещал матери, так это не перебирать лишнего, чтобы не терять реальности – стал «расслабляться пивком». На работу ходил исправно, где и зарабатывал, по нынешним меркам, неплохо. Имея «золотые руки» и ясную голову, он быстро приобрёл авторитет мастера на все руки и не гнушался любой работой, где необходимо было проявить и смекалку, и трудолюбие. Полуянова на фирме стали ценить.
          Всё заканчивалось за воротами производства: из «уважаемого работяги» Лёнька превращался в заурядного любителя «поквасить»…  Заходил в близлежащий магазин и там набирал пива по вкусу и в зависимости от настроения. В будние дни рацион был однообразен: алюминиевая банка пива на дорогу – от магазина к дому, и «полторашка» - домой, чтобы не так скучно у телевизора время проводить. На выходные дни можно было себе позволить и «поболее» - в литрах…  Других развлечений Лёнька себе не мог представить.
          В один из таких вечеров, после трудового дня, «затаренный» пивом Лёнька неспешно продвигался к дому. В левой руке открытая банка пива, которая «по-тихоньку» опоражнивалась, правая рука в кармане куртки – придерживала полуторолитровую бутыль, находящуюся за пазухой. Сумок и пакетов Полуянов не признавал.
         Хотя зима и подходила к концу, но в это время на улице было ещё темно. Горели редкие фонари на столбах, по дороге можно было встретить лишь случайного прохожего – окраина города, да частный сектор…  «Чикаго» - так назывался в «простонародье» этот район города.      
         Под одним из таких фонарей Лёнька увидел «скучающую троицу». Он узнал «своих» сразу, так как в недалёком прошлом сам состоял в их числе. Они ждали «своего клиента»…
         Когда Полуянов приблизился к «гопникам», внимание их уже было направленно в сторону «потенциальной жертвы». Два крепыша оставались на месте, а третий – «доходяга», шагнул навстречу Лёньке, с традиционным: «Дядя, дай закурить…».  «Ничего не изменилось в «правилах», - подумалось Полуянову, - «также впереди «шестёрка», остальные «в засаде»…», а вслух, не глядя на «доходягу», обращаясь к «основным», произнёс:
         -  Промышляете, пацаны…? Вижу, ты ещё на воле, «Слон»?
          Один из «крепышей» приблизился. По тому, как он суетливо сунул левую руку в карман, Лёнька понял «волнение вожака» - там, как и в «старые времена»  «Слон» держал «на всякий случай» кастет.
          -  Не «мандражись», «Слон»…,  старых знакомых перестал узнавать? – Уже увереннее сказал Полуянов, придерживая правой рукой в кармане «полторашку» пива.
          -  Ты, што-ли «Хилый»…? – Узнал «Слон» бывшего «подельника», кося взглядом на правую руку в кармане, - Когда «откинулся»? Чего не показываешься…?
          «А трусоват «атаман» - втроём на одного и руку из кармана боится вынуть…», - подумал Лёнька, хотя в храбрости последнего усомнился уже давно – когда сам, три года назад, ходил в «шестёрках» у «Слона». Тогда они также «весело работали» на улицах «Чикаго», вылавливая и потроша одиноких прохожих. Если жертва сопротивлялась, то попросту избивали…  И вот, в один из таких «лихих» налётов, нарвалась «братва» на «спецназовца», который приехал в отпуск к родной матери и вечерком «рискнул прошвырнуться» в одиночестве…  Конечно пацаны «ни сном, ни духом» не ведали – кто есть их «потенциальная жертва», просто решили, что забрёл в их владения случайный мужик…
           Но «мужик» сразу «просёк» - кто в их компании имеет для него «интерес»…  «Хилого» он не стал бить, а просто развернул его и дал «под зад»…  Но после этого Лёнька две недели приседал на диван боком, на твёрдых стульях он просто не мог сидеть…    Больше всего досталось «Слону» и «Чёрту» (производное от фамилии – Чертанов). Последнего спасло, то, что он после удара в пах, стал визжать, как недорезанный поросёнок… «Слон» имел неосторожность к сопротивлению…  Правда оно носило какой-то «мнимый» характер – примерно, как у мышки с кошкой. Спецназовец долго катал и «возил» в ранней весенней грязи «атамана», затем, видимо «присытившись», – просто вытащил из брюк «жертвы» ремень и, оторвав все пуговицы, отпустил «на волю».  «Слон», придерживая спадающие штаны, поскакал, перепрыгивая лужи и изрыгая проклятия…
            После этой «передряги» компания весь месяц – пока «спецназовец» гостил у матери – «не казала нос» на улицу. С тех пор «Слон» стал таскать в левом кармане «на всякий случай» кастет.
           -  Не «Хилый» - я…, на зоне «братва» меня «Сиплым» «кликала»…, - сказал Лёнька, глядя, прямо в глаза «Слону» и, легонько подтолкнул того левой рукой, с банкой пива, в сторону, пошёл дальше, не оглядываясь…   
               



                8
              Подходил очередной, уже весенний праздник – Международный женский день – 8 Марта. И хотя цыган Слава в душе его не признавал, обстоятельства его теперешней «работы», заставляли вносить свои коррективы. С другой стороны ему даже «на руку» стал этот день – кто заподозрит человека с богатыми подарками и цветами, приехавшего к семье, хоть и бывшей, где двое её членов – женского пола.
             Заявился «благоверный» с самого утра. Приказал жене истопить баню, намекнув, что, скорее всего останется – в честь праздника. Сонька радостно засуетилась, дети тоже обрадовались ожидаемым подаркам. В этот раз Слава превзошёл по щедрости сам себя: подарил жене и дочери, начинающие входить в быт – сотовые телефоны, но всё ещё дорогие для простого обывателя. Впервые, за все предшествующие приезды, Настя поцеловала отца. Сердце цыгана ёкнуло…, Сонька счастливая утирала украдкой слёзы…
              Чтобы сын Костя не чувствовал себя обделённым, Слава подарил ему импортную игрушку – машинку с дистанционным управлением. И теперь неизвестно – кто в этот день был на «седьмом небе» от счастья…
              Хмурилась Сонька только, когда её взгляд случайно падал на «украшавший» стол огромный торт. Опять нужно было, что-то придумывать, чтобы незаметно от детей вытащить «начинку»… И придумала…
              -  Настя, иди налей в баню воды…, а, ты – Костик, растопи её…  И давайте, побыстрей – отец ждёт…
             Обычно, дети, неохотно выполняющие такие просьбы матери, по причине того, что в основном по хозяйству работали либо задолжавшие за выпивку местные алкаши, либо родная тётя Валя, теперь они, чтобы угодить отцу, радостно сорвались исполнять задание. Лишь только двери захлопнулись за ними, Слава повернулся на стуле к жене и недовольно пробурчал:
           -  Ты, что же, женщина, моих детей заставляешь работать? Что, от жадности совсем ум потеряла…? Не можешь работников найти…?
          -  Не ворчи…, я, что должна на их глазах «твоё добро» из торта вытаскивать и под печку прятать. Это ты «совсем ум потерял»…, - передразнила Сонька мужа…   Тот уставился на привезённый торт, в очередной раз, мысленно восхитившись, сообразительностью жены. Та, быстро и аккуратно, разрезав «тайник», стала прятать «начинку» в «старое место», при этом, продолжая «распекать» недогадливого «благоверного»:
          -  Вот только ума не приложу – куда детей отправить до утра…  У сестры Вальки – «недоразвитый» вернулся из зоны…  А больше и некуда…
           Цыган, понимая, к чему клонит, «истосковавшаяся» по мужику жена, весело хлопнул её по заднице, туго обтянутой юбкой, склонившейся у печки женщины:
          -  А, баня на что…? Там и займёмся «делами»…, - и «заржал», как жеребец, почуявший кобылу «в охоте»…
          Сонька резко распрямилась и, по зардевшимся от стыда её щекам, Слава понял, что попал «в точку»…
          … Ближе к вечеру «счастливая» супружеская пара вместе с детьми сидела за праздничным столом, посередине, которого «красовался» огромный, нарезанный кусками, торт…
            Дети смотрели в своей комнате телевизор, а Слава откровенно зевал, сидя за столом, широко открывая рот. Сонька убирала со стола грязную посуду и поглядывала на раззевавшегося мужа, - раньше за ним такого не замечалось: обычно, набегавшаяся за день, она первой ложилась в постель и засыпала, а «благоверный», увиливая от супружеского долга, мог допоздна засидеться у телевизора или до утра проиграть с друзьями в карты…  Она подозревала, что не одни карты были, тому причиной – мужских ласк от Славы она получала не часто…  «Наверное стареть стал чавела…, а, может устаёт…» - подумала Сонька и, вздохнув, пошла расстелить, давно остывшую, супружескую постель, уже, не надеясь получить продолжения мужниных утех…
         - Дверь совсем не закрывай: свет и шум из кухни мне не помешают – хочу, засыпая, слышать твою возню и щебет детей из комнаты – соскучился, - бормотал Слава, укладываясь в кровать и «сладко» зевая. Жена заботливо укрывала и поправляла на нём тёплое пуховое одеяло. «Всегда бы так…» - вздохнула и вышла из комнаты, выключив свет. Дверь оставила приоткрытой…  Вскоре оттуда стал слышен лёгкий храп. Помыла посуду и уложила детей спать – те, долго не могли угомониться…
           Когда наступила тишина в доме, Сонька тихо подошла к двери в спальню – прислушалась: мерное дыхание спящего человека…  Осторожно, открыв дверь, прошла в комнату. Постояла, вглядываясь в лицо мужа – спит…  Взяла с полки одну из, стоящих в ряд, мягких игрушек, и также тихо вышла из комнаты, прикрыв дверь…  Еле заметно шевельнулись ресницы глаз у цыгана, наблюдавшего за действиями жены… Через час игрушка, с очередной «порцией» зашитых в неё денег, также была тихо доставлена на место. Спектакль «заботливого семьянина» удался: тайна Соньки стала известна Славе…   


9
Две «разбитные» девахи – упаковщицы в тару готовой продукции  – одну, из которых звали Ксюшей, другую – Элей, давно «строили глазки» молодому и «интересному» электрику Лёньке. Постоянного рабочего места у него не было, он мог работать на любом участке предприятия, но иногда «забредал» и в цех готовой продукции, где трудились в основном женщины «в годах», но были и помоложе, как, например Ксюша с Элей…  Не сказать, что красавицы, но в «теле»…
                Вот и сегодня, после вчерашнего женского праздника, зашёл Лёнька посмотреть, как работает «лучшая половина» коллектива и вновь попал под «перекрёстный обстрел» двух подружек. Наверное, после вчерашнего хотелось им продолжить праздник и сегодня.
