Майкл Муркок - Более великий завоеватель

Глава первая

Он чувствовал, что он — гораздо больше, чем один человек. Не один бог даже, а множество… Казалось, внутри него извивались сотни других сущностей. Извивались, чтобы освободиться. Каждая конечность, каждый выступ кости казались частью другого существа.

Он лежал на устланной мехами кровати, потный, подавленный действиями разума и тела, которые был не в состоянии контролировать. Александр Великий стонал от мук.

***

— А это — царю-богу! — пышная коринфянка плюнула на тростниковый пол таверны.

Но из-за тишины вокруг она прекратила развивать свою мысль. Фракиец, известный как Симон из Византия, поднял бронзовый кубок, при этом рукав его отороченной шелком куртки соскользнул вниз по смуглой руке, и глотнул сладкого персидского вина. Но почувствовав, что другим гулякам из-за женщины стало неуютно, и умея быть осмотрительным, Симон скинул руку с широкой талии коринфянки и оттолкнул ее.

Посмотрев на нее с неудовольствием, фракиец, чье лицо было изрезано шрамами, повернулся к старому персидскому солдату и улыбнулся, обращаясь к нему.

— Говоришь, ты был в армии, которую Дарий вел против Александра?

— Все верно, управлял колесницей. Его конница заткнула нас за пояс.

— Что ты подумал о нем?

— Об Александре? Не знаю. В какой-то момент я оказался весьма близко к нему и увидел, что копьеносец нанес удар — ткнул Александра в бедро. Он вскрикнул, но не от боли, а от вида своей потекшей крови. Он не мог поверить в это. Короткое время, пока он пристально смотрел на бедро, обмакивал палец в кровь и рассматривал ее, Александр оставался открытой мишенью. Затем он что-то выкрикнул, я не разобрал язык, и снова контролировал себя. Говорят, рана зажила неестественно быстро.

— Он утверждает, что является сыном Зевса, — сказала из тени коринфянка, — но многие персы говорят, что он отродье злого Аримана.

Симон поджал губы и тронул пальцами кубок.

— Возможно, обычный смертный, — высказал он свое мнение, — смертный с необычной жизненной силой.

— Возможно, — ответил персидский солдат. — Знаю только то, что он завоевал мир.

— Я слышал, он прервал индийскую кампанию, дойдя до Инда-реки. Почему он сделал это? — спросил Симон.

— Его македонцы говорят, что это они вынудили его остановиться, но я не могу поверить в это. Даже Александр должен устать — вот моя теория. Думаю, он нуждался в отдыхе и восстановлении сил. На протяжении всей своей кампании он почти не спал: должен был непрерывно продвигаться, словно его вынуждали завоевывать. Кто знает, что его подстегивало к завоеваниям, и что заставило его временно остановиться на пути к своим победам?

— У индийцев — древняя и могучая религия, о которой мы мало что знаем, — сказал костлявый карфагенский торговец средних лет. — Возможно, их боги сильнее наших? Сильнее Александра? — он дернул себя за тронутую сединой бороду, и в плохо освещенном помещении сверкнули его многочисленные кольца.

— В наши дни такие разговоры — ересь, — предупредил перс, но можно было заметить, что он задумался над этой идеей.

— Люди только и говорят, что о македонце, — сказал темный торговец. — От Босфора до Нила они проклинают или восхваляют его. Но что, если он отнюдь не человек, которому повезло? События создали его, а не он их. Он многим обязан своему дальновидному отцу царю Филиппу и этой извращенке-матери царице Олимпиаде, которые подготовили мир к его завоеваниям, но каждый — индивидуальным образом. По какой причине, например, он совершил обходы в Персии несколько лет назад? Почему вместо энергичного продолжения он сумасбродно погнался за Дарием? У него не имелось никаких причин за исключением того, что эти события не были подготовлены для него.

— Мне тоже нравится думать так о великих людях, — улыбнулся Симон. — Но я хотел бы присоединиться к его армии по собственному желанию. Ради своего комфорта.

— Так вот почему ты в Вавилоне. Я размышлял насчет тебя, мой друг. Откуда ты? — карфагенец плеснул себе еще вина из бурдюка.

