куда мы шли...

      


Куда  мы  шли  и  что  несли…

ПОВЕСТЬ

Классическая  проза  советской  эпохи


   ____________________   ***   ____________________
       В  «хорьховском»  кабриолете  времён  аж Третьего  Рейха,  небрежно  держась  за  ба-ранку  и  изображая  на  физиономии  надменность сноба, ехал  на  работу  механик  «Шахто-строя»  Исидор  Заваров. А  слесарь  гаража  Тарпанов, того  же  треста,  торчал  у  края  оста-новки  и  крутил  меж  пальцев  нервы.
       Взглянув  на  блики  красного  светила  в  окнах  ближней  пятиэтажки,  Алексей  снял  с  рукава  и  пустил  на  волю  серебристую  нить  паутины  и  сокрушённо  вздохнул. До  начала  работы  времени  не  так-то  много,  но  на  остановке  столпотворение, троллейбусы  брались  нахрапом,  а  автобусов  не  видно  вовсе. Верно,  гаишники  проводили  осенний  техосмотр  и  выбрали  только  себе  удобный день.
       В  досаде  Тарпанов  отошёл  в  сторонку  и  извлёк  из  пачки  сигарету,  как  вдруг  увидел  знакомую  машину.  Алексей  выбросил  «Приму»  и  в  два  пальца,  по-разбойному,  свистнул.      
       - А-а, собственной  персоной Тарпанец! Ты чё  людей  пугаешь? – улыбчиво спросил  механик, прижавшись  к  бордюрине  и  открыв  дверцу  кабриолета.
       Только  усевшись  рядом, Алексей  сообразил  про  глупость. В  другой  раз  он  ни  под  каким  соусом  не  забрался  бы  в  машину  этого  ловкача,  а  тут  влип. Слесарь  инстинктив-но  подался  назад,  но  Заваров  ухватил  за  рукав  одёжки.
       - Э, нет! Чё  выпендриваться? Вишь, людям  дорогу  загородили.  Хошь,  чтоб  мне  та-лон  испоганили,  дырку  проделали? Сиди.  А  как  гаишник  захочет  получить  барашка,  уплатишь  ты!
       Это  он  умел, Сидор  Заваров, содрать  с  ближнего  шкуру, строя  вид  стороннего  агнца.  Да  и  редким  именем  своим  любил  извлечь  значимость.  «Я   не  Сидор,  я  по  пас-порту  Исидор  Савелич!» Замечал  он  тем,  кто  называл  его  Сидором.
       Однажды  так  он  довёл  и  Тарпанову,  но  тот,  уже  определив  в  механике  мазурика,  вразумил:
       - Да  нет, ты  Айдасидор  и  даже  филистёр!  Краплёная  шестёрка  ложи  прохиндеев. В  вожатые  выйти  там  тебе  не  светит,  а  быть  на  цырлах  у  Мамоны, – в  самый  раз.
       И  ещё  об  одном  пожалел  Тарпанов,  все  же  оставшись  пассажиром.  Механик  любил  покуражиться,  задевать  чувства  и  задавать  каверзные  вопросы.  Общаться  с  ним  не  хотелось,  но  распоряжался  случай.
       И,  верно,  едва  машина  взяла  с  места  и  выбралась  на  прямобеглую  шоссейку,  Исидор  Заваров  оборотился  к  седоку.
       - Один  философский  вопросик  хочу  тебе  закинуть,  Лёха.  Разрешаешь? – И  под-мигнул,  давая  понять,  что  беседует  приватно  и  шутейно,  для  убийства  времени  в  дороге.
       - Валяй, вассиясь, -   кивнул  Тарпанов,  подспудно  наполняясь  иронией. – Но  сначала - встречный. Чего  сегодня  катишь  с  выпендроном? Никогда  тент  не  откидывал,  а  сегодня  выставил  персону. Прощальный  выезд?
       - Какой  прощальный, Тарапунька-Тарпанушка?! Забудь,  и  не  дождёшься! Погода,  глянь,  свободно  дышит  и  душу  мне  колышет!  Но  я  не  о  погоде.  Вопрос  о  жизни  на  земле. Вот  выбрали  генсека,  опять  больного  старика. Король  коньки  откинул - да  здравст-вует  король!  И  он,  как  молодой,  стал  грызть  удила  и  приказал  подправить  дисциплину. Слыхал?  По  Москве  и  в   областных  столицах  ловят  в  магазинах  тунеядцев,  которые  в  командировках  ищут  дефицит. Я  знаю,  ты  хошь  и  не  член,  в  вопросах  политеса  воло-кёшь. И  что  потом,  куда  придём,  какую  палку  перегнём?
       Тарпанов  хмыкнул,  ворохнул  плечом,  взглянул  с  сарказмом  на  гаражного  проще-лыгу.
       - Ну, так  козе  понятно! Он  из  каких  органов  до  генсека  добрался?  Усекаешь? А  там  порядок  бдят.  И  разных  боженят  по  всей  стране,  думаешь,  на  карандаш  не  брали? А  вы  богуете,  не  зная  совести  и  меры. Вот  он,  наверное,  решил  иным  рога  пообломать,  чтоб  не  бодались. До  всех  рука  не  доберётся,  но  в  хорошем  деле  дорог  почин!  На  по-стамент  вернул  равенство  перед  законом! И  начал  где, с  кого? Министру  бутылирующих  мусоров  поставил  клизму! Да  что,  тебе  ли  говорить?!
       - Ну, ты  даёшь, Алёха! Бочонок  покатил!  Да  разве  мы  богуем?!  Нам  с  теми  не  сравняться,  у  кого  большая  власть. Мы  просто  божьим  промыслом  пере-биваемся,  так  сказать,  добываем  детишкам  на  молочишко! -  Механик   качнул  велюровой  шляпой  и  всхлипнул,  смеясь  и  хлебая  слюну. - Новый  старик  пока  больших  шишек  трясёт,  покуда  занятой.  А  что  ты  обнаружил  в  нём  полезного  себе?! Ты  му-жик  здоровый,  крепкий,  бабы  на  тебя  красивого  брюнета  глаза  пялят:  живи  и  пой!…Вот  смотри: образование  у  нас  идентичное,  среднетехничное,  в  армии  оба  сержантами  были,  в  годах  тоже  большой  разницы  нету,  но  у  меня  гроши  и  харчи  хороши,  дом  с  детишками,  а  у  тебя  только   на  губах  улыбка. И  то  не  каждый  день, а  на  большие  праздники! Я  общественник,  при  гал-стуке,  а  ты,  при  чёрной  робе,  слесарюга.  У  меня  натура  нараспашку,  а  ты  молчун,  ти-хушник. Чего  ждёщь  от  новой  метлы? Ответишь,  или  самому  изложить?
       Тарпанов  выдавил  растерянную  улыбку. Такого  выпада  он  не  ждал. Полагал,  Иси-дор  относительно  транспорта  пройдётся.  «Ты  пёхом  катишь,  а  я  гар-цую  на  коне!»  Или:  «Поехали,  подкину  до  трамвая,  а  ты  потом  поставишь  бутылец.  И  оцени,  как  поддаёт  под  зад  рессора!»
       Он  любил  докучать  безлошадных  собеседников,  похваляясь  одиозной  тач-кой. Но  теперь механик  полез  в  драку  на  идейном  фронте. Зачем?  Алексей,  чувствуя,  как  задро-жала  за  ухом  быстро  и  колко  жилка, будто  подключили  слабый  ток,  сдавил  челюсти  и  сдержал  гнев. Выходит,  Заваров  его  вовсе  за  придурка  держит  и  никак  не  стережётся?
       «Простых  людей  они  было  перестали  бояться,  а  теперь  задумались  и,  возможно,  надумали  строить  подлянку  и  сдавать  в  органы.  На  всякий  случай,  сделать  диссидентом. Ворье, жульё  круговой  порукой  повязано,  на  любом  уровне  за  тугрики  друг  дружку  поддержат.  Козу,  востру  рогами,   уже  учредили,  а  мы  в  две  дырочки  сопим. Да  и  можем  что,  кроме  поболтать   и  плюнуть?!  А  их  бы,  по  праву  пролетарской  кары, - к  стенке! Горбатого  могила  исправляет,  а  не   лагеря  для  перековки».
       Алексей  толкнул  со  лба   поношенную  фетровую  шляпу  и  со  злостью  определил:
       - Какой ты общественник?! Ты деятель для личного кармана,  краплёный, мелкий  па-костник! А что касается  лично  меня.. Ты  прав  насчёт  образования,  кроме  одного.  У  меня  есть  ещё  и  самообразование. Я  много  читаю  и  в  жизни  много  мотаю  на  ус. Но ты,  ма-сон-фармазон,  хотел  изложить  мнение  о  моей  персоне  со  своей  вышки. Излагай!
       И  ожидая  выпада,  уже  не  спускал  злых  глаз  с  круглой,  гладко  выбритой   физио-номии  механика.
        Заваров  тоже  бросил  острый  взгляд  на  слесаря, -  отреагировал  на  масона-фармазона  и  поведал:
       - А  вот  загни-ка  палец. Заботы  у  тебя,  кроме  работы, – никакой! Живёшь  как  кро-лик  на  лужайке,  которому  идти  на  жаркое  или  шашлык.  И  видишь  счастье - пахать  до  гробовой  доски.  Но  есть  глаза,  и  ты  завидуешь,  как  мы  живём.  Завидуешь  втихую,  врать  не  надо!  Не  ты,  так  жинка. Так  плюнь  и  живи!  Бери  от  жизни,  что  даётся  на  халяву  профсоюзом,  отдыхай,  ходи  налево,  съездий  на  турбазу! Ну,  для  кого  ты  пашешь  за  полтораста  рэ? Ты  же  можешь  иметь  столько  и  со  стороны!  Один  плюс  один  уже  больше  чем  было! Все  же  знают: ты  мастер  -  золотые  руки! Чини  моторы!  Мигни,   и  я  те  организую  клиентуру!.. И  комиссионных  возьму  не  больше  десяти  процентов. А  то  копаешься  как  курица  на  приисковых  плевелах, да  ещё  и  от  себя  гребёшь.  Смотреть  же  тошно!  А  сходить  в  кабак,  встряхнуться,  посмо-треть  на  мир,  культурно  отдохнуть!  Слабо? Ну  да,  нету  шишей! - Механик  довольно  тряхнул  головой  и  с  улыбкой  ментора  размышлял  дальше. - У  меня  работа  потяжелей,  с  людьми  приходится  общаться. И  то  имею  кой-какой  навар. Для  потомков  стараюсь!  Усекаешь  разницу,  косоротик? – Заваров  поднял  с  руля  руку  и  отсёк  всякое  несогласие. – Я  после  себя  потомство  оставлю,  за-щитников  родины  и  продолжателей  рода  человеческого,  а  ты  чего  в  историю  страны  положишь?  Фотографию  с  Доски  Почёта? - И  насладившись  эффектом  благолепия,  добил: - Ты  умеешь  работать,  а  я  и  жить  умею! Зашибать  достаток  для  детей!  Между  нами,  почему  тебя  Тарпаном  окрестили? Сильно  грамотный,  а  вид  вымирающий.  Зануда,  дикий  конь. Тошно  же  со  стороны  смотреть!
       Он  захихикал,  довольный  удачным  разворотом  мыслей,  и  тылом  ладони  пригла-дил  щеки.  То  ли   слезы  удалил,  то  ли  приласкал  себя  за  ум.
       - Краплёный! Старания  для  деток?!  -  с  сарказмом  пропел  слесарь. - Да  ежели  б  для  детей,  да  они  выросли  как  надо,  так  не  только  бог,  а  весь  народ  тебе  сказал  бы  спасибу! Не-ет,  сначала  для  себя  вы,  для  утробы,  стараетесь  урвать! Сходить  налево,  вы  считаете  за  подвиг  мужика,  а  если  то  же  делает  жена - уже  измена! Мышленье  фарисеев.  И,  верно,  не  трудитесь,  канальи, а  воруете,  ловчите,  краплёные  шулера  жизни! И  всё  втихую,  как  подлые  трусы. Закона-то  боитесь! Вам  бы  закон,  чтобы  открыто  воровать,  вот  развернулись  бы  в  таком  бардаке. А  подумать,  так  вы  его  и  сейчас  строите. Трудо-вому  классу приглядывать  за  вами  некогда  за  работой,  а  всякие  подлипалы,  подхалимы,  интеллигенция  при  власти  пользуются  моментом,  находят   способы  для  слямзить…И  ты  в  их  числе!
      - А  что? Неплохо  бы  такой  процесс  устроить,  но  нет  покуда  закона  выявлять  умы. Потому  тихонько  зашибаем,  приворовываем  при  нынешних  бардачных  порядках, -  легко  согласился  Заваров. – Но  кто  ловил? Непойманный - не  вор!
      - Вот,  сам  согласился!  Но  будь  ты  начальник,  скажем,  этой  автобазы,  и  зная  ла-зейки,  позволил  бы  химичить?  Может  и  позволил  бы  бардак,  но  только  для  себя  лично. Ты,  верно,  подзабыл,  вассиясь,  а  пришлось  тебе   потушеваться,  убирая  с  глаз  покрышки, -  кольнул  Алексей,  намекая  на  случай,  когда  ненароком  застукал  механика  у  склада  за  бросанием  на  заднее  сиденье «Хорьха»  комплекта  новенькой  обувки  «Волги».
       Но тогда Тарпанов  холодный,  равнодушный  жил  и  зацепил  механика  безвредной  подначкой,  на  что  тот  охотно  отшутился  и  даже  пригласил  на  «поляну»,  после  работы  посидеть  возле  пивка.
        Заваров  умел  ладить,  когда  надо, легко  гасил  зачаток  подозрительности  или  ссо-ры. Алексей  тогда  от  приглашения  отказался,  как  и  шума  не  поднял. Не  побоялся,  а  просто  было  до  лампады.
       Теперь  механик  скособочился  лицом  и  подмигнул.
        -То  не  в  счёт,  Алексей  Егорович. Да  и  не  было  воровства. Так,  неболь-шая  опе-рация. Резину  я  брал  себе.  И  по  закону,  выписал.
        - По  закону  выписывают  за  деньги, - подтрунил  Тарпанов,  увлекаясь,  пытаясь  прижать  механика  хоть  задним  числом  и  намекая  на  скаредность.
       Но  тот  не  собирался  юлить. Нахальство -  большое  счастье,  а  дело  поросло  быль-ём.
       - Так  я  не  дурак,  Тарпан! Кто  для  себя,  на  родной  автобазе,  достаёт  резину  или  какую  железку  за  кровные,  если  есть  манёвр? Выпиши  на  любую  машину,  распей  с  во-дилой  бутылец,  и  все  дела! Пользуйся!  А издержки  всегда  есть! – Механик  подобрел  ли-цом  и  снова  подмигнул. – Но  в  тот  раз,  Алексей  Егорович,  как  на  грех,  уплатил  я  сполна. Резина  подвернулась,  а  на  кого  списать, – нету  под  рукой! А  со  жлобом  иметь  дело…Нервы  приберёг. Бог  с  ним,  с  убытком. Платил  не  базарную  цену, - оптовую,  а  она  божеская  для  автобазы. И  для  меня!
       Заваров  опять  хихикнул,  хлопнул  Алексея  по  плечу  и  уткнулся  взглядом  в  доро-гу, надолго  повесив  на  губы  ухмылку  довольства. Соврал,  и  будто  сухим  вышел:  тогда  он  всё  же  спекульнул  резиной, перепродал. Сколько  раз  замечал  Алексей,  как  тащил  механик  в  каптёрку  хожалые  покрышки,  да  и  иные  прочие  шофера,  кто  имеет  машину, пасутся  на  складе  автобазы. Наверное, и  он, имея  легковуху, тоже  искусился  бы, - дефицит  уравнивал  всех. Или,  почти  всех. И  он,  выходит,  стал  бы  паразитом?
        Тарпанов  спохватился  и  увёл  мысль  на  сторону,  Заваров  затеял  крупный  разго-вор  и  стих. Спроста? Верно,  отрешился  Исидор  от  нынешнего,  ушел  в  воспоминания,  где  жилось  ему  вольно  и  безоглядно,  и  никто  не  смел  выразить  недоверие  или  протест  без  страха  быть  выставленным  за  ворота  гаража. И  ведь  было  такое,  было! Много  ли  воды  с  тех  пор  сошло? И  движимый  чувством  досады,  Алексей  решил  вернуть  механика  на  грешную  землю,  лишить  грёз.
       - Выложил  всё?  Меня  расшифровал,  а  сам  апостольский  угодник?  Должен  при-знать, во  многом  ты  прав.  Народ  приборзел,  почувствовал  слабину  во  нравах  и  завёл  моду  прибарахляться  и  выставляться.  А   это  грех. Я  атеист,  но  насколько  помню,  даже  бог  не  любит  высокомерия  и  гордецов. И  наказует. И  я  почему-то  не  завидую  ни  тебе,  ни  прочим,  по  сути  филистёрам,  с  замашками  тайных  сибаритов. Наверное,  не  так  вос-питан  и  книжек  начитался. И  не  влечёт  меня  пройтиться  с  кралей,  показывая  шмотки  или  где-то  поблудить  от  жены. Ну,  зачем  тебе,  чтоб  я  был  такой  же? Показно  улыбался,  по  ночам  не  спал. Да,  да,  вассиясь,  вы  спите  плохо,  но  не  в  ожидании  милиции,  тут  вы  обвыклись  с  безнаказанностью,  а  грызут  вас  мысли  о  богатствах  знакомых  и  соседей. А  зачем  человеку  много? Ну,  сыты,  обихожены,  о  завтреве  думать  не  надо,  в  случай  чего, поможет  коллектив,  соседи, профсоюз  и  партия. Умрёшь,  так  похоронят  и  помянут,  и  даже  понесут  медальку  или  орден. Чего  ещё?  О  детях  говоришь. Так  дети  и  у  простых  работяг  нормальными  растут,  поступают  в  институты,  в  инженеры,  а  то  и  в  артисты  выходят,  если  не  оболтусы. А  ты,  однако,  метишь  в  князи.
       - Э, нет,  лукавый!  Нету  меж  нами  разницы. Просто  ты   кажешь  праведника,  а  сам  тихушник,  прячешься  от  общественности.  На  рыбалку  ездишь, а  на  демонстрации  не  ходишь.  Но  зачем  дурака  валять?! Все  под  богом  ходим! – Заваров  кинул  на  Алексея  тревожный  взгляд  и  без  всякой  логики  заявил: -  Нет,  ну  что  ты  за  человек?! Трудно – обратись! По-человечески  обратись  и  я  тебе  помогу,  из  беды  вытащу. Беда  есть?
       Тарпанов  едва  не  пырскнул. Механик, сев  на  любимого  одра,  начинал  духариться,  упустив  нить  раздора. Или  сам  дурака  гнул?
       - А  у  кого  нет  заморочки? – подавив  весёлость  и  вдруг  напрягаясь,  удивился  Алексей. - От  тюрьмы  и  сумы  зароку  не  дают. Вчера  вот  был  в  милиции. Веришь, первый  в  жизни  привод. Дал  по  шеям  двум  шалопаям,  а  хули-ганство  шьют  мне. Или  клеят,  как  правильно? Пьяного  мужика  пацаны  буцали  в  тёмном  месте,  а  я, защитник  слабых,  влез. Как  ты  заметил,  праведник!
       Он  хмыкнул  и  поджал  губы.
       - Правильно  всяко, - флегматично  отозвался  Заваров. - Фамилию  следователя  зна-ешь? Машину  он  имеет?
       - Ну  ты  даёшь!  Фамилию  я  знаю,  а  вот  насчёт  машины…Зачем  тебе?
       - Не  делай  пыли,  дело  в  шляпе! Готовь  четверть  куска  и  забудь  про  беду. Заваров  вытащит  из  ямы,  ну,  а  магар,  само  собой, -  святое  дело!
       - Ну да, как  можно  без  куртажных?! Жизнь  пропадёт  за  зря! -  поддел  слесарь.
       - А  почему  смех  в  зале? Комиссионные  всегда  украшали  сделки. Я -  тебе,  а  ты – мне. Закон  любой  общаги! 
        - И  совесть  по  боку?  Ах, краплёные! А  если:  как  суд  решит? Я  не  вижу  за  собой  вины,  а  наш  суд  самый  гуманный,  и  к  тому,  справедливый. -  Не  снимал  иронии  Алексей  с  двояким  чувством,  смеясь  в  душе  и  переживая  за  своё.
       - Говоришь,  дело  шьют, а  ты  прав  на  все  сто. Такого,  косоротик,  не  бывает. Сей-час  прав  тот,  у  кого  в  кармане  больше  башлей, - безапелляционно  отрезал  механик. -  Или  ты  не  усекаешь? Тогда  зачем  возникаешь?
       - По  себе  судишь,  божия  тваринка, - усмешка  Тарханова  мгновенно  стала  злой, ощерила рот,  выказывая  крепкие,  ухоженные  зубы. – На  святое,  на  веру  в  справедливость  замахиваешься. Не  надо,  вассиясь  Исидор  Савелич,  предупреждаю.
       Но  механик, упоенный  возможностью  подзаработать,  возмущение  игнорировал.
       - Вишь,  нос  воротил,  а Заваров  и  пригодился. Пойми, даже  в  писании  сказано:  не  имей  сто  друзей,  а  имей  сто  рублей! При  деньгах,  Лёха,  всё  можно! - Механик  на  миг  оторвал  от  руля  ладони, поплевал  на  них  и,  весело  щурясь,  глянул  на  пассажира. – Деньги  -  ого-го! Но  только  с  головой. Дураку  и  хрен  игрушка. Не хамить  презрением, кому  не  следует,  кого  надо  уб-лажить. В  ресторан  сводишь  для  разрядочки  обстановки,  наличными  полу-сотку  всучишь  и  тебе  помогут  решить  задачку. Я  тебе  опять  толкую:  руки  у  тебя  золотые,  а  башка  с  мусором. Ещё  на  собраниях  не  лезешь  на  трибуну  с  критикой  руководства,  и  то  ладно. А  был  бы  ты  с  приличной  репой  и  в  нашей  ком-пашке…
       - Зачем  я  в  твоей  каморре? У  тебя  и  так  собралась  шайка-лейка…Нет  в  вашей  кодле  мне  не  с  руки,  сударик  Сидор.  Не  мечтай.  Я  работяга,  а  вы  лисички,  всякому  начальничку  зад  готовы  лизать,  чтоб  можно  своровать. В  иные  времена  вас  товарищ   Ежов  или  Берия  собрал  бы  и  отправил   здания  на  горизонте  воздвигать,  а  теперь  вам  лафа.  Правда,  нынче  вы  забеспокоились,  боитесь  перемен  нового  генсека. А  что?  Была  масленица,  и  вдруг  наступит  пост. И  погонят  вас  повсеместно,  подхалимов-захребетников,  питухов  и  всяких  паразитов. А  я  тоже  исправлюсь,  учту  ошибки  молодо-сти,  стану  лазить  на  трибуну.  И  насчёт  беды  я  пошутил.  Нету  беды  у  меня  и  выручать  не  надо. И  денег  нет  на  взятки,  и  мзды  я  не  даю! -  с  сердцем  заявил  Тарпанов,  не  умея  сдержать  вызревший  гнев.
       И  отдалился,  прижался  к  двери.  Сунув  в  карман  руку,  стал  нашаривать  курево,  но  вспомнив,  что  сидит  в  машине  негодника,  отставил.
       «И  чего  я  исповедуюсь  ему? – запоздало  спросил  себя  с  недоумением. – Вчерашнее  чепе  с  дуру  выложил. Курочка  ещё  в  гнезде,  а  я – жалиться.  И  кому!.. Следователь  разберётся. Он  на  вид  неглупый».
       - Помечтал? – задел  иронией  Заваров  и  мотнул  укоризненно  головой. – Я  соглас-ный,  гонять  нас  будут. Не  всех,  а  кто  намозолит  глаза. Сейчас,  косоротик, каждый  стара-ется  урвать. Рыба  ищет  где  глубже…Ну  вот  как  ты  живёшь  на  одну  ставку  с  премией? Баба  не  пилит? Им  всегда  нашей  зарплаты  не  хватает,  да  и  деньги  стали -  тьфу. Трат  сколько,  а  всё  потиху  дорожает. Думаешь,  я  всегда  за  шансами  гонялся? – Проникновен-но  гнул  своё  механик. Он  тоже  хмурился,  но  проповедь  продолжил: - Не-а, Алексей  Его-рыч! Деньги  в  прошлом  были  для  меня, -  плюнуть  и  растереть. С  голода  не  пухнул  и  обходился  малым. Мы  все  такими  жили.  Но, -  женился,  отделился. Холостяков  на  квар-тиры  в  очередь  не  пишут,  а  молодой  семье  дождаться  хатки,  сколько  времени  пройдёт?  А  дети  завелись!  И  надо  ставить  дом,  и,  чтобы  было  что-то  в  нём. Усёк? А  на  зарплату  не  построишь  и  не  купишь. Ты  глянь,  кто  раньше  строился  и  жил  как  люди.  Начальство,  кто  деньгами   ведал,  да  шоферня  грузовиков. А  я  шоферил! Начальнику,  конечно, привезут,  а  водила  стойматериалу  слямзит  или  купит  и  сам  себе  доставит. Уже  на  пере-возке  сэкономил! Пример  же  есть  с  начальства! К  тому,  берут  завидки. Зависть,  Лёха,  она  сволочь,  душу  точит,  словно  ржа. И  вот  думаешь,  а  чем  я  хуже? Веришь,  вступила  такая  мысля  и  стал  я  прикидывать,  кто  и  что  тащит. А  согласно  обстоятельствам  и  чи-ну! Но  у  меня  чина  нет, а  об-стоятельства  имелись.  Ишачил  я  тогда  в  стройтресте,  а  там,  сам  понимаешь,  за  бутылец  охрана  засыпает  рано.  А  еще  усёк,  как  устраивает  жизнь  мой  соседушка,  работничек  милиции  и  славного  обэхасэс. Да  и  гаишники  сорвать  пятёрку  мастера. И  снялся  с  тормозов,  забыл  про  срам. Вот  же  сам  ангел-хранитель  ты-рит  с  общего  кармана  и  сходит  с  рук,  а  мне  чего  теряться?! И  домик  я  построил. Как  там  руководство  заклинает  про  семью? Построить  дом,  посадить  дерево  и  вырастить  детей. И  верно  ведь,  и  нужно!  И  все  три  заповеди я  усудобил. Деревьев  на  участке  на-сажал,  и  детки  стали  подрастать  до  того  возраста,  когда  потребности  на  шмотки  стали  возрастать  в  большой  прогрессии. На  них  же  всё  горит, Лёха! Трещит  и  рвётся! А  моя  Катька  чем хужее  соседской  Нюрки?! Нет!  Все  имеем  право  на  равенство! А  если  гля-нуть  на  мордашку  моей  дони,  то  ещё  обдумать  надо, а  не  подкинуть  ей  на  наряды? И  за  женульку,  чтоб  не  стыдно  было. Голой  не  пустишь  по  магазинам. Шубу  там,  пальто,  бюстгальтер, меховая  шапка  и  прочая  обнова  стоит  денег,  а  даром  не  дают,  до  комму-низма  надо  дорасти! А  бабы,  вообще,  наглеют,  хотят,  чтоб  забугорное  достал. Они  плю-ют  на  нашенские  шмотки,  потому  как  видят  в  иных  местах  наряды  оттуда! А  уж  если  баба  захотела,  так  она  не  слезет  с  тебя  живого,  распилит  вдоль  и  поперёк  и  заставит  или  купить  нужное  или  податься  в  алкаши. И  мне  такое  было. А  я  жену  любил,  и  она  такое  понимала,  и  потому  подался  я  не  в  алкаши,  а  в  хитрованы. Хочешь  жить,  умей  вертеться,  такая  стала  моя  доля. Всюду  деньги,  деньги,  деньги,  будь  они  прокляты! -  с  отвращением  пропел  механик  и  сморщился,  и  Алексею  послышалась  искренность  в  го-лосе  Исидора  Заварова.
       Он  с  интересом  стал  прислушиваться  с  исповеди,  чуть  выправил  голову,  на-страивая  ухо. Но  механик,  взглянув  на  него  весёлыми  глазами,  хихикнул.
       - А  потом  привык!  Привык  и  научился  деньги  добывать,  матерь  ихнюю  в  кадуш-ку! В  азарт  даже,  как  спортсмен,  вошёл…Но  бабу,  когда  понял,  ка-кая  она  вредитель  собранным  средствам,  уже  не  развращаю  большими  день-гами. Женам  деньги  давать  сверх  нормы,  всё  равно  что  кидать  в  прорву. Лишки  в  заначку  кладу. Где  на  дело, ба-рашка  сунуть,  и  посидеть  за  чайничком  коньяка  с  нужным  человеком,  а  то  на  природу  выехать,  возле  пива  посидеть. У  жены  на  такое  дело  возьмёшь? То-то! Втянулся  я  в  это  дело,  Лёха,  и  оно  теперь  мне,  как  тебе  рыбалка, -  изливался  с  какой-то  тоской  механик,  часто  оборачиваясь  на  оппонента,  чтоб  увидеть  впечатление. И,  бросая  руль,  изредка  смотрел  на  дорогу,  будто  главное  ему  доказать  слесарю  своё  кредо,  а  прочее - ерунда. Даже  странно,  что  не  врезались  они  куда  не  надо. И  только  крепче  упирался  Тарпанов  в  железо  полика,  да  холодел  душой. – Тебе, Лёха,  дорогой  косоротик,  надо  заняться  та-ким  делом. Заманчивая  штука!  Иначе,  извини  за  глупость,  купишь  ты  лайбуйшку? Ну,  такую  хоть  старую  задрипку,  как  моя.
        Конечно  привирал  механик,  уничижая  собственность. «Хорёк»  у  него  знатный  и  принижал  его  Заваров  для  пущего  эффекта,  чтоб  подчеркнуть  значимость  назиданий. Машина  гляделась  как  сигара,  тупорылая  и  угловатая,  на  ней,  как  показывали  в  кино-картинах,  развозили  всяких  рейховских  бонз,  да  и  здесь  равнодушных  не  было  и  многие  автолюбители  втайне  воздыхали,  а  иные  большие  деньги  предлагали.
        Нравилась  она  и  Алексею. Ещё  когда  он  поступил  работать  в  автобазу  и  показал  себя  в  лечении  моторов  докой,  Заваров  попросил  его  помочь  и  перебрать  движок от  «Хорьха». Слесарь  с  охотой  согласился  и  с  удовольст-вием  разобрал,  перемыл  детали  и  нутро, с  умиленным  чувством  вытирал  ветошкой  с  исподу  восьмицилиндровый  блок,  будто  вчера  выкрашенный  сочной   краской  под  цвет  спелой  вишни. Затем  наполнил  вос-становленным  наваркой  коленвалом  и  поршнями,  но  под  другие  уже,  самодельные  гиль-зы. 
       А  насчёт  собственной  машины  для  Алексея  Заваров  трепался. Механик  всех  не-имущих  допекал  своим  ретромобилем,  а  Тарпанов  не  имел  такой  розовой  мечты. Не  лежала  душа,  может,  оттого,  что  поднадоели  уже  вообще машины,  а  легковухи  тем  бо-лее. Все  в  гараже,  кто  имел  автомобиль,  с  пор-чей  мотора  обращались  в  нему.  Началь-ство  тем  более,  а  отказать…Не  умел  Алексей  отказывать  в  помощи. И  понимал  людей:  автосервис  в  городе  имел-ся,  но  туго  с  запчастями,  и  очередь,  и  немало  стоит. А  люди  знали:  в  автобазе  спец,  который  подшаманит,  если  что,  а  то  и  сделает  конфетку  из  дерьма. И  денег  не  возьмёт. Денег,  больше  пятёрки,  Алексей  не  брал  из  принципа. Бу-тылка  стоила  четыре  с  малым  гаком  рубликов,    как  раз  на  магарыч  и  пирожки.  Но  он  не  пил,  предпочитая  обществу  питухов  рыбалку,  и  ейную  употреблял  на  праздники,  стопарик  ли  другой.  В  семье.  Такой  вот  был  придурок. Как  многие  вокруг.
       Теперь  моторист  про  машину  промолчал,  но  душу  разбередил:
       - Я  понимаю,  без  денег  нельзя,  их  выдумали  для  обмена  на  товары.  Но  ради  них  терять  и  срам  и  стыд! Обзавёлся  вот  машиной,  построил  дом,  растишь  детей.  Всё  пра-вильно,  жить  надобно  нормально, но  дальше  что?  Вырастишь  детей,  они  уйдут,  построя  семьи,  отделившись. А  ты  останешься  один  на  один  с  половинкой  куковать  на  старость. Другим-то  ничего  не  выделял. И  наследники  твои  так  же, - только  для  себя.  А  вдруг  на  ком-то  кончится  твой  род?  Итог  какой?!  Вырождение  корней,  сдохнешь,  никто  и  не  помянет.  Странно  мне,  мерять  всё  деньгами. Вот  ты, твоё  сиятельство Краплёный, никогда  не   прикидывал,  сколько  сам  стоишь? За  сколько  можно  тебя  купить  с  потрохами  еди-новременно?
      Алексей  смотрел  на  Заварова  искоса  и  с  усмешкой. Знал,  механик  ладить  из  себя  обиженного  не  станет  и  ответ  подаст  обстоятельный  и  многосложный,  исходя  из  своих  понятий  о  нравах. Очень  уж  любил  Заваров  ткнуть  оппонента  носом  в  факты,  часто  строенные,  что  правда,  не  на  песке.
       - Странный  ты,  косоротик, - отозвался  механик,  в  кислой  усмешке  кривя  рот. Он  смотрел  на  Тарпанова  и  крутил  руль,  отвлекаясь  на  дорогу  изредка  и  на  миг,  И  у  Алексея  горели  щеки  и  холодело  сердце,  когда  видел  бегущих  людей,  каких  мог  сши-бить  Заваров. Но  обходилось. Сидор  тормозил  или  принимал  в  сторону,  водитель  он  толковый,  отнять  нельзя. А  как  человека,  слесарь  ещё  не  знал  толком  и  потому  ошибся. Обиделся  сильно  Заваров, заиграл  желваками  на  скулах,  заметался  глазами,  открыл  бар-дачок  и  достал  сигареты,  от  спички  ловко  прикурил.  И  пыхнув  вкусным  дымком, пока-тав  сигарету  из  угла  в  угол  мясистого  рта,  признался. – Купить  меня  можно. Как  и  тебя,  например. – Повел  презрительным  взглядом  и  кивнул. – А  чтоб  назвать  сумму,  думать  придется.
        И  уставился  на  дорогу,  уверенный  в  непогрешимости  жизненной  стези,  самодо-вольный,  как  пророк-властитель,  ведомого  только  ему  учения,  несущего  достаток.
       На  душе  слесаря  наоборот  появилось  беспокойство. Алексею  стало  мни-ться,  буд-то  он  совершенно  один  среди  таких  нагло-покровительственных  рож  и  некуда  ему  по-даться  и  не  избавиться  от  отравы  сколько  ни  тужься. Мать  честная!  А  он-то  никогда  не  принимал  воришек-несунов  всерьёз. Выходит,  и  соседка по лестничной  площадке,  работ-ница  мясокомбината,  которую  Мария  частенько  просит  купить  мясного  в  их  фирменном  магазине,  скорее всего,  тоже  таскает  с  предприятия! Могла  же  и  она  поставить  задачку  взять  из  общего  себе  и  на  продажу. И  все  скопом  эти  воры,  которых  из  стыдливости  окрестили  несунами,  по  норам  растаскивают  страну,  как  тараканы  или  муравьи!
       Но  Тарпанов  с  досадой  передёрнул  плечами  и  наваждение  пропало. Он  вскинул  подбородок,  иронически  улыбнулся  и,  припадая  лопатками  к  спинке  сиденья,  подтрунил:
       - А  что? Благородное  дело – воровать  для  детей  и  внуков! И  на  зону  бы  не  посы-лать,  а  наоборот -  поощрять! Растаскивайте,  граждане,  общественное  добро для  потомков!  Они  вырастут,  продолжат  ваше  увлечение,  растащат  страну  по  хаткам,  а  прочие   останутся  у  порожнего  корыта.  Прочие,  которые  создавали,  наполнять  не  успевали! Эх,  люди,  господа  положения!  Да  вы  скоро  глотки  друг  дружке  станете  грызть  именем  потомков!
       - Чего  ты  распинаешься?! – покрутил  головой  Заваров,  недовольно  морща-сь,  и,  сняв,  бросил  на  сидение  за  собой  шляпу. Оголил  лысину  в  ореоле  седины. – Паникуешь,  людей,  времени  понять  не  хочешь. А  ты  разуй  глаза!  Все  кругом  уже  так  живут! Уже  построили,  развитой  на  все  стороны  социализм, и  надо  жить! И  ты  живи,  косоротик,  обзаводись  детками  и  что-нибудь  для  них  построй. Всё  просто!
         -Ты  прав  во  многом,  спорить  трудно,  но  вот  какая  хреновина  возни-кает. Мы  о  детках  печемся,  а  они,  подрастая  и  от  безделья,  уверенные,  что  мы  им  должны,  от  та-кой  любви  и  о  себе  заботы,  забавы  ищут  и  находят.  Встречных-поперечных  шпыняют,  ногами  буцают. Или  в  сад  на  твоей  дачке  заберутся  и  очистят  от  плодов. Или  дачку  от  вещей  очистят. Приловишь  урку,  ведь  убьёшь  или  покалечишь?
       - До  смерти  могу  пришибить  в  горячке, -  согласился  механик,  строго  взглянув  на  пассажира. – Не  твоё, - не  моги  тронуть!
       - Ага,  Краплёный! – Алексей  махом  ладони  размазал  по  лицу  маску  победителя. – А  вы  тащите  с  базы  чьё?!
       - Не путай,  косоротик,  христово  яичко  с  болтуном!  На  базе  всё  общее,  колхозное,  куда  и  мой  труд  вложен. А  садик  и  огород  при  даче  и  дача  мои  личные. А  личное  брать  остерегись,  а  то  по  бокам  схлопотать  можно.
       - Да-а,  по  шеям  ты  себе  получить  боишься,  а  прокурор   тебе  до  Фаи  Менструце-вой.  Или  и  он  закуплен  на  корню?
       - У  прокурора,  Тарпанец,  руки  коротки  меня  до  дела  пришить. Я  не  дурак,  и  за-коны  знаю,  а  там  графа,  чтоб  за  один  раз  больше  чем  на  полтину  рэ  не  брать. А  выше – срок!  Меру  надо  знать,  а  полтинник  для  государства  мелочь, - устало  обронил  Заваров.
       Ему, верно,  надоело  доказывать  простое,  когда  недруг  стоит  явно  на  ду-рацких  принципах.
       - Ты  толкуешь  про  мелочь,  потому  что  щипач.  У  настоящих  воров  душа  нарас-пашку, а  в  тебе  широты  нету, -  уколол  Алексей,  лыбясь  с  брезгливостью. - Небось,  не  можешь  на  пупу  рвануть  рубаху  и  первому  встречному  подарить  свою  лайбу,  как  я  иной  раз  удочку  на  речке  пареньку.
       - Ха, загнул! Это  ты  простак,  ты  отдал  бы  и  машину,  а  мне  зачем  лишаться  кровного,  потом  добытого?  Я,  обхаживая  свою  Хильду,  можно  сказать,  мозоли  натираю,  и  просто  так  отдать  отраду?! Дурак  ты,  косоротик!
       - Согласен,  потому  как  ты  хамлюга  и  нет  в  тебе  души  вора-романтика. Ну да  ле-ший  с  тобой. Всякий  хапуга  норовит  сохранить  видимость  прили-чия,  потому  как  до  нага  раздеться, - любой  увидит  наглый  пупок. И  ничего  больше…Он  машину  хребтом  заработал! Можно  сказать,  да  нельзя  доказать! А  потом  кричите:  живи  и  давай  жить  другим. Не  даёте  вы  нормально  жить  другим. У  них  же  воруете,  у  тех,  кто  срам  имеет!
       - Чего  ты  лезешь  в  маразматики?! Не  рано?  - незлобливо  отмахнулся  Заваров. - Ты  думаешь, воруя,  не  потеешь? А  ты  попробуй!.. Ну,  оглянись, зараза!  Один  ты  не  тянешь  с  производства!  Да  и  то  врёшь. Втихую  продаешь  и  вкладыши  и  кольца. Нема  святых,  Тарпан!
       - Хочется  тебе  рядом  меня  поставить,  да  не  случится. Не  шарамыга  я,  себя  ува-жать  перестану,  когда  опущусь  до  щипача  или  возьму  на  лапу. На  том  стою  и  правило  держу! -  заявил  Тарпанов  с  напускным  пафосом,  дабы   сдержаться  и  к  слову  не  присо-вокупить  кулак.
       - Косоротик!  Да  кто  тебе  на  лапу  предложит  при  твоей  должности?! Тебя   никто  всерьёз  не  принимает. Ты  исусик,  порченый! Таких  ещё  в  утробе  надо  спицей  выковы-ривать! А,  может,  ковыряли  да  в  головку  ширнули! И  ходишь  юродивый  живым  укором! Даже  совестно  иногда  бывает,  глядя  на  тебя,  чтоб  не  прижалеть, - откровенно  глумясь  и  ухмыляясь,  заявил  механик,  въезжая  в  ворота  автоколонны  и  тормозя  обочь  клумбы  у  здания  конторы… - Ну-ка,  вытряхивайся, хрен  с  горчицей! Хотел  я  о  большом  деле  с  тобой  потолковать,  да  не  годишься  ты  на  большое. Ты  и  малое  обдрыщешь. И  вообще,  скоро  мне  у Хильдочки  мотор  перебирать,  так  я  тебя  не  позову. Казьмин  Микола  пускай  похлопочет  вокруг  цацки. Он  и  копейку  заломит  не малую,  и  сделает  хуже,  а  всё  ж  не  зануда.
       Алексей, ступивший  ногой  на  асфальт, выслушал  со  вниманием,  жестом  не  пере-бил,  хотя  кипел  крепко. И  чтоб  не  ткнуть  кулаком  в  наглую  морду,  смотрел,  как  белеют  в  суставах  его  пальцы,  сживающие  стойку  «Хорьха».
       «Нервишки  сдают,  Лёха!  За  слова  нынче  не  бьют».  Осудил  себя,  по-нимая,  что  даже  поставленный  крепко  удар  в  хитрую  харю  не  снимет  ярости. И  сказал:
       - Сволочь  ты  краплёная,  Сидор,  мразь  и  жлоб.  Ты  за  лишний  червонец  зада-вишься,  а  потому  приплетёшься  ко  мне,  когда  мотор  чинить  своей  Хильде  задумаешь. И  запомни:  ещё  раз  изложишь  мне  своё  кредо,  изобью  как  фашиста. Отсижу  потом,  но  жалеть  не  буду. Ни  себя,  а  уж  тем  более  твою  парсуну.
       И  хотя  хотелось  так  хлопнуть  дверцей,  чтоб  посыпались  стекла,  при-крыл  с  ос-торожностью,  как  если  б  касался  дерьма.
       И  по  дороге  к  рабочему  месту  долго  не  мог  избыть  досаду на  коварный случай,  что  подвернул  ему  в  общение  Заварова. Больше  всего  крушила  кичливость  механика. Беспардонность  он  возводил  в  достоинство  и  не  стеснялся  о  том  говорить.  Или  понимал,  что  общаются с  глазу  на  глаз  и  говорил  нарочно,  пытаясь  гласностью  узаконить  дикость,  подчеркнуть  обыденность  подлости? Доказать, что  сволочность  вокруг  становит-ся  нормой  и  некуда  податься  честному  человеку,  кроме  как  уподобляться?
       «Да  нет  же!  Привык  ты,  Алёшка,  удивляться  обычным  для  них  делам. Твоя  по-ловинка,  если  так  придирчиво  рассуждать,  тоже  не  лучше  Заварова. О  прибытках  дума-ет,  шмотку  красивую  выбирает…Ну, залез  в  философские дебри!  Разве  красота  не  спаса-ет  мир?! И  потом, Мария   побрякушки  покупает  на  кровные  монеты!  И  цветы  ты  ей  даришь,  тоже  красивое  любишь,  как  все. Да  и  кто  устоит  против  красоты?!  И  вообще,   нет  в  доме  ворованных  денег,  а  на  паскуду  плюнь!»
       Заваров  же,  выйдя  из  машины,  глядя  вслед  слесарю, пожевывая  сигарету  и  зло  щурясь,  процедил  себе  под  нос:
       - Ничего,  зараза,  мы  вам  рога  обломаем. Дай  срок,  вы  свой  колхоз  по  кирпичику  по  домам  снесёте. А  то  и  целиком  грабастать  станете. Зависть  штука  серьёзная.

                ___________________     ***    _________________
       Автоколонна  угольщиков,  где  работал  Тарпанов,  средненькая,  около  сотни  машин  набиралось, а  потому  мотористов  держали  двоих,  Алексея  и  Николая  Петровича  Казьми-на, мужика  в  предпенсионных  годах, степенного  и  грузного,  нордического  характера,  то  бишь,  сказать  по-нашенски,  с  ленцой.
       В  углу  моторного  цеха Казьмин  с  шоферами  резались  в  домино.  Напарник  вски-нул  руку,  приветствуя  слесаря, радостно  осклабился,  поёрзал  широким  задом  на  фанер-ном  стульце, с  треском  припечатал  к  столешнице  костяшку  и,  ликуя,  возопил:
       - Лы-ыи-сый!  Сопливого  хохлята  схлопотали!
       И  счастливым  взглядом  ласкал  неудачников,  молодых  братьев,  что  попались  ему  в  противники.
       Под  шквалом  веселой  ярости  доминошников  братья  поникли,  один  толкнул  от  себя  камни  и   сказал  Алексею.
       - Сидай,  дядька  Лешка,  бо  мени  ще  бигты  до  диспэчера.
       -Да  нет  уж,  неси  своё  бревно, - с  улыбкой  отмахнулся  Тарпанов. – Мне  рабочий  вид  пора  принимать.
       Переодевался  недолго: натянул  полукомбинезон  на  лямках-помочах,  на  плечи  на-кинул  хебешную  куртку, нацепил  темно-синий  берет,  глядясь  в  зеркальце  на  дверце  шкафа,  сдвинул,  чтоб  на  левую  бровь  нависал  чепчик, вступил  в  растоптанные  туфли  на  резинках  вместо  шнурков,  и – готов  к  трудовому  подвигу.
       Алексей  вернулся  к  козлозабойщикам,  глянул  на  ходики  над  столом,  старенькие,  с  гирькой  и  бегающими  глазками  нарисованной кошки  над  циферблатом,  сверил  с  на-ручными. Древние  часы,  отставали,  показывали  без  четверти  восемь,  тогда  как  было  без  семи. Тарпанов  на  вертушке  с  метизами  нашёл  гроверок,  разогнул  в  тисах  и  навесил  на  цепь  поверх  гирьки.  Теперь  цеховой  «брегет  домашней  кошки»   как  называл  он  раритет,  должен  бежать  вровень  времени.
       Моторист  рассеяно  оглядел  цех,  обкаточный  стенд,  где  стоял  восьмицилиндровый  движок  с  газика-грузовика,  нахмурился. Без  обкатки  двигатель – не  то.  Вдруг  чего, мороки  много. Стенд  Алексей  творил, надо  отметить,  сам. Правда,  помогал  сварной,  сварил  каркас  из  двутавровых  балок,  поддержал,  где  надо,  при  монтаже,  когда  электромотор  крепили. И  помнится,  первым  обкатывался  агрегат  для  «Захара»,  что  принял  шофёр  Юрий  Пантюхин,  после  армейской  службы,  сунувшись  в  их  коллектив.
       В  тот  день  Юрцу  выпали  именины, стукнуло  двадцать  два  года,  а  в  рядах  трудо-вого  коллектива  всякий  праздник  становился  общим. В  артель  он  попал  путёвую,  води-тели  у  бригадира  Ступака  Павла  Сергеича  дружные  и  не  жлобистые,  некоторые  тоже,  кто  год,  а  кто  чуток  побольше,  как  из   рядов  армии  пришли. Прослышав  про  праздник  у новичка,  постановили  отметить  и  сбросились  на  наручные  часы. А  бригадир,  вручая  от  имени  и  по  поручению  товарищей  подарок,  от  себя  присовокупил  амулет – подковку  из  нержавейки  с  брелоком  для  ключей  зажигания.
       Теперь  моторист  улыбнулся,  вспомнив  немногие  подробности,  что  уцеле-ли  в  па-мяти.
       Нравились  ему  водители  Ступака,  простые и  смышлённые,  молодые  и  смешливые, охочие  до  работы  и  отзывные  на  любой  добрый  почин. Они  и  Юрика  сообразили  по-здравить  непринуждённо.  Не  стали  гоношить  собрание  и  выталкивать  именинника  на  смущение,  а  в  обеденный  час  ввалились  в  моторный  цех,  где  пропадал  тогда  парень.
       И  Юрий  Пантюхин,  старательный  малый  и  тронутый  едва  не  до  слёз   вниманием  товарищей,  приглянулся  Алексею. В  тот  день  Тарпанов  понял,  что  бригадир  Павел  Сер-геич  приобрёл  ещё  одного  верного  рыцаря  и  явил  на  свет  немалую  каплю  добра. И  проблема  не  в  часах  и  блескучей  подковке,  в  везучесть  каковской  верилось  символиче-ски,  а  дело  в  негласном  и  потаённом,  что  варилось  в  душах  парней,  жадных  на  правду  поступков,  на  доверие  и  скупую  ласку,  что  рождали  чувства  алмазной  крепости  и  чис-тоты. Моторист  тогда  слегка  позавидовал  водилам  и  седобородому  Ступаку.  Плюнуть  бы,  добыть  права,  и -  шоферить  в  их  бригаду.
       И  еще  одному  обстоятельству  удивился  Тарпанов. Парень  пришёл  в  автоколонну  без  опыта.  Его  бы  приласкать  и  поддержать, а  ему  всучили  самую  затрапезную  машину,  на  которую  все  охотники  плевались  и  уходили  искать  доли  по  другим  гаражам. Отстав-ной  же  солдат  покрутил  носом,  а  хомут  надел.
       Мытарился  Пантюхин  с  машиной  на  почасовке  долго.  Разобрал  до  рамы, пере-брал  мосты  и  поставил  кузов,  подлатал  кабину,  а  когда   коснулось  мелочей: реле,  фар  и  фонарей,  сигнала,  распределителя  и  прочего,  то  оказалось,  -  растащили  всё  потиху  шо-фера. Но  и  на  складе  разбежаться  глазу  негде,  кладовщик  порадовать  не  мог  железками  для  грузовиков  устарелых  марок.
       Случаем  проходя  мимо, моторист  оглядывал  машину  и  водилу, крепкого  как  гриб-боровик,  ладного  в  мундире  без  погон, с  пшеничной  челкой  над  высоким  лбом  и  озабо-ченным  взглядом,  и  понимал  настырность  парня, - свой. Такой,  когда  уж  впрягся,  дела  не  бросит. 
       И  тут  подошла  очередь  заняться  двигателем  для  «Захара»,  ЗиЛа  585-го,  Пантю-хина. Моторист  пошумел  у  начальника  автоколонны  и  на  складе  выбрал  новый  блок  и  коленвал,  и  причиндалы,  и  собрал  показательный  мотор. А  пущенный  на  горячую  обкат-ку,  движок  и  вовсе  показал  класс,  работал  мягонько,  без  стуков,  будто  собирали  его  на  экспортной  линии  конвейера.
       Тогда  и  разговорились,  и  вызнал  Тарпанов,  что  Юрец  живёт  один  при  больной  матери,  у  родительницы  пенсия  нешибкая,  и  вообще,  сидеть  иждивенцем  он  не  соби-рался  и  ждать  работу  поденежней  времени  нет. Узнав  нехитрую  историю  парня,  Алексей  взорвался.  Мало  того,  что  подсунули  новичку  негожую  машину,  так  и  запчастями  при-жимают,  толкают  человека  на  самообслуживание,  а  что  это  значит,  не  все  ведают  даже  из  опытных  шоферов. Особенно  приближенные  к  начальству,  бугры  и  подхалимы.
       А  новичок  из  неуков  в  гражданской  жизни  и  ему  пришлось  начинать  с  азов.  И  он  бы  пошел  проторенной  дорогой, стал  бы  клянчить, унижаться,  а  то  и  плюнул  со  злом  на  планиду,  но  Тарпанов  взял  шефство.
       Выписывать  запчасти  в  гараже  должен  механик  ремонтного  цеха,  а  утверждать  сам  начальник. Но  уже  давно  повелось,  что  рутинную  работу  подмахивать  накладные  стал  исполнять  старший  механик  Заваров,  правая  рука  завгара  Репейкина,  а  левая  пар-торга  Булкина.  Верно,  обворожил  он  их  золотозубой  улыбкой  оптимиста,  а  может,  стоял  во  главе  гаражного  гешефта.
       С  Заваровым  слесарь  связываться  не  стал:  тот  прежде  почешет  за  ухом  или  за-тылок,  прикидывая возможности  благоволения,  затем, ухмыляясь,  посокрушается  трудно-стям  решающей  пятилетки,  но  разрешение   на  новый  распределитель  не  подмахнёт. Как  зажмёт  и  радиатор,  даже  не  намекая  на  политез  с  обменом  на  бутылку. Механик  людей  знал,  а  моторист -  субъект  непредсказуемый.
        Не  стоило  посылать  Юрика  Пантюхина  или  самому  идти  и  к  завгару. Тот  с  виду  безвредный,  но  нудяга,  не  дай  случай  встретиться  и  общаться!
       Тарпанов  прикинул  варианты  и  решил  идти  нехоженым  путём. И  крепя  кнопками  к  доске  объявлений  воззвание,  высунув  кончик  языка,  он  подумал,  что  ставит  себя  в  шутоломное  положение,  и  над  ним  похохочут  некоторые  в  их  слаженном  коллективе. Но  иных  сия  бумага  заденет  за  живое  и  заставит  поиметь  восчувствие,  как  говорил  один  герой  кино  про  Целину. 
       Прикнопленная  к  дереву  бумага  взывала:
             «Товарищи!  Слесари  и  водители! Братья,  строители  справедливости!
       Мы  сами  растащили  по  винтику  старого  «Захара»,  а  теперь  его  под-сунули  но-вичку  по  дембелю  из  славной  армии! А  у  него  больная  мать  и  надо  помогать!  И  где  наша  совесть?!  Или  наша  хата  с  краю?!
       В  общем,  требуется  радиатор,  компрессор  и  всякая  электоромелочевка. Тащите  всё  в  моторный  цех! Водки  нет,  а  спасибом  отоваритесь!»
      Он  еще  хотел  прибавить,  что  в  день  автомобилиста  приложит  вознаграж-дение,  но  вспомнил,  что  добрые  дела  делаются  бескорыстно. Да  и  водилы  их  гаража,  слава  партии,  всегда  сыты  и,  когда  надо,  слегка  подшофе,  а  поворовывая,  мало  в  чём  нужда-ются.
      Наивная  бумага  долго  не  провисела  и  особого  шума  не  наделала. Воззвание  успел  прочитать  маляр  и  приятель  Тарпанова,  предпенсионного  возраста  Саша  Орешкин,  да  директор  автобазы  Сомов,  мимоходом  заехавший  на  участок. Тот  самолично  снял  и  положил  в  карман  крамолу,  но  через  пару  часов  прислал  искомые  и  новенькие  запчасти  на  имя  Тарпанова  с  нарочным.  А  о  том,  что  завгар  Репейкин  по  телефону  получил  сердитый  втык,  никто  не  знал,  такие  вещи  Сомов  не  афишировал. Да  и  возмущён  был  не  жадностью  и  нерасторопностью  завгара,  а  появлением  бумаги.  Коллектив  подумать  мог  не  то,  да  и  не  так.
       Приложил  руки  и  маляр  Орешкин,  с  охотки  разрисовал  обновленного  Зила-585  в  два  любимых  колера, белый  и  синий. И  стала  машина  у  Юрика  как  сорока,  весёлая  и  приятственная  видом.
       Потом,  когда  машина  стояла  чистенькая  и  блескучая,  почти  готовая  на  новые  труды,  задерживал  мотор, дорабатывая  положенные  часы  горячей  обкатки,  что  от  себя  заложил  в  технорму  моторист.  Он  иногда  подходил  и,  вытирая  ветошкой  руки,  сыто  щурился  и  сбочив  голову,  слушал  движок. Затем  заглядывал  в  кабину,  узнать  давление  и  не  греется  ли,  подмигивал  водиле.  Тот,  топтуном  держась  о  бок  машины, осматривал  асфальт и  сапоги,  хмурил  брови, делал  отрешенный  вид.
       И  в  первый  рейс  Тарпанов  не  забыл  выйти,  проводить  парня.
       Юрий  Пантюхин,  выкатив  из  ряда,  потихоньку  продвигался  к  смотровой  яме,  волнуясь,  поглядывал  на  приборы  и  на  свою  физию  в  зеркале,  иногда  высовывался  и  смотрел  вокруг.
       Прошагал  мимо механик  Стояросов. Кого-то  выискивая,  вскидывал  пти-чий  носик  при  очках  на  нём  и  кляксой  ёжиком  волос  под  ним. И  государственной  важности  дело-витость  лежала  в  облике  большой  печатью.
       Вот  чего  никак  не  мог  понять  новичок  на  гражданке  Юрик,  присматриваясь  на-ивным  взглядом:  зачем  так  много  в  гараже  начальства?  На  одного  раба - три  прораба,  как  говорили  слесари  шутники,  зло  сплёвывая  на  угристый  асфальт.
       «Неужели  от  сутолоки  скорее  выполним  план  решающего  года  пятилет-ки?»
       Он  отвлёкся  на  хлопот  крыльев  паваших  наземь  голубей,  тут  же  в  деловитости  разбредшихся  по  двору  и  изучающих  случайные  дары. 
       Где-то  за  окоёмом  пролетел  низкогудящий  самолёт  и  Юрий  пошарил  по  небу,  пытаясь  найти  рукотворную  птичку,  а  отведя  глаза,  ткнулся   взглядом  в  Тарпанова,  стоящего  о  бок.
       - Ну  что,  Юрий  Батькович,  пришёл  геройский  день! Как  говорят  мазурики:  вперёд,  к  победе  коммунизма,  пузом, а  пятилетку – в  один  день! -  возгласил  моторист,  ставя  на  подножку  туфель  и  не  стесняясь  выказать  язвительность  и  подъём  духа.
       Пантюхин  в  ответ  заржал  и  шлёпнул  ладошкой  по  дверце.
       - Эт  ты  чего?  Смешинка  в  нюх  попала?
       -Да  нет,  дядь  Лёша,  я  тоже  только  что  подумал  про  ударный  труд.
       - И  правильно,  при  таком  аппарате  стыдно  план  не  привезти. Да  и  бригада  ваша,  не  мне  хвалить,  тебе  не  обругать. Не  осрамись,  при  случае  бугру скажи  спасибо.
       -Так  это,  Алексей  Егорыч,  я  и  говорю:  спасибо  вам!  -  ответствовал  водила,  по-нявший  моториста  превратно,  будто  тот  набивался  на  благодар-ность.
       - Бугру  скажи  спасибо  за  заботу. Ступаку  вашему. Не  сразу,  а  когда  оценишь. Но  не  забудь. А  я  тут  крайний,  я  своё  сделал, -  поморщился,  остановил  жестом  шофёра  моторист  и  отошёл,  стирая  ветошкой  с  ладони  следы  масла.
       Теперь Алексей  ввинтил  в  коробку  из-под  сардин  хвост  сигареты  и,  продолжая  меланхолически  оглядывать  цех,  стал  доставать  из  ящика  стола  нужные  в  работе  при-чиндалы.  Трудовой  день  начался.
       И  тут  вошел  легкий  на  помин  Юрик  Пантюхин.
       Пара  месяцев  прошла,  но  водила  успел  обжиться,  обзавёлся  фетровой  шляпой  и  стеганной  курткой  из  болоньи  с  олимпийской  символикой  и  имел  вполне  цивильный  вид. Впрочем,  штаны  на  нём  не  джинсовой  парусины,  а  от  армейской  парадки. Не  хватило  на  джинсы  или  не  терпел,  не  поклонник  западным  шмоткам, или  моды  не  признавал?
       - Привет, дядь  Лёха! -  поднял  руку,  тронул  тулью  шляпы  и  небрежно  оскалился,  показывая  взрослость  и  окрылённость  жизни. – Слышь,  Егорыч,  я  к  тебе  чего. Мне  профсоюзный  босс  Изварин  велел  толкнуть  речугу  на  собрании.  А  что  сказать?
       Парень  пришёл  посоветоваться,  хотя  мог  спросить  ума  и  у  своего  бригадира.  Ступак,  правда,  маячил  на  трибуне  редко  и  не  был  краснобаем,  но  с  места  реплики  кидал  почти  всегда  удачные,  нередко  вызывал  сарказмом  в  зале  смех. И  вот,  сбросив  нахальство  первой  минуты,  Юрий топтал  кафельный  пол  солдатскими  туфлями,  в  сму-щении   смотрел   по  сторонам  и  ждал  ответа.
       Про  собрание  в  понедельник  Алексей  запамятовал,  хотя  могли  напом-нить  к  концу  дня. Собрания,  активисты  и  командиры  производства,  любили. И  времени  на  под-готовку  еще  не  мало,  два  выходных  впереди. И  что  пришёл  молодой  за  советом, -  душу  мазало  елеем,  уважал  наставника  водила. Но  что  ему  подать  в  совет?
      И  тут  зазвенело  в  ухе,  и  Тарпанов  спросил:
       - В  каком  ухе  комар  завёлся?
       - А  что,  загадал? -  Пантюхин  отвлёкся  от  пустого  созерцания  зала  и  с  просто-душным  видом  уставился  на  моториста.
       - Загадал, - кивнул  Тарпанов, легко  соглашаясь  сыграть  в  порожнюю  игру  и  уйти  от  нерешенного  в  себе.
       Алексей  терпеть  не  мог  Заварова,  председателя  цехкома  Изварина  и  прочих  при-спешников  руководства,  но  говорить  что-либо  в  укор  не  собирался. Все  прочие  работяги  тоже  понимали  жизнь  и  очень  не  одобряли  иных  поступков  вышестоящих,  но  против  ветра  плевать  не  собирались. Прошли  те  времена,  когда  на  критику  отвечали  действом,  теперь  приучились  отвергать  словами,  где  преобладала  демагогия. Теперь  слова  с  трибу-ны  всегда  почти  расходились  с  делом  на  производстве.
       Тарпанов  сунул  в  ухо  мизинец,  покрутил   в  раковине  и  сказал  водителю.
       -Ты  вот  что,  Юрик.  Ты  смелый,  знаю. -  Слесарь  положил  руку  на  плечо  шофе-рюге  и  медленно  побрёл  по  цеху.  Увлекая  Пантюхина  и  поглядывая  на  него  отечески  тепло  и  с  щемящей  болью,  продолжал: - Ты  хороший  парень,  Юрец,  а  потому  мой  совет  тебе:  воздержись,  не  надо  выступать. У  тебя  на  руках  больная  мать  и  машина  почти  с  капиталки,  а  в  другом  месте – начинай  сначала. Выпрут  за  крутое  слово  за  ворота,  а  ветер  перемен  не  всегда  надёжный. Простые  слова  тут  говорить  противно,  врать  стыдно. Покривишь  душой,  и  как  потом  артельщикам  в  глаза  посмотришь?.. На  собрании  будет  кому  слово  сказать. Может,  и  я  приложу  усилия.  А  что? Если  не  получится  у  меня  кол-лектив  взбудоражить  против  мазуриков,  так  и  не  скушают  без  соли. А  соли  я  подсыплю. Укорил  меня  сегодня  Заваров,  что  молчун  я,  вот  можно  разубедить. А  уж  если  под-нимется  коллектив  за  правду,  тогда  и  ты  пристёгивай  голос  протеста. И  к  тому,  Юра,  Изварина  хотят  навязать  в  подрядную  бригаду  бугром. А  Изварин  лизоблюд,  если  не  сказать,  что  и  филейки  у  начальства  лижет. Он  пособник  ворам  и  сам  мелкий  бес, а  заодно  председатель  цехкома. И  куда  он   поведёт? Так  что  нам  надо  глядеть  в  оба,  по-куда  от  нас  что-то  зависит. Кричать  надо,  а  то  вот  домолчались,  и  можем  до  такого  дожить,  что  хрен  укусишь  локоть, - заключил Тарпанов,  понимая,  что  и  сам  больше  не  сможет  жить  тихо.
       Он  смотрел  на  водилу  глазами,  где  сидела  обида  на  что-то  и  одер-жимость,  а  в  душе  - непокой  и  тревога,  будто  сказал  глупость. И  Алексей  уткнул  взгляд  в  кафель  и  сбочил  голову  и  стал  доискиваться,  и  казалось,  хватал  причину  за  хвостик,  но  тут  же  упускал. Он  с  досадой  сдвинул  брови,  поиграл  желваками  скул  и  нашёл  занозу.
       «Так  я  же  покорность  внушаю!  Беру  удар на  себя,  а  его  нерешите-льности,  и,  может,  трусости  потакаю!  Чему  учишь  паренька? -  Он  оспаривал  себя  с  большой  зло-стью. -  Хочешь,  чтобы  и  этот  и  другие  с  пупенка  под-жимали  хвосты  и  ждали  готового?  Пускай  уже  сейчас  идёт  в  подонки? Проживёт  жизнь  терпельником  и  молчуном?  А  строить -  кто?!.. Вот  потому  на  наших  загривках  и  ездит  всякая  сволочь,  а  мы  скулим  в  лапки  и  пишем  жалобы.  Вспомни,  как  забрался  в  деятели  Заваров. Если  б  освистали  во-время,  кто  б  он  был?  Простой  алкаш-тихушник,  а  не  вор-тихушник».
       - Значит,  ты  им  войну  объявляешь, дядь  Лёша, - спросил,  довольный  доверитель-ностью  старшего  товарища  Юрик  Пантюхин. Он  соображал,  имея  уши  и  глаза,  был  в  курсе  междоусобиц  в  автоколонне. – Так  это,  один  в  поле  не  воин, - добавил  он  рассу-дительно,  словно  желая  оградить  слесаря  от  грядущих  напастей.
       Алексей,  опуская  руку  с  его  плеча,  мягко  улыбнулся,  принимая  сопе-реживания  парня  и  остывая, наградил  его  взглядом  благодарности  и  уважения  равного.
       - Всё  верно,  Юрий,  но  кто-то  должен  идти  первым. Ну,  трубачом  стать или  сиг-нальной  ракетой,  знамя  поднять, если  хочешь. Хорошо!  Бери  ты  слово  первым. А  то  я  сдуру  хотел  залезть  в  пекло  первым. Ты  новый  человек  в  коллективе,  поглядел  свежим  глазом  вокруг  и  выразил  мысли. Эх,  Юрик!  Да  надо  только  начать,  а  потом  от  них  пух  полетит,  от  херувимов. Это  ворьё,  тихушники,  подхалимы-крохоборы,  давно  у  народа  поперек  горла  костью торчат.
       Тарпанов  передохнул  и  повёл  взгляд  на  выход,  на  распахнутые   дву-створчатые  ворота. В  широком  проёме  стояло  солнечное,  тихое  и  благовестное  утро. Понизу,  через  порог,  маревой  полстью  перетекал  в  цех  знобкий  воздух  и,  прижимаясь  к  гладкому  по-лу,  растворялся  в  теплыни,  ис-чезал,  оставаясь  видимым  лишь  в  весёлой,  пуржистой  пляске  солнечного  луча,  падающего  наискосок. Алексей  невольно  полюбовался  игрой  молекул  и,  наполняясь  непонятной  лёгкостью,  спросил:
       - Есть  у  тебя  желание  сказать  несколько  рабочих  слов  коллективу  с  трибуны  со-брания? Не  матерных  слов,  а  по  делу,  критических  замечаний. – И  он  поднял  на  уровень  груди  и  сжал  в  кулаки-полупудовики  ладони. – Или  все  же  мне  брать  слово  первым?
       -Не  выступал  я,  дядь  Леша,  на  людях, -  потускнел  лицом  Пантюхин  и  виновато  вздохнул. – Выйду  и  растеряюсь.
       - На  людях  боязно,  точно. Для  нормального  человека  ответственность  большая  за  слово. Но  это  же  свои  люди, товарищи  тебе,  Юрец! Доверяйся,  не  дрейфь. Что  на  сердце,  то  и  говори. Язык  сам  развяжется,  когда  от  души говорить  станешь. Правда  дорогу  най-дёт! Ну  а  если  трусишь..
       - Я  не  трус  и  знаю  что  сказать, - торопливо  перебил  водитель,  горячась  из  боязни  показаться  слабым.
       «А что? – подумалось  ему,  отвергая сомнения. – Гуртом,  что  хочешь,  одолеем».
       - Вот  и  ладно. А  я  рядом  буду  и,  если  что,  поддержу  огоньком. Машина  твоя  как, ещё  не  подводила?
       - Ходит, дядь  Леша! Классный  аппарат. Сальник  гидроподъёмника  подтекает,  так  то  другой  разговор!  Нету  покуда  сальников  на  складе,  обещают  подвести  с  центрально-го. – Юрий  улыбнулся  и  кивнул  на  дверь,  за  которой  стоял  его  самосвал. – А  план  даём!
       - Лишка  не  духарись,  хотя  твой  Захарушка  новым  Зилам  не  уступит. И  помни:  машина  любит  ласку  и   смазку. А  дальше,  какие  твои  дни?  Будет  тебе  и  новый  сто  тридцатый  и  Маз  или  Камаз.
      С  тем Пантюхин  ушёл,  но  тут  оказался  рядом  Петрович. Полапал  по  кар-манам, оглянулся,  матюкнулся.
       - Хохлята,  черти  схожие,  курево  увели. Дай-ка  закурить.
       - По  утрам  не  подаю, - буркнул  Тарпанов,  оглядываясь  на  напарника  и  заведомо  зная,  что  тот  врёт.
       То  ли  привычка  дурная  прижилась  у  Казьменки, то  ли  родили  прижи-мистым,  но  курил  он  в  основном  от  фирмы «дай-дай». Он  и  обедать  частенько  садился  у  чужого  «тормозка»,  экономя  отпущенные  на  еду  женой рубли. Деньги  у  него  иногда  собирались  большие,  ибо  и  от  «левой»  работы  Петрович  никогда  не  отказывался. И  вот  шофера  и  слесари,  содержа  его  куревом  и  едой,  разок,  а  то  и  два  в  месяц  культурненько  разгру-жали  его  карманы. Будто  невзначай,  организуя  выпивку,  подпаивали  Казьменка,  и  тогда  он  становился  великодушным  и  безоглядно  щедрым,  до  куража.
       Алексей  не  участвовал  в  тех  шутейных  играх  гаражной  братии  и  осуждал. Не  видел  разумного  в  том  течении  жизни  напарника,  но  и  издеваться  не  хотел. Натура  у  людей  разная,  но  впадать  в  безоглядность… Впрочем,  спорно  всё,  все  человеки…
       Меж  тем Казьмин   забожился,  крича:
       - Ды-к,  честное  слово,  унесли! Щас  побегу  вдогон.  Уши  попухли, Лексей!
       - Вот,  одна  сигарета. И  всё!  Потом  бог  подаст, - сказал  Тарпанов,  смяг-чаясь  ду-шой  при  виде  шельмоватого  лица  напарника,  где  глаза  смеялись,  а  губы  кривились  в  просливой  усмешке.
       Получив  сигарету,  довольный Петрович  подался  было  прочь,  но  задержал  шаг  и  обернулся.
       - Конец  месяца!  Премию  натянут  до  тридцатки?
       - У  курилки  разведаешь,  там  всё  знают, -  отмахнулся  Алексей. – А  премия  за  что,  когда  сачкуешь?
       - Так  я  чего?!  Запчастей  нету! Вкладышей  единички. Ищут! -  возмутился  мастер,  махая  рукой  на  свой  сборочный  стенд. 
       - Вал  брал,  не  знал  про  вкладыши? – незлобливо,  по  инерции  вставил  Тарпанов.
       - А  механик  на  что?! Это  их  работа,  всё  знать! – переложил  вину  напарник.
       Вошел  в  цех  водитель  с  самосвала   Тарас  Малахатка. Проморгался,  обвыкаясь  в  темноте,  по  дороге  к  мотористам  взглядом  процапал  антураж,  остановился  возле  Алек-сея.
       - Слышь, Егорыч.  Движок  забарахлил, не  могу  завесть. Установи  причину.
       Казьмин  тут  же устроил  сигарету  за  ухо и  подался  к  своему  стенду,  микрометром  принялся  мерять  шайку  коленвала. На  случай,  если  напарник  перенаправит  заказчика  к  нему, он  занят. Петрович  не  любил  канительную  работу,  где  надо  слушать  движок  и  вникать  в  болячки. Мороки  много,  а «акромя  спасиба» - тихий  пшик.
       Алексей  помахал  перед  собой  ладонью.
       - Ну  и  несёт  от  тебя! Ты  дух  сивухи  зашибаешь  чесноком? Так  гадостью  же  прёт!  Лучше  от  пойла  воздержаться,  чем  из  пасти  запах  преисподней  подавать!
       - Так  это!  Кто  лимоном,  кто  семечкой  или  орехом,  а  я  чесночком  поль-зуюсь.  Тольки  не  водку  запахом  зашибаю,  а  для  здоровья. Никотин,  говорят,  лошадь  убивает,  а  чесночок  -  мельчую  заразу!  И  всякое  начальство,  унюхав  дух,  торопится  воротить  мор-ды. Доказано  по  жизни!
       - Ну,  хорошо,  что  там  с  движком?
       - А  сдох  Бобик. Усё  есть!  Искра,  бензин, давление  в  цилиндрах,  а  не  заводится  движок! Пойдём,  экспертом  будешь.
       - А  на  хрена  механик?!
       -Так  Игорь  Моисеич  Стояросов  и  сам  Заваров  послали!
       В  общем,  день  начался  как  всегда,  с  ругани  и  споров,  мелких  дрязг  и  черной  работы. И  определить  и  ремонтировать  двигатель  Тарасу Малахатке  механики  поручили  Алексею. Всё  прочее  отставить,  а  машину  в  работу  запустить.
       - Ну,  ладушки,  пойдём,  взглянем.
       Пошли  и  на  всё  посмотрели.  Затем  Тарпанов  раздумчиво  пожевал  губы  и  ткнул  пальцем  в  карбюратор.
       - Открути  подачу.
       Водила  трубку  открутил, Алексей  взял  топливо  на  язык  и  сплюнул.
       - Вот,  бензином  этим  запахи  пойла  забивать. Ты   его  пробовал  на  язык?
       - А  на  хрена? – шофёр  махнул  себя  по  худой  щеке,  пришиб  комара.
       - Вечером  заехал  сам  или  учкур  цеплял?
       -Так  сам  заехал,  а  щас – адмирал  Головко! Нет,  сначала  он  завелся,  потом  заглох,  и  всё!
       - А  заезжал  куда,  где  ставил  самосвал? Хоть  на  минуту  отходил?
       - Так  это,  нет!  Хотя,  пивка  хватить  в  гадючнике,  подъезжал. Там  вся  наша  братва,  и  две  минуты  до  гаража  езды!
       - Среди  братвы  врагов  имеешь? Ну, там, жену чужую  приголубил  или  послал  кого  куда? Кто  зуб  против  тебя  имеет?   
       - А  хрен  их  знает! Эт  ты  к  чему?
       - К  тому,  что  кто  на  спор  или  для  хохмы,  а  то  и  пацаны  насыпали  в  бак  соли.  Пока  доехал,  разболталось,  а  утром,  как  ты  говоришь, -  Вася  Голиков.
       -Так  это  самое,  то ж  подлость! И  план  сорвать,  и  мой  карман  дерьмом  наполнить!
       - Кто  тебе  в  карман  фекалий  ссыпал,  я  не  знаю.  Скорей  всего, в  бак  соли  нагру-зили  пацаны  или   шпиёны! Чего  глазами  лупаешь:  Бак  снимай  и  промывай. Сегодня  у  тебя  отстой.  И  пиво  заливать  за  воротник  ходи  пешком! Ты  что  забыл?  Наши  люди  на  такси  за  выпивкой  не  ездят,  им  таксист  привозит! И  бутылец  в  глаза  не  вздумай  сунуть.  Ты  знаешь,  я  дурак,   только  по  праздникам   стопку-другую  принимаю. Не  люблю  потом  болеть. Так  что,  работай,  бак  снимай  и  промывай, а  я  перекурю.
       Во  дворе  стояла  прелесть,  длилось бабье  лето. Солнышко  ласкало  обогревом  и  Алексей  постоял  подле  грибка  над  местом  для  курения,  жмурясь  и  подставляясь  едва  внятному  дыханию  зефира,  набираясь  бодрости  и  блаженствуя  душой.
       Сидящие  на  лавках  работяги,  тоже  почти  безотчётно  ловили  приятность  южной  и  ныне  особенно  тёплой  ноябрьской  осени,  лениво  затягивались  куревом  и,  улыбаясь  с  какой-то  глупинкой  на  лицах,  иногда  поглядывали  на  небо. 
       Тарпанов  невольно  тоже  поднял  голову. Полог  земли,  с  одного  края  удивительно  гладкого  синего  колера,  ближе  к  светилу  переходил  полутоном,  но  броско,  в  голубова-тый, а  далее  вовсе  в  пустой  цвет. Будто  небушку  жарко  возле  полыхающего  диска  и  оно  выгорает.
       Ленивой  походкой   праздного  бича  подошёл  сосед  по  дому Витюня  Малашкин. Он  пропил  право  сидеть  за  баранкой  и  на  законных  основаниях  переведён  в  смазчики  аж  первого  разряда. В  новой  ипостаси  он  ходит  всего  неделю,  но  казалось,  при  должности  родился, - такой  весь  смазанный  и  грязный.
       Витюня  подвигал  из  угла  в  угол  потухшую  папироску,  сквозь  расще-лину  в  зубах  небрежно  сплюнул  и,  уловив  во  взгляде  Алексея  брезгливость, небрежно проронил:
       - Я  слыхал, Тарпан,  ты  определился  в  хулиганы,  оправдываешь  кличку  дикого  ко-ня. Бабы  баяли,  я  не  поверил. Чтоб  ты, чистюля  и  ударник,  ногами  буцал  мужика!  Или  брешет  радио  базара?
       Он  взнял  над  головой  и  вернул  на  место,  сдвинув  на  глаза,  кепку-вось-миклинку,  уставил  нахально  на  моториста  сощуренные  глаза  и  подбоченился. Стоял  как  огородное  пугало,  какое  не  только  птица,  но  и  человек  минёт,  соседства  постесняется.
       Алексей  оглядел  его  неприязненно  и  повёл  плечом. Но,  вспомнив,  что  десяток  дней  тому  Витюня  перевёз  ему  на  зиму  картошку,  решил  не  платить  злом  и  ответил  покаянно.
       - Черт  попутал,  братец  Витюня.  Мудаков  побил,  но  заповедь,  не  бить  лежачих,  помню,  и  ногами  не  лупцевал.
       И  глядел  на  соседа  с  жалостью  и  болью. То  ли  к  нему,  то  ли  к  себе.
       - Могут  нахаловку  пришить  и  срок  определить? – поинтересовался  Малашкин  уже  с  явным  сочувствием  к  мотористу,  в  общем-то,  не  имеющий  на  него  зуба. И  вдруг  за-стеснялся  себя,  стушевался,  критически  оглядел  комбинезон,  снял  позу  насмешника,  за-прятав  за  спину  руки. Сплюнул  окурок  и  оправдался: - Не  привык  ещё. Да  и  здорово  они  на  цехкоме  и  собрании  решили,  кинули  на  два  месяца  в  смазчики!
       - К  беде  трудно  привыкнуть, Виктор  Батькович. Так  и  с  пьянкой  решать  надо. Или  она  на  тебе  верхом  или  ты  ей  под  зад…Да  комбинезон  скинь,  одень  что-то  приличное. А  то,  верно,  стоять  рядом  страшновато. Ветоши  не  напасёшься.
       - Нет, Лёха! Ну,  скажи,  какой  паразит!  Я  ему  сколько  наливал,  а  он,  падла,  на  цехкоме  самую  большую  бочку  на  меня  катил! Даже  председатель  в  слесарюги  по  третьему  разряду  перевести  предлагал,  а  Заваров  упёрся!  За  пьянку  в  чумазые  потребо-вал  отправить, и  настоял!
       -Это  потому, Витюня,  что  ты  объективный. С  ним  пьёшь  и  его  бьёшь.  Как  гово-рится,  надо  лизать,  а  ты  гавкаешь. Жизнь  такая,  се  ля  ви,  французы  говорят, -  разъяснил Тарпанов  и  весело  оглядел  соседа,  вызывающего  уже  не  отвращение,  а  сострадание.
       - Зад  лизать  не  приспособлен, Тарпан. Такой  уродился. Знаю, что  надо  потрафить,  угодить  в  чем-то,  а  всё  же  цапну. Пить  я, Лёха,  не  выбираю  с  кем,  а  вот  чтоб  согла-шаться  в  ерунде… Не-а.
       - Пить  бы  с  умом  надо,  ежели  не  можешь  завязать. Остановиться  надо,  знать  ко-гда, - осторожно  внушал  слесарь. – Теперь  вот,  вишь,  страдать  придётся  в  зарплате.
       - Так  локоть  не  сгрызёшь. Прошусь  в  слесаря,  а  если  не  добьюсь,  с  базы  уйду. В  шабашники  подамся. Летом – яблоки  собирать  или  строить  скотники. Уже  в  подсобники  приглашали,  а  там  обещают  заплатить  за  лето  столько,  что  и  зиму  можно  на  печи  си-деть. И  если  что,  поднаучусь  и  сам  строить  стану.  Руки  есть  и  голова  при  них.
       Витёк  не  унывал,  но  выглядел  побито.
       Тарпанов  оглядел  лицо  его,  худое  и  скуластое,  в  тридцать  лет  с  про-бивными  морщинами,  кладущими  образ  трагичности,  печать  печали. Расставленные   широко  и  за-павшие  глаза,  будто  прячась  от  стыдобы,  вызывали  жалость, а  тонкая  шея  в  чёрной  дыре  робы  казалась  хрупкой. Алексей    уворотил  взгляд.
       - Ну-ну,  Витёк,  дай-то  всевышний. – И  отчего-то  пригласил: - Ты  бы  зашёл.  В  шахматишки  перекинемся.  Пить  я  - пас,  а  пораскинуть  мозгами  над  заковыкой…
       - А  что?  И  зайду, -  пообещал  сосед  и  глянул  на  Алексея  с  такой  бла-годарной  радостью,  от  какой  защемило  сердце  моториста.
       «Эка,  брат,  хлебаешь  от  жизни!  В  водке,  Витюня,  отрады  не  найти. И  спасения  тоже».
       Надумал  идти  на  склад  и  уже  ступил,  на  ходу  доставая  сигарету,  но  поймавшись  на  несуразности,  удержал  шаг:  курить-то  надо  здесь,  а  не  в  складе! Воровато  огляделся,  но  кроме  Витюни  никто  не  заметил  оплошки. Малашкин  же  только  обрадовался.
       - Дай-ка  и  мне  подымить. Я  теперь  в  бедняках,  часто  стрелять  стану, -  сказал  шутливо,  но  руку  протянул  всерьёз.
       Алексей  протянул  курево,  поделился  огоньком  от  спички. Нетягостно  помолчали,  пуская  через  ноздри  дым. Помедля,  Витюня  усомнился:
      - А  все  ж  не  верится  мне,  что  ты  ногой  бил  кого-то. Это  ж  ни  в  дугу.
       И  глянул  поверх  низкой  гаражной  крыши  на  далёкую  белую  марь  у  края  неба.
       -Так  я  и  не  бил. Шпана  дворовая  била,  Сова  и  Шипун,  а  я  вступился. Да  пере-старался,  верно.  Не  слыхал,  не  поломал  им  кости? – с  тревогой  вопросил  Тарпанов.
       - Слух  пошёл,  будто  ты  лупил  пьяного  мужика  ногами,  а  они  отнять  хотели,  гу-манисты,  -  поведал  Малашкин,  оглядывая  с  недоверием  Алексея.
       - Эти  гуманисты  с  ног  на  голову  факты  ставят. А  это  в  пень-колоду, -  с  досадой  покивал  слесарь  по  моторам. И  впервые,  пожалуй,  принял  всерьёз  тот  случай,  хотя  вче-ра  у  следователя  думал  оптимистичней.
       -Ты  что,  выходит,  нос  повесил? – насторожился  Малашкин,  почуяв  в  голосе  сосе-да  тревогу. – Сам  говоришь,  не  бил.  Так  что? Купят,  думаешь,  предки  тех  пацанов  сви-детелей? Так  их  и  так  двое,  да  и  предки  у  них  барыги. Могут  купить  очевидцев. Хрено-во.
       - Всё  так,  Витюня.  Кроме  их  никого  не  было,  а  мужик  в  дрезину  нализался,  ни-чего  не  помнит. И  свидетелей  можно  нанять,  тоже  верно.
       - А пацаны  трезвые  были?
       - Не  знаю, Витёк. Не  догадался  принюхаться,  а  насчёт  трезвости… Трезвый  в  море  не  полезет,  трезвый  море  обойдёт.
       - Хреновая  картина, -  вздохнул  в  сочувствии  Малашкин.
       - Да  уж  куда…Но,  панихиду  отставить.  Хвост  пистолетом,  и  -  вперёд!
       Тарпанов  улыбнулся, шельмовато  подмигнул  смазчику  и,  точно  швырнув   окурок  в  бочку  с  водой,  пошёл  на  склад  добывать  запчасти.