            -  Так у телевизора по вечерам и сидишь…? – завела разговор Ксюша, глядя, на молча улыбающегося Лёньку.
            -  А ему с мамой интереснее…, - подзадорила Эля и, уже, со смехом, смелее добавила: - ты случайно не принадлежишь к людям нетрадиционной ориентации…? Такой, вроде бы ничего из себя парень, а на нас – красивых – ноль внимания…
           Невдомёк было «пустозвонкам», что парень-то, свой – «традиционный», только вот в свои двадцать лет не имел он опыта общения с женщиной. Но вслух этого не скажешь…
           Подружки смеялись – забавно им было смотреть, как краснеет здоровый парень. Первая «сжалилась» Элька:
           -  Ладно, приглашаем тебя вечером в свой коллектив…  У меня вот есть парень, а у Ксюхи – полнейший «голяк» с этим. Осенью, перед самым Новым годом, в армию «загребли» её ухажёра и до сих пор ничего стоящего не подыскала… Вчера один «клеился» «ханурик», но не в её вкусе…   А ты вроде бы ничего…, только чересчур скромный какой-то…  Пойдёшь…?
          Лёнька, ошарашенный таким резким поворотом судьбы, только и сумел, что глупо спросить:
          -  А, что – ждать из армии парня не собираешься…? – Чем поверг «разбитных» и весёлых подружек в неописуемый восторг… Прохохотавшись, подруги точно уверились в Лёнькиной «нормальной» ориентации, Ксюша, сквозь слёзы, сумела произнести:
          -  Ну, ты точно – «неандерталец»…, - чем ещё больше привела Полуянова в смущение…
          Вечером, после работы, «затарившись» в близлежащем магазине, они втроём двинулись к Эльке домой, где она проживала вдвоём с полуглухой бабкой. Там их уже ждал её кавалер. Ксюха на правах подруги всю дорогу вела «под ручку» своего «бойфренда». И Лёньке это было «чертовски» приятно…
        …Возвращался домой Лёнька уже поздно вечером.  «Летел», так можно было сказать, «окрылённый» любовью и разгорячённый «градусом». Душа «пела»… Получилось…, впервые в Лёнькиной жизни – получилось… Он ещё чувствовал на губах жаркие поцелуи подруги, тепло разгоряченного тела…
           Лёнька желал остаться до утра, но Элька, на правах хозяйки «фатеры», предоставила гостям право первым уединиться в её комнате. Площадь жилья большего не позволяла – во второй обитала старушка. Сама с другом Колькой ждала «своего часа» на кухне.
           Ксюха поначалу даже и не поняла, что её парень, так быстро «приплыл»…  Но, как женщина опытная, быстро «просекла» в чём дело и, сделав «искусный массаж», добилась своего – Лёнька вновь  оказался на высоте… Обоюдные стоны, изголодавшихся тел, продолжались довольно долго, чем сильно возбудили, ожидавшую своей очереди, парочку…   Элька нахальным образом ворвалась в их «узилище» и разогнала «прелюбодеев».
            Лёнька на радостях «накатил» водочки «на дорожку» и, пошёл провожать свою подругу до дому – благо жила Ксюха, со своими родителями, через два дома от Эльки.  Заручившись заверениями о новом свидании «на завтра», зашагал в свой край – домой.   
            Так шёл он по полутёмным улицам «Чикаго», в приподнятом настроении и, пытаясь, что-то насвистывать. Чтобы сократить путь, Лёнька свернул в один из тёмных переулков, соединяющих две улицы. Переулок этот шёл вдоль огородов – домов в нём не было…
            Впереди, из темноты, выросли три тени…  Лёнька, даже не успел испугаться, когда по его лицу скользнул свет фонарика… В отблеске мелькнула в руках у одного – бейсбольная бита…
            -  А, это ты, «Сиплый»…? - Услышал он знакомый голос «Слона», - Не вовремя, ты, нам попался…
           -  А, может, наоборот – ко времени…,- послышался нервный смешок «Чёрта», третья тень «шестёрки» - заходила со спины…  Лёнька напрягся – ничего хорошего эта встреча не предвещала…
           -  Ладно, пацаны, пошли…  Его время ещё не настало…, - вновь подал свой голос «Слон» и «троица» двинулась дальше, - «Сиплый», ты нас не видел…, усёк…? Не то, из-под земли достанем…  Смотри там – не споткнись…, - крикнул уже в спину и все трое нервно  засмеялись…
           …И Лёнька споткнулся…, даже упал на «четыре кости», налетев на что-то мягкое…  Он сел на четвереньки и стал шарить впереди себя руками…  Попала гладкая, в чём-то липком палка, с отломленным, с одной стороны, концом…  Наткнулся на человека – это понял сразу… Достал из кармана коробок спичек, пока чиркал, дрожащими руками, сломал две…  Наконец, третья вспыхнула…  То, что увидел Лёнька, даже в мерцающем свете, горящей на ветру, спички, повергло его в шок…
           -  Звери…, подонки…, что же вы сделали…? – Шептал Полуянов в ужасе, пытаясь нащупать пульс на шее и на запястьях… Но руки его постоянно натыкались на ещё тёплое и липкое от крови тело. Тогда он снова зажёг спичку и с содроганием поднёс её к лицу человека…  На Лёньку смотрел потухший глаз «спецназовца»…, из второго – торчал обломок ручки бейсбольной биты…
            -  Достали они, тебя, всё-таки…, - прошептал Полуянов и беззвучно заплакал…  Плечи его тряслись в безмолвном плаче, Лёнька никак не мог выдавить из себя голос и тогда он поднял голову в небо…  Светила луна…  В округе раздался жуткий вой одинокого волка…   
10
             В этот день, с самого утра, на душе у Соньки было неспокойно. Какая-то непонятная волна тревоги, то накатывала, то отступала…  Занимаясь домашними делами, она никак не могла отвлечься от дурных предчувствий…  То и дело, поглядывая в окно, поджидала «гостей», которые должны были забрать «дурь», тогда может быть сердце и успокоится…   Дети были в школе.
             В очередной раз, глянув в окно, заметила спешащую к ней сестру, чертыхнулась в сердцах: «Принесла нелёгкая – не вовремя…, а, чтоб тебе…» и пошла - открывать ворота. С тех пор, как в доме появилась «дурь» - по другому Сонька не решалась, даже мысленно, её называть, - она всё время стала закрываться…
              Выражение лица Валентины, страшно перепугало «цыганку», такой сестру Сонька ещё не видела…
             -  Что случилось? – Пропуская её во двор мимо себя, спросила «младшая», но та, только, махнула рукой и из последних сил припустила к крыльцу – в дом. Сонька, заперев ворота, побежала за ней…
               Валентина уткнулась лицом в ладони на кухонном столе, плечи её сотрясали рыдания…   Сонька, не говоря ни слова, бросилась к шкафу, висящему на стене – там у неё хранились всякие медицинские препараты. Достала оттуда настойку валерианы, накапав в мерный стаканчик, разбавила водой. Подойдя к плачущей сестре, с силой оторвала её голову от стола и поднесла к её трясущимся губам содержимое…
               Через некоторое время Валентина понемногу успокоилась, только заплаканные глаза, выдавали отчаяние…  Она знала, что младшая сестра никогда не будет её успокаивать – в кого такой характер – неизвестно…  Будет сидеть и терпеливо ждать, когда сестра выревется и, успокоившись, поведает причину своего горя. Другой она не будет ни за что и никогда. Не сердце у человека, а камень…
              -  Ну, что…, наревелась? – Спросила Сонька, когда увидела, что сестра немного успокоилась и, с нетерпением продолжила: - Давай утирай сопли и быстренько…, по порядку…  Некогда мне с тобой тут рассиживать…
             Увидев, что у Валентины опять начали кривиться в плаче губы, строго нахмурила свои чёрные брови, и лицо её стало принимать цвет спелой сливы – это значило, только то, что Сонька сейчас сорвётся, и последствия будут непредсказуемыми. Такой – сестру,  Валентина боялась панически…   Она замахала руками и, высморкавшись в платок, затравленно уставилась на Соньку…  Та, мысленно усмехнувшись, кивнула – «говори»…
             -  Соня, родная…, - начала причитать «старшая», - мой-то, Лёнька…, паршивец недоразвитый, опять чего-то натворил… Вчерась явился домой поздно вечером…, весь трясётся…, весь грязный – в крови… 
            -  Пьяный? – Перебила сестру «младшая».