— Родился во Фракии, но стал византийцем после того, как был принят там на службу. Пробыл семь лет Капитаном Пехоты. А теперь страстно желаю посмотреть на Восток и, поскольку Александр движется на восток, решил присоединиться к его армии. Я слышал, сейчас он в Вавилоне.

— Верно. Но ты, вероятно, обнаружишь, что с ним трудно встретиться — очевидно, не он лично берет на службу наемников, — сказал перс дружественным тоном.

— Услышав, как часто говорят об этом человеке, или боге, я намерен встретиться с ним лично, если это возможно.

— Удачи тебе, друг. Он или убьет тебя, или возвысит. Он — человек крайностей.

— Разве не все великие завоеватели такие?

— Ты изумительно образованный для наемника, — ухмыльнулся карфагенец.

Симон поднял со скамьи ножны с коротким мечом.

— А ты, друг, удивительно любопытен. Не знаешь что ли, что в Византии, также как в древней Греции, поощряются все искусства, включая чтение и философию?

Перс рассмеялся:

— Эту историю рассказывает Византий. Я, например, не верю, что какие-либо города могли быть такими просвещенными. Все вы, жители Запада, жаждете Грецию, которой никогда не было — ваша философия целиком основывается на необходимости совершенства; совершенства, которого вы никогда не достигните, потому что оно никогда не существовало. Верь мне, трущобы Византия все еще воняют!

— Не так сильно, как персидская зависть, — сказал Симон и вышел прежде, чем ему пришлось бы представлять доказательства в пользу этого суждения.

Но после его ухода из таверны перс не разозлился. Наоборот, он смеялся, утирая рот обрубком своей руки.

Симон слышал его смех, пока пересекал плохо освещенную Базарную площадь, почти покинутую покупателями и торговцами. Солнце уже садилось. Наступал комендантский час. Несколько торговцев, тюковавших свои товары, посмотрели, как он, высокий, сухопарый, военный мужчина, в поношенной гладкой коже, широким шагом прошел к улице Медников, где жил его друг.

Вокруг него золотой Вавилон присел на корточки как древнее чудовище, вместившее в себя все знания, все тайны; его ступенчатые дома, дворцы и храмы впитывали последние солнечные лучи своими отполированными шкурами. Фракиец прошел по круто поднимающейся улице, подошел, в итоге, к маленькому белому дому без окон и постучался.

Некоторое время, пока темнело, он терпеливо ждал. Наконец, задвижки на обратной стороне двери были убраны, и она открылась. Блеснули глаза. Дверь приоткрылась шире.

Морщинистый Хано дружелюбно улыбнулся:

— Входи, Симон. Итак, ты добрался до нашего великолепного Вавилона!

Симон шагнул внутрь. Было очень темно, чрезмерно жарко, неприятно и горько пахло металлом. Старый финикиец схватил его за руку и повел вглубь по темному проходу.

— Ты останешься в Вавилоне, мой мальчик? — спросил Хано и затем, прежде чем Симон сумел ответить на вопрос, добавил. — Как твой меч?

— Я намерен увидеться с Александром, — ответил Симон, испытывая неприязнь к прикосновению старика, хотя Хано ему очень нравился. — А меч — превосходен, его лезвие сохранилось в дюжине схваток, и владелец этого меча намерен наняться к Александру.

Хватка Хано усилилась, когда они вошли в темную, задымленную комнату с раскаленной докрасна жаровней в центре. Кругом на закопченных стенах висело оружие — мечи, щиты, копья. То тут, то там стояло несколько кушеток и маленьких столов. Дым попал к Симону в легкие, и он закашлял. Хано указал на кушетку.

— Садись, Симон.

Он прошаркал к своей кушетке с другой стороны жаровни, растянулся на ней в полный рост и поскреб свой крючковатый нос.

— У Александра много мечей.

— Знаю, но если ты составишь мне протекцию, возможно, это поспособствует встречи с ним.

— Я обязан тебе дружбой и даже большим, — сказал Хано, — за то, что ты спас меня от нерадостной смерти в Фивах тогда, девять лет тому назад. Но хотя я осознаю, что ты хочешь от меня, мне не хочется соглашаться на это.

