Реприза

Той ночью она играла на пианино. Этим утром я пинаю листья. Она опять ушла. В этот раз насовсем. А я опять напился. В этот раз один. Ее жесткая хватка требовала моего мягкого компромисса. Мой стальной принцип гордости душил ее плюшевую внутри душу. Длинная глубокая трещина, которой нет конца. Наши с ней мечты задыхаются в иллюзии пустыни цветов.

Тогда словно внезапно родился ядерный гриб, будто прозвучал последний аккорд. У меня и у нее остались свои-чужие вещи любви. У меня и у нее нынче свой лазурный берег одиночества. Она сказала: «Это был твой последний шанс». Медленно вдохнув, мне оставалось свалить стол с ног. Она сказала: «Мы принялись незаметно стареть». Тяжело вздохнув, ей оставалось указать мне на дверь.

Я каждый раз смотрю на наши с ней детские фотографии. Я каждый раз убеждаюсь больше в невозможности вечности. Она ожидала ровный конец без последствий — белый конец. Она получила в моем письме одну лишь черную точку. Теперь сменилась ее излюбленная пластинка. Она больше не любит те места, в которых существовала. Сменилась и моя стабильная атмосфера. Я больше не дорожу тем, чем жил. Смысл, теряясь на серпантине празднества нашего с ней эго, обрел иной смысл: черное на белом веялось ветром слез в глазах некогда живых, белое приняло черное прахом на фоне задыхающейся беззаботности.

Мертвый телефон сдружился с громкой тишиной. Я перестал видеть сны. Но я вижу ее в своих и чужих мыслях. Ночь вновь прислоняет меня к себе своим мерзким холодным крылом. В ее окне больше не горит свет, но я вижу ее силуэт. Ее же стакан с содой наполовину полон. Моя бутылка с ядом наполовину пуста. Она шепчет себе, насколько ее комната теперь холодна. Мои обои рвутся как наши с ней надежды, теряя свой цвет. Она сквозь зубы вскрывает свои старые загадочные сундуки. Наизнанку вывернуты обещания алых уст, и ныне — страшно красиво синих. Усевшись на мертвых силах наших, предательство довольное играет на арфе.

Никто не виноват. Никто ничего не должен. Но каждый будет помнить. И каждый будет жалеть. Она говорила: «Попробуй поцеловать меня». Мы бежали куда-то в светлое далекое сквозь лужи. Она просила: «Не оставляй меня». Мы бежали в страшный низ за молчаливым счастьем.

На сцену ввалились юные пьяные ангелы и совершили самоубийство. Земля содрогнулась. В душе пылает вязкая грязь. На ней танцует тошнотворная тоска с букетом зависти. Наше время тянется тягучими кошмарами наяву, пуская слюни. Ничего не изменится, хотя все и меняется. Но все однажды повторится... Все тот же ключ в тот же замок; то же окно в ту же комнату; та же веревка для той же любви; та же смерть для того же меня.

Солнечные лучи августа бились об бляху, слезы радости расплавили ее дешевую тушь. Она трагично запуталась в нитях своей же паутины. Я самовольно принял дозу отчаяния радости. Она больше не «милая». Я больше не «солнце». Она снова будет громко плакать. Я снова буду тихо пить.

Она, рыдая, еще играет на пианино. Я, не различая цветов, рисую абстракцию. С гнилыми нашими сердцами чей-то шутки, мы оба осознали: наши с ней мечты задыхаются в иллюзии пустыни цветов.