____________________     ***     ___________________
       Алексей  приладил  подмышку  коробки  и, пересекая  широкий  двор,  уткнувшись  взглядом  в  асфальт, морщил  лоб. Мнилось  ему  нерешённое  в  себе,  оставшись  раздвоен-ным,  как  развилок  незнакомой  дороги.
       В  дверях  в  бокс  столкнулся  нос  к  носу  с  Заваровым.  Вот  уж  немилая  встреча! Тарпанов  опустил  глаза  долу,  пытаясь  разминуться,  но  механик  злую  память  скрывать  мог. Задрал  в  добродушной  улыбке  губу  и  спросил:
                - Чёй-то  ты  запчасти  сам  таскаешь? Взял  бы  практиканта-пацана.
       В  голосе  его  сидел  подхалимаж,  как  знак  забвения  расхождений. Моторист  оста-новился, задержал  холодный  взгляд  на  физии  хитрована,  с  усмешкой  вопросил:
       - А пацаны  потом  куда? На  побегушках  если  будут? Какой  из  них  специалист? Мастер  угождать? Да  и  что  тащить? – Он  кивнул  на  пару  пачек  вкладышей  и  пачку  поршневых  колец. – Пускай  пацан  делу  учится,  хотя  бы  нормально  помыть  блок. А  вот  тебе  имею  слово,  а  Изварину  передашь. – Алексей  вдруг  услышал  где-то  на  спине  у  лопаток  игру  нервных  клеток,  покалывание  и  дрожь. Верный  признак  волнения  в  мозгах.
       «Ты  что,  боишься  шарамыг? Да  хрен  им  в  бородавку!»
       И  успокоение  тут  же  пришло,  нервный  тик  пропал  и  слесарь, ухватив  глазами  ряд  из  трёх  самописок  в  нагрудном  кармане  пиджака  оппонента,  продолжил  мысль:
        - Тут  собрание  скоро  предвидится,  так  я  несколько  слов  хочу  сказать.
        - Так  говори,  я  уши  нараспашку  подержу.
        Механик  выжидательно  и  весело  щурился,  будто  знал  предстоящее  и  откровенно  не  смеялся  лишь  потому,  что  давал  гегемону  наперёд  излиться  глупостью.  А  уж  потом  всласть  натешиться.
       - Ты, Исидор Савелич,  всегда  предлагаешь  начальству  на  собраниях  кандидатуры  в  подхалимы. Он  потом то  ли  правой  ногой  заделается,  то  ли  левой  рукой,  чтоб  почесать  гузночко  командиру  производства.  Так  ты  теперь  в  цехком  не  предлагай. Пущай  работяги  сами  выставляют  фигуры. Лады? -  скорее  попросил,  чем  предложил  альтернативу  Алексей  Тарпанов,  хотя  механик  мог  побожиться,  что  просливость  моториста  напускная.  Тот  принял  решение  и  попрёт  напролом. - Нехорошо  получается, вассиясь. Ты  предлагаешь,  кто  угоден  начальству,  а  нам  нужно,  чтоб  коллективу  радели.
       Механик  вмиг  снял  весёлость  и  внимательно  оглядел  супротивника. Тот  в  позе  злого  быка,  но  в  карих  глазах   резвились  чёртики. Дурень!
       Заваров  кивнул  такой  мысли  и,  помедлив,  примирительно  сказал:
       - Демократия, Лёха, вещь  нужная,  кто  бы  спорил. Но  её  тоже  надо  держать  за  уз-ду. Народ  не  готов. Помнишь,  один  возглашал:  народ  к  блуду  готов!  А  вот  к  демократии -  не-а. В  демократии  он  такого  наблудит,  что  хрен  потом  укусишь  на  локте  прыщ. Породит  анархию,  а  она,  братуха,  матерь  идиотам.
       - А  шас,  где  анархии  не  видно? Только  с  виду  порядок  ведётся. Демо-кратия - это  гласность,  а  вам  она  с  руки?! Демократию  хотите  контролировать,  и  в  какие  воротья  сия  чушь  пролезет?! Жизнь,  сударик  Исидор,  разумом  человеческим  контролируется,  а  в  тебе  от  человека – только  облик. Всё  прочее  от  божьих  тварин. И  к  тому, худшее,  злое  и  жадное. И  с  таким  набором  вы  прёте  в  политику,  управлять  народом. Тьфу!
       Алексей  насмешливо  сплюнул  и  всё  же  задержался,  ожидая  реакции  механика.  Тот  мог  уйти  в  сторону,  но  мог  кинуться  и  в  полемику. Однако, Заваров  оказался  выше  ожиданий,  дураком  себя  не  показал  и  ход  сделал  неожиданный.
      -Зачем  ты  так,  Алексей  Егорович? Я  хочу  с  тобой  по-хорошему  говорить. – Зава-ров  опустил  печально-укоризненный  взгляд  на  сомкнутые  поперёк  живота  ладони  слеса-ря, с  вязью  букв  имени на  запястье, след  давней  юношеской  глупости. -У  нас  в  автобазе  есть  в  производственном  отделе  вакансия  инженера. Предлагают  мне,  да  нет  охоты  про-тирать  штаны  в  конторе,  я  тут  привык.
       -Напрасно  отказываешься, сударик, - в  ответ  усмехнулся  моторист. - Тебе  самое  время  в  тихую  гавань  пристраиваться.  Сколько  можно  воровать? А  вдруг  фортуна  задом  повернётся?  Что  же  касаемо  тёплого  места,  так  мне  тем  более  среди  конторских  крыс  не  усидеть. Характер  кусачий  и  крыс  могу  передавить. И  вообще,  я  удивлён. Я  дурак,  и  то  понимаю,  что  скоро  страну  разворуют,  а  ты,  выходит,  засомневался. Или  время – дух  перевести? Давай  всё  же  покуда  договоримся  на  моих  условиях. Отдохни,  на  собрании  нас  не трогай.
       - Понимаю, тебя  не  устраивает  мизер. – Механик  ковырнул  носком  туфли  на  ас-фальте  смятый  коробок  из-под  спичек  и  колюче  взглянул  на Алексея. – Тогда  иди  в  председатели  месткома. Видел  в  кино? Один  поднялся  и  предложил  себя  в  председатели. Предлагай  и  ты,  а  мы  поддержим. Ну  чем  ты  хуже  Изварина? Мы  его  уговорим,  пускай  посторонится.
       - Действительно,  не  хуже. Спасибо  за  идею. Но  и  ты  слово  сдержи. Изварину  от-дай  приказ  на  отпуск  до  других  времён.
       Пора  расходиться  и  моторист  взял  с  места,  но  тут  же  был  остановлен.
       - Алексей  Егорович!  Никак  в  толк  не  возьму. Чего  тебе  надо? – произнёс  Заваров  с  укором. – То  ли  денег,  то  ли  власти,  то  ли  вечного  покоя?
       - Опять  за  рыбу  гроши  и  до  угрозы  докатился, - огорченно-презрительно  установил  Тарпанов. - Закон  эволюции  подлости. Верю,  ты  с  особым  удовольствием  подержал  бы  меня  за  яблочко,  да  обстоятельства  не  те. Но  понять  уже  можно,  что  мне  лично  ничего  не  надо. Покоя  вечного  тем  более. Дела  еще  остались. А  ты  не  путайся  под  ногами  у  народа.  Ведь  задавят  когда-нибудь. Терпение  народа  на  исходе.
       Алексей сказал  всё,  дальнейшее  общение  тяготило  и  он  сделал  новую  попытку  расстаться,  но  Заваров  придержал  за  рукав.
       - Народ  потерпит,  за  него  не  переживай. А  вот  с  деловыми  людьми тебе  бы  быть  поласковей.  С  ними  всегда  можно  договориться. И  становиться  на  пути  других  не  надо. Не  обижай  ближних,  как  сказано  в  писании. А  мы  тебя  когда  обидели? Премией  обде-лили? Путёвку  отдохнуть  не  предложили?
       «Неужели  он  боится? – с  брезгливостью  подумалось  мотористу. – Так  не  похоже. Хитрит,  и  сегодня  он  станет  обещать  всё…А  завтра,  если  сложится  как  надо  для  них,  он  хорошо  посмеётся  над  моим  простодушием. Подонкам  доверять  нельзя!»
       - Хватит  юлить, сударик. Сам  говоришь:  меняются  обстоятельства. Теперь  будут  в  вас  камни  кидать,  как  велит  писание, -  обрезал  моторист,  сбрасывая  с  души  неуютность,  которая  укладывалась  туда, когда  уговаривали  его  без  ругани  и  с  лаской.
       Тут  взорвался  и  механик. Голос  его  визгливый,  бабий,  и  когда  ударяется  в  крик,  тот  летит  далеко. Но  дурак  ли  проходимец,  а  хитрец  большой  и  потому  визжал  в  пре-делах  громкого  шёпота. Свидетелей  не  хотелось.
       - А  ты  кто,  косоротик,  чтоб  приказы  отдавать?! Ты  директор  или  секретарь  парт-кома? Ты  для  того  хочешь  власть  ухватить,  чтоб  командовать?! А  нако-ся,  выкуси! – всколыхнул  черевами  Заваров. – Дорасти  до  должности,  уважение  заимей,  а  тогда  уж  показывай  гонор!
       Пожалуй,  в  эту  минуту  ярости  он  готов  был  зажать  слесаря  и  показать  Кузькину  мать. То, что  Тарпанов  сам  мог  ему  не  слабо  накостылять  в  расчёт  им  не  бралось.
       - Криком  горю  не  поможешь, вассиясь  Исидор, - почти  ласково   сообщил  на  то  слесарь. – Всё  одно  придётся  попритихнуть. Партия  взяла  курс  наводить  порядок  и,  если  взялась  серьёзно,  наведёт. И  гляди,  чтоб  не  попал  под  конфискацию  потом  и  кровью  нажитого. Изыди  и  считай,  что  тебе  вручил    чёрную  метку  тот  самый  слепой. Впрочем, я  начинаю  прозревать!
       Он  усмехнулся  и  с  тем  пошёл  к  себе, гоняя  на  скулах  желваки. И  от  нервной  ли  горячки  или  крутнулся  резко,  но  в  бедро  так  хватила  боль  ущемлённой  нити,  что  при-шлось  скоротить  шаг  и  приволакивать  ногу.
       Но  работа  уводит  муторные  мысли и  Алексей  скоро  забыл  про  механика  и  будто  шутоломный  тот  диспут. А  вот  бедро  прибаливало  не  на  шутку  и  принудила  идти  на  поклон  к  напарнику,  просить  взять  неурочную  работу  и  пришлось напарнику  Казьмину  горбиться  под  крылом  «газика», регулировать  клапана.
       Радикулит,  ишиас  тот  несносный, Тарпанов  вечером задавит  вьетнамской  «звёздоч-кой»  бальзамом  или  чугунной  стружкой  на  уксусе,  а  вот  как  с  камнями  на  колее  жизни  быть? И  обед  сегодня  сносный  в  столовке.  Обычно  слесарь  харчевался  из  домашнего  «тормозка»,  но  то  ли  мысли  треклятые,  то  ли  нога  болючая  сама  повернула  к  общепи-ту,  и  пообедать  пришлось  с  коллективом. И  ничто:  борщ  сегодня  удался  у  поварихи  Трофимовны,  в  котлете  хлеба  оказалось  не  с  большим  нахальством,  а  компот  и  вовсе  порадовал  вкусом. И  вышел  Алексей  во  двор  в  благодушном  настроении,  а  имея  чет-верть  часа  свободы  не  пошёл  в  биллиардную  и  к  козлятникам  не  подсел,  предпочтя  расходить  ногу  по  аллейке. И  вот,  неторопливо  вышагивая,  поводя  плечами  и  заглядывая   поверх  гаражной  крыши  в  небесную  синь,  слесарь  вдруг  нос  к  носу  столкнулся  с  пред-седателем  цехкома  Извариным.
        Вот  тебе  и  отче  наш!
        Моторист  обречённо  вздохнул,  невольно  набычился,  и  увёл  глаза. Разго-варивать  с  Извариным  не  хотелось. Претило.
       Если  сущность  Исидора  Заварова  можно  определить  немногословно:  «стяжатель»,  мелкий  воришка  и  подхалим,  то  Изварина  и  вовсе  одним  словом – сачок,  то  бишь  лен-тяй.
       Естественно,  ни  вором,  ни  сачком  человека  не  рождают,  на  свет  божий   он  явля-ется  беспомощным  несмышлёнышем,  тихим  или  крикливым,  но  почти  всегда  любимым,  единственным,  а  уж  неповторимым -  точно. И  лишь  потом  из  заготовки  человека  делает-ся  высокоорганизованный  бездельник,  или,  наоборот,  высокообразованный  созидатель,  подобный  Всевышнему пращуру.
       Из  Васи  Изварина  среда  и  обстоятельства  выпестовали  неповторимого лентяя  и,  к  тому, мечтателя. Он  любил  грезить  в  детстве,  являя  горы  сладостей  и  волшебников,  гры-зущих  за  него  гранит  науки,  в  годы  службы  по  защите  Отечества  он  возвышался  до  маршальских  высот  для  наказания  обидчиков  по  службе,  в  годы  же  зрелые,  устроившись  работать,  иллюзии  сменил  на  прагматизм. Поздновато,  но  понял,  что  воображение  бесплодно,  а вот  недурственные  плоды  даёт  подхалимаж.
      Генеалогические  дерева  совсем мало  обращают  внимания  на  побочные нюансы  времени,  кои  незаметно,  но  основательно  деформируют  содержание  черепных  коробок,  плывуших  по  волнам  жизни,   
       Гороскопы  же  судеб  предрекают  будущность,  исходя  из  расстановки  звёзд  нуж-ной  величины,  и  вовсе  игнорируют  такую  мелочь,  как  характеры  папы  и  мамы,  их  суп-ружеские  отношения,  И  совершенно  напрасно. Иначе  ещё  при  рождении  Васятки  Изва-рина  надо  было  изъять  из  трактовки  судьбы  появление  оного  под  знаком  Льва  и  до-полнительно  учесть  специфические  особенности  появления  на  свет  чада  путём  кесарева  сечения, квадратуру  однокомнатной  квартиры  и  такую  малость,  как  социальное  положе-ние  родителей.
       Папа у Васи  был  инженер. Рядовой  инженер, Фёдор  Керсантович  Изварин, проси-живающий  штаны  перед  кульманом  и  получающий  за  честное  усердие  сто  двадцать  рэ. А  этого  маловато  при  подрастании  единственного  и  неповторимого  сы-ночка. Папа  и  мама  души  в  нём  не  чаяли  и  старались  сделать  наследнику  счастливое  детство,  и  не  хлебал  бы  он  горького  по  ноздри,  как  пришлось  им  сами,  угодивших  родиться  в  не-взгодное  время.
       И  чтобы  хоть  малостью  пополнить  семейный  бюджет, инженер  Изварин  искал  побочных  заработков,  как-то:  переводами  с  английского  технических  статей  в  журналах,  писанием  контрольных  для  студентов,  а  то  и  репетиторством  невежд. А  это  забирало  время. Всё  время,  какое  надо  посвящать  супруге  и  дитяти.
       Жена  инженера  Изварина,  Антонида  Семёновна,  тоже  рождённая  при благоприят-ном  стечении  звёзд,  на  каком-то  отрезке  планиды  оказалась  под  влиянием  побочных  и  вредных  факторов. И  выросла  в  создание,  лишённое некоторых  нравственных  устоев.  А  при  сочетании  красоты  и  эгоизма,  это  проклятие  для  будущего  мужа.  Но  кто  способен  разглядеть  в  другом  пороки?  Способны  ли  молодые  и  влюблённые  рассмотреть  зачатки  зла?
       Случай  играет  в  судьбе  особую  роль.  Не  во  всей  многогранности  жизни, конечно,  но  кто  опровергнет  такое? Случайно  знакомятся  люди,  потом  по  любви  или  расчёту  соединяются, -  и…
       Медовый  месяц  потому  так  и  называется,  что  сладок  и  душист. Но  коротко  ли,  долго  он  длится,  а  в  случайных  парах  конец  счастью  настаёт  где-то между  пятым  и  седьмым  месяцем  и  начинается  обыденность.
       Так  получилось  и  у  Извариных. Фёдор  Керсантович,  ослеплённый  красотой  суп-руги,  начисто  отвергал  отсутствие  у  неё  хорошо  означенного  ума  и  склонности  к  само-отдаче,  кроме  физиологической. А  она  отчего-то  выделяла  в  нём  звание  инженера.  Вер-но,  слышала,  что  из  инженеров  получаются  начальники  и  партийные  работники  крупно-го  ранга  и  даже  министры,  хотя  носители  «поплавков»  к  тому  времени  уже  теряли  привлекательность  в  тех  кругах,  где  кружилась  Антонида  Семёновна. Она,  правда,  уже  при  рождении  сына  попыталась  исправить  положение  и  поменять  кумира,  но  дорогу  к  глупости  загородила  мать.
       - Донечка балдушечка,  -  сказала  она,  поглаживая  шёлковые,  но  уже  по  моде, от-беленные  перекисью  водорода  волосы  единственной  дочери. – Уйтить  всегда  можно. А  что  толку?  Дитё  у  вас. Грех  дитё  сиротством  зорить. А  что  твой  пентюх  такую  красулю  не  могёт  ублажить, так  заставляй  больше  зарабатывать,  искает  пущай  работу  поденеж-ней. Анжинер  ныне  кто?  Тьфу  и  растереть. А  иные  живут. И  что  не  любишь - не  беда. Стерпится -  слюбится,  а  то  и  так  сойдёт. А  нет,  так  вона  сколько  молодых  жеребцов  при  теле  и  деньгах  шастают. Федька  твой  всегда  на  работе,  когда  ему  уследить  за  тобой? Да  и  грех  следить, ежели  не  сполняет  в  постели  обязаностев. Сам  виноват,  не  находит  время  жену  ублаготворить. Устройся  крепко  в  жизни, а  потом  бери  за  себя  такую  красуню. Так  что  не  горюнься,  доня. А  от  скуки  иди  на  службу,  там  и  мужики  вертятся  и  забота  найдётся. Образования  семь  классов. Эвон! В  мои  годы - почти  профессорша! Работу  иль  службу  можно  сыскать  чистую,  а  то  и  денежную. Есть  такие  работы. Трудно  туды  усунуться,  так  кому  трудно,  а  тебе  дорога  скатертью. Таку  красавицу  всякий  на-чальник  умаслить  обстарается. Есть  у  меня  знакомый  человек,  какой  представить  может  тебя  такому  начальнику.
       И  дочка  вняла  наставленьям  матери.
       И  пошла  в  их  семье  приличная  с  виду  жизнь.  Фёдор  Керсантович  вкалывал  денно  и  нощно,  иногда  засыпая  над  чертежами, жена  работала  всенощно.  И  коль  скоро  Антонида  научилась  не  только  подавать  в  ресторане  яства  и  питьё,  но  и  с  улыбкой  брать  чаевые,  какие  особенно  охотно  засовывали  в  её  крахмальный  карманчик  жеребчи-ки  из  завсегдатаев,  то  и  в  доме  появился  достаток,  и  инженеру  не  стало  нужды  надры-ваться.
       Он  было  бросил  всё  побочное,  но  вскоре  с  ужасом  обнаружил,  что  его  Антонида   служит  официанткой  в  привокзальном  вертепе! Да  разве  он  допустил  бы  такое,  узнай  вовремя?! Нет,  он  ничего  не  имел  против  работы  жены,  коли  ей  хочется. Но  не  в  рес-торане  же,  в  этом  сонмище  пьяниц,  барыг  и  прочих  проходимцев! Они  же  совратят  её!
       И  с  тоской  установил,  - прелюбодеяние  свершилось.
       В день  рокового  открытия  Фёдор  Керсантович  уединился,  пристроил  брючной  ре-мень  на  крюк  люстры  и  оттолкнул  табурет. На  том  и  кончились  бы    страдания  его  ду-ши,  свернулась  бы  однобокая  жизнь  Антониды  Извариной,  и,  может  статься,  новый  по-ворот  внёс  бы  коррективы  и  в  планиду  Васи  и  стал  бы  он  кем-то  другим,  но  случилось  так,  что  крюк  на  потолке  разогнулся,  и  бедный  инженер  со  слезами  в  глазах  рухнул  на  пол.
       Будучи  фаталистом, Изварин  не  стал  испытывать  судьбу  дважды. И  потому  к  кра-сивой  жене  зародил  зло  и  стал  отвечать  ей  тем  же,  находя  привязанности,  где  можно,  и  даже  впадая  в  спортивный  азарт. И  жизнь  уложилась  в  новое  русло,  с  виду  спокойное, но  с  глубокими  омутами. На  манер  французских  буржуа,  о  коих  сочиняют  в  книгах.
       Воспитанием  Васи,  в  меру  сил  и  таланта,  занялась  бабуля  по  женской  линии  и  вырастила  любимца  и  отличного  лентяя. Настолько  отличного,  что он   не  захотел  учить-ся  дольше  осьмилетки,  и  только  военком  заставил  неуча  постичь  профессию  шофёра. Служба  пробежала  незаметно,  а  после  армии,  отдыхая  от  неё  на  шее  предков,  двадцати  лет  с  гаком  бутуз  пооброс  жирком. И  если  б  не  статья  о  тунеядцах,  кто  знает,  какой  бы  вышел  толк.  Неясное  же  томление  души  заглохло  в  нём  незаметно,  почти  враз.  Случай  познакомил  с  миловидной  вертихвосткой, - она  увидела  в  Васятке  идеал. Он  был  упитанный  и  как  нужно  воспитанный,  им  можно  было  помыкать. И  будучи  уже  женой,  погнала  Изварина  работать  водителем,  посоветовав  устроиться  на  грузовичок  «хозяйку». Работы  там  не  очень,  дома  всегда  в  срок,  а  главное, - на  глазах  начальства.  И  если  проявить  смекалку,  употребить  язык,  и  пристроиться  активистом…
       Жена  наставила,  а  Вася  обнажил  талант. Скоро  Изварина  стало  частенько  выно-сить  с  речью на  трибуны,  когда  надо  подхватить  или  поддержать  почин,  показать  уча-стие  в  нём  масс. И  как  итог,  года  через  три,  Васю  порекомендовали  в  цехком  и  сделали  председателем. Да  так  надолго,  что  думалось,  пожизненно. Работяги  уже  забыли  имя  и  фамилию,  звали  Председателем,  а  то  и  Боссом,  и  многие,  не  без  подтрунки.
       Ну  а  прикладываться  к  стакану,  при  его  лени  к  сопротивлению  обстоятельствам,  приохотиться  недолго. Должность  профсоюзного  лидера  вообще  позывала  к  общению  с  людьми,  и  скоро  появились  условности  и  всякие  навыки,  и  со  временем  Изварин  внедрил  правило «без  бутылки  не  входить!»  Прошло  не  очень  много  времени,  и  Вася  стал  тихим  алкашом.
       От  него  и  сейчас  несло  чем-то  приторно-сладким,  кофейным.  Не  иначе  хватил  эссенции,  благо  конфетная  фабрика  рядом,  а  тропа  туда  торная. Сейчас  он,  верно,  хотел  излить  душу  и  воскликнул:
       - Алексей  Егорович!  Привет, дорогой!
       И  протянул  пухлую  ладошку-подушечку, и  радостно  заглядывая  в  лицо Тарпанову, покатился  рядом. Ростом  он  уродился  малым, зато  раздался  вширь. Живот  распустил  так,  что  приходилось  украдкой  поддёргивать  штаны,  слезающие  на  пах.
       - Привет и  тебе,  Василий  Фёдорыч, - хмуро  откликнулся  слесарь, подержась  за  вя-лую  руку  профдеятеля. – Имеешь  ко  мне  интерес?
       - Скорее, просьба, Алексей  Егорыч. И  вот  какого  порядка. В  другой  понедельник,  как  ты  знаешь,  у  нас  отчётно-выборное  собрание.  К  концу  года  подбиваем  бабки. Так  вот,  тебе  надо  выступить  и  сказать  несколько  слов. Ты  в  авторитете  у  работяг,  а  руко-водству  нужна  поддержка  низов. Сам  понимаешь,  всегда  есть  отдельные  недостатки,  не-доработки,  но  и  определённые  вехи  свершений…
       - в  области  умыкания  запасных  частей  и  их  пропитии, не  заметить  нельзя! - ух-мыльнулся  в  тон  ему  Алексей, сдвигая  со  лба  берет  и  будто  по-свойски  подмигивая  Изварину.
       Председатель  всколыхнул  животом,  всхохатывая  и  принимая  шутку, и  не  убирая  улыбки,  ответствовал:
       - Грешная  жизня, Алексей Егорыч, грешная! Кто спорит? Но все привык-ли…Так  ты  набросай  речугу,  а  я  потом  ознакомлюсь,  подредактирую,  чтобы  как  надо  было. И  ещё.  Мы  тут  посоветовались, может,  пора  и  тебе  включаться  в  общественную  жизнь? Хватит  бирюком  жить. Что,  если  мы  предложим  тебя  в  состав  цехкома? Меня  в  подрядную  бри-гаду  перебрасывают  бугром,  а  цех  остаётся  без  пригляда. Вот  бы  тебя,  для  начала,  за-мом! Или…
       Он  не  закончил  фразы  и  смотрел,  словно  искал  совета,  а  то  и  поддержки  Тарпа-нова ,  который  должен  был  схватить  его  мысль  на  лету  и  вывести  итог.
       -Ты Заварова  видел? – остановился  моторист, придержал  за  плечо  Изварина. Просто  оторопь  брала,  какие  чистые  и  честные  у  деловара  голубые  глаза!
       И  тот  тут  же  доверчиво  удивился  и  обронил:
       - Нет,  а  что?
       - Я  сказал  ему,  а  он  должен  был  объявить  тебе,  чтоб  ни  в  цехком,  ни  в  бугры  ты  не  мылился. А  то  поднимем  шум.
       Изварин  переменился  в  лице,  мясистая  нижняя  губа  отвалилась,  показала  забор-чик  занехаенных  зубов,  глаза  же  уронили  радость  и  обнажили  злость.
       - Ты  что,  Тарпан?!  Газет  начитался?! Так  в  газетах  одно,  а  в  жизни  рас-становка  сил  поинтересней. Там, -  как  хочется,  а  тут, -  как  есть! И  вообще,  кто  ты  такой?! Мы  без  тебя  решим,  кому  куда. Администрация  меня  поддерживает,  хотели  и  тебе  оказать  поддержку…Но  раз  дурак,  от  них  мы  избавляемся  по  закону.
       - Ну,  ну,  ежели  по  закону,  тогда  покуда  я  спокойный. Хотя  выпереть  вы  неугод-ного способны,  подлянку  устроить, настрочить  донос.  Я  вспомнил  механика Хуциева,  как  лихо  с  ним  управились. Он-то,  всего  делов,  послал  проехать  через  яму   директорскую  машину. Законно!  Как  механик  выпуска,  страж  техники  безопасности  заставил  поменять  опорный  палец. Машина  задержалась,  не  подали  директору  в  положенное  время. Но  ведь,  вполне  возможно,  аварию  предотвратили,  спасли  жизнь  ему  и  водиле!   А  Хуциева  тут  же  послали   на  три  буквы  по  сокращению  штатов. Волюнтаризм  и  дуроломство!.. Но  с  тех  пор  время  круто  изменилось. Смешной  ты,  Вася. Дуешься  от  важности  как  детский  шарик,  а  того  не  понимаешь,  что  стоит  шарик  ткнуть  колючкой  и  будет  пшик. Удивля-юсь.  Уверовал  в  сонную  благость  и  тем  доволен.  Просыпаться  надо. Жизнь-то  меняется. Впрочем,  кому  я  доказываю  аксиому? Пойми, Вася,  время  приходит  наше,  людей, которые  за  порядок, а  вас  перестали  пужаться! -  почти  патетически  заключил  Алексей.
       - Выходит,  мы  разошлись,  как  в  море  лодки, - с  усмешкой  отметил  Изва-рин  и,  заложив  за  спину  руки  и  выпятив  живот,  оставил  за  собой  последнее   слово: - Теперь  мы  знать  будем,  кто  нам  враг.  Ветер,  он  ещё  куда  подует…Старик  в  генсеках  сегодня  один,  а  завтра  другого  выберут. Он  может  указать  дорогу  к  другому  горизонту.
       - Вот-вот,  завяжи  узелок  на  память. Ты  верно  отметил,  враг  я  вам,  бары-гам  и  подхалимам. Терпели  мы  вас,  как  дурни, это  было  и  есть, -  заметил  Алексей  со  скудею-щей  улыбкой  иронии. Качнул  головой,  удивляясь  и  осуждая  дикость  положения. – Сверху  вас  поддерживали,  потому  и  морочили  народу  головы,  лапшу  вешали,  а  теперь,  как  гляжу,  нет  вам  оттуда  ласки. Каждому  овощу,  выходит,  Вася,  свой  срок. Бывай  здоров  и  вслух  не  кашляй.
       - Ну,  гляди,  слово  не  птичка  и  за  базар  ответить  вскорости  придётся, -  процедил  с  угрозой  Изварин.
       И  подтвердив  обещание  полным  зла  взглядом,  покатился  по  двору.
       - Я  гляжу,  Вася. Но  и  ты  передай  своим  про  черную  меточку.  Вы,  считай,  её  уже  получили. Пора  крепко  подумать  и  определиться  куда  править. Не  мешать  бы  нормально  жить  другим!

                ____________________    ***    _____________________ 
       Везло  Тарпанову  на  неприятные  встречи. Не  прошёл  час,  как  имел  беседу  с  Из-вариным, пришёл  Володя  Чумаков. Водила  лет  под  тридцать,  с  породистым  лицом  при  усах  с  подусниками,  с  пышными  волосами   над  высоким  лбом,  и  с  девчоночьими  синими  глазами.  Красивый  мужик.  И  обкинутый  заграничной  шмоткой. Джинсы  ему  шли, замшевая  куртка  подчёркивала  ширину  плеч  и  приличную  силёнку, галстук  придавал  вальяжности,  а  туфли,  местной, впрочем  фабрики,  но,  какой  казус,  купленные  в  круизе  в  Марсельском   универмаге, привлекали  блеском.
       Верно,  хотел  явить  собой  облик  современного  трудяги,  он  и  являл.
       Чумаков  крутил  баранку  новенького  самосвала,  возил  уголь,  и  ходил  слушок,  толкал  его  на  стороне,  в  казачьих  станицах, где  антрацит  был  в  большом  спросе  для  отопления  теплиц. И  моторист  не  верил  благому  облику стахановца,  а  верил  слухам,  ибо  малость  знал  характер  водителя  и  ведал  кто  его  дружки. А  в  приятелях  ходили  у  него  Изварин  и  Заваров  и  иные  мужики  с  менталитетом  мелкого  пройдохи.
       Вова  Чумаков  остановился  в  проёме  распахнутых  ворот,  пригляделся  к  нутру  це-ха  и,  узрев  Тарпанова, свистнул  и  поманил  пальцем.
       Моторист,  углядев  жест,  покороблено  вздохнул, раздумчиво  тернул  под  носом  ки-стью  руки, прошелся  ветошкой  по  гладкой,  обласканной  пальцами  поверхности  воротка,  которым  он  сейчас  затягивал  коренные  подшипники  коленвала,  и  вразвалочку  пошел  на  выход. Шел  медленно,  насмешливо  улыбаясь  глазами,  а  подойдя  к  водителю,  прихлопы-вая  воротком  по  ладони,  спросил:
        - Ну?
       Он  догадывался  о  цели  прихода  Вовчика  Чумакова  и  поторопил  события  вопро-сом,  чтобы  скорее  снять  вопрос.
        Чумаков  тоже  насмешливо  ухмыльнулся  и,  намекая  на  положение  пар-ламентёра,  а  представителя  могущественной  группы  встречать  бы  не  так,  кивнул  на  вороток.
       - Разговор  с  позиции  силы?
       - Покуда  лишь  намёк  на  последствия  в  ответ  на  хамство. Ты  нахамил  мне,  Чума,  и  сделал  это  нарошно, - сказал  Алексей,  и, обернувшись, пустил  вороток  по  гладким  пли-там  в  цех,  к  рабочему  месту. Тот  со  звоном  коснулся  пола  и  юркнул  под  верстак. – Но  то  было  вступление,  а  что  за  дела  привели  тебя  сюда?
       -Ты  тоже  хамишь, Тарпан. Я  слыхал,  ты  покатил  бочонок  на  уважаемых  людей. Так  я  предупреждаю:  не  надо  трогать. Себе  дороже  выйдет. На  лекарствах.
       Чумаков  небрежно,  под  ноги  слесарю  цвиркнул  слюной, достал  из  кармана  куртки  дамский  носовичок  с  кружевной  каёмкой  и  промокнул  сочные,  капризные  губы.
       Он  явно  нарывался  на  большой  скандал, а  душа  Тарпанова  уже  была  легка. И  ес-ли  минуту  назад  он  боялся  наделать  глупостей,  то  теперь  просто  уверен  был,  что  Чума  просится  на  кулак  и  его  желание  надо  удовлетворить,  и  спесь  сбить.
       «Вот  так  да! А  до  недавнего  времени  никого  пальцем  не  цеплял. Лиха  беда – на-чало?» - укорил  он  себя  с  удивлением,  и,  желая  остудить  себя,  и  все  же  с  угрозой  про-изнёс:
       - Меня  сегодня  многие  пужали,  Чума. Больше  не  надо. Сейчас  я  сам  кого  хошь  пугну  и  словом  и  действом. Ты  ещё  молодой,  куртка  на  тебе  дорогая  и  дитё  у  тебя. А  я  гол  как  сокол. Вывод  какой  напрашивается? Я  на  тебя,  как  на  агрессора,  и  пасть  по-рву…Не  люблю  я  тебя,  Вовчик,  а  потому  злобы  во  мне  много.  Духаритесь,  а  духа  в  коробочке  хрен  ма. А  ты  подонистей  всех.  Нарцис  краплёный. Ты  думаешь,  я  не  помню,  как  ты  канючил  у  профкома  помощь  для  матери  в  больницу,  а  у  самого  на  книжке  на  двадцать  четвёртую  «Волгу»  лежало?
       - Мне  положено,  я  плачу  взносы. А  положено -  отдай  и  не  греши! –   усмехнулся  Чумаков,  явно  облегчаясь  тем,  что  инцидент  принял  словесный  оборот  и  мордобоя  можно  избежать. По  глазам  моториста  он  видел,  что  шутки  плохи,  а  драки  он  боялся. Шум  поднимется  огромный,  да  и кому  больше  обломится,  бог  весть. Слесарь  тоже  выте-сан  из  крепкой  глыбы  и,  к  тому,  злой.
       - С  положенными,  сам  знаешь,  что  делают,  а  вы  обнаглели, -  уже  фле-гматично  продолжил  своеобразный  диспут  слесарь. -  Помощь  выделяется  когда  трудно,  а  вы  дой-ную  корову  устроили  из  профсоюза. Ты-то  каждый  год  берёшь  путёвку  на  юга,  а  взно-сов  платишь  сколько?  Подбивал  бабки  хотя  б  из  интереса  или  самодовольно  ухмыля-ешься  простакам,  которые  вообще  не  ездили,  потому  как  за  вами,  лизозадами,  очередь  попадает  им  на  осень  или  зиму? И  где  совесть  и  где  справедливость? Вот  почему  мы  не  любим  шестёрок. И  случись  катавасия,  зубами  грызть  тебя  буду,  если  силёнок  не  хватит. Это  знай  крепко  и  передай  тем, кому  зады  лижешь. Всё, Нарцис! Бочку  мы  покатили  коллективом,  а  перед  лавиной  устоять  нельзя. Впрочем,  возможно  я  самонадеян,  вы  при-способились  управлять  глупцами  и  направите  гнев  в  другое  русло. Но  я  постараюсь,  чтоб  хотя  в  нашем  коллективе  вам  вышел  облом.
       И  оборотившись,  медленно,  походкой  уточки  потопал  к  рабочему   месту,  ожидая,  впрочем,  выпада  водилы. Не  могло  быть,  чтобы  тот  бугай  не  оставил  за  собой  послед-него  резюме. И  верно, Чумак  подал  голос:
        -Жаль, что  на  территории  и  в  чистом  я. -  Он  оглядел  куртку  и  джинсы,  какие  стоили  двести  рэ  и  изгвоздать  их  было  жалко. - А  то  бы  рога  тебе  обломал. Но  я  после  работы  тебя  пощекочу.
       И  пошёл  к  машине, заложив  три  пальца  в  узкую  щель  кармана  спецо-вочных  штанов  у  фермеров  Техасса,  а  другой  рукой  играя  брелоком  для  ключей  зажигания,  где  висела  обезьянка  с потешной  мордой,  чем-то  смахивающей  на  Заварова.
       «Зануда!»  -  сказал  Чумаков  себе  про  моториста.
       Обезьянку  он  гонял  на  пальце  по  привычке  удивлять  поделкой  встреч-ных-поперечных,  и  вдруг  подумал,  что  напрасно  согласился  сунуться  к  закопёрщику, завари-ваемой  в  цеху  бузы, дабы   припугнуть,  а  то  и  прищучить  слесарюгу.
       «Тарпана  не  проймешь  страхом,  он  фанатик,  во  что  верит,  тому  не  изменит, а  врага  себе  нажил. И  теперь,  когда  станется  ему  чинить  мотор  по  мелочи  или  всерьёз,  он  придумает  тысячу  отговорок,  а  работу  себе  не  возьмёт,  перекинет  напарнику  Казьмину.  А  из  того  моторист,  как  из  Заварова  министр.»
       Чумаков  усмехнулся  невольному  каламбуру,  но  тут  же  весёлую  струнку  порвал,  ибо  пала  мысль,  что  влез  в  это  дело  он  сдурика,  ему  надо  бы  постоять  в  сторонке  и  поглядеть,  чья  возьмёт. Времена  наступили  иные,  в  газетах  про  всякие  строгости  сооб-щают  и  трясут  даже  больших  шишкомотов. А  Тарпанов  в  автобазе  ветеран  и  мастер  дела,  ему  сам  директор    руку  жмёт  при  встречах  и  слесарь  тем  не  бахвалится,  на  соб-раниях  частенько  подначи- вает  кого  ни  попадя,  вызывая  смех  коллектива, и  ему  сходит  с  рук,  и  не  слышно,  чтоб  премии  лишили.  Мириться  с  ним  надо,  а  не  драку  затевать.
       «И  вообще,  чего  надо? Машина  нормальная,  одет,  обут  и  нос  в  табаке,  и  кое-что лежит на  чёрный день. Заработком  не  обижен,  а  жадность  надо  иногда  сдерживать.  Под-завязать  временно,  а  то  как  бы  не  загреметь  в  места,  где  лес  густой  и  надо  проредить. Видать  не  только  наверху  шорохать  стали,  а  и  до  низов  руки  тянут. Новый  генсек,  хоть  и  старик,  а  взялся  за  дела  круто. После  затишья  всегда  буря. Сколько  лет  тому  штилю? А  бурю  надо  переждать  в  тихой  бухточке,  а  то  на  дно  лечь,  как  подводная  лодка. А?»
       Чумаков  постоял  возле  своего  самосвала,  в  задумчивости  помял  ладонью  лицо,  взялся  за  дверцу,  и,  оборотившись  на  окна  конторы,  решил  не  идти  с  отчётом  к  шатии-братии. Поставил  лаковый  туфель  на  подножку,  рывком  кинул  грузное  тело  в  кабину, завёл  двигатель,  и  ещё  малость  помедлив, поехал  со  двора.
       Один  ушился,  другой  явился, - рихтовщик  Антон  Данилушкин.  Он  после  работы  ладил  битого  «москвича»,  хозяин  которого  был  хорошо  знаком  с  начальством  автобазы,  а  оно  попросило  наделить  его  вниманием.  И  теперь привёл  в  моторный  мужика  с  насу-пленными  бровями  и  неприятными сверлящими  глазами.
       Алексей  выдержал,  не  увёл  своего  взгляда,  но  с  упрёком  проронил:
       - У нас,  дорогой  товарищ,  сначала  здороваются, а  уж  потом - претензии. А  у  тебя  взгляд,  будто  я  в  шпионы  затесался. – И  поворотился  к  слесарю. – С  каким  интересом,  Антоша?
       - Да  вот,  у  него  незадачка. Покуда  кузов  рихтую, движку  его  тачки  про-вернуть  ремонт  надо. Просил  свести  к  специалисту,  а  Сомов  дал  ему  добро, – отвечал  дока  по  рихтовке,  кивая  на  мужика,  и  улыбкой  упрашивая  не  держать  тёмного  против  неумело  бьющего  челом.
       -А  что  с  мотором? – спросил  слесарь,  теперь  у  мужика,  с  напругой  удер-живая  пронизывающий  взгляд.
       - Плохо  тянет,  масло  жрёт. А  прошёл  всего  сто  тыщ, - скрипучим,  режущим   железо  голосом  сказал  пришелец.
       Тарпанов  уже  решился  отказать  и  потому  увёл  глаза  и  пожал  плечами.
       -Так  сотня  тыщ  для  москвича – рекорд. Тут  капиталку  надо  строить.  На  станцию  езжай. Там  запчасти,  а  у  нас  нету,  а  значит,  негде  своровать. Адью,  гражданин  хороший. Времени  у  меня  тоже  в  обрез.  Работать  надо,  план  давать.
       - Да  может  как-нибудь,.. - забеспокоился  проситель,  проявляя  на  лице  елей  и  мяг-чая  голосом.  Да  и  глаза  утухли,  утратили  блеск  стали.
       - Тогда  это  к  нему, - сказал  Алексей,  через  плечо  указывая  большим  пальцем  на  Казьмина,  который  вертел  что-то  на  двигателе  в  углу  цеха.
       - Нет, нет! – воспротивился  рихтовщик,  имея,  верно,  что-то  своё  на  уме. – Казьмин  тут  не  потянет! Этому  человеку  надо  хорошо  и  скоро  сварганить  движок. Он  заплатит,  сколько  скажешь.
       Алексей  иногда  брал  «левые»  работы,  но  не  из-за  денег. Иной  раз  очень  просили,  даже  через  директора,  работяги  автобазы,  а  иной  раз  было  интересно  заглянуть  в  нутро  забугорной  машины. Плату,  правда,  он  иногда  за  труды  брал, но умеренную,  без  обиды  для  сторон.  Когда  навязывали! Обычно  обходились  простенькой  обмывкой  на  природе,  у  реки. Опять  же,  если  находилось  время.
       И  потому  слесарь  с  некоторым  любопытством  ждал  пояснений  от  му-жика  и  уже  сам  устремил  на  него  колючий  взгляд. Напускную  строгость  он  видел  у  многих,  но  час-то  там  труха  оказывалась. Проситель  пожевал  губами  и  решительно  подтвердил:
       - Хорошему  специалисту  и  платить  хорошо  надо. А  мне  вас  рекомендовали  как  лучшего  мастера  в  округе.
       - Это  вам  кто-то  загнул.  Спецы  в  автобазах  есть  и  похлеще.  Но  из  дерьма  кон-фетку  не  сделаешь, -  отверг  домогания  Алексей, впрочем,  несколько  польщённый. Похвала  к  месту  всегда  помогала  делу  и  душа  моториста  подспудный  подхалимаж  приняла. – Гильзы  новые  есть  у  тебя? Кольца,  вкладыши. Для  москвича  это  добро  не  просто  сыс-кать.
       - Я  слыхал,  поршня  можно  ставить  от  пятьдесят  первого,  а  гильзы  пойдут  эти,  если  расточить.
       - Голь  на  выдумку  хитра, - согласился  Тарпанов. – Но  потеряется  тяга,      карбюра-тор  не  соответствует  и  потребуется  спец  по  этому  делу. Опять  морока! И вообще, это  химия! Должен  вас  огорчить, я  химичить не  люблю. Рацуха – одно,  а  химия -  другое! Найд ёте  нужное,  подходите,  возможно  я  выкрою  время.
       И  принялся  колдовать  над  мотором  на  стенде, давая  понять,  что  тема  исчерпана.
       Рихтовщик  слегка  толкнул  локтем  напарника, кивнул  на  Алексея, намекал, мол,  ломается  слесарь,  уговаривай.
       Мужик  придвинулся  к  Алексею,  стал  рядом, потянулся  к  уху.
       - Кое-что  из  запчастей  имеется,  посмотреть  бы  на  них. Может,  пройдём  к  машине? – Он  глянул  на часы. – Конец  работы  скоро, а  у  Антона  Романыча  в  цеху  есть,  где  посидеть  возле  бутылки.
       Тарпанов  снисходительно  улыбнулся.
       - Посидеть  возле  неё,  конечно  можно,  но  мы  на  это  дело  не  пойдём.  Пить – здо-ровью  вредить.
       И  непонятно  было:  смеётся,  ёрничает  или  всерьёз  отказывается.
       Рихтовщик  Антон  Данилушкин,  в  цеху  просто  Романович,  по  слухам,  любил  слегка  употребить  бодрящего,  и  не  любил  когда  другие  отказывались. Потому  теперь  озлился  на  моториста,  не  понимая,  как  можно  не  употребить  на  халяву,  и  не  выдержи-вая  томления,  приступил  к  Алексею.
       - Ты  что, Алексей  Егорыч?! Мужик  он  ничего.  Зачем  обижать? Догово-ритесь  или  нет,  ваше  дело,  но  посидеть  с  человеком  над  толковищем  надо. И  деньгу  он  выкатит  на  бочку  нормальную.  Он  отставник,  полковник  из  органов!
       Рихтовщик  не  стеснялся  говорить  такое  вслух,  но  Тарпанов  поморщился.
       - Бывает, -  согласился  он.  И  теперь  прошёлся  взглядом  по  мужику внимательно. Оценил  мягкий  фетр  серой  шляпы,  отметил  тёмно-синий  дорогой  костюм,  уже  примятый, пущенный  в  обиход,  и  на  нём  три  ряда  орденских  колодок. Фигура  у  полковника  поджарая, справная,  выправка  без  сутулости – хорошо  сохранил  себя  человек,  соблюл. Рядом  с  ним  рихтовщик  Данилушкин  в  задрипанном  комбинезоне,  припорошенном  пы-лью  красок  и  ржи  гляделся  погано,  хотя  и  ростом  едва  не  на  голову  выше,  шире  в  плечах  и  с  пузом  одуванчиком. Но  лицо  испитое,  брюзглое,  и  в  морщинах,  при  сорока    годах.  А  полковнику  под  или  над  пятьдесят. И  замечая  в  себе  симпатию  к  отставнику,  все  же  твёрдо  сказал: -  Но  я  привык  работать  и  разговаривать  трезвым. Пью  редко  и  мало,  по  особым  дням. Нормально  поговорить  захотите,  тогда  заходите. Так  что,  прошу.
       И  кивнул  на  выход.
       Просители  переглянулись  и  ушли,  а  моторист  тут  же  стал  каяться, ругать  себя  за  резкость  тона. Может  быть  тот  полковник  нормальный  мужик,  да  собачья  жизнь  просто-го  автолюбителя  кого  хочешь  заставит  ходить  на  поклон  к  шабашникам  и  шкурникам,  а  уж  те  навяжут  свои  правила  общения.
       Может,  он  долго  ещё  истязался  бы  самобичеванием,  но  тут  кто-то  от  ворот  крикнул:
       - Тарпанов!  К  тебе  тут  барышня!  Выдь!
       Алексей  вышел. Протирая  ветошкой  промасленные  руки,  огляделся. По-одаль  стояла  девчушка  ли,  зрелых  ли  лет  женщина, создание  небольшое  и  хрупкое,  затянутое  в  тонкий  и  тёмный  плащик, повязанная  как   матрёшка,  ярко-синим  платком.
       Барышня  подошла  к  нему  и,  вскинув  огромные,  среди  длинных  ресниц, как  в  сказке,  глаза,  уронила:
       - Это  я  вас  разыскиваю,  Алексей  Егорович.
       Голос  у  неё  бархатный,  певучий,  лицо  смущённое,  а  тонкость  рисунка  такая  ми-ловидная,  что  Тарпанов  невольно  потаил  дыхание  и  снял  берет. Безотчётно,  от  пораже-ния  очарованием,  наверное.
                - Я  вас  слушаю, - проговорил  моторист  с  волнением.
       Какое-то  предчувствие  кольнуло  его  острым  шипом,  он  облизал  враз  пересохшие  губы  и  хотел  и  не  мог  отвести  глаз  от  волнительного  создания  природы.
       -Уважаемый  Алексей  Егорович, -  продолжила  девушка  отчего-то  тор-жественно,  и  Тарпанов  вскинул  подбородок  и  сдавил  челюсти,  сдержал  готовую  брызнуть  улыбку. – Пётр  Маркович  Колокольцев  срочно  выехал  в  длительную  командировку  и  передал  мне  дело…
       И  всё. Не  стало  перед  ним  матрёшки  неописуемой  прелести,  а  объя-вилась  сле-дователь,  наверное,  лейтенант,  а  то  и  старлей. И  глаза  её  вовсе  не  сказочной  синевы,  а  холодного  цвета  аквамарина. И  улыбка  не  ангельская,  а  вежливая,  обязательная  и  сдер-жанная. Как  у  всякого,  при  исполнении  обязанностей,  если  такая  улыбка  положена.
       Оттого  слесарь,  падая  душой  в  некую  глубь,  дохнувшую  на  него  холодом  и  без-дольем,  констатировал:
       - Значит,  пришли  брать. Что  же,  я  сейчас. Вот  умыться  надо  и  сменить  рабочую  робу  на…- Он  смущённо  оглядел  себя  и  стушевался  вовсе. – Не  бойтесь,  не  убегу.
       Женщина  легонько  качнула  головкой  и  тоже  с  виной  улыбнулась.
       - Вы  напрасно  волнуетесь,  Алексей   Егорович. Никто  не  собирается  брать  вас  под  стражу. Наоборот,  я  поторопилась  найти  вас  и сказать,  что  обвинение  с  вас  снято.
       - Да?! -  оторопелость  смяла  былушную  жалкую  обиду  и  по  лицу  его  разлилась  самая  дурацкая  улыбка,  какая  может  явиться  на  ошарашенную  физиономию. Ум  призна-вал  новость,  но  сердце  с  трудом  освобождалось  от  прижитой  боли. Уняв  волнение,  Тар-панов  предположил: - Значит,  девочка  в  окошке…
       - Бабушка,  Алексей  Егорович!  Пётр  Маркович  нашёл  её. И  передавая  мне  дело, теперь  уже  о  злостном  хулиганстве  граждан  Совы  и  Шипуна,  попросил  сообщить  вам  хорошую  весть. Извините, но я  не  удержалась  и  вот. – Сле-дователь  теперь  по-настоящему  смутилась.
       - Спасибо, -  почти  шёпотом  уронил  Алексей. – Спасибо  вам  и  вашему  начальнику. Капитану  Колокольцеву. Мне  Пётр Маркович  показался  хорошо. Я  верил  ему.
       - И  вы  ему  симпатичны. Он  говорил  мне. Но  теперь, Алексей  Егорович,  вы  свиде-тель  обвинения, - мягко  нажимая  на  последние  слова, сообщила  следователь.
       - Я  понимаю, - кивнул  слесарь. Он  давно  уложил  в  карман  ветошь  и  теребил  в  руках  берет.
       Представитель  органа  порядка  попрощалась  и  ушла,  и  Алексей  покивал  себе:
       «Память  у  меня  крепкая,  а  как  свидетеля  меня  не  купишь…Не  прода-юсь.»
       И еще долго стоял у ворот бокса, заложив  пальцы  за  напузник  полуком-бинезона  и  слегка  сбочив  голову,  перебирая  мысли  с  чувством доселе  будто  незнаемым. Что-то  не  так  было  в  нём, душа  пребывала  в  сладкой  истоме,  но  объяснить  себе,  почему  с  ним  такое, Тарпанов  не  пытался. Он  только  отметил,  что  не  часто  приходилось  ему  быть  таким  вот  довольным,  счастливым,  что  ли,  когда  свет  содеянного  кем-то  добра  осиял  его  и  возбудил  желание  поделиться  им,  не  держать  при  себе.
       «Неужели  мы  разучиваемся  быть  участливыми,  что  я  удивляюсь  пове-дению  слу-жащей  Фемиде? – вопросил  он  себя,  отлучаясь  от  счастливого  обалдения. – Или  просто  перестал  замечать,  уже  вошло  в  привычку,  что  мы  должны  быть  взаимно  вежливы  и  обязаны  делиться  милостью  и  сострадать? Хорошо  бы,  когда  так.  Но  тогда  как  быть  с  Извариным,  Заваровым  и  прочими  проходимцами?  Терпеть,  как  дурную  овцу  в  стаде? А  где  гарантия,  что  без  ветдоктора  не  заразится  вся  отара?..Не-ет,  доктор  нужен,  обяза-тельно  нужен,  не  то  парша  перекинется  на  прочих…Ведь  ты  почувствовал  себя  уверен-ным  после  посещения  служащей  карательного  органа, маленькой,  хрупкой  на  вид  моло-дой  женщины,  вовсе  тебе  незнакомой? Если  сказать  честно,  она  сняла  с  души  твоей  груз,  удалила  болезнь. Она  и  есть  тот  хирург,  который  вырезает  всякую  вавку  из  обще-ственного  организма…Но  она  могла  и  не  прийти! И  тогда  что? Ты  оставался  бы  не  только  физически болезненным,  но  даже  и  скудоумным,  нерешительным…И  Колокольцев  мог  не  искать  свидетелей.  Свидетелей  в  твою  пользу! И  ничего,  казалось  бы,  ничего  на  земле  не  изменилось  прочего,  пострадал  бы  один  ты.  Причём,  невинно… Но  капитан  исполнил  свою  работу  честно  и  не  всё  плохо  в  твоей  жизни,  Алеша.  Очень  даже  не-плохо,  если  подумать…и  идти  своей  тропой.»
       Тарпанов  накинул  на  голову  блин  берета,  улыбнулся,  качнул  головой  и,  мурлыча  отчего-то  пришедшее  «и  врагу  никогда  не  гулять  по  республикам  нашим»,  вернулся  к  стенду  и продолжил  собирать  движок. И  всё  ладилось,  как  при  всяком  подъёме  духа: вкладыши  садились  без  прокладок, пальцы  шатунов  в  бобышки  влезли  без  проблем,  вна-тяг, и   двигатель  собирался  как-бы  сам  собой,  без  усилий  специалиста.
       Хорошо  заканчивался  последний  день  недели.