            -  Кажись…, да, рази его поймёшь, чумного такого…, я ж говорю – аж, «взбулындывает» всего…, трясёть…
            -   «Трясёть», - передразнила Сонька, - чего говорит-то…, опять со своими дружками кого-то «отметелили»…
            -  Молчит…, ничего не говорит…  Палку какую-то «страшную», гладкую притащил…      
            -  Какую палку…? Куда, ты, её дела?
            -  В дровник…, подальше закинула…
            -  Дура! Надо было сразу в печку…
            -  Ой! А, чего теперь…? Чё, делать-то, сестрёнка…?
            -  «Ой…», «сестрёнка»…, - вновь передразнила Сонька, - тюрьма по твоему «недоразвитому» «плачет»…  Да, не реви, ты…  Слезами горю не поможешь… На работу сегодня не пошёл «твой»…?
             Валентина замотала головой: «Нет»
            -  Ну и хорошо, что не пошёл…, пусть отлежится…, оклемается…  А, ты помалкивай…, больше никому ни слова…, поняла? Вот и хорошо…  Купи ему бутылку водки – пускай стресс снимет…  И не пускай никуда…  А завтра на работу…  Один день пропустит – не страшно, скажет – приболел…  Поверят. Сама хвалилась – мол «на хорошем счету мой сыночек…», - вот и дохвалилась…  Ну, да ладно…, может пронесёт… Как говорят: «Бог не выдаст – свинья не съест…». Ну, давай…, иди уже, некогда мне…,  да и ты – ничего тут не высидишь. Давай, беги в магазин…  Мой «денатурат» только алкаши пьют, «твой» – не дай Бог – отравится…  Всё, иди уже…, - и пошла вслед за сестрой: проводить до ворот и закрыться…
             Когда вновь вернулась домой,  уже сама выпила настойку валерианы, хотелось, чтобы с уходом сестры, закончилось тревожное волнение…  Со стороны улицы послышался гудок, подъехавшего автомобиля. Сонька кинулась к окну – так и есть – приехали…  Сейчас отдаст им «дурь» и сердце успокоится…
11
Лёнька очнулся от тяжёлого забытья…  Мать, так и не сомкнувшая глаз, после вчерашнего позднего его возвращения, ушла из дому, так и, не добившись от сына вразумительного объяснения, о вечерних похождениях. Увидев, зашедшего домой Лёньку грязного, да ещё в крови, со сломанной битой в руках, она только охнула и запричитала:
            -  Опять за «старое» взялся, сынок…? В могилу хочешь мать загнать? Я ведь, только и стала «оживать» - когда ты вернулся…  Кого вы там опять избили…?
            Лёнька, бросив сломанную биту на пол, только и смог, что сказать матери:
             -  Никого я не бил, мама…, - и бросился, не раздеваясь, на кровать…  Мать, продолжая плакать и причитать, ушла в свою комнату…
            …Встав с постели, перебрался за стол…  Часы на стене показывали начало десятого утра…   На работу уже опоздал – да и не пошёл бы…, не до неё…  В голову лезли всякие мысли – с какой-то безразличной апатией вспоминал вчерашний вечер…  Идти в милицию и там рассказать, как всё было – не давал страх…  Из памяти ещё не ушёл тот случай, как попал на зону…
            Случилось это тоже весной, три года назад…  Назавтра Лёньку забирали в армию…, «пышных» проводов устраивать было не на что, по причине отсутствия денег – мать и так, всю жизнь не могла вылезти из долгов, а Лёньку, без опыта работы, нигде не брали…  Да, и честно говоря, он и сам сильно не рвался на работу, решил до армии погулять…, а там видно будет… Вот и порешили «друзья», вместо проводов, напоследок «пошалить» вместе…  Лёнька, как обычно – за «шестёрку», а «быки» - «Слон» и «Чёрт» - «на подхвате».
             Но получилась их «шалость», как-то не очень…  Загулявший, до позднего вечера, мужик, к которому «подплыл» Лёнька, с традиционным вопросом: «Дядя, дай закурить…», оказался не «робкого десятка» - он просто двинул Полуянову в ухо, отчего тот, «слетел с копыт» и, улетев в канаву, так и провалялся там до исхода драки…  Как таковой драки и не было…  Мужик «под градусом», да в темноте, просто не заметил Лёнькиных «заступников», пошёл дальше, своей дорогой…  Пацаны, «быстро сориентировавшись», догнали «обидчика» и «Слон», уже таскавший в левом кармане кастет, «на всякий случай», применил его – догнав мужика, «звезданул с оттягом железкой» по затылку…  Остальное было делом «техники» - оглушённый страшным ударом, тот и не мог оказать достойного сопротивления…  «Поплясав» на нём некоторое время и, получив сатисфакцию, «быки» подняли своего незадачливого «бойца» и все вместе удалились восвояси. Утром Лёнька уехал в военкомат…, оттуда его повезли с другими призывниками в армию.
          Солдатской каши Полуянов не успел вдоволь наесться, буквально, на следующий день, после прибытия в часть, за ним приехали…  Следователь военной прокуратуры «с рук на руки» передал несостоявшегося солдата представителю гражданской прокуратуры и двум милицейским…    
           Следствие было скоротечным: оказалось, кто-то видел в этот вечер, «гуляющую» троицу неподалёку от места избиения и милиция сработала оперативно – обоих «быков» «сграбастали тёпленькими», уже, на следующий день. Но «быки» оказались сообразительными, они, как говорится – «упёрлись рогом» - не били и всё тут…  И потерпевший не подтверждает – он вообще их не видел, после удара в затылок память отшибло. Показали ему Лёнькино фото – точно он…  Ох, и милиция…, вот молодцы…, – оперативно работаете…  Полуянов не стал «сдавать» своих «подельников»…
             На суде, в последнем слове, сказал лишь матери:
             -  Оговорили меня, мама…
             Суд тогда приговорил Лёньку к пяти годам строгого режима.
          …Зашла с улицы мать и, подойдя к столу, со вздохом, поставила бутылку водки. Сын с удивлением поднял глаза…  В её глазах слёзы…
             -  Сынок, ты точно никого не бил…? Поклянись моим здоровьем…
             -  Клянусь, мама…
             Валентина тяжело опустилась на стул и обречённо сказала:
            -  Если тебя опять посадят, я не вынесу…, - немного помолчав, спросила, - что за страшную палку ты вчера притащил…, в крови она, что ли…?
            -  На улице подобрал…, сам не знаю – зачем…  А, где она?
            -  Со страху в дровник бросила…, потом сожгу…  Ты, сынок, выпей – если хочешь…  А, завтра – на работу, ладно…?
            -  Не хочу я пить, мама…  Ты б, воды, что ли согрела – помыться…, да, одёжку, какую – другую…  А, завтра…, да – на работу…               
12
           Сонька выскочила на улицу в одном халате и калошах – на босу ногу, придерживая одной рукой полы, раскрывающегося на бегу одеяния, в другой руке несла пакет с «товаром»…  С пассажирской стороны «семёрки» вышел черноусый молодой цыган, и, неодобрительно качая головой, шагнул навстречу, протянув при этом левую руку. Правая – была в кармане длинного пальто. Пакет «перекочевал» в салон машины…
            Происходящее дальше, Сонька помнила, как в кошмарном сне…  Откуда появились люди в чёрных масках, с прорезями на глазах и человек в «гражданском», командующий ими – осталось «цыганке» загадкой…  Все, находящиеся в салоне автомобиля, уже валялись распластанными на снегу, лицом вниз… В одну кучу, к ногам здоровенного «омоновца», полетело отобранное оружие: пистолет и два ножа…  Соньку повели вовнутрь дома, где, в присутствии понятых и с помощью собаки, провели обыск. Искали во дворе и во всех надворных постройках, заглянули в баню… «Цыганка», в иступлённом страхе, отвечала на какие-то вопросы «гражданского», где-то мотала головой, а, иногда, попросту «мычала»…  Ничего больше «существенного» не нашли…
              Очнулась Сонька в «обезьяннике» - так называют в «простонародье», а порой и сама милиция – клетку для временно задержанных лиц, при дежурной части. Троих цыган, приехавших за «дурью», развели по разным кабинетам. Соньку в «неведении» оставили «отдыхать» и собраться с мыслями…    
             Мыслей не было – было полное «отупение»…  Через какое-то время, Сонькино внимание привлекла старушка, сидящая на стуле, напротив дежурной части…  Что-то знакомое показалось в её лице «цыганке»…  Женщина сидела одиноко и, хотя вид её был отрешённый от всего мира, она всё-таки кого-то ждала…  Порой, платочком, зажатым в сухоньком кулачке, она украдкой вытирала, выступающие слёзы в уголках глаз.  Сонька никак не могла вспомнить – где же видела эту женщину…  В какой-то момент, к ней подошёл милиционер и, наклонившись к её лицу, что-то тихо спросил…  Та, закивала в ответ и что-то сказала…  И Соньку, как током ударило – она узнала старушку. Родная сестра её - баба Клава - проживала в соседях «цыганки» и женщина, хоть изредка, но гостила у неё, а жила она, где-то в другом краю «Чикаго»…
              «Мент» ушёл…, а Сонька стала вспоминать имя, заинтересовавшей её старушки…  Повращавшись, некоторое время, в кругу цыган, она уяснила, для себя, одно из их непреложных правил, давно забытое славянами, - «утопающий и за соломинку хватается…». Этой «соломинкой» сейчас  была несчастная старушка, непонятно, что здесь выжидающая… 
            … «Баба Нюра…» - «выплыло» имя из памяти Соньки…
            «Цыганка» стала внимательно смотреть, в сторону «знакомой» - необходимо было, каким-то образом подозвать её, не привлекая внимания дежурного по милиции…  Пошарив, у себя в карманах, нашла клочок бумаги. Скомкав его в шарик, катнула по полу, в сторону женщины. Лёгкий шарик не докатился даже до половины пути…  От досады Сонька чертыхнулась – старушка повернула голову – взгляды встретились…  Один полный тоски, другой – отчаяния…   Женщина, тяжело поднявшись, подошла к клетке…  Дежурный – милиционер разговаривал по телефону, не обращая ни на кого внимания…
              -  Баба Нюра, Вы меня узнаёте…? – Горячо зашептала «цыганка»…
             -  Как же, признала…  Ты – Сонька-«цыганка» - с моей сестрой Клавой в соседях живёшь…  Спиртом «отравленным» торгуешь…   Что достукалась – в тюрьму посадили…?