— Почему?

— Старческая осторожность, возможно. Кроме того рассказы, услышанные мной недавно, были тревожными. Александр утверждает, что он — сын Зевса, Юпитер-Амон. Иные говорят, что он одержим персидским злым духом — Ариманом. Может быть, всё — правда, а может — неправда, но любой оракул отсюда до Пеллы пророчествуют беспорядки и проблемы этому миру, а также царю, правящему им. Возможно, ты будешь мудрее, если присоединишься к какому-нибудь обыкновенному каравану, идущему на восток, — Хано потянул шерстяной халат, открыв бледную, непривлекательную ногу. Он поднял свои морщинистые руки, а затем чуть ли не бросил их на пятно на ноге и начал скрести его своими когтистыми ногтями.

— Я устал от этой болтовни о богах и демонах. Неужели никто не может быть удовлетворен просто верой в людей и тем, какими они могли бы быть, если бы перестали обвинять в своих несчастьях невидимых богов, а не собственную неумелость? Жизнь непроста. Прожить ее правильно и красиво — сложная задача, но, клянусь Аидом, давайте не усложнять ее божествами и нереидами!

Симон плюнул в жаровню, угли вспыхнули и затрещали.

Потянув халат выше, Хано еще сильнее приоткрыл на бедре большое пятно нездоровой плоти и поскреб его.

— Мой мальчик, я видел сверхъестественные проявления зла.

— Ты видел то, что пожелал увидеть твой сбитый с толку мозг.

— Какая разница? А теперь давай закончим эту беседу прежде, чем ты навыкрикиваешь еще больше ереси, и нас обоих арестуют.

— Ересь и измена обратятся в истину, стоит только Александру заикнуться об этом, — отведя взгляд от тонких ног старика, Симон уставился на жаровню.

Хано сменил тему.

— В Утопии, — сказал он Симону, — ты бы продолжал искать большего совершенства. Ты называешь себя реалистом, Симон, но совершенство — не реальность.

— Реальности можно создавать, — ответил Симон.

— Верно, — согласился Хано. — Но по той же логике, реальности могут быть созданы нереальными, а нереальности — реальными. Что если сверхъестественные существа есть? Как ты приспособишь их к своей теории?

— Такая ситуация никогда не возникнет.

— Понадеемся на это.

Финикиец скривил старческое лицо и повернулся к Симону. Свет жаровни окрасил его в красновато-коричневый цвет, стали видны морщины от смешавшихся на лице цинизма, фатализма и добродушия. Хано, наконец, сказал:

— Так и быть.

Он встал и, пройдя по битком набитой комнате, взял с одной полки горшок, с другой — бурдюк вина.

Хано стал готовить вино для гостя, и вскоре от горшка на жаровне донесся запах трав.

— Ты поможешь, — сказал Симон.

— Александр у меня в долгу. Но он возвращает долги чуднЫми способами, и я был бы приличным дураком, если бы напомнил ему о моем.

— Что ты сделал для него?

— Установил черные опалы на рукояти меча из метеоритного металла.

— Вот так услуга! — рассмеялся Симон.

Хано нахмурился, но добродушно.

— Знаешь, что это значило? Он не мог напрямую держать железо или что-либо подобное, проводящее свою силу в его тело. Черный опал — один из немногих самоцветов, который годится, чтобы свести на нет этот поток.

— И что?

— А то, что у Александра есть слабое место. Железо может навредить ему.

— Если бы у меня был такой секрет, я бы убил человека, хранящего его, — сказал задумчиво Симон.

— Если бы ты был Александром, а этот человек был дорог Олимпиаде, то — нет, не убил бы.

— Ты знаком с царицей Олимпиадой?

— Олимпиада желает, чтобы я оставался живым и мог снабжать ее секретами.

— Ручаюсь, темными секретами, если рассказы о ней близки к правде.

— Они не имеют отношения к настоящей правде о ней.

— Она на самом деле резвится со змеями в своих ритуалах?

— Да, и черные козлы тоже есть.

Симон выругался.

Хано протянул ему чашу с горячим вином. Выпив ее, Симон сказал:

— Мне не терпится встретиться с царем-богом, как ты мне поможешь?