                ____________________     ***  _____________________
       Жены  ещё  не  было  дома,  Алексей  всегда  почти  приходил  раньше  и  что-то  творил  по  дому:  готовил  немудрённый  ужин,  пылесосил,  а  то  и  купался. Сейчас  он  расте-лешился  и  полез  в  ванну  и  надолго  залёг, шуря  глаза  и  нежась. Мысли  были  чистые  и  вольные,  глаза  покойно  блуждали  по  голубым  кафельным  стенам, а  память  отмечала,  что  эти  модные  в  одно  время  плитки  лишили  его  несколько  нервных  клеток  и  едва  не  довели  до  крапивницы. Увы,  пришлось  уступить  ночной  кукушке,  капля  камень  долбит,  а  уж  супруга…Захотелось  ей,  видите  ли,  тоже  иметь  изразцовые  стены  в  ванной  и  на  кухне,  а  потому,  изволь  достать  и  привезти. С  отхожим  местом,  правда,  Марии  не  по-везло. Кафелем  Алексей  обложил  кухню  и  ванную,  туалет,  а  вот  голубой  унитаз  закор-донной  выделки  добывать  категорически  отказался. Мог,  чинил  не  раз  движки  по  прось-бе  дирекции  могущим  людям,  но  просить  и  одалживаться  душа  не  согласилась. Так  и  остался  у  них  сортир  неоконченной  картиной  и,  благо,  поветрие  вскорости  унесло  прочь  моду.
       Вот  ещё  светильник  у  них  в  ванной.  У  многих  прочих  простые  лампо-чки  под  колпаками  или  голые  висят,  а  у  них - глобус. И  тоже  голубой,  но  золотом  отмечены  материки. Жена  как-то  притащила  его  как  великий  трофей  набега  на  магазины,  но  куда  ни  пробовал  присобачить  его  Алексей,  нигде  не  прижился. Только  в  ванной  терпимо  смотрелся. В  зале  висела  люстра  чешского  хрусталя  и  с  ним  шарик  конкурировать  не  мог.  Повисел  малость  и  будто  сморщился,  унялся  ростом  и  даже  потускнел. Жена  пер-вой  покачала  причёской,  а  Тарпанов  даже  забыл  окрыситься  за  потраченные  дензнаки. Он  и  теперь  понял  её  и  смирился. Что  же,  одни  покупают  тряпки  и  забивают  ими  шкафы,  другие  рыщут  в  поисках  старины,  третьи  приобретают  или  сами  делают  маши-ны,  днюют  и  ночуют  потом  под  ними  и  им  хорошо. Алексей  тоже  иногда  страдал  от  причуд  жены. Детей  у  них  не  было,  и  если  не  объяснять  долго  причину  и  говорить  легко,  то,  что  женщине  делать  без  забот  о  детях? К  тому,  Тарпанов  категорически  был  против  содержания  в  доме  четвероногих. За  ними  присмотр  нужен,  а  хозяева  квартиры  в  отсутствии.
       А  тратить  свободные  деньги  женщины  умели  без  тренировки. И  любили.
       Мешая  мысли  Алексей  выкупался,  вылез  из  ванной  и  обтёршись,  натя-нув  плавки,  залез  в  халат,  цветом  и  морхлостью  схожий  на  банное  поло-тенце. И  тут  услышал  звонок  у  двери.
       Он  замер,  соображая,  кого  может  принести  случай  в  гости,  и,  вороша  на  ходу  рукавом  халата  волосы, пошёл  открывать.
       «Может, Мария  ключ  потеряла?»
       Но  у  порога  стояла  чужая  женщина, рыжая  и  молодящаяся,  одетая  легко,  будто  покинула  кров  на  минутку. А  в  глазах  мольба,  отчаяние  и  какая-то  решимость, - пламень  надорванной  души.
       - Вам…кого? -  запинаясь,  спросил  он,  ибо  недоумение  сменялось  беспо-койством.
       Зрительная  память  его  паршивенькая  и  иногда  подводила,  но  тут  явилась  интуи-ция  и  Тарпанов  понял,  кто  перед  ним  и  зачем  пришла.
       Но  вопрос  задан,  а  замешательство  его  охватившее  украло  несколько  мгновений,  в  какие  можно  было  защититься  дверью. И  женщина,  поняв  его  намерение,  переступила  за  порог  ногой.
       - Алексей  Егорович! Всего  несколько  слов! Разрешите,  пожалуйста! Я  мать  Шипу-нова!
       Тарпанов  не  попытался  заступить  дорогу,  наоборот,  нерешительно посторонился  и  женщина,  смелея,  вошла  и  затворила  за  собой  дверь. И  вытесняя  его  в  глубь  прихожей, ухватившись  за  пояс  его  халата,  завопила,  кликушески  запрокинув  голову.
       -Только  вы,  Алексей  Егорович!  Один  вы  можете!  Одно  ваше  слово! Мой  сын  не  мог!  Его  оговорили!
       Алексей  брезгливо  отстранился, но  халат  прижимал  двумя  руками. Особа  могла  растелешить  его  в  один  приём, и,  войди  вдруг…
       Именно  эта  мысль  придала  ему  решительности  и  он  сказал:
       - Не  делайте  глупостей,  дражайшая  мадам. Ничем  не  могу  помочь. Ваш  сын  по-донок  и  его  место  на  стройках  коммунизма. Пускай  потрудится  на  БАМе,  да  и  я  его  немного  повоспитывал. А  вы  держитесь  в  рамках  и  не  вздумайте  предложить  бакшиш.
       - И  предложу! Предложу,  милый  Алексей  Егорович! Всё  что  есть! Нам  сын  дороже. У  вас  нет  детей,  вам  трудно  судить. Вот  когда  сделаете  себе  деточек,  тогда  их  и  воспитывайте!  Грех  вам  отправлять  моего  сына  в  тюрьму! -  кричала  женщина,  стоя  у  двери,  и  её  пронзительно  истошный,  рыдающий  голос  взлетал,  наверное,  под  крышу  пятиэтажки.
      Тарпанов  растерялся. Негодование  и  жалость  рвали  душу  и  он  не  знал  выхода  из  казуса. Мать  мерзавца  била  словами  больно  и  беспощадно,  против  правил  и  логики.  Он  не  был  виноват,  но  под  напором  её  слёз  вдруг  почувствовал   вину  и  боль  души. Беспо-мощно,  с  брезгливой  жалостью  воротя  глаза  с  нервно  прыгающих  тресканых  губ  жен-щины,  вдруг  едва  не  прорычал:
       - Оставьте  шуточки! Что  надо  делать?!
       Мать  сыночка  обрезала  рёв  и  недоверчиво  взглянула  на  Алексея. И  не  найдя  ни-чего,  кроме  раздражения,  смешанного  с  жалостью  на  лице  Тарпанова, дрогнув  голосом,  осторожно,  боясь  спугнуть  его  решимость  и  свою  надежду,  вопросила:
       -Вы… поможете?
       -Чего  вы  просите?  Что  делать? – повторил  он  вопрос,  разглядывая  пуль-сирующую  синюю  жилку   на  её  уже  дряблой  шее  и  вовсе  неуверенный,  что  может  поступиться  правдой.
       - А  ничего,  Алексей  Егорович!  Скажите,  что  никто  никого  не  бил,  никакой  драки  не  было,  и  всё. Дело  закроют.
       - Значит,  не  было  мужика  и  его  не  буцали. – Тарпанов  криво  усмехнулся  и  ут-вердительно  кивнул.
       - Никого  не  было. Ни  вас,  ни  мужчины,  ни  моего  сына  с  дружком, -  подтвердила  визитёрша.
       Теперь  она  словно  заново  родилась  или  сам  Лукавый  придал  силы. Летучим,  почти  неприметным  движением  она  поправила  простенькую,  обиходную  причёску  и,  наверное,  смогла  бы  и  губы  подмазать,  окажись  при  ней  причиндалы.
       И  засветилась  непуганой  радостью  и  смотрела  с  доверчивой  простотой.
       Алексей  удивился  и  поразился  перемене  в  просительнице,  но  сказал  почти  спо-койно.
       - Пацаны  писали,  то  я  побил  мужчину  ногами,  а  я  на  допросе  утвер-ждал  обрат-ное.  Выходит,  истина  посередине. Мужик  из  дела  выпал  и  никому  на  нарах  не  сидеть?
       - Все  сменили  свои  показания,  смените  и  вы, - пояснила  женщина,  впрочем,  меняя  на  лице  счастливую  улыбку  на  просливую.  И  глаза  её  беспомощно  заметались,  устави-лись  на  его   чёрно-курчавую  волосатость  на  груди,  большим  углом  открытую  из-под  халата  и   уже  седеющую  под  горлом.
       - Вы  успели  купить  следователя? – спросил  с  долей  яда  Тарпанов,  запахивая  лац-каны  халата.
       Мысль,  что  она  давит  на  судейских,  предлагает, возможно,  откуп,  его  не-приятно  поразила. Впрочем,  он  тут  же  усомнился  в  успехе  её  предприятия,  вспомнив  следователя  Колокольцева. Он  показался  Алексею  стоящим  мужиком,  неспособным  на  мерзость. По-тому  Тарпанов  смотрел  на  неё  с  требовательностью,  и  женщина,  встретив  его  жёсткий  взгляд,  малость  помаявшись, неопределённо  обронила.
       - Консультировалась.
       - А  что будет  с  тем  человеком? –  допытывался  Алексей,  болезненно  кривясь  от  досады,  что  едва  не  согласился  на  сделку  с  совестью.
       Но  просительница  удивилась  его  простодушию  и  посмотрела  с  укором.  С  чего,  дескать,  заговорил  о  каком-то  мужике,  когда  речь  о  её  сыне? И  пожала  плечами. Верно,  слишком  несоразмерными  были  на  её  чаше  весов  понятия  о  жертвах,  приносимых  судь-бе.
       - Он  живой.  Чего  ему?
       - Ваш  Игнатий  поломал  ему  рёбра, буцая  ногами,  а  вы  говорите,  чего  ему, - по-тяжелел  голосом  Тарпанов.
       - Рёбра  срастутся,  это,  милый,  не  тюрьма. Поболит  тело  и  кости  да  перестанут. А  тюрьма -  могилой  может  обернуться. Могилой  для  души,  -  как-то  простецки,  даже  бес-печно  отмахнулась  мать  оболтуса  от  въедливости  Алексея. 
       И  уже  будто  с  наглостью,  как  показалось  Алексею,  глянула  ему  в  лицо. То  ли  забылась,  озабоченная  своей  бедой,  то  ли  утвердилась  в  силе  своего  оружия – показной  слёзной  беспомощности,  уверилась  в  исходе  визита.
       Это  Тарпанова  покоробило  и  взорвало.  Всегда  несколько  медлительный,  он  и  сейчас  будто  нехотя  положил  свою  грабаристую  ладонь  на  её  щуплое плечо,  сдавил  железом,  с  хмурой  гримасой  омерзения  подвёл  к  двери  и  выставил  маму  негодяя  за  порог.
       - О  душе  рассуждаешь,  а  свою  чем  напичкала?  Слепой  любовью  к  чаду?  Но  му-жика  побитого  ни  за  понюх  тоже  кто-то  любит,  ждала  жена  и  дети.  И  как  быть?.. Ка-тись  вон! -  сказал  Алексей,  не  повышая  голоса,  но  громыхая  в  нём  железом.
       - Да  ты  что!? Алексей  Егорович! –  Шипунова  опамятовалась,  поняла,  что  сдела-лось  ей  несуразное,  вредное  и  тотчас  что-то  дикое  взметнулось  в  её  глазах, улыбка  ехидны  повесилась  на  губы  и  она  пообещала:  – Посадишь  сына,  посажу  тебя! Так  что,  учти,  добром  прошу.
       - Таким  макаром  добром  не  просят, - Тарпанов  не  снял  с  лица  выражения  гадли-вости,  а  угроза  подогрела  его  подспудный  гнев. – Иди,  гражданка Шипунова. Просто  иди,  а  то  могу  зафитилить  на  непечатные  литеры.
       Он  всё  же  сдерживал  неприязнь,  понимая,  что  женщина  она  и - мать.
       - Ну,  гляди,  солдат  партии! – сказала  она  с  усталой  болью. – Припасу  я  тебя  и  за-кричу,  что  насильничать  приставал. И  свидетелей  приготовлю. А  уж  они  увидят…
       - Да  уж,  видим  и  слышим, - с  холодной  насмешкой  прозвучал  с  нижней  площадки  голос  Марии. – Так  что:  вызвать  милицию  и  посадить  нахала?!
       Огнём  иль  водой,  наверное,  нельзя  ошеломить  больше,  нежели  неожи-данный  ка-зус. Гражданка  Шипунова  прикрыла  руками  грудь,  отшатнулась, хватила  раскрытым  ртом  воздух,  закатила  глаза  и  упала  бы,  не  подхвати  Алексей.  С  тем  же  выражением  брезгливости  он  подвёл  её  к  перилам,  уложил  руки  на  брус  ограждения,  уверился,  что  женщина  не  упадёт,  и  ушёл  в  квартиру. 
       А  Тарпанова  меж  тем  поднималась  с  подругой  на  свой  этаж, и  поро-внявшись  с  Шипуновой,  обращаясь  к  подруге, ядовито  заметила:
       - Теперь,  Верочка,  за  мужиком  глаз  да  глаз  нужен.  Вишь,  охоту  открыли  некото-рые,  обещают  изнасиловать,  да  в  награду  за  удовольствие  посадить  в  темницу.  Чтобы  нормальным  мужиком  одной  ей  пользоваться. Во,  времена! – А  распахнув  дверь,  и  обож-дав,  пока  подруга  ступит  за  порог,  бросила  в  пространство: - Хорошо,  мы  слышали  про  обещание  посношаться.  А  если  б  свидетелей  не  оказалось,  укатала  бы  сивку-каурку  за  дальние  просторы  в  холодные  края. Эх, Наталья! Как  жить  собираешься,  нося  булыжник  за  душой?!
       Женщина  с  отрешённостью  посмотрела  вслед,  с  тоской  выронила:
       - А  мне  и  так  не  житьё.
       - Ну  уж,  как  воспитала. Что  посеяла,  то  и  жнешь, - уронила  Тарпанова.
       Покуда  женщины  сбрасывали  верхние  одёжки  и  смотрелись  в зеркало, Алексей  успел  переоблачиться  в  спортивный  костюм, вышел  в  гостиную  и  сел  на  диван. С  на-тужной  улыбкой  кивнул  длинноногой  Вере  Григорьевне,  разглядывающей  много  раз  смотренные  книги  на  стеллажах,   спросил  про  здоровье. Подруга  жены  одета  со  вкусом, как-никак,  журналистка  областной  газеты,  всегда  на  людях. Да  и  лицом  далеко  не  урод-лива. Сегодня  она  в  строгом  бордовом  костюме,  подчёркивающем  добротную,  без  брака  фигуру. Причёска  у  неё  последней  моды.  Тарпанов  не  знал,  как  она  называется,  но  гля-делась  приятно,  шла  ей. И  все  же  не  сравниться  тем  завитушкам  с  волосами  Марии,  пышными,  густыми,  каштановыми,  в  меру  длинными,  каким  не  надо  никакой  затейливо-сти,  а  только  перехвати  лентой  и, -  глаз  не  можно  отвести! Он  это  отметил,  оглядывая  жену,  выходящую  из  спальни.
       - Я  не  успел  сварганить  ужин, - сказал  он,  хмурясь  и  махая  головой  на  выход. – Эта  помешала.
       - Ладно,  что-нибудь  соображу.  Пойдём  на  кухню. Ты  станешь  рассказывать  сказки,  я  мы,  стряпая,  послушаем. Нет, Верочка! Сколько  я  просила  благоверного  не  попадать  в  истории,  а  ему  неймётся! На  этот  раз,  если  верить  слухам, он  ввязался  защитить  слабого.  Слабого  от  водки  мужика!
       Меж  тем, Мария,  взяла  подругу  за  руку  и  повела  за  собой. Алексей  поплёлся  следом, на  кухню  не  вошёл,  а  прислонился  к  дверному  косяку. Жена  стала  шинковать  капусту,  готовить  любимый  ею  салат  с  томатом. Вера  заглядывала  в  холодильник,  при-кидывая  сгоношить  приварок.
       - Так  что  там  на  фронтах  болотной  жизни? – сыронизировала  Мария,  бросив  бег-лый  взгляд  на  мужа. – Чего  она  хотела?
       Алексей  недовольно  хмыкнул.
       - Умоляла  покрыть  ложью  правду,  иначе  посадят  её  Игнатия. Только  из  ванны  вышел,  а  тут  она.  И  чёрт  меня  дёрнул  открыть  дверь.
       Он  намекал  на  пикантное  положение,  когда  с  основанием  можно  было  его  запо-дозрить  в  посягновении  на  честь  Шипуновой.
       - Да  уж  верно. Ты  сначала  делаешь,  а  потом  смекаешь, -  согласилась  Ма- рия,  не  отрываясь  от  работы.
       В  поддержку  ей,  подруга  посмотрела  с  осуждением  на  Алексея,  покачала  головой  и  поджала  чувственные  губы.
       Тарпанов  дёрнул  плечём.
       - Шустра  Шипуниха. И  откуда  узнала,  что  теперь  пацаны  ответчики?
       - Мироновна  раззвонила,  твой  свидетель-спаситель. Как  же,  блеснуть  захотелось!  Всё  видим  и  много  знаем! Мы  с  твоим  следователем  сегодня  утром  разыскали  её. Ах,  старуха, - длинный  язык! Чуть  мужика  мне  не  угробила. Ей  наверняка  понесли  денег,  чтоб  отказалась  от  показаний,  и  хорошо  следователь  предупредил  о  даче  ложных  пока-заний. Тюрьмы  она  испугалась, - со  вздохом  поведала  Мария. – Так  ты  расскажи  в  дета-лях  свой  разговор  с  Натальей  Шипуновой.
       - Какие  там  детали?! Я  ей  про  мужика  толкую,  избитого  пацанами,  а  она  мне  про  родное   чадо! Тогда  я  психанул  и  выставил  её  за  дверь. Но  тут  и  она  выкинула  фортель,  вредная  баба.  Пообещала  миг  лобзаний. Ну,  вы  это  слышали. И  я  думаю,  она  на  том  не  успокоится,  ради  Игнатия  бросится  под  поезд.
       Алексей  бочил  голову,  чесал  ногтём  бровь  и  чувствовал  облегчение: жена  всё  знала  и  верила,  а  остальное  образуется.
       -Да-а, тюрьма  не  лечит,  а  калечит, -  заметила,  вздыхая Мария. – Понять  Наталию  можно. Я  бы  бросилась  на  рельсы  и  за  тебя, а  тут  -  сын.
       - Не  надо  громких  слов! А  то  можно  подумать,  что  вдруг  случай  образуется,  ты  и  в  любовницы  пойдёшь  ради  меня. Порог  же  должен  быть, -  с  досадой  произнёс  Тар-панов.
       - Предела  у  любви  не  бывает, Алёша. И  придётся  тебе  идти  против  со-вести,  по-кривить  душой. Оступились  парни. Не  жили  ещё,  в  армию  на  тот  год,  а  им – тюрьма. Если  телесное  наказание  забывается,  то  надругание   над   душой – никогда!
      - Ах,  мещане,  ах,  фарисеи! Им  чувства  подавай,  на  закон  они  плюют! Пока -  абст-ракция, и  нелепица  коснулась  другого.  А  когда  зацепит  лично,  как  вы  запоёте?!  Где  будут  ваши  чувства,  когда  побьют  ваше  чадо?! Или  если  бы  я  оставался  виноватым,  кто  меня  пожалел  бы,  кроме  тебя? От  адвоката  ты  услыхала  бы  красивых  слов,  но  только  не  про  меня. Да  и  прокурор  костылял  бы  меня  на  полную  статью  по  хулиганке. Закон  есть  или  нет?!
       - Юстиция  трактует  иначе,  но  человеку  необязательно  знать  закон. Достаточно  иметь  разум  порядочной  личности,  чтобы  на  земле  установилась  тишь  и  благодать. Вот  только  с  разумом  не  так  всё  хорошо. Ты  не  находишь? - скривила  губки  половинка,  явно  обижаясь  на  слова  супруга.
       - Уже  нашёл, - буркнул  Алексей, прижатый  доводом,  который умом не  принимался. – Но  все  же  я  сначала  схожу  к  Мироновне. Пусть  от  своих  показаний  откажется. Зачем  закону  правда,  если  ложь  милосерднее. И,  заметь,  не  ко  мне.
       - Он  всегда  так, - пожалилась  глазами  жена  Вере  Григорьевне. – Главное,  чтоб  правда,  а  кому  от  неё  холодно  или  жарко,  не  важно.
       Мария  спорила  по  инерции,  особо  не  вникая  в  смысл,  увлечённая  делом  и  бабь-им  состраданиям  к  малолетним  преступникам.
       Алексей,  всё  так  же  стоя  у  двери, удивление  выразил  усмешкой.
       - А  как  же  избитый  мужик? И  рёбра  поломали, и  в  душу  плюнули,  и,  наверняка,  в  лицо. Рёбра  срастутся,  согласен,  а  душа  зарубцуется? Ты  только  что  о  том  турусы  разводила.
       - Матери  пацанов  станут  бегать  в  больницу  и  выхаживать  того  пьяницу,  а  па-реньков  сажать  нельзя! – непреклонно  произнесла  Мария. – Они  своим  испугом  уже  больше  заплатили  за  опрометчивость.
       - Эк, газетные  шелкопёры! Пацаны  познают  безнаказанность  и  что  даль-ше?  Вы-прягайте,  хлопцы,  коней?!
       - Где-то  ты  прав,  Алёша. Но  лишь  отчасти…А  там,  увидишь,  придут  и  сами  ви-новники. У  молодых  в  большинстве  много  амбиций,  но  переломят  себя  и  придут  пови-ниться. Наконец,  их  родителя  настоят, - убеждённо  гла-голила  жена.
       - И  это  ты  говоришь, несмотря  на  вчерашний  разговор  с  их  предками!
       - Мало  ли  что  нагородят  в  запарке  люди, - Мария  пожала  плечами  и  извинилась  улыбкой. – Нельзя  держать  на  людей  сердце  за  пустые  слова.
       - Слова-то  их  не  пустые  и  злые, а  многие  ссоры,  и  даже  войны,  начинались  с  дурных  перепалок. Ну  да  ладно, будем  добренькими, - с сарказмом  согласился  Тарпанов,  впрочем,  ничего  себе  не  решая.
       - Будем, Алёша. Это  лучше, чем  даже  невольно творить  зло, - покивала  супруга  и  поискала  поддержки  у  подруги. – Верно,  Верочка?
       - А  я  вот  посмотрю  на  тебя,  когда  Мироновна  откажется  от  показаний. – Тарпанов  не  удержался,  ступил  в  кухню  и  выхватил  из-под  рук жены  очищенную  капустную  кочерыжку,  какой  любил  лакомиться. – Что  будет  на  лице  твоём?
       - Нет,  ты  посмотри  на  него! Он  ещё  бравирует! Тут  плакать  надо,  а  ему  смех! Разве  это  хорошо,  когда  знаешь  за  собой  правду  и  боишься  сесть  в  тюрьму?! Тебя  по-садят!
       Мария  в  сердцах  кинула  на  столешницу  нож  и,  ухватив  полу  цветастого  перед-ника,  почти  со  слезами  смотрела  на  мужа.
       - Видишь,  какая  простая  мысль  явилась  к  тебе,  когда  ты  подумала  не  абстрактно. А  я  сколько  талдычу,  что  самоотверженность  нужна  в  великих  делах,  а  не  в  крими-нальных.  Врагам  родины  я  наверняка  солгал  бы,  а  тут  нельзя  брать  на  душу  грех.  Раз-ные  вещи! И  я  давно  доказываю,  что  в  своих  газетах  вы  пишите  не  то. Вы  читателю  про  план,  про  проценты,  а  ему  надо  про  правду  в  душе! Тогда  иной  и  постыдится  врать  или  натурой  взять  благодарность  за  работу  проплаченную  государством.  А  то  и  выгонять  за  критику  вон  с  глаз,  то  бишь  с  производства. Ведь  многие  насквозь  изолга-лись!  А  вдруг  завтра  война?! Представьте,  сколько  у  нас  накопилось  потенциальных  предателей!  Ведь  подхалим,  двурушник  в  быту – трус  в  бою! Самое  страшное, -  все  зна-ют  о  том,  но  мало  кто  задумывается. –  Взгляд  Алексея,  наполненный  гневом,  мог  про-жечь  оппонента  насквозь. – И  что  нас  ожидает  в  дне  грядущем? Куда  мы  скатимся?  В  сплошное  месиво  мещанства?  И  всех  устроит?.. Нет, не  может  такое  состояние  принять  нормальный  человек,  хотя,  к  сожалению,  таковых  становится  всё  меньше. Остальные, - равнодушное  стадо  баранов  и  однажды  они  побегут  за  козлом. А  это  уже  не  в  твёрдую  колоду,  а  в  трухлявый  пень!
       Почти  весело  воскликнул  Тарпанов,  вознося  над  собой  кочерыжку.
       - Хорошо,  Алёша,  ты  прав.  Ты  снова  победил  в  словесной  стычке  как  заклятый  демагог. Но  оставим  спор. Согласитесь,  на  пустой  желудок  это  не  годится. Да  и  о  чём  спор? Что  мы  можем?..- Мария  беспомощно  глянула  в  окно,  где  гнулись  под  ветром  вишнёвые  голые  ветви,  трепыхалась  путанка   магнитофонной  ленты,  да  воробьиная  чета  чирикала  о  чём-то. – Иди,  в  зале  стол  раздвинь.
       Всё  верно,  тягостный  получился  разговор,  возможно,  не  нужный,  Алексей  это  понял  и  удалился  с  глаз. Чувство  покоя  не  обреталось. Он  всегда  умел  загнать  негодную  мысль  в  «пятый  угол»,  а  теперь  она  что-то  противилась,  шалой  сделалась.
       И  сидя  за  столом,  занимаясь  гренками  под  салат, не  вникая  в  разговор  подруг,  он  отчасти  принимал  правоту  Марии  и  признавал  вину  за  давешнее   уличное  действо.  Впрочем,  тут  же  сомневаясь. «А  был  ли  другой  выход, Лёшка!?  Увидеть  мерзость  и  пройти  своей  дорогой?.. И  кто  ты  тогда? Такой  же  подонок…»

              _______________________   ***   ________________________________
       А  было  так. Чёрт  не  толкнул  под  руку,  не  отменил  всегдашнюю  вечернюю  про-бежку,  хотя  душа  отчего-то  противилась,  неохота  была.
       Жена  сидела  в  кресле-качалке,  просматривая  дорожный  блокнот  журналистки  и  изредка  отвлекаясь  на  экран  телевизора,  где  показывали  что-то  зеворотное. У  них  заве-дено,  не  выключать  пожирателя  времени,  ибо  интересное  могли  подать  в  любой  миг.
       Алексей  лежал  на  диване  с  томиком  Паустовского,  перечитывал  рассказ  о  стари-ке  в  станционном  буфете. Внутреннее  благородство, хранимое  достоинство  пожилого  че-ловека  сродни  Тарпанову  и,  дочитав  историю  с  собачкой,  он  с  неохотой  поднялся  и,  глянув  на  настенные  часы,  чертыхнулся. В  девять  часов  он  обычно  совершал  пробежку  по  кварталу,  исполнял  урок  здоровья,  и  теперь  принялся  натягивать  спортивную  рубаш-ку.
        Жена  повела  взглядом,  сморщила  губки,  будто  спросила,  хотя  утвердила:
        - Чем  недоволен?
        - Чего-то  не  хватает. Мысли  дурные  лезут. Неладно  что-то  у  нас. Ничего  не  охо-та.
        - Так  сядь,  поговорим.
       По  телеку  началось  «Время»,  стали  показывать  достижения  в  трудах  страны. Го-лос  дикторши  торжествовал,  но  Алексей  поморщился,  констатируя:
        - Дожились,  возвели  коровник,  а  восторгов,  будто  запустили  комбинат  или  завод. Да  и  чтоб  построить  скотобазу,  строители  нужны,  а  не  алкаши!
       - Ну  да,  ты  не  алкаш,  а  что  можешь  построить? – легонько  усмехнулась  Мария, не  удержавшись  подтрунить. – Дом,  родить  детей  и  деревья  посадить.
       С  детьми  у  них  незадачка,  не  случилось  завести. Пару  раз  брюхатела  же-на  и  оба  раза  сбросила,  то  ли  втихую  делая  аборт,  то  ли  от  нервных  стрессов. Алексей  не  понял,  хотя  всерьёз  переживал. Он  посылал  половинку  к  специалистам,  но  те  будто  консилиумом  установили  её  недееспособность  в дальнейшем  понести. Спустя  десяток  лет  решили  взять  ребёнка  из  детдома,  но  как-то  сразу  не  решились,  а  время  шло  и  вот,  наверно,  поздно, обоим  за  сорок  лет  перевалило.
       Теперь  Алексей  на  это  виновато  покивал,  но  мысли  изложил:
       - С  потомками  нам  случилась  осечка,  верно, Провидение  вмешалось,  а  что  касае-мо  умения  чего-то  сделать…Чиню  моторы,  был  слесарем  шестого  разряда  пока  не  сни-зили  высшую  категорию  до  пятого. Неплохо  делаю  свою  работу. Могу  на  токарном   станке  что-либо  простенько  выточить,  когда  токарь  приболел. Тоже   со  сваркой. В  дом  к  себе  не  приглашаем  сантехника  и  электрика,  сам  справляюсь  с  мелочёвкой. Машинку  печатную,  твою Эрику,  тоже   приходилось  налаживать. Чем  ещё  угодить  могу?
       - Всё  верно,  ты  у  нас  показательный,  к  тому  идеалист  и  мыслишь  государственно,  словно  что-то  от  тебя  зависит, -  будто  отмахнулась  половинка. – Двигай,  сбегай  от  инфаркта,  да  заодно  в  магазин  заскочи,  купи  кефира.
       Он  будто  задержался,  остановил  рукав  футболки  на  локте. Какая-то  леность  не-ожиданно  внедрилась  и  не  хотела  покидать  его  разомлевшую  душу, но  он  тут  же  ре-шил,  что  бодрость  обретётся  в  беге  и, переняв  взгляд  Марии,  сказал:
       - Пробегусь. Как  раз  моё  время.
       - Беги. А я  покамест  спроворю  поужинать  и  мы  под  него  посмотрим  киношку, - примирительно  сообщила  жена. -  Сегодня  что-то  про  Мегре  покажут.
       Трусцой  спасался  от  инфаркта  он  обычно  недолго,  укладывался  в  четверть  часа  и  не  очень  сшибал  дыхалку.
        Вечер  выдался  тёплый  и  тихий,  в  небе  плавали  рясные  звёзды,  молодцеватый  месяц  тут  же  составил  Алексею  компанию,  двинулся  малым  ходом,  приноравливаясь  к  бегу  напарника. Тарпанов  ему  подмигнул,  хватнул  до  полна  воздуха,  прибавил  ходу  и  сразу  всё,  что  нагоняло  морочь  ушло,  пропало.
       Он  уже  заканчивал  круг,  подбегая  к  своему  дому  с  тыла  по  алее  сквера,  когда  на  пути  его  возникла  кутерьма. Двое  били  одного, лежащего  на  асфальте,  подбирающего  под  себя  ноги,  тем  закрывая  живот,  и  руками  лицо.  Матерясь  юными  басками  и  весело  ощеряясь,  пацаны  в  забаве  буцали  ногами  жертву.
       Тарпанов  с  разгона  из-за  поворота,  почти  впритык  остановился  и  воззвал:
       - Эй, молодые  мафиози! Лежачего  не  бьют!
       То  было  первое  и  неписанное  правило  из  его  далёкой  мальчишеской  послевоен-ной  жизни,  когда  случалось  им  ходить  стена  на  стену  в  уличных  драках  за  справедли-вость. Но!  Кто  упал  и  если  кровь  из  носа, - бить  запрещено.
       Алексей  остановился  слишком  близко,  и  уж  очень  неожиданным  слу-чился  удар,  чтоб  уклонится,  но  он  устоял. Долговязый  хлюст  махнул  ему  кулаком  в  скулу,  но  все  же  вскользь. На  втором  замахе  Тарпанов  перехватил  мосластую  кисть  недотёпы, самую  малость  крутнул,  а  левой,  ребром  ударил  по  подставленной  длинной  шее. И  шагнув  че-рез  того,  которого  били,  к  другому  забияке,  поменьше  ростом,  но  объёмнее,  саданул   поддых  коротко,  но  яростно,  как  бил  бы  злейшего  врага.
                Потом  наклонился  к  лежащему,  с  залитым  кровью  лицом,  избитому  в  ме-сиво, но  с  остатками  зла,  и  получил  плевок  в  лицо.
       - Пала! Я  тебя,  гад,  припомню! – прохрипел  он  и  дёрнулся,  пытаясь  достать  Алек-сея  и  действом,  но  изнеможено  обмяк.
       - Дурак, -  укорно  и  с  сердцем  констатировал  Тарпанов,  вытираясь  плат-ком. – Пентюх!  Тебя  другие  тузили. 
       Он  разогнулся,  озираясь,  искал  средства  хоть  как-то  помочь  бедолаге  на  первых  порах,  привести  в  порядок  лицо  или  вызвать  скорую…Но  уже  появились  зеваки,  а  Алексей  стоял  над  поверженной  тройкой.
       Кто-то  что-то  кричал,  осуждая  ли,  иль  сочувствуя, но  громче  всех  взы-вали  к  милиции.  Отчего-то  подхватили  с  земли  первыми  молодых,  сбитых  наземь  Тарпановым,  и  не  поспешили  к  мужику,  от  которого  изрядно  разило  сивушным. Пристали  к  Алексею,  схватили  за  руки, давали  тычка,  но  он, наполненный  шумом  и  обидой,  соображал  мало. Его  позывало  как-то  исправить  людскую  оплошку, указать  на  хулиганство  молодых,  од-новременно  его  взял  за  них  страх,  не  слишком  ли  убаюкал. Но  его  самого  в  это  время  толкали,  что-то  кричали,  пробовали  завернуть  руки  за  спину,  а  какой-то  мужик  воткнул  в  живот  кулак,  отчего  Алексей   отошёл  не  сразу.  Потеряв  соображалку, раскидал  всех  и  вышел  из  толпы. В  сторонке  он  стал  в  оппозицию  и  скрестил  на  груди  руки.
       Между  тем  толпа  росла,  но  милиции  не  было,  и  Тарпанов  повернулся  и  побрёл  домой. И  только  у  порога  вернулась  к  нему  ясность  мышления,  и  он  удивился,  обнару-жив  себя  у  двери  в  свою  квартиру,  и  сосед  по  дому  держит  его  за  грудки,  а  евонная  жена  верещит  фальцетом. Верно,  её  голос  и  привёл  Алексея  в  чувство.
       - И  что  дальше? -  устало  и  почти  равнодушно  осведомился  он,  прива-ливаясь  спиной  к  простенку,  с  недоумением  глядя  на  чужую  руку  на  своей  груди  и  затем  оста-навливая  глаза  на  жирном  подбородке  тучного  человека. -Разве  я  задолжал  вам?
       Подобие  улыбки  изобразилось  на  его  губах,  Алексей  удивился:  ситуация  показа-лась  нелепой  и  даже  забавной, -  его  явно  брали  на  абордаж.
       - Димитрий! Ты  не  можешь  так  оставить!  Он  издевается  над  тобой! Избил  нашего  мальчика  и  измывается! – негодовала  половинка  соседа,  позванивая  бигуди.
       - Не  волнуйся,  Наташа,  я  его  не  отпущу. Милиция  щас  займётся  этим  субъектом, - ответствовал  сосед,  успокаивая  жену  ухмылкой  и  награждая  Тарпанова  злорадным  взглядом.
       И  еще  крепче  стягивал  в  кулак  ткань  спортивной  одёжки  Алексея.
       - Вы,  Димитрий,  отпустите  рубаху,  она  не  виновата, - усмешливо  сказал  Тарпанов.
       Он  припоминал,  отчего  врезался  в  память  складной  подбородок  Димитрия  и  по-чему  возникает  зло  и  даже  ненависть  к  этому  чересчур  грузному  мужику? Где  и  что  сделал  Димитрий  паскудного,  чтобы  теперь  вызывать  к  себе  необъяснимое  презрение? Или  ошибается  и  с  кем-то  путает  соседа?
       - Вы  все  виноватые,  голодранцы! За  вами  нету  жизни  порядочному  чело-веку! Ху-лиганы! -  отвечал  тот,  пуская  рукав,  но  вдруг  хватая  ворот  рубашки  и  стягивая  у  горла,  будто  собираясь  удушить.
       Голодранцы!  Вот!  Он  всегда  и  повсюду  обзывал  непокорных  ему  людей  голо-дранцами.  Это  слово  имело  для  него  особый,  ядовитый  смысл  в  его  ненависти  к  окру-жающим  и  Тарпанов  вспомнил,  отчего  возникло  чувство  гадливости,  когда  воротит  душу  и  хочется  вымыть  руки.
       В  начале  лета,  при  ясной  погоде  он  возвращался  с  работы  и  от  фру-ктовых  де-ревьев  у дома  услышал  шум. Этот  Димитрий держал  за  уши  двух  пацанят  лет  по  шести-восьми  и  громко,  явно  надеясь  привлечь  внимание,  внушал  детворе  свои  нравы.
       - Ты  зачем,  голодранец,  полез  на  черешню?!  Ты  её  садовил,  поливал,  голодра-нец?!
       Димитрий  то  морщился,  ибо  присловие,  верно,  имело  ещё  и  особый, под-спудный  смысл,  то  снова  плавился  в  довольной  ухмылке,  -  творить  суд,  держать  за  ухо  чужую  судьбину  было  сладостно.
       - А  ты, голодранец, купи  черешню  на  базаре. Или  у  меня! –  Засмеялся  изречённой  находчивости  Димитрий, и  придавил  подросткам  уши,  отчего  те  взвыли  и  дали  толчок  новой  сентенции. – Больно, голодранец?! А  дереву  тоже  больно. Оно  чует,  когда  плодами  его  пользуются  не  по  праву. Один  садовил,  а  другие  едят! Это  порядок,  голодранцы?!
       Тарпанов  задержался  у  толпы  зевак,  довольно  равнодушно  взирающих  на суди-лище  кугута. Разве  что  простоволосая  старуха,  согбенная  до  клюки,  тёмная  лицом  и  одежкой,  азартно  поддакивала:
        - Верно  гришь,  степенный! Выпиши  им  ижицу,  сукину  семени! Ишь,  развелись  пострелята,  стариков  не  почитают! И  чужое  грех  брать! Ижицу  им,  касатик,  ижицу  про-пиши  на  задах!
       Алексей  ступил  в  круг  и  освободил  парнишек.
        -Хватит  судом  наслаждаться,  владелец! Уши  надрал  им  правильно,  чтоб  понима-ли,  где  можно  взять  ягоду,  а  где  и  нельзя,  удавится  самозваный  хозяин  от  жадности. Сам  бы   оголил  дерево,  да  пузо  мешает. Тебе  самому,  халява,  уши  бы  надрать.  Земля  тут  общественная,  а  пацаны  всегда  охочие  на  сладость  и  озорства.  Сам  не  был  таков-ским?.. Эх,  спустить  бы  тебе  штаны,  да  по  жирному  заду  с  оттяжкой  и  принародно!
       Его  вожделение   вызвало  живейший  отклик  у  толпы. Верно,  представили  картину,  где  растелешенный  жадюга  лежит  кверху  белым   жирным задом  и  его  огуливают  колю-чим  и  гибким  дерезовым  прутом. И  тут  же  посыпались предложения.
       - Такого  мужика  предложить  надо  Макару! Тот  ежели  ему  воткнёт  живца,  пердёж  на  выселках  услышат! -  со  смехом  подал  молодой  голос  кто-то  из  зевак.
       - Да  нет,  за  жадность  надо  править  распредвалом  жигулей! Тот  провернёт  разок-другой,   так  враз  излечит  геморрой!
       Подавались  и  другие  советы,  толпа  смеялась, а  Тарпанов  почему-то  рассматривал  тройной  подбородок  Димитрия,  потный  и  подвижной  как  студень. Пот  стекал  на  пухлую  грудь  и,  верно,  источал  запах  смрада. Алексей  передёрнулся,  развернулся  и  ушёл.
       На  том  всё  кончилось,  разве  что  осталось  в  памяти  неприязнь,  и  при  случайных  встречах  не  кивал  соседу,  опускал  глаза.
       Впрочем,  прожив  в  доме  десяток  лет, Алексей  мало  кого  хорошо  знал. Во  двор  играть  в  домино  не  выходил,  жалея  время  на  пустую  трату, на  лавочку  присесть  поче-сать  язык  охоты  не  набралось,  а  вот  книгу  почитать…Что  он  и  делал  при  малых  досу-гах. А  в  выходные  ездил  на  рыбалку,  если  получалось,  брал  жену. Валялись  в  дикоро-сах, созерцали  красоту  воды  среди  деревьев,  и  видели  рассветы. Иногда  ходили  в  театр,  на  привозные  спектакли  столичных  трупп. И  даже  в  цирк,  но  свой, - его  недавно  возвели. В  общем,  находил  интересы  в  жизни,  а  потому  с  жильцами  дома  здоровался,  как  со  случайными  знакомцами.
       И  вот  теперь  случайный  знакомец  норовил  набить  ему  физиономию,  защищая  честь  и  достоинство  сволочного  чада.
       На  шум  выглянула  Мария. Завёрнутая  в  пёстрый  павлиний  халат,  она  осторожно  выставила  за  порог  ногу  в  серебряной  туфельке  и,  любезно  улыбаясь,  певуче  объяснила:
       - Я  слышу,  будто  голос  Алексея,  а  тут  он  собрание   проводит. Зачем  же  зябнуть,  тут  прохладно,  заходите  в  квартиру,  здесь  удобнее  дискуссии  вести.
       Жена  Димитрия  чуть  скосила  неприязненный  взгляд,  почти  не  разжимая  губ  сер-дечком, процедила:
       - А  ничё, мы  и  тута  кого  надо  обождём.
       Если  Алексей  почти  совершенно  не  знал  жильцов  дома,  то  Мария,  профессия  журналистки  обязывала,  была  постоянным  членом  клуба  любопытных. И, не  вникнув  в  ситуацию,  но  предугадывая  её  скандальный   характер,  все  же  отринула  резкую  отчуж-дённость  закройщицы  ближнего  ателье  и  ещё  более  елейно  проворковала:
       - Ах,  что  вы,  Наталья  Лазаревна!  Я  к  вам  только  с  душой. Решить  недо-разумения  всегда  успеется.  А  у  меня  к  вам  дело  относительно  пикантного  покроя  платья.  Мне  дали  на  несколько  дней  парижский  журнал  с  новинками  тамошних  кутюрье. Там  есть  эскиз  очаровательного  халатика,  такого  как  на  мне  примерно. К  вам  тут  же  повалят  клиенты!
       И  с  обольстительной  улыбкой  провела  тонкими  пальцами  в  маникюре  по  шёлку  своего  наряда,  сверкающего  зеленью  и  златом  с  серебром.
       Наталья  Лазаревна  окинула  высокомерным  взглядом  Марию,  ещё  пуще  вспыхнула  лицом  и,  повышая  язвеность,  пропела.
       - Зачем  такие  слова,  Мария  Петровна! Как  я  могу  смотреть  на  моды  заграницы,  когда  мы  ждём  милицинера,  чтоб  усадить  вашего  мужа  у  тюрьму?! Какие  вам  могут  быть  интересные  фасоны?! Вам  надо  сухари  сушить  для  этого  типа! - Она  кинула  руку  в  сторону  Алексея  и  показала    золотые  зубы,  добавив  на  лицо  соответствующих  чувств.   
       - Что-о?!  Сухари  сушить!? -  от  негодования  взорвалась Мария,  уловив  издеватель-ский  тон  соседки. – А  вы  своему  чадушке  уже  насушили?  На  полный  срок  в  два  года  хватит? По  вашему  бугаю  в  джинсах  от  ювелирного  шалмана  давно  скамейка  подсуди-мых  плачет! Так  что  сопите  в  носовой  платочек  и  не  задевайте   прессу,  а  то  я  так  рас-пишу  праведную  жизнь  подпольного  барыги,  что  прокурор  спасибо  скажет.
       С  этими  словами  Мария  подступила  к  Димитрию,  вырвала  рубаху  мужа  и  тут  же  оттёрла  его  к  двери,  прикрыв  собой  путь  отступления.
       - И  ещё  один  совет, разлюбезная  Наталья Лазаревна! Выбегая  из  квартиры  даже  на  минутку,  не  забывайте  взглянуть  в  зеркало!  Не  пугайте  людей  видом  растяпы.
       Супруга  вошла  следом  за  Алексеем  в  квартиру,  внимательно  оглядела  его  и  рух-нула  в  любимое  кресло-качалку.
       - Ну  что  ты  там  натворил?! Что  плетёт  эта  почтенная  чета?!
       «Почтенная»  прозвучало  с  подспудным  смыслом,  а  гримаса  боли  легла  на  одут-ловатое  лицо.
       - Возле  дома,  двое,  один  из  них  сыночек  этой  степенной  четы,  били  ногами  пья-ного  мужика.  Я  не  смог  пройти  мимо  и  вздул  их. Наверняка  придёт  папа  и  другого  обалдуя  выяснять  отношения. Только  напрасно  они  взвинтились,  милицию  вызвали.  Тем  подонкам  пахнет  срок  за  хулиганство, - почти  равнодушно  поведал  Алексей.
       Он  уже  почти  успокоился,  но  ещё  не  осмыслил  последствий  и  потому  слегка  удивился  тревогам  Марии. Он-то  прав!
       - Ах,  Алексей,  Алексей! Ну  к  чему  было  связываться? Пойми,  эти  люди всегда  и  всюду  считают  себя  правыми  и  станут  искать  лазейки,  дабы  обвинить  тебя.  Уж  я-то  знаю  таких  типов. Свидетели  хоть  у  тебя  есть?!
       - А  я  почём  знаю? Народу  потом  набежало  много. - Тарпанов  перевёл  взгляд  на  стеллажи,  выбирая  книгу,  он  любил  читать  за  едой. – Ужинать  собрала?
       - Иди,  садись,  всё  давно  готово.
       Но  поесть  не  пришлось. У  двери  позвонили,  Алексей  открыл:  за  порогом  два  милиционера.
       - Гражданин  Тарпанов?..Пройдёмте  в  комнату  участкового…
       А  после  участкового  привезли  в  районное  отделение  милиции,  провели  в  кабинет. 
       - Я,  дежурный  следователь  Колокольцев  Пётр  Маркович,  буду  вести  ваше  дело, гражданин  Тарпанов. – представился  ему  молодой  ещё,  лет  тридцати,  капитан  милиции.
        Служитель  власти  выглядел  бодро,  хотя  сутки  приближались  к  исходу,  а  работы,  верно,  пришлось  провернуть  не  мало. Но  темные  глаза смотрели  то  ли  с  усталостью, то  ли  с  брезгливым  удивлением,  будто  ожидал  видеть  амбалистого  громилу,  а  тут  разоча-рование, - перед  ним  крепкий,  с  дерзким  взглядом,  но  простой  с  виду  хулиган,
       Но  когда  капитан представился,  дерзость  у  того  пропала  и  он  улыбнулся  добро-желательно  и,  явно,  с  облегчением. Фамилия  понравилась,  она  что-то  обещала  Тарпано-ву,  и  он  сразу  уверовал,  что  носитель  такой  звонкости  не  сможет  не  разобраться  в  оче-видной  нелепости. Не  то,  что  участковый,  сходу  принявший  уверения   противной  сторо-ны.  Понравился  капитан  и  спокойствием,  спортивной  фигурой,  формой,  подогнанной  безукоризненно,  и  ещё  чем-то,  чего  Алексей  сразу  не  ухватил,  но  понимал,  как  говорят,  шестым  чувством.
       «Бреется  он  каждый  день», - одобрительно  подумал  Тарпанов,  невольно  проводя  тылом  ладони  по  своей,  шершавой  уже  скуле.
       На  приглашающий  жест  хозяина  кабинета,  Алексей  сел  супротив  и  рас-ковано  спросил:
       - Вы  сказали,  что  ведёте  моё  дело. – Он  интонацией  подчеркнул  слово  «моё».
      Капитан  поднял  на  задержанного  удивлённые  глаза,  по  лицу  пробежало  некое  не-удовольствие,  но  тут  же  пропало.  Он  заглянул  в  бумагу  и  невозмутимо  подтвердил:
       - Да,  ваше,  Алексей  Егорович. И  мы  сейчас  станем  оформлять  протокол  дознания.
       - Так  я  ничего  особо  примечательного  не  сделал,  чтоб  мной  могла  заинтересо-ваться  родная  милиция,  а  журналисты  проморгали  случай!
       Возразил  Тарпанов,  продолжая  изучать  лицо  следователя  с  черными  и  густыми  бровями,  сочными  губами  и  тёмно-русой  шевелюрой,  вздёрнутый  чуток  нос. Перенял  он  и  мимолётное  недовольство  дознавателя,  но  оценил  по-своему. «Ещё  бы! Спать  пора,  а  тут  привели  охламона.»
       Алексей  ещё  не  чувствовал  себя  потерянным,  ещё  спали  в  нём  обида  и  оскорб-лённость,  но  ситуация  вызывала  интерес  и  пристрастие  к  собеседнику.
       - Вы  считаете,  что  я  напрасно  приказал  доставить  вас  сюда? – просто-душно  спросил  капитан.
       - Полностью  в  этом  уверен, -  проронил  Тарпанов,  переводя  взгляд  карих  глаз  на  китель  визави. Левая  сторона  груди  пустовала,  а  на  правой  плавал  «поплавок»,  знак  о  высшем  образовании.  И  красовалась  звезда  отличника  по  профессии.
       «А  что? У  них  с  наградами  туговато.  В  провинции  громких  дел  для  сле-дака  ис-кать  с  фонариком,  а  до  юбилейных  не  дорос. Но  дело  знает,  и  даже, видимо,  в  нём  до-ка,  и  потому  отметина  для  нас  про  качество  службы».
       Алексей таким  выводом  удовлетворился,  расковано  сцепил  пальцы  рук  на  животе  и  ждал  продолжения.
       - Ну  что  ж,  -  хозяин  кабинета  по-своему  оценил  позу  Алексея  и  едва  заметно  усмехнувшись,  кивнул, -  тогда  зачитаем  составленный  на  месте  происшествия  протокол  участкового  уполномоченного  лейтенанта Проноснова  и  судмедэксперта  Ракитина.  В  протоколе  сказано,  что  сего  дня,  в  двадцать  один  час  и  двадцать  минут,  без  всякой  на  то  причины,  Тарпанов  Алексей  Егорович,  сорокового  года  рождения,  избил  трёх  граждан. А  именно: Борисова  Игоря  Григорьевича,  Сову  Георгия Владимировича  и  Шипуна  Игнатия  Дмитриевича. Причём,  Борисов  Игорь  Григорьевич  избит  особенно  жестоко. Медицинское  свидетельство,  приложенное  к  протоколу,  заключает,  что  гражданин  Борисов  имеет  накол  ребра,  сотрясение  мозга,  множественные  гематомы  и  рваные  раны,  и, вообще, кто  знает,  чем  закончится  для  его  здоровья  ваше  развлечение. Вот  так-то,  гражданин  хороший. И  давайте  вести  себя  сообразно  обстановки:  серьёзно, без  бравады  и  честно  отвечать  на  поставленные  вопросы.
       «Да  уж  били садисты  его  с  наслаждением, -  подумалось  Алексею  после  длинного  и  запальчивого  выступления  Колокольцева. – А  их  бы  самих  побуцать,  интересно,  они  слышали  бы  свою  боль? Таких  учить  надо  на  их  же шкурах!»
       Решил  он  твёрдо,  тут  же  воображая,  как  корчатся  и  извиваются  те  подонки  под   ударами  его  ботинок  сорок  четвёртого  размера.  Но  картина  показалась  Тарпанову  на-столько  неестественной  и  жестокой,  что  он  передёрнулся  и  сказал  себе  с  омерзением,  как  постороннему  лицу: «Сволочь  и  садист!  Подонок!»
       И  опять  перекинулся  мыслью  к  малолеткам.
       «А  кто  они?! Шкодники,  оторвилы,  искатели  приключений,  меры  не  зна-ющие, любимые  чады. Папы  и  мамы  кто?!..Тряпки,  мишура  блескучая, удовольствия  жизни.  И  зависть!  Чтоб  лучше  других  было  и  на  виду  любым  Макаром!.. Сынок  единственный  и  самый-самый!  И  кто  сынок  вырастет,  кроме  эгоиста?.. Это  и  у  меня,  будь  сын,  вырос  бы  такой  гусь?.. Единственный  и  неповторимый?...Мария  его  воспитала  бы  в  духе  времени,  и  не  окажись его  у  меня  приглядеть  и  поправить…Но  вдруг  и  ты,  любя  единственное  чудо  природы,  надежду  и  опору  будущих  дней,  чего  не  сбылось  в  твоей  жизни,  толкал  бы  на  тот  путь?…»
       Алексей  остановил  бег  мыслей,  с  изумлением  уставился  на  следователя  и  тороп-ливо  приказал:
       - Задавайте  свои  вопросы,  капитан.
       - Гражданин  капитан, - поправил  Колокольцев,  принимая  удивление  взрослого  шкодника  за  игру. – Пока  что  я  для  вас  гражданин  или  товарищ  капитан,  и  фамильяр-ность,  а  тем  более,  резкость  не  украсит  наш  разговор.
       И  просительно  улыбнулся.
       Тарпанов  пожал  плечами.
       - Я  рабочий  человек  и  привык  без  условностей. К  нам  чаще  обращаются  на  ты, но  если  вам  доставит  удовольствие  соблюдать  этикет, то  бишь, в  нашем  случае, риту-ал…Задавайте  вопросы, товарищ  капитан.
       - Задаю. Вопрос  первый. Почему  вы  отказались  подписать  протокол,  со-ставленный  участковым  уполномоченным  Проносным  на  месте  происшествия?
       - Потому,  что  не  хочу  возводить  на  себя  напраслину. Разве  вы,  товарищ  капитан,  подписали  бы  бумагу,  выставляющую  вас  в  облыжном  свете? Вы  защитили  человека  от  избиений  хулиганами,  и  вас  же  обвиняют  в  злодействе. Участковый  уполномоченный, гражданин… Проноснов,  мне  симпатичен  своей  фотогеничностью,  но  это  не  даёт  мне  оснований  помогать  ему  посадить  себя  на  скамью  грешников. Я  предпочитаю,  чтобы  скамья  подсудимых  занималась  людьми,  сообразно  их  истинным  заслугам.
       Выставил  реноме Алексей и  посмотрел  на  пальцы  капитана,  раскаты-вающего  си-гарету  на  коробке  спичек.
       - Хотите  курить? – перехватив  его  взгляд,  спросил  следователь  и  коснулся  пачки  дешёвых  сигарет  «Прима»,  но  Тарпанов  поспешно  отказался.
       - У  меня  есть  свои,  покуда  не  отобрали, а  халявы  не  люблю  даже  в  ме-лочах. Конечно,  за  раскрытое  преступление  по  свежим  следам  вам  выпадет  от  начальства  спа-сиба, у  вас  появится  чувство  удовлетворения,  как  появилось  оно  у  меня,  когда  я  надавал  трёпки  тем  двум  подонкам,  но  есть  одна  заковыка…В  этом  деле  следы  свежие,  но  уже  присыпанные  враньём. И  вот  я  спрашиваю: неужели  нормальному  человеку  всё  равно,  кто  прав,  а  кто  виновен?
       И Алексей  устало,  но  простодушно  посмотрел  на  следователя. А  Колоко-льцев  в  свою  очередь  потаённо  вздохнул,  стараясь  не  показать  хитровану  отчаянное  огорчение.
       «Ишь,  как  богато  человеческое  лицемерие! С  лица  хоть  картину  святого  пиши,  а  между  тем,  он  только  что  признался  в  правонарушении.»
       Недовольный  открытием,  он  склонил  голову  и  исподлобья,  хмуро  глянул  на  фи-гуранта.
       - Вы  только  что  признали  факт  применения  силы  к  потерпевшим,  а  между  тем  протокол  не  подписали,  тем  самым  автоматически  подпадая  под  вторую  часть  статьи  о  хулиганстве. А  это  уже  свыше  двух  лет  заключения. К  тому,  наша  беседа  пишется  на  магнитофонную  ленту. - Следователь,  сдерживая  живость  характера,  поморщился, вовсе  не  радуясь  маленькой  победе.
       Ему  иногда  приходилось  брать  подследственных  на  испуг  и  в  глазах  Тарпанова  тоже  появилось  беспокойство. Впрочем, защищался  он  уверенно.
       - А  я  и  не  отрицал  прискорбного  факта. Мне  действительно  не  пришло  в  голову  пройти  равнодушно  мимо,  когда  два  молодых  садиста  били  ногами  беспомощного  чело-века. Во-первых,  двое  на  одного, -  уже  подлость  в  драке,  во-вторых,  мы  с  детских  забав  привыкли  лежачего  не  бить. Тем  более,  ногами.  Я  думаю,  любой  нормальный  человек  на  моём  месте  стал  бы  на  защиту  слабого.
       Алексей  облизал  пересыхающие  губы.
       Он,  не  считая  себя  в  чём-то виновным  и  всё  ещё  не  придавал  серьёзно-го  значе-ния  процедуре  допроса,  не  сомневаясь,  что  будет  отпущен,  когда  разберутся. Но  стал  раздражать  пристрастный  нажим  следователя,  полагающий  в  Алексее  преступника. К  тому,  Тарпанов  был  первый  раз  с  приводом  в  милицию,  а  это  ранило  душу. О  таком  положении  человека  Алексей  читал  в  книгах  и  видел  в  кино,  а  теперь  вот  наяву  допрос  и  подозрения,  и  явная  склонность  следователя  считать  Тарпанова  преступником.
       - Но  Алексей  Егорович! В  протоколе  написано,  что  это  вы  пинали  ногами  граж-данина  Борискина, - Колокольцев  ладонью  указал  на  бумаги  перед  собой  и  укоризненно посмотрел  на  Алексея, - А  когда  молодые  люди  попытались  вас  образумить,  вы  и  их  уложили  на  асфальт. Интересно,  где  вы  научились  так  лихо  расправляться  с  неугодны-ми?  Вы  служили  в  вэдэвэ?
       Тарпанов  оторопело  взглянул  на  следователя,  но  возмущение  сдержал. Переливать  из  пустого  в  порожнее  не  хотелось.  Что  написано  в  протоколе  ему  изве-стно, участковый  уполномоченный  подсовывал  подписывать,  а  он  отказался  ставить  автограф  под  чушью. Алексей  доказывал  своё,  но  слушали  доброхотных  свидетелей  и  затыкали  скопом  ему  рот. Людям  свойственно  ошибаться,  не  боги.  Но  почему  чу-жие  грехи  на  его  голову?
       Он  устало  вздохнул  и  поведал:
       - Драться  в  рукопашном  бою  меня,  верно,  научили  в  армии,  я  служил  в  десант-никах. И  ежели  бы  я  этих  мальчиков  захотел  приласкать  как  в  бою  врага, поверьте,  их  зачислили  бы  в  инвалиды.  Но  я  осторожничал,  помнил, могу  поломать  кости,  хотя  вре-зал  им  от  щирого  сердца,  чтоб  более  не  егозили. А  вот  что  касается  дела…Почему  на  алкоголь  меня  проверяли,  а  пацанов  сия  чаша  миновала? Они  хорошо  сыграли  обижен-ных  и  униженных? Или  папы  и  мамы  пустили  не  только  слезу,  но  и  баранов  в  кармане  участкового  развели?.. И  кто  станет  драть  глотку  за  того  пьяненького  мужичка,  если  окажется,  что  я  прав? – Алексей  все  же  разгорячился  и  смотрел  на  Колокольцева  недоб-ро. Вытащив  из  кармана  платок, он  тернул  по  носу, -  насморк  что-то  приспичил. Хотел  водворить  платок  обратно,  но  пришлось  повториться,  и,  зажав  носовичок  в  кулаке,   уложить  на  колено, -  Протокол  же  составляли  со  слов  случайных  зевак,  какие  видели  лишь  концовку  инцидента,  если  подойдёт  такое  слово. А  мне  и  рта  не  давали  распах-нуть. Почему  предвзятость?
       К  нему  вернулось  состояния  загнанности  в  угол,  которое  он  чувствовал  накануне  в  комнате  участкового  инспектора.
       - Протокол  с  места  происшествия,  Алексей  Егорович,  лишь  первичный  документ  дознания,  а  потому  не  стоит  особо  волноваться  по  поводу  его  объективности. Уверяю  вас,  я  приложу  все  усилия,  дабы  разобраться  в  недочетах. Кстати,  граждане,  которых  вы  имели  ввиду,  все  же  освидетельствованы  на  опьянение,  хоть  и  с  некоторым  опозданием. Вы  удовлетворены? -  как  можно  спокойнее  спросил  капитан  Колокольцев.
       Он понимал  визави, его  сдержанную  горячность, оскорблённое  достоин-ство,  иро-нию,  но  не  мог  принять  его  естественного  поведения,  правды  образа,  как  он  себе  тол-ковал. Почти  все,  преступившие  закон,  отвергали  обвинения,  юлили  и  играли  в  оскорб-лённую  добродетель,  но  следователь  почти  всегда  это  видел  или  чувствовал  интуитивно,  а  теперь – нет. И  потому  Пётр  Маркович  Колокольцев  вёл  беседу  неторопливо,  иной  раз  держал  паузу,  разглядывая  и  как  бы  прислушиваясь  к  себе, пытаясь  понять  тайные  смыслы  слов  подследственного  и  ловил  себя  на  раздражении. Этот  тип  или  валял  Вань-ку  или,  вопреки  фактам,  не  виновен. Шестое  чувство  подсказывало,  что  мужику  надо  верить,  но  протокол  заставлял  противиться. Не  было  в  нём  ничего  в  пользу  этого,  до-вольно  приятной  наружности,  прилично  и  скромно одетому  фигуранту. И  не  случалось  в  практике  следователя,  когда  бы  чело-века  облыжно  подставляли  за  хулиганство. Всегда  находились  факты  за  и  против,  и  истина  находилась  ещё  до  суда. Хотя  как  раз  за  «ху-лиганку»  проще  всего  было  устроить  на  нары:  суд  скорый  и  большей  частью  формаль-ный,  а  мнение  общественности  всегда  однозначно.  Искоренять  надо,  наказывая  даже  в  назидание  прочим. 
       И  Колокольцев,  вдруг  остановленный  таким  выводом,  зажмурился  от  досады.
       «Эка,  Пётр,  как  легко  тебя  можно  провести  на  мякине!..Верить,  говори-шь,  фактам.  А  где  они,  неопровержимые? Заверения  родителей  и  свидетельства  очевидцев? С  родителями  ясно,  их  можно  понять,  чадушку  жалко. На  эшафот  пойдёшь,  не  только  в  лжесвидетели. А  очевидцы?  Где  указано  точно,  кто  начал  свалку,  из-за  чего?.. Скрупу-лёзнее  бы  тебе,  Пётр  Маркович. Ведь  мужику  этому,  получи  он  срок  по  ошибке,  на  душу  сядет  вечная  обида  на  власть  да  на  зоне  может  сломаться  и  вместо  хорошего  слесаря  страна  обретёт  врага  обществу,  вора  ли  медвежатника,  а  то  и  полного  бандю-гу.»
       Он  разгладил  лицо,  сделал  вид,  что  слегка  не  можется,  устал  от  трудов  каверз-ных  и  эта  секундная  гримаса – дань  утомлению.  И  поощрил  Тарпанова  взглядом  и  кив-нул. «Я  слушаю.»
       - Удовлетворён, - ответил  Алексей,  в  очередной  раз  протирая  нос  и  в  сму-щении  засовывая  затем  руку  с  платком  в  боковой  карман  кожанки. Но  тут  же  усмехнулся. – Я  даже  думаю,  что  мне  повезло, следователь  попался  мозговитый.
       - Увы,  гражданин  Тарпанов. В  последнее  время   мною  замечено  много  цинизма  и  пошлого  вранья,  а  для  такого  вывода  ума  много  не  надо,  -  с  грустью  опроверг  Коло-кольцев. – А  ваше  дело  осложняется  тем,  что  в  протоколе  некоторая  неразбериха,  а  в  справке   на  алкоголь  сказано  в  пользу  молодых  людей,  они  были  трезвыми,  впрочем,  как  и  вы. Абсолютно.
       - Моё  дело  чревато  плохой  работой  участкового  инспектора. Он  не  знает  ни  пар-ней,  ни  меня,  а  ему  бы  знать  людей  на  участке  и  ориентироваться  было  бы  легче. А  что  пацаны  трезвые  были,  тем  более  обидно  за  них. Нахватались  не  только  цинизма,  пошлости,  но  и  садизма. Человеки! Были  бы  пьяны,  простить  едва  ли,  но  понять-то  можно,  не  сапиенс  творил,  а  масла  сивушные. Но  как  можно?! Хладнокровно,  трезвыми,  по  сути,  убивать  незнакомого,  возможно  за  слово,  а  то  и  взгляд.  Я  как-то  читал,  в  прошлый  просвещённый  век  в  Петербурге  водился  хлыщ,  который  вызывал  на  дуэль  за  дерзкий  взгляд.  Дока  был  в  этом  деле  и  тем  развлекался. А  эти  развлекались  тоже?
       Алексей  говорил  вольно  и,  в  унисон  следователю,  с  иронией,  а  разго-рячась,  от-бросил  обиду  и  выставил  укор  и  некоторую  жалость.
       Колокольцев,  уловив  сострадание,  насмешливо  улыбаясь,  подумал:
       «Играешь, каналья,  и  переиграл,  не  смог  удержаться  в  образе  обижен-ного, не  стерпел  показать  язвительность,  неприятие  общих  норм. Показушную  волнительность  явили  вы,  гражданин,  хороший  автослесарь  и  муж  журналистки.  А  это,  знаете  ли, - ноч-ная  кукушка  и  постоянное  общение  в  среде  критиков  общежития…Лишка  хватили,  мо-лодой  человек.  Выставляя  ранимую  душу».
       И  Колокольцев  спросил,  распрямляясь  и  бросая  на  стол  руки.
       - Может,  хватит  играть,  Тарпанов? Снимите  грех  с  души  и  вам  полегчает.  Уверяю  вас!
       Алексей  тоже  расслабился  и  едва  не  рассмеялся.
       - Сказка  про  белого  бычка! Занимаясь  самообразованием  и  расширяя  кругозор,  я  много  читал  и  даже  вникал  в  содержание  фильмов.  И  вот  что  понял.  Всегда  и  при  всякой  власти  были  дураки,  а  дурак  облечённый  властью -  это  хана.  Это  я  про  участко-вого…Ты  погляди,  что  выходит,…- Но  тут  он  остановился  и  как  бы  заглянул  вперёд. Спрятал  сарказм,  в  растерянности  поджал  губы,  помял,  посмотрел  на  Колокольцева  и,  отбрасывая  нерешительность,  поражая  капитана  тоской  в  голосе   и  потускневшим,  чем-то  неуловимо  изменившимся  лицом,  показавшим  портрет  завтрашнего  старика, как бы  пожалился: - А  ведь  упекут.  Я-то  думал,  понапрасну  ни  в  жисть  не  посадят  человека.  Рассказывали,  не  верил  и  пресекал,  а  тут  такие  старания  получить  лычку…