           В другое время Сонька разнесла бы «в пух и прах» старуху, но сейчас было, не до «сантиментов»…
             -  Что, Вы, бабушка, не торгую спиртом я уже…, - жалобно заныла «задержанная», - угодила сюда за грехи бывшего моего мужа – наркотики в город возил, а у меня прятал…, я и не знала толком ничего…  Вот теперь страдаю…  А, Вас, то, за что «схватили»? - умело сменила Сонька «тему»…
            -  Да, не хватал меня никто…, вот привезли на опознание…, следователя сижу – жду, а его всё нет и нет…, - голос у бабы Нюры стал дрожать, она поднесла платочек к лицу, вытерев сначала слёзы, затем высморкалась…
           - Гражданка, пожалуйста, отойдите от задержанной…, - раздался голос дежурного, - вам с ней нельзя разговаривать…
          Женщина послушно развернулась и заковыляла к стулу, на ходу вздыхая и ворча:
          -  Какая же она преступница, такая же страдалица, как и я…, привезли тут, посадили на стул и забыли…, с кем же мне ещё разговаривать…
          Дежурный стал звонить куда-то по телефону, требуя что-то определённое…  Старушка, взгромоздившись на стул, уже сама продолжила начатый с Сонькой разговор:
          -  Участковый наш – Артемьев Павел Петрович, утром приехал…, сказал, что сыночка моего – Гришеньку, убитым нашли…, - не выдержав, такого длинного монолога, она горько заплакала…  Сердце Соньки болезненно сжалось…  Страшная догадка осенила её мозг…
           -  Где нашли-то, баба Нюра…? – Уже с нетерпением спросила «цыганка». Женщина, проплакавшись, продолжила:
           -  В вашем краю, в проулке - меж огородами…  Ироды какие-то подстерегли…  Пошёл вечером Клаву – тётку свою проведать…  Я, ведь, ему говорила, да сколь раз – не ходи вечерами, «хулюганют» у нас…, да разве его испугаешь…  Только смеялся – говорит: «На войне не убили, а в родном городе мне не страшно…». Говорит: «Днём – я тебе по хозяйству лучше помогу…». В отпуск он приехал ко мне…  Вот и помог…, - и опять заплакала.
           К ней подошли двое мужчин: один в гражданской, другой в милицейской форме. Тот, что был в гражданском, участливо наклонился к старушке и стал, что-то говорить, затем взял её под локоть, помог подняться, и они медленно пошли на выход…  Милиционер последовал за ними…
           Сонька соскочила с места и, тряся руками решётку, закричала:
           -  Товарищ следователь! Товарищ милиционер! Выслушайте меня…, пожалуйста…
           Те, от неожиданности остановились – оба оглянулись в недоумении…  Тот, что в форме строго сказал:
           -  Вы, чего гражданка шумите!? Успокойтесь! Вами другие люди займутся…
           -  Начальника давайте мне…, самого главного…, только с ним говорить буду…, - продолжала кричать «цыганка» и, вдруг резко, сменив крик на полушёпот, села на лавку, - я знаю, кто убил её сына…   
           …Услышали…  «Гражданский», отпустив локоть женщины, подошёл к окошку дежурного и что-то коротко тому сказал. Затем, взглянув на Соньку, произнёс:
            -  Ждите, сейчас за вами придут…
            Старушка с тоской и жалостью смотрела в глаза «цыганке»… Та, не выдержав, отвела взгляд…
13
           Не суждено было больше Лёньке Полуянову работать и гулять на воле…
           Состоявшийся, через три «долгих» месяца, суд определил ему, за совершённое убийство – двенадцать лет лишения свободы, на зоне строгого режима, присовокупив к ним, ещё два – «недосиженных», с первого срока…  Итого – четырнадцать. Основным свидетелем и на следствии, и в суде, фигурировала Сонька – «цыганка»…
           Когда зачитали приговор, Сонька встретилась взглядом с сестрой…  Взгляд полный ненависти человека, когда-то беззаветно любившего её и теперь потерянного навсегда…
           Ровно, через неделю, состоялся второй суд – над Сонькой, который учёл активную помощь следствию самой подсудимой и некорыстный характер преступления и ещё множество положительных моментов, которые в «купе», позволили суду выделить её дело в отдельное производство, от других участников преступления, и определить наказание без лишения свободы – было назначено полтора года условно, с отсрочкой – на год…
           Следствие над другими участниками наркоторговли продолжалось…  Цыгана Славу не удалось задержать – он, в очередной раз, скрылся от правосудия на необъятных просторах России.
         …После суда, Сонька вся «разбитая» пришла домой…  Настя и Костик ждали мать дома одни. Остановившись на пороге, «цыганка» «тусклым» взглядом окинула сидящих за столом детей…
          -  Ждёте…, - произнесла слабым голосом, - а, я вот пришла…, голодные, наверное…?
          -  А, к нам папа приезжал…, - тихо произнёс Костя…
          -  Зачем…? – Вдруг неожиданно севшим голосом спросила Сонька, внутри всё похолодело от дурного предчувствия…
          -  Он все мягкие игрушки забрал…, - прошептала дочь…
         … «Цыганка», ослабев на ногах, опустилась на пол и завыла, раскачиваясь из стороны в сторону, царапая ногтями в кровь лицо…
          Глядя на неё, плакали дети… 

ДЕЛО МИЧМАНА ХЛОБЫСТОВА
Сила – солому ломит
 (Русская народная поговорка)               
1
           Мичман запаса Виктор Хлобыстов, отслужив на флоте, ни много, ни мало, а двадцать семь лет, включая сюда и срочную службу, в свои сорок пять, стал полноправным пенсионером. Вернулся на свою «малую родину», в один из маленьких, провинциальных городков Южного Урала, под названием «К – к», откуда и был, в своё время призван в ряды, тогда ещё Советского Военно - Морского Флота. Вернулся не один – с законной женой Мариной, с которой познакомился в Североморске, незадолго до выхода на пенсию, и вскоре женился…  Детей своих, у неё не было, хотя побывала Марина замужем не раз, но больше – неофициально, совместных, уже с Хлобыстовым – не получалось.
           По этому поводу Виктор не особо расстраивался…  Он рассуждал «логично» - если детей «с молоду» не завёл, то, ближе к старости, нечего и «суетиться» - знай, живи в своё удовольствие…  Жена, в этом вопросе, соблюдала «нейтральную позицию» - свою, ещё, не совсем растраченную «бабью» любовь, она теперь полностью отдавала супругу, совмещавшему в её глазах и мужа и ребёнка…  Витя не возражал.   
            Поселились они в старом доме родителей Виктора, чудом сохранённого старой, бездетной тёткой – сестрой матери, как будто, знавшей, что вернётся родной племянник в родные края, и на старости лет, хоть, какая-то, «родная душа» будет рядом…  Родители, не дожив до глубокой старости, и, не дождавшись сына, поумирали один за другим, пока он «отдавал долг Родине»…  На похоронах  родителей Виктор не был по той причине, что корабль, на котором он служил, оба раза был в боевых походах. Осуждать за это, кроме себя, да престарелой тётки, было не кому, но надо отдать должное – деньги на похороны, поминки и обустройство могил родителей, он высылал тётке исправно…  И, она – тётка Маруся, не сердилась на «племяша», считая, что тот, находясь на государственной службе, не имеет права распоряжаться ни собой, ни своим временем…  Отчасти она была права.
          Первым делом «бывший мичман», любивший во всём порядок, рьяно занялся обустройством дома. Зная, что, по всей видимости, это его «последний причал», за дело взялся основательно. Накопления, хоть и небольшие, но были…  Пробурив, около дома скважину – помогла в этом деле, ведущая неподалёку изыскания, геологическая партия, - завёл воду домой. Из дома вывел канализацию, соорудив, из бывшего чулана, санузел.  С отоплением дома пришлось немного повозиться – старая «русская» печка, занимавшая, чуть ли не половину кухни, не устраивала «новосёлов» и была безжалостно разобрана. Местный печник дядя Паша сложил, более компактную и экономичную «голландку».
           Тётка Маруся, с первого дня, принявшая Марину, как родную дочь, вместе с ней, заменили во всех комнатах обои и покрасили всё, что подлежало покраске…  И старый дом «ожил».