— Я дам тебе письмо и опознавательный знак для Александра. Но будь осторожен, мой мальчик. Будь осторожен.

Глава вторая

Хотя он редко соглашался с ней, но идея сверхъестественного мира богов и духов тревожила Симона. Будь это осуществимо, он, возможно, уже стал бы воинствующим атеистом, но вместо этого утаивал большую часть своих взглядов и делал все возможное, чтобы не спрашивать и даже не думать о сверхъестественном.

Добравшись до внушительного золотого дворца Александра, он приостановился и в восхищении уставился на него. Дворец был освещен сотнями факелов, многие из которых располагались на длинных жердях вокруг него. Другие горели на его многочисленных бастионах.

Подошли двое стражников. Это были вавилоняне в высоких шлемах с промасленными волосами и бородами. Они нацелили на него свои копья.

На плохом вавилонском Симон сказал:

— Я пришел встретиться с царем Александром — у меня опознавательный знак и письмо для него.

Они отнеслись к нему с некоторым уважением, хотя отобрали меч, и повели его к основным воротам, где после переговоров пропустили его.

Пришлось ждать несколько раз, пока его изучали и опрашивали разнообразные визири и ставленники царя, но наконец его сопроводили в крупную комнату.

Большие окна пропускали мерцающий свет факелов. В центре комнаты располагалась огромная кровать из латуни, серебра и золота, заваленная шелками и мехами.

Александр сидел на ней. Симон увидел, что он обливается потом. То же самое сообщил ему нос.

Душок, в самом деле, стоял нехороший. Гораздо хуже, чем от обычного пота. Симон не сумел опознать запах.

С некоторой робостью Симон приблизился к огромной кровати.

Внезапно, царь Александр ухмыльнулся и выставил изящную ладонь.

— Слышал, у тебя для меня письмо и опознавательный знак?

— Да, ваше величество.

Отдавая письмо и маленький талисман Александру, Симон рассмотрел странное лицо царя. Чувственное, оно выглядело и как мальчишеское, и как старческое. У Александра, курчавого шатена, был длинный нос и крупные губы, глаза с тяжелыми веками. Симон был поражен отсутствием формальностей, его дружеской ухмылкой. Это ли царь-бог? Отродье зла?

Александр, быстро прочитав письмо, кивнул себе.

— Хано говорил тебе, что я у него в долгу?

— Нет, ваше величество, — тактично ответил Симон.

— У Хано много секретов, но он старик, и из-за своей щедрости, я наслышан, немногие из них остаются при нем.

— Он выглядит необычайно молчаливым, ваше величество, — ответил Симон, беспокоясь за жизнь своего друга, — и даже я, однажды спасший ему жизнь в Фивах, никогда не могу добиться полного ответа на любой заданный ему вопрос.

Александр поднял острый взгляд и посмотрел Симону в лицо необычно широкими глазами.

— Значит, ты хотел бы присоединиться к моей армии. Хано рекомендует тебя как воина и предлагает взять тебя в мой штат. Я выбираю своих офицеров с осторожностью, Симон из Византия.

— Я хотел бы просто попробовать, ваше величество.

— Попробуешь.

Александр изучил письмо снова.

— Ты из Византия, я отметил. Несколько лет назад этот город дал отпор моему отцу Филиппу, но это не означает, что Византий не должен мне нравиться, возможно, наоборот. Хорошо известно, что я испытывал нелюбовь к отцу, потому могу  восторгаться городом, который выдержал его атаку, — Александр опять улыбнулся. — Хотя против сына Филиппа он долго не продержался, не так ли?

— Да, ваше величество.

У Александра была почти осязаемая энергия, но он, очевидно, был нездоров. К тому же Симон почувствовал, что это нездоровье не было связано исключительно с его телом.

Александр, задумавшись, поглаживал маленький амулет.

— Мне нужен герольд — человек, который способен путешествовать между любым местом, где я веду кампанию, и столицей Македонии.

— Ваше величество, я думал, в настоящее время ваша база — Персия.