_____________________  ***  ____________________
       - Вы  хорошо  держитесь, -  похвалил  Колокольцев,  окончательно  отметая  сомнения. Подследственный  нервничал  и  что-то  просил,  а  вот  поступиться  принципом  следователь  не  мог. Преступник  должен  быть  наказан! Тем  более,  такой. Ишь,  здоровяк! Он  мог  изу-вечить  и  полудюжину  таких  пацанов, сам  признался,  что  служил  в  спецвойсках  и  владе-ет  боевым  самбо. Капитан  вздохнул  и  почувствовал  усталость. – На  что  надеетесь? Гражданин  Тарпанов!
       - На  справедливость, капитан. Не  верю  ни  в  черта,  ни  в  бога  и   его  заместителей,  а  вот  в  справедливость… И  в  возмездие,  если  справедливость, то  бишь, истина,  задержи-вается  в  пути, -  почти  равнодушно  поведал  Тарпанов.
       - Гражданин  капитан! – уже  раздражённо,  опять  поправил  Колокольцев. – Алексей  Егорович,  зачем  нам  попусту  ссориться? Вы  можете  усугубить  своё  положение.
       - Да  знаю. Вернее,  подозреваю. Произвол  всегда  субъективен.
       Следователь, разминая,  поиграл  пальцами,  тронул  переносицу,  почесал  разлатую черную бровь. И  придвигая  к  себе  пачку простенькой  «Примы», поделился  мы-слями.
       - Согласен  полностью. Да,  нужно  бороться  за  справедливость. Но  в  правосудии  такой  категории  нет. Только  факты  и  только  они  помогают  установить  истину  и  делать  вывод,  кто  прав,  а  кто  виновен.
       - Я  вынужден  повториться. В  моём  случае  обстановку  избиения  мла…, этого инци-дента  изложили  заинтересованные  родственники,  а  также  равнодушные  зеваки, -  будто  радуясь  противоречию  в  словах  Колокольцева,  заметил  Алексей. И  он  тут  же  ухватился  за  довод  и  продолжил. – Где  же  истина  факта,  если  допустить,  что  всё  было  наоборот  и  я  невиновен? Где  логика?..Справедливость. Вот  как-то  в  автобусе  мне  дамочка  шпилькой  туфли  на  палец  ступила. Ну,  больно  же!  Я  и  взматерился. А она  мне – по  мордасам  су-мочкой! Справедливо. Не  ругайся,  когда  сам  растяпа.
       Тарпанов  болезненно  поморщился.
       - Не  надо  теорий,  гражданин! – жестко  отрубил  следователь. – Давайте,  по  сущест-ву. Признание,  вот  достойный  выход  для  порядочного  человека. Зачем  извиваться? Ведь  неприлично  смотреть. Приходиться  жалеть  такого  видного  мужика.
       «Ага,  дуб  морёный,  смотреть  тошно,  а  раскинуть  калганом  слабо. А  я-то  увидел  в  тебе  человека». Горько  подумал  Алексей,  прогоняя  подступающую  безысходность. И  вслух  выразил  убеждение.
       -Знаете,  гражданин  следователь, я  подумал, вы  далеко  пойдёте. Неколебимо  веря-щий  в  подставные  факты,  видящий  в  каждом  нарушителя  закона,  такой  слуга  органам  порядка  получает  награды  и  быстро  растёт  по  службе. А  что  ему  ещё  до  полного  сча-стья?.. Но  со  мной  вам  не  повезёт. Дело  сварганите,  но  на  суде  вдруг  объявится  на-стоящий  свидетель  и  ниспровергнет  бесчестные  факты.   Расскажет,  как  было  на  самом  деле. Как  бежал  я  домой,  как  увидел  человека,  расписанного  шпаной  в  кровь,  как  ого-рошенный,  пытался  их  остановить  и  получил  в  оборотку  удар  в  скулу, как,..- Но  тут, ткнувшись  в  насмешливый  взгляд  Колокольцева,  осёкся, и,  падая  душой  в некую  холод-ную  пустоту, глубоко  вздохнул. – Э,  да  что  говорить!  Сытый  голодного  не  разумеет. Да-вайте  ваш  протокол,  подпишу.  Что  вам  угодно,  то  и  подмахну. Чтоб  вам  спалось  без  храпа.
       Он  тут  же  испугался  решения,  глянул  с  отчаянием  на  хозяина  кабинета,  но  руку  протянул.
       - Да  бил,  бил  я  этих  сволочей! – воскликнул  Тарпанов  от  того  же  отча-яния, не  встречая  реакции  следователя. – И  теперь  очень  сожалею,  что  бил  мало  и отделались  они  слабой  болью. Они  теперь  герои,  а  таких  героев  для  перевоспи-тание  надо, - на  северные  стройки! Чтоб  в  коллективе  потёрлись  да  лиха  хлебнули,  поголодали  да  помёрзли. На  стройке  сопли  не  распустишь,  под  юбку  мамаши  не  залезешь.  Ишь,  защитили  слабого  от  прохожего  бандюги! Но  печаль  моя  в  другом,  гражданин капитан. Ты,  защищая  подонков,  помогаешь  торжествовать  злу! Впрочем,  все  мы  извращенцы. Говорим  одно,  думаем  о  другом,  а  творим,  кто  знает  что. Это  я  о  том,  что  в  стране  теперь  происходит. Эдак  мы  не  в  ту  степь  задвинемся.
       Алексей  поюлил  взглядом  по  кабинету, по  голым  стенам  за  спиной  следователя,  по  столу,  и  остановившись  на  сигарете  на  спичечном  коробке,  достал  свои,  тоже  «При-му».
       - Вот  когда,  с  вашего  разрешения,  от  беспросветности  я  закурю.
       - Объективней  надо  думать,  Алексей  Егорович. 
       С  задумчивостью  проронил  Колокольцев,  наблюдая,  как  Тарпанов  нервно  нащу-пывает  в  пачке  сигарету,  как  косо  суёт  в  непослушные  губы,  как  хлопает  по  карманам  в  поисках  спичек. Прикуривает,  плотно  сдвигая  к  переносице  тёмные  брови,  втягивает  дым  и  облегчённо  откидывается  на  спи-нку  стула,  с  явным  удовольствием  внимая  по-рочной  привычке. Но  тут  же  спохватывается, кладёт  горелую  спичку  в  пепельницу  и  виновато  улыбается.
       Следователь  глазами  показывает  прощение,  однако  ловит  себя  на  мысли,  что  не  сострадает  Тарпанову,  -  его  занимает  почти  неприкрытая  жалость  подследственного, подозревающая  в  нём  профессиональную  ущербность. Такое  понимать  обидно  и  Пётр  Маркович  поторопился  вывод  опровергнуть.
       - Напрасно  я  вам  разонравился. Манера  излагать  доводы  вовсе  не  сви-детельствует  об  убеждённости  в  правоте  или  виновности  человека. Все  версии  будут  проверены,  факты  скрупулёзно  восстановлены  в  последователь-ности,  и  я  уверен,  вы  ли,  другие  преступники  от  ответственности  не  уйдут.
       Колокольцев  закончил  монолог  и  осторожно  вздохнул,  потому  как  не  понравился  себе  в  эту  минуту.  Вдруг  стал  оправдываться  и  чувствовать  вину, а  такого  с  ним  не  было  давно. Ворохнул  плечами, наливаясь  жаром  от  приступившего  стыда.  Он  попытался  отмежеваться  от  стеснительного  чувства,  но  в  следующий  миг  словно  схватил  себя  за  ухо  и  больно  прищемил.
       «Дожил,  стыда  в  себе  боишься!»
       - Вот  когда  вы  так  говорите,  гражданин  следователь, на  душе  моей  теплеет  и  растёт  надежда, - сказал  Алексей,  разглядывая  лицо  капитана  и  замечая  темноту  под  глазами,  морщины  в  углах  рта  и  на  облике  печать  усталости. – И  ежели  придётся  мне  спать  дома,  то  утром  проснусь  как  очищенный  от  скверны,  а  если  здесь  придётся  кан-товаться,  то  всё  равно,  даже  на  тверди  нар,  спать  буду  бестревожно.
       - Не  надо  лебезить,  Алексей  Егорович.  Нехорошо  это,  -  поморщился  от  безза-щитности  Колокольцев. – Скажите  лучше,  откуда  вы  шли. Расскажите  спокойно  эту  исто-рию. Мне  нужно  знать  ваши  наклонности,  убеждения,  мо-ральный  облик.  Поступки  идут  от  характера.
       - Я  не  шёл,  а  бежал. Когда  утром,  а  чаще  вечерами  я  занимаюсь  бегом  трусцой. Бегаю  от  инфаркта. Эскулапы  уверяют,  будто  помогает. – Тарпанов  усмехнулся  и,  разведя  ладони  вновь  соединил. - А что  касаемо  характера… Некрасиво  себя  красить. Затребуйте  характеристику  с  места  работы,  я  думаю,  моя  будет  хорошей. А  можно  просто  посмотреть  нашу  Доску  Почёта,  моя  физия  в  анфас  на  ней  каждый  год  обновляется.
       Впрочем,  он  тут  же  помрачнел, прикидывая,  что  в  автобазе  узнают  о  его  художе-ствах  и,  конечно,  озаботятся  ответом  на  официальный  запрос. И  могут  поручить  это  дело  профсоюзу,  он  ведь  не  член  партии,  а  в  цехкоме  председатель  Изварин  такой  «старатель»…
       - А  сами  о  себе  рассказывать  считаете  неэтичным?
       - Верно.  К  тому,  вы  мне  не  верите,  а  плевать  против  ветра  довольно  вредно.
       Тарпанов  опять  слегка  усмехнулся.
       -Н-да.  Вероятно,  мы  с  вами  устали. Пойдёмте-ка  мы  по  домам, -  решил  капитан  Колокольцев,  заглядывая  в  папку  и  скрывая  этим  своё  удивление  на  себя. Отпускать  подследственного  он  не  собирался  и  вдруг…- Подписочку  о  невыезде  подпишите.
       - Уезжать  мне  некуда,  да  и  зачем? Разве  что  в  выходной  по  грибы, - удивился  Алексей,  глядя,  как  следователь  извлекает  из  ящика  стола  бланк. – Так  что  подписывать  я  ничего  не  стану. Если  я  преступник,  так  сажайте  в  тюрьму,  а  нет,  зачем  подписка?  Вы  мне  не  верите?
       - И  верю,  и  нет. Сомневаюсь,  и  всё  же  нахожу  вас  безвредным  для  об-щества  и  отпускаю  спать  домой. – С  напором  объяснил  оторопелый  Колокольцев. - Но  под  подпис-ку,  таковы  наши  правила. Ведь  если  вы  не  явитесь  по  вызову  на  допрос,  то  отвечать  за  вашу  проказу  буду  я  по  всей  строгости  закона. Вплоть  до  ареста. Вас  не  устраивает  такой  расклад  обстоятельств?
       - Да  какой  я  преступник?  Обыкновенный  хулиган.  Мне  дать  по  шее,  и -  урок  на  всю  оставшуюся  жизнь!
       Тарпанов  ёрнически  улыбается  и  боится  себя, - в  таком  настрое  чувств  можно  на-говорить  лишнего  и  обидного. Взгляд  его  напряженный,  но  держится  за  пустое,  за  спи-чечный  коробок  перед  капитаном.
       - Ну  и  фигуранта  мне  бог  послал! – махом  ладони  сбрасывая   ухмылку,  сказал  следователь. – Так  что,  вызывать  конвой  или  всё же  соизволите  выполнить  формальность?
       Алексей  раздумывал  самую  малость.  Поймал  в  глазах  Колокольцева  нечто  угро-жающее,  пожал  плечами.
       - Деваться  некуда,  охота  домой. Да  и  половинка  волнуется,  извелась  поди. Давай-те,  подмахну. -  И  расписался  где  положено  и  спросил: - Так  я  пойду? Или  ещё  формаль-ность,  пропуск?
       - Больше  ничего,  Алексей  Егорович. Это  райотдел.  Вон  одни  двери,  а  на  выходе  другие, -  ответил  хозяин  кабинета,  прибирая  со  стола  бумаги  и  запирая  их  в  сейф. - До-мой  дорогу  самостоятельно  найдёте  или  провожатого  станете  просить?  Вы  где  живёте?
       - На  бульваре  городка  ОР,  возле  Луганки. А  вы?
       - Нам  не  по  пути. Но  если  вы  не  возражаете,  дождитесь  у  входа,  дойдём  до  троллейбуса. Вы  так  и  не  рассказали  вашу  историю  с  мордобоем.
       - О! А  я  думал  у  вас  служебный  транспорт  и  вас  подвозят  на  нужный этаж.
       - Машин  у  нас  не  ахти,  чтоб  всякого  следователя  возить  до  хатки,  но  случись  особая  потребность,  вас  бы  доставили  домой…Что-то  я  разговорился  и  чем-то  вы  мне,  как  кто-то  выразил  мысль  в  кино,  подобаетесь,  Алексей  Егорович, - улыбнулся  с  хитре-цой  Колокольцев  и  пригласил  на  выход. – Пошли.
       - Вечер  комплиментов, -  в  свою  очередь  улыбнулся  Тарпанов. – Мы  стараемся  по-нравиться  друг  другу.  Это  хорошо,  капитан?
       И  вопросительно  взглянул  на  следователя,  и  тот  в  ответ  покивал.
       - Теперь  можно  и  фамильярностью  тряхнуть. А  что? Обстановка  неофи-циальная,  настроение  бодрое. Но!  Фамильярность – штука  для  тщеславных,  будто  он  выше,  значи-мее,  а  визави  или  подельник,  так  себе,  козявка.
       Они  уже  шли  по  тротуару,  стучали  каблуками  по  асфальтовой  тверди  и  стара-лись  придержать  шаг,  вдруг  ощущая  прелесть  вечернего  променада. Тихо,  воздух  осве-жает  и  наполняет  душу  непонятой  нирваной,  и  все  тревоги,  казалось,  позади. Но  Алек-сей  все  же  поёживался  от  грустного  замечания  Колокольцева  и  потому  не  промолчал.
       - Век  живи,  век  учись,  Пётр  Маркович,  а  я  устроен  паршиво  и  поступки  мои  иногда  от  противного. Знаешь,  что  городишь  глупость,  а  строишь  оную  себе  во  вред. Я  ведь  и  тогда  не  подумал  о  последствиях,  что  могут  оболгать,  но  кинулся  защищать  слабого.  А  мне  бы  пробежать  своей  дорогой. Вы,  я  полагаю,  умеете  управлять  собой,  и  всегда  от  разума  идёте  и  никогда – от  сердца? Вы  не  из  краплёных,  я  имею  ввиду ме-щанский  склад  жизни.
       - Нет,  Алексей  Егорович. Я  стараюсь,  чтобы  с  разумом  двигать  по  жизни, -  отве-чал  следователь,  прикидывая  тут  же,  так  ли  правдив  и  не  было  с  ним,  когда  вёл  себя  легкомысленно  как  малец. – Мне  по  долгу  службы  не  полагаются  поступки  от  сердца. Но  вот  теперь  с  вами – решил  от  сердца. Чёрт  ли  дёрнул  за  рукав  или  сердце  указало,  но  отпустил  вас  домой.
       - Мы  человеческий  закон  не  преступаем,  а  служебный  вам  должны  простить, -  отозвался  Тарпанов  на  простодушие  капитана. – Я  в  кабинете  понимал,  что  вы  хотите  мне  поверить  да  факты  не  велят. Но  ведь  факт  на  бумаге  и  поступок  в  жизни  вещи  разные. И  вы  сдержали   сердце,  охладили  разумом.  А  без  тепла  ни  в  каком  деле  нельзя  добиться  толку.И  выходит:  по  бумажке  я  какашка. Кстати,  прошу  у  вас  прощения  за  выходку  с  подписочкой. Понимал,  что  вам  параграф  надо  соблюсти,  а  Ваньку  свалял.
       - Принимаю  и  понимаю. И  порядок  дурацкий,  верно. Настоящий  преступ-ник  и  подписку  даст  и  уедет,  а  на  нормального  человека  бумагу  только  изводим. Коли  отпус-кать,  так  положись  на  слово  чести. Перестраховщиков  везде  хватает, -  явно  недоволясь, махнул  ладошкой  в  темень  Колокольцев.
       - Если  говорить  откровенно,  то  я  собой  тоже  недоволен. Выбирать  стал,  где  слаще  будет:  дома  в  тёплой  постели  под  боком  у  половинки,  или  в  заточении  у  вас  на  топчане. Прав  я  был,  отказываясь  от  подписки,  а  всё  же  с  собой  сторговался, -  скорбно  поведал  Тарпанов,  глядя  под  ноги  и  качая  головой.
       - Жизнь  штука  сложная,  Алексей  Егорович. Поворотов  и  развилок  в  ней  много,  а  вот  куда  свернуть  и  надо  ли? Так  что  не  смею  возражать. – Капитан  взглянул  на  тём-ную  фигуру  собеседника,  крепкую  и  малость  согбенную  в  ходьбе,  и  вдруг  усмехнулся. – Признаться,  думал  я  в  кабинете  тогда,  вы  крепко  стоять  на  своём  будете  и  хотел  уже  отпустить  вас  без  расписки,  на  свой  риск.
       - Выходит,  потерял  я  в  ваших  глазах  кое-что.
       - Не  знаю, -  сказал  следователь. – Могу  только  повторить:  что-то  мне  в  вас  нра-вится.  А  что,  никак  не  пойму.
       Он передёрнул  плечами. Ему  не  часто  встречались  на  допросах  такие  мужики. Иные,  даже  поматерей, выставляли  наглость,  агрессию  и  хамство,  напропалую  врали,  наперёд  зная  грядущее,  безотрадное  и  безнадёжное,  и  браня  себя  и  судьбу-индейку,  от  безысходности  зверели. Другие  изворачивались  и  заискивали,  выкладывали  полуправду,  валили  ответственность  на  подельников  и  готовы  были  продать  и  предать  кого  угодно,  лишь  бы  смягчить  участь,  а  то  и  миновать  кары. Некоторые,  попавшие  в  беду  случайно, держались  чаще  всего  замкнуто,  в  себе  переживая  казус  и  кляня  только  себя. Сокруша-ясь  по  утраченной  свободе,  они  клялись,  что  вилюжная  их  тропа  кончилась  и  дальше  только  прямой  и  открытый  путь. Тарпанов  был,  пожалуй,  исключением. Он  нервничал  временами,  горячился, за  бравадой  и  иронией  прятал  растерянность,  но  держался  с  дос-тоинством  и  хамства  не  допускал. Колокольцев  так  и  не  смог  определиться,  кто  перед  ним:  нормальный  человек  или  прожжённый  циник.
       - Да  я  обычный  индивид! – как  бы  отвечая  на  подспудный  вопрос  на-персника,  пожал  плечами  Алексей,  вышагивая  неторопливо  рядом  по  узкому  здесь  тротуару. – И  в  жизни  моей  почти  всё  гладко.  Почти,  потому  что  детей  у  нас  нет. Живу  с  женой  уже  два  десятка  лет,  а  сделать  ребёнка  не  получилось. То  ли  я  виновен,  то  ли  половинка,  а  то  и  рок  такой  выпал,  уже  и  в  такое  веришь. Как-то  удумали  из  детдома  взять,  но  от-ложили  на  потом,  а  за  верчением  времени  как-то  забылось,  ушло  на  второй,  на  третий  план,  да  и  затерялось. Детвору  я  обожаю,  особенно  весёлых  озорцов. И  вот  вдруг  на  моих  глазах  два  поганца  бьют  ногами  лежащего. Я  ещё  не  понял  кого  и  за  что,  но – лежачего,  беспомощного  в  таком  положении! Не  сдержался  и…Да  и  вы, Пётр  Маркович,  окажись  в  таких  обстоятельствах,  вряд  ли  прошли  мимо. Положа  руку  на  сердце,  про-бежали  бы  мимо?
       - Нет, -  бросил  следователь. – И  долг  не  велит. Я  милиционер. Блюститель.
       - Вам  легче,  капитан. Вы  уж  извините  за  такое  обращение,  простоту-фамильярность, но  мне  так  доверительнее,  что  ли. Я  ведь  работяга,  слесарь,  и  этикеты,  субординация  нам  не  в  привычку. Вы  всегда  при  исполнении  и  вам  поверят. Даже  осте-регутся  не  поверить. А  мне  вот  не  всякий  верит,  что  исполнял  я  всего-навсего  граждан-ский  долг,  пресекая  непотребное. Впрочем,  жена  верит,  что  я  не  подонок. И  к  слову. Разве  родители  ваши  не  рассказывали,  что  их,  послевоенным  подросткам,  всякий  про-хожий  мог  надрать  уши  за  негодное  слово,  курение  или  дурной  поступок? Мимо  сквер-ного  равнодушно  не  проходили. Потому  и  прожили,  пожалуй,  четверть  века  в  благове-рии. Равнодушие  ступило  к  нам  тихой  сапой.  Я  рыбак,  удильщик  и  помню,  что  ранним  утром  голосовали  мы  у  парка  Первого  мая  доехать  до  Северского  Донца  у  Счастья.  Нас  подвозили  и  денег  не  требовали.  Наоборот,  радовались  попутчику,  беседой  разгоняя  сон. Но  годов  с  семидесятых  стали  брать  гривенник,  затем  четвертак. Отчего?  Жизнь  к  худшему  не  менялась,  а,  поди  ж,  интерес  к  деньгам  возрастал. Романтизм  идеалистов,  что  ли,  пропадать  стал? Вот  и  в  других  обстоятельствах  неувязочка.
      Тарпанов  говорил  проникновенно,  в  интонации  вставлял  иронию  и  упрёки,  но  не  требовал,  а  скорее  сожалел,  что  в  жизни  так  складывается.
      - Да  уж,  жизнь  усложняется,  люди  стали  хотеть  не  только  строить,  но  и  отдыхать.  Но, ничего,  Алексей  Егорович,  я  обещал  разобраться  и  вникну, - успокоил  обещанием  Колокольцев. -  В  любом  случае,  это  моя  обязанность,  служебный  долг. Но парадокс  жизни  смущает.  Подростки  избивают  пьяных  и  слабых. Знаю,  по  стране  тысячи  случаев. Почему? В  чём  причина  их  яростной,  остервенелой  злобности? В  утрате  духа  человече-ского,  в  воспитании,  в  утрате  преемственности? Но  они  ходят  в  школу,  смотрят  телеви-дение,  а  там  премного   примеров  и  образов  для  подражания.
      Они  пришли  на  остановку,  где  подозреваемому  субъекту  садиться  в  троллейбус, а  следователю  переходить  дорогу  и  ехать  в  другую  сторону. Мимо  шмыгали  легковухи,  реже  грузовики -  час  послепиковый,  поздний. Воздух  чистый,  но  влажный,  звенели  трол-леи  под  башмаками  далёкого  ещё  троллейбуса  и  искрили  зелёным. Капитана  ступил  на  бордюрину,  смотрел  на  дорогу  залитую  светом  фонарей  и  будто  ожидал  ответа  на  не-простой  вопрос.
      Алексей  стоял  в  двух  шагах,  играл  сложенными  в  замок  на  животе  па-льцами,  хрустел  суставами. Что-то  сломалось  у  него  внутри,  и  легла  на  душу  вязкая  хмарь,  тос-ка. Следователь  будто  успокоил,  обещал  разобраться  в  сути  обстоятельств,  а  Тарпанову  стало  тревожно,  будто  планида  ему  изменила  и  впереди  ему  не  свет,  а  мрак. Капитан  станет  вызывать  свидетелей,  а  они  кто? Родители  недорослей  да  случайные  подслепова-тые  пенсионеры,  люди  равнодушные  к  деталям  или  импульсивные, коим  случившееся  помнилось  по  последней  картине,  где  Тарпанов  кладёт  наземь  некорректным  приёмом  разминающихся  молодцов. Пенсионеры  это  подтвердят  охотно,  захлёбываясь  соплями,  станут  раскрашивать  виденное  в  устрашающие  тона,  обвиняя  амбалистого  хулигана. Алексей  будет  описан  в  непристойном  виде,  а  те -  пушистыми  агнцами. Было  ведь  до-вольно  сумеречно,  свет  дальних  фонарей  терялся  в  листве  липовой  аллеи,  подонки  бу-цали  ногами  с  упоением,  что-то  несуразное  выкрикивая,  и  со  стороны  это  беснование  виделось  как  обыкновенное  кривляние  молодых.  А  большой  шум  устроил  уже  прохожий,  беря  на  испуг  мальчиков  сначала  голосом.  Свидетели  же  на  лавочках  услышали  его  басище  и  увидели  лишь  концовку,  приложение  к  охальникам  силы.
       Отчего  злы  и  беспощадны  были  юнцы, Алексей  не  понимал. Вернее,  не  задавал  себе  этого  вопроса. И  теперь  ворошил  память,  но  на  сакраментальную  загадку  ответа  не  находил. Думать  надо, но  удивительно,  мысли  не  приходили.
       Удивился  и  Колокольцев. Собеседник  и  на  допросе  и  по  дороге  был  словоохот-лив,  а  тут  молчал.
       -Трудный  вопрос  или  никогда  себе  не  задавался? Впрочем,  детей  своих  нет,  а  до  чужих  доходят  только  кулаки.
       Тарпанов  поморщился,  но  сдержался,  разомкнул  ладони  и  поместил  в  карманы  брюк. Поза  более  чем  независимая.
       Следователь  стоял  вполуоборот  с  удивлением  на  лице  и  чего-то  выжидал. На  полголовы  ниже  Алексея,  но  стройней,  подтянутей  рыхловатого  визави. Тарпанов  почув-ствовал  неподдельный  интерес  капитана,  иронию  и  будто  в  противовес,  в  сравнение – свою  усталость,  вяжущую  мысли  и  тело. С  холодной  тоской  посмотрел  на  перспективу  проспекта  и  уцепившись  за  далёкие  красные  огни  телебашни,  пожимая  плечами,  пове-дал:
       - Когда  свинью  смалят,  ей  уже  не  до  поросят.
       - Вы  что,  утратили  веру  в  добрые  начала? Так  сразу  впали  в  пессимизм?
       В удивлении  Колокольцева  Алексей  услышал  насмешку, но  усталость  забрала  по-следние  силы  и  он  вместо  отпора  пренебрежением, лишь  хмыкнул.
       - Так  сразу  впасть  не  можно,  капитан.  А  вот  постепенно,  глядя  вокруг  и  сра-внивая, - уже  теряю. И  думаю,  что  внушением  и  поспешным  перевоспитанием  теперь  мало  что  исправишь,  Опоздали,  упустили,  опустили  руки. Добрые  начала теперь  должны  быть  с  кулаками. Если  ещё  не  опоздали.  Но  мне  кажется,  уже  прогавили,  а  у  вас  най-дётся  ещё  много  охотников  побеседовать  в  кабинете  на  отвлечённые  темы,  да  вы  не  позволите. А  я,  извините,  сегодня  подустал  и  настроение  прескверное. Так  что  ещё  раз  прошу  пардону  и  до  встречи  в  вашем  кабинете.
      Он  не  осмелился  подать  руку,  отступил,  пятясь,  и  трусцой,  по-бабьи  побежал  к  двери  остановившегося  троллейбуса. И  через  заднее  окно  смотрел,  как  неторопливо,  уве-ренно  идёт  своей  дорогой  приятная  личность  и  друг-противник.


____________________  ***   ____________________
      Перебирая  всё  это  в  уме,  Алексей  даже  есть  перестал,  сидел,  держа  на отлёте  вилку,  пустым  взглядом  держался  за  ковёр  напротив  и  вернулся  в  грешный  мир,  вдруг  поймав  голос  жены.
      -…спровоцировала  бы  ситуацию  покушения  на  честь. Нет,  какова! Хорошо,  мы  видели  и  слышали,  а  случись  такой  факт,  прости  за  тавтологию,  без  факта  нашего  при-сутствия…Одно  к  одному!  Сколько  говорила  благоверному:  не  лезь  в  чужой  кувшин  с  коротким  клювом. И  будто  слушался,  сколько  покоем  жили.
       Тарпанов  поворотился,  опустил  вилку  на  край  тарелки. Мария  обратила  внимание  на  стук,  встретилась  глазами,  с  досадой  и  иронией  спросила:
       - Сегодня  бегать  не  пойдёшь?
       - Почему  же? Хорошие  привычки  вредно  менять. Спасибо,  что  напомнила. -  Он  встал  и  прошёл  к  окну,  глянул  на  термометр  с  наружной  стороны:  он  показывал  двена-дцать  градусов  тепла. – Вы  почешите  языки,  а  я  немного  разомнусь  телом.
       - Ты  там  поаккуратней! Хоть  сегодня  обойдись  без  приключений, -  нака-зала  вдо-гонку  жена.
       Алексей  болезненно  усмехнулся,  но  обошёлся  без  пикировки. Половинка  могла  напророчить, а  на  душе  и  без  того  муторно. Открыл  дверь, а там Витюша Малашкин.
       - О! А  я  к  тебе  в  гости, -  сказал  Витюша. – Приглашал,  а  сам  уходишь.
       Смазочных  дел  мастер  растерянно  разглядывал  хозяина  квартиры,  наря-женного  в  спортивный  костюм  и  в  вязаную  шапочку  с  помпоном. Но  тот  широко  улыбнулся  и  ступил  обратно.
       - Прошу,  Виктор  Батькович! Милости  просим. – И  в  глубь  квартиры: - Женщины! Встречайте  гостя!
       - Твоя  не  заругает,  если  я…- спросил  шёпотом Витюша,  подмигивая  сто-рожким  взглядом  и  кивая  на  карман  куртки,  где  оттопыривалась  бутылка. – Надумал  к  тебе  зай-ти,  а  как  без  этого? Скукота  одолеет.  И  расскажи  в  гараже  мужикам,  в  карман  смеху  не  соберёшь.
       - Ничего,  Витюня, -  тоже  шёпотом  отвечал  Тарпанов, щурясь  в  улыбке. – В  самый  раз  сообразил,  по  настроению. И  вдруг  половинка  визг  поднимет…Так  когда  нас  не  ру-гали? Нас  бьют,  а  мы  крепчаем.
       И  за  руку  вовлёк  товарища  в  прихожую,  будто  боялся,  что  гость  разду-мает  и  даст  дёру.
       Витюня  снял  кепку,  повесил  на  оленьи  рога,  пристроил  туда  же  куртку,  и,  щёлкая  языком,  оценил  придумку. Бутылку  сунул  в  руку  Алексея  и  погляделся  в  зеркало.
       - Скидавай  туфли,  обувай  шлёпанцы  и  пойдём  представляться, - скомандовал  Тар-панов  и  пошёл  впереди  гостя  в  гостиную. – Вот,  любезные  женщины,  это  мой  това- рищ  по  работе  Виктор. Не  победитель,  а  просто  Виктор   и  даже  без  отчества,  потому  как  мы  люди  рабочие  и  наших  отцов  в  пос-ледние  годы  величать  не  принято. Будни  заедают. Это  он  намедни  привозил  нам  картошку, мы  в  долгу  у  него,  а  долг  платежом  красен. Но  Виктор,  принеся  свою  бутылку,  ненароком  поставил  нас  в  неловкое  по- ложение  и  потому  надо  оплошку  исправить  и  приветить  моего  товарища,  как  принимают  гостей  в  лучших  домах  Лондона  и  прочих  городах  западной  демократии.  Если  верить  Голливуду  и  всяким  голосам
       Алексей  закончил  монолог  и  весело  посмотрел  на  женщин.
       Мария  вскинула  бархатные  ресницы  и  с  интересом  оглядела  мужичишку. Память  у  неё  добрая  и  она  запомнила  водителя,  в  этом  Тарпанов  не  сомневался  и  решился  представить  по  всей  форму,  дабы  избежать  выпада  жены  против  сивушного. Крепкое  питьё  она  признавала  только  в  праздники.
       Подруга  же,  Вера  Григорьевна,  женщина  незамужняя,  оглядела  Витюню  с  чуть  большим  интересом,  но  видимо,  приговор  вынесла  быстро  и  по  высшей  мере,  и  тут  же  утратила  любопытство,  оставив  на  время  брезгливую  улыбку  на  полных  губах.
       Тарпанов   водрузил  на  стол  бутылку  и  с  сарказмом  заявил:
       - Не  надо  делать  поспешных  выводов,  дорогие  наши  женщины  и  подруги   скуш-ных  буден. Мужик  он  дефективный,  как  многие  в  стране,  пропил  своё  богатство,  но  духом  правдолюбца  твёрд  и  с  этой  стороны  интересен. Положил  себе  за  правило  пить  до  бесконечности  и  из  любой  посуды. Дожился,  пьёт  даже  из  горла  бутылки! Витюня!  Окстись  и  не  стесняйся. Женщины  пренебрегают  нами  и  мы  станем  делать  тоже  самоё. Маша,  сообрази  нам  что-нибудь  соответствующее  на  закуску  и  поставь  свою  бутылку. Эту  Витюня  унесёт  с  собой.  Перцовка,  настойка  лечебная,  а  нам  потребна  веселитель-ная.
       Малашкин  с  обидой  глянул  на  Алексея,  но  смолчал,  в  чужой  монастырь  со  своим  уставом  не  прутся. Бочком  уселся  на  гнутый  стул,  нахмурился, спрятал  под  стол  руки,  склонил  слегка  голову  с  короткой  и  жидкой,  сдвинутой  набок  чёлкой. То  ли  застеснялся  внимания,  то  ли  прятал  недовольство.
       Но  молчаливая  тягость  длилась  недолго. Явилась  Мария  с  салатом  ассорти  из  помидоров  с  огурцами, с  беконом  под  яишенкой,  поставила  графин  с  компотом  и  бу-тылку  особливой  водки, «Посольской».  Принесла  из  серванта  пару  хрустальных  напёрст-ков.
       Гость  покосился  на  тару  и  скособочид  физиономию.  Хозяин  квартиры,  понимая  мужика,  оценил  сервис  и  улыбнулся.
       - Я  не  думаю,  что  вы  собираетесь  игнорировать  водку,  а  потому  эта  посуда  для  вас,  женщины,  а  нам  потребна  вместительная  тара,  чтоб  горло  можно  промочить.
       В  доме  простых  стаканов  не  было,  Алексей  это  знал. Ведал,  что  не  пос-тавит  Мария  хрустальных  рюмок  или  бокалов: не  тот  случай,  и  побоится  за  цельность  и,  воз-можно,  правильно  сделает, -  уже  сколько  хрусталя  осталось  битым  и  жизнь  покончили  на  помойке. Потому  он  встал  и  взял  из  буфета  пиалы,  что  первыми  попались  на  глаза.
       Затем  откупорил  водку,  разлил  всем  и  поднял  на  пальцах  фарфоровую  махотку.
       - Давай  выпьем, Витюша,  за  здоровье  наших дорогих  дам,  да  и  чтоб  в  домах  не  журились!
       Гость  проследил,  чтоб  женщины  подняли   напёрстки,  посветлел  лицом  и  прило-жился  к  пиале. Мария  и  Вера  Григорьевна  тоже  опорожнили  посуду,  а  Тарпанов  поста-вил  чашу  нетронутой  и  хрустнул  солёным  огурцом.
       - А  ты  чё?! -  удивился,  едва  не  поперхнувшись,  Витюша,  неловко  тыкая  вилкой  в  салат. – Ты  это…
       - Я  провокатор, Витя! –  нагловато  повинился  Алексей,  потирая  лоб  с  залысинами. – Выпил  я  свою  бочку. Всё! Теперь  врачи  запрет  наложили. Пивка  кружечку  иногда  раз-решают  взять  на  грудь,  но  только  в  жару,  при  великой  жажде. Почки  объявились  с  ка-меньями,  а  камни,  сам  понимать  должен, в  любом  месте  большая  неприятность. Да  и  печёнка  давит  под  ребро.  А  частить  по  эскулапам  стыдно  такому  бугаю.
       И  он,  подтверждая  подобность,  усмешливым  взглядом  оглядел  мощные  покатые  плечи,  нагрудные  бугры  под  рубашкой  и  довольно  сытое  пузцо.
       Про  болезнь  он  привирал, не  было  никакой  хворобы: ни  почечной  ни  печёночной,  но  по  своему  и  чужому  опыту  знал,  что  ничем  другим  от  питухов  не  отобьёшься. Бо-лезнь  они  признают  за  причину  отказа  от  выпивки,  а  всё  остальное  для  них – в  обиду.
       Женщины  не  обращали  на  их  внимания, клевали  с  тарелок  и  поглядыва-ли  на  те-левизор,  где  крутили  документальный  фильм. Тарпанов,  зная  Виктора,  поспешил  налить  снова. Гостю  мало  будет  долго.
       - Держи-ка  ещё  одну,  Витюша. Дамы  вряд  ли  нас  поддержат,  они   блю-дут  фигу-ры,  потому  как  водка  любит  закусить. – При  сих  словах  он  покосился  на  женщин,  но  те,  и  верно,  отказались. - А  мы  воздержанием  не  страдаем. Бери  свою,  а  я  за  компашку  слопаю  огурчик.
       - Ты,  Алёха,  гусь! -  сказал  гость. -  Это,  знаешь,  как  генерал  времён  царя  Гороха. Я,  говорит,  гусь  и  свинье  не  товарищ. А  я,  Алёха,  такой  гусь,  что  и  со  свиньёй  выпью. Не, не, Алёха,  эта  шутка  не  про  нас!  Для  прямоты,  чтоб  ясно  было  сколько  надо  при-нять.  Потому  как  выдуть  могу  изрядно,  но  не  один  и  не  сейчас.  Боже  сбавь,  но  не  минуй! Ты  посудину  свою  в  руке  подержи,  я  чокнусь  для  звону  и  употреблю.  А  ты  как  хошь. А?  Может  тебе  камни  в  почках  дороже  тонуса  в  беседе  или  в  игре  в  шахматиш-ки?.. Давай! Я  вздрогну,  а  ты  закуси.
       Озоровал  Малашкин,  слегка  разогретый  первой  порцией.  От  его  настояний   хозяин  застолья  не  стал  уклоняться  и  поднял  махотку.
       Витюня  тронулся  краем  пиалы  хозяйской  чаши,  послушал  глухой  звук  фарфора  и  выпил  водку.
       Алексей,  наблюдающий  за  действом, содрогнувшись  вместе  с  гостем и  разглядывая  худосочную  его  фигуру,  скуластую  физиономию  с  ранними  морщинами  и  нездоровой  желтизной  лица,  нарочито  весёлые  глаза  и  нервные  губы  с  синюшным  оттенком,  с  удивлением  вопросил:
       - И  как  ты  её  пьёшь? По  морденции  вижу,  что  противна,  а  ты  сандалишь.
       - Так  это,  мужской  долг  в  том  и  состоит,  чтоб,  значит,  бороться  со  змеем. Будь  то  сивуха  или  иная  напасть. Мужику  доля -  воевать  с  невзгодой.
       - Ишь  ты,  начитался!  И  когда  успеваешь?
       - А  всегда,  как  время  выпадает. Я  ведь  раньше  сколько  книг  прочёл!  И  техникум  кончал,  чтоб  больше  знать. А  подался  в  шофёра. У  шофёров  свободы  больше.  Начальст-во  сидят  по  конторам,  а  у  водилы  впереди  простор  и  дорога   встречь  ветру! – хохотнув,  пояснил  Витюня.
       - Не  надоело  против  шалого  ветра  стоять?  Жену  пропил,  работу  тоже, - впрягаясь  в  игру  слов,  спросил  Тарпанов.
       Весёлость  в  глазах  Витюши  тут  же  погасла,  он  сморщился,  упрятал  в  худые  руки  долгую  шею  и  зачужевшим  голосом  проронил:
       - Даже  остобрыдло.  А  хрестьянину  куды  податься? Без  водки  щас  ни  шагу. Вот  и  привык. Кругом  застой  делов  и  мысли. Пьют  и  поют,  как  перед  краем  света. Раньше  строили,  а  теперь  пьют. Совесть  пропиваем. А? – Он  вскинул  насмешливый,  но  все  же  с  болью  взгляд,  долго  озирал  хозяина,  и,  не  снимая  циничной  ухмылки, утвердил:  -  И  ты  там  был  бы,  Алёха,  кабы  не  твоя  болезнь. Надо  много  силы,  чтоб  устоять  перед  зара-зой. Ведь  ты  прикинь:  кругом  зараза,  а  ты  стоишь  один  среди  неё  в  напруге. И  думаешь,  что  лучше  умереть  больным  человеком,  чем  здоровой  скотиной. А? Чего,  не  нравится  коллективная  погибель?
       Вдруг  сорвался  Витюня  на  громкий  зловещий  шёпот,  в  котором  послышалась  Тарпанову  зависть  ли,  сомнение  человека,  не  могущего  бороться  с  невзгодами.
       На  такой  монолог  Алексей,  опустив  глаза,  промолчал. Философский  вопрос  отно-сился,  скорее,  к  себе  самому  и  ответ  давать  должен  Витюня. К  тому,  Тарпанов  не  лю-бил  глубоких  мыслей  и  высоких  слов,  какие  раздражали  показным  пафосом  и  отдавали  фарисейством. Потому  и  пузцо  появилось  у  него  за  последние  годы  и  жирком  обросло,  прикрывая  снулость  натуры.
       Но  тут  она  проснулась. И  он  налил  Малашкину  третью  дозу, а  тот,  прибирая  в  руку  чашку,  зацепился  за  графин  с  компотом  и  пиала  распалась  надвое.
       - Ну  вот, -  пропел  в  растерянности  Витюша,  и.  виновато  глянув  на  хозяина,  стал  промакать  салфеткой  скатерть  и  приставлять  обломки,  мысленно  затеиваясь  склеить.
       Тарпанов  чертыхнулся,  потому  как,  ожидая  такого,  боялся. Он  ещё  сразу  хотел  поменять  посуду,  чем  попроще  и  не  сделал  того,  скорее  со  зла,  в  пику  жене. Ей  втол-ковали,  будто  фарфору  едва  ли  не  двести  лет  и  супруга  гордилась   им  и  берегла.
       И  она теперь  сначала  лишилась  речи. Было  две  чашки  работы   то  ли  китайских,  то  ли  бухарских  мастеров,  пара  была!  И  вот… Лицо  Марии  взялось  пятнами,  губы  рас-пались.
       Она  всплеснула  руками.
       - Мамин  подарок! – едва  не  прорыдала  падающим  в  пропасть  голосом.
       Алексей  кинул  руку,  собираясь  стушевать, утешить,  но  припоздал,  половинка  об-рела  ярость.
       - Алкаши! -  прошипела  змеёй. – Да  кто  вам  позволил  садиться  за  приличный  стол?! Вон!  Сию  минуту – вон!
       Малашкин,  всё  ещё  не  выпуская  из  рук  обломков,  нагнув  голову, медленно  под-нялся. Оглушённый  содеянным, он  хотел  сказать,  что  получилось  не  намеренно  и  не  стоит,  право,  так  тратить  нервы  из-за  посуды,  даже  столь  дорогой.  Но  тут  же  подсту-пила  обида  от  оскорбления,  перехватила  дых,  и  только  сильная  рука  хозяина,  усадившая  его  обратно,  пресекла  рыдания  и  отпустила  кадык.
       - Всё  сказала  или  чего  добавишь? – спросил  Алексей  с  такой  чёрной  грозой  в  го-лосе,  что  Марию  охватил  мороз. – Ты  только  что  мамину  память  измерила  деньгами.  Сама  не  заметила  как  измерила,  а  это  нехорошо,  грязно. Убери  мусор  со  стола  да  по-меняй  посуду,  чтобы  нормальному  человеку  было  из  чего  за  таким  приличным  столом  кушать  и  пить.
       Молча  и  покорно,  Мария  исполнила  наказ  супруга,  и,  скрестив  на  груди  руки,  посмотрела  на  Алексея. Нет,  она  не  жалела  о  сказанном  гостю,  уже  и  забыла,  что  кри-чала  непотребное,  изливая  горе,  а  вот  отчего  муж  осатанел,   задетая  внушениями  при  подруге,  она  в  толк  не  взяла. И  потому,  чуть  помешкав,  решительно  шлёпнула  себе  по  бедру.
       - Пойдём, Верочка,  пройдёмся,  а  то  благоверный  в  пузырёк  лезет, - сказала  наро-чито  беспечно  и  удалилась  в  спальню.
       Спустя  пару  минут  женщины  ушли.
       Тарпанов   взглянул  на  хрустальную  рюмку,  поставленную  перед  Виктором, повёл  головой.
      - Ишь,  ты!  Ну  ладно,  расколотишь  эту,  возьмём  другую, -  с  весёлостью  в  роко-чущем  басе  объявил  хозяин  дома,  прихлопывая  гостя  по  спине.  – Это  не  пустячок,  си-деть  за  приятным  столом,  а  пить  из  абы  чего. Пить  ейную  из  красивой  посуды  надо. И  выпьем,  а  в  шахматы  всё  одно  сыграем!
       И  вдруг  развеселившись,  принёс  шахматы  и  себе  рюмку, расставил  фигуры  и  на-полнил  свою  посудину.
       - Никак  плюёшь  на  каменья  в  почках,  Лёха? -  удивился  Малашкин,  враз  забывая  обиду  и  решаясь  остаться  за  столом.
       - Нету  никаких  каменьев  в  моих  органах,  Витюша! Просто  некоторые  приступают,  требуя  уважения, а  я  пить  привычки  не  завёл.  Теперь  вот  стану  заводить. И  вообще, на-зло  кондуктору  пойдём  пешком!
       - Баба, она  может  довести.  Моя  меня  довела. Пила  сколозубая, -  покивал  Витю-ня,  прибирая  в  руку  рюмку  и  глядя  на  шахматную  доску. -   Мои  белые,  тогда  казённый  ход  с  е  два  на  е  четыре.
       - И  баба  доводит  и  мужик  её  изводит,  Витюша. Жизнь,  она  углами  острыми  опасная. А  в  семье  вина  общая  и  тут  только  дурак  смеет  спорить. Вспомни  жизнь  свою  и  определи:  кто  прав  бывал  и  на  сколько? Вот  то-то! – наставлял,  кивая  Алексей,  делая  свой  встречный  пешкой  ход, повторно  наливая  водку  и  примериваясь  глазом  к  закуске. Давненько  не  пил  он  да  и  не  хотелось, и  вот…Но,  назвался  груздём. – Баб  своих,  Вик-тор,  нам  надо  иной  раз  прощать. Вот  хотя  мою  сегодня. Треснул  ты  невзначай  вещицу,  а  её  чуть  кондрашка  не  хватила  и  в  порыве  отчаяния  она  нанесла  тебе  оскорбление  словом. А  почему? Дура  баба!  Ей,  Витюня,  тая  старинная  штуковина  была  дороже  род-ного  мужа  в  эту  минуту! Усёк,  Витюша?!  В  ту  минуту!  Потом  одумается  и  ещё  корить  себя  станет,  но  слово  в  рот  обратно  не  положишь,  оно  не  птичка. И  выходит,  надо  простить  ей  прегрешения  и  за  это  дело  выпить! Давай  дёрнем  за  покой  наших  душ!
       - Нет, Алёшка! – сказал  с  надрывом  Малашкин. – Выпить  могу, а  простить -  ни  в  жисть. Большую  обиду  принял.  Я  ей  картошку  на  горбу,  а  она…
       Он  выпил  и  тут  же  зарыдал,  уткнув  в  согнутую  руку  лицо.
       - Э-е,  дорогой  мастер  по  смазочным  делам, тут  я  с  тобой  не  согласен  категориче-ски, - заявил  Алексей. - За  свои  картофельные  старания  ты  одной  битой  чашкой  рассчи-тался. И  не  простив  обиды,  рюмку  ты  опрокинул  по  привычке  алкаша.  А  как  теперь  я?  В  одиночестве    не  употребляю. Или  завяжем?  И  навсегда!
       Завязывать  Витюня  Малашкин  воздержался, они  стали  пить, и  водка  легко  одо-лела  Тарпанова.