           «Молодые» даже предложили престарелой тётке перебраться – жить к ним, мол, вместе веселее, но та, категорически воспротивилась:
          -  Стара я уже – по новому, жизнь начинать, да и ваше дело ещё молодое – не хочу мешать. Лучше, почаще навещайте – не забывайте старуху…  Да, в гости – на чай, хоть иногда – зовите…
          На том и порешили…               
2
            -  Люба, налей-ка кваску холодненького…
            -  Где я возьму тебе «кваску холодненького» - ты его уже весь «выдул», алкаш несчастный…, - сердито ворчала жена участкового уполномоченного Воронова Василия, - вчера надо было думать, прежде, чем пить так…  Всё «нажраться» никак не можете…, чего вы опять «обмывали»…? На, вот рассолчику, из-под огурцов попей – помогает…
              -  Не ворчи, так длинно – башка раскалывается…, - Воронов оторвал голову от дивана и, обхватив трёхлитровую банку руками, стал жадно пить её содержимое…  Что не попадало в рот, бежало по подбородку и стекало на форменную рубашку…  Люба, брезгливо сморщившись, одной рукой поддерживала банку, второй подставила кухонное полотенце под подбородок мужу…  Не настираешься…
              -  На работу, как пойдёшь – с такой «рожей»? Перед соседями стыдно…, вчера, чуть «тёплого» привезли…, ладно хоть своими ногами зашёл…
              Васька оторвался от употребления «живительной влаги» и снизу-вверх вопросительно уставился на жену…, прохрипел:
              -  Чё-о, правда…?
              -  Нет, сочиняю…, сам не видишь…, до сих пор одетый на диване валяешься…
              -  Щас встану, позвоню Богданычу – у меня там куча отгулов накопилась…, отлежусь сегодня – никуда не пойду…
              -  Чево пили-то, спрашиваю? – опять задала вопрос Люба и, махнув рукой, пошла в сторону кухни. Банку с недопитым рассолом оставила у дивана. Воронов, переменив позу: из лежачего положения – в сидячее, опять ухватился за банку и, уже, спокойно отпил несколько больших глотков. Вытерев, тыльной стороной ладони, мокрые губы, крикнул в сторону кухни:
               -  Люб…, принеси телефонную трубку…, пожалуйста…
            Когда Васька чувствовал свою вину, то старался быть максимально «галантным»…  В ход пускались словечки типа: «моя дорогая», «извини», «пожалуйста» и т.д. и т.п.  Нет, он не был домашним «тираном», но «кормильцем» семьи себя чувствовал и, в другое время, вёл  себя соответственно, без «извините меня, пожалуйста…»
            Жена, молча, принесла трубку и присела около, чтобы не ходить лишний раз…  Воронов, набирая нужный номер, бурчал «виновато»:
            -  Да-а…, перебрал вчера малость…, с кем не бывает…  Богданычу – «подпола» дали…, куда денешься – начальник – пришлось «обмыть» большую звезду…, - подняв указательный палец – «внимание», зачастил в трубку: - Здравия желаю, товарищ подполковник! – И, тут же, переключившись на дружеский тон, добавил: - Богданыч, у меня там пара отгулов в «заначке» есть…, так я сегодня «поболею»…, не возражаешь…? Вчера малость, того…, перебрал. Ты умно поступил – вовремя уехал…, а мы с мужиками – того…, продолжили…  «Дежурка» потом всех по домам развезла…  Но, обмыли звезду капитально…  Ладно, ладно – понял…, завтра, как «штык» - на работе…  Уф-ф…,  всё – отпросился…, - и, отдав Любе трубку, взял из рук её кухонное полотенце – вытер со лба, обильно выступивший пот…
          Жена, отобрав назад тряпку, недовольно вздохнула:
         -  Не опохмелялся бы, уж тогда…  Вставай…, умойся…, позавтракай. У ворот вон дрова второй месяц сохнут…, доколол бы, что ли…, а мы с Настёной, сами бы и сложили…  Тебя, с твоей работой – не дождёшься…  К вечеру баньку истоплю…  А…, Вась…?
         -  Ну, замолола – замолола…  Сказал ведь расколю и сам сложу…  Плохо без помощника…  Говорил – рожай второго, может и пацан был бы, на старости лет, глядишь какая-никакая подмога…  А с вас – с баб…, что проку…  На «одёжку» только – сколько денег уходит…               
         Жена, обижено поджав губы, поднялась с края дивана и, забрав у мужа трубку, пошла на кухню…  Василий отвернулся к стенке дивана…
3
          -  Пошли к нам работать, что ты в эти сторожа подался – не старик, ведь ещё…  Денег побольше будешь иметь…  Со временем, машину заменишь на более достойную, а на той зарплате, что, сейчас у тебя – далеко «не уедешь»…, - убеждал Сенька Первухин своего друга детства Хлобыстова Витьку. Встретившись, случайно на улице, зашли в одно из недорогих кафе, чтобы отметить встречу, да вспомнить «старую» дружбу…
           -  А, ты, Семён, скажи честно – вот «таксуешь» ты на личной машине…, всё, что зарабатываешь – твоё, но, ведь, нарушаешь закон – «левачишь» - ни лицензии у тебя…, вообще никаких документов на твою деятельность нету…, как ухитряешься «ладить» с налоговой…, с правоохранительными органами…? – «Наивно» спросил бывший мичман, разливая по бокалам пиво, на правах «угощающего».
           Первухин удивлённо и, одновременно непонимающе, уставился на друга…, отхлебнув из кружки, произнёс:
           -  Ну, ты, Витёк, даёшь! Я, конечно, понимаю, что ты не с Луны свалился…, но оторвался ты от реальной жизни на своём флоте конкретно…  Я, даже не знаю, как тебе и ответить…, вопросы задаёшь, как будто - прокурор ты, а не бывший мичман…
           -  А ты по порядку расскажи…, я ведь на флоте к порядку привык…, - рассудительно ответил друг.
           -  Ну, порядок положим – там, у вас на флоте, а здесь, если ты ещё не совсем, всё разглядел – бардак…, да, заметь – полнейший…  Сколько времени прошло, как ты в родные «пенаты» вернулся? – Полюбопытствовал Семён.
          -  Четвёртый месяц пошёл…, весной – в мае – приехал вместе с женой…  Хотелось бы основательно «корни пустить»…, да, куда ни ткнусь – нигде моя специальность на гражданке не нужна…  Вот и пришлось в охрану на кирпичный завод пристроиться.
          -  А какая у тебя специальность…, если не секрет?
          -  Секрета тут никакого – на службе был специалистом по торпедам, да по глубинным бомбам…  Не смейся…  Любая воинская специальность предусматривает знания пригодные и в гражданской жизни. Я, например, неплохо разбираюсь в электротехнике и электронике, но ведь нигде это не прописано, а, попробуй кадровикам на предприятии докажи…  Им только бумаги подавай, словам не верят…
           -  Понятно…, смешного тут мало…  В этом вопросе подсказать тебе ничего не могу…, но буду иметь в виду…  А пока, вернёмся к тому, о чём начали разговор… На последние «кровные» купил, наверное, подержанную «жучку»…?  Так вот…, много не обещаю, но «пятнаху» - в месяц, не напрягаясь – будешь иметь. Это уже с вычетом бензина и амортизации…  «Крыши» не понадобится, если на нашем «пятаке» обоснуешься…
           -  Подожди…, «стоп – задний ход»…, - полушутя, полусерьёзно остановил товарища бывший мичман, - положим, что такое «пятнаха»…, я уяснил – пятнадцать тысяч…, верно?  А, вот «крыша»…, «пятак» - это – что…, и с чем «это едят»…?
          -  Хм…, рановато, конечно, знать тебе всё это, морячок…, - с сомнением произнёс Сенька, - ну, да куда деваться…, мужик ты серьёзный – лишнего на стороне, думаю, не сболтнёшь…? Наливай ещё по кружечке…, хорошее пиво…
         -  Сейчас, только схожу – к пиву, чего-нибудь возьму…, - поднялся из-за столика Виктор. Первухин смотрел вслед своему однокашнику и уже сомневался, что предложил тому свою затею с работой…  Вернулся Хлобыстов с вяленым лещём и, постучав рыбиной по столу, пошутил:
          -  Не  морская…, но, за неимением лучшего, к пиву сойдёт…, - и стал очищать её от чешуи, - ну, что там по поводу «кровли»…? Угощайся…, - разломив пополам, подал другу кусок…
          Сенька, отпив пару глотков пива, стал грызть пересушённую рыбину… Через некоторое время, не глядя на собеседника, произнёс:
           -  Извини, Виктор…, наверное зря я завёл этот разговор…  Не твоё это…  Поживи…, оглядись…, на жизнь нашу – гражданскую посмотри… Не то втяну я тебя…, потом всю жизнь жалеть буду…
           -  Что, так всё серьёзно…? – Искренне, без обиды в голосе, спросил друг.
           -  Серьёзней некуда…, все эти «крыши», «пятаки» - это полбеды…, главный враг хоть таксиста, хоть «левака» - это наркоманы - «отморозки»…  Я их гадов нутром чую…, опыт…, и стараюсь не возить никогда. Но, как говорят – «и на старуху бывает проруха», бывает - нарвёшься…
          -  И что…?
          -  «Что-что»…, в лучшем случае без выручки приедешь…, а в худшем – можешь без машины, а то и, без «башки» остаться…
          -  И что…, бывало такое?
          -  Со мной…, Бог миловал…  А вот, в прошлом году, молодого парня, с соседнего пятака – через неделю нашли…  В лесу…, в пятнадцати километрах от города…, задушили удавкой и сожгли вместе с машиной…  Отморозки!