— Без сомнений, ты уже слышал критику греков и македонцев. Они говорят, что я отрекся от собственных земель ради восточных почестей и роскоши. Это — ложь. Слишком далеко каждый раз совершать переход обратно в Пеллу. Для моих операций Персия предлагает базу получше. Есть еще несколько земель в этом мире, которые мне осталось завоевать, Симон, и все они лежат восточнее.

Александр, откинувшись на свои шелка, пристально поглядел на фракийца.

— Будешь служить посланником между мной и моей матерью.

Симон приложил руку к губам и учтиво сказал:

— Я больше надеялся идти вместе с армией, ваше величество.

Александр слегка нахмурился.

— Так и будет, конечно. Без сомнений, будут у тебя схватки и новые знания. Я рад тому, что ты — образованный. Большинство моих командиров выбрано за несколько качеств — храбрость, верность — и ученость. Ты, кажется, обладаешь храбростью и ученостью, но я должен проверить твою верность, понимаешь?

Симон кивнул.

— Это логично, ваше величество.

— Хорошо, тогда… — Александр прервался, когда двери комнаты за спиной Симона открылись. Фракиец повернулся и уставился на дверь.

Визирь, в длинной золоченой мантии, поспешил внутрь комнаты.

Он пал ниц перед постелью царя.

— Сын Зевса, — забормотал он. — Послание.

— Секретное?

— Нет, ваше величество, говорят, уже знают кругом.

— Говори тогда, что за послание? — Александр оперся и снова сел.

— Резня, ваше величество. В Лонартене. Отряд ваших македонских наездников, впавших в ярость, убил много сотен женщин и детей. Есть слухи о каннибализме и вредных ритуалах… — визирь замолк, когда по чувственным губам Александра пробежала улыбка. — Люди просят вашего вмешательства и возмещения.

Александр снова улыбнулся. Симону стало противно от увиденного. Можно было заметить, как царь схватился за постельное белье, словно пытаясь контролировать себя. Разок он даже слегка простонал.

С усилием Александр сказал:

— Мы должны положить конец… — мы должны остановить…

Затем он откинул свою красивую голову и громко расхохотался. Это был всецело злой смех. Отвратительное, злобное веселье охватило комнату, разносясь эхом, и загремело в ушах ужаснувшегося Симона.

— Схватить жалующихся,— закричал Александр, — Продадим их евнухами в гаремы Турции. Научим их тому, что божьи пути — это не пути обычного царя, научим их не подвергать сомнению слова и дела сына Зевса!

Визирь, пятясь, торопливо покинул комнату.

Симон, позабывший о собственной безопасности, склонился вперед и закричал в искривленное лицо Александра:

— Ты — безумец, ради своих интересов, не дай этой резне продолжиться. Твои недисциплинированные отряды приведут к революции, и ты потеряешь свою империю.

Глаза Александра раскрылись еще шире. Из шелков и мехов выскочила рука и ухватила Симона за ухо. Рот скривился и, когда Александр зарычал, шевельнулись даже зубы:

— Я придумаю смерть для тебя!

Симон ухватился за запястье, пытаясь вырваться из хватки Александра. Испытывая отвращение и дрожь, он был потрясен силой того, кто, очевидно, был нездоров. Симон почувствовал присутствие чего-то большего, чем обычное безумие. Что превратило славного, практичного воина в такое проявление зла? Как могли такие разные качества существовать в одном теле? Ужас затуманил его разум.

Рывком он освободился от хватки царя и, тяжело дыша, попятился от него прочь.

— Говорили, что ты отродье Аримана, а я не верил, — задыхаясь, произнес он.

На лице Александра появилась гримаса. Отбросив постельное белье, он спрыгнул на пол и, вытянув руки, стал приближаться к Симону.

— Я сын Зевса — рожден от бога и смертной женщины, чтобы править миром. Пади ниц, еретик, ибо я обладаю силой отправить тебя к Аиду!

— Все мужчины обладают такой силой, — сказал Симон, повернулся и побежал к большим дверям, открыл их рывком и, прежде чем его смогли бы остановить, помчался вниз по звучным коридорам, не думая ни о чем, кроме необходимости сбежать от пронзительно кричащего позади безумца.