_____________________   ***  ______________________
        День  только  зачинался  и  свет  цедился  в  окно  сумеречный,  скупой. Проснулся  Алексей  от  головной  боли, будто  сдавливали  череп  обручем,  помалу  подкручивая  винт  на  манер  инквизиторов. Он  слабо  охнул  и  передвинул  на  подушке  голову,  норовя  найти  положение,  при  котором  усмирилась  бы  боль. И  нашёл  такую  позицию,  когда  подложил  под  затылок  руки,  потёр  кожу,  испанская  давильня  остановила  работу.
       Тарпанов  облегчённо  вздохнул  и  даже  улыбнулся  от  подступившей  лёгкости,  вспоминая  меж  тем,  отчего  природа  выдала  такое  наказание.
       И  память  явила  сон,  вернее,  клочья,  где  виделись  лешачьи  рожи,  пляшущие  хо-роводом, дёргались  и  скалились  и  тащили  в  болотную  трясину.  Потом  собирал  он   гри-бы  в  компании  с  капитаном Колокольцевым,  и  они  в  лесу  устроили  пикничок, пили  водку и  заедали  поджаренными  на  прутьях  маховиками.  Затем   мучился  в  коликах, а  дальше  пошла  какая-то  неразбериха. Его  тузили  мужики  с огромными  животами  и  об-личьем  схожие  на   знакомца  Димитрия,  отца  молодого хулигана,  а  он  в  оборотку  уцели-вал  в  те  арбузные  брюха  кулаком.  И  доставал,  и  слушал  выхлоп  газов  и  норовил  заставить  повторить.  Потом  вешалась  на  него  какая-то  дама,  дышала  перегаром  и  слюнявила,  а  он  противился  и  толкал  прочь.  Витюша, какие-то  зеваки  над  тем  глумились громким  смехом  и  судили  за  небрежение  к  прекрасному  полу,  обзывая  по-матушке  лиходеем.
       И  ещё  виделось,  что  стоят  они  с  Марией  у  развилки  дороги  среди  степи,  вокруг  яркие  в  свете  солнца  пажити,  а  им  предстояло  выбирать  путь.
       От  развилки  надёжный  ясный  след  убегал  правее,  а  левый  будто  вскоре  пропа-дал,  скрадываясь  жухлой  муравой. Но  отчего-то  позывало,  тянуло  ступить  на  мягкую  эту,  непыльную  тропу,  где  будет  идти  приятно  и  безбоязненно. И  ещё  поразило  Алексея,  что  будто  он  норовил  ступить  туда  один.
       Махом  руки  Алексей  прогнал  наваждение  и  стал  припоминать  вечер  намедни  и  кое-что  вытащил  из  памяти, а  вот  скончание,  как  расстались  они  с  Витюней, заводило  в  тупик. Но  вот  лежит  разболоканный  до  семейных  трусов  в  супружеской  постели  и  всё  чином. Он  шевельнулся,  пытаясь  глянуть  на  жену, но  боль  тут  же  пригвоздила  к  подуш-ке.
       «Эк  ты,  чертушка, Витюня-манюня! И  принесла  тебя  нелёгкая  видать  в  недобрый  час,  да  ещё  и  с  бутылкой.»  Простенал  Тарпанов  про  себя,  но  надумать,  как  избавиться  от  похмельной  докуки  не  надумал.
       Алкашам,  как  слыхал  Алексей,  помогал  кефир,  овощной  рассол  или  чарка  водки,  вина.  Но  кефира  и  рассолов  в  доме  не  было,  а  для  вспомоществования  пить  га-дость…Вот  разве  принять  анальгин. 
       Боль  отодвинулась,  пожалуй,  через  четверть  часа,  какие  он, накрывшись  пледом,  пролежал  в  кресле-качалке. Тогда  он  встал  и  прошелся  по  квартире,  а  забредя  в  ванную,  умылся  студёной  водой. Но  неуютность  на  душе,  и  даже  стыдоба  остались.
       Оторвал  листок  численника  на  кухне,  означавшего  последнюю  субботу  октября,  часы  показывали  семь. Заглянул  в  холодильник,  увидел  череду  яичек,  вынул,  соорудил  яишенку  на  сале. И  пошел  будить  жену.
       В  квартире  стояла  жара,  хоть  и  форточки  нараспашку. Сбросив  верблюжье  одеяло  на  бок, Мария  лежала  на  спине  в  короткой  ночной  сорочке,  обнажающей  сильные  стройные  ноги,  улыбка  плавала  по  дремотному  лицу  и  Тарпанов  не  сразу  решился  шумнуть,  пожалел  прогнать  её  блаженство.
       Испытывая  плотское  желание,  он  постоял  подле,  разглядывая  половинку,  оценивая  её  увядающую  красоту  как  бы  заново.  И  любуясь.
       Давно  ли  ухаживал  за  первой  красавицей  слободки,  придя  с  действительной  службы  бравым  да  подхватным,   женихом  завидным,  а  эвон -  минуло  двадцать  с  гаком  лет. Своих-то  родителей  он  не  помнит,  детдомовский, да  и  её  создатели  безвременно  преставились. Тесть  вскорости  после  свадьбы,  через  годик  почил,  задавленный  ранениями  на  войне  с  фашизмом,  а  теща  крепилась  ещё  больше  десятка  лет. Женщины  вообще,  если  верить  статистике,  живут  дольше  мужиков,  но  пять  лет  тому  и  её  рак  ухватил  клешней.
       «Эк,  жизнь – малина  пошла  вперекосяк!»
       И  махнул  рукой  и  вернулся  на  кухню,  включил  звонок  и  перебежал  обратно  в  спальню,  держа  на  отшибе  будильник.
       - Подъём,  граждане! Подъём!  Машина  с  грибниками  у порога!
       Как  это  он,  кстати,  вспомнил  про  грибной  выезд?!  У  проходной  вчера  объявление  висело,  приглашали  желающих  отвезти  автобусом,  хотя  Тарпановы  для  посещения  природы  всегда  предпочитали  поезд. Но  Алексей  разыскал  водителя  и  попросил  заехать. Чего-то  потянуло  в  коллектив
       - Ну  что  ты?! Алкоголик  несчастный!  Сам  не  спишь  и  другим  не  даёшь, - сварливо  заныла  Мария,  отворачиваясь  к  нему спиной и  накрываясь  простынкой.
       - Ша, Маруся! Алкаш  из  меня  не  вышел, практика  доказала. Башка  трещит  и  про-чие  неприятные  эффектации  проявляются. Взамен  предлагается  программа  здоровья. Бег  трусцой  меж  сосен  в  поисках  маслят. А  сегодня,  насколько  помню,  выходной.
       - Выходной,  и  я  хочу  выспаться. Отстань,  пожалуйста, - уже  с  досадой  отозвалась  половинка.
       - Жаль, - сказал  Алексей,  опуская  руку  с  будильником. – Придётся  ехать  одному,  видать,  сон  вещий.
       Он нарочито  зевнул  во  всю  пасть, с  хрустом  потянулся  на  окно  и  при-слушался. Жена  уважала  вещие  сны  и  должна  была  отреагировать.
       - Но, -  выходной  же,  Алёшка! И  спать  я  легла  поздно. Между  прочим,  по  твоей  милости, - взмолилась  Мария,  впрочем,  слегка  оборачиваясь  к  нему.
       - Оставим  счёты,  Маша! Такое  утро  за  окном,  а  ты  капризы  выставляешь. Итак:  в  путь!  Или  тащить  колодезной  воды?
       - Да  встаю  я!  Придумал. Что  за  сон  привиделся  тебе  на  хмельную  голову?
       - Да  приплелось,  что  всего  и  не  вспомню,  а  потому  придержу  при  себе. А  вдруг  какая-то  нелепость. Давай,  вставай,  малость  перекусим,  и - в  путь-дорогу!
       Взглянул  на  старенький  диктофон  жены  «Десна»,  тот  по  утрам  поднимал  на-строение  музыкой. На  катушках  плёнки  «На  дальней  станции сойду»,  любимая  от  Шаин-ского,  его  величество  Высоцкий,  почти  весь,  чего  мог  найти  и  записать,  и  Ободзинский.  И  Алексей  включил  его  давнюю  «Прощай». 
      Опять  уходят  поезда…
       Уходят,  уезжают,  улетают,  расстаются…Покивал  мыслям  Алексей  и  уселся  за  стол.
       Завтракали  поспешно  и  почти  молча,  если  не  считать  застольных междометий. Навернули  в  пакеты  еды  с  собой,  налили  в  жбанчик  квасу,  и  Алексей  прихватил  бу-тылку  вина. Половинка  настаивала  на  водке,  она  была  реалисткой  в  жизни,  всё  же  жур-налист, но  муж  на  реалии  наплевал.
      - Я  пить  не  стану,  разве  что  придётся  пригубить,  а  поить  подпольных  алка-шей…Нет! Сивушное  пить, - здоровью  вредить!
       И  стали  одеваться.  И  Тарпанов  ошибся, полагая,  будто  всё  забыто  и  на  дальше - тишь  да  гладь  в  семье.  Ибо  Мария,  как  бы  между  прочим,  проронила:
       - Что-то  у  нас,  муженёк, нескладно  получается. Или  день  вчера  подвернулся  недо-брый?
       - Да ладно  тебе. Мы  итак  лет  двадцать  прожили  безмятежно. Вечно  тихо  не  быва-ет,  а  потому  и  о  нас  вспомнило  Провидение,  взяло  на  зубок.
       Алексей  улыбался  просительно  и  принуждено. Не  хотелось  ворошить  вчерашнее,  за  которое  стыдился  и  которое,  скорее  всего,  ещё  аукнется. Прошлое  и  впрямь  казалось  бестревожным,  хотя  там  столько  наслоилось…
       Мария  оценила  его  виноватый  вид  и  тональность  монолога  и,  кивнув,  согласи-лась.  Они  и  верно  прожили  вместе  много  лет  в  согласии  и  даже  счастливо,  если  кто  сможет  определить  его  сущность.  Ан, счастье  вечным  не  бывает.
       И  вышли  вон,  где  охватило  их  прохладой  и  запахами   привялых  трав  и  листьев  газонов  и  аллеи,  и  прозрачный  воздух  сумеречно  дрожал  в  полуосвещённой  перспекти-ве,  и  предзоревый  зеленоватый  свет  обливал  полнеба  в  том  краю,  где  скоро  выкатится  солнце.
       И  вышли  они  как  раз.  Подкатил  к  подъезду  «Пазик»,  распахнул  дверцу,  в  неё  выставился  напарник  Казьмин  и  залился  улыбкой.
       - А  вот  и  мы,  Алексей  Егорыч!  Такси  подано,  надо  торопиться,  а  то  маслят  рас-хватают  до  нас!
       Казьмин  показал  заботу,  тут  же  всунулся  обратно,  они  поднялись  следом  и  авто-бус  взял  с  места.
       Народ  в  салоне  свойский,  трудяги  автобазы  с  женами  и  детьми,  одеты  по-походному,  и  многие,  не  выспавшись,  зевали. Но  охота  ведь  пуще  неволи.
       А вот  с  грибами  в  здешних  местах, по  слухам, вышла  неувязочка  и  будут  ли  они  сегодня  огружены  маслятами, маховиками,  лисичками  и  сморчками,  ещё  бабушка  вилами  по  воде  писала. То  ли  затяжные  дожди  испортили  дело,  вымочив  посаду, то  ли  иная  болезнь  навязалась, но  маслята,  сказывали,  лезли  из земли  прорвой, вымахивали  до ог-ромности,  но  тут  же  обзаводились  червой.
       Да  и  лето было  сырое  и  холодное. Едва  одна  гряда  туч  сходила  с  низкого  хмуро-го  неба,  как  из-за  Северского  Донца  наползала  новая  косматая  армада,  где-то  за  гори-зонтом  начинал  погромыхивать  по-стариковски  глухо,  без  молний  гром  и  начиналась  моква:  то  ли  лилась,  то  ли  сочилась  вода,  нагоняя  на  душу  безотрадную  и  злую  тоску.  Казалось,  и  бабьего  лета  не  будет:  летние  дожди  сменятся  обложными  осенними,  нуд-ными,  и  заведённой  чередой  потянется  погодная  непруха,  придёт  слякотная, мягкая  зима, за  ней…
       Но  в  природе  что-то  образумилось,  и  хотя  очень  припозднилось,  но  лето  бабье  заявилось. После  затяжных  дождей  уже  не  чаялось  солнышка,  а  оно  однажды  выглянуло,  засветилось  теплом,  тихой  лаской  пообсушило  зелёные  ещё  кой-где  деревья,  ржавые  пажити,  на  улицах  асфальт  и  крыши  домов. Просушило  небо,  вдруг  взявшее  чистый,  приятный  глазу  синий  колер, да  так  и  осталось  светить  и  греть  души.
       По  утрам  стали  ложиться  тугие,  молочно-белые  туманы,  балуя  покоем  и  тишиной. И  так  продолжалось  до  первых  утренников  с  морозцем. Сегодня  был  такой. И  на  душе  хорошо,  и  Алексей,  поглядев  в  окно,  спросил:
       - И  куда  баранку  гнёте?
       - На  Ольховку,  в  Голубые  сосняки.
       - Ишь,  ты! Я  сколько  раз  по  весне  туда  ладился  половить  на  Деркуле  удочкой  рыбчиков,  а  там  запрет  накладали. Ладушки,  щас  хоть  взгляну  на  ту  речку:  какая  там  ширь  и  глубина. Браконьеры  те  места  хвалили.
       - Ништо, -  бросил  кто-то  ухарски. – Прорвёмся!  Где  запрет  там  и  привет. Нам  не  рыбчиков  тягать,  а  маслят  собирать!
       Протрясшись  с  полчаса,  а  то  и  больше  на  ухабах  загородной  грунтовки,  они  оказались  у  опушки  сосняка,  перед  шлагбаумом  при  новой  деревянной  будке,  сработан-ной  из  горбыля.
       Шлагбаум  оказался  опущенным,  а  хранитель  врат  в  грибные  кущи,  дедок, под  фуражкой  лесника  завёрнутый  в  грубый  брезентовый  дождевик,  вёл  переговоры  с  вла-дельцами  стоящих  впереди  «Жигулей»  и  «москвичёнка».
       - Остановка  Дерезай,  кому  надо -  вылезай! – бодро  объявил  руководитель  похода  механик  Стояросов.
       Фамилия,  надо  сказать,  совсем  не  отвечала  внешнему  облику  механика  ОТК. Предки,  может,  и  росли  стояком  или  обликом  в  витязя,  а  этот  выродился  в  плюгавень-кого  согбённого  мужичка,  довольно  весёлого,  балаболистого  и  угодливого,  с  лицом  ма-лость  побитым  осьпинами,  с  беспокойными  и  подслеповатыми  глазами,  отчего  в  помощь  он  часто  приспосабливал  очки. Внедавне  были  и  усы,  но  белесые  и  безобразные,  и  кто-то,  наверное,  подсказал  их  сбрить. Зная  наклонности  механика,  начальство  назначало  его  ответственным  за  любые  последствия  коллективных  вылазок  на  отдых,  и  он  довольно  охотно  показывал  свою  значимость.
       Тарпанов  тоже  вышел  из  машины  взглянуть  на  дорожную  препону,  организован-ную  властями  для  сдержания  широких  масс  грибников,  могущих  стать  причиной  пожа-ров. Но  сначала  оглядел  синее  небо  без  единого  пятнышка,  в  утреннем  мареве  сосняк,  спереди  редкий  и  дальше  уже  непроглядный,  высокий  и  отливающий  голубизной,  на-гнулся  и  сорвал  под  крохотулей-сосёночкой  маслёнок. Зачем-то  раскрошил,  понюхал  сырые,  остро  пахнущие  споры,  с  удовольствием  удерживая  пряный  запах.
       Механик  же  Стояросов  меж  тем  был  уже  возле   хранителя  проезда  и,  проводив  взглядом  нырнувшие  в  лес  легковухи,  стал  что-то  нашептывать  старику,  опустившему  шлагбаум  в  исходное  положение.
       Пока Алексей  смотрел  и  бездумничал,  слоняясь  по  мураве  опушки, из  автобуса  вывалили  грибники  и  тесно  окружили  привратника. Дедок  было  пропал  в  цветастой  тол-пе  алкающих  грибной  охоты,  но  скоро  выбрался  на  бугорок  возле  будки,  творя  перед  собой  невидимый  барьер, воздел  бородёнку  и  стал  оглашать  народу  здешние  порядки.
       - Не  можу  пропущать,  товарищи-граждане! Никак  не  можу!  Ящур! Строго  заборо-нено!
       Он  то  вскидывал  руку,  то  прижимал  к  груди,  стараясь  лаской  и  внушением  сдержать  напор  непонимающей  толпы.
       Толчея  и  гомон  могли  отнять  время  и  уже  стали  забавлять  Тарпанова,  но  тут  ответственный  за  поездку  начальник  ОТКа Стояросов  предпринял  стратегический  манёвр.  Он  вскинул  руку  и  возвысил  голос:
       - Тихо,  друзья  мои! Успокойтесь  и  не  рвите  глотки,  тем  более,  что,  как  показывает  реальность,  они,  как  и  нервные  клетки,  ремонту  не  поддаются.  Спросите  у  народных  певцов  эстрады,  потерявших  голоса  от  простуды,  рёва  и  алкоголя. Дедушка-голубчик  не  может  пропустить  нас  на  плантации  маслят,  потому  как  там  их  кушает  ящер,  посаженный  туда  на  жительство.   Яшур  большой,  как  шотландская  Несси,  и  про-жорливый,  как  мой   приблудный  пёс Сундук.  В  честь  армейского  начальника  и  недруга  старшины  Пилипенко,  названый. Вот  же  вредная  та  профессия – старшина! Как  хохол,  так  и  старшина! Потому  я  прошу  вас  на  дедушку  не  наваливаться  скопом,  не  кричать  обидных  слов,  а  помозговать. В  наше  время  глоткой  не  всякое  возьмёшь. А  вот  лаской  да  смазкой  люди  добиваются  много. А  разве   мы  какие  звери,  а  не  люди? Надо  думать. Вот  прикинем,  что  больше  всего  любит  этот  сердитый  гражданин? -  вещал  Стояросов,  во  всю  худую  ширь  физиономии  улыбаясь,  хитренько  подмигивая  и  удаляясь  до  автобу-са,  и  тем  уводя,  отдыхающих  на  лоне,  от  ушей  пропускающего  в  лес. -  Правильно! -  уже  полушёпотом  и  радостно  констатировал  старшой  группы,  и  его  гениальная  догадка  тут  же  передалась  коллективу. – Охранник  Несси  любит  пригубить  стопарик  с  сугревным,  и  к  нему  в  закуску  ливерный  пирожок! Потому,  жалуйте  по  двугривенному. С  миру  по  нитке,  а   ящеру  на  бутылец. Пра-ашу!
       И,  сняв  с  седеющей  уже  головы  шляпу  интеллигента,  первым  бросив  в  неё  сверкнувший  никелем двадцатикопеечный  кругляш,  пошёл  по  кругу. Деньги  сыпались  с  весёлым  звоном,  прибавлялись  с  шутками-прибаутками,  как  вдруг  возник  Тарпанов.
       Когда  Мария  достала  кошелёк  и,  единственная  из  всех,  хотела  уронить требуемое  с  брезгливой  гримасой,  изготовив  для  этого  усмешку,  Алексей  перехватил  руку,  и  отвёл  щепоть  супруги  обратно  к  портмоне.  И   голосом  с  металлом  сообщил:
       - Не  надо,  граждане  дорогие! Дедушка  вполне  обойдётся  без  наших  подаяний.  Мы  не  на  паперти,  он  не  юродивый,  а  на  службе. Его  работа  состоит  в  том,  чтобы   не  пус-кать  пьяных  шалопаев,  и  тем  остеречь  лес  от  пожаров. И  всё.  В  остальном  он  нарушает  наше  право  на  отдых  и  выдумал  себе  возможность  выхамить  на  водку. Так  что  мы  имеем  полное  право  оставить  здесь  с  водителем  автобус  и  углубиться  в  сосняки  в  по-исках  маслят. Разберите  деньги  и  айда. Ну,  а  вдруг  дедок  заартачится,  напишем  от  име-ни  профсоюза  куда  надо  телегу  на  его  поведение,  а  если  что,  привяжем  деда  к  рабоче-му  месту  на  съедение  начальству  и  комаров. -  Он  огляделся  и  весело  воззвал: - Вперёд!
       - Ты  что,  зовёшь  на  бунт? Мы  же  инструкцию  нарушим! – воскликнул   в  тон  ему  кто-то  с  насмешкой,  впрочем,  тут  же  переходя  к  увещеваниям. – И  вообще,  получится  белиберда! Всегда  решали  вопросы  бутылкой,  а  тут  прикладывать  силу. Вызовут  мили-цию,  составят  протокол. Ить  мусорам  только  дай  порвать! Ну,  ты  подумай,  Тарпан, всего  по  двадцать  копеек  с  носа,  и  мы  с  грибами,  да  напоследок  на  дорожку  посидим.
       Коллектив  стал  переглядываться, решая,  какие  доводы  принять. Грибники  понима-ли  пикантность  ситуации,  в  душе  склонялись  к  аргументам  моториста,  но  боялись  по-следствий. Как  повернётся,  а  то  могли  остаться  без  грибов,  потерять  время  и  иметь  дело  с  нарушением  порядка. Вот  только  чьего  порядка? Заковыка.
       Тут  включился  и  организатор  пожертвований.
       - Товарищи,  не  слушайте  балабола!  Ему  важнее  принцип,  чем  грибы!  А  что  такое  принцип?!  Его  можно  положить  на  зуб? То-то! Нам  нужны  грибы,  отдых  на  природе,  а  дедушке  охота  выпить. Кстати,  у  меня  сегодня  сорок  дней  как  померла  тётушка! Вот  дедушка  и  помянет  её,  а  потом  мы  тоже  на  лужайке  не  упустим  своего. Призываю  коллектив  продолжить  дело!
       Стояросов  энергично  кивнул  на  шлагбаум,  а  затем  с  большим  неудоволь-ствием  и  укором  посмотрел  на  моториста. И  снисходительно  ухмыльнулся,  как  недотёпе,  который  не  может  понять  ситуации  и  потому  срывает  культурное  мероприятие  и  портит  коллективу  настроение.  А  за  то  ему  бы  не  только  порицание  масс,  но  и  перста  прови-дения, предупреждение.
       Однако  Тарпанов  остался  на  своём  и  ощерился  злом.
       - Пусть  дедушка  употребляет  окаянную  на  свои  кровные. Я  взяток  не  даю  и  не  приемлю.
       - Какая  взятка?! Босяк! Мелочишко  на  чаишко! У  тебя  не  оказалось  мелких?! -  Тут  же  влез  в  перепалку  кто-то  из  доброхотов. – Так  я   за  тебя   кину! Потом  сочтёмся.  Оп-латишь  мне  за  пиво!
       Алексей  затравлено  оглянулся  на  голос. От  кого  от  кого,  а  от  Михайлы  Корчака  он  выступа  не  ожидал. Тот работал  водителем  на  «хозяйке»,  всегда  сторонился  разбит-ных  компаний, слыл  противником  заливать  за  воротник  и  был  примерным  семьянином. Теперь  же  глаза  его  греховно  сияли, мятая  кепка  сидела  набекрень,  плащ  нараспашку,  сам  Мишка  слегка  шатался  и  не  стеснялся  несуразности  в  поведении.
       - Меж  собой  мы  разочтёмся,  Миша,  а  как  быть  с  совестью? – с  печалью  и  ответ-ной  едкостью  сказал  Тарпанов.
       Он  смотрел  на  расхристанного  водителя  с  заметной  брезгливостью  и  тот  взвился.
       - А  ты  мою  совесть  не  трогай,  босяк! -  Корчак  придвинулся  вплотную,  его  кач-нуло,  и  он  едва  удержался  на  ногах,  уцепившись  за  борт  куртки  слесаря. -  Моя  совесть  сёдни  отвязалась! -  сообщил  он,  и   в  лицо  моториста  пахнуло  внятным  запахом  алкого-ля. – Мне,  босяк,  сёдни  совесть  всё  разрешает!  От  меня,  может,  жена  убегла,  а  я  на  неё,  как  на  икону!  Всю  жисть! Это  как?! Я,  может,  через  то  сёдни  с  коллективом,  а  тут  старикашка  не  велит  пускать!  Это  по  совести?!  Я  б  ему  в  морду,  а  приходиться  пред-лагать  на  пойло.  Потому  как  ежели  в  морду,  то  мне  срок  впаяют  за  хулиганку,  а  ежели  деду,  как  это?  Мзду  всучить  на  косушку,  так  всё  благородно  и  нету  гвоздей!  И  куда  мы  идём  такой  дорогой.  Или  верно  идём?!
       - Ну, ну, Мишаня, -  мягко  сказал  Тарпанов,  отцепляя  от  куртки  скрюченные  и  слабые  пальцы  больного  душой  мужика. – Разве  о  тебе  речь? И  не  в  старике  дело.  Мы  сами  завели  привычку  вместо  спасиба  совать  мелочь  на  водку  за  мелкие  услуги,  а  за  крупные   платим  червонцами. И  тут  домогаемся  запретного  через  взятку,  когда  надо  попросту  поставить  деду  на  вид  и  только. Или  поворотить,  и  поискать  грибы  в  ином  лесу.  Это  же  так  просто!
       Алексей  внушал  помыслы  и  почувствовал  подступающую  жалость  к  себе  и  спут-никам,  которая  в  иное  время  возвышает  до  великости  и  даёт  непомерную  силу,  а  теперь  обезоруживала  и  вызывала  раздражение. И  он,  опустив  почти  безжизненную  узкую,  вовсе  не  шоферскую  ладонь  Сидоркина,  вяло  уже  повторил:
       - Это  просто,  Миша. Ведь  ты  работаешь  на  хозяйке, на  глазах  у  начальства  и  те-бе  виднее, чем  нам,  что  начальники  взяток  не  требуют. Их  им  навязывают  подхалимы  и  портят  тем  погоду  нам.
      Тарпанов  мог  побожиться,  что  обращается  не  только  к  сослуживцу,  а  и  к  сотова-рищам  по  грибному  промыслу,  с  больным  и  весёлым  интересом  глазеющим  на  бесплат-ное  кино.
     Но  слишком  поздно  понял  бесполезность  потуг  и  переход  серьёзного  в  развлекуху:   родной  коллектив   явно  ожидал  от  Корчака  ответного  хода.
      И  тот  не  обманул  надежды  грибников.
      - А  я  тут  желаю! Понял,  Тарпан?! -  заорал  он  хмельно  и  на  манер  где-то  виденной  разухабистой  пьяни,  рванул  на  себе  поперёк  груди  одёжку.
      Но  пуловер  выдержал,  нетрезвый  водила  зло  повторил  попытку,  и  она  уже  вышла  фарсом, а  зеваки  засмеялись. На  то  герой  махнул  рукой  и  широко  расставив  ноги  и  на-бычившись, утвердил  себя  грозным  видом. Затем  повел  вокруг  мутным  взглядом,  пытаясь  что-то  понять  и  увидеть. Остановился  на  ком-то  глазами,  разглядел  к  себе  весёлое  при-страстие,  сморщился,  схватил  лицо  руками  и,  вздрагивая  телом,  зарыдал.  Его  бросило  на  сторону,  и  Корчак  едва  удержался  синими  кедами  на  песке,  на  помощь  бросился  Алексей,  удержал,  прижал  к  себе.
      - Послушай,  Миша. А  пойдём  с  нами  искать  маслят. Ты  да  я  и  мы  с  тобой!  И  моя  половинка. -  Предложил  Тарпанов,  приглаживая  плечо  сотрудника. - Пускай  они  едут  автобусом  куда  надо,  а  мы  пёхом. Гляди,  красота  кругом  какая! Тебе  дущой  отдохнуть  надо,  разобраться  в  мыслях. Ить  баба  тоже  человек  и  её  понять  надо.  Может  и  ты  ви-новат.  Пойдём?
       - Да  пошёл  ты, -  ответил  тихо  водитель,  выворачиваясь  из  объятий. – Какие  мне  грибы? Мне  сёдни  бы  найти  поганку на  закуску!
       Корчак  вдруг  остепенился,  нашарил  в  карманах  платок  и  вытер  физиономию,  ос-мысленно  оглядел  грибников. Болезненная  улыбка  блуждала  по  его  худому,  в  морщинах,  немолодому  лицу, нижняя  губы  отвисла  и  отторгала  стороннее  сочувствие.  Но  искал  ли  он  его  или  хотел  одиночества,  схимы,  встречая  насмешливость  и  даже  брезгливость? Разве  что  два-три  человека,  понимая,  в  себе  прижаливали  его,  да  Алексей  жалел,  как  извечно  жалеют  слабого.
       Но  Корчак,  выхватив  их  из  толпы,  их  и  послал.
       -  Вы  тоже,  славный  коллектив, это  самое,  пошли  к  гундосому  Сифону!
       Резко  крутнулся,  вывернулся  по  кривой  из  круга,  убегая  плечом  вперёд  и  пере-гибаясь,  но  как-то  удержался,  не  упал.
       Обернулся  с  болью  обиды  на  лице,  плюнул  в  ярости,  и  торопливо  подался   по  дороге  назад  из  леса,  вспахивая  кедами  песок  и  волоча  полу  истрёпанного  плаща.
       И  никто  не  попытался  его  придержать,  прижалеть. Не  окликнул  и  Тарпанов,  лишь  проводил  тоскующим  взглядом  да  глубоко  вздохнул.
       И  тут  же  стало  всё  по  местам. Стояросов  закричал:
       - Люди! Товарищи  и  други! Надо  кончать  с  базаром! Ну,  один  пендрик  не  хочет  платить  дани,  так  заплатим  за  него,  пускай  на  нашем  горбу  едет  в  рай! Не  слиняем  же  из-за  одного  жлоба. Конечно,  нарушится  справедливость, так  то  особая  статья,  её  теперь  многие  попирают. Понесу  старику  денежку,  думаю,  четырёх  рублей  хватит.
       Эк, непутёвая  голова,  шалый  в  ней  ветер!  Ему  бы  забыть  про  Тарпанова,  но,  может,  уколол  нарочно,  чтоб  зацепить  самолюбие  моториста. Алексей  одурело  сверкнул  глазами, в  гневе  вскочил  в  автобус,  забрал  вещи  и,  выпрыгнув,  бросил  Марии.
       - Они  как  хотят,  а  мы  поедем  поездом  в  дальний  лес. Тут,  я  помню,  где-то  стан-ция  по  дороге  на  Чеботовку.
       - За  поезд  тоже  надо  платить, дорогой  товарищ, - весело  поддел  распорядитель,  направляясь  к  дедку,  но  обернувшись  с  упрёком. – Зачем  выпендриваться  и  корчить  оби-женную  сервисом  примадонну? Она  ради  шума  вокруг  своей  персоны  готова  обматюкать  любого,  Но  тебе  зачем  такая  слава?!
       Действительно,  недавно  всесоюзная  примадонна,  будучи  в  Питере  с  кон-цертом,  обругала  в  гостинице  за  неугодливость  обслугу  так  громко,  что  возмутились  журнали-сты,  и  случай  смачно  описали.
       Тарпанов  выслушал  и  криво  усмехнулся,  но  комментировать  не  стал. Жене  ска-зал:
       - Пошли,  теряем  время.
       - Но  неудобно  же, Алексей! – Мария  вскинула  серые  глаза,  где  были  досада  и  боль,  укор  и  слёзы.  Она  застыдилась  мужа,  злилась  за  его  выходку  фрондёра  и  с  тру-дом  сдерживала  возмущение.  Если  бы  он  не  на  людях  выставлял  принципы,  не  показы-вал  вздорность,  она,  вообще,  наверное,  пропустила  бы  выходку  мимо. Но  выступать  против  коллектива, показывать  свою  ершистость  по  пустякам  теперь  не  в  почёте. И  всё  она  же  перемоглась,  на  людях семейные  дрязги  умаляют,  и  попросила: - Зачем  прикиды-ваться  бедняком? Такие  пустяки,  мелочь. От  коллектива  отрываться  нехорошо.
       Ради  престижности,  подрывая  реноме,  как  пишут  в  книгах,  она  ущемляла  само-любие,  шла  на  жертву. Но  Алексей  не  оценил,  бессознательно  пренебрёг. Занятый  ходом  мысли,  хмыкнул.
       - Действительно,  мелочи  жизни. Но  не  в  этом  случае. Тут  не  только  дед  виноват, а  и…Впрочем, поторопимся  на  поезд,  а  доспорим  дома. – И,  оглядывая  грибников,  не  прикусил  язык,  а  сморозил  гласность: - Или  ты  предпочитаешь  филистёров?
       Он,  убоясь  все  же  назвать  их  мещанами  с  большой  буквы,  мотнул  головой  на  толпу  грибников,  где  Стояросов  придержал  шаг,  явно  интересуясь  результатом  их  пере-палки,  а  в  предвкушении  развязки  на  губах  висело  подобие  улыбки.
       - Я  с  ними, - вздёрнув  подбородок  и  враз  принимая  вызов,  бросила  Мария  с  хо-лодной  надменностью  и  постаралась,  чтобы  все  желающие  видели  её  решимость.  И  удовлетворившись  эффектом,  уже  миролюбиво  добавила. – И  тебе  советую  не  отрываться  от коллектива. В  жизни  всё  бывает,  но  чтобы  один  в  ногу,  а  остальные  вразнобой… Нельзя  так.
       - Эх, Мария! В  жизни…
       Тут  он  срезался, будто  ткнулся  в  препятствие, посмотрел  в  отчуждённые  глаза  жены,  оглядел  лица  с  мало  скрытой  насмешкой  спутников-грибников,  и  оценил  себя  как  бы  со  стороны. Конечно  он  смешон  в  пустом,  наверное,  гневе,  и  они  смешны  и  глупы  в  пошлом  любопытстве  и  нежелании  принять  укор,  втянувшись  в  месиво  мелких  дрязг. Скривил  в  покаянной  ухмылке  губы.
       - Простите,  братья  и  сестры  славяне, -  проронил  он  нарочито  весело,  но  обраща-ясь  будто  не  к  ним,  а  к  себе. – Я  сел  не  на  своего  коня,  а  он  понёс  меня  в  терновник. Не  обессудьте  и  наставников  гоните.  В  своём  отечестве  пророкам  веры  нет.  Все  норовят  послушать  голоса  Свободы,  а  те  растят  иуд. Но  вот  когда  настанет  время  посожалеть  о  сделанном,  на  других  не  кивайте.
       - Воспитывать  надо  детей,  причём,  желательно  своих,  товарищ  Тарпан, а  мы  уж  поживём  своим  умом, -  заметил  кто-то  едко  и  как  бы  мимоходом,  но тут  же  скрывшись  в  автобусе.
       Алексей  растеряно  проводил  взглядом  последнюю  в  дверях  спину  сослуживца  и  недоумённо  качнул  панамой. Он  вдруг  удивился,  отчего  занесло  их с  половинкой  в  этот  грибной  променад,  с  оглушающей  гамливостью,  противной  его  замкнутой натуре. Он  не  любил  суматошность.
       Просунувшись  под  шлагбаум,  автобус  уехал  по  разбитой  лесной  дороге  куда-то  за  песчаные  полубарханы,  за  которыми  простирался  вековечный сосновый  бор.
       Алексей  постоял, ковырнул  носком  сапога  хилый, загубленный  придорожной  жиз-нью  куст  татарника-будяка, доставая  курево,  нерешительно  огляделся.
       За  спиной,  за  долами  и  дальними  лесами  поднималось  солнце. Ещё  невидимое  глазу,  бросало  свет  на  небосвод  и  всё  вокруг  преображалось,  казалось  другим  и  новым. И  лес  как  бы  раздвигался,  так  просторно  стало  глазу. Низкая  лесная  поросль  взялась  дымкой  и  та  на  глазах  густела,  бралась  голубым  колером  и  расстилалась  беспредельно,  уходя  к  горизонту  и  скрываясь  средь  гущи  медных  стволов  леса. Кучерявые  шапки  де-ревьев  вдруг  оказались  ослепительными,  цвета  плавленого  золота,  и  резали  болью  глаза.
       «Так  вот  откуда  звание  бору – Голубые  сосняки!» -  подумалось  Алексею.
       И  всё  ушло  и  всё  забылось:  эгоизм  грибников, пустячная  обида  на  жену  и  на  себя. Покой  охватил  его  незаметно  и  крепко. Он  заворожено  смотрел  на  красоту  этой  толики  земли,  слушал  ничем  нерушимую  тишину,  и  нисколько  не  противился  появлению  в  себе  ещё  чего-то,  никогда  раньше  неощутимого,  суть  которого  он  затруднился  бы  определить,  но  что  делало  его  душу  приятно  лёгкой  и  наивной.
       - А  жинка  ваша, товаришок,  нравная, - сказал  дедок  в  брезентухе,  вдруг  оказываясь  рядом. – Можно?
       Кивнул  на  пачку  «Шипки»  в  руке  Тарпанова, ощупкой  выбрал  сигарету,  помял  в  прокуренных  долгих  пальцах  и  склонился  к  зажжённой  спичке  грибника.
       Прикурил,  вдохнул  дымок  и  выжидаючи  глянул  на  грибника.
       Усмешке  его  Алексей  не  удивился  и  невозмутимо  проронил:
       - Вы  прямо  в  точку. Натура  её  трепетная,  как  у  той  лани. Хотя,  смотреть  если  поширше,  разве  у  неё  одной?
       - Это  вы  верно  заметили,  товарищ-гражданин. Ну,  прямо  часто  удивляюсь! Зачем  слабый  пол  такую  силу  набирает? Во  вред  она  женскому  сословию  или  на  пользу-радость?
       И  сухопарый  старик  склонил  слегка  голову, вопрошающе  уставив  простецкие  гла-за,  когда-то  серые,  но  вылинявшие  уже  до  светла.
       - Так  это  уже  философия,  дядя! – натужно  улыбнулся  Тарпанов,  впрочем, тут  же  морщась, - старик  прогнал  покой. Но  раз  ввязался  в  разговор…И  он выдавил  где-то  слы-шанное: - Наверное,  во  вред. И  всей  цивилизации  в  тягость  это  неистребимое  женское  желание  приоритета. Большую  ношу  взваливают  на  хрупкие  плечи.  Конечно,  это  боль-шого  ума  дело,  а  на  мою  думку,  мужиков  бы  им  в  постель  до  полноты  охоты,  детей  рожать. Да  где  им  столько  мужиков  настачить? Гляди  кругом,  спиваются  они.
       - И-и,  товаришок! Такое  каждый  заявить  смогёт,  да  ещё  умными  словами,  ежли  пристрастие  имеет  книжки  почитать! На  такое  ума  много  не  заважится, - осудил  рассуж-дения  Алексея  кручением  головы  лесовик. – Вы  мне  до  корки  разъяснить  этот  вопросик,  ежели  имеете  своё  понятие.  Или  молодежь  ныне  разучилась  иметь  свою  думку  и  ерши-сто  балакать?
       -  А  кто  мне  разъяснит,  кто  к  мнению  моему  прислушается?! Правду  кто  терпит?  Подхалим  на  подхалиме  сидит  и  им  же  погоняет. Приспособились  иметь  халяву!
       - Хе-хе! Тут  вы  в  самую  точку  приметили,  гражданин-товарищ  Тарпан! Правды   даже  моя  старуха-покойница,  пущай  ей  там  икнётся,  не  могла  принять. Спроть  всякой  критики  махала  чапликом,  а  то  и  всею  сковородкой.
       Дедок  прикрыл  лохмами  седых  бровей  глаза, пощурил, ударившись,  верно,  в  вос-поминанья,  когда  приходилось  уклоняться  от  гнева  старухи,  установил  тишину.
       Но  Алексей  кинул  руку  на  перегороженную  дорогу.
       - Окстись,  лесной  человек! От  правды  и  ты  поёжься! Шлагбаум  для  кого  поставлен,  зачем  берёшь  на  водку?!
       - Так,  ящур,  а  люди  просют  по  грибы  пошастать! – кинулся  объяснять  дедок,  за-дираясь  глазами, но  быстро  сник  под  насмешливым  взглядом  оппонента.
       - Вот  видишь,  люди  просют,  а  отказать  нельзя,  если  предлагают  нарушить  ин-струкцию, а  взамен  промочить  горло.  А  когда  без  подношений,  то  не  можно. Так,  лю-безный?!
       - Та  чи  вы  без  понятия,  товаришок! Ить  поганют  же  гай  колёсами!  Сколько  миру  перебывает  тут  с  началом  грибного  сезону! Тьма  сусветная! Оглоблей  рази  перешибёшь  таку  жисть?! -  Он  ткнул  рукой  в  сторону  шлагбаума. – Вот,  поставили  кордон,  придума-ли  ящур,  сдерживать  людской  напор.
       - И  ты,  добрая  душа,  пускаешь  через  границу. Но  только  недаром.
       - Так  как  же,  товарищ-гражданин?!  Рази  устоишь  спроть  увещеваний?
       - И  денег,  надо  заметить.
       - Та  шо  ти  гроши?!  А  сують!  Не  бросишь  же  геть! Та  я  чтоб  слово  молвил,  на-мекая  пожертвовать,  ни,  ни! Одет,  обут  и  сытый. – Тут  он  довольно  пристрастно  стал  себя  осматривать.  Выставил  справный, смазанный  жиром  ли,  мало  кому  известным  те-перь  дёгтем, но  оттого  особенно  щедро  присыпанный  пылью,  яловый  сапог. Перехватив  взгляд  Тарпанова,  довольно  сносно  одетого  по  погоде,  и  обутого  тоже  в  сапоги, но  ре-зиновые, сравнив  свою  и  его  амуницию, пояснил: - Мне  годов  уже  много, дорогой  това-ришок,  стынут  старые  кости,  вот  и  облекаюсь  во  что  теплее. А  жизня  моя  гожая, ежели  продолжить  о  себе. Пенсия  какая-никакая  идёт  от  собеса,  а  оскомину  на  дни  свои  не  набить  и  скукоту  гнать  в  три  шеи  можно  только  трудом. Потому  и  торчу  тут  попкой  в  укоризну  себе. Так  и  пользу  имею,  наставляю  народ  от  пожоги  лес  сберегать.   Да  и  дома,  чтоб  не  сбрехать,  от  стола  ни  сноха,  ни  дочка  отлучать  не  тужились.
       - Понятно, -  скупо  покивал  Алексей. – Значит,  никакого  ящура  и  только  личный  интерес,  а  отказаться  от  мелкой  мзды  силушки  не  хватает. Но  хоть  с  грибами  люди  будут?
       - Место  грибное  в  сосняках,  но  и  судьбу  молить  надо! – обрадовался  старик  смене  «пластинки»  у  собеседника. – С  иными  как  бывает? Пластуном  обнюхают  каждой  сосны  изножие,  а  гриб  не  кажется,  с  пустым  кузовком  якшается  цельный  день,  бога  и  нечистого  поминаючи. А  вот  внук   у  меня  меченый,  везение  ему  в  грибном  добытке. И  какой  гриб  берёт, шибеник! Белый  ему  является!
       Дедок сощурил глаза и, радуясь, широко распахнул набитую  блескучим  железом пасть. Но  поостыл, ворохнув  пальцами прокуренные  усы,  уставился  на  дорогу.
       Алексей  тоже перевёл  взгляд  и  будто заинтересовался  балаболистой  сорокой  и её егозливости обязана постная его улыбка. Сорока снялась и полетела,  а Тарпанов, проводив долгим взглядом  хитрую  птицу, проронил:
       - Это хорошо, дядя, коли так. Огрузиться могут грибами, даром не проходят. Выйдет, что и  деньги  сыпали  не  зря. – Вдруг  резко развернулся  к старику и  язвительно ухмыльнул-ся  Тарпанов. – Вот ты  много сегодня мелочишкой мзды набрал? Ну-ка, покажи! – И  ещё и колючим взглядом понудил дедка забраться в карман и выгрести монеты, взял их  в  широкую, раздавленную работам ладонь, легонько встряхнув, побрякал. Старый пенсионер  следил за действом, удивляясь, толкнул со лба  вылинялую фуражку с листьями дуба на тульи. А сле-сарь оглашал шараду: - На вес ежели, так тут больше чем на червонец. Мой дневной  с  гаком  заработок, а тебе  их - за  васильковые глаза, к тому, за  пять минут. – И неожиданно  спросил: - А если  их  в бурьян ? Не жалко? – Пытливо глянул на старика  и  вдруг, шельмовато сверк-нув  глазами, без размаха, жестом сеяльщика, сыпанул  деньги прочь.- Не должно  жалеть  их честному человеку. Без пота добытые  и чужие. Ежели б  так  все поступали, изживая жад-ность, так и невзгод  в  жизни было меньше. Сам говорил, в доме твоём достаток, так  и вы-брось мзду. Давальщики  увидят, что они дуются, а ты не рожаешь, и перестанут тебя сму-щать. Дурную работу не любят даже дураки.
         И выждав ещё  и  не дождавшись реакции пораженного старика, круто повернулся  и  быстро  подался туда, где давно скрылся автобус.
       Он пошёл искать Марию, решив плюнуть  на их мелкие и пустые, пожалуй, разлады, найти жену и помириться. Зачем, спрашивается, изводить друг друга перепалками, какие только ожесточают сердца и кладут на души такие осадки, что уж и  близкими  считаться не-уместно. А им  по жизни шагать  рядом, и, дал бы бог, до  гробовой доски.
       «Надо бы беречь  и помогать и подставлять плечо, а не скорачивать дни ссорами.  Бе-речь  и  идти рядом!.. Господи,  как хорошо!»

____________________   ***     ____________________
       Минули выходные, грибная суббота  и  воскресная  бестолковщина, когда   Алексей, замаливая  грех  ссоры, таскал Марию по  тайным  городским  красотам.
       Сначала забрели  поглазеть на  осеннюю  ярмарку, потом подались погулять по  старо-му,  полудикому  парку у Луганки, где по  тихой текучей воде  сплавлялись  ржавые листья  склонённых к воде  ракит  и  на душу ложилась  невнятная  грустная морочь. Затем  смотрели  картины  в   вернисаже  художников  и  посетили  краеведческий  музей, но кроме чувства  усталости  ничего не  обрели. Верно, ничто  не может избыться  легко  из  памяти  вот  так сра-зу, наскоком. И будто  не  ссорились до кровной вражды, не  говорили  уничижительных слов, а  словно что-то  раскололось, распалось  в душе и теперь не собрать  и  не выбросить, - лежит непосильной тяжестью  и  давит  обидой.
       И  поутру  другого дня Алексей, увидев  жену сидящей  у  трюмо  с  гребнем  в руке  и  в  одной  сорочке, с  печалью  на  лице. Не  удивился, не  изумился, хотя  половинка  обычно  вставала  с  постели  позже  его:  ей  на  работу  к  девяти, а  Мария  охотница  поспать. Он  тихо  лежал  и  смотрел  на  медальный  профиль,  на  густые  и  пышные  волосы,  под  цвет  зрелого  каштана, какие  затем  укладывались короной  и, отягощая  голову, делали  портрет  надменным. Высокий  чистый  лоб  блестел  испариной, длинные  ресницы  слегка  вздрагива-ли,  а  серые  с  поволокой  глаза  смотрели, - будто  внове  ей  окружающий  мир. Она  о  чем-то  размышляла.
       Мария  служила  в  областной  газете  журналисткой, но, закончивший  с  серебряной  медалью  школу,  а  затем  автодорожный  техникум  Тарпанов,  был  любопытен  к  жизни,  много  читал, и,  занимаясь  самообразованием,  разницы  в  их  кругозоре  не  замечал.
       Одно  время  он  работал  механиком  автоколонны, но  на  такой  службе  случалось  много  бездельничать,  ругаться  с  водителями  и  даже  угождать  начальству,  что  вместо  удовольствия  от  работы  давало  обратный  результат. Алексей  плюнул  на  карьеру  и  ушел  в  слесари.
       Физической  работы  он  не  боялся, чинить  моторы  было  интересно,  и Алексей  вни-кал  и  повышал  мастерство,  применял  «рацухи»,  а  сдержанная  благодарность  шоферов,  за  качество  работы,  была  приятной. Магарычи  он  отвергал,  а   спасибо  признавал  не  только  потому,  что  душа  не  терпела  сивухи,  а  просто  не  любил  попадать  в  заколдован-ный  круг  зависимости. Ведь  тогда  и  он  за  какую-либо,  даже  пустячную  услугу,  вместо  «спасиба»  и  благодарного  кивка,  обязан  будет  чем-то  умасливать,  всучивать  водку  или  на  водку  и   губить  радость  от  свершенного  дела.
       И  когда  Мария,  работая  на  стройке  маляром,  надумала  поступить  в  институт,  он  всеми  помыслами  и  делом  поддержал. Жена  поступила  на  исторический  факультет  пед-института,  а  получив  диплом,  попробовала  себя  в  газете. И  прижилась,  и  выбилась  в  спецкоры. Алексей  радовался  и  вникал,  читал  её  статьи,  очерки,  но  потихонечку  остыл. В  материалах  жены  он  не  замечал  блеска,  искры  таланта  художника  слова, не  было  острых  углов. И  жизнь  пошла  на  равных, угасла  гордость  за  жену.
       Теперь,  глядя  на  Марию, он  подумал:
       «Какая  славная  на  вид  подруга  жизни,  а  характер  шалый. То  взовьётся, то  падёт. И  я  терплю  её  норов. Почему? Мы  антиподы  и  живем  уже  довольно  долго  вместе, но  я  чаще  уступаю. Вернее,  всегда,  потому  что  - женщина?  В  этом  гвоздь? Нельзя  всегда  по-такать?.. Если  капризы  выставляет,  конечно…И  ты  сортировал  её  поступки,  калибровал?»
       От  подначки  усмехнулся,  пошевелился  в  постели,  Мария  услышала,  поняла,  что  муж  давно  наблюдает  за  ней,  опустила  гребень  и  проронила,  словно  оправдываясь:
       - Ещё  рано,  а  что-то  не  спится.
       - Стареем, верно, - без  исподней мысли, с  грустью  откликнулся Тарпанов.
       И  увёл  взгляд  на  сторону,  мельком  осматривая  ковёр  над  широкой,  совремённой  кроватью.  Ковёр  лежал  и  под  ногами  на  всё  раздолье  комнаты,  но  уже  машинной  рабо-ты,  хотя, будь  на  то  воля  Алексея, он  бы  поменял  их  местами. Настенный  был  пушистый,  и  в  мягкой  неге  утопали  бы  ноги. Часовым  торчал  торшер  у  изголовья,  холодно  светилась  хрустальная  люстра, и  под  стать  меркло  блестел  полировкой  платяной  шкаф. Мебель  расставлялась  под  управлением  Марии: обдумано,  чинно,  красиво.
       Алексей  хотел  сказать  жене  ещё что-то, что  сняло  бы  невольное  напряжение,  под-спудную  обреченность, что ли, но  Мария  снова  сосредоточилась  на    отраженной  в  зерка-ле  парсуне,  на  которой  промелькнул  испуг.
       «Испугалась. Старости  испугалась. Кроме  тихой  жизни,  боится  всего», - подумалось  Алексею  и  ему  стало  жаль  жены.
       - Брось, Маруся, не  держи  дурного. Жизнь, она  разная.
       - И рада  бы, да  не  получается. - Она  печально  улыбнулась  отражению  в  зеркале.  – Ну  да  ладно, только  половина  пройдена.
       - Вот видишь, -  поддержал  Тарпанов, - всё  впереди. И  никто  не  знает  что: злыдни  одолеют  нас  или  отмахнёмся. Потому  я  разрешаю  тебе  сегодня  приготовить  завтрак.
       - Но  я  же  занята,  ещё  не  причесана! – с  досадой  отбоярилась  Мария.
       Он  и  это  принял  спокойно,  потому  как  хотел,  всегда  хотел  мира  в  доме,  посту-паясь  малым. И  вдруг  улыбнулся,  вдруг  представив,  что  все  его  знакомцы  вдруг  узнали,  что  всякую  работу  в  доме  и   у  плиты  делает  всегда  он. Даже  стирает  иногда,  давая  жене  понежиться. Впрочем,  не  только  из  любви. До  стиральной  машины  и  прочих  оби-ходных  приборов  он  Марию  не  допускал. В  технике  тупая,  могла  сломать.
       Позавтракали  яйцами  всмятку,  Мария  так  обожала,  запили  запашистым, смолотым  только  что  кофе,  так  любил  Алексей,  и  он  заторопился  на  работу.
       Оделся,  вернулся  на  кухню,  поцеловал  в  щеку  жену,  в  прихожей  мельком  глянул  в  зеркало. Ничего,  мужик  как  мужик:   средних  лет,  в  меру  высок, раздолен  в  плечах  и  для  рабочего  человека  даже  несколько  элегантен.  Ещё  бы, тёмный  костюм  при  белой  рубашке,  плащ  и  шляпа. Как-никак,  а  слесарь  высшего  разряда.
       Нос  широкий,  русский, черные  брови  вразлёт,  подбородок  квадратный,  но  выписан  мягко,  и  только  в  карих  глазах  непорядок, тоска  и  задумчивость  поселились.
       Алексей  открыл  дверь  и  вышел,  быстро  спустился  по  лестницам  и  оказался  вне  дома. В  задумчивости  двинул  к  остановке,  но  у  соседнего  подъезда  его  остановил  голос.
       - Ты  штой-то,  милай,  нос  воротишь,  здоровья  не  желаешь? Я  ить  твоя   спаситель-ница,  а  ты  брезгаишь  глянуть  на  старую!
       Тарпанов  обернулся,  остановился  и  тихо  побрёл  обратно.
       - А, Мироновна! Многих  лет  вам  жизни  и  доброго  дня! Вы  уж  извините  молодого,  темновато  ещё, потому  не  заметил.
       - А  ты  теперича  замечай  и  примечай,  и  уделяй  мне,  милай,  внимания. Наталья  ить  пятьсот  рубликов  сулит  мне  за  отступ  свидетельских  указаний,  какие  я  дала  мили-цинеру. Во  как! Парнишку-то  ей  свого  жалко,  когда  в  колонию  упекут.
       - Это  какие-такие  свидетельства,  Мироновна,  что  полтыщи  дают? Веские,  видать,  не  через  очки  темные  виделись?
       Алексей  невольно  усмехнулся  и  уже  внимательно  оглядел  женщину,  способную,  на  его  думку,  переиначить  свои  показания  не  только  из-за  денег,  но  и  просто  так,  от  настроения.
       Какая-то  болезнь  разнесла  Мироновну  в  толщину  до  непотребности  и  сейчас  она  сидела  на  лавке  непомерной  бочкой,  а  вытянутые  ноги  лежали  колодами.
       - Свидетельства,  Лексей,  большие.  Я  ить  видела  как  ты  колошматил  парней. И  признать  правду, возрадовалась. Хучь  один  мужик  в  доме  нашелся  фулиганов  окоротить. Я  в  тот  вечер  вон  на  той  лавочке  коротала  время. Уж   дюже   погода  завлекательная  разразилась,  потому  под  вербочкой  засиделась.    Меня-то  оттель  не  видно  за  гущиной  лозы,  а  мне  глядится  побоище  как  на  ладони.  Пьяненький-то  шел  мимо,  он  их  не  тро-нул,  это,  Лексей,  парни  к  нему  пристали,  затребовали  закурить. А  он  им  баит,  што  не-тути  при  нём  цыгарок. Тады  они  подножку  ему  подставили,  назем  опрокинули,  а  как  он  матагоном  плашмя  им  отозвался,  дык  стали  прикладать  к  нему  ботинки. Я  уж  голос  хотела  подать  в  заступ,  а  тут  откель-то  выбег  ты  и  сам  стал  к  ним  прикладать  руки. Я  так  и  обсказала  милицинеру,  что  допытывался  про  тот  случай.
       - Ну  вот,  а  следователь  сомневался, что  правда  сыщется! – сказал Тарпанов, весело  щурясь  на  тротуар,  где  воробей,  глазом-бусинкой  сторожась  на  людей,  подбирал  что-то  себе  на  прожиток.
       Мироновна  неторопливо  затянула  под  подбородком  концы  белой  кашемировой  шали, запахнула  на  огромном  животе  серое  пальтецо  в  чёрную  клетку,  потеребила  пуго-вицу,  застегнула  её  в  задумчивости,  пожевала  губами  и  убеждённо  отрезала:
       - Правду  не  скрыть, парень!  Ежели  садили  они  его  ногами,  так  рази  неправда? Только  и  ты  тем  парням  накостылял. Тоже  было.
       - Так  я  без  охоты, нужда  заставила, - проронил  Алексей  и,  перестав  стучать  по  асфальту  обувкой,  перевёл  глаза  на  небо.
       - Не,  дождей  ноне  не  будет, дожди  изошли,  Лексей. Вы  грибами-то  за-паслись? – переняв  его  взгляд,  повернула  интерес  Мироновна.
       - Маслят  черви  одолели,  а  в  прочих  я  не  знаток. Но  ведёрко  мерзавчиков  набра-ли. - Он  опять  постарался  поймать  её  юркие  глазки,  но  не  случилось. Женщина  сторони-лась  взглядом,  смотрела  на  дорогу,  на  пятиэтажки  напротив,  на  воробушка,  скоком  ог-лядывающего  пространство,  на  ноги  свои,  налитые  водой  и  обутые  в  суконные  чуни,  но  никак  не  в  глаза  собеседнику. Тогда  Алексей  подсмыкнул  с  запястья  рукав  плаща,  осве-домился  о  времени  на  часах  и  вернул  разговор  в  русло. – Ну, а  с  Натальей  как  решила,  Мироновна?  Полтыщи,  надо  думать,  шматок  довольно  приманчивый  для  игры  с  сове-стью.
       - Не  знаю, парень. – Она  вперила  в  Алексея  глазки,  посмотрела  с  задумчи-востью,  провела  ладошкой  по  мясистым  губам  и  дернулась  плечами.  – Думаю.
       - Думай, тётя,  накидывай,  если  что,  цену.  Задешево  продавать  совесть  будто  не  с  руки,  а  то  обнаглеют  некоторые  и  приучат  за  трояк  рисковать  свободой. Ты  хоть  зна-ешь,  что  есть  статья  в  кодексе,  когда  два   года  тюрьмы  втуливают  за  ложные  показа-ния. На  суду  допытаются,  что  сбрехнула  следователю  и  отправят  хлебать  баланду.  Ии-их!  Сменять  домашнюю  еду  на  тюремную  похлёбку!
       Сказал,  и  круто  развернувшись,  как-то  враз  ссутулившись, сунув  в  карманы  руки, пошёл  прочь. Лишь  погодя  сбавил  шаг,  но  и  несколько  глубоких  вдохов  не  сняли  вдруг  подступившую  боль. Он  придавил  грудь  ладошкой,  но  хворость  нащупал  на  серёдке. Вы-ходит, боль  не  сердечная,  а  обиходная,  простая  душевная,  от  обиды.
       Бесцельно  глянул  на  небо, холодное  и  прозрачное, окинул  ржавые,  полуголые  ря-ды  тополей,  утратившие  строгую  торжественность  и  навевающие  тоску.  Посмотрел  на  березы,  под  которыми  шёл.  С них  изредка  обрывались  листья,  кружились  в  печальном   танце,  ложились  на  асфальт  дорожки  и  уже  сотворили  багряный  ковёр.