           Оба замолчали…
          -  Нашли их…? – После некоторого молчания, с надеждой в голосе спросил Виктор.
          -  Какой там…, ни от «ментов»…, ни от «крыши» - толку нет…, только деньги «стричь» умеют…, - невольно проговорился Семён, - защиты  в общем  никакой…
          Бывший мичман, немного подумав, сказал:
          -  Сделаю тебе защиту, друг…
          Первухин вяло спросил:
          -  Да, что ты можешь, моряк…?
          -  Могу…, я ведь говорил тебе, что в электротехнике и электронике «волоку»…? Думаю, тебе не составит труда «магнето» от старого трактора найти…?
          -  Не составит…, - уже заинтересованно и, с недоумением, ответил Семён.
          -  Ну вот и подъезжай, как найдёшь…  Только предупреждаю сразу – я тебе «никакого оборудования на машину не делал»…  И смотри – не переусердствуй…, «отморозки» тоже люди – вдруг у кого слабое сердце окажется…, как «зелёные сопли» пойдут – отключай «машинку», а там - сами выскочат…
          -  Завтра же приеду…! – Восхищённо сказал Первухин и поставил пустую кружку на стол…   
4
          Обычная утренняя оперативка в отделе милиции проходила своим чередом. «Старый» дежурный по отделу монотонно читал сводку происшествий за прошедшие сутки, все сотрудники, собравшиеся в кабинете начальника Соловьёва Кирилла Богдановича, уткнувшись взглядами в длинный стол, слушали и иногда «почёркивали» что-то у себя в служебных блокнотах. В центре «заседания», за своим рабочим столом, восседал сам Богданыч. Суровый взгляд его, получившего недавно очередную звезду – подполковника, не предвещал ничего хорошего для подчинённых. Переводя «недремлющее око» с одного сотрудника на другого, он «ворочал» в голове свои невесёлые мысли…
          Когда дежурный закончил доклад, и в кабинете воцарилась тишина, Богданыч начал говорить, поначалу спокойным голосом, затем постепенно «накаляя» себя:
          -  Смотрю я на вас, господа – милиционеры, и удивляюсь…, последнее время какое-то равнодушие…, я бы, даже сказал – полное безразличие к работе среди личного состава. Что, скажите мне, случилось…? Молчите…? Никто не хочет ничего сказать…? Тогда я сам скажу…  Обленились все…  Даром стали государственный хлеб есть…  Что задёргались?  Что не прав я…!? Так поправьте…  За полгода показатели мы провалили…, обещали, что к девяти месяцам – нагоним…  И что…?  Такое же провальное положение…  Чего ждём…? Скоро ведь – не за горами – конец года…  Чем мы его закроем…? Практически по всем службам идёт отставание по показателям в сравнении с прошлым годом…
           -  В прошлом году нас ещё и не сажали…, - раздался из угла чей-то тихий голос…  Начальник «взвился»:
           -  Кто там что-то хочет сказать…? Встаньте…  Что, только втихую – из-за спин товарищей и можете…?
          Начальник уголовного розыска Кораблёв Николай, ткнул локтем в бок своего не выдержанного подчинённого, тяжело вздохнув, встал:
          -  Мы хотели сказать, что в прошлом году, за промахи в своей работе, сотрудник отделывался выговором, а в нынешнем году – уже двое милиционеров получили реальные сроки лишения свободы…  Прокуратура в последнее время стала к нам «неровно дышать»…  Это у них называется борьбой с коррупцией в правоохранительных органах…  Так…?  А если так, то скоро нас всех пересажают…  Кто же в таких условиях будет работать?
          -  Вы всё сказали, Николай Ефремович? Если всё, то присядьте…  А я вам…, всем…, не только начальнику уголовного розыска, а всем – скажу, что все мы сами виноваты в том, что прокуратура, как изволили выразиться – к нам «неровно дышит»…  Надо забывать старые методы работы…, учиться надо по новому работать…, повышать свою квалификацию…  Вон, возьмите на заметку себе и поучитесь у нашего опытного товарища – участкового Воронова…  Вспомните, когда он последний раз получал взыскание…, жалоб от населения на него нет…, показатели в работе – всегда одни, из самых лучших…  Я вместе с Василием Никаноровичем, можно сказать с первых дней работаю и знаю, что он ответственный работник, к такому у прокуратуры никогда не будет вопросов.
         Теперь уже наступили на «больную мозоль» начальнику службы участковых, лучше всех знающего истинное положение в своей службе, да «негласную» дружбу между Богданычем и Никанорычем. Он встал во весь свой огромный рост и «загудел» хриплым басом:
          -  Да на его участке – в частном секторе, что бы и не работать…? Его там каждая дворняга в лицо знает, не говоря уже о жителях…  Он ведь вырос там…  Дать участок в жилом массиве многоэтажек – также «зароется», как и любой другой участковый…  Одних предприятий, да магазинов на каждом участке по полста штук…, а у него один старый кирпичный завод, да два магазина…
          Воронов, сидящий у окна, среди других сотрудников, которым не хватило места у длинного стола, невольно покраснел…  Богданыч понял, что привёл неудачный пример, но друга не хотел отдавать на «растерзание»…
          -  Ладно…, - хлопнул широкой ладонью по столу начальник, - всё это «чистой воды» – демагогия…  Мне нужны конструктивные предложения… Всем разойтись по своим рабочим местам, а начальников служб попрошу к пяти часам вечера – ко мне с разработанными планами работ до конца года…
           Все, задвигав стульями, заговорив, зашуршав бумагами, поочередно, двинулись к выходу…  Последним шёл Воронов, встретился взглядом с Богданычем – тот «маякнул» - останься…    
5
             После очередного дежурства на сутках, Хлобыстов утром вернулся домой. На пороге встретила заплаканная Марина…
             -  Что стряслось…? – Нехорошо ёкнуло в груди Виктора.
             -  Тётя Маруся заболела…, вчера «скорую» вызывали…
             -  Что с ней? В больницу забрали…?
             -  С сердцем плохо…, от госпитализации отказалась…, наотрез…  Надо что-то делать, Витя…?
             -  Поехали к ней…, собирайся, выходи. Я пошёл прогревать машину…
             -  Да здесь ведь «два шага» до неё…, да и поел бы, Вить…?
             -  Поедем на машине…, может уговорим старушку на стационар…, нет – да к, за лекарствами придётся проехать…  Всё выходи…, - уже, открывая дверь, добавил он.
             Никакие уговоры племянника и снохи на старую тётушку не подействовали. За всю свою жизнь ни разу не лежавшая в больницах, и даже, не обращавшаяся к врачам, она ни в какую не соглашалась покидать свой дом…
             -  Вы за меня не беспокойтесь, родные мои, мне теперь не страшно умирать – схоронить теперь есть кому…  Единственная просьба у меня к вам – да простите меня – старую – похороните по христиански…  Позовите батюшку отпеть меня после смерти, да помяните на девятый и сороковой дни…, да на могилку ко мне, хоть иногда приходите…  Не забывайте…
              У Хлобыстова на глаза навернулись слёзы…, Марина уливалась слезами на кухне…
             К вечеру тётя Маруся умерла.  Племянник сделал всё, как просила покойная…
             После похорон и, отведённого по этому случаю обеда, Виктор, сказав жене, что хочет пойти проветриться, вышел на улицу. На самом деле ему сейчас хотелось побыть одному – наедине со своими мыслями…  Ноги его несли сами по себе…
             Через каких-нибудь полчаса он «очнулся» в центре города. Начинало смеркаться, кое-где зажигались уличные фонари. Захотелось зайти куда-нибудь погреться…  Перед бывшим мичманом горели огни вечернего кафе…  Не раздумывая он распахнул двери гостеприимного заведения…  Напахнуло теплом и уютом… 
             Вышел оттуда Хлобыстов изрядно навеселе и далеко за полночь. В ушах ещё гремела зажигательная музыка, а в глазах мелькали образы, разгоряченных в танце, молодых и стройных тел…  Особенно запомнилась улыбнувшаяся ему – Виктору, симпатичная брюнетка…, огромные чёрные глаза, которой, так и «впечатались» в, затуманенный алкоголем, мозг бывшего мичмана…  «Эх, где мои шестнадцать лет…» - бубнил он себе под нос, шагая раскачивающейся походкой, как на палубе…  Сейчас эта походка даже нравилась ему…
              -  Помогите! – Донёсся до уха Хлобыстова «сдавленный» голос…  Виктор «притормозил» - прислушался…  Показалось…  Только хотел двинуться дальше, вновь услышал «приглушённое»:
             -  А-а…, помогите-е…, - и вслед за ним яростный мужской голос:
             -   Ах ты, сучка…! Ещё кусаешься!?  Вовчик, ноги ей держи…, ноги…  Заткнись, шкура! Не то, зубы выбью…
            Теперь ясно было, что «не поблазнилось»…  Бывший мичман резко развернулся, ища, вмиг протрезвевшим взглядом, цель…  Внимание его привлёк козырёк, прикрывающий вход в подвал пятиэтажного дома. В три прыжка преодолев расстояние, разделяющее тротуар и дом, заглянул вниз…  Два молодых парня пытались свалить упирающуюся девчонку на пол, при этом один из них, схватив жертву за растрёпанные волосы одной рукой, второй наносил не слабые удары по её телу и лицу…  Второй из насильников пытался поймать девчонку за ноги…