Он мало помнил о побеге, о двух поединках, в первом из которых он как-то раздобыл оружие, и о том, как убегал, задыхаясь, по улицам Вавилона от полчищ разыскивающих его солдат.

Он бежал.

Он уже вымотался практически до смерти, когда несколько воинов загнали его в глухой переулок. Рыча как животное, он повернулся, чтобы защищаться, и ждал, полуприсев и подняв меч, пока они осторожно приближались.

Они не ожидали такой свирепости. В один миг он сразил первого солдата и срезал плоть с руки другого.

Перед ним, словно наложенное на реальную картину, было большое чувственное лицо Александра, по-прежнему громко и безумно смеявшегося.

Симон уже много раз видел безумцев, но Александр был не просто безумен. Симон ударил мечом, не попал по цели, упал вперед, перекатился на спину и поднял меч поперек лица, защищаясь от клинка, со свистом обрушившегося откуда-то из ночного беспорядка. Он отодвинулся назад, бросился в сторону, махнул мечом и, вскочив, разрубил яремную вену противника.

Затем снова побежал: болел каждый член, но ужасный страх, больше страха смерти или пытки, двигал его прочь, заставляя спасаться.

Когда из ночи появились тихие люди в темных одеждах и окружили его, он полоснул одного, но меч, показалось, встретился с металлом. Его рука онемела и клинок упал на камни мостовой.

Перед ним выросло лицо Александра, смеющееся и смеющееся. Рев, злое веселье заполнили его голову, а затем все тело, пока не стало казаться, что он, Симон, является Александром, что он получает удовольствие от кровавой шутки, а дурное и злостное ликование необузданно хлынуло из его трясущегося тела.

Затем пришло нечто вроде спокойствия и смутных, таинственных видений, в которых он увидел странные формы, движущиеся сквозь дым, производимый миллионами красных, пылающих жаровен.

Симон ощутил твердую, гладкую поверхность под своей спиной.

Он осторожно открыл глаза.

На него дружественно смотрело белое, тонкогубое, худое лицо.

— Я — Абарис, — сказал мужчина.

— Симон из Византия, — ответил фракиец.

— Ты стал свидетелем тьмы? — это был не совсем вопрос.

— Да, — ошеломленно ответил Симон.

— Мы — люди света. Волхвы приветствуют тебя. Здесь ты в безопасности.

— Волхвы? Они же жрецы в Персии, но ты не перс.

— Именно так.

— Абарис? Есть один Абарис из легенды — чародей, но разве он не жрец Аполлона, ездящий на стреле?

Волхв ничего не ответил, а просто улыбнулся.

— Ты навлек на себя гнев Александра. Как долго, скажи, ты бы прожил?

— Странный вопрос. Я бы сказал: так долго, пока мой разум оставался бы достаточно бдительным, чтобы ускользать от разыскивающих меня солдат.

— Ты был бы неправ.

Симон, оттолкнувшись, сел прямо на широкой скамье и огляделся вокруг. В пустой комнате у противоположной стены сидели, рассматривая его, еще два жреца. Свет проникал внутрь из дыры в потолке.

— Я в самом деле обязан вам своей жизнью?

— Полагаем, что да, но ты не в долгу. Нам бы хотелось оказывать такую реальную помощь всем врагам Александра.

— Не я — его враг, а он — мой.

— Ты все еще можешь говорить такое, став свидетелем того, что с ним?

Симон кивнул.

— Я — его враг, — согласился он и затем исправился, — или, по крайней мере, враг того, кого он из себя представляет.

— Ты точен, мы тоже враги того, кого Александр представляет.

Симон наклонил голову набок и улыбнулся слегка.

— Эй, давайте будем осторожными. Он — безумен, вот и все. Он представляет телесное зло, не сверхъестественное.

Нетерпеливо отведя взгляд, Абарис ненадолго нахмурился. Затем его лицо вернуло прежний вид.

— Быть неверующим в наши дни — смелое дело.

— Смелое или нет, такой я есть, — Симон свесил ноги со скамьи. Он ощущал невообразимую слабость.

Абарис сказал:

— Мы, волхвы, поклоняемся Ормузду. Александр, если просто, представляет Аримана.