___________________     ***     ______________________
       Прошла  ещё  неделя,  время  бежало,  а  проблемы  оставались.
       В  обеденный  перерыв  Заваров  нашел  председателя  цехкома  в  диспетчерской,  тот  согбённо  коротал  время  над  шахматной  доской.
       - Пойдём,  воздухом  подышим, - поманил  Изварина  механик. – Дело  есть  годков  на  десять.
       И  раскрыл,  потешаясь,  золотозубую  пасть. Впрочем,  желтого  металла  там  с  гу-лькин    нос,  просто  мода  вышла  такая,  сверкать  анодированными  зубами.
       - Ты  что, другого  времени  не  нашёл?!  - недовольно  проворчал  предцехкома,  выка-тываясь  следом  на  крыльцо. – Я  выигрывал, а  пришлось  соглашаться  на  ничью. А  у  меня  ладья  против  слона  и  пара  лишних  пешек. Что  за  срочность?! Играли, думаешь,  на пус-той  интерес? Там  бутылец  корячился! А  вышел  пшик. 
       - Кругом  тебе  может  выйти  пусто, - с  усмешкой  предрёк Сидор,   обора-чиваясь  и  кивком  поторапливая. И  направился  к  своему  авто.
       Они  уселись  в  раритетное  авто,  Заваров  вырулил  на  улицу  и,  когда  встроился  в   жиденький  поток  машин, Изварин  толкнул  напарника  локтем  и  рыкнул: - Ну?!
       - Баранку  гну! – Озлобленно  отозвался  Заваров  и  слегка  прижал  железку  тормоза.
       Изварин  едва  не  коснулся  образом  лобового  стекла,  но  механик  снова  придавил  «газульку»,  председателя  бросило  назад,  он  охнул,  булькнул  и  взбеленился.
       - Ты  что,  ядрена  вошь  на  сковородке, свой  самокат  хочешь  угробить?! Так  я  при  чём?!
       - А  чё  ты  забоялся? Эт  я,  чтоб  ты  приехал  в  чувство,  - осклабился  Заваров  и  мягко  остановил  автомобиль  у  бровки  дороги. – Достань  там  стакашки  и  пузырёк,  при-мем  почуток  промыть  мозги  для   разговора.
       - Это что,  самтрестовский  коньяк? – спросил  Изварин, доставая  из  недр  багажничка  раздвижные  из  нержавейки  стаканчики,  деланные  гаражным  токарем,  пару  бубликов  и  четушку  с  бурой  жидкостью,  каковую  и  разглядывал  с  великим  интересом.
       - Коньякам  тут  надо  вспрыгнуть. Знакомый  летун  привез  рижского  бальзама,  я  туда  ливнул  медицинского  спиртика  и  получился  ликёрчик. Да  ты  наливай,  косоротик,  и  спробуй.
       Они  осушили  посудины,  кривясь,  загрызли  сушками,  зачадили  сигаретами.
       - А  ничё, -  похвалил  председатель, -  сразу,  куда  надо,  достаёт.
       - Достанет, ещё  как  достанет,  если  мух  промухаем. Что  делать   с  ним  будем,  с  Тарпаном. -  Заваров  уложил  руки  на  рулевое  колесо  и  озаботился  лицом. - Сдавать  ти-хому  придурку  власть  или  мордой…в  каку?
       - Это  было  б  в  самый  раз, - мечтательно  ощерился  Изварин. -  А  если  целиком  уронить  в  сортир,  так  вообще - картина!
       Колыхая  животом, он  откинулся  на  спинку,  полузакрыл  оплывшие  жиром  глаз-ки,  и,  успокаиваясь,  слушал,  как  растекается  по  нему  сонливая  благость,  когда  ничего  больше  не  надо,  было  покойно,  и  в  таком   состоянии  животного  счастья  хотелось   оста-ваться   всегда.
       Заваров  посмотрел,  выхватил  изо  рта  председателя  сигарету  и  швырнул  в  окно.
       - А  кто  это  делать  будет?! -  спросил  он  запальчиво,  надменно  глядя  на  блажен-ненького  приятеля.
       - Чего  делать? -  дремотно  спытал  Изварин. 
       - Ты  мне  придурка  не  строй! Чё  делать?! Мордой  в  говно,  я  спрашиваю,  кто  ку-нать  Тарпана  будет? Я?! – теперь  уже  взорвался  Заваров,  поворачиваясь  к  наперснику,  и  насмешливо  щурясь. – Я  буду  возиться  со  всякой  заразой,  а  ты  выпивку  жрать?!  Чужую,  заметь! Сам  ты  ни  одного  пузырька  добыть  не  способен.
        - А  власть?! –  улыбнулся  с  наглецой  Изварин  и  мотнул  чубчиком  куда-то  за  спину,  где  в  автоколонне  осталась  его  призрачная  возможность  вершить  судьбы  трудяг. – Власть  чего-то  стоит  или  как?! За  путёвку  в  дом  отдыха  любой  охотник  выкатит  на  бочку  бутылец.  И  кому  помощь  от  профсоюза  требуется,  поделится  всегда. Бог  предпо-лагает,  а  профсоюз  распределяет!
       - Не  трепись.  Располагает  партия.
       - Не-а. Партия  приказывает,  а  профсоюз  даёт. И  большому  мы  всегда  отсыпем  больше,  а  малый  малым  обойдется. Что,  не  так?
       - Да  если  б  не  так,  тебя  давно  под  зад  коленкой  турнули, - тоже  врезал  правду-матку  Заваров.
       - То-то!  Портфель  покуда  у  меня, -  успокоено  заверил  председатель,  нисколько  не  обижаясь  на  резкость  механика  и  разливая  для  повтора  в  стакашки, -  а  закусь  у  тебя  ни  в  хрень.
       - Портфель  придётся  отдать,  косоротик  Вася. А  тебя  сделаем  бугром,  бригадиром  рембригады. С  тебя  хватит. Там  забот  выше  крыши,  власть  реальная,  а  водка  речкой  потечёт.  И  к  начальству  близко, -  опорожнив  стакан, поведал  Изварин  и  категорически  добавил: – А  председателем  буду  я!  Тарпану   власть  отдавать  нельзя!
       - И  не  допустим! -  с  нажимом  подхватил  Изварин. – Не  по  Сеньке  шапка,  а  тебе  она…- Но  вдруг  осёкся  и  глянул  с  подозрением  на  механика. – А  ты  зачем  в  председа-тели?
       - Ишь  ты,  в  пузырёк  полез.  Она  что,  эта  должность,  наследная  вотчина? Поцарст-вовал  и  будя! Дай  ещё  кому. И  лучше  мне,  чем  Тарпану. А  собрание,  если  встанут  все  против  тебя?!  Вообще-то,  мысль  пришла.  Чего  держаться  за  эту  должность?  Профсоюз-ная  касса  осталась,  а  всё  прочее  к  рукам  ушлые  люди  прибрали.  Кормушка,  верно,  хо-рошая,  так  и  времена  какие. Обэхээсэс  вон  шастает  повсюду,  как  вещают  газеты. Может,  завяжем? – витийствовал  Заваров,  явно  меня  направление  ветра.
       - Ха! – сказал  Изварин,  глупо  лыбясь. – Так  это, - подаваться  в  идиоты?
       - Правильно! Закрой  коробочку, я  пошутил! За  власть  будем  бороться. Без  боя  власть  сдают  только  дураки  или  большие  умники,  стратеги. А  нам  в  стратегах  не  хо-дить,  мы  пешки. Но  проходные. Возможно,  нам  тактикой  придётся  подзаняться. Власть - это  красивая  житуха,  а  красиво  жить  не  запретишь! -  со  значением  добавил  механик.
       Председатель  потянулся  до  «торпеды»  и  налил  добавки,  прикинул,  будет  ли  в  норму,  поднял  стакан,  весело  глянул  на  Изварина  и  выцедил  в  себя  бальзам.
       - И  что  ты  ерепенишься? – спросил  он  затем  тихо.-  Он  что, первый  петушок  на-скакивает  на  нас? Были  такие,  и  нету. Одни  поняли  и  притихли, другие  подались  искать  удачу  в  другом  месте. Да  ещё  по  статье  за  пьянку. И  этот  пойдёт.
       - Куда  ему  идти,  когда  непьющий?! И  оглянись  ты, косоротик! Кругом  аврал, тре-буют  порядка,  кричат  за  дисциплину,  на  халявщиков  устроили  охоту! Ты  что, газеты  не читаешь?!  Вот  прикинь, как  профсоюзный  босс, в  отчётах  ты  ставишь  показуху,  а  ежели  всерьёз  возьмутся? – Заваров  торопливо  влил  себе  в  стаканчик  снадобья,  выпил,  едва  не  поперхнувшись,  и  залился  смехом.  Веселясь,  он  мотал  головой  и  утирал  кулакам  слёзы. - Нет,  я  представил,  как  ты  в  обеды  в  Красном  уголке  слесарям  и  водилам  читаешь  передовицы  про  указания  партии  и  правительства!.. Смешно?  Во-от. А  Тарпан  постанов-ления станет  читать  всерьёз,  вдруг,  кто  новость  проворонил,  и  будет  нас  воспитывать. Как  тебе  такое  кино?
       - Ну  и  что? – флегматично  проронил  председатель. – Пройдёт  месячник  по  борьбе  и  всё  вернётся.  Пошумят  и  перестанут,  где  сели  там  и  встанут.   Первый  раз? Правда,  этот  шумок  погромче  устроен. Новая  метла,  как  же! Но  Тарпан  какой  гад!  Я  ему  тёплое  место  предлагаю,  а  он  желает  хапнуть    власть! -  возмутился  Изварин,  переводя  взгляд  на  бутылец,  где  оставалось  немного  ершистого. – Нет,  как  только  малость  утрясётся,  его  надо  сплавлять. Или  свинку  подложить,  чтобы  водилы  жалобы  кричали, а  то  провести  разъяснительную   работу  среди  командного  состава.
       - Ага,  размечтался! И  на  бальзам  глаза  не  разувай. А  то  сам  загремишь  в  вытрез-витель. Сейчас  достаточно  звонка  и  ты  испёкся, - пырснул  Заваров  и  убрал  в  «бардачок»  остатки  выпивки. – Я  тебе  предложил,  чтоб  тонус  приподнять,  а  ты  его  норовишь  кинуть  на  Эльбрус,  а  то  и  Эверест.
       - Да  ладно  тебе,  мораль  читаешь! -  отмахнулся  приятель,  показно  воротя  нос  на  сторону. – Нужна  мне  твоя  бормотель. После  собрания  сабантуй  устроим  на  природе.
       - Или  отходную, -  без  тени  ухмылки  вставил  механик. – Думай,  Вася,  ищи  выход. Но  чует  моя  печёнка,  что  власть  они  заберут.
       - Заберут,  так  временно!  Не  мы  одни  такие  по  стране. Потерпим,  обмозгуем  и  к  новой  власти  ключик  подберём. Да  и  те  все  старики!  Что  ни  год,  то  похороны. И  этот  скувырнётся…Да  и  некогда  ему,  занятой  политикой.  Вон  когда  ещё,  с  первым  звонком  первокласнику   корейский  самолёт  Боинг  у  Сахалина  сшибли,  чтоб  не  прикладался  к  заду  нюхать,  а  доси  шум  не  устаканится…Сплавить  бы  куда  Тарпана  на  время  собра-ния.  Сообразить  ему  командировку  в  районный  филиал.  А?
       - Они  все  опасны!  Заладил!.. Стоит  кому  начать  на  собрании  дебаты,  как  сразу  закричат,  надо  ****ы!  Покатят  бочку,  и  мы  спалились! У  каждого  из  них  на  нас  по  зубу! Потому  тебе  надо  предложить  председателем  меня. И  на  собрании  не  хамить,  при-знавать  ошибки,  каяться,  против  себя  коллектив  не  настраивать. Даже  слезу  можно  пус-тить,  придумать  что-то  по  семье  и  прочее,  выставить  на  самоотвод  причину. Ты  заметил  правильно,  нам  опасен  один  Тарпан,  конь  этот  дикий. Если  дать  ему  завесть  шарманку,  тогда  держись. Он  один  ничем  не  связан. Квартира  ему  не  нужна,  детей  нету,  премия  всегда  в  кармане, - передовик. Правду-матку  врежет  с  трибуны  и  пиши - пропало. С  зав-гаром  надо  провести  работу,  внушить,  что  мороки  с  Тарпаном  не  оберешься.  Эк, коняка!  Мне  бы  его  заботы…Да-а.  Так  сколько  лет  молчал,  правда,  иногда  ворчал.  Но  не  на  собраниях,  а  в  курилке  или  с  глазу  на  глаз. Ну,  это  Андропов  устроил  общесоюзный  аврал.  Ему  надо  показать.  А  нам  это  надо?.. – Заваров  с  какой-то  болью  посмотрел  на  сотоварища  и  вздохнул. – Вот  кабы  он  взял  на  лапу…сотни  три  из  кассы   профсоюза.  Предложить  ему  поехать  за  границу,  в  круиз, к  болгарам  или  немцам. Так  не  выпустят,  не  член  партии. И  что  придумать,  чтоб  отступился?
       - Ты  очумел?!  Чтобы  Тарпан  взял  на  лапу! Да  он  тебя  за  один  намёк  распустит  на  фанеру,  а  уж  морду  изукрасит – это  точно! Он  же  идейный  и  за  неё  себя  не  пожале-ет! – Взвеселился  Изварин, хлопая  себя  по  жирным  ляжкам. Но  тут  же  остепенился  и  вместе  с  невольной  слезой  смазал  с  лица  улыбку. И  взглянув  на  механика,  огорченно  вздохнул. – Только,  как  я  понял,  ему  охота  нас  столкнуть,  а  власть - до  лампочки. Власть  бы  мы  ему  дали,  и  даже  в  председатели  месткома  автобазы  протолкнули  бы,  и  ключики  подобрали.  Окружение  начальства,  друзья  и  подхалимы  много  могут. Но  он  хочет, чтоб  мы  вообще  не  маячили  в  профсоюзе… Хорошо  аглицкой  королеве. Парламент  фунты  на  проживание  отпускает,  и  никаких  хлопот. И  какие  фунты!
       - Раскатал  губу? Были  бы  деньги,  так  зачем  власть? Нет,  косоротик,  у  нас  за  про-сто  так  башлей  не  дают. Кто  не  работает,  тот  лапу  сосёт. Так  что,  думу  думай,  Чапай, - поугрюмел  Заваров, впадая  потиху  в  панику  за  отсутствием  спасительной   заковыки.
       - Надо  потолковать  с  завгаром,  с  Репейкиным. Может,  он  что-то  придумает? – не-уверенно  предложил  Изварин. – Ему  тоже  не  нужна  морока.
       - Какой  толк  с  ним  базарить?! – с  досадой  поморщился  Заваров, протягивая  руку  к  багажничку  за  спасительной  выпивкой. -  С  ним  толковать,  что  на  стенку  горох  сыпать.  Сам  он  мало  что  решает,  а  звонить  директору  автобазы  из-за  такой  мелочи  не  станет. Да  и  тот  пошлёт  его.  Сомов  мужик  крутой. И  если  у  Репейки  сидит  мысля  пус-тить  дело  на  самотёк,  то  считай,  косоротик,  мы  спеклись.
        - Да  не  сидит  у  него  никакая  мысля! Речь  я  ему  для  собрания  накатал  с  про-шлогодней.  Подновил  только  цифры,  вставил  нужные  фамилии  и  он  будет  шпарить  про  успехи  автоколонны  и  наш  с  тобой  вклад  в  те  успехи,  как  в  телеке,  гладко  и  сладко, - успокоил  председатель  цехкома, приглядывая,  как  механик  заливает  в  посудину  остатки  хмельного,  прихватывает  замурзанный  бублик,  норовя  выпить  всё  сам. И  Изварин  вос-кликнул: - Бог   велит,  пополам  делить!
        - Налил  бы  и  богу  да  самому  немного, - отбоярился  механик,  подмигивая  наперс-нику  перед  действом. – Сказано  же:  будя! А  то  ты  в  последнее  время  быстро  в  штопор  уходишь.
       - А  ты  не  каркай! Выпросишь  на  наши  головы  мазуты! -  обозлился  собутыльник,  обделённый  глотком  сивухи. – Метишь  в  председатели,  а  тебе,  сказать  напрямую,  в  цех-ком  не  пройти. Ты  прикинь,  кто  против  тебя  зуба  не  имеет? То-то!  Тарпану,  сам  знаешь,   порассказать  коллективу  интересное  про  тебя  всегда  найдётся. Он  торчит  в  гараже  и  много  видит,  ушлый. Да  и  не  прятались  мы,  не  боялись  и  мало  кому  отказывали.  Но  вот  кому  отказали,  того  берегись, - констатировал  Изварин,  отмечая  себе,  что  надо  бы  потолковать  с  завгаром  о   Заварове  и  внушить  мысль  о  вредности  в  цехкоме  скомпро-метированного  неуважением  трудяг  типа. Печать  ненужной  тенью  ляжет  на  весь  слажен-ный   коллектив,  и  на  руководство  особо.
       Он  с  болью  и  негодованием  взглянул  на  механика  и  зажмурился  от  злости. Вполне  мог  выхватить  из-под  носа  должность  явный  друг  и  тайный  враг.
       А  тот,  слушая  и  тоже  размышляя,  потихоньку  возвращал  уверенность,  и  на  пред-седателя  теперь  смотрел  без  одобрения  и  даже  брезгливо. И  принялся  наставлять.
       - Надо  прикинуться  казанскими  бичами. Ты  гни  свою,  то  есть  нашу  линию. Проси  самоотвод,  а  на  своё  место  рекомендуй  меня. И  нажимай  сильно,  чтоб  я  проскочил. На  собрании,  если  прижмут,  признавай  ошибки,  бери  на  себя  вину. Ты  предлагаешь  сходить  к  завгару. А  надо? Он  же  ни   рыба, ни  мясо  без  руководства  сверху.
       - Вот  и  напомним  курс  партии,  – усмехнулся  Изварин. - Ещё  бы  Сомова  перехва-тить  до  собрания. А  то  он  когда  как:  то  собирает  актив  и  путя  указывает,  а  то  сразу  к  народу  прётся.  Пётр  Сергеич  терпеть  не  может,  когда  кто  бузу заваривает  без  спроса. И  он  Тарпана - в  бараний  рог! Петру  Сергеичу  список  намеченных  кандидатур  показать  для  порядку,  а  когда  он  одобрит,  так  и  все  дела!
       - Согласен,  Васёк. И  займись,  как  председатель  цехкома  нынешнего  состава.
       - Но  за  моё  бригадирство - твоя  обязанность  хлопотать. Как  Сомов  кивнёт, значит,  всё  в  ажуре  будет. Он  слово  всегда  держит. - Напомнил  механику  председатель,  уже  все-рьёз  надеясь  на  второго  зайца. Работу  диспетчера,  какую  он  исполнял,  Изварин  терпел  сцепив  зубы,  там   решения  принимались  сверху,  и  его  дело  -  выдавать  путёвки,  а  вот  бригадир…И  чувствуя  концовку  беседы,  оборотился,  стал  искать  шляпу. Да,  видно,  по-торопился,  в  диспетчерской  оставил.
       -Молоток, касатик! – похвалил  Заваров. – Сопли  вытер  и  дело  решил! Сомов  любит  потолковать  с  народом,  показать  в  себе  демократа. А  кто  связь  народа  с  руководством  обеспечивает?  Среднее  командирское  звено  и  ниже:  мастера,  бригадиры,  актив  партии  и  профсоюза!  А  кто  ты  есть  такой?  Профсоюзный  активист,  а  если  в  бригадиры  проле-зешь,  так  и  командиром  производства  станешь! Вот  с  таких  позиций  с  ним  и  потолкуй. А  я  провентилирую  вопрос  про  бригадира  в  парткоме. Поддержу,  так  сказать,  предложение  Репейкина, -   уже  весело  вещал  механик, удобнее  усаживаясь  за  рулём  и  включая  стартер. Теперь  он  с  лаской  посмотрел  на  подельника  и  даже  прихлопнул  по  плечу. – Порядок, Вася! Сейчас  мы  в  курсе  куда  править. Айда  до  начальника  колонны!
       И  «хорьх»  взревел  мотором  и  покатил  в  гараж.
       Покачиваясь  и  улыбаясь  мыслям,  Изварин  вдруг  похлопал  по  железке  «бардачка».
       - Машина  у  тебя  цимус. Всё  спросить  собираюсь,  откуда  достал? Купить  такую  невозможно  при  твоей  зарплате  и  прочей  химии,  и  нету  в  знакомцах  твоих  старика  Хоттабыча. Секрет  откроешь?
       - В  сарае,  на  деревне  у  бабки,  нашел  после  смерти  отца. Он  с  войны  пригнал  машину,  а  ездить,  видать,  не  умел  и  не  любил. Машина  ничего,  ещё  послужит  на  за-висть  многим.
       У «Хорьха»,  и  верно,  биография  оказалась  занятной. Их-то  и  было  на  весь  рейх  штук  несколько,  а  после  войны  лимузин  оказался  в  команде  трофейщиков. Машина  за-метная  и  многие  генералы  примеривались  глазами  к   цацке,  но  понимали,  что  шапка  не  по  Сеньке  и  лишь  вздыхали. Доброхоты  через  подлипал  предлагали  маршалам,  но  те  тоже  в  дураки  попасть  не  хотели. Пройдя  по  кругу,  начальник  трофейной  команды  предложил  «хорька»  марщалу  из  танкистов,  как-никак  а  в  технарях  ходит,  но  тот  на-хмурился,  подумал  и  послал.
       - Нет,  полковник,  идите  вы  к  знакомой  маме. Ездить  на  такой  коломбине,  всё  равно,  что  куражиться  над  другими. А  за  кураж  мы  только  что  фашистов  юшкой  умыли.  Ты  политический  момент  уяснил?  Вот  то-то. Так  что  брать  эту  железяку  я  и  другим  не  советую.
       Но  полковник  интендантской  службы  занимался   учётом  трофеев,  а   среди  них  попадались  такие  вещи,  что  про  политический  момент  иной  раз  и  забывалось. И  на-чальник  команды  тоже  вздохнул,  малость  подумал  и  качнул  головой. «А, волки  не  заво-ют,  а  свинья  не  съест!  Оставлю  я  коломбину  себе.»
       И  припрятал, прикрыв  брезентом   среди  машин  поплоше,  а  когда  сформировал  эшелон  для  отправки  на  родину, прикинул  что  и  как. К  нему  недавно  подходил  офицер  из  легко  внедавне  раненных,  прикомандированных  к  команде,  рана  осложнилась,  его  списали,  а  он  попросился  уехать  домой  со  своими,  благо  эшелон  готов  следовать  до  Куйбышева.
       «А  что? -  мелькнула  мысль  у  полковника. – Мимо  поедет,  на  месте  снимет  машину  и  отгонит  на  мой  хутор,  и  себе,  что  приглянется,  возьмёт. И  все  довольны.»
       Они  поговорили,  договорились, и  майор  интендантской  службы  Савелий  Заваров  благополучно  отбыл.
       - И  ты  вот  что,  майор, - напутствовал  Заварова  полковник,  вручая  подорожные  бумаги, присовокупляя  к  ним  на  посошок  бутылку  коньяка. – Там  на  платформе  две  ма-шины,  Хорьх  и  Опель-адмирал,  так  ты  мне  выгрузи  Хорька,  не  спутай!
       Но  еще  раньше  до  Белгорода  они  проезжали  через  станцию  Ясиноватая,  откуда,  если  на  машине,  рукой  подать  до  Кадиевки,  где  проживала  мать. Майор  Заваров  выгру-зил  «Хорьха»,  пристроил  на  заднее  сидение  ящики  с   посудой  саксонского  фарфора,  столовым  серебром  и  мельхиором,  патефоны,  аккордеон,  отрезы  шерсти,  прочую,  ра-дующую  глаз  «муру»,  и   всё  доставил    в  родной  дом,  на  выселках  городка,  за  террико-нами,  где  проживала  шахтёрская  рать.  Со  временем  Савелий  шмотки  перевёл  на  деньги,  оставив  лишь  посуду  для  буфета,  да  сгоношил  сарайчик  для трофейного  ландо.  Война  закончилась,  надо  восстанавливать  страну,  а  жить  скромней,  тем  более,  что  бывший  интендант  не  только  пристроился  снабженцем  в  комбинате,  но  и  в  партактив  продви-нулся,  критикуя  командирское  звено,  которое  помельче,  и  предлагая  дельные  советы. А  за  подмену  «Хорьха»  «Опель-адмиралом»  Заваров  не  переживал  ни  сердцем  ни  душой, - всего-то  и  делов,  что  вор  для  вора  сгоношил  подлянку. И  документы  сгоношил. Сначала  через  военкома  оформил  бумагу  на  трофей,  потом  в  ОРУДе  сделали  как  надо  для  вла-дельца  завлекательной  машины.  Ни  там,  ни  там  не  отказали  кавалеру  орденов,  как  не  отказались  от  подарков  из  Европы:  сгодился  фарфор,  патефон,  аккордеон,  отрезы  габар-дина  для  костюмов,  женам  их - шифон.
       А  теперь  вот  «хорьх»  въезжал  в  автохозяйство.
       Когда  они  вошли  в  кабинет,  Семён  Фёдорович  Репейкин,  навалившись  грудью  на  столешницу,  что-то  читал,  длинные  и  худые  ноги  выглядывали  меж  тумб  и  играли  стоптанными  подошвами  кед.  Завгар  при  случае  не  брезгал  забраться  в  смотровую  яму  и  снизу  проглядеть  автомобиль,  а  потому обувку  носил  стойкую  против  грязи  и  горюче-смазочных  материалов. 
       - Ты  мне  как  раз  нужен, Сидор  Савелич! – Начальник  автоколонны  поднял  глаза,  улыбкой  выразил  радость  и  жестом  руки  пригласил  рассаживаться  в  его  маленьком  ка-бинете. – Тут  звонили  из  автобазы, некоторые  вопросы  для  нас  заострили,  так  что  пове-стку  собрания  придётся  расширить. График  тэо  нарушается,  главный  инженер  и  инженер  по  тэбэ  требуют  заостриться. И  вот  три  письма  из  ГАИ. Наши  водители  попали  в  поле  зрения  органов  и  оштрафованы. Это  дело? Придётся  заострить,  принять  особые  меры  внушения. Контроль  со  стороны  медицины  повысить. И  прогульщиков  заметно  не  убав-ляется. Вопрос  о  дисциплине  в  свете  последних  решений  партии  тоже  придётся  заост-рить. Это  по  твоей  части, Василий  Фёдорович.  Массовую  работу  развернуть  шире. Я  тоже  подключусь,  как  командир  производства.
       - Бусделано, - охотно  поддержал  Изварин,  поёрзав  широким   задом  на  стуле  и  ох-ватывая  руками  объёмный  живот. – Тут  у  нас  по  ходу  дела  тоже  вопросик  образовался,   и  мы  пришли  за  советом.
       И  он  глянул  на  Заварова,  приглашая  его  в  свидетели  перед  началь-ством,  что  он  без  совета  с  Семёном  Фёдоровичем – никуда. И  Репейкин  вслед  за  председателем  цехко-ма  посмотрел  на  механика  и  тот,  прикрыв  накоротко  веки,  кивком  подтвердил  их  без-условную  решимость  занять  у   завгара  ума.
       - Так  давайте,  я  слушаю! – показал  под  рыжими  усами  тоже  рыжие  зубы   Репей-кин,  заодно  манерным  жестом  трогая  пышный  чуб,  выступающий  сбоку  из-под  фуражки. Завгар  не  только  родился,  но  и  поныне  ездил  дизель-поездом  на  работу  из  казачьей  станицы.
       - Тут  такое  дело,  Семён  Федорович, - приступил  к  делу  Изварин,  подсмыкивая  живот  с  паха. – По  уставу  профсоюза  надо  время  от  времени  проводить  обновление  ак-тива,  переизбирать  цехком  и  прочие  органы. Чтоб  давать  дорогу  молодым  и  освобож-даться  от  пассивных  индивидов. Которые,  так  сказать,  заелись. Так  вот  я  стал  за  собой  в  последнее  время  замечать,  что  устал,  приелась  мне  должность  председателя  и  мне  надо  уступить  место,  вот  хотя  бы,  Заварову. У  него  есть  энергия,  а  у  меня  пропала. Да  и  дома  пилят,  мало  уделяю  внимания  и  вообще. Ну,  вы  сами  должны  понять,  жена  не-довольна  результатами  в  постели. – Тут  он  сделал  вид  смущения  и  стыда. -  Мне  лет-то  с  гулькин  нос  и  такие   слышать  заявления. Потому  предлагаю,  пускай  Исидор  Савелич  повозит  мой  возок,  а  я  передохну  на  другом  посту  на  службе  государству. А  в  цехком  еще  надо  бы  Тарпанова  включить. У  него  золотые  руки  и  голова  с  авторитетом  у  рабо-тяг.
       - Ну  так  что? – Удивленно  вскинул  рыжую  бровь  Репейкин. – Твоё  бригадир-ство  дело  решенное,  а  с  мотористом  сами  разбирайтесь. Или  няньку  вам? Заострите  вопрос.
       - Мы  предложили,  а  он  отказался, - быстро  ввернул  Заваров,  приглаживая  штани-ну,  на  закинутом  ногу  на  ногу  колене. Брюки  на  нём  кримпленовые,  подешевле  джинсов. Форсистых  вещей  механик-дока  старался  не  носить  на  виду  коллектива,  знал  меру  амбиций. Оставив  в  покое  брючину,  он  строго  взглянул  на  завгара. – Тарпан  игнорирует  мнение  общественности,  а  это  нехорошо.  В  руководстве  могут  не  так  понять.
       - Как  это,  отказался?! – сразу  ступил  на  указанную  тропу  Репейкин.  Он  нахмурил-ся  и  с  досадой  воззрился  на  старшего  механика. – Общественную  нагрузку  должен  нести  каждый  сознательный  член  коллектива! Вы  заостряли  его  внимание  на  таком  моменте?
       - А-а  то  как  же?! -  с  протягом  усмехнулся  Заваров  и  торжественно  продолжил: - А  он  заявил,  что  ничего  никому  не  должен,  а  мы  обязаны  его  перевоспитать,  если  он  нарушает  или  мало  старается  и  обозвал  меня  филистёром. А  что  это  за  слово  не  пояс-нил.
       - Я  тоже  не  шибко  разбираюсь.  Шелеспёр – знаю,  рыба  есть  такая, а  филистёр  - не  слыхал. У  моториста  жена  в  газете  работает,  так  он,  видно,  у  неё  нахватался. И  слово,  думаю,  то  нехорошее.
       - Вот! – воскликнул  механик. - Он  смеётся  над  коллективом  и  его  надо  приструнить. Пётр  Сергеич  приедет  на  собрание,  так  перед  тем  поговорить  бы  с  ним  про  состав  цехкома.  Тот  если  скажет,  Тарпан  не  отвертится.
       - Так  и  чёрт  с  ним, с  мотористом! Нашли  себе  мороку! Другого  предложите. Людей  достойных  нет? – Завгар  оглядел  снова  по очереди  закопёрщиков:  застывшего  на  стуле  болваном  с  животом  на  руках  и  с  улыбкой  сатира  Изварина,  и  отрешенного  механика,  с  глазами  на  окно. – Или  воду  мутит,  так  вы  ему  рот  замазать  мёдом?
       - При  чём  тут - рот  замазать?! – будто  обиделся  Изварин,  и,  вытащив  из-под  жи-вота  руку,  указал  на  председателя  и  на  себя. – Тарпан  требует,  чтоб  он  и  я  покинули  цехком. 
       - Ага!  Собаку  тут  зарыли!  Так  уступите. Чего  вам  там, цветёт  черешня  для  некта-ру?  Так  пчелы  могут  покусать. Вопрос-то  острый, -  оскалил  зубы  Репейкин  и  откинулся  на  стуле. -  Я,  как  пчеловод,  даю  сравнению  по  жизни.
       Фигуральное  выражение  и  весёлый  смех завгара  подельникам  не  понравились,  они  зацепили  нервы  и  могли  помешать  планам. 
       - Нельзя, Семён  Фёдорыч! -  Категорически  отверг  Изварин. –  Тарпан  максималист  и  даже  радикал,  фанатик  порядка!  Работу  завалит  мигом-раз. Он  же  разгонит  всю  авто-колонну!  За  прогул – со  двора,  выпил – вон! А  кто  потом  в  субботу  или  другой  день  выйдет  поработать,  подтянуть  план? Где  потом  найти  должников  для  сверхурочных  ча-сов?!  Который  выходит  и  работает,  потому  как  понимает,  что  простили.
       - И  премией  не  обошли,  заметить  надо! -  Ещё  больше  развеселился  завгар,  колы-хая  тощим  животом  и  приглаживая  прокуренные  усы  брюнета. – Премией  не  обделили  за  прегрешения! Кодекс  законов  о  труде  нарушили,  вот  в  чём  фокус! И  заостри  себе  на  минутку, дорогой  товарищ Изварин,  что   ты,  как  председатель  цехкома,  ни  разу  не  воз-ник  в  защиту  закона. А?!  Понимаешь  острый момент?!
       -Так  разве  я  один? – Пырхнул  председатель,  тоже  вдруг  развеселяясь,  прикинув  для  себя  картину. - Партком  туда  же,  в  тряпочку  молчит. А  Тарпан  не  промолчит,  под-нимет  хай. А  с  кого  стружку  снимут,  когда  план  провалим? С  него  или  с  Репейкина?
       - Подставляешь  завгара? Тут  я  должен  согласиться,  в  стрелочники  запишут  меня,  -  и  он  так  посмотрел  на  Изварина,  и  тот  мог  побожиться,  что  Репейкин  разгадал  их  суету,  а  заодно  понял  их  к  себе  отношение. Для  виду – уважительное,  а  подспудно – пре-зрительное. И  теперь  станет  строить   жизнь  с  ними  по-новому. – Я  заострил  для  себя, Василий  Фёдорович  и  Сидор  Савелич.  Тарпанов  может  помешать  работе  в  прежнем  ре-жиме,  будучи  председателем  цехкома. Потому  он  им  не  станет  на  нынешней  повестке  дня. А  вот  позже  вам  придётся  уходить  с  глаз  народа  долой,  если  органы  не  возьмутся  за  вас  раньше. Чую,  круто  берётся  товарищ  Андропов  наводить  порядок,  дай  ему  бог  здоровья. А  вот  здоровье  его  под  сомнением,  как  и  у  многих  других  стариков  в  полит-бюро. Молодого  бы  надо  с  такими  замашками. Так  что  ещё  годика  два  быть  вам  тут  помощниками,  покуда  разворачивается  новое  руководство,  а  затем,  или  как  флюгеры  или…В  общем,  нельзя  сегодня   Тарпанова  сажать  в  председатели.
       - А  в  цехком  надо, -  невозмутимо  подал  голос  Заваров,  и  снявшись  с  места,  прошёл  к  столу  и  склонился  к  завгару,  уронив  одну  руку  на  столешницу,  а  другую  на  плечо  наперсника. -  Мутит  он  воду,  Семён. Подрывает  авторитет  руководства  в  целом. И  твой  в  первую  очередь,  потому  как  ты первая  голова  в  коллективе  и  за  всё  спрос  с  тебя. Тарпана  надо  в  цехком,  на  глаза  пристроить,  так  легче  за  ним  приглядывать. Его  под  колпак  надо.
       - Так  это  тебе  на  руку,  что  ли? Заостри  вопрос, - будто  обрадовался    своей  несо-образительности  завгар  Репейкин. – Всю  жизнь  промышляешь  в  мутной  воде,  а  теперь  народный  контроль  в  свою  кампанию  требуешь. 
       Тут  зазвонил  телефон, завгар  снял  трубку  и  предостерегающе  простёр  ру-ку,  тре-буя  тишины.
       -Да!.. Что?!  Так-так...Груженый?  Где?  Под  Петровкой? Эк, чёрт! Так  выбирайся  по-путкой,  подбуксируйся…Ну, задаром  вряд  ли  щас  подвезут,  задарма  и  прыщ  не  вскочит, так заплати  пятёрку,  не  жмись  и  кормилицу  выручай…Во-от,  время  всем  дорого.  Рази  я  должен  учить  тебя?  Заостри вопрос…В  гараже  сейчас  нету  машин,  так  что  выкручивайся  из  своего  кармана. Да,  из  своего!  И  я  подумал,  и  государство  об  тебе  думает, когда  премией  наделяет. – Репейкин  прикрыл  трубку  ладошкой  и  поделился  огорчительной  вестью: - Под  Петровкой  сломался  Заикин,  мотор  застучал.
       - А  ты  туда  Тарпана  пошли! - Сразу  нашел  совет  Изварин  и  победно  глянул  на  Заварова. – На  летучку  его,  и – вперёд,  на  подвиг! Может  там  пустяковая  поломка  и  мо-торист  залатает. Он  всё  может. А  нет,  так   на  пару      нескучно  будет  ждать  буксира.
       - Во,  Заикин! – дыхнул  в  трубку  завгар. – Тут  поступило  мнение  направить  к  тебе  Тарпанова!  Идёт?  Тогда  пока  и  будь!
       Репейкин  бережно  уложил  трубку  обратно  и,   довольный,  оглядел  приятелей. Вот,  де,  как  славно  определились:  и  волки  сыты  и  водила  доволен.
       - Ну  как  шелешпёры?  Успокоились души?  Тогда  идите  работать. А  с  Сомовым  я  поговорю. И  насчёт  тэо, Сидор  Савелич,  подумай,  чтобы  сигналов  больше  не  было. А  ты,  Василь  Фёдорович,  речь  подработай,  внеси  коррективы  на  нынешнее  время. Да  маленько  оживи  текст,  а  то  из  года  в  год  подсовываешь  мне  сухостой  и  сам  с  трибуны  подаешь  такое,  что  скулы  ломит  со  скуки. Острее  надо  критиковать, заостри,  постарайся.  а  то  как  бы  лицом  в  лужу  не  угодить  ввиду  коллектива  в  зале  и   начальства  в  президиуме.  Учти  перемены  в  свете  указаний  партии. Бывайте.
       Оставшись  один, Семён  Фёдорович  устало  прикрыл  ладонью  лоб  и  так  сидел  до-вольно,  судя  и  осуждая  некрасивые  моменты  в  жизни. Но  что   делать?  План  выполнять  надо,  за  срыв  не  одну  стружку  снимут, держаться  за  должность  надо,  потому  как  за  пятьдесят  пошло,  а  в  таком  возрасте   менять  работу,  что  менять  привычки, - вредно  и  опасно  для  здоровья. Пенсия-то  на  носу.  И  тут  прохиндеи  правы,  Тарпанов  не  позволит  юродствовать  за  трибуной,  потребует  правды,  а  она…Изгонит  прогульщиков  и  пьяниц,  и  тогда,  верно,  некому  станет  выручать  его,  завгара,  в  трудный  час…Или  есть  выход? На-до  просто  работать  и  много  думать  о  работе. Ведь  не  может  быть,  чтобы  кругом  лов-чили… А как  там  справляются? На  голом  энтузиазме  теперь  не  ездят,  приучились  брать  на  лапу… Ишь  ты,  выходит, система  образовалась,  чтоб  наверх  докладать  про  всякие  проценты. За  срыв  плана  по   головке  не  гладят  и  премию  не  выписывают,  а   вызывают  на  ковер  и  ставят  клизму. Сколько  вопросов  и  нету  ответа,  и  нету  чародея. На  худой  конец,  нету  помошников  с  совестью…Ага,  додумался,  совесть  оставил  напоследок.
       «А  у  тебя  она  есть, Сеня? Ну-ка,  заостри  себе  вопросик…То-то  же! Плохо  с  этим  продуктом  воспитания  стало. В  угоду  раскладу  возможностей  выполнить  и  доложить, тую  совесть  запихиваем  в  запасники  души,  чтоб  не  бередила…Деньгами  да  тряпками  почти  у  всякого  забиты  думающие  извилины. Чтоб  не  хуже  других  глядеться,  даже  когда  знаешь,  что  приятный  индивид - прохиндей  и  вор.  Зависть  проклятая… А  зачем  вы-ставляться,  когда  под  тряпкой  рубахи  спрятана  бездушная  грудная  клетка?  Кто  заострит  такой  вопрос?»
       Репейкин  резко  поднялся  над  столом,  накинул  старую  фуражку  желез-нодорожника,  которую  носил  на  манер  казацкой, заправил  под  бок  козырька  чуб  и,  пе-чатая  шаг,  направился  к  выходу,  будто  затеял  борьбу.
 
______________________   ***   _____________________
       В  тот  же  час  в  моторный  цех  к  Алексею  пришел  старый  приятель,  маляр  уже  на  пенсии,  дядя  Саша  Орешкин. Он  грузно  устроился  на  трубчатом  стульчике,  из  старого  пальтишки  вытащил  папиросы,  но  закуривать  не  стал,  положил  Беломор  от  себя  по-дальше  на  столик,  тоже  на  трубчатых  ножках. Такой  продукт  из  пластика  и  алюминия  для  общепитовских  заведений  поставляют,  у  них,  верно,  и  завгар  разжился.
       - Вот, - усмехнулся  в  короткие  и  белесые,  с  рыжинкой  от  табака  усы  маляр,  и  кивнул  на  курево. – Решил  бросить  это  баловство  и  уже  неделю  не  смалю,  а  ношу  для  характера. Чтоб  видеть,  а  не  курить.  Гнать  вредную  мысль  из-под  корки. 
       И  в  широкой  улыбке  показал  шербатые  зубы,  пригладил  пальцем  усы,  снял  шля-пу  и  потрогал  лысую  мукушку.
       - Я  чего  припёрся?  У  тебя,  слыхал,  антагонизм  с  изваринской  компашкой.  Катят  бочку.  Или  ты  на  них?
       Тарпанов, радуясь  приятелю,  с  охотой  внимал  его  глуховатому  говорку  и  улыбал-ся  вольнее. В  столовку  он  ходил  редко,  потому  как  готовили  там  не  ахти,  и   теперь  хлебал  подогретую  уху,  а  на  тарелке  лежали  лущенных   пара  яиц,  лук,  плавленый  сы-рок  и  резаная  краковская  колбаса. И  ещё  отдельно – крупная  рассыпчатая  картофелина  в  мундире  и  солёные  огурчики.
       Он  жестом  пригласил  Орешкина  разделить  трапезу  и  когда  тот  взял  себе  по  вку-су, Алексей  прихватил  половинку  яйца,  посолил  из  спичечного  коробка,  зацепил  колечко  лука  и  по  очереди  кинул  в  рот. Потом  куснул  от  хлеба  хрусткой  горбушки  и  стал  за-думчиво  жевать,  запивая  кефиром,  налитым  в  гранёный  стакан. Кивнул  на  него  и  будто  извинился:
       - Не  привык  из  горла  пить.  А  что  касаемо  работничков  цехкома  и  окружаю-щей  их  общественности,  так  у  нас  чувства  обоюдные:  я  их  терпеть  устал  и  они  меня  не  переваривают.  Вот  и  вышел  наружу  антагонизм,  и  нашим  боженятам  объявлена война. Да  и  сколько  можно  терпеть  ворьё?! 
       Александр  Гордеич  не  поторопился  с  ответным  словом, хотя  серые  глаза    тут  же  оживились,  зажглись  интересом. Он  смотрел  на  лежащий  перед  ним  под  неузнаваемо  чистыми  пальцами,  сотворённый  бутерброд -  хлеб  с  сыром  и  душистой  колбаской,  ломал  кустистые  тёмные  брови,  бочил  голову,  как  бы  слушая  подступившие  мысли,  прежде  чем  явить  их  слуху  приятеля. Затем  усмехнулся.
       - Человек  ныне  какой?  Телевизор  ему  икона.  Он  от  него  отвернётся  и  пойдет  за  тобой,  фигурально  выражаясь,  если,  скажем,  ты  их  куда-то  поведёшь?  Эта  самая  ситуа-ция,  когда  нужна  искра,  созрела?  Им  же  надо  сказать  такое  и  так,  чтоб  у  любого  нор-мального  трудяги  душа  всколыхнулась,   а  сердце  наполнилось  решимостью.
       - Ситуация  есть,  а  вот  сказать  занозисто…Нет,  не  умею,  не  мастак, -  морщась, пожаловался  слесарь.
       И  смятенно  посмотрел  на  товарища,  поискал  сочувствия.
       - Перебил  ты  меня,  а  я  мысль  не  оформил. Ситуация  есть. Терпежу  людей  против  ханыг  и  ворья   уже  подступил  предел,  и  ежели  объявится  застрельщик  на  нашем  собра-нии…Эти  штатные  ораторы  говорить  станут  красно,  славить  достижения  и  обходить  острые  углы. Ну,  алкашей,  которые  на  виду,  зацепят,  это  им  как  на  эстраде  юмористам  и  сатирикам  про  сантехника  балаболить. Удобный  способ  спустить   пар. А  про  тёмные  делишки  рук  своих  умолчат,  хотя  указания  партии  на  этот  счёт  обязательно  по-мянут. А  партия  за  порядок  ратует. И  чует  моя  печёнка,  Алексей,  скоро  повсеместно  зачнём  го-нять  забулдыг  и  тунеядцев,  воров  и  бюрократов,  потому  как  ежели  потянем  резину  и  остановимся  в  раздумчивости,  они  нас,  у  которых  хата  с  краю,  так  прижмут  к  ногтю,  что  локти  потом  кусать  будет  поздно.  Да  и  хрен  его  укусишь,  а  толку  с  того  кусания  нет. Так  что   мы  щас  в  пиковом   положении.  Недавно  попалась  мне  книжка  по  медицине  в  разделе  про  смертушку.  И  есть  там  заковыристое  нерусское  слово  авто…эвтаназия,  во!  Оно  значит,    смерть  по  собственному  желанию.  И  мы  щас,  народ  то  есть,  у  кого  хата  с  краю, безоглядно  и  бездумно  можем  привести  свою  страну  к  этому  самому  Афанасию-эвтоназию.  Так  что  щас:  или - или. Народ  долго  в  застое  быть  не  должен,    идти  вперёд  надо,  а  они  на  наших  ногах  опудалом  висят. Сбрасывать  надо  эту  погань,  Алёша! -  горячо  говорил  старый  маляр,  заглядывая  в  лицо  слесаря. – Покуда  мы  такое  не  сделаем,  пути  нам  не  будет. Правду  говори,  Алёшка.  Против  правды  еще  никто  устоять  не  смог. Она  или  крушит  подлость  или  ей  затыкают  рот. А  ты  не  бойся,  теперь  не  за-ткнут.  Их  надо  их  же  оружием  колотить,  словом. Они  любят  демагогию  разводить,  а  ты  цитаты  говори  из  постановлений  партии  и  к  ним  прикладывай  примеры  быта.  Возьми  с  собой  газету  и  шпарь. И  партийные  активисты  и  рядовые  партии,  каковым  являюсь  и  я,  поддержат  верное  слово. Я  потом  тоже  выйду,  и  некоторые  мысли  изложу  в  свете  ре-шений  пленума. - Разошедшись  в  чувствах,  Орешкин  закончил  почти  патетически. - Ста-рая  гвардия  не  ржавеет  и  на  всякую  гидру  пойдёт,  как  ране  ходила!
       - На  этот  счёт  у  меня  нет  сомнения, -  сказал  Тарпанов,  с  благодарностью  глядя  на  старого  мастера.
       А  маляр  меж  тем  разглядывал  косо  срезанный  кусочек  колбасы,  трогал  ногтём,  нюхал.  И,  перехватив  удивление  молодого  приятеля,  пояснил:
       - Вот,  простая  кишка,  казалось,  а  натолкли  в  неё  мясца  с  салом,  приправили  перчиком  с  чесночком,  и  какая  способная  еда  получилось. Но  в  другом  месте!  А  тут, не  тебе  обида,  а  мастер  был  не  строг  или  потерял  секрет  простому делу. Не  тая  колбаска,  не  шибает  с  ней  заманчивый  дух. Да  и  другую  возьми  в  магазине. Бесвкусны  и  ерундой  набиты,  заменителем.  Слыхал,  сою  суют, а  иные  спецы  варёные  сорта  колбас  бумагой  для  нужников, которую  для  начальства  выписывают  из  капстран,  заправляют. Или  только  в  нашем  городе?  Чтоб  воровство  чем-то  прикрыть? -  маляр  хитренько  прищурился.
       - Да  нет, смело  можно  брать  шире. У  нас  ещё  благодать,  шахтёрский, те-риконовый  край,  первым  номером  идём  в  госснабе. Но  местная  власть  в  блаженстве  мух  мухает. В  отчётах  у  них  ладушки,  а  в  конкретных  делах -  ах! -  в  свою  очередь  ухмыльнулся  Алексей.
       - Во-от. Выходит,  в  самое  время  Андропов  решил  подкрутить  гайки  у  разгильдяев. Глядишь, дело  и  пойдёт, - заметил  уже  без  иронии  Орешкин.
       - Эх,  если  бы. Но  чувствую,  малым  ремонтом  уже  не  исправить  машину. Протяж-кой  гаек  уже  не  обойдёшься, -  раздумчиво  сморщил  лоб  мотор . – Вот  кабы  совесть  при-звать  у  людей,  да  её  у  многих  чёрт  ма.
       - А  кто  её  у  них  забрал? Сами  порастеряли.
       - Это  верно. Равнодушие  одолевает,  Когда  кому  помочь, мимо проходим, на  под-лости  глаза  закрываем. Воспитание  упустили  в  школах,  комсомол  подзахирел  и  склады-вается  целый  вагон  проблематики  при  всяких  стройках,  а  о  главной  стройке  изредка  в  газетах  да  в  телевидении  увидишь,  да  на  собраниях  иногда  вспоминаем,  что  строим  коммунизм. А  социализм  построили? Спрошу  если,  ты  уверен?
       Но  тут  пришел  из  столовой  Николай  Петрович  Казьмин. Рухнул   на  жалобно  за-скрипевший  на  кафельной  плитке  стульчик,  приложил  к  животу  руку.
       - Много  вроде  не  ел,  а  пузо  сытое, - проронил  довольно. - Борщец  загрузил,  борщ  славный  получился  у  Назаровны,   гуляша  порцию  слопал,  баночку  сметаны  булочкой  придавил. Но  ты  мне  вот  что  скажи,  дружок  наш  Орешкин. Когда  они  умудряются,  по-варские  черти, сметану  творогом  разводить? Вот  же  с  машины  недавно  сняли  бидон,   сам  видел, а  сунул  ложечку  в  стакан – подлянка! Как  понимать?!
       Теперь  он  возмущался, и,  скинув  с  седой  копёшки  волос  кепку-восьми-клинку,  стал  ею  махать,  помавать  воздух.
       - А  никак, Петрович! – всхохотнул  подошедший  водитель Артём  Агаткин,  и,  устра-няя  недоумение,  разъяснил: – Ты  сам,  когда  ухитряешься  втулки  распредвала  пихнуть  на  сторону,  как  выкручиваешься? 
       - Да  ты!..Да  я  чтоб  этим  делом!..- едва  не  задохнулся  от  неловкости  и  гнева  мо-торист,  но  водитель  мягко  придавил  ему  плечо.
       - Ты  не  кудахтай?  Все  так  живут, когда  корыто  рядом. Кто  по  зёрнышку  клюёт,  а  кто  хапает  безразмерно. Да  я  и  не  возникаю  и  бочку  не  качу. Мне  чтоб  давление  в  движке  было,  а  там  пихай  в  мотор  хоть  черта  лысого.
       Он  тоже  примостился  возле,  окинул  взглядом  стол  и  посмотрел  на  них  победно.
       - А  ежели  давления  не  будет,  тогда  что? Охапкин! -  Иронически  лыбясь,  хмыкнул  Тарпанов.
       - Я  Агаткин, - поправил,  вставая  на  защиту  истины,  водила.
       - Охапкин  тебе  больше  подходит. И  ты  поднимешь  хай,  а  мотористу   переделывать  работу.  Потеря  времени,  простой  машины  и  заработка  нет. И  это  не  считая  утраты  уважения  к  мастеру. Вот  ты  приходишь  сюда  не  к  Петровичу,  а  меня  зовешь  установить  диагноз  или  подшаманить  что  по  мелочи,  а  то  и  сделать  движок. А? И  покладистый  ты  оттого,  что  уголёк,  который   возишь,  на  сторону  толкаешь. Заготавливаешь  впрок  финансы,  чтоб  покрыть  убытки  от  простоя?  И  что  получается?  Замкнутый  круг?  А  ежели  честно  работать, так  и  на  зарплату  прожить  можно  и  нервы  сберечь. Или  как?
       - А  ты  лучше?! -  повысил  голос  водила,  наливаясь  краской  и  впиваясь  злом  в  Тарпанова.  – Ангел?! Осталось  крылья  приделать  и  в  рай  подашься?! Если  не  пьёшь, в  открытую  на  лапу  не  берешь,  так  и  чистенький?  В  шкуре  моей  не  ходил,   а  строишь…
       Тут  он  осёкся,  верно,  подбирая  к доводу сравнение, а  Тарпанов  воспользовался  паузой,  вздохнул  и  с  печалью  поведал: 
       - Я  не  лучше, Артём,  я  тоже  ненормальный  и  даже  хуже. Не  пью,  и,  глядя  на  ваши  художества,  играю  в  молчанку,  тогда  как  всякий  нормальный  человек  обязан  бить   морды  ворам  и  подхалимам. В  противном  случае  мы  скоро  сползём  в  такое  болото,  где  и  чертям  затошнит… Приучили  молчать… Вон  про  сметану  разбавленную  творогом  Пет-рович  в  столовке  не  стал  возникать,  в  родной  коллектив  протест  принёс.  Я  тоже  фрукт,  с  телевизором  приспособился  водить  дружбу,  дискуссии  с  ним  устраиваю,  а  тутошних  прохиндеев  только  недавно  догадался  послать,  да  и  то  недалёко. Ты  про  втулки  Петро-вичу  промолчал,  а  как  тебя  где  лично  лихо  касается, тут  же  на  дыбы. А  вот  бы  всегда  так  и  за  всех.
       Высказался  и  умолк,  смущённо  взглянув  на  старого  моляра.
       Тот, ощерясь,  кивнул,  и,  отметив   менторскую  настойчивость и  виноватую  уста-лость  Тарпанова, установил: - Полезный  разговор  получается  перед  собранием,  и  вот  там  бы  с  трибуны  нелицеприятно  баить! Когда  бы  каждый  о  всякой  умыкнутой мелочи  осу-ждал  принародно,  разве  осмелился  б  ты,  Агаткин,  украсть  потом  уголька  и  выставить  себя  на  порицание? А  когда  сор  из  помещения  не  метётся,  тогда  у  всякого  хата  с  краю,  и  результат  -  в   стакане  Казьмина,  разведённая  сметана.
       И  отставной  маляр  махнул    от  себя  на  середину  стола  пачку  Беломора,  словно  она  являлась  символом  безобразия.
       - А  Заваров  ходит  с  мокрым  задом,  Видать,  кто  поддал  в  копчик,  и  он  туда  ма-ненько  жидким  пукнул, - сообщил  чей-то  голос  и,  оборотившись, увидел  Алексей  кагалу  незаметно  собравшихся  работяг.
       Одни,  оскалясь  ухмылкой,  с  интересом  внимали  разговору, другие  тут  же  отвели  глаза,  а  кого  знали  за  прихвостней  начальства,  держались  позади  с  видом  случайного  зеваки.
       - Они  уже  подались  к  Репейкину,  думать, как  устроить  оборону  на  собрании, - до-бавил  информации  кто-то  ещё,  явно  подхалимски,  чтобы  не  быть  шуганутым  за  излиш-нее  любопытство.
       - Репейкин  хоть  и  хитрый,  но  не  дурак  и  против  коллектива  не  пойдёт, -  тотчас  уверенно  объявил  ещё  один  охотник  показать  ум,  и  тонкой  молодой  рукой  потянулся  до  пачки  на  столе  папирос. – Я  закурю,  если  не  жалко?
       - Иди  ты?! -  всхохотнул  оппонент. – А  куда  Изварин  шастает,  как  в  свою  хату? И  заметь:  оттуда  выходит  с  запахом  ейной!
       - Это  ты  брешешь, кирюха. Он  туда  с  запахом  и  заходит,  а  Репейкин  ейной  в  ка-бинете  на  губы  не берёт. Он  и  после  работы  не  потребляет,  бо  дома  ему  казачка  не  только  чуба  подёргает,  но  и  яйца  проверит, чтоб  не  стухли.  Я  видал  его  бабу, - бугай!
       - Вы, сосуны,  за  глаза  только  смелые,  а  как  врезать  правду-матку,…- изрёк  маляр Орешкин, вскользь  оглядывая  из-под  насупленных  лохматых  бровей  обступивший  стол  молодняк, - Нет,  чтоб  сгарбузуваться  да  дать  отпор  некоторым  на  собрании,  постоять  за  справедливость. Тут  вы  регочите,  а  там  слово  сказать  кишка  слаба?..То-то. А  вора  да  всякого  пройдоху  народ  всегда  на  круг  выталкивал  да  мордой – в  дерьмо. Не  шкодь!  А  вы…
       И  слабо  махнул  ладошкой  и  пламень  в  глазах  его  утух.
       - А  что,  братцы?! Как  они  премии  делят?! Кто  возле  них  вертится  и  готов  накрыть  полянку  жигулёвским -  одна  прибавка,  а  кто  до  семьи  несёт,  тем  или  облом  или  мизер, -  ввернул  мнение  молодой  водила.
       Другой  поддержал  личным  примером:
       - Мне  было,  выделили  четвертак,  так  Изварин  разрешил  пятёрку  домой  взять,  а  остальные,  чтоб  до  кучи  на  природе  подзаняться  шашлыком. Так  мы  потом  добавляли,  и  та  пятёрка  тоже  махнула  рукой. А  что?! Не  кинешь  башлей  в  котёл,  потом  вовсе  с  но-сом  останешься.
       - Подхалимское  дело  с другим  вывертом  не  бывает,  а  пойла  алкашам  все-гда  ма-ло, - как  бы  сожалеючи,  но  без  нажима  сказал  Тарпанов  и  все  промолчали.
       Крыть  резюме  моториста  нечем  было,  да  и,  пожалуй,  он  один  из  не-многих  имел  полное  право  на  такое  заключение  темы. Задов  начальству  не  лизал,  горькую  прилюдно  не  потреблял,  работал  честно,  и,  если  просили  помочь  делом  ли  деньгами,  помогал. По-тому  установилась  тишина,  когда  всякий  из  них,  возможно,  вдруг  посожалел  о  содеян-ном  в  жизни.  О  пущенных  на  ветер  деньгах  и  пропитом  здоровье, а  иногда  и  семьях,  и  содрогнулись  при  мысли,  что  ещё  много  чего  негожего  сотворят  по  пьяному  делу  или  слабому  характеру, и  никто  их  не  остановит,  а  сами  они  не  могут  без  поводыря.
      Философский  покой  нарушил Стояросов. Он от  двери  почти  бежал,  пиджак  болтал-ся  на  нём  стягом  знаменосца,  шляпа  лихо  сидела  на  затылке,  открывая  рыжий  клок  прически, а  очки  чудом  держались  за  худой  нос.
       - Судачьте, судачьте, я  коллоквиуму  не  помешаю! –   приблизясь,  разразился  он  ти-радой.  И  простёр  руку. – У  меня  к  вам  поручение, Алексей  Егорович. На  линии  слома-лась  машина,  движок  застучал. Начальник  просит  вас  поехать  и  выяснить  причину  на  месте,  а  возможно,  и  устранить. Это  недалеко,  за  Петровкой. Летучка  ждёт.
       Недалеко – почти  сто  километров.  Туда  и  обратно  часа  три  с  гаком,  да  там  по-куда  разберёшься  и  навряд  что  сделаешь…Стук  в  движке – приговор  на  ремонт,  а  в  чистом  поле  провернуть  такое  дело…
       Алексей  механически  кивнул,  а  уж  потом  подумал  про  нюансы, но  его  тут  же  вразумил  ветеран  Орешкин.
       - Ты  что,  очумел?! - прошипел  он. – Какая  машина?! Они  тебя  спрова-живают  с  собрания!
       «А  что?  И  верно. Никогда  раньше  не  посылали  слесаря  смотреть  такую  хренотень  в  далёкие  места,  а  тут…» 
       Подумал  Тарпанов, посмотрел  на  механика,  уже  оборотившего  к  ним  спину,  и  остановил   грубым  окриком.
       - Эй,  шустряк! Игорь  Моисеич!  Ну-ка,  подь  сюда  на  минутку  внимания! Я  не  по-нял,  приказ  это  или  совет  бывалого  подхалима?!
       На  обидный  эпитет  механик  оборотился, широкие  штанины  захлестну-лись  вокруг  худых  икр, а  на  губах  объявилась  улыбка, какая  всегда  и  всякого,  досаждавшего  ему,  обличала  в  пороке.  Он  воротился. Тычком  пальца  поправил  очки  и  воззрился  на  мото-риста.
       - Я  вас слушаю,  Алексей  Егорович.
       Моторист,  соболезнуя  улыбкой,  пожал  плечами.
       - Невольно  вопросик  появился. Ежели  я  поеду,  как  на  собрание  поспею? Явка  обязательна  иль  как?
       -Это  не  моя  прихоть, дорогой  товарищ,  а  приказ  начальника  автоколонны. Прика-зы  надо исполнять.
       - Давайте,  я  съезжу, - неожиданно  предложил  Казьмин. – Там  же  работа  нужна, - не  человек.
        Он  не  понимал  подспудного,  не  вникал  в  междоусобное,  но  видел,  неохоту  на-парника  ехать,  тогда  как  там  даже  приятственно  будет  провести  время,  а  по  дороге  и  вздремнуть. Работы  никакой,  не  дурак  же  он,  чтоб  лезть  в  мотор,  в  полевых  условиях  снимать  картер,  когда  причина  на  ладони. Стук  шатуна,  он  и  в Африке  стук. Устранить  можно  только  в  мастерской  при  снятии  движка.. И  он  вожделенно  глянул  на  посыльного  от  начальства.
       - Это  как?! – удивился  и  даже  подрастерялся  механик. – Завгар  велел  отправить  Тарпанова.
       Игорь Моисеевич часто  проявлял  угодную  начальству  прыткость,  но  иногда  по-падал  впросак. И  сейчас  он  почувствовал  нескладушку  обстоятельств  и  некоторую  несу-разность  его  личного  положения  в  глазах  родного  коллектива  и  потому  куснул  губу.
       «Репейкин  и  старший  механик  Заваров  сплавляют  слесаря  на  время  собрания,  это  несомненно. Он  может  заварить  не  такую  кашу, -  подумал  Стояросов,  снова  сталкивая  очки  на  переносицу  и  набираясь  обиды  на  конторских  приятелей  за  своё  дурацкое  те-перь  состояние. – А  эти  товарищи  поняли  ситуацию  и  играют  спектакль. Меняют  главно-го  героя, подсовывают  Казьмина,  а  под  занавес  я  и  каморра  Изварина  останемся в  бал-бесах…Ну, и  что? И пущай!..Скушай-ка,  Изварин  и  прочая  зараза  этот  скусный  плод! Как  вы  всем  надоели, мазурики!»
       Но  вслух  сказал  иное:
       - Так  что,  завгар  вам  не  указ?
       - Указ-приказ  отдаётся  в  письменном  виде,  а  его  мы  не  видим, Игорь  Моисеич! – Хлопнул  по  столу  ладонью  маляр  на  пенсии  Орешкин. – Мы  все    слышали  просьбу  зав-гара,  помочь  в  щекотливом  положении,  и  товарищ  Казьмин  согласился  уважить. И  вы  ещё  недовольны?!  Так  тогда  я  на  собрании  изложу  свои  соображения  партийца  по  это-му  вопросу, а  коллектив  пускай  обсудит! Или  поедет Казьмин. Всё,  ступай  и  доложи  зав-гару!
       И  подняв  руку,  махнул  на  выход.
       Стояросов  покороблено  усмехнулся  и  произнёс:
       - Мне  что? Коллектив  сила  великая,  но  на  производстве  без  дисциплины  возникает  анархия. Пойду,  доложу  начальнику  ваше  решение.
       - Вот, вот,  доложи  ему,  что  Петрович  дело  изладит  не  хуже  всякого  спеца, -  по-ощрил  маляр  Орешкин, приглаживая  себе  макушку  головы.
       - Отставить  базар! – резко  и  весело  скомандовал  Тарпанов. Посмотрел  на  механи-ка,  оборотился,  подмигнул  со  значением  приятелю  и  ветерану  труда. – Поеду  я,  как  про-сит  или  приказывает  завгар. Но  прежде  я  к  нему  наведаюсь   и  разъясню  позиции. А  ежели  он  не  изменит  намерений… В  общем,  всем  по  местам,  работать  пора! Перерыв  закончился. 
       И  постучал  ногтем  по  командирским  часам  на  запястьи,  где  стрелка  подтвержда-ла  сказанное.