             -  Эй, сопляки…, ну-ка, быстро девчонку отпустили…, - рявкнул протрезвевший Виктор. Тот, что бил свою жертву, на миг ослабил хватку и, подняв голову вверх, прохрипел запыханно:
             -  Пошёл на х…, козёл! Не то поднимусь и тебе башку отобью…  Свалил отсюда по – быстрому…, - и вновь, как ни в чём не бывало, принялся за своё занятие…
            Хлобыстов понял, что на «понта» таких «отморозков» не взять…  Он, опёршись одной рукой в бетонированный выступ, резко наклонился, а второй, крепко ухватил за воротник, «распоясавшегося» юнца, и потянул вверх…  Тот, потеряв опору, придушенно захрипел, дрыгая ногами…  Отпущенная им жертва, почувствовав спасение, отчаянно толкнула второго насильника и, когда тот, от неожиданности упал, перепрыгнула через него и побежала по ступенькам вверх…  Перед лицом бывшего мичмана мелькнули огромные чёрные глаза, с размазанными по лицу тенями…, нижняя губа была разбита в кровь…
              «Добры молодцы», по-видимому, не поняли сразу, что сегодня не «их день»…  Когда они, сваленные вповалку - с таким «позором», выскочили из «убежища» - их несостоявшейся жертвы и «след простыл», а встретились они лицом к лицу со своим «врагом», так «беспардонно сломавшим» им предстоящий «кайф»… Не знали, конечно, юнцы, что в «нужный час» попали они подзагулявшему, хоть и бывшему, но мичману флота…  «Не мудруствуясь лукаво», он, чисто «по-русски» начал «дубасить молодцов» крепкими кулаками…  Сначала, те пытались воспользоваться численным преимуществом и молодой прытью…         
             Появились и красивые прыжки в воздухе, с махами ног, демонстрирующие отличную растяжку, и угрожающе-визгливые выкрики: «Я-я-хга»…  Но, когда Хлобыстов уронил первого обычной подсечкой и, на излёте его падения, просто врезал ему кулаком в нос, а второму, подкатившему под ноги, чтобы свалить на землю неподатливого мужичка, «съездил» с размаху в ухо – оба завыли, как нашкодившие щенки…  Остановил драку, неожиданно подъехавший, со включенной сиреной и маячками, милицейский «уазик»…  Трое, выскочивших из него с дубинками, милиционеров, «быстро навели порядок»…  «Распоясавшихся «дебоширов», в наручниках, повезли в отдел милиции…
6
             - Ну, ты, что, Никанорыч, долго ещё собираешься «тянуть кота за хвост», - «взял быка за рога» Богданыч, как только закрылась за последним выходившим сотрудником дверь, - ещё на той неделе обещал решение принять и доложить. Присаживайся, «в ногах правды нет». Говори сегодня или уже поздно будет – я должен принимать по тебе решение. Собрался…, так ведь и уйдёшь капитаном на «мизерную» пенсию. Майора – дать тебе «за красивые глаза», сам видел сегодня – не могу, весь отдел против себя настрою…  Подпиши контракт, продлим срок службы…, на должность старшего участкового поставим – вот тебе и майор…  Бумажной работы добавится, но зато и оклад намного выше…  Да, что я всё уговариваю тебя…, давно уже всё обговорено…, - вдруг «взорвался» начальник, - вот бумага…, ручка надеюсь своя есть…, пиши – или то, или другое…, «нянькаться» не собираюсь!
            Глядя на «старого» друга Никанорыча, как тот взял лист бумаги дрожащими от обиды руками и, встав, пересел на другой конец длинного стола, стал на нём писать рапорт, Богданыч тяжело вздохнул и, поднявшись со стула, стал расхаживать по кабинету…
           -  Ты пойми…, ну не могу я тебе дать квартиру…, не в моей это власти и компетенции…  Не те, сейчас времена, что были раньше – по телефонному звонку председателю горисполкома позвонил и всё – вопрос решён…  Теперь никто к нам «в рот не заглядывает»…, сейчас мы «кланяемся всем и всякому»…  Главы города сегодня они – назначаемые сверху…, - размеренно ходил начальник по кабинету и мысленно следил за правильностью хода своих слов… И когда до него долетели чуть слышно сказанные слова подчинённым, он сразу и не понял смысла сказанного и, приостановившись спросил:
           -  Что ты сейчас сказал, Никанорыч…?
           -  Не мельтеши перед глазами, я сказал…, - и, встав из-за стола, положил перед «остолбеневшим» Богданычем, написанный рапорт и вышел из кабинета…    
7
              -  Ну, Витёк! Ну, «Кулибин»! Сработала ведь твоя «машинка»…  Я ещё сомневался…  Ну теперь всё…  Я мужикам рассказал – они все в восторге…  Теперь у тебя заказов будет тьма…  Вот тебе и заработок…, - восторгался Первухин, ловко маневрируя в потоке автомашин, затем мастерски припарковал свою «десятку» на одной из стоянок в центре города. Хлобыстов, сидя рядом на сидении пассажира, угрюмо молчал.
             -  Ты куда меня привёз? – Оглянувшись по сторонам, спросил бывший мичман.
            -  Сейчас, подожди немного, Витя…  Начнут подъезжать ребята и мы будем заключать договора с ними…
           -  Какие ещё договора…? Что ты придумал? – не понял Семёна друг.
           -  Да я же тебе говорю – все мужики в восторге от твоей машинки…  Сейчас пока их нет, я тебе расскажу, что приключилось…
           -  «Стоп…, задний ход!» - Скомандовал «моряк» - мы, о чём с тобой договаривались?
           -  О чём…? – «Глупо» и, ещё с улыбкой, спросил Первухин. Хлобыстов помрачнел ещё больше и, отвернувшись к боковому стеклу, рявкнул:
           -  Не будет никаких договоров…, ты это понимаешь…? – И уже, повернувшись лицом к Семёну, спокойно сказал: - я никаких «машинок» не делал тебе – вот, о чём мы договаривались…
             Первухин ошарашено молчал. С его стороны кто-то постучал в стекло…  Семён машинально опустил его – в салон смотрело улыбающееся лицо коллеги:
             -  Сеня, я на заднее сидение присяду…, здравствуйте…, - уже к Виктору…
             -  Подожди немного, Андрюха…  Мне с другом ещё переговорить необходимо…  Я позову…  И ребятам скажи, чтобы не мешали…
            Подняв стекло, Первухин повернулся к Виктору:
            -  Извини, друг…, но ты можешь объяснить – что случилось? Я тебе никаких клятвенных обещаний не давал…  По большому счёту – это сейчас вопрос безопасности моих коллег, их здоровья, а порой и жизни…  И твоё изобретение очень поможет им…  Да ведь, не бесплатно, чёрт возьми…
            -  Против меня возбужденно уголовное дело, - уже нехотя произнёс бывший мичман, - а, не дай Бог, вы кого-нибудь «угробите» этой машинкой, то мне «совсем кранты»…  Понимаешь ты это?
           -  Вот это новость! А ты, чего молчал…?
           -  А ты, что – в адвокаты записаться хочешь?
          Семён угрюмо замолчал, уставившись взглядом в «баранку», затем вздохнув, виновато спросил:
           -  Виктор, ты мне друг? – И, не дожидаясь ответа, утвердительно сказал: - Друг…, давай рассказывай, что у тебя стряслось? Не считай меня законченным негодяем, который только и хочет, что использовать тебя в своих интересах…  Сначала я хочу узнать твою историю, а потом вместе будем решать, что делать…
            -  Да я и не считаю тебя никем…, - спокойно заговорил Хлобыстов и тут же смущённо поправился, - конечно, ты мой друг. Но только надо что-то сказать твоим коллегам…  Вон они уже волнуются…
            -  Сейчас…, - Первухин ловко выскочил из машины и, подойдя к группе, собравшихся на «пятаке» таксистов, что-то быстро им стал говорить, размахивая при этом руками. Те, согласно закивали головами…  Через некоторое время Семён вернулся назад и, плюхнувшись на сидение, сказал:
            -  Дело серьёзное – его ещё «обмозговать» надо…
            -  Ну, ты даёшь! Сказал бы, что не делаю и всё тут…
            -  Ты, что хочешь, чтобы они мне морду тут же набили…
            -  Да надо бы…, - уже, улыбнувшись, сказал Виктор.
            -  Не дождётесь…, - «подначил» Семён и, повернув ключ зажигания, завёл двигатель – погреться, - давай рассказывай…
           Через полчаса он уже знал историю, происшедшую с другом с продолжением, после задержания, в милиции. Отчаянно матерясь и чертыхаясь, он колотил кулаком по рулевой баранке:
            - Ну ловкачи…, ну трюкачи…, всё с ног на голову перевернули…  Из насильников – в «терпил» превратились…  И «менты» им поверили…? Нет, что-то тут нечисто…, поверь моему слову…
            -  Да, поверили…  А, ты бы на их месте, что бы делал? Следователь, так и сказал – не верить оснований нет…  Я – здоровый, да к тому же - пьяный мужик, они – «малолетки» - обоим по семнадцать, трезвые, возвращались с дискотеки…  У меня ни одной ссадины…, они побитые, как «бобики» - у одного сломан нос, у другого ухо – в три раза больше обычного…, это не считая мелких телесных повреждений…  Девчонки, которую, якобы они хотели изнасиловать – нет…, вообще, сказали: она - моё пьяное воображение… Следователь, так и сказал – суши сухари, мичман…
             -  Да-а, дела-а…, - протянул Семён, - и, стукнув кулаком по рулю ещё раз, сказал: - поехали…  Теперь, уже Виктор непонимающе спросил:
             -  Куда?
             -  Увидишь…, - был короткий ответ.
8
           Участковый уполномоченный Воронов Василий Никанорович находился в своём кабинете опорного пункта правопорядка, который размещался в, давно не действующем, местном клубе. Васька помнил, как в годы его молодости, жизнь этого заведения «била ключом» и днём и ночью – в самом прямом смысле этих слов…  С утра здесь велись всевозможные кружки творческой и народной самодеятельности, целый день была открыта библиотека, ближе к вечеру проходили репетиции самодеятельных вокально-инструментального ансамбля и театра… По выходным дням, для молодёжи устраивались танцы.  В годы перестройки всё это куда-то «похерилось» и клуб опустел.  Молодёжь стала, всё больше «кучковаться», ближе к магазинам…
          Два раза в неделю приходила пожилая уборщица тётя Маша. Кроме банального подметания давно некрашеных полов, она ещё выполняла функции истопника…  Двухразовое отопление в неделю, естественно, не давало ощущения комфорта, и поэтому в кабинете участкового постоянно работал электрический обогреватель, от которого к вечеру непременно начинала болеть голова. Особого тепла также не наблюдалось, но хоть пар изо рта не шёл.
          Воронов сидел за столом и перебирал бумаги, приводя их в надлежащий порядок, когда к нему ворвался Первухин Семён. Он с ходу, не спрашивая разрешения, «упал» на стул, стоящий с противоположной стороны стола и, переведя дух, выдохнул:
          -  Здорово, Василий Никанорович!
          -  За тобой, что собаки гнались…? – Вместо приветствия спросил участковый.
          - Хуже…, Никанорыч, хуже…, - уже спокойнее сказал Семён, - выручай, друг…, беда приключилась…
          -  Что…, рэкетиры наехали? – Ухмыльнулся Воронов. – Или, того хуже – жена из дому выгнала…?  Денег ей мало везёшь?
          -  Ну, у тебя и шутки, Никанорыч…, «типун тебе на язык», - не поддержал шутливого тона Первухин, - с другом моим несчастье произошло…
          -  Рассказывай…, - принял серьёзный вид участковый, - только, как можно коротко и ёмко…
          Семён удивлённо посмотрел на него, но, поняв, что Василий уже весь во внимании, махнул рукой и начал…
          …Через некоторое время, выслушав сбивчивый рассказ Первухина, немного подумав, Воронов изрёк:
          -  Плохи дела твоего друга…
          Сенька непонимающе уставился на него и, не выдержав длинной паузы, спросил:
          -  Дык, чё делать-то…, может позвать его к тебе – вместе «покумекаете»…, может, чё дельное подскажешь ему…
           -  Кого позвать? – Не понял участковый…
           -  Ну, Хлобыстова, кого же ещё…, он у меня в машине ждёт…
           -  Пусть ждёт…, мне он не нужен…, всё, что я тебе сказал, ты ему и скажешь…
           -  А ты ещё ничего и не сказал…  Мы и сами знаем, что плохи дела…  Я, ведь, к тебе, как к другу…, за помощью…,  не узнаю я тебя, Василий…  Столько лет дружим…, а ты…
           -  А, что я…, всё – кончился «мент» Воронов…, через два месяца я уже буду пенсионером Вороновым…  Понял?
           -  Понял…, - озадаченно промямлил Сенька, - но ещё два месяца впереди…, может к другу твоему – к Богданычу «подкатить»…, всё-таки подполковник, да, к тому же, начальник отдела…
           -  Вот к нему не надо «подкатывать», ни в коем случае…  Если твой «мичман» правду говорит – не соврал ничего, то мой вам совет: «ноги в руки» - весь город переверните, а найдите эту девчонку, что сбежала с места происшествия…  В этом его – моряка, - спасение…  Не найдёте, то точно пусть «сушит сухари»…
            -  Никанорыч…, ты представляешь, что такое найти эту девчонку в, почти стотысячном, городе…, легче иголку в стоге сена…
            -  Представляю. – Резко оборвал участковый. – Но другого выхода просто нет.
            -  Ну, а к Богданычу почему ты не хочешь обратиться…, гордыня не позволяет…? – Решил «сдерзить» по-дружески Семён…
           Но Никанорыч на дерзость друга не обиделся, а посмотрел на него таким проникновенным взглядом, что Сенька поёжился…
           -  Плохи дела твоего друга…, - ещё раз повторил участковый, - я знаю про это происшествие…, но, что Хлобыстов твой друг – от тебя только сейчас узнал…  Больше месяца, ведь, прошло после этого…  Где вы раньше были?  Суд, наверное, уже скоро…?
           -  Не знаю…, не спрашивал…,  да, он, вообще, только сегодня про это мне сказал…, - потерянно проговорил Первухин, - ты, ведь, Вась, что-то знаешь…? Что-то не договариваешь…?
           -  Знаю…, что один из потерпевших-«сопляков» - сын Богданыча…, - «как из ушата окатил» Сеньку Василий…
           -  Во-о, дела-а…, - ошарашено протянул Первухин, - а, я говорил, что тут – что-то не так…  Чувствовал…  И, чё теперь…?
           -   Да ничего…, я уже сказал – ищите девчонку…  А про то, что я сейчас тебе сказал – не стоит Хлобыстову говорить…  Делу это не поможет…  И неизвестно, как он воспримет это…  «Полезет в бутылку» - ещё больше себе навредит…  Может на суде всё «по-тихому» и пройдёт…  Я не думаю, что им выгодно лишнюю шумиху вокруг этого дела раздувать… 
           Когда Семён вышел от участкового, порядком замёрзший в неработающей машине, Хлобыстов понял по его виду, что «дело не выгорело»…
9
             Накануне суда Хлобыстов с Первухиным сидели вдвоём за столиком одного из недорогих кафе города. За прошедшую неделю, по совету участкового Воронова, они «перелопатили» кажется весь город, но искомого не нашли…  Девушка, как «в воду канула»…
             Сегодняшнее посещение кафе было, как бы итогом их безуспешных поисков. Традиционно взяли пиво и, хотя Семён был на машине, махнул рукой:
            -  Посидим…, попьём…, поговорим…, если, что потом мужиков попрошу – развезут по домам.
            Виктор неопределённо пожал плечами, разливая пиво по бокалам…  Насколько, казалось, он был внешне спокоен, настолько был возбуждён его друг…  Очищая от чешуи вяленную рыбу, Семён изредка бросал взгляд на, угрюмо молчащего, Хлобыстова, наконец, не выдержав, сказал:
             -  Извини, друг…, я тут небольшую самодеятельность организовал…, - и, увидев, как недовольно нахмурились брови друга, зачастил: - Пока мы с тобой вдвоём неделю мотались по городу, мужики заметили моё отсутствие на «пятаке»…, да и в городе от них не спрячешься…  В общем – почувствовали они неладное – насели…  Пришлось им, кое-что рассказать…  Но ты не тревожься, мужики с понятием…, да, и я им лишнего ничего не наговорил…  В общем, сейчас, по городу ещё машин пять «рыщут» - я им примерное описание девчонки дал…  Как, что стоящее найдут, то, сюда подъедут…  Ты не против, Вить…?
              Хлобыстов, выслушав спокойно тираду друга, вдруг неожиданно улыбнулся:
             -  Спасибо, Сень…  В этом городе нет больше человека, который бы так сильно переживал за меня…
            Первухин, смутившись, закашлялся:
            -  Да, какой там…, ты что…, а жена – Марина, что не переживает, что-ли…?
            -  Переживает…, как не переживает…  Плачет, почти каждый день…   С того дня, как тётка Маруся умерла – так, почти каждый день в слезах…
            -  Ну, вот…, а ты говоришь, что я один такой…
            -  Говорю, что знаю…, - задумчиво сказал Хлобыстов, и, уже потерянно добавил, -  Марина вчера чемоданы собрала…
            -  Как…, чемоданы собрала…? – Опешил Семён.
            -  Не получилась у меня жизнь – гражданская…, друг, - проигнорировал он вопрос Первухина, - наверное, не приспособлен я к ней…
           -  Ты, погоди…, погоди…, может быть, обойдётся…, может условный срок дадут…, судьи, ведь, тоже люди… - заволновался Семён.
           -  Может быть…, но жизнь разбитую – не склеишь…  И разбил я её сам…, своими руками…  Завтра – я в тюрьму, а Марина на вокзал – на поезд…, - немного помолчав Виктор добавил, - увезёшь на вокзал её, Сень…? О последней услуге прошу тебя…
           -  Увезу…, - как, о давно решённом вопросе, сказал друг…  Оба замолчали…
          Поочередно подъезжали коллеги Семёна. Каждый подходил и, молча пожав, руки друзьям, садился рядом, подтаскивая нехватающего стула от соседних столиков.
           -  Во сколько завтра суд? – Спросил кто-то…
           -  В десять…, утра…, – ответил за Виктора Семён.
           -  Адвокат будет? – Последовал следующий дежурный вопрос…  Все присутствующие посмотрели на Хлобыстова…
          Тот смотрел куда-то поверх их голов и молчал…  На лице его появилась счастливая улыбка – Виктор медленно поднимался со стула…  Недоумённые лица удручённых мужиков одновременно повернулись в одну сторону…
          Прямо на Хлобыстова шла стройная брюнетка…, лицо её, с огромными чёрными глазами, улыбалось только ему…  Не доходя шага до Виктора, она остановилась и протянула ему руку…
          Бывший мичман взял её ладонь в свою руку и, повернув голову в сторону друзей, улыбаясь, ответил:
          -  Будет адвокат…, мужики…    И жизнь - теперь будет…