____________________   ***   _____________________   
       В  этот  раз  Тарпанов  не  боялся  встретить  заморочку  в  виде  долгой  проповеди  какой-либо  галиматьи  со  стороны  Репейкина, - моторист  настроился  высказать  наболев-шее,  а  уж  потом  позволить  завгару  забраться  на  любимого  одра. Он смело  и  широко  шагнул   за  порог  кабинета,  мягко  притворил  дверь  и  с  улыбкой  ступил  к  столу.
       Завгар  на  дверной  рып  оторвался  от  бумаг,  удивленно  распахнул  глаза  и  тут  же  сполох  изумления  сменил  на  не  скупую,  но  недолгую  радость. Их  отношения  никогда  не  переходили  грань  приличий,  а  приватных  просто  не  было.  И  Репейкин,  привстав,  протянул  руку  для  пожатия  и  кивнул  на  стулья.
       - Я  слушаю,  Алексей  Егорыч, –  сказал,  поощряющее  глядя  на  слесаря.
       Странно,  но  от  такого  приёма  Тарпанов  слегка  растерялся. Завгар  обычно  сразу  обрушивал  на  вошедшего  словесный  шквал, где  вопрос  о  здоровье  семьи  сменялся  вос-хвалением  или  хулением  погоды,  жалобой  на  план,  на  нехватку  времени  и  отсутствие  запасных  частей  к  машинам. На  дефицит  деталей делался  особый  упор,  ибо  подразумевалось,  что  визит  сделан  из-за  них. Такой  приём  сбивал  посетителя  с  толку,  загонял  в  угол  и  оставлял  без  нужной  «железяки»,  отдавать  которые  завгар  болезненно  не  любил.
        Если  же  интерес   касался  другой  темы,  то  и  тут  Репейкин,  имея  в  подсознании  программу,  старался  обещать,  но  не  более. От  обещания  не  убавится,  а  делу  просителя  прибудет. Потому  он  и  любил  развернутые  и  сумбурные  беседы,  что  вселял  в  людей  надежду,  оставляя  с  носом. Завгар  отчего-то  думал,   что  работягам  до  чертиков  нравится  его  обходительность,  и  они  его  обожают  и  уходят  довольные,  разнося  по  округе  его  задушевность  и  вознося  хвалу  деловитой  любезности,  и,  вздымая  авторитет.
        Но  покуда  двигал  расшатанный  стул,  сел, утвердив  крепкие  ноги  на  истёртом  полу  и  откинувшись  на  спинку,  уронил  руку  на  край  столешницы, Тарпанов  справился  с  собой  и  даже  похвалил  себе  за  сдержанность, - разговор  мог  сложиться  к  взаимному  удовольствию.
        - Мне  передали  ваше  желание  удалить  меня  на  расстояние  от  собрания. - Проро-нил Алексей и улыбнулся  невольному  каламбуру. – В  этом  есть  необходимость  производ-ству  или  это  прихоть  Изварина? Вернее,  интрига.
       Он  поймал  рысьи  глазки  завгара  и,  удерживая,  ждал  ответа.
       Семён  Фёдорович  взгляда  не  отвернул,  нащупал  в  пачке  «примы»  на  столе  сига-рету  и  стал  разминать  длинными  тонкими  пальцам  с  обручальным  серебряным  ко-льцом.
       «Странно, - меж  тем  отчего-то  подумал  моторист, - почему  он  не  носит  усов. Казак,  а  без  усов. При  таких  глазах  и  с  чубом  на  бок  он  гляделся  бы  приманчиво  для  слабого  пола. Хотя,  его,  по  слухам,  жена  держит  на  коротком  поводке,  а  меня  занесло  не  туда.»
       Репейкин  прижёг  сигарету,  пыхнул  дымком  и  усмехнулся.
       - Зачем  мне  потакать  интригам,  если  кто-то  того  желает?  - Он  все  же  увёл  глаза  на  дверь,  ибо  его  смутила  догадливость  моториста  и  он  надеялся  на  вмешательство  посетителя,  но  чуда  не  случилось,  а  отступать  нельзя. – Но  в  одном  ты  прав,  Алексей  Егорыч,  надо  ехать. На  линии  застучал  движок  у  Заикина,  заостри,  новый  движок,  со  склада. – Завгар  вернул  глаза  на  слесаря  и  развёл  руками,  помогая  жестом  констатиро-вать  тот  огорчительный  факт. – Я  мог  бы  послать  Казьмина,  но  понимаешь,  дорогой  Алексей  Егорыч,  Казьмин  специалист  так  себе,  среднего  ума,  и  я  ему  не  доверяю. За-остри  это  себе  на  секунду  и  вникни. У  нас  острейшая  нехватка  запчастей,  а  тут…Могут  наворотить, и  тогда  потребуются  лишние  железки. А  где  их  взять  при  экономном  хоз-расчёте? Директор, Сомов  шкуру  спустит,  если  что. А  кто  установит  причину,  вину?  Сейчас  на  Ваньку  Ветрова  не  спишешь,  возьмут  за  одно  место  и  сожмут. И  будет  бо-льно. Мотор  Заикину  привозили  с  автобазы,  а  Сомов  сам  распоряжался  дать.
      Начальник  автоколонны  садился  на  любимого  занудного  конька,  Тарпанов  это  по-нял  и  безбоязненно  и  терпеливо  улыбался,  умея  слушать  и  гнуть  своё. И   встал  и  ска-зал:
       - Убедил, Семён  Фёдорович.  Так  я  еду.  Где  такси?
       Репейкин  тоже  встал  над  столом,  широко  отвёл  руку  с  сигаретой  и  сбил  пепел  в  банку  на  подоконнике,  сдерживая  что-то  в  себе,  напутствовал:
       - Постарайся  уложиться  в  лимит  времени,  Алексей  Егорович.  После  работы  соб-рание. В  шесть  часов  собрание, заостри  себе.
       Моторист  потёр  висок  и  усмехнулся.
       - Ты хорошо  держишься, Семён  Фёдорыч. Нахально. Трудно  предположить,  что  ты  врёшь. Прямо  как  артист. Но  мы-то  оба  знаем  это  наверняка. А насчёт  собрания…- Тар-панов  повёл  плечами. – Если  я  все  же  опоздаю,  а  потому  не  смогу  сказать  слова  и  в  цехком  пройдут  прохиндеи, я  ставлю  вас  заранее  в  известность,  что  напишу  в  газету. Никогда  не  писал  телег  или  жалоб,  а  тут  напишу,  обрисую  положение  вещей. И  поверь-те, я  постараюсь написать  интересно. Так  я  поехал, Семён  Фёдорович. Кто  меня  туда  дос-тавит?
       Репейкин  довольно  внимательно  и  спокойно  выслушал  слесаря,  отметил  скрытую  горячность  уважаемого  работника,  подумал,  отвлекаясь взглядом,  и  сказал,  указывая  на  стул.
       - Ну-ка,  опустись  на  грешную  землю. Надо  неторопясь  и  рассудительно  заострить  ситуацию. Заикин  доберётся,  если  что,  а  нет,  пошлю  Казьмина. Поговорим?
       - О  чём, дорогой  товарищ!? Всё  же  ясно. Свои  позиции  я  раскрыл, а ваши  насквозь знаю, - возразил  Алексей,  опускаясь  на  стул  и  решаясь  выслушать  кредо  завгара. Его  все  же  заинтересовало,  как  станет  тот  влиять  на  решение  придать  огласке  профсоюзную  интригу.
       - Дорогой  Алексей  Егорыч, -  начал  Репейкин  весьма  торжественно. Он  сдвинул  в  сторону  пачку  сигарет,  повел  глазами  по  бумагам  и  стал  выдвигать  ящики,  с  растерян-ным  видом  в  них  заглядывать,  но  вдруг  хлопнул  по  нагрудному  карману,  извлёк  сло-женный  вчетверо  лист  бумаги  и  облегченно  вздохнул. Развернув,  разгладил,  и  указывая  на  него,  продолжил: - Вот  списочный  состав  будущего  цехкома. Взгляни, в  нём  нет  Изва-рина! Заостри  для  себя. Мы  уже  подумали  об  остроте  момента,  о  мнении  большинства  коллектива  и  решили  не  выставлять. А  вместо  него  в  список  занесли…
       - Меня, - широко  ухмыльнулся  слесарь. – Верно?  Ход  старый  и  верный  для   преж-них времён  и  некоторых  товарищей,  но  мне  негодный. Прежний  споенный  кол-лектив  остался, а  в  нём  Заваров? Во-от,  и  вы  хотите  сделать  его  председателем. Угадал? А  меня  туда,  как  ложку  мёда  или  наоборот,  дёгтя. Не  выйдет,  потому  как  я  всегда  буду  иметь  своё  мнение  и  спорить  до  мордобоя.  Вы  такого  кина  хотите? А  что?  Удобный  ход  для  дальнейшей  игры  и,  если  что,  простой  вывод:  все  идут,  печатая  шаг,  а  этот  волокёт  ногу.
       Репейкин  кивал  словам  и  слушал  с  гаммой  чувств. И  в  том  было  снисходительное  потрёпывание  по  плечу, язвительное  удивление  обиженного,  злость  на  что-то,  явное  одобрение  единомышленника,  терпение  много  видавшего  в  жизни,  пестующего  малолет-ку,  и  теперь  с  удовлетворением  взирающего,  как  ученик  на  глазах  превращается  в  ма-тереющего,  обгоняющего  мастера,  доку. Хотя  старше  Тарпанова  завгар  всего  на  десяток  лет  с  лишком  лет.
       Репейкин  подобрался,  спрятал  чувства, стал  ещё  суше  лицом  и  с  выражением  по-коя  во  всей  худощавой  фигуре  поинтересовался:
       - И  что,  по-твоему,  выйдет?
       - Зачем  вопросы?  Ты  же  умный  мужик!  Оглянись,  что  делается  вокруг!  Мещане  полонят  собой  пространство. Не  от  красивой  же  жизни  Андропов  ставит  на  дыбы  стра-ну. Но,  опоздал,  и  ни  хрена  уже  не  получится,  потому  как  рука  его  старая  и  нетвёрдая,  а  полумерами  действовать,  что  плевать  против  ветра.  Ты  не  заметил,  мы  перестали  строить. Когда  ещё  начали БАМ,  а  конца  не  видно. Не  нужен,  так  зачем  начали?  Но  дороги  всё  равно  нужны.  Железные,  а  особливо -  авто!  Страна  какая,  а  дороги  где?  И  газ  в  деревнях,  свет! Нужны  дела,  а  не  мероприятия. Но  мещанин  не  любит  строить,  он  предпочитает  купить.  Ведь  ты  построил  сам  курень  в  станице,  а  многие  раскатывают  губы  на  квартиры. Я  потому  и  возник,  что  пример  хочу  подать  и  всяких  клопов  гнать.  Их  в  лагеря  надо,  пускай  физическим   трудом  искупают  грехи  соблазна  лёгкой  жизни! Справедливость  нужна,  равенство  и  обязательно  укреплять  братство! Без  этого  гибель  всеобщая!
       - А  где  ты  её  столько  возьмешь,  справедливости,  чтобы  на  всех  хватило? - вдруг  всхохотнул Репейкин. - Ну,  ты  отмочил! Всего  я  ожидал,  но  возвращения  к  сталинизму,  к  чему  ты  призываешь…Было  же  такое,  и  партия  осудила  и  больше  не  позволит.
       Впрочем,  он  тут  же  утух  и,  опустив  глаза,  нахмурился. Ведь  именно  такого  по-ворота  ожидал  от  слесаря,  и  теперь,  услышав  и  отложив  в  сознание  довольно  страшные  слова,  он  испугался,  потому  как  кроме  нервного  смеха  ему  нечего  предложить.
       - Не  партия,  а  кукурузник  сотворил  зло,  затронул  память  великого  человека  и  за-ложил  сомнения  в  народе. Сомнения  в  нужность  партии! Хотя,  я  не  член,  а  ты  член  и  должен  знать  это  наверняка…А  вокруг  воруют!  У  себя  воруют!  И  уже  даже  кагэбэ  не  способна  уследить  за  порядком  и  придержать  за  полу  власть  имущего,  идущего  и  ве-дущего  не  туда. – Тарпанов  потемнел  лицом,  оскорблено  поджал  губу, пережидая  покуда  завгар  отсмеётся,  а  когда  тот осёкся  и  посерьёзнел,  поняв,  что  заехал  не  туда,  моторист  поднял  перед  собой  увесистый  кулак.
       - Если  бы  не  понимал,  что  дуру  гоняешь,  я  б  тебе  дал  по  физии. С  некоторых  пор  это  стало  для  меня  плёвым  делом. – И  охолонув,  уже  не  цедя  глаголы  сквозь  зубы,  вдруг  почти  попросил: - Шёл  бы  ты,  Семён  Фёдорович  с  этой  должности  на  другую. Нагадил  ты  за  собой,  покрывая  делишки  прохиндеев,  смотреть  тошно.  А  люди  до  поры  терпят.  Но  до  поры! А  потом  не  посмотрят,  что  ты  человек,  в  общем-то  путёвый,  но  слишком  покладистый,  привык  ладить  с  коллективом  барыг,  и  попросят  удалиться. Так  Заваров,  Изварин  и  иже  с  ними  не  коллектив,  а  кучка  паскудников. Впрочем, возможно,  пройдёт  время  и  будет  банда. Ну,  житуха!  Сказал,  и  стало  жалко  себя.  Ведь  и  я  про-жил,  считай  впустую. А  теперь  тебя  жалею,  ты  уж  поверь.  А  над  рацухой  моей  поду-май,  извлекай  корень.
       И  переход,  от  едва  сдержанной  злости  к  простому  участию  и  обидной  жалости, настолько  смутил  завгара,  так  сбил  с  привычного  уклада  разговора,  что  он  зажмурился  и  заскрипел  зубами.  И  сказал,  указав  рукой  на  выход.
       - Иди,  Алексей,  работай. А  мне  подаваться  некуда, я  ничего  уже  не   умею,  а  учиться  старый.
       - Это  ты  брось,  дорогой  товарищ,  учиться  нужному  никогда  не  поздно,  -  подавая  руку,  проронил  Тарпанов.
       И  когда  тот  покинул  кабинет, Репейкин  долго  смотрел  перед  собой  пустующим  взглядом,  прислушивался  к  звону  в  правом  ухе  и  не  пытался  выстроить  в  порядок  мысли.
       - Идиот!  Дурак! – наконец  процедил  он  со  злом,  и,  глянув  на  бумагу,  список  бу-дущего  цехкома,  сгрёб  и  смял  и,  поискав  куда  швырнуть,  сунул  скомканный  шарик  в  верхний  карман  пиджака.
       Моторист  добирал  день  тоже с  никудышним  настроением. Разговор  с  завгаром  лёг  на  душу  тяжелым  осадком  и  с  каким-то  кислым  привкусом  во  рту. И  когда  под  рукой  что-то  хрустнуло, Алексей  понял,  что  переусерд-ствовал  гнать   мысли  рукоделием,  сло-мал  болт  коренного  подшипника,  и  дуроломная  отрешенность  наградила  пустой  работой. И  он  минут  десять  потерял,  удаляя  обломыш. И  когда  снова  покрутил  коленвал,  пробуя  затяжку,  остался  доволен.
       «То-то,  крутить  гайки  ты  можешь,  а  мысли  сторонние  надо  гнать  до  того, - ме-шают. И  чего  дался  тебе  казачок? Всё  проходит,  со  временем  и  его,  могёт  быть,  турнут  с  должности  за  не  те  старания. С  колосков  сразу  хлеба  не  пекутся,  добыть  зёрен  да му-ки  намолоть  надо…Да, но  как  он  хотел  меня  поставить  служить  шестёркой   мазурикам! Надоумили  или  сам  смикитил? Так  не  воровитый  будто  мужик!  Не  знает,  выходит,  Ре-пейкин  народ.»
       С  такой  мыслью  он  оставил  работу  и  сел  за  столик  пересопнуть. Крутнул  вер-тушку  радио,  дюбелем  прибитого  к  колонне,  добавил  звука. Из  динамика  полился  бога-тый  палитрами  тембра  и  чувств  голос  певицы,  трактующей  вечную  тему  любви. Эту  девицу  Тарпанов  приметил  в  эфире давно,  ещё  при  первых  пробах  на  эстраде,  и  пред-рекал  большой  успех. И  радовался, что  не  ошибся, и  огорчался  слухам, недостойным  нор-мального  человека. Внимая  с  тоской  звукам,  он  отчего-то  припомнил  её  песенку  про  ко-роля  и  вдруг  поверил,  что  короли  могут  всё.
       Тарпанов  нервно  сжал  пальцы  и  поломал  сигарету,  ещё  неразмятую  и  не  за-жженную, сунул  её  в  консервную  банку-пепельницу  и  недовольно,  даже  озлоблено,  бро-сил  взгляд  на  радио  и  выключил.
      «Какой  хрен,  всё  могут! Без  холуёв,  лакеев  и  прочей  челяди  они  ни  черта  не  мо-гут, а  мы  шестерим,  терпим  их  выкидоны  и  даже  потакаем  восторгами. Сами  королей  да  кирял  делаем. Раньше  растили  работяг, а  теперь  паскудников. Да  глянь  на  Заварова! Всё  ради  больного  бахвальства  делают.»
       И  он  посидел  ещё,  уже  бездумно  слушая  относительную  тишину,  когда  не  шумел  обкаточный  стенд,  не  стучали  ключи  в  работе, не  покашливал  в  своём углу Казьмин,  всё  же  отосланный  в  помощь  Заикину  под  Петровку, ибо Репейкин, по  казачьей  натуре,  не  любил  отступаться  от  задумки. 
       Поймав  эту  мысль,  со  злой  усмешкой  Тарпанов  вдруг  брякнул  себе: «А  ты  уходи  отсель,  Алёшка! На  кой  она  тебе, нервотрёпка?»
       И  опешил,  прислушиваясь  к  себе,  осмысливая  здравую  глупость. Скоро  несмелая  ухмылка  наползла  ему  на  губы,  раздвинула  их, устоялась. Её  горечь  он  почувствовал  нёбом  и  спросил:
       «И  как,  козёл  блудливый? В  рот  тебе  горячий  пирожок! То  ты  премило  устраива-ешься  под  каблуком  жены,  чихая  на  всякие  неурядицы, а  то  объявляешься  спасителем, тревожишь  людские  души, и  когда  они  разбережены  до  зуда,  прыгаешь  в  кусты. Опре-делись,  где  твой  удел…Допустим,  уйдёшь  ты  в   другую  колонну. И  что,  будешь  спо-койно  спать, читать  по вечерам,  чистить  ковры,  сдувать  с  мебели  пыль, получать   зар-плату, смотреть  в  ящик,  и  всё  как  было?! В  нынешнее  время?! Тогда  зачем  Андропов  устроил  тарарам?... Нет,  Алёшка,  кругом  теперь  бардак  внедрился. Ты  вспомни,  ездил  с  пацанами  на  рыбалку  на  попутках,  чтоб  попасть  на  зоревый  клёв,  с  вас  брали  шофера  копейки?.. Вот,  а  щас  берут. Народ  пошёл  другого  воспитания!  Ему  бы  щас  сунуть  под  нос  чёрную  метку. Остановись,  оглянись,  подумай!  Куда  торопишься?.. И  ты  не  торопись, подумай, разберись…Так  как?  Мы  остаёмся?.. А  Изварин,  Заваров? Уж  они  кровушки  попьют, подвергнут  глуму,  если  скинуть  их  не  случится…Пришьют  завистливость,  кликушество,  очернительство  и  даже  догматизм.  На  это   они  мастера,  насобачились  от-водить  критику  и  уже  скольких  спровадили  в  диссиденты,  хотя  ребята  не  терпели  дура-ков  у  власти, а  не  саму  власть.  Вон  Высоцкого  запрещали  слушать  с  магов. Ты  ведь  тоже  против  хапуг  и  дураков  при  власти.…Всё  верно, дорогой,  но  чёрную  метку  крап-лёным  надо  вручить!  Пока  не  поздно!  Поборемся?»
       Алексей  оттолкнул,  отсунул  столик,  резко  встал  и  вышел  из  цеха.
       Двор  автоколонны,  отгороженный  по  бокам  забором,  а  с  торцов  коробками   кон-торы,  мастерскими  и  боксами,  был  довольно  просторен,  залит  асфальтом  и  смотрелся  благообразно. Но  в  иной  день  или  часы,  когда  он  шумел  людской  разноголосицей,  ме-ханическими  звуками,  был  наполнен  светом, - жизнь  варилась в  нём  бойко. Теперь  же  он  выглядел унылым  и  пустым. Даже  солнце,  прячась  за  хмарью  облаков,  цеплялось  за  бе-тон  забора  и  жалось  к  горизонту.
       Тарпанов  повел  вялым  взглядом  округ. Пуста  территория,  но  чиста. Репейкин  умел  поддержать  порядок  на  вверенном  участке. Асфальт  метён,  где  надо,  стоят  ящики  с  песком,  бочки  с  водой, пожарные  причиндалы,  контейнеры  для  мусора,  грибок  над  местом  для  курения  у  беседки  с  палисадом  под  плющом. И  плакаты  на  стенах,  куда  ни  ткнёшь  взгляд -  обязательства  выполнить  и  перевыполнить. Вот  где  дурость  прёт,  оско-мину  набивает. Да  и  портреты  Ильича  мозолят  глаз. И  Ленинов  не  мало,  и  дорого  Иль-ича  Брежнева  снимать  не  торопились. Давненько  меру  утратили,  а  посоветовать,  дабы  убавить,  пришьют  чего  не  надо.
       «Верной  дорогой  идёте, товарищи!.. А  я  говорю, не  заметили,  свернули. И  кто  прислушается?»
       С  горечью  Алексей  перевёл  глаза  на  небо,  убоясь  и  там  напороться  на  указую-щий  перст, но  увидел  парящих  в  выси  голубей.
       «Поднять  тарарам,  что  ли?» Подумалось  с  тоски.
       Он  поворотился,  оглядывая  и  выискивая  объект  приложения  шутоломства,  пони-мая  отлично,  что  не  сподобится  на  действо  и  охолонит. Не  в  его  характере  попусту  шуметь. И  взгляд  его  вперился  в  Витюню  Малашкина,  вдруг  вышедшего  из  соседнего  бокса  ремзоны.
       Витюня  красовался  в  чистой  спецовке, сидевшей,  впрочем,  непривычно  и  необ-ношено, и  с  медально  блестевшей  над  карманом  куртки  толикой  солидола.
       Моторист  поморщился,  захотел  плюнуть,  но  сдержался  и  сказал:
       - Привет, собутыльник! Хебешку,  как  я  понимаю,  ты  в  бензине  вымыл  или  выде-лили  новую,  а  за  что  орден? 
       Малашкин  взглянул  на  блёстку  смазки, смахнул  рукавом.
       - А, с кардана  свалилась. Еле  пробил  маслёнку. Тебе вчера  тоже  досталось?
       Алексей, припоминая, сделал  удивлённое лицо  и  с лёгкой  досадой  усмехнулся.
       - Обошлось.
       - А мне нет, - сообщил  смазчик  и,  скинув  кепчонку-восьмиклинку, подставил  под  огляд  приятеля  голову, нащупывая  что-то  под  короткими  волосами. – Во,  шишку.  набил. Свалился  в  подъезде  и - головой  в  батарею.
       - Посочувствовать? –  мрачно   вопросил  Тарпанов.
       - Ничё, - легко  отмахнулся  Витюня. – Зарастёт  и  накроется  чубом. Не  в  первый  раз  ступаем  мы  на  грабли. Я  думал,  и  тебе  залила  жинка  скипидару.  Уж  очень  лютовала. Ну,  на  меня – понятно,  вещь  угробил, а  на  тебя  за  недогляд?
       - Ну,  ты  даёшь. Ведь  если  нас  поощрять  молчанием, куда  мы  заберёмся? Безнака-занность  чего  рождает?.. Беспредел! 
       Алексей  отстранённо  глянул  на  сотоварища,   похлопал  по  карманам  в  поисках  курева, но  сигареты  остались  в  цеху. Моторист  наладился  возвратиться  на  рабочее  место, но  Витюня, доставая  из  бокового  кармана  газетный  свёрток,  вдруг  сообщил:
       -  А  я  должок  принёс  твоей  половинке.
       - У  бывшей  жены  стащил  хрусталь? – догадался  Тарпанов. Он  знал, что  Малашкин  с  женой  в  разводе  и  что,  в  поисках  размена,  живут  пока  на  одной  площади. – Ворован-ное  не  приживётся, да  и  не  возьмём. И  еще  запомни:  где  пьют,  там  и  бьют,  а  потому  ты  ничего  не  должен. А  что  жена  бухтела,  так  и  ты  бы  возник  с  досадой,  поломай  кто  твою  цацку.
       - Я  фарфор  принёс, - сказал  с  натугой  Витюня,  вспыхивая  обидой  и  принимаясь  разворачивать  газетину,  и,  верно,  боясь  вещицу  упустить.
       - И  фарфора  не  надо. Мы  уж  забыли  о  казусе,  Виктор  Батькович.
       - Вы  забыли, а  я  помню, - настаивал  Малашкин,  добираясь  до  нутра  завёртки,  устраивая  его  на  левой  ладошке  и  осторожно  разглядывая,  будто,    там  хрупкость  неме-реной  цены. – Ты  глянь  сначала.
       Тарпанов  с  любопытством  заглянул  за  газетные  края.  Что-то  маленькое  и  изум-рудно-золотое  сидело  на  ладони  Витюни,  жалось  в  бумагу,  будто  птичка  от  страха
       - Ну? – проронил  Алексей,  ещё  толком  не  разглядев  штуковины.
       - Чашка  китайского  фарфору! – с  торжеством  поведал  смазчик. – Ей  лет  триста,  а  может  и  вся  тыща.
       Тогда  Тарпанов  слегка  раздвинул  края  газетины  и  во  всей  неописуемой красе  увидел  крохотулю  для  древнего  чайного  ритуала. То ли  павлиний  хвост выписан  по  боку, то  ли  рисовые  стебли, колыхаясь,  блестели  зеленью  в  золотом  закате  ярила, не  понять,  но  что  вещь  благородной  выделки  и  высокого  мастерства,  что  цены  ей  определить  не-льзя, - понятно. И  слесарь, отпуская  дыхание, с  чувством  сказал:
       - Ты  вот  что, Витюня,  отнеси  красотулю  и  поставь  на  место. Щас  время  пошло  такое,  дурных  глаз  развелось. Залапают  и  разобьют.
       - Это  матушки  моей  чашка, а  ей  досталась  по  наследству. Семейная  ценность, и  акромя  нет  у  меня  ничего,  потому  распоряжаюсь  сам. Хочу,  даю  тебе, а  ты  жинке  своей  в  забаву  на  посмотр,  а  нет, -  кину  об  пол.
       Он  пообещал  действо  с  таким  безразличием  к  раскладу, что  Тарпанов,  посмотрев  на  бывшего  водителя,  сразу  поверил.
       - Бить  хорошую  вещь  не  надо, Витёк. И  в  пузырёк  не  лезь. Говорю  же,  отнеси  домой  и  пусть  красуется  на  серванте  или  комоде. Глянешь  когда  сам,  и  матушку  вспом-нишь. Она  тебе  такую  красоту  и  жизнь,  Витюня,  а  ты…В  общем,  ты  сам  знаешь,  чего  наломал  в  жизни  и  кто  есть  ты  теперь  такой. И  повторюсь,  претензий  к  тебе  не   имею  и  чашку  не  возьму.
       Алексей  закончил  наставлять  и  вздохнул  глубоко  и  с  огорчением. Жалко  чашки,  если  разобьёт. К  тому,  она  и  больших  денег  стоит,  вдруг  нарвётся  на  ценителя  старины.
        - Ты  не  имеешь претензий, а  половинку  твою  Кондратий  за  подол  хватал, и  кри-чала  как  свинья,  - продолжал  держать  линию  Малашкин,  и  будто  прикидывал,  как  шлёпнется  китайская  поделка,  если  стряхнуть  с  газеты.
       - Хорошо, -  отступился  Тарпанов. – Тогда  поступим  так.  Вещь  по  виду   дорогая  и  я  дам  тебе  за  неё  червонец,  а  ты  отнесёшь  её  домой  и  поставишь,  где  взял,  понимая,  что  она  теперь  моя. Идёт? Ну,  красивая  штука,  Витюня,  и  вдруг  тебе  взбредёт  её  бряк-нуть…Мне  жалко,  пускай  красуется  на  комоде,  а  я  иной  раз  забреду  и  мы  с  тобой  по   стаканчику  усудобим  и  полюбуемся  искусством  старины.
       Смазчик  посмотрел  на  Алексея,  прикинул  мысли  и  отвёрг.
       - Не  хочу,  чтобы  торчала  на  глазах,  когда-то  всё  одно  кокну. Дурные  мысли  под-брасывает.
       - Есть  ещё  вариант:  отнеси  в  комиссионку. Там  дадут  на  пропой  тугриков,  и  на  глазах  у  тебя  чашка  торчать  не  будет. Думаю,  ценитель  прекрасного  найдётся.
       - Да? – дрогнул  голосом Малашкин  и, завернув  чашку  в  бумагу,  прижал  к  груди. – И  много  могут  дать?
       - Я  не  спец  по  антикварным  раритетам,  но  если  в  комиссионке  работает  не  жмот,  на  ящик  коленвала  может  отвалить. А  если  хочешь  сбагрить,  проси  хоть  на  бутылку  коньяка. Всё  равно  тебе  приятность,  а  вещице  жизнь  продлишь.
       Последний довод, хоть  и  с  подспудной  подначкой, но  подействовал. Витюня  завер-нул  чашку, и  полученный  колобок  с  осторожностью  уложил  в  боковой  и  просторный  карман  куртки.
       - Ладно, уговорил, - независимо  определил  Малашкин  и, намеряясь  идти  по  своим  делам,  все  же  спросил: - Или  передашь  половинке?
       Теперь  он  побаивался  согласия  моториста, а  тот  тоже  в  последний  миг  раздумал  играть  благородство.
       - Мария  перебьётся,  Витюня. Не  всё  кошке  масленица. А  ты  сомненья  брось  и  выгоду пойми Тебе  пойла  обломиться  для  прироста  в  печени  цирроза,  а  кому-то  - нега  для  души.
       - Как  знаешь, Егорыч. 
       И  вернулся  в  свой  бокс  Малашкин,  скрылся  за  дверью  с  размеренным  поспеша-нием.
       Тарпанов  проводил  его  лукаво-насмешливым  взглядом,  качнул  головой,  будто  встряхивая  мысли,  и  обернулся  на  визг  тормозов  супротив  у  конторы.
       Приехал  директор  автобазы  Сомов. Медленно  выбрался  из  черной  «Волги»,  вы-ставил  над  лимузином  голову,  увидев  глазеющего  Тарпанова,  и,  здороваясь, снял  с  се-деющей  гривы  шляпу.  Они  знались  почти  двадцать  лет,  с  тех  пор,  когда  Тарпанов  по-сле  армии  пришёл  в  автоколонну,  а  Сомов  был  ещё  простым  механиком,  и  не  теряли  друг  к  другу  уважения. Слесарь  тоже  помахал  беретом,  присовокупил  улыбку  и  ступил  ближе  к  машине.
       - Приветствую  как  гостя, потому  как  редко  лицезреть  вас  сподобляемся! Кабы  не  сегодняшнее  сидение  на  собрании,  так  и  свидеться  не  пришлось, - отчего-то  принялся  витийствовать  Тарпанов. – Иль  мы  наездом  на  минутку?
       Что  верно, то  верно, редким  гостем  наезжал  сюда  директор,  недосуг  за  прочими  текучими  делами  наведываться  особо. Автоколонна  слыла  передовой,  план  перевыполня-ла  исправно  на  один,  а  то  и  три  процента,  тогда  как  в  иных  местах  всегда  находились  прорехи. Вот  с  ним  поговорил  бы  Алексей о  жизни  коллектива. Наверное,  потому  и  встрепенулся  радостью, с  неё  и  поёрничал,  приветствуя  с  подтрункой. Но  тут  же  поос-тыл. Минули  давно  времена,  когда  были  на  ты,  теперь  должность  не  позволяла  опус-титься  до  фамильярности,  а  дружбы  меж  ними  не  было. Доверительность  была  приятно-му  человеку. Но  вот  осталась  ли?  Потому  Тарпанов  сдержал  шаг  и  опустил  руку  с  чеп-чиком.
       - Я  потом  к  тебе  зайду,  Алексей Егорыч. Потолкуем, - прогудел  Сомов  издали  низким  басом  и,  ещё  раз  махнув  шляпой,  пошел  к  ступенькам  конторского  крыльца,  при  каждом  шаге  отдуваясь  и,  верно,  проклиная  нажитую  хворобу  ожирелости,  с  какой  искал  и  не  находил  способа  борьбы. Он  уже  и  бегал,  гантели  приобрел  и  занимался  голоданием,  но – сидячая  работа,  к  тому,  всегда  хотелось  есть. А  как  сдержаться? Лече-нием  серьёзно  надо  заниматься, но  времени где  взять? Директор  поднялся  на  площадку  перед  дверью, выгадывая  минутку  отдышаться,  обернулся  и  наказал  мотористу: -  Ты  там  тезисы  заготовь. Я  гляну.
       Намекал  ли  он  на  неумение  иль  нежелание  Тарпанова  складно  строить слова  на  собраниях,  подавая  реплики  из  зала,  или  просто  хотел  наставить,  но  улыбка  на  толстых  губах  осталась,  как  и  остался  вопрос  себе  у  моториста. И  то: сколько  ни  просили  раньше  его  поддержать  выступлением  почин  ли,  простое  мероприятие, Алексей  уходил  в  отказ,  ссылаясь  на  слабость  в  коленках  стоять  и  мозолить  глаза  коллективу,  а  брякнуть  не  то. Но  с  места  задавал  вопросы  с  подспудной  каверзой,  заставляя  многих  лизожо…блюдов  шарить  по  карманам  в  поисках  платка, чтоб  промокнуть  лба.
        Директор  скрылся  в  коридоре, а  слесарь  сунул   руки  в  брюки  и  принялся  чертить  асфальт  носком  ботинка. Радость  унялась. Не  поддержит  Сомов  борьбы  с  отребьем.  Это Алексею  те  людишки - мазурики  и  канальи-жулики,  а  директору - исполнители  задач  по  выполнению  плана. К  тому,  члены  цехкома,  избранные  коллективом  трудящихся,  пе-редовики  производства,  а  многие  из  года  в  год  висят  на  досках  почёта  автоколонны  и  автобазы. А  на  такое  посягнуть, - попасть  на  десерт  демагогам,  и,  выходит,  жалоба  на  дела  в  родном  коллективе,  как  кислота  на  мозги  директора.
       Тарпанов  постоял,  посомневался  в  полезности  обещанного  общения,  вздохом  по-давил  горечь  и  вернулся  в  цех. Работать  надо,  бывает, она  дурные  мысли  вышибает.

 
____________________   ***   _____________________
       Сомов  сдержал  слово  и  под  конец  рабочего  дня  пришёл  к  мотористу. Но  сначала  постоял  глыбой монумента  у  входа, заложив  руки  за  спину  и  играя  там  пальцами,  раз-глядывая  высокие  своды с  крашеной  кран-балкой  и  стены  под  светлой  кафельной  плит-кой,  цветы  у  окон  в  подвешенных  горшочках. И меркло  блистающие  слесарные  столы.  Разглядывал с улыбкой,  будто  видел  впервые,  и  всё  было  по  сердцу.
       - Что  же  ты  не  торопишься  встречать  начальство, не  выходишь  выразить  радо-сть? – спросил  Сомов,  когда  Алексей  Тарпанов  увидел  и  вышел  его  приветить. – Торчу  как  попка  в  дверях,  со  слепу  боюсь  сунуться  в   цех. Лампочек  дневного  света,  что  ли  нет? Темно,  как  в  аду.  Экономики,  язви  их  в  корень!
       - Экономят  по-дурацки, Пётр Сергеич. Погоди,  они  скоро  навострятся  совсем  свет  выключать  для  экономии  по  показушному  бригадному  подряду. А  в  аду  сейчас  светло. Понедельник  сегодня. Работы  за  два  выходных  у  преисподников  поднакопилось  и,  пожа-луй,  лукавые  на  сверхурочной  шуруют  под  котлами, - скупо  улыбаясь,  ответствовал  мо-торист. – А  здесь  что? Лампы  дневного  света  давно  бы  поставить  и  сколько  напоминаю,  да  всё  как  рыбка  хвостиком  об  лёд.
       - Ишь  ты, рыба. А  ко  мне  с  таким  пустяком  нельзя? Я  тебе  не  чёрт  с  преисподней,  свою  работу  успеваю  делать  в  урочные  часы. План  у  нас  по  всем  статьям  выполняется.
       - Так  до  бога  высоко,  и  до  начальства  дальняя  дорога. И  этих  жалко,  холуёв. Ведь  вы  их  на  ковёр,  а  что  они  не  выдумают  отмазку? Ну,  попотеют, вытрутся  платоч-ком…И  вдруг  нарвется,  попадя  в  минуту  гнева, а  вы  ему  пинка  с  тёплого  местечка. А  у  них  семья  и  дети,  а  я  в  душе  гуманист, -  хмурясь  сквозь  улыбку,  говорил  Тарпанов,  направляя  директора  к  столу  среди  цеха  под  колонной,  где  собирался  усадить  для  бесе-ды. Не  рад  он  был  теперь  общению  и  старался  это  не  показать. – Жалко  работника,  хошь  он  и  подхалим. Хотя,  читал  я  где-то,  в  прежние  года  порядка  было  больше,  когда  угодникам  не  подставляли  облизывать  свои  зады,  а  сапогом  давали  в  ихний  копчик.
       - Ты  это  мне  в  укор?  Очень  уж  напрасно. Ты  не  рулевой,  шкуры  той  не  знаешь,  потому  максималист. Без  подхалимов  скучно  жить,  то  бишь,  руководить. Я  их  повадки  знаю,  часто  понимаю  и,  иногда  прощаю. Так  было  во  все  времена.  Ты  вот  намекаешь  на  времена  Сталина. Верно,  строг  был  мужик  и  много  успел  сделать,  а  вот  преставился,  и  всё  вернулось  на  круги  своя,  как  говорят  церковные  ханжи.
       Они  подошли  к  столу  и  Сомов  с  недоверием  оглядел  хлипкий  стульчик,  опробо-вал,  навалясь  руками  на  спинку, и  тогда  только  осторожно  присел. Утвердившись, весело  оглядев  слесаря,  огладил  мясистое  лицо. Но  пальцы  искали  ещё  чего-то:  опробовали,  хорошо  ли  завязан  галстук,  вынул  и  обратно  вернул  расческу,  нырнул  во  внутренний  карман  и  достал  авторучку,  положил  на  столешницу,  извлёк  платок,  вытерся,  сказал «Ух!»  Он, верно,   готовился  к  нешуточному  разговору.  Но  вопрос  задал  обыденный:
       - Как  с  работой?
       - Нормально, - легко  вздохнул  Алексей, радуясь  вольной  теме. – В ремонте  пока  что  только  плановые  движки,  запчасти  есть,  соберу  в  срок. Правда,  сообщили,  застучал  дви-жок  на  линии  у  Заикина,  но  то  вина  или  завода,  или  запорол  водила. Приволокут,  раз-берёмся.
       - Живёшь,  как  у  бога  за  пазухой. Тепло,  светло  и  мухи  не  кусают, -  с  улыбкой  колыхнул  животом  Сомов,  осуждая  или  завидуя. – И  апартаменты  у  тебя  не  хуже  дирек-торских. Хорошо  зажили! Впрочем,  я  согласен, потихоньку  разводим  бардачок. Беспеч-ность  расслабляет.
       - Антураж  неплохой. Так  в  атомном  веке  живём!  А  следом  лазерный  наступит, эвээмов  и  математики. Неужели  всегда  обходиться  авосью,  русским  ключом,  ломом  и  кувалдой? А  в  автоколонне  на  взгляд  антураж  ладненький,  но  гайки  крутим  вручную. И  всякую  работу  на  благо  себе  оборачиваем,  общественную  грузим  на  себя,  но  чтоб  тоже  с  той  же  потенцией. Труд  должен  нормально  оплачиваться,  согласен,  но  помогать  иным  надо  задарма,  безвозмездно. Бесплатно! Общественная  работа  и  есть  помощь  другим,  а  мы  за  того  парня  когда  трудимся,  требуем  льготы! И  ведь  накинули  же  три  дня  к  от-пуску  активистам! Или  не так?
       Слегка  завёлся,  доводя  резоны  да  начальника,  Тарпанов. Он  просто  уверен  был, что  директор  затронет  нюансы  отношений  в  цеховом  комитете  профсоюза,  потому  и  высветил  тему. Сомов  и  зашёл  потому,  что  ему  изложили  жалобу  и  попросили  ради-кально  вмешаться.
       Алексей  потянулся  и  взял  авторучку  директора,  стал  рассматривать.  Так  себе  ве-щица,  из  массового  потока. Выходит,  прошли  бестолковые  времена  отрока.  Когда-то  Со-мов  заводил  только  заковыристые  ингредиенты  антуража, всё  больше  с  эротическим  ук-лоном. Мода  прошла,  постарел,  поумнел  или  ветер  перемен  унюхал? Скорей  всего,  нюх  обострился.  Как-никак,  а  он  руководитель,  к  тому,  член  партии, а  Андропов  требует  нормального  порядка. И  директор  потому  и  мнётся,  душой  мается  и  поддержит  Тарпа-нова  в  его  устремлениях,  хотя   то  ему  противно.
       Моторист  вернул  ручку  на  место  и  вопросил:
       - Разве  плохо, когда  дело  ладится  и  душа  на  месте? И  стружку  с  тебя  не  снимают  и  не  спешишь  в  выходной  в  родную  автоколонну  довыполнить  план,  а  едешь  в  колхоз-совхоз  помочь  в  делах  для  продовольственной  программы. Правда,  это  в  моторном  всё  почти  в  ажуре. А  некоторые  прочие  без  штурмовщины  спят  беспокойно  и  очень  переживают  за  количество  премиальных.
       - Складно говоришь,  но  зачем  ирония? И  это,  слово - некоторые. Нехорошее  слово. С  намёком  на  пренебрежение. – Сомов  крутил  меж  пальцев  авторучку  и  головы  не  под-нимал. -  И  духариться  зачем  попусту? Чем  ты  лучше  того  же  Изварина,  на  которого  намекаешь?
       - Лучше, Пётр  Сергеич,  и  намного. Я  не  стяжатель,  а  он  из  тех,  кто  за  деньги  душу  чёрту  заложит. Как-то слышал,  меж  собой  мужики  толковали: куда  идём,  куда  при-дём?  И  вот  пример  для  размышлений. Я  рыбак-удильщик,  люблю  посидеть  на  природе, полюбоваться  ею. А  чтоб  рыбку  поймать,  надо  рано  вставать. И  у  меня  есть  напарник,  с  соседнего  дома  приятель. Мы  с  ним  в  домино  с  мужиками  играем  и  вместе  ездим  по-рыбачить. А  чтобы  попасть  на  утренюю  зорьку,  мы,  безлошадные,  сразу  после  полуночи  бредём  до  парка  Первого  мая  на   остановку,  Это  где  колесо  обозрения,  а  супротив  пив-завод. Там  как  раз  начинается  улица,  кажется,  Кирова. По  ней  я  не   гулял,  всё  как-то  не  с  руки, да  и  вообще,  город  знают  более-менее  хорошо  таксисты  да,  пожалуй,  по   карте,  городской  архитектор. И  вот  мы  на  остановке  голосовали  в  сторону Счастья  и  нас  под-брасывали  до  Донца. Особенно  охотно  останавливались,  которые  тоже  ехали  порыбачить. По  дороге  клёвные  места  обсуждали  и  прочие  заботы  жизни. И  замечаю,  ни  лошадные  удильщики, ни  попутные  доброхоты  о  деньгах  не  заикались,  а  если  мы  навязывали,  то  и  матюками  оборочивалась  обида. Пожалуй  замечу,  так  было  даже  под  конец  семидесятых  годов. А  потом  стали  брать. Немного,  тридцать  копеек,  как  на  автобус  до  Счастья,  жмурились  от  стыда,  но  на  бензин  просили. А  ГАИ  за  седоков  стали  штрафовать. Нетрудовые  де  доходы,  ввело  так  государство,  вернее,  глупцы  при  власти. А  им  бы  вспомнить  про  воспитанник,  а  не  наказание! Ведь  всё  недавно  было,  не  брали  лёгких  денег, имели  стыд  и  гордость. А  мы  вот  так  живём. Да  вы  же  ездите,  и  мусора  наверняка  не  раз  останавливали,  когда  рулили  на  личной  ласточке,  о  пассажирах  справлялись,  не  имеете  ли  с  них  навар. Так  вот  вопрос:  почему  так  повернулось?  Раньше  будто  и  жили  победнее,  а  жадность  не  проявлялась.  В  чём  заковыка,  кто  выпустил  джина  стяжательства  из  бутылки?  Андропов  вроде  надумал  загнать  его  обратно  или  мне  кажется? Потому  я  против  изваринской  камарильи.
       - Не  знаю  что  тебе  сказать,  будто  всё  правда  и  червоточинка  в  душах  людей  по-является  повсеместно,  тут  верно.  Не  задумывался  как-то. А  ты  вот  будто  пророчишь  дальнейшую  жизнь  негожей. Но  народ  хочет  жить  лучше!
       - А  кому  неохота?  И  кто  виноват,  когда  хочется,  а  нету? Народ? Так  разве  он  не  вкалывает?  Он  занятый  работой,  потому  имеет  право  спросить. При  власти  развелось  дураков,  приспособленцев,  прилипал,  люди  сравнивают  их  оклады  и  лошадиные  силы  в  труде,  и  тоже  работают  по  зарплате. Как  платят,  так  и  пашут. Или  не  то  сказал? – ус-мехнулся  Тарпанов,  глядя  мимо  начальника. – Платить  нормально  надо,  чтоб  людям  хва-тало,  но  не  возбуждая  в  них  дух  потребления,  поддерживая  моду  и  зависть. Если  надо,  то  не  только  по  рукам  бить,  а  и  по  мягкому  месту. Меня-то  сёк  отец,  когда  считал  нужным,  но  никогда  - за  напраслину.  А  мне,  когда  я  приложился  одноиу  в  духе  воспи-тания  по  мягкому  месту,  мамаша  хаяла,  дескать  своих  имей  да  их  и  бей.  А  как  же  зов:  не  проходите  мимо?! Человеку-то  надо  немного,  чтоб  быть  сытым  и  выглядеть  прилично. Остальное  суета  мещанская.
       - Складно  говоришь,  Алексей  Егорыч,  но  видишь в  чужом  глазу  соринку,  а  в  своём…Но  и  ты  даёшь  стране  угля  не  больше,  чем  считаешь  нужным,  тоже  сидишь  в  норе. Или  не  так? – Сомов  поднял  на  него  строгий  взгляд. – Я  не  политработник,  лекцию  читать  не  стану  и  в  кэгэбэ  стучать  не  побегу,  хотя  ты  практически  выступаешь  против  устоем  власти.
       - Против  дураков  при  власти  я  выступаю! Разница  большая! И  многие  диссиденты  попали  в  переплёт,  выступая  против  дураков. А  их - к  ногтю. А  за  власть  советскую,  если  что,  я  буду  глотки  грызть.  А  что  касаемо  моей  работы,  укор  не  принимаю. В  работе  нет  за  мной  долгов,  а  надорваться  всегда  можно  успеть. И  толку  всё  одно  не будет. Если  бы  все  работали  на  выкладку  в  свои  рабочие  часы,  не  гоняли  бы  чаи  и  не  сидели  на  перекурах,   так  и  не  надо  было  штурмовать  выходные. Вот  кстати  к  разговору. Недавно  был  приказ  уволить  трёх  водил. Два  из  других  колонн,  один  из  нашей. За  употребление  спиртного  на  рабочем  месте. Так  вот,  водилы  на  рабочем  месте,  за  рулём  не  пили,  они  торчали  на  ремонте  и  ставили  магар  для  слесарей. И  сами  приложились. А  их  уволили  за  отказ  выйти  в  выходной  для  показателей  по  плану. Пасли,  приставили  халдеев,  а  как  попались  со  стаканом,  засунули  в  приказ. И  товарищ  Сомов  подписал,  особо  не  вникая. Алкаш  ведь  и  в  Африке  алкаш. А  что  касаемо  пьянок  на  рабочих  местах…Да  хоть  сейчас  дайте  дыхнуть  в  трубку  тому  же  Изварину  и  я  ручаюсь  за  положительный  результат. Он  уже  давно  тихонький  алкаш. Ни  дня  без  водки!
       - Полно, Алексей,  тоску  нагонять. Тебя  послушать,  так  конец  советской  власти  подступает! -  прервал  Тарпанова  начальник  автобазы. – Умник  нашелся!  Ты  считаешь,  в  Москве  не  думают  о  таких  категориях, а  только  жуют  сопли?! А  кагэбэ  на  что,  милиция  и  прочие  службы? Нет,  дорогой  товарищ, советская  власть  стоит  крепко  и  всякие  мещане  не  могут  подшатнуть  её  основы!
       - Дай-то  бог,  но  почему  не  пресекают? Ведь  всякая  зараза  растёт  как  на  дрожжах,  когда  ей  укорот  не  дают! Не  будет  поздно?!  Вам  ведь  доложили,  что  в  автоколонне  полный  ажур  и  план  исполнен  выше  крыши?  Но  забыли  отметить,  что  на  ямы  в  ремцехе  очередь под  завязку. Не  потому  ли другим  лошадным  приходиться  жертвовать  выходным  днём?
       - Мне  доложили,  верно, Алексей Егорыч,  да  и  сам  я,  пройдясь  с  руководством  по  цехам,  заметил  контрасты. И  ткнул  им,  в  непристойно  заведенный  обычай. С  ними  мне  ясно, - Сомов  посмотрел  на  моториста,  скрывая  прищуром  вражду. – А  вот  ты  каков  гусь? Образование  позволяет  и  назначь  я  тебя   начальником  этой  шаражки,  потянул  бы  упряжку? Работу  наладил  на  уровне  требований  жизни? Или  кишка  слаба? 
       Тарпанов  поморщился.
       «Не любишь ты  критику, товарищ  директор, не  терпишь, оттого  и  злишься,  вра-гом  меня  держишь…Хотя,  кто  любит? Критика - это  правда,  а  она  укоризна  твоим  промаш-кам. Неприятно  всем  такое  слушать.» 
       И  он,  глядя  в  лицо  начальству,  честно  признался:
       - В  теперешнее  время  гонки  за  планом  любой  ценой,  не  справлюсь. Вот  помню,  когда  только  начал  тут  работать, в  колонну  иной  раз  поступали  новые  машины. Завгар  закреплял  шоферюгу  и  отправлял  в  рейс,  давая  наказ  посмотреть  на  грузовичок  в  деле. Через  день  или  другой  загонял  машину  на  яму  и  с  мастерами  проглядывал  агрегаты,  заодно  пробуя  затяжку  болтов. И  протягивали  всё! Затем  смазку  и  ласку  и, - в  путь! И  машина  ходила  безотказно  по  графикам  ТО  до  самого  среднего  ремонта.  Ты  не  пом-нишь  того   времени,  не  торчал  под  мобилями? Я  к  тому,  что  смотреть  за  кормилицей  надо. У  нас  раньше  дежурная  бригада  слесарюг  была,  в  ночную  смену  машины  подша-манивали. Плохое  дело? Так  нашлись  умники  и  убрали  бригаду,  пожалели  денег  для  оплаты  ночной  смены. Хозрасчёт  ввели,  себе  на  отчёт,  а  доброе  дело  завалили. Или  забыл? А  восстановить  кто  позволит? Результат,  сам  видишь,  товарищ  директор. Сыпятся  машины,  потому  как  вменили  водиле  самому  смотреть  за  аппаратом. Хорошо,  хоть  смазку  оставили  другим. Так  что  не  потяну  я  это  дело. Регламент  сверху  установили,  а  нарушить  не  моги. Не  бог  я, Пётр  Сергеич. А  порядок  надо  наводить  сверху.  Как  говорится, по  просьбе  трудящихся  масс,  потому  как  народ  давно  заметил,  что  рыба  гниёт  с  головы…Но  сколько  народу  надо  перешерстить,  поубирать,  кто  не  там  сидит  и  не  то  творит! Поддадутся? Решать-то  им  самим,  иначе – крамола,  а  её  любая  власть  не  терпит. Круг  замкнулся  или  как?.. Нет,  это  пустое. Даже  у  нас. Запчастей  кот  наплакал,  приписки  если  запретить,  зарплата  упадёт. Куда  водилам  податься?..Домой  нельзя,  жена  запилит,  на  хозяйство  деньги  нужны…Значит,  пойдут  шоферюги  и  слесаря  в  другие  автобазы,  где  сохранились  прежние  порядки,  есть  сносные  заработки. Так   что  не  знаю  я,  как  дальще  делать  по  уму. По  мне,  вернуть  сталинскую  дисциплину,  про  какую  помнят  старшие. Без  дисциплины  в  жизни  нельзя.  Вон,  из  щелей  мещане  повылазили,  у  пищевиков  они  уже  повсюду  в  руководстве  и  норовят  прикормить  нужных  людей  в  иных  местах, простых  несунов  на  производствах  развелось,  тащат  домой,  что  попадётся  под  руку  и, кажется,  в  спортивный  интерес  такой  промысел  переходит, зависть  появилась,  а  значит,  родилось  зло. Кто  остановит?.. А  порядок  наводить  надо  и  бог  бы  в  помощь  Андропову, да  не  даст  окружение. Они  быстро  найдут  ключик  к  его  слабостям.  А  нет,  подпустят  шептуна,  как  в  народе  бают,  напустят  порчу.  Процесс  навряд  ли  остановят  уговором. Проспали, -  заключил  Тарпанов,  откидываясь  на  спинку  и  вытягивая  ноги  до  прямизны,  до  хруста  в  суставах  и  прислушиваясь,  как  уходит,  стекает  с  них  усталость. А  ещё  он  улыбнулся  Сомову  и  виновато  подмигнул.
       - Всё сказал? Тогда отставим  предложение. Ты  не  государственный  муж,   а  всего лишь  винтик  в  государственной  машине. И  потому другой  вопрос. Что  за  отношения  у  тебя  с  местным  руководством  профсоюза? Было  тихо  и  мирно,  и  вдруг  на  тебя  покатили  бочку.
       - На  тихих  воду  возят.  И если  он  исподтишка  не  рвёт  подмётки,  то  навряд  ли  жаловаться  на  таких  станут. Прикинешь,  что  бы  было? -  усмехнулся  слесарь.
       - А  всё  же.
       - Да  нет  у  меня  отношений,  Пётр  Сергеич! -  попытался  отбояриться  Тарпанов. Этой  темы  он  побаивался,  хотя  и  знал  неизбежность. Говорить  о  погоде  в  коллективе  не  хотелось. Изложи  он  развёрнуто  свои  наблюдения, директор  может  принять  за  пред-взятость,  ибо  их  нечем  подтвердить. Глазами  видел,  ушами  слышал,  а  где  справка,  что  факт  был? – С  прохиндеями  дружбы  не  вожу,  путёвок  не  прошу,  я  отдыхаю  тут,  в  род-ных  местах. Рыбалка  моя  страсть.
       - И  в тебе  нет  зависти  к  этим,.. программирующим  свою  линию  жизни? – Теперь  Сомов  смотрел  без  прищура  и  насторожено,  будто  боялся  пропустить  даже  тень  лжи.
       - Чему  завидовать? Показухе  личных  достижений  в  виде  машин,  сигарет  подороже  да  шмоткам  и  тихим  пьянкам  на  рабочих  местах?  Меня  такое  не  волнует. Семья,  ры-балка  на  отдыхе,  хорошие  книги, -  вот  мои  интересы. А  мода  и  жратва  послаще, - сле-сарь  толкнул  со  лба  рабочий  чепчик  и  потужным  голосом заключил: - всё  суета. Одет  прилично,  голода  не  чую -  чего  ещё? А  к  этим  типам  я  не  зависть, а  презрение  имею. Дожили. Член  цехкома,  водила,  чей  портрет  торчит  в  доске  почёта  автобазы, требует  у  профкома  денег  для  больной  матери.
       Тарпанов  остановил  монолог  и  посмотрел  укоряющим  взглядом  на  директора.
       В  наступившей  тишине  Сомов  уловил  для  себя  загадку,  насторожился  и  спросил:.
       - И в  чём  фишка-заковыка? В  профсоюз  все  обращаются,  устроили  дойную  корову. И мне,  когда  в  отпуск  иду,  доброхоты  сотню-другую  из  профкома  приносят,  а  уж  потом  просят  написать  челобитную. А  уж  работяге  помочь…
       - Дело  в  том,  Пётр  Сергеич,  что  тот  водила,  собирая  на  авто  не  ниже  Волги,  он  тем  похвалялся  среди  коллектива  бухающих  водил,  от  жадности  не  смеет  снять  денег  с  книжки  на  лекарства.  Вы  прикажете  уважать  его  моральный  облик,  если  вспомнить  ко-декс  строителей  романтизма? А  уж   о  Заварове  и  Изварине,  и  многих  краплёных  кусош-никах, лентяях,   алкашах,  о  мелких  грызунах  на  теле  пролетариата,  говоря  высоким  штилем,  вообще  не  могу  сообщить  ничего  приличного.  Их  ежедневная  задачка -  хоть  что-то  умыкнуть. Но  странно, вредителей  сельского  хозяйства  и  всяких  паразитов  даже  химией  пользуют,  уничтожая,  а  этих  коллективу  в  воспитатели  и  наставники  навязыва-ют. Курьёз  или  вредительство? И  говорить  о  таких  проявлениях  непринято,  и  вдруг  кто  поднял  голос,  обвиняют  в  очернительстве. И  кто  обвиняет?  Они  же. Не  поздно  ли  будет,  когда  эта  мразь  повсеместной  станет? В  кодексе  строителей  светлого  за  горизонтом  что  сказано? Все  народы  друг  другу  равны  и  братья,  свободны  от  рабства  и  не  должно  меж  ними  быть  обмана.
      - И давно  эта  братия  у  вас  заправляет? Допустим,  я  верю  тебе  на  слово. – Сомов  разогнул  согбённую  было  спину  и  вперил  в  моториста  строгий  взгляд.  Стульце  угро-жающе  заскрипело,  будто  собираясь  разъехаться  ножками  под  чрезмерной  тяжестью си-дельца. Пётр  Сергеевич  поторопился  подняться  и  глянул  на  стул  со  страхом,  а  на  Тар-панова  с  удивлением.
       Моторист  невольно  усмехнулся,  вдруг  представив,  что  Сомов  загремел  враскоряч-ку  на  пол, раздавив  стул,  но  быстро  спрятал  иронию  и  холодно  проронил:
       - Не  у  нас, а  кругом. У  вас  тоже  краплёные  заправляют, только  крап  тот  надо  хо-теть  разглядеть,  потому  как  он  тоже  красного  цвета. А  не  верить  можно  даже  в  то,  что  Земля  вертится.
       - Выходит, - круговая  порука,  если  такое  могло  течь  во  времени? – с  показным  ли,  а  то  и  с  честным  удивлением  определил  Сомов.
       - Так  отчего  бы  Андропов  делал  шорох  по  стране? Ещё   когда  Ленин  завещал  брать  в  социализм  всё  лучшее  от  цивилизаций  и  отсекать  худое. Вот  теперь  спохвати-лись  и  пробуют  отсекать,  а  получается  толокня  воды  в  ступе. – Моторист  иронически  улыбнулся. – Читал,  в  стародавние  времена, цирковые  клоуны  были  любимицами  простой  публики  и  недругами  богатых. Высмеивая  пороки,  они  заставляли  власть  и  деньги  иму-щих придерживать  в  себе спесь. А  нашенские  нуворищи  кого  стесняются? Критику  и  са-тиру  искорёжили,  принудили  вернуться  к  языку  Эзопа. Вон  даже  Изварин, веля  кому-то  выступить  на  собрании,  требует,  чтоб  шпарил  по  бумаге,  а  перед  тем  показал  речугу  ему. А  если  заметит  критику  не  в  тот  адрес,  редактирует,  как  моя  супруга  выражается. И  особенно  старается  теперь,  когда  Андропов  стал  прикручивать  гайки.
       - Ты  мне  претензии  выставляешь  или  изливаешь  душу? И  вообще,  не  заметил  за  собой  краснобайства? – разлепил  губы  Сомов,  стараясь  задеть  слесаря  иронией,  вдруг  понимая,  что  этот  болтун-критикан  всё  упрёки  направлял  ему,  как  хозяину  производства.
       «Ишь,  мудрец  нашёлся! Новый  хозяин  Кремля  сменил  пластинку  и  этот  туда  же. А  где  ты  раньше  был  с  критикой,  когда  катились  к  этому  обрыву?»  Подумал  Сомов  с  неприязнью. Он  настраивал  себя  против  слесаря  и  ещё  больше  бесился,  подспудно  по-нимая  его  правоту. Здесь,  в  автобазе  за  всё  в  ответе  директор,  как  в  любом  семействе  порядок  держит  хозяин  дома.
       Алексей  Тарпанов  внимательно  посмотрел  на  давнего  приятеля,  осмысливая  про-ступающую   в  его  словах  неприязнь,  и  помедлив,  кивнул.
       - Мы  с  женой,  трапезуя,  всегда  болтаем  о  том  о  сём,  а  с  вами  редко  приходи-лось, да  и  то  в  стародавние  времена. Когда  случаем  заходил  ты  в  моторный  попить  из  сатуратора  газводички. Вишь,  какие  времена  минули. Стоял  сатуратор,  пили  вольно  во-дичку  желающие  освежиться,  причем,  пили  за  денежку, за  копеечку, но  мудрецы  ввели  хозрасчёт  и  хорошему  делу  приделали  ноги. И  так  во  многом:  экономили  вроде  бы  деньги,  но  что-то  я  не  заметил,  чтобы  прибавилась  моя  зарплата.  Как  было  по  разряду  сто  шестнадцать,  плюс  премия  до  тридцати  процентов,  так  и  доси. Кто-то  придумал  эко-номическую  рацуху,  другой  призвал  голосовать,  внедрить,  да  и  поехало,  пошло. Дуракам  дали  волю,  а  народу  досаду.  Хорошо  ещё,  в  городе  оставили  приборы,  где  жажду  утолить. А  говорили  мы  тогда  о  всяком,  кроме,  разве,  о  жизни  на  производстве. Ладушки  были  кругом,  что  ли,  и  всё  нас  устраивало,  и  никто  с  обидой  не  ходил. Но  втихаря  подступили  иные  времена,  стали  разводиться  халявщики,  а  окружающие  поначалу  не  замечали  перемен  к  худому,  и  привыкли. И  наши  пути  разошлись,  вы  вышли  в  директоры,  и  вот  сколько  знаю  вас,  не  могу  себе  сказать  что-то  определённое. Будто  и  уважать  тебя  надо,  и  будто  не  за  что. Я  ведь  по  сути  тихушник,  так  сказать  созерцатель,  с  виду,  а  потому  меряю  изменения   с  другой  колокольни.  И  я  понял,  что  ты  осуждаешь  нововведения  Андропова,  душой  не  принимаешь.  Ты  уже  привык  работать  по  нынешним  устоям. Сказать  вслух  противное  не  можно,  тут  же  попрут  с  должности,  потому,  скрипя  зубами,  терпишь  и  надеешься  на  крах  стараний  политбюра. И  правильно  надеешься,  хотя  лично  мне  гадостно  такое  сознавать,  что  всё  вернётся  на  круги  барыг.
       - Загибаешь, приятель,  пессимизма  выдаёшь  много, -  морщась,  процедил  директор. Он  щелкнул  ручкой,  сунул  в  карман  и  сложив  руки  на  животе,  застыл  истуканом. Раз-говор  по  душам  окончен.
       - Хорошо, закруглился  уже, больше  не  буду, -  с  пасмурным  лицом  пообещал  Тар-панов. – Какие  ещё  будут  указания?
       - Ну  и  хрен  же  ты  морковкой,  Алексей  Егорыч! -  колыхнул  животом  директор, делая  вид,  будто  не  держит  досады  на  разговор,  а  наоборот,  воспринял  нормально  и  даже  с  долей  весёлого  подъёма. -  Как  я  могу  тебе  приказать  не  искать  в  чужих  глазах  сора? Критикуй,  но  меру  знай  и  никого  не  обижай. Как  я  заметил,  в  тебе  прорезался  зануда.
       - Да  уж, -  согласился  слесарь, -  чего  другого  приобрести, а  хулу  запросто.
       - А  как  же?  Других  винить  легко,  а  посмотреть  и  на  себя  надо  бы.
       - Не  помню,  в  кино  или  в  книге  приметил  я  мысль, что  бездействие  и  равнодушие  со  временем  сделают  нас  духовно  нищими  обывателями,  а  в  конечном  счетё  стя-жателями. И  тогда  Советская  власть,  впрочем,  любая  власть  кроме  денег,  станет  носить  формальный  характер. И  как  бы  ни  духарились  власть  предержащие,  а  доказать  обратное  не  смогут. И  я  вижу,  что  и  нам  пора  бить  тревогу  во  все  колокола,  а  не  благодушествовать,  и  бороться  с  мелкими  прегрешениями. Локоть  же  потом  не  укусишь! Но  я  только  работяга,  у  меня  нет  колокола,  а  вздумаю  поднять  голос,  упрячут  с  глаз.  Что  де  может  случиться  с  народной  властью?! А  если  при  власти  растяпы,  если  не  сказать  иного?! Разве  не  подлость  не  видеть  этого?!
       - Ты  пылкий  человек  и  горазд  преувеличивать, - дотронулся  до  его  руки  Сомов,  меж  тем  оглядывая  и  слушая  цех. Но  будто  всё  нормально  и  в  меру  шумел  стенд,  об-катывая  после  ремонта  зиловский  двигатель. – Я  раньше  думал,  ты  увалень  и  только,  а  ты  с  начинкой. Нутро  горит, а  кажешься  равнодушным. Но  я  тоже  иной  раз  почитываю  книжки,  потому  знаю,  что  гореть  надо  полностью,  пламенем,  чтоб  зажигать  других. А  паники  не  надо  устраивать, паникёрство, насколько  я  знаю,  особенно  жестоко  пресека-лось  в  те  времена,  по  которым  ты  скучаешь. – Сомов  легонько  тронул  плечо  слесаря, но  тут  же  убрал  руку,  просительно  улыбнулся, извиняясь  за  жест  снисхождения  и  ментор-ский  тон.
                - В  поджигатели  я  не  гожусь, товарищ  директор. Много  лишнего  сказать  могу,  а  всё  нужно  в  меру. И  демагогия  тоже  никудышний  помощник,  но  другого  оружия  против  правды  не  вижу. Повинную  голову  меч  не  сечёт,  это  знаю,  но  ошибки  надо  признавать  и,  немедля,  исправлять. Тогда  толк  будет. И  брехня,  что  горбатого  может  исправить  могила. Там  мрак  и  смрад, и  ничего  другого, - заключил  Тарпанов,  устанавли-вая  тишину,  которую  Сомов  тут  же  нарушил.
       - Давай  оставим  спор,  Алексей  Егорыч. Признаюсь,  оплошал  я,  обидное  для  тебя  кое-что  ввернул, хотя  ранить  не  хотел. Многие  тревоги  твои  я  разделяю, - примирительно  заверил  он, принимаясь  топтаться  вдоль  столика. – Не будем  забираться  нашей  заумью  слишком  высоко,  давай  разберёмся  тут. Толку-то  больше  будет,  если  все  кругом  наведут  надлежащий  порядок. Так  вот:  что  ты  собираешься  делать  в  конкретный  день,  в  кон-кретной  обстановке? Сегодня  выборы  в  цеховый  комитет, будем  обсуждать  возможности  по  бригадному  подряду  в  наших  условиях. Какая  твоя  позиция? Человека  передового  и  вовсе  не  обывателя.
       Алексей  заложил  ладони  за  нагрудник  полукомбинезона,  испытующе  глянул  на  Сомова,  массивного  и  неподвижного  в  позе  идола,  и  разве  что  глаза  выдавали  в  нём  жизнь. Вопрос  он  поставил  правильный,  а  отвечать  не  хотелось. Не  чувствовал  Тарпанов  теперь  в  нём  заединщика  или  хотя  бы  внимающего  душой,  а  вот  подспудного  врага  почуял. И  потому  он,  подумав, сказал:
       - Я  не  собираюсь  бросать  краплёным  перчатку и  становиться  в  позу,  а  просто  выйду  и  скажу  что  имею.
       - Собираешься  выложить  правду-матку  и  оттого  переполошился  Изварин? Он  до-гадывается  о  твоих  намерениях?
       - Зачем  гадать,  я  ему  ультиматум  сам  выложил. Но  он  перемен  не  хочет. Привык-ли  химичить  краплёные,  а  без  дурных  привычек  им  куда? Они  же  ни  хрена  не  умеют. Только  трескать  языком  да  лизать  гузна  начальству. Угоднички.
       - Н-да-а.  Вот  ты  говоришь,  неумёхи-бездельники,  прилипалы  и  даже  чуть  не  ал-каши.  А  факты?  Слово  к  делу  не  пришьёшь.
       - А  я  не  собираюсь  заводить  дело,  хотя  неплохо  бы  заводить  и  жестко  указывать  шесток. По-вашему,  факты  кладут  на  стол,  собирают  комиссию  и  составляют  протокол. А  кто  напишет  телегу  на  самого  себя? – Алексей  усмехнулся. – Тихий  ханурь,  когда  на  рабочем  месте  втихаря  прикладывается  к  манерке?  Или  угодник,  когда  составляет  нуж-ный  начальству  отчёт?  Вы  не  подскажете,  как  быть  с  ними?
       - Не  подскажу,  потому  как  не  знаю, но  простой  вопрос  задам. С  таким  критиче-ским  подходом,  почему  ты  отказываешься  от  общественной  работы? Тебе  предлагают  войти  в  цехком, - будто  встряхнулся  Сомов,  изгоняя  напускную  сонливость,  а  для  того  поглаживая  пухлую  свою  щёку.
       - Разве  они  решают  такие  вопросы, а  не  собрание?  А  если  они, зачем  собрание? Общественная  работа  по  душе  должна  быть,  а  не  принудиловкой  или  ради  денег, - заме-тил  Тарпанов,  словно  оправдываясь  без  вины  или  валяя  Ваньку.  – И  вообще,  только  ограниченные  люди  любят  власть.
       - Ишь, ты! А  как  же  я,  очень  ограничен? -  с  немалым  сарказмом  улыбнулся  ди-ректор.
       Моторист  занимал  Сомова  всё  больше. В  давние  времена,  когда  он  служил  в  этой  автоколонне  механиком,  общались  с  Тарпановым  лишь  по  долгу,  знакомство  оставалось  шапочным,  и  сейчас  директор  не  ожидал  от  слесаря  ни  стойкости  в  возникшем  разговоре,  ни  эрудиции,  ни,  тем  более,  заносчивости, жёлчи. А  он,  эвон!
       «А  что, - сказал  себе Сомов, - закрылся  ты  в  директорской  скорлупе  и  жизни  кол-лектива  не  знаешь. А  тут  интриги  в  защите  интересов,  и  у  всякого  он  свой. Да  и  под-забыл,  что  люди  вокруг  с  хорошим  образованием,  не  только  газетки  почитывают,  но  и  голоса  забугорные  слушают  и  извлекают  оттуда  знания,  расширяющие  кругозор. А  ты  норовишь  на  таких  кадрах  воду  возить. Шалишь, брат.  Вдруг  взбрыкнут,  а  ты  под  копы-та…Затопчут,  злоязычные.  – Он  повел  головой,  отгоняя  негожие  мысли,  сощурил  и  увёл  глаза  на  пол,  но  наваждение  не  пропало. – Всё  меняется  и  жизнь  тоже,  а  я  многое  про-моргал  и  теперь  удивляюсь. Впрочем,  поздно  менять  привычки…И  убеждения… Не-ет,  убеждения  мы  меняем  с  лёгкостью. Мы  приспособленцы,  флюгеры. Партия  сказала  надо,  мы  тут  же  кидаемся  исполнять.  А  партия  уже  другая,  она  выдохлась  и  убеждения  сме-нила.  Она  первая  сменила,  В  руководство  давно  пробрались  фарисеи, это видно  всякому  глазу. С  трибун  вещают  одно,  газеты  на  первых  полосах  твердят  тоже  самое,  в  на  третьей  и  четвёртой  странице  простые  коммунисты  вопиют  к  здравому  смыслу…Но  жить  надо,  перестраивать  душу  поздно,  и  придётся  исполнять  приказы  партии,  бороть-ся…с  этой  мелкотой…Эк,  жизнь  бекова!  Скорей  бы  на  пенсию!»
        Тарпанов  не  умел  читать  чужие  мысли,  но  тут  так  сложилось,  что  он  не  удер-жался  и  даже  испугался:
       - Вы любите  власть?! Вот  не  думал. Я  считал  вас  за  человека  без  комплексов  не-учтённых  данных,  без  больного  тщеславия,  во  всяком  случае. - Но  властью  наделяют  и  при  необходимости. – Как  бы  защитил  Алексей  бывшего  наперсника. – А  вы  можете  её  кинуть  и  держитесь? Но  есть  категория,  которая  рвётся  специально,  для  своих  нужд,  и  готова  достигать  желаемого  всеми  средствами,  и  даже  унизительными.  А  власть  им  про-тивопоказана!
       - Э,  дорогой  пролетарий! Власть  чаще  всего  имеют  те,  которым  она  противопока-зана, так  устроена  теперь  система. А  вот  как  быть  с  долгом,  совестью  и  достоинством  человека,  но  не  начальника?  И  что  думать  нормальному  человеку,  когда  от  власти  от-махивается,  передавая  её  прохиндеям  и  заведомо  знает,  что  ничего  путного  они  не  по-строят  ни  ближним,  ни  дальним,  ни  государству? – уколол  доводом  Сомов,  со  строго-стью  прижимая  собеседника  взглядом. - Я  не  могу  и  не  хочу  облекать  тебя  властью,  но  вопрос  чисто  формальный,  риторический даже. Найдутся  добровольцы,  которые  смогут,  имея  власть,  делать  что-то  на  благо  народа,  служа  только  за  оклад  должности? Пускай  они  достраивают  социализм,  вершат  наши  судьбы,  а  мы  в  сторонке  постоим.
       - Согласен,  тут  парадокс. Но  если  отбросить  марксизм  и,  пихаясь  локтями, лезть  к  рулевому  колесу  для  служения  народу,  как  быть  со  скромностью? Или  она  упраздняет-ся? -  усмешливо  поинтересовался  Тарпанов.
       - Эка,  загибаешь. Да  и  я  с  тобой  полез  в  философию,  которая  вредна,  в   боль-шую  политику  прёмся,  как  в  калашный  ряд,  а  элементарного  не  замечаем. Всякая  суть  кроется  в  нескольких  словах! Скромность  надо  лелеять, Алексей Егорыч,  и  быть  просто  скромным,  а  не  выставлять  напоказ. Иначе  это  будет  уже  нечто  противоположное,  с  душком  ханжи. И  прости  меня,  дурня,  за  нравоучения  образованному  трудяге,  -  будто  сердито  проговорил  директор,  засовывая  руки  в  карманы  пиджака,  застёгнутого  на  одну  среднюю  пуговицу. – И  пойдём-ка  на  воздух,  в  цеху  у  тебя  жарковато,  да  и  запах  утро-ба  моя  не  выносит.
      - Я  не  обижаюсь,  Пётр  Сергеич,  поговорили  о  больном, -  оправдывался  слеса-рь,  приноравливаясь  к  утиному  шагу  Сомова  и  почесывая  ухо. – Был  бы  толк.               
      - А  вот  толк  надо  всем  добывать,  а  не  только  начальству! -  заметил  директор,  вдруг  останавливаясь,  поворачивая  лицо  к  собеседнику,  и  от  натуги  наливаясь  краской. - И  каким  будет  сегодня  собрание,  зависит  от  всех,  но  больше  от  вас,  ибо  вы -  массы,  народ.
       - У  всех  накипело,  но  крышка  ещё  держит. Ко   мне  частенько  заходят  водилы  по делам, и  я  по  косвенным  разговорам  улавливаю  настроение  коллектива. Но  собрание  может  быть  бурным,  если  вы  позволите  открыть  крышку  чайника, но  может  и  как  всегда пройти. Но  народ  настроен  против,  чтобы  в  цехком  вошли  пронырливые, краплёные  лю-дишки, а  выбор  всегда  за  властью.  Извиняюсь:  за  козлом,  который  ведёт  баранов. - слег-ка  покивал  Тарпанов.
«Людишки. И верно, людишки, - трогая  с  места  и  хмурясь, пожевывая  губами,  опуская,  впрочем,  последнюю  реплику  оппонента,  думал  Сомов,   представляя  в  лицах  всегда  угодливых  служащих  и  многих  работяг  автобазы. Одних  такими  воспитали,  других  сде-лали  покладистыми  уже  здесь,  и  он  к  тому,  как  ни  крути,  а  руку  приложил. Противной  закваски  народа  в  его  окружении  он  не  мог  припомнить. Вот  разве  что  этот  тип, Тарпа-нов,  прижился  как-то,  а  прочие,  которые  с  норовом  были, тихо  слиняли. Но  тут  директор  содрогнулся,  узрел  в  своём  глазу  бревно. – А  сам  ты  разве  не  подобно  держишься  с  высшим  руководством? Разве  что  чуточку  тоньше  играешь,  не  позволяет  положение  от-крыто  лобызать  интимное  место. Тоже  хмырь. А  они,  выходит,  к  тому  привыкли,  и  в  свою  очередь  со  своими  шефами-патронами  также  обходятся. Круг  замыкается? А  как  же  достоинство  и  честь? Ничего  нет,  а  только  скрытое  презрение  к  другим  и  прочим?.. Ну,  алкашики-карандашики,  я  вам  фитилёк  горяченький  вставлю!»
       Он  секунду-другую  смотрел  на  слесаря  непонимающе,  но  быстро  вернулся  в  ре-альность  и  утверждающе  кивнул.
       - Последнее  зависит  не  только  от  меня, а  первое…Даже  если  ты  очаруешь  краси-выми  словами  собрание,  или  того  хлеще,  зажгёшь  костёр,  может  случится,  что  в  цехком  всё  равно  пройдут  неугодные  коллективу,  как  ты  выражаешься,  краплёные  людишки. В  жизни  есть  взаимосвязь  людей, а  есть  ещё  равнодушие  и  субъективное  мышление,  пото-му  предсказать  итог  не  всегда  можно. На  вкус  и  цвет,  дорогуша,  сам  понимаешь,  това-рища  нет. – Сомов  развёл  руками,  хлопнул  себе  по  бокам  и  снова  сунул  ладони  в  кар-маны. – Потому  и  надо  подходить  к  подбору  кадров  с  осмотрительностью  и  баламутов  отсекать.
       - Говорите  вы  красиво  и  будто  верно. А  как  с  доверием  к  трудящимся? Вы  никому  не  верите,  а  только  себе? Мне  не  стоит  соваться  на  трибуну  и  излагать  мнение? – скривил  губы  Тарпанов. – Вы  всё  решили  без  меня,  без  нас?
       - Народ  сила  великая,  кто  спорит,  но  направлять  его  надо. И  управлять  им. Пра-вительство,  партия  для  того  и  существуют.  Ведь  государство  и  есть  народ,  и  он  выби-рает  руководство. В  цехкоме  тоже  самое, -  подчеркнул  директор,  снова  разводя  руки. - Зачем  заваривать  кашу  из  топора?  А  вдруг  кинутся  бросать  в  котёл  что  ни  попадя? Со-ветоваться  надо,  если  шутки  в  сторону.
       - Я  советовался, Пётр  Сергеевич, -  холодея  сердцем,  с  отчуждением  заверил  Тар-панов,  покоробленный  почти  презрительным  откровением  собеседника,  который  вдруг  начисто  отверг  сказанное им  минуту  назад. Оттого  моторист  не  тотчас  продолжил  мысль, сначала  поискал  взглядом  что-то  под  ногами. – Спрашивал  совета  у  работяг. Они,  я  думаю,  много  видят  и  знают,  да  и  образование  имеют  достаточное,  чтобы  дать  добрый  совет.  Доросли,  в  общем,  и  вполне  отвечают  требованиям  партии  привлекать  широкие  массы  к  самоуправлению. Закон  о  трудовых  коллективах  о  том  же  толкует. Впрочем,  для  вас  он  не  имеет  юридической  силы, и  все  пожелания   снизу  вы  принимаете  к  сведению,  и  только.
       Сомов  искоса  взглянул  на  слесаря,  залитого  краской  стыда  или  гнева,  и  понял,  что  переборщил,  утратил  точность  поведения  с  ним  и  невольно  восстановил  мужика  супротив.
       «А  он  силён,  замурлыга, -  тут  же  с  толикой  восхищения подумалось  Сомову. – и  ссориться  с  ним  не  надо. Иные  на  собрании  станут  брать  глоткой,  а  этот  найдёт  аргу-менты,  прижучит  примерами  жизни,  неотразимыми  фактами. Репутация  безупречная  и  работай  он  в  другом  месте,  давно  бы  за  милую  душу  орденов  на  грудь  навешал. Но  не  член  партии. Хотя,  помнится,  разговор  был,  приглашали  вступить,  а  он  сказался  негото-вым  к  такому подвигу. И  партком  больше  трудов  к  нему  не  прилагал.  Знали,  много  просится  в  члены. А  вот  кто  и  зачем,  их  не  колыхало. Количество  росло  и  ладно.  А  работяге  на  хрена  баян? Ишь,  какой  занятный  философский  член  вырос  из  пролета-рия…Да-а,  пожалуй,  этот  не  пролетит  мимо  цели. Не  забыть  бы  и  себе  записать  его  в  поминальник,  похлопотать  о  награде  на  крупную  дату. На  героя  не  потянуть,  не  такая  наша  контора,  чтобы  греметь  в  литавры,  а  вот  весёлых  ребят  ему  прицепить,  орден  Знак  Почёта  в  самый  раз. Насколько  знаю  нашу  доску  Почёта,  сколько  мимо  ни  прохо-дил,  его  физиономия  всегда  мне  щурилась  с  ухмылкой. Не  забыть  бы.»
       И  с  мягким  укором,  стараясь  снять  отчуждённость  слесаря, сказал:
      - Напрасно  ты  так,  Алексей  Егорыч. Мы  говорим  об  одном  и  том  же,  только  слова  употребляем  разные  и,  бывает,  неточные. А  насчёт  борьбы…В  обиходе  собраний  мы  часто  употребляем  высокие  слова,  столько  ими  играем,  что  обесценили,  надо  признать. Но  в  душе-то…
       И  он  потаил  голос,  умолк, давая  Тарпанову  самому  закончить  мысль  и  понять  бесперспективность  перепалки  с  ним,  в  таких  вещах  поднаторевшего настолько,  что  ук-ладывал  на  ковёр  позора  и  не  таких  простаков. И  посмотрев  на  слесаря  почти  с  умиле-нием,  едва  не  проворковал,  подумав  про  себя: Скушай  гостинец,  дорогуша. Он  мягонький,  сладенький,  но  подавиться  можно.»
       Желаемого  эффекта,  однако,  он  не  получил. Не  внял  Тарпанов  тайному  смыслу  и  ничего  не  ответил. Подошёл  к  створке  ворот,  распахнул  шире,  дабы  мог  директор  выка-титься  свободно,  затем  ворота  закрыл  и  закрепил  штырём  внизу  в  паз  железного  уголка  в  асфальте. И  снова  оказался  рядом  с  Сомовым,  лицом  к  конторе,  куда  подкатывала  легковуха  «Волга». Но  машина  оказалась  с  мелким  начальством  автобазы,  Сомов  на  них  не  отвлёкся,  а  с  мягкой  улыбкой  в  глазах  спросил  моториста.
       - Как  дома  у  тебя,  порядок,  болящих  нет?
       Задай  он  такой  вопрос  раньше,  когда  душа  Алексея  была  растрогана  прямодуш-ной  общительностью  директора, Тарпанов  с  радостью  переключился  бы  на  лёгкую  тему, но  теперь  слесарь  не  верил  в  искренность  визави. И  ответив  вежливой  улыбкой,  отде-лался  общим:
       - Ничего, спасибо, все  здоровы  и  в  танковых  частях  порядок.
       - Да  это  я  к  слову. В  семье  когда  ладится,  ладится  кругом.  Что-то  скис  ты,  по-тому  и  спросил.  Или  всё  же  нелады,  раздрай  с  женой?  Я  по  себе  сужу. Когда  за  сорок  переваливает,  в  семье  грани  сцепления  стираются. Дети  подрастают  и  обзаводятся  гнёз-дами, а  на  одних  привычках…С  жилплощадью  как  у  тебя?  Могу  быть  полезен?.. Детей  нет  и  хатка  приличная…У  меня  тоже  хатка  с  размахом,  хватит  на  всех, да  разве  когда  кто  в  гости  забредёт,  а  так…Отделились  дети,  а  нам  скукота,  попилить  некого…Сейчас  дети  быстро  умнеют. Как  им  кажется. Нет,  в  науках  они  акселераты,  а  в  житейских  пе-редрягах…Ну, ничего,  как  говорится,  на  то  мы  русаки,  прорвёмся.   Однако,  мне  пора,  я  не  прощаюсь,  посидим  в  президиуме.
       Сомов  кивнул,  мол,  будь  здоров,  и  валкой  походкой  подался  к  желтой  коробке  конторы.

____________________   ***   ____________________
       Собрания  проходили  в  Красном  уголке,  как  называлась  обширная  зала  для  таких  мероприятий,  обычно  набиваемая  под  завязку  через  обязаловку  под  страхом  наказания  лишиться  части  премии. И  как-то  уже  давненько  повелось,  что  Тарпанова  обязательно  усаживали  в  президиум. Сначала  будто  случайно  включали  в  почётные  сидельцы, - чей-то  глаз  упал  на  безотказного  слесаря,  а  потом  вошло  в  привычку  или  кто  узаконил  ритуал  негласным.  указом.
       Мероприятие  начиналось  с  отчётного  доклада  куратора  вопроса  из  повестки  дня,  затем  просили  сделать  замечания  и  критику, и  тогда  за  фанерную  загородку  забирались  прописные  ораторы  и  выручали  руководство  активностью  выступлений,  благодушными  излияниями  словес,  или  напротив,  говорили  коротко,  но  нужное  моменту,  дабы  вывести  вопрос  на  стрежень  и  подчеркнуть  поддержку  коллектива. Тарпанов,  став  штатным  идо-лом  в  президиуме,  со  скукой  на  душе  отсиживал  положенное  время  до  перерыва,  а  пе-ребравшись  в  зал,  никогда  не  выступал  из-за  трибуны. Он,  будто  просыпаясь,  иной  раз  подавал  реплики,  а  то  и  каверзные  вопросы,  чем  иногда  смешил  трудяг,  впуская  в  зал  разрядку  чувствам,  и  замолкал.
       Его  и  сейчас  кликнули  в  списке,  народ  проголосовал  и  президиум  устроился  за  столом. Тарпанов  любил  сидеть  крайним:  и  ближе  к  выходу,  и  статус  работяги  позво-лял. Но  сегодня  и  Сомов  устроился  не  подле  председателя,  а  почти  рядом  с  мотористом,  через  одного  сидельца,  в  лице  старательной  уборщицы  тёти  Майи  Карловны,  потому  как  женщин  в  коллективе  мало,  но  на  них  есть  квота,  и  положено  выставлять  на  вид.
       Слесарь  сначала  сделал  занятое  моментом  серьёзное  лицо, а  затем  как-то  глянул  на  Сомова  и  возникший  интерес  не  притушил. Директор  что-то  чиркал  себе  в  блокнот, иногда  отрывался  от  писанины  и  бросал  в  пространство  зала  взгляд,  для  чего  вздымал  куцую  бровь,  набрякшее  нижнее  веко  опускал  и  растирал,  чесал  пальцем,  прислушивал-ся  к  докладчику,  едва  приметно  усмехался. И  вдруг  посмотрел  на  председателя  месткома  автобазы  с  таким  видом,  будто  собирался  ставить  ему  клизму,  а  стало  жалко  за  хво-робные  муки. Быстро  отвернулся, накрыл  ладошками  седую  шевелюру,  и  Тарпанов  едва  не  заржал,  однако  прыснул  и  сунул  в  нос  платок.
       Кино  и  немцы,  как  иногда  шутил  народ, - такие  чувства  надо  видеть.            
       Доклад  типовой, что  де  партия  и  правительство  поручило  нам  достраивать  социа-лизм,  указало  все  дороги  какие  туда  ведут  и  осветили  главную,  по  которой  надо  дви-гать  дальше.  И  в  том  же  духе  излагалось,  и  подразумевалось,  что  дотопать  до  светлого  завтрева  без  указаний  профсоюза  никак  не  получится,  а  можно  только  замучиться.
      Изварин  читал  доклад  громко,  с  большим  подъёмом  и  уверенностью,  что делает  важное  и  потребное  дело,  держался  при  этом  несколько  заучено,  но манерно,  и  не  заме-тить  того  было  трудно. За  фанеркой  стоял  он  под  углом  к  залу,  отдавая  сидящим  там  вынужденное  почтение,  а  директору  выражал  взглядом  огромную  любовь  и  беззаветную  готовность  поддержать,  обнять  и  понести.
       Заваров  сидел  в  первом  ряду. Весь  внимание  к  докладу,  но  частенько  поводил  взглядом  на  Сомова  и  Тарпанова. На  лице  механика  торжественность,  углубление  в  про-исходящее.  Посадка  прямая,  с  упором  на  спинку  кресла,  и  руки  на  груди  крест  на  крест, но  на  душе  хмарь  от  тревоги. То,  что  директор  сидел  не  рядом  с  мотористом,  могло  быть  отвлекающим  ходом,  но  они  сговорились,  как  дать  попить. От  дурной  мысли  механик  потел  и  гнал  мысль  о  сговоре, - собрание  это  не  первое  и  Сомов  довольно  часто  раньше  сидел  даже  обок  слесаря,  но  такая  мысль  тревоги,  что  сегодня  всё  пойдёт  не  так, не  снимала.
       И  Тарпанов,  перенимая  взгляд  механика,  глаз  не  отводил,  зла  не  показывал  и  лиха  не  обещал,  и  даже  улыбался. А  вот  найдя  шоферюгу Юру  Пантелеева,  выказал  беспокойство  и  наклоном  головы,  глазами  напоминал  молодому,  чтоб  не  струсил  и  вы-шел  до  трибуны. Водитель,  уловив  к  себе  внимание  наставника,  в  ответ  легонько  поки-вал  и  показал  большой  палец.
       Зал,  за  редким  исключением,  доклада  не  слушал,  понимал  его  занудливую  сте-реотипность  и  держал  внимание  на  директоре  автобазы,  который  неожиданно  пересадил  уборщицу  на  своё  место,  уселся  рядом  с  Тарпановым  и,  склонившись  к  нему,  что-то  принялся  шептать.
       Председательствовал  завгар  Репейкин, и  как  только докладчик  умолк  и, с  уми-льной  улыбкой  оглянувшись  на Сомова,  покинул  трибуну,  ведущий  предложил  начать  прения.
       К  собранию  готовились,  и  никакой  заминки  не  случилось,  а  по  поднятой  руке  завгар  объявил  желающего  перекинуться  словцом. Штатный  оратор  поднялся  на  сцену  и  занял  место  за  трибуной. Откашлялся  в  кулак,  промочил  водой  из  графина  глотку,  повел  глазами  на  Сомова  и  начал:
       - Товарищи! Партия  и  правительство,  заботясь  о  народе,  особую  ответственность  в  этой  части  возлагает  на  профсоюзы,  на  самый  массовый  орган   своих  помощников!
       Выступал  механик Стояросов. Он  тоже  был  деловым  и  торжественным  и  в  высту-плении  ни  на  йоту  не  позволил  себе  уклониться  от  тезисных  строчек, отредактирован-ных  председателем  цехкома. В  речи  было  всё: и  популярно  изложенная  значимость  пере-выборов,  и  сострадание  недюжинной  работе  членов  цехкома,  и  пожелание  новому  со-ставу  поступательного  ритма  на  ниве  служения  трудовому  коллективу,  предложив  в  за-ключение,  оценить  работу  цехового  комитета  положительно.
       Зал  похлопал,  но  жиденько. Выступление  дышало  оптимизмом,  но  получилось  ка-ким-то  нахальным,  и  потому  из  «Камчатки»  послышался  смешок:
       - А  кому  хорошо  было?  Изварину?
       Ехидненький  смешок  прошелестел  по  залу  и  умолк,  не  набрав  силы.  Уж  слишком  голословной  казалась  ирония  тем,  кто  работу  цехкома  знал  по  отчётам  на  подобных  собраниях,  а  уж  поддержать  критику  при  директоре  было  слабо.
       И  тогда  другой  голос,  мужской  и  молодой,  подкинул  уточнений.
       - Хорошо  всем  членам  было. И  пили  и  хапали,  с  премий  десятину  брали,  как  на-стоящее  ворьё. И  с  цифирью  в  докладе  у  них  как  в  школьной  задачке! Запишем  им  че-тыре  за  доклад,  а  за  работу  минус  два  задержим  на  уме!
       Взрыв  хохота  махнул  под  потолок,  колыхнул  люстру,  в  них  замигал  свет. Люди  смеялись  со  смаком,  неудержимо  и  с  пониманием  нюансов.
       Тарпанов  не  скрывал  удовольствия,  тёр  платком  глаза  и  запрокидывал  голову, Сомов  колыхал  животом,  но  угибался  и  прикрывал  руками  лицо,  ему  не  пристало  по-трафлять  невольному  произволу  в  ходе  собрания.  Изварин  залился  краской  досады  и  послаблял  на  вые  галстук,  а  Заваров  сжимался  в  тугой  ком  и  до  боли  сдавливал  сомк-нутые  в  замок  пальцы  рук.
       Репейкин  вскинул  руку,  требуя  тишины  для  продолжения  действа,  но  искать  по-рядка  было  не  у  кого. Все  веселились,  кричали  озорное  и  срамное,  словно  боялись  не  излиться,  вдруг  получив  свободу  словоблудить.
       - Алкаши  лизожопные!
       - Туники! Проходимцы!
       - Химики! -  неслось  со  всех  сторон.
       Завгар  растеряно  оглянулся  на  Сомова,  словно  тот  манием  руки  мог остановить  беспредел  нешуточного  веселья,  но  директор  невозмутимо  налил  в  стакан  воды  и  про-тянул  председателю. Испей,  мол,  и  подумай.
       Зал  взорвался  и  завихрился,  заорал  и  затопал  ногами,  многие  вскочили  с  мест  и  стали  хлопать  в  ладоши,  переходя  в  аплодисменты,  а  затем  в  бой овации,  которой  тут  не  было  никогда.
       Тогда  только  директор  поднялся  над  столом,  огладил  перед  собой  кумач  скатер-ти,  прикрыл  ладонью  усмешку,  покачал  головой,  ручкой  стукнул  по  графину  и  поднял  руку.
       Как  пишут  в  романах,  тишина  явилась  гробовая.
        - Я  понял  так,  товарищи,  что  продолжать  обсуждение  доклада  не  стоит.  Вывод  ясен, - сказал Сомов,  сдерживая  бас  и  оглядывая  зал. – Или  я  понимаю  не  так?
       - Правильно!  Долой  прохиндеев! -  ответил  дружно  и  зычно  коллектив  автоколон-ны.
       - В  дупель  им  горячего  гвоздя!
       - Даёшь  новый  состав!
       - И  это  не  будет  нарушением  устава  и  демократии?  Так  решает  собрание?.. Голо-суем! Кто  за  прекращение  прений?..  Единогласно. Запишите  в  протокол. Стало  быть,  надо  переходить  ко  второму  вопросу,  к  выборам  цехкома. Председатель  собрания!  Товарищ  Репейкин!  Надо  продолжать  работу.
       И  Сомов,  указав  жестом  на  зал, жаждающий  продолжения,  довольный,  опустился  на  заскуливший  стул.
       «Ай,  хитёр,  пройдоха  директор!  -  почти  восхитился  Тарпанов,  понимая,  что  Со-мов  только  что лишил  людей  возможности  обсосать  косточки  цеховых  прохиндеев,  пого-ворить  о  насущном  и  затронуть,  возможно  не  прямо,  но  и  его,  директора  неблаговидное  смотрение  сквозь  пальцы  на  невесёлые  дела  в  их  автоколонне. – Сладил!  И  рыбку  съел  и  хвостик  цел! Далеко  зайти  можно,  Пётр  Сергеич,  с  такой  хваткой.»
       Между  тем,  когда  завгар  Репейкин,  помаявшись  и  не  найдя  взгляда  Сомова,  объ-явил  выступление  по  списочному  составу  нового  цехкома  механика  Стоеросова, дирек-тор,  вытирая  лицо  широким  платком,  тут  же  его  отложил  и  довольно  язвительно  осве-домился:
       - А  на  кой  такому  дружному  коллективу  всучивать  список  и  нарушать  демокра-тию? Пускай  поименно,  кто  кого  предлагают. Они  знают  своих  героев,  а  усталые  от  подвигов  сами  отпадут.
       Зал  зашелестел  одобрением. Это  внове  было,  самим  править  дело,  предлагать  лю-дей. И  тяжко  ответственностью  и  почётно. Азартно  стали  кричать  кандидатов,  секретар-ша  из  диспетчеров  торопливо  чиркала  на  листке  выкрики  фамилий, и  когда  их  набра-лось  вдосталь  для  бюллетеня  и  подвели  черту,  список  стал  оглашать  председательст-вующий. И  на  вдруг  не  озвучил  ни  одного  кандидата  из  бывших. Но  в  списке  оказался  Тарпанов  и  оглашён  среди  первых.
       А  вот  когда  стали  обсуждать  персоналии,  решая,  включать  в  бюллетень  това-рища  или  отвергнуть,  не  успел  Алексей  заявить  самоотвод,  как  директор  подал  голоси-ще.
       - Лично  я  против  кандидатуры  Тарпанова. Мы  тут  перед  собранием  перекинулись  с  ним  откровениями,  и  я  понял,  что  он  временно  горящий,  а  нам  нужны  самоотвержен-ные  борцы. Да  вы  спросите  его  самого. – И Сомов,  увидев  недоверие  зала,  боднул  в  его  сторону  воздух. -  Алексей  Егорович  Тарпанов  не  любит  власть,  предпочитает  постоять  в  сторонке  и  поглядеть:  что  и  как. Скромность  для  него  превыше  всего!
       И  разряжая  холодную  надломленность  внимающей  публики,  директор  с  улыбкой  опустил  руку  на  плечо  слесаря. Тарпаов  рванулся  из-под  руки,  осклабляясь  залу,  сыграл,  как  метил  директор.
       - Усовестил  меня  Пётр  Сергеевич. Отставки  не  прошу. – Он  поколыхал  над  собой  ладонь,  прося  внимания  и  тишины. – Сегодня  товарищ  директор  посоветовал  мне  пред-ложить себя  в  председатели  цехкома. Совет  неплохой  и  я  прошу  не  отказать  в  просьбе.
       По  залу  прокатился  одобрительный  смех.
       - Удовлетворить  хотение!
       - В  председатели  Тарпана!
       - Быть  ему  головой!  В  список!
       Но  Тарпанов  на  том  не  угомонился,  а  будто  кто  толкнул  под  руку  и  он  возгла-сил:
       - Но  сначала  я  хочу  сказать  несколько  слов  о  жизни  не  только  нашего  коллекти-ва,  но  и  страны  вообще. Вот  мы  отказались  от  услуг  прежнего  состава  цехкома  во  гла-ве  с Извариным. А  почему? Судя  по  докладу,  который  он  читал  и  три  года  назад,  и  два,  и  теперь,  я  помню  это,  у  нас  всё  путём  и   даже  сверх  того. Гляньте,  как  одеваются  наши  некоторые  водители. В  замше  ходят,  джинсы  таскают  на  работу,  шляпы  с  вывер-том  и  даже  галстуки  выставляют. И  не  подумаешь,  что  это  простой  шофёр.
       - Ты  хочешь  запретить  прилично  одеваться?  -  воскликнул  кто-то,  у  кого  загоре-лась  шапка. По  голосу  Тарпанов  узнал  водителя Чумакова
       - Я  хочу  запретить  левые  рейсы,  приписки,  наконец, воровать,  Вова! Вы  только  вдумайтесь,  чего  придумали  за-ради  гуманизма!  Украдёт  кто  на  сорок  девять  рублей  и  девяносто  девять  копеек,  его  под  суд  можно  не  отдавать,  а  перевоспитывать,  беря  на  поруки.   А  если  стащил  на  пятьдесят  рублей  и  выше -  тюрьма! Вот  и  несут  в  авоськах  по  домам  страну,  а  наши  общественные  деятели  им  не  уступают.
       - Ты  чего  обобщаешь?!  Ты  факты  скажи!  На  всякий  суд:  не  пойман, - не  вор! – крикнули  протест  с  галёрки.
        - Про  факты  каждый  знает  про  себя,  а  крикнул  сейчас  тот,  у  кого  рыльце  в  пуху, - парировал  Тарпанов. -  Но  судить  лучше  себя  самому,  по  совести. А  совесть  нор-мального  человека  что  подскажет? Не  бери  чужого,  не  криви  душой. И  всё!  И  спать  будешь  спокойно,  и  думать,  как  приласкать  детишек  да  жену,  а  не  сколько  слямзить  для  них,  чтоб  были  не  хуже  других. Да  они  у  вас  самые  лучшие  и  симпатичные! Пусть  вам  завидуют,  а  не  вы  кому-то.  Но  лучше,  чтоб  вообще  никто  ни  к  кому  не  имел  зависти, потому  как  эта  штука  негожая  для  души. И  думать  надо,  дорогие  сотрудники, побольше  думать  про  жизнь. Вот  как-то  слышал, интересуются  люди: куда  идём  с  настроением  разгильдяйства?.. Дожили,  учредили  продовольственную  программу  и  некоторые  усмехаются  в  усы  над  властью. А  на  селе  не  хватает  людей  справляться  с  урожаем  и  нет  нужной  механизации.  Нас  не  трогают,  как  перевозчиков  добра,  а  студенты  и  рабо-тяги  заводов  и  фабрик  по  выходныи  торчат  на  сельских  делянках  кверзу  гузнами,  уби-рая  разный  овощ. Почему  у  нас  есть профсоюз,  партийная  организация  налицо, а  комсо-мола  незаметно?  Нет  молодёжи?  А  кто  за  них  в  ответе  на  производстве?  Об  этом  ду-мать  не  стоит?  А  то  однажды  проснёмся,  а  перед  нами -  труба,  в  которой  нет  просвета! Я  почему  говорю  об  этом? Недавно  прочитал  в  газете,  как  люди  с  вертолётов  и  с  ма-шин  охотятся  на  степных  антилоп, сайгаков. Животные  не  бегут,  летят  от  ужаса,  а  те  стреляют!  Ну,  разве  можно  так?! Я  почему-то  подумал,  что  те   враги  природы были  не  работяги,  а  феодалы. Ведь  что  делают?  Меняют  социализм  на  феодализм!  И  если  не  бороться  с  такой  подлостью,  то  мы  социализма  не  достроим.  А  в  Средней  Азии,  где  живут  таким  макаром, -  точно!
       Речь  обошлась  без  партийной  догматики,  и  потому  зал  хлопал  недолго,  без  по-казной  патетики,  и  подспудного  осуждения.
       В  перерыв,  перед  голосованием  почти  все  вывалили  на  воздух. Дворовый  ветерок  снимал  со  лбов  испарину, приятно  охлаждал  остатки  горячности  тела  и  мыслей, нежил, навевал  в  притихшие  души  благость.
       Жмурились  рясные  звёзды  на  смоляном  позднее-осеннем  своде  неба, на  близкой  за  забором  улице  непривычно  тихо.  Ни  шелеста  шин  по  асфальту,  ни  голосов  клак-сона, но  именно  сейчас  эта  непривычная  тихость  и  мерцание  небесных  тел  всего  больше  отвечали  мужикам  автоколонны,  утратившим  экзальтивность  и  отдыхающим  душой. Впервые,  может,  собранные  скопом,  они  думали  общее,  о  содеяном.
       Изварин  и  Заваров  сразу  наладились  к  воротам  и  их  провожали  равнодушной  тишиной.
       Но  механик  не  смог  молча  принять  неудачу  и, проходя  мимо  Тарпанова  и,  швырнув  под  ноги  тому  опорожненную  пачку  «примы»  и  прижигая  сигарету,  процедил:
       -Чего,  косоротик,  плохо  радуешься? Боишься  перемен?  Ничё,  жизнь  может  пово-ротиться  таким  боком,  что  мы  встретимся  в  тёмном  углу. А  то  и  всем  правильным  уст-роим  тёмную  житуху. Старики  в  верхах  долго  не  живут,  глядишь,  явится  молодой  и  подхватной,  который  дорогу  нам  откроет. Вон  дорогой  Ильич  чуток  же  приоткрыл  воро-тья  в  нужный  мир,  а  новый  распахнёт.  Вот  мы  тогда  и  развернёмся.
       - В  тёмном  углу,  говоришь? -  переспросил  слесарь,  не  желая  оставлять  без  отпо-веди  гадость  и  глядя  на  Заварова  спокойно,  без  жара. – Ладушки,  Сидор,  я  не  против  такой  встречи. Сегодня  тебе  коллектив  пенделя  пристроил,  а  встретимся  в  тёмном  углу, -  я  постараюсь.
       - Поживём,  посмотрим, -  криво  ухмыльнулся  Заваров. – Должников  у  тебя  много  собралось,  так  что  будет  кому  приложить  руку.
       Они  ушли,  волоча  за  собой  смутные  тени,  угнув  головы,  словно  зверьё,  гонимое  в  пустую  беспредельность.
       Тарпанов  проводил  их  взглядом  до  калитки  и  с  досадой  плюнул. Даже  уйти  не  смогли  нормально  людишки  краплёные,  насолить  напоследок  пожелали,  оставить  злую  память.

_____________________   ***   _____________________
        Поздно  вечером  вышел  Тарпанов  за  ворота  гаража  в  должности  бригадира  рем-цеха,  с  общественной  нагрузкой  и  смешанными  чувствами. Что-то  грело  душу,  а  что-то  щипало  лёгкой  болью, к  кому-то  полнила  благодарность,  а  где-то  в  закутке  гнездилась  обида  и  не  достать  её,  не  определить, а  всё  вместе  слегка  сдавливало  кадык.
       «И  до  чего  странно  устроен  человек, - думал  Алексей,  стоя  на  остановке  транс-порта. - Поругай  его,  он  бодается, похвали,  он  лизнуть  норовит  в  благодарность. Навали  при  этом  тяжелой  работой, не  крякнет,  виду  не  подаст,  а  с  улыбкой  попросит  прибавки. Духарь,  верно. Но  духу  прибавили  другие  и  он  старается  для  них… И  потом  не  пожале-ет? Вот  ты  стоишь,  как  ишак  загруженный  работой,  а  радостный,  будто  твою  душу из-нежили,  приголубили…А  что?  И  приласкали. Коллектив  за  тебя  как  кричал? Участие  людское  ты  чувствовал,  они  понимали  твою  правду  и  разве  мог  ты  отказаться  им  по-служить? Изварина  злом  жучили,  а  тебя  приветили. То  и  ценно  всякому  нормальному  индивиду. А  что  на  душе  раздвоение…Простой  народ  не  хитрил,  а  вот  начальство  тебя  подставило.  Им  так  теперь  выгодно,  выпятить  активистов  за  линию  партии…А-а,  к  ле-шему  их,  печалиться  не  надо,  много  чести  и  не  за  что!»
       Но  тут  же,  улыбаясь  в  прошедшее,  Тарпанов  понял,  что  от  обиды  не  уйти.  Не  на  чувствах  действо  прошло, - на  целесообразности. Не  сам,  не  своей  волей  стал  он  во  главе  цехкома, не  по  его  просьбе,  а  волей  директора  поставили  его  бригадиром. Сомов  так  повернул  дело,  без  лишних  слов  и  во  славу  себе,  что  среди  возможных  кандидатов  на  должность  посредника  от  рабочих  для  начальства,  никто  даже  не  заикнулся  об  Изва-рине  или  Заварове. А  выходит,  лично  для  себя  Алексей  остался  в  дураках.  В  глазах  коллектива  он  уважаемый  борец,  а  вот  в  своих  глазах…
       «Эх  ты,  конь  ретивый! -  с  запоздалой  тоской  и  досадой  подумал  слесарь  о  себе. – Тебе  фамилию  такую  дали,  чтоб  сам  не  потерялся   и  за  собой  народ  повёл. Люди  по-верили,  подхватили  под  руки  и  выставили  в  рулевые.  Рулюй!»
        И  решительно  заскочил  в  подъехавший  автобус,  хотя  он  уходил  в  сторону  квар-тала  Сталинградской  битвы.
        Сложив  крестом  руки  на  спинку  кресла  перед  собой,  стал  смотреть  в  окно. Оси-янные  неоновым  светом,  уплывали  назад  вывески  магазинов  и  учреждений, по  тротуару  гуляли   одетые  по  сезону  поздней  и  тёплой  осени  люди,  а  на  душе  Тарпанова  зябко. Ничто  ему  услада  от  погоды, последних,  может  быть,  звонких  дней  припоздалого  бабье-го  лета,  ничто  мягкое  взбрыкивание  автобусного  задка  на  мелких  колдобинах, мысли  опять  спутались  в  клубок,  что  ни  распутать,  ни  отбросить  без  решительности,  но  её  хватило  только  на   малое, - выскочить  на  остановке  из  ЛАЗа  и  пойти  назад.
       Он  любил  свой  город, зелёный  и  теперь  большой  и  молодеющий  от  застройки  новыми  кварталами  уже  не  из  хрущёвок,  а  в  девять  этажей  домами. Раскинувшись  по  пойме  на  пологих  берегах  Луганки, когда-то  шахтёрский  городок  превратился  в  крупный  промышленный  центр. Оставаясь  шахтёрским, тачал  обувку,  ткал  и  шил,  делал  станки  и  локомотивы,  всё  прочее,  чтоб  не  зависеть  по  нужде, и  был  культурным  стержнем.
       Не  ведая  с  чего,  Тарпанов  спустился  по  улицам  до  огромной  коробки  театра,  а  проходя  мимо  сквера,  удивился  отсутствию  английских  трофейных,  времён  гражданской  войны,  танков. Вот  те  на!  Какая-то  мудрая  голова  порешила  убрать  то  ли  совсем  с  глаз  горожан,  то  ли  переместить,  а  то  и  на  реставрацию,  или  в  утиль. А  уведомить  горожан,  чтоб  возразили  или  поддержали  дело? Да  и  на  место  революционных  солдат  и  матросов,  бравших  трофеи  с  боем,  поставить  себя  и  помыслить  из  глубины  тех  времён  о  праве  на  жизнь  и  воспитание  молодёжи  примером  дедов.
       Алексей  с  сожалением  оглядывал  пустой, прозористый  сквер.  Тут  он  бывал  ещё  пацаном  и  лазил  в  порожний  танк,  где  только  железо  с  боков  и  сверху,  а  пол  загажен  мусором  и  окаменелостью  экскрементов  пацанов  или  бичей. Вот  если,  чтоб  почистить  и  облагородить  увезли…
       Вокруг - кустарник,  деревьев  почти  не  было:  старые  убрали,  а  новых  посадить  не  дошли, возможно,  руки.  Зеленстрой  выполнял  план,  обновлял  и  подправлял  насаждения,  а  что  шло  правильно,  а  что  с  кондачка,  бог  ведает, -  начальство  вряд  ли. Им  галочку  поставить,  потоп  ли  будет  или  не  случится…
       «А  надо  бы  знать! Многое  потребно  предвидеть  и  думать  коллективно. И  отвечать  за  порушения  перед  народом,  историей – персонально  и  неотвратимо! – И  чертыхнулся. – Всё-то  ты  знаешь,  идол  наивный! А  кто  ты  сам  есть  на  свете,  не  ведаешь! Для  чего?»
       Вечер  был  по-осеннему  тёмен  даже  при  тускло  мерцающих  звездах, всегдашний  в  это  время  пронзительный  ветерок  гулял,  верно,  в  иных  местах,  воздух  наполнен  свеже-стью  и  идти  было  хорошо,  дышать  вольно,  и  свободно -  отдыхать.
       Незаметно  он  прошелся  порядком,  спустился  к  заводу  горного  дела  и  только  тут  догадался  присесть  на  лавку.  Расстегнул  плащ, откинувшись,  глазел  на  поздних  прохо-жих,  на  снующие  изредка  машины,  на  пламя  Вечного  огня  у  памятника  Пархоменко.
       «Так  о  чём  это  я? – Он  дёрнул  ногой,  закинутой  на  колено,  и  сморщился. Дурная  мысль  угнездилась  крепко,  покоя  не  давала,  И  он  искал  причину. -  Нервы  шалят? Тебя  вознесли  на  щит,  а  ты  воротишь  нос. В  тебе  сидит  вопрос:  почему  так  легко? И  почему  не  водитель  Степанов,  слесарь  Акулов  или  диспетчер  Мохова? И  кто  крикнул  тебя  из  зала? По  просьбе  начальства  или  по  зову  души?  Почему?.. На  тебе  заострил  внимание  Сомов,  да  и  сам  ты  частенько  подаёшь  дельные  реплики. Тебя  знают  как  правдолюбца  и  доверились  словам! Вот  это  заруби  на  носу!»
       Где-то  вблизи  бренчала  гитара  и  тихо  гомонили,  видать  поддатые  слегка мужики.  И  кто-то  запел  красивым  баритоном,  исполняя  бардовский  напев.

Постелите  мне  степь, 
Положите  под  голову  камень,
А  в  ногах  возведите  звезду…

      Тарпанов  узнал  голос  артиста  местного  театра,  единственного  в  нём  цыгана Павла Клёнова, задушевно  исполняющего романсы  и  за  то  особо любимого  женским  со-словием. Правда,  лицедей  подражал  Николаю  Сличенко  из  московского «Ромэна». Или  не  сообра-зил  остаться  собой,  или  протоптанной  тропой  сподручней  подниматься  в  гору?
       В  городе  жил  писатель  Владислав Титов,  мужик  из  шахтёров,  потерявший  на   производстве  обе  руки,  спасая  забой,  людей  и  себя,  и  написавший  о  том  книгу. Факти-чески  он  совершил  подвиг  на  рабочем  месте,  а  потом,  превратившись  в  инвалида,  по-вторил,  сделавшись  литератором.
       Книга, через  Литературку,  вызвала  в  стране  огромный  резонанс,  к  знаменитости  стали  наезжать  другие  знаменитости.  Журналист  Мария Тарпанова  как-то  вытащила  Алексея  в  театр  на  встречу  читателей  с  местными  и  приезжими  деятелями  культуры, где  Тарпанов  воочию  увидел  в  президиуме  многих,  и  в  том  числе  Сличенко.
       Впрочем, именитых  хватало. В  городе  работала  филармония,  где  числился  и  пел  Валерий  Леонтьев,  частенько   выступали  приезжие  мэтры  рояля  или  сопрано  с  барито-ном, солисты  эстрады.  Одно  время,  лет  десять  или  больше  тому,  когда  жена  Тарпанова,  закончив  институт  и  устроившись  в  газету, стала  величаться  Марией Петровной  и  прино-сить  с  работы  сплетни,  филармония  прославилась  слухами  про  рулетку  алкающих  похо-ти  дам.
       Супружницы местных, малозначительных чиновников, вояжируя в  Одессу, переняли  опыт  тамошних  матрон, которые  изобрели  «женскую  рулетку». Мужики-то  в  море,  а  тут – голодомор! И  Природа  требует  своё!
       И  здешние  вертихвостки,  в  чертогах  Мельпомены, внедрили  привезённую  рацуху. Собрали  небольшую  кодлу  из  доверенных  «девиц», те  шепнули  знакомы  «жеребчикам»,  объяснили  правила  и  стали  приглашать  в  залу  для  рулетки,  где  правил  службу  нанятый  крупье. Участницы  сдавали  в  кассу  оговоренную  сумму  и  строились  по  кругу  в  позе  бьющих  лбами  пол,  при  просьбе  у  Всевышнего  блаженства,  иль  воображая  из  себя  ору-дие-мортиру,  являя  кверху  обнаженный  зад.  В круг вскакивал  «жеребчик»,  оглядывал  картину,  и  устремясь  к  ближайшей  даме, обхватывал  задок… И…Вопхнул  заряд  он  очень  туго!.. Но  только  раз!  Другая  пушка  рядом  поджидала, к тому, крупье  кричал: «А ну-ка, брэк!» - партнёр  обязан  тут  же  поменять  подругу. И  так  спешил  по  кругу,  а  где  он  изнемог, пускал  наружу  сперму,  крупьё  хлопал  в  ладоши,  повторяя «Брэк», а  дамочка  или  матрона  объявлялась  примой  и  получала  приз.
       Конечно  же,  всегда  находится  конец  верёвке,  когда  не  держат  на  замке  роток.  Накрыли  органы  порадка  интимный  уголок. Естественно,  чтоб  шум  не  докатился  до  Мо-сквы, пришлось  чиновникам  устроить  рокировку. Среди  «жеребчиков»  застигнут  был  и  местный  ловелас, к  тому, поэт  из  местных  корифеев.
       В  столицу  шум  официально  не  дошёл, но  в  областном  бомонде  зацепился. И  буд-то  в  допре  кагэбэ,  без  протокола  для  допроса,  пииту  выдали  укор  и  каверзный  вопрос  задали:
       «Степан Степаныч, голубчик! Как  подвели  вы  наше  реноме, завязнув  коготком  в  болоте!  Но  любопытно:  голым  вас  застали,  то  понятно. Рулетка  для  нудистов. Но  гал-стук-то  зачем  и  пальмы  в  нём?»
       «Так  это, я  поэт!  Романтик  любопытный,  мечтаю  полежать  под  пальмой  неглиже.  И  галстук  был  необходим  при  дамах,  ведь  я  интеллигент  душой!»
       Наверняка  интимагент  и  в  этот  час  среди  гуляющих  в  компашке  и  та  ватага, верно,  под  хмельком,  слушала  охотно Клёнова.  А  он  был  в  ударе,  и  вдруг  запел  громко,  покрывая  яростный  бой  семиструнки.


Пришла  пора, друзья, нам  расставаться,
Вам  жребий  выпал - дома  оставаться,
А  мне  отправиться   в  далёкий  путь…
Но  на  дорожку  тянет  отдохнуть…
И  как  не  выпить  на  прощание  вина?
Хотя  обычай  этот -  не  моя  вина.

Итак,  поднимем  чарки  и  простимся,
Обнимемся  душой,  перекрестимся,
И,  если  что, не  надо  слов  и  лести,
Туда  ведь  взять  весомого - никак,
Пожили  мы  прекрасно  вместе,
Грузите  мощи,  подъехал  вон  пикап…

       Алексей  вдруг  хлопнул  ладонью  по  лавке  и  вскочил  на  ноги.
       Но  Сомов  же  отводил  его  кандидатуру!
       «Зачем?..Чтоб  сфокусировать, задержать  на  мне  внимание? Зная  заранее  результат? Ай  да  Сомов!  Слава  и  виват! Вы  знаете,  что  опыта  у  меня  мизер  и  я  по  всяким  пустя-кам  стану  тащиться  за  советом  в  партком  или  в  местком  и  останусь  на  поводке…Да  нет  же! Пойти-то  я  пойду,  но  прежде  к  работягам,  ради  кого  учреждён  этот  орган,  про-фессиональный  союз. Так-то, Пётр  Сергеич!»
       Тарпанов  снова  уселся  на  лавку  с  ажурным  железом  по  бортам,  и  будто  обрёл  покой.  Но  мысль  изгонишь  не  всегда.
       «И  будет  трудно  и  будут  споры,  и  даже  война  идей. Ты  почти  максималист  по  моральному  кодексу  строителя  светлого  за  горизонтом,  и  не  позволишь  обидеть  слабого  или  безвинного,  а  тебя  будут  щучить,  допекать  догмами. Устоишь?»
       И  с  удивлением  поднял  глаза  на  возникшего  рядом  мужчину  в  пальто  нараспаш-ку,  с  портфелем  в  руке, с  тёплым  шарфом  на  шее,  но  без  головного  убора,  каким  при-крыть  бы  совершенно  голый  череп. Шляпу  он  держал прижатой  к  портфелю.
       - Я  извиняюсь, - сообщил  он  стеснительным  баритоном,  прихватив  и  другой  рукой  портфель  и  прижимая  его  к  паху, - Я  вижу  вы  в  одиночестве,  а  у  меня  бутылочка  портвейна, Не  могли  бы  вы  составить  мне  компанию…
       - Вам  копания  рядом, -  отрезал  сердито  Алексей. – Слышите,  поют,  и,  думаю,  охотно  выпьют.
       - Вы  не  так  поняли  меня. Я  не  переношу  шума  и  просто  хотел  присесть  рядом,  и  если  вы  не  против  портвейна…
       - Я  против  любого  пойла. Я  не  алкаш  и  почти  не  пью,  исключая  большие  празд-ники. Согласен,  в  это  трудно  поверить,  но  это  так, -  сказал  Тарпанов,  морщась  от  необ-ходимости  доказывать  простую  истину.
       - Хорошо, хорошо, ради  бога! – отстранился  незнакомец  от  недоумения  визави. – Не  настаиваю!  Но  чисто  символически  вы  можете  составить  мне,  так  сказать,  дуэт.
       - Не  признаю  ни  символов,  ни  три  коня  и  ни  дуэтов, -  отвергая  назойливость,  сыронизировал  Алексей. – Садитесь  и  пейте,  а  я  пойду  своей  дорогой.
       Он  резко  вскинулся  на  ноги  и  стал  застёгивать  пуговицы  плаща.
       - Нет,  нет,  вы  опять  неверно  меня  поняли. Разве  я  похож  на  алкоголика?! Отнюдь. Я  не  пью. Вернее,  до  вчерашнего  дня  не  пил. А  теперь…- Мужчина  будто  всхлипнул.  Опустился  на  лавку  и  ухватил  Тарпанова  за  рукав. – Вчера  от  меня  ушла  жена. Конечно,  я  уже  не  в  том  возрасте,  не  красавец,  мне  под  шестьдесят,  а  Елене  полтинник  исполнился…Но  я  еще  мужик. Казалось,  можно  жить…Да  вы  присядьте. Я  не  стану  вас  неволить  и  сам  пить  не  стану. Мне  не  с  кем  перекинуться  словом.  Мне  горько,  поймите. А  такое  разве  доверишь  близкому  или  знакомому?..Стыдно.  Одиночество  и  тоска  в  квартире  едва  меня  не  съели,  и  я  сбежал  на  улицу. И  сегодня  не  смог  работать,  сказал-ся  больным  и  вот  брожу  неприкаянный. Нет, я  не  искал  Лену. Зачем? Она  оставила  за-писку  и  тут  её  кредо,  так  сказать,  налицо. Она, видите  ли,  пишет,  что  я  не  устраиваю  её  как  хозяин  дома. Не  как  мужчина,  заметьте,  а  как  распорядитель,  мажордом. Она, дес-кать,  тащит  телегу,  а  я  увалень.  Да  сядьте  вы,  наконец! -  довольно  бесцеремонно  прика-зал  он  Тарпанову, заодно  придавливая  плечо,  отчего  Алексей  улыбнулся  и  поддался  настоянию.
       Он  сел  вполуоборот  и  с  улыбкой  вежливости  разглядывал  аскетическое,  уже  в  глубоких  морщинах,  лицо,  острые  скулы  и  близко  поставленные   глаза  незнакомца,  где  сидела  тоска  и  боль,  тонкие  губы  и  широкий  подбородок.  За  него  человек  часто  хва-тался,  как  бы  сглаживал,  стишивал  внутреннюю  боль. Алексей  глубоко  вздохнул  и  по-корно  проронил:
       - Хорошо, валяйте. Жалуйтесь  в  жилетку,  я  стану  слушать  вашу  историю. Спешить  мне  некуда.
       - Хотите  знать, что  написала  мне  Елена? – живо  спросил  незнакомец,  прикасаясь  к  колену  Тарпанова. – Всего  несколько  слов.  Фёдор  любит  её  и  перспективен! Перспекти-вен!  Понимаете?!
       - Ёмкое  слово, -  покивал  с  пониманием  Алексей. – Жизнь  меряется  тряпкой. Она  слишком  красивая  для  вас? Ваша  Елена  прекрасная.
       - Уже  не  моя  и  преступно  красива, - последовал  быстрый,  печальный  ответ  с  от-машкой  руки.
       Но отмахнуться  от  воспоминаний  не  смог  и  лицо  его  засветилось  улыбкой. Впро-чем,  Тарпанов,  возможно,  принял   за  улыбку  отсвет  вставного  зуба  и  тотчас  осудил, одёрнул  себя.
       «Чего  злишься  на  человека? Он  же  любит  свою  ненаглядную,  но  ему  не  повезло. Очень  может  получиться,  что  завтра  такая  планида  коснётся  тебя.  Жизнь  бекова,  Алёха. Нас  сношают,  а  нам  некого.»
       - Вы  прожили  с  ней  четверть  века  и  теперь…- сочувственно  начал  Тарпанов,  но  собеседник  торопливо  перебил:
       - Что  вы?! Мы  прожили  всего  три  года. Когда  умерла  моя  первая  жена,  я  целых  пять  лет  не  мог  решиться  соединить  судьбу  свою  с  другой  женщиной. Но  случилось  так,  что  секретарша  заболела  и  появилась  новая,  обворожительная  особа  и  я  не  устоял…К  тому  же,  предполагался  мой  переезд  в  московский  главк.
       - Вы занимали  высокий  пост,  но  соперник  вас  обставил  интригами,  ваша  Елена  прикинула  возможности  и  переметнулась…Но это  ведь жизнь, рыба  всегда  ищет  где  лучше! – определил  Тарпанов.
       - Я  и  теперь  занимаю  эту  должность,  я  главный  инженер  треста. Но  вы  правы,  вдруг  решили  пригласить  в  Москву  Фёдора  Николаевича,  и  она…Но  не  смейте  плохо  говорить  о  женщинах,  иначе  я,.. - воскликнул  удрученный  незнакомец.   
       - И  поделом, -  покивал  с  улыбкой  Алексей. – Я  сам  даю  по  мордасам  за  хамство  или  защищая  слабых. Но  тут  другой  случай. Секретарша  женила  вас  на  себе,  предвкушая  московскую  идиллию,  а  когда  расклад  изменился,  эта  жох-баба  поменяла  курс! И  охота  была  жениться  на  красивой?
        - А  зачем  женится  на  уродине? – парировал  собеседник,  ожидая  участия  и  не  по-лучая  его. -  Для  гарантии  не  иметь  рога? Пустое  утешение…Нет,  я  все-таки  выпью! Вы  как  хотите,  а  я  хлебну. Говорят,  алкоголь  помогает  забыться. Я  и  стакан  взял  на  такой  случай. На  улице,  знаете  ли,  неудобно  прикладываться  к  бутылке.
        - Вы  не  боитесь попасть  в  милицию? С  этим  сейчас  строго, - досадливо  улыбаясь, Алексей  кивнул  на  горлышко  большой  бутылки  вина  в  портфеле  главного  инженера  треста.
       - Вы,  верно,  умеете  управлять  собой,  а  я  нет. Да  и  всё  равно,  пропади  оно  про-падом! – воскликнул  мужчина,  сдвигая  от  себя  портфель  и  доставая  сигареты.
       - Знаете,  я  пожалуй,  приму  ваше  предложение  и  выпью  вина. Мне  тоже  хочется  отрешиться  от  дурных  мыслей, -  вдруг  сказал  Тарпанов,  машинально  извлекая  из  протя-нутой  незнакомцем  пачки  сигарету  с  фильтром.
       - От  вас  тоже  ушла  жена? – с  живостью  спросил  инженер,  явно  заинтересованный  неожиданностью.
       А  может,  просто  радовался  незнаемой  беде  собеседника, -  не  один  такой,  есть  и  ещё  простаки. И  Алексей,  гася  улыбку,  поспешил  лишить  его  иллюзий.
       - Да  нет,  моя  жена  при  мне.
       «Ишь  ты, -  подумалось  ему, -  как  мир  паскудно  устроен. Мы  радуемся  несчастью  других,  лишь  бы  не  остаться  одиноким  в  своих  бедах…Или  скудеем  душой,  что  так  низко  иной  раз  роняемся?»
       - Простите  за  нескромный  вопрос,  а  что  за  причина  у  вас  обратиться  к  зелёному  змию? – вопрошающе  уставил  на  Алексея  глаза  сотоворищ.
       Тарпанов  встретил  неприятный,  бегающий  взгляд  буравчиков,  верно  ищущих  что-то  роднящее,  бессознательно  отстранился  и  неожиданно  для  себя  сообщил:
       - Ничего  особенного. Просто  меня  сегодня  выбрали  председателем  цехкома.
       - Что-оо?! – изумлённо  пропел  незнакомец,  от  удивления  вытягивая  шею  и  вгля-дываясь  в  лицо  визави. –  И  от  того  дурные  мысли?!  Но  это  же  повод  для  радости! Вам  доверили  властную  функцию  и  вы  теперь,  так  сказать,  на  коне!
       - Дело  в  том, - усмехнулся  Алексей,  вдруг  понимая,  как  мал  его  золотник  по  сравнению  с  аргументом  главного  инженера  треста, – что  я  сам  предложил  себя  в  пред-седатели. Теперь  мне  надо  руководить,  как  вы  говорите,  функцией,  а  я  ещё  не  знаю  как.
       Собеседник  вдруг  согнулся  и  зашелся  в   каком-то  нутряном  смехе,  будто  булькала  в  нём  жидкость. А  чуток  успокоившись  и  вытершись, всё  ещё  веселясь,  махая  платком, уверил:
       - Но, молодой  человек!  Вам  же  не  придётся  руководить! О  чём  беспокойство?!
       - Почему  не  придётся? Мы  сами  потребовали  перевыборов  всего  состава  профсо-юзных  активистов! -  Запальчиво  возразил  Тарпанов,  покоробленный  беззастенчивым  ос-меянием. - Кому  же  руководить,  если  не  нам?!
       - Ах, молодой  человек! Да  разве  вас  не  щелкала  по  носу  жизнь? Не  унижали,  не  похлопывали  по  плечу,  обманывая  напропалую? – сокрушался  незнакомец  со  слезами  на  смешливых  глазах,  удивляясь  встрече  со  столь  наивным  созданием  природы. – Ну,  вспомните! Кто  руководил  вашим  профсоюзом? Председатель  или  дирекция  с  парткомом? Был ли  председатель  самостоятелен  в  решениях  или  кто-то  подсказывал,  как  делать  орг-выводы? Всегда  он  защищал  интересы  рабочих,  держался  справедливости?  Бог  мой,  как  вы  архаичны! И  вы,  незаметно  и  непременно,  станете  подобны  образу  предшественника! Это  жизнь,  её  ничто  не  остановит!  Но  я  всё  же  вам  безмерно  благодарен,  своим  наив-ным  признанием  вы  заставили  меня  забыться  и  выбросить,  как  вы  изволили  заметить,  мои  дурные  мысли.  Жизнь  продолжится, хотим  мы  того  или  противимся.
       - Вы  пейте,  пейте  вино,  а  то  забыли  приложиться  и  мне  налить, -  почти  зло  об-рушился  на  него  Тарпанов,  раздражённый  шквалом  доводов  мужика. – Чего  вам  рассуж-дать  о  жизни,  когда  полны  пессимизмом? Всё  у  вас  в  прошлом,  как  и  у  нас  застойное  болото, а  я  хочу  оптимизма.  Не  отдыхать  на  лаврах,  а  строить!.. Был  у  нас  председатель  и,  верно,  им  помыкало  начальство,  и  он  выродился  в  прохиндея  и  тихого  алкаша. Но  он  был  и  сплыл. Выгнали! А  теперь  я  буду  рулить  и  посмотрим  ещё,  кто  станет  мной  помыкать,  считать,  что  я  марионетка. Мы  не  для  того  возглавили  цехком,  чтоб  всякие…
       Тут  он  осёкся,  вдруг  увидев  с  какой  осуждающей  печалью  смотрит  случайный  собеседник,  держа  в  отставленной  руке  коробок  спичек.
       - Излили  жёлчь,  и  успокойтесь. Я  понимаю  вас. Лет  двадцать  назад  и  я  был  таким  максималистом,  бойцом  первых  рядов,  да…пообтесался. А  то,  поверьте,  не  быть  мне  ни  членом  партии,  ни  главным  инженером…Впрочем,  это  всё,  чего  я  достиг. Впереди  только  пенсия  и  горечь  воспоминаний.
       И  он  тихонько  и,  пожалуй,  виновато  вздохнул,  уведя  долу  взгляд.
       Тарпанов  тоже  потупился, затянулся  сигаретным  дымом, усмехаясь  мыслям  и  про-пуская  через  ноздри  пары  никотина,  проронил:
       - Вот  видите! Пообтесался! А  если  бы  стоял  на  своём,  понимая  правоту,  да  и  всякий  другой  честный  человек,  смогли  бы  они  обтесать? И  ещё,  кто  кого?! А  так,  ме-щане  нас  причёсывают,  приобщают  к  тряпкам,  опускают  с  высот  идеалов  на  грешную  землю. И  чует  печёнка,  опустят  так,  что  затошнит. Потому  я  и  полез  на  амбразуру. По-нимаю, -  опоздал,  а  подвиг  личный  совершил. Так  и  сколько  терпеть  можно?! Кагала  наша  месткомовская  и  прочие  прихлебатели  боговать  стали, -  сил  нет  смотреть. Времена  вроде  меняются  к  порядку  с  Андроповым,  а  они  гнут  прежнее. Привыкли?
       - Инерция,  друг  мой, Привычка  мышления,  безнаказанность  и  прочие  коленца  власти. Попустили,  а  вернуть  порядочность  трудно,  про  воспитание  забыли. Много  фак-торов  делают  из  руководства  бездушную  машину,  а  без  души,  сами  понимаете,  и  не  туды  и  не  сюды. Простите,  ассоциация,  вспомнилась  фраза  из  кино. – собеседник  осто-рожно  глянул  на  Тарпанова, носком  туфли  толкающего  листья,  послушал  тишину,  изред-ка  шумящие  на  нижней  дороге  машины,  взял  в  руку  портфель. Он  так  и  не  закурил,  и,  ткнув   пачкой  с  верблюдом  в  темень,  с  толикой  назидания  порешил: -  И  верно,  мы  тоже  виноваты. Скудеем  нравственно  и  не  замечаем. В  этом  корень  зла,  в  утрате  простых  истин. Мы  стали  проходить  мимо  нарушений  нормальных  правил  бытия,  утратили  ува-жение  к  сущему. Давно.
       - И  не  только  к  сущему. - Алексей  не  удержался  и,  почувствовав  в  незнакомце  единомышленника,  подхватил  мысль. - В  Бога  веровали  -  запретили. Впрочем,  правильно  сделали. А  то  многие  надеются  на  Бога  и  ни  черта  не  делают. Работать  надо,  а  уж  по-том  всё  прочее…В  светлое  будущее  было  поверили,  так  тоже подхалимы  да  начётчики  осквернили  цинизмом. О  каком  коммунизме  теперь  можно  мечтать,  если  Хрущёв  наз-начил  его  на  восьмидесятый  год,  а  коммунизм  не  состоялся? Зачем  трепаться,  и  кто  человек  без  праздника  на  своей  улице?
                На  соседнюю  лавку  припала  стайка  подростков,  тут  же  врубила  на  нема-лую  мощь  магнитофон.  Воздух  вздрогнул  от  дицебельного  визга  иноземной  солистки,  от  барабанной  дроби  и  боя  электроинструментов.
      Незнакомец  и  Тарпанов  поморщились  одновременно,  а  главный  инженер  ткнул  туда  пальцем.
       - Вот  потому  и  предрекаю  вам,  не  убоясь  быть  пророком,  что  не  сломать  вам  сложившихся  устоев  жизни. Большинство  ушло  в  мещане.  И  даже  буря,  если  вздыбит  этот  болотный  застой,  ничего  не  изменит  к  лучшему. Болтать  навострились  и  продол-жим,  я  в  этом  уверен. Перестали  творить  и  серьёзно  мыслить. Дебилами  становимся,  мо-лодой  человек! Потихоньку  вырождаемся,  предаваясь  душевной  лени.
       Собеседник  саркастически  улыбнулся  одними  тонкими  губами  и  победно  посмот-рел  на  Алексея,  всё  еще  ковыряющего  носком  обувки  палые  листья.
       Тарпанов  встретил  взгляд  и  покивал  тоже  с  ухмылкой.
       - Значит  кругом  плохо,  всё  не  так?  От  безысходности  бросаться  в  бездну? Я  со-гласен  с  вами,  но  лишь  отчасти. Жизнь  нельзя  остановить. На  земле  были  катастрофы,  всемирные  моры  и  войны,  а  человек  живёт. Другое  дело,  нельзя  допустить  исчезновения  людей  нормальных,  здравого  смысла.  Вон  пацанята  думают,  они  красиво  живут. А  им  подсунули  эрзац-музыку, -  балуйтесть  и  не  мешайте  вас  оболванивать,  отрывать  от  дела. Капиталистам  очень  претит,  скажу  так,  маяк  социализма  и  они  уже  давно  ведут  с  ним  борьбу. И,  смею  заметить,  не  без  успеха. Вот  тут  я  с  вами  полностью  согласен. Много  уже  проворонили. Или  я  не  прав? – Тарпанов  теперь  улыбнулся  вольно,  и  победно  взмахнул  рукой. -  Всего  вам  лучшего,  а  я  пошёл!  Пить  я  раздумал,  завтра  рано  вставать  на  работу. Я  ведь  не  врал,  заверяя,  что  непьющий. Не тянет. Так  что,  прощайте.
       Он  виновато  ворохнул  плечами  и,  боясь  быть  удержанным,  повернулся  и  быстро  зашагал  из  сквера,  на  ходу  задирая  голову  и  разглядывая  уже  далёкие  звёзды,   продол-жающие  таинственное  кружение  над  смутным  живым  миром.

_______________________   ***   ______________________
      Заканчивалась  зима,  скоро  весна, но  не  для  всех.   9  февраля  1984 года преставился  Андропов. Официально  по  болезни,  но  слухи  предлагали  версию  убийства. Будто  силы  забурелой  мафии  в  отместку  за  потери  власти  и  сундуков  добра,  вложили  в  руку  вдовы  Щёлокова  чёрного  бульдога,  и  та  не  побоялась  надавить  на  спусковой  крючок. Слух  тот  дошел  и  до  слесаря  и  Алексей,  подумав,  не  стал  опровергать. Женщина,  ещё  Некрасов  восторгался,  в  порыве  гнева  иль  любви,  способна  и  на  подвиг,  и  на  гадость.
       И  как-то  утром,  едва  Тарпанов  переоделся  в  рабочее  и  подступил  к  мотору  на  стенде,  в  дверной  проём  воротьев  всунулась  посыльная,  уборщица  и  вахтёрша  в  одном  лице,  Пелагея  Ефимовна,  и  звонким  голосом  прокричала:
       - Алексей  Егорыч, вас  в  контору  вызывают, повезут  в  райком!
       «В  райком  так  в  райком,  ещё  там  нас  не  бывало.  Могли  бы  и  до  того    позвать,  покуда  не  сменил  одёжку», -  возмущаясь, подумал  слесарь.
       Он  посчитал, что  просят  в  профсоюзный  дом,  ан  дудки,  вызвали  к  партийцам.
       - Так  я  не  член,  чего  меня  туда? -  удивился  слесарь,  уже  усаженный  в директор-скую  «Волгу».
       - Так  будешь  член! -  предрёк  водитель,   озираясь  с  ухмылкой.
       - Ага! Туда  меня  арканом  надо! – отозвался  тоже  в  шутку  Тарпанов  и  глянул  на  парторга.
       Тот  оскалился,  но  обрезал  серьёзно.
       - У  партии  разговор  короткий. Надо,  так  и  аркан   накинем.
       В  райкоме  их  ждали  и  сразу  начали. Второй  секретарь,  который  ведал  идеологи-ей  партии,  сидя  в  торец  стола, усадил  прибывших  движением  ладошек,  глянул  на  Алек-сея,  усаженного  с  краю  и  ближе  к  выходу,  и  обратился  к  нему.
       - Вас  выбрали,  как  нам  доложили,  без  рекомендации  партийного  бюро  автоколон-ны  сами  трудящиеся. Давайте,  товарищ  Тарпанов  сразу  расставим  нужные  точки. Пар-тия  руководящая  и  направляющая  сила,  к  тому,  контролирующая  движение  и  строительство  социализма,  и  потому  необходимо,  чтобы  во  главе  такого  органа  как  цеховой  или  местный  комитет,  был  член  партии. Вы  готовы  вступить  в  ряды  капээсэс? Иначе  мы  не  сможем  держать  дисциплину. – Работник  райкома  партии  уставил  на  слесаря  испытующий,  строгий  взгляд. – Мы  вас  слушаем.
       Алексей  взгляд  удержал  и  тоже  строго  сказал:
       - Дисциплина  нужна  везде. Не  знаю  как  в  партии,  а  на  производстве  она  нужна  особенно  остро. А  её  зачастую  нет  и  надо  установить.  И  контроль  необходим,  о  том  ещё  Ленин  напоминал: социализм  это  учёт. Тут  я  согласный. Но  если  вы  считаете,  что  не  член  партии  неспособен  делать  нужное  трудовому  коллективу,  не  доверяете,  то  я  не  готов  к  такому  шагу.  Служить  народу  я  буду,  а  в  партию  вступать  повременю. К  тому,  для  такого  дела  нужны  рекомендации,  а  у  меня  товарищей  среди  членов  партии  нет. Да  и  о  партии  уже  суждения  иные. Вот  как-то  слыхал  в  очереди  гастронома,  один  мужи-чок, явно  казацкой  национальности  из  тех  степей,  где  целых   сорок  лет  водили  их, иская истину, так вот он изрекал, что  партия  есть секта,  а  это  глупость   множества  баранов  для  удовольствия  козла.
       Присутствующие  ахнули,  вдохнули  воздуха,  открыли  рты  и  уставились  на  секре-таря. Тот  тоже  не  сразу  закрыл  золотозубую  пасть. Возможно,  зубы  у  него  анодированы,  покрыты  пылью  золота,  как  стало  уже  в  моде,  а  может  быть  и  чистой  пробы,  но  сверкнули  зло.
       - Мы  вас  поняли,  гражданин  Тарпанов,  вы  свободны.  Мы  обдумаем   ваш  ответ  и,  скорей  всего,  порекомендуем  коллективу  выбрать  более  подходящую  кандидатуру. До  свиданья.
       - И  вам  туда  же,  и  вдобавок  здоровья,  для  хорошо  подумать. На  такой  службе  надо  много  думать!
       Пожелал  и  тихонечко  вышел,  как  из  мертвецкой  в  морге.

       Дома  его  ждала  повестка  к  капитану  Колокольцеву  по  незаконченному  делу  о  хулиганстве. Как  свидетеля.
       Но  жизнь,  она  всякая,  и  обернуться  могла  всяко…А  вдруг  свидетельница  выкинет  коленце,  откажется  от  слов,  или  забыли  протокол  составить?..
       Да  и  государство  что-то  ожидало  после  смены  стариков…Очередным  генсеком  выбрали  Черненко,  а  он  на  ладан  тоже  дышит. А  кто  руководить  способен,  чтоб  базис  недостроенный  не  только  укрепить?  Найдётся  член?...
       Член нашёлся, выбрали…Нужно  было  Лигачёва, а  выбрали Горбачёва…Близок  локоток, да  не  укусишь…Да  и  укусишь, толку  что?.. Не  надо  торопиться  ду-мать.

Ворошиловград - 1985 г.

Послесловие
       Сия  вещица  написана  ещё  до  перестройки,  на  гэдээровской  «Эрике»,  и,  предло-женная  в  толстый  журнал,  была  не  только  охаяна,  но  и  признана  настолько  вредной,  хоть  в  кагэбэ  стучи. Когда  случилась  «перестройка»  в  журналы  и  издательства  хлынули  потоками  такие  откровения  и  сенсации,  что  от  повести  просто  отмахивались. Теперь  она  является  по  сути  провидческой-исторической, но  и  некоммерческой,  даже  при   парадоксе  в  смене  заголовка. Хулили  раньше  всяческих  мазуриков-паскудников, а  они  возьми - и  хапни  власть. На  мнение  народа  наплевали, когда  на  референдуме  он  защитил  Союз  Республик. Впрочем,  народа  теперь  нет, общественность  в  законе.  А   потому  и  место  опуса  сего  в  запасниках  литературы, в  «Прозе.ру». Хотя  и  там  едва  ли  удержаться  здра-вой  мысли:  цензуры  по  Закону  нет, - свобода  слова! Но  фильтры  наготове,  и, если  вдруг  не  то  сорвалось  с  кончика  пера…Хакера  натравят. Ату  его! Ему  не  нравятся  в  волюнта-ризме  демагоги! Впрочем, хакер  уже  есть. Уже  устроил  заступ  в  кабинет  и  не  всегда  «пущает» в  Интернет. Али  зависть  забурела, али  царь  в  головке  задурел. Или  я  ошибся, господин  момента  и  «коллега» Удалённый, на  вору  кучма  не  задымилась?
   Декабрь,18 -й год. Число  не  ставлю,- не  знаю  когда  Удаленный  пропустит. Пришлось  менять  провайдера, авось  поможет  случай…
Архип Дереза.


.