— Это — грани-близнецы вашего божества, не так ли? — сказал Симон. Он кивнул. — Я знаю немного о вашей вере, она яснее большинства. Вы поклоняетесь Огню, Солнцу и Свету с минимумом ритуалов.

— Верно. Человеку, который верует в душе, не нужно много ритуалов.

Это обрадовало Симона.

— Мы были бы благодарны, если бы ты стал союзником нам — волхвам, — сказал тихо Абарис. — Взамен — будем защищать тебя от приспешников Александра, как только умеем.

— Не хочу выглядеть неблагодарным, но я сказал тебе, что моя голова сохранит меня в безопасности от македонских воинов.

— Мы имеем в виду его сверхъестественных приспешников.

Симон помотал головой.

— Я уважаю ваши верования, но лично принять их не могу.

Абарис наклонился вперед и сказал мягко, но настойчиво:

— Симон, ты должен помочь нам. Одержимы оба: Александр и его мать. Мы осведомлены об этом многие годы. Многие годы мы пытаемся бороться с силами, которыми они одержимы, и в настоящий момент мы проигрываем. Ты видел, как Ариман управляет Александром. Ты должен нам помочь!

Симон ответил:

— Простой факт безумия Александра вы накрыли колпаком сверхъестественного предположения.

Ничего не сказав, Абарис помотал головой. Симон продолжил:

— Я видывал людей, сошедших с ума от богатств и власти, Александр — иной. Когда он умрет, его хорошие дела будут жить, а дурное со временем будет отброшено.

— Ты наивен, молодой человек. Ахиллес тоже полагал… — Абарис закусил губу и замолчал.

— Ахиллес? Он умер тысячу лет назад. Откуда ты знаешь, что он полагал?

Абарис отвернулся.

— Конечно, я не могу знать, — сказал он. Его глаза были закрыты.

— Ты даешь мне повод думать, что ты в самом деле Абарис из легенды, — улыбнулся Симон. Он шутил. Но даже для его ушей шутка звучала как правда.

Абарис спросил:

— Может человек прожить больше тысячи лет?

— Нет, — ответил Симон, — нет. — Он сказал это почти разгневанно, поскольку это было то, во что ему хотелось бы верить.

Он понимал, что там во дворце Вавилона обитало зло. Но оно не было, не могло быть, не должно было быть сверхъестественным.

Тут Абарис сказал:

— Александр стал царем почти тринадцать лет назад — мистическое число. Наши оракулы предсказали, что поворотная точка наступит после тринадцати лет правления. Мы боимся, что Александр и силы, действующие через него, приведут к неконтролируемому царствованию зла в этом мире. Шанс того, что он будет остановлен, мал.

— Вы хотите, чтобы я помог вам в этом. Должен не согласиться. Помогая вам, мне пришлось бы вам поверить, что я сделать не могу.

Показалось, что Абарис принял это. Затем он заговорил не своим голосом, словно был в трансе.

—Ариман — многообразие Ариманов, которых мы обозначаем этим одним именем — выбрал Олимпиаду много лет назад. Он нуждался в оболочке, через которую можно действовать, но к тому времени еще не был рожден смертный, который бы послужил целям Аримана. Поэтому он овладел сознанием бедной Олимпиады. Филипп, этот великий и оклеветанный человек, постоянно совершал паломничество на остров Самотраки, и настал год, когда Олимпиада посчитала своим долгом оказаться там также. Все, что понадобилось — любовное зелье. Филипп был очарован ею. У них появился сын — Александр…

Симон сказал устало:

— Это просто болтовня, подобная тем, что старухи несут на рынках.

— Если ты когда-нибудь узнаешь правду, Ормузд защитит тебя, — все, что ответил Абарис.

Симон встал, трясясь.

— Если есть нечто, чем я могу расплатиться с вами, возможно, некое материальное действие, я охотно сделаю.

Абарис задумался на мгновение. Затем вынул свиток из своих одеяний, развернул его и пробежался глазами по причудливому тексту. Симон понял, что язык не был персидским, но каким, он бы не сумел ответить.

Абарис протянул свиток Симону.

— Мы снабдим тебя лошадью и одеждой для маскировки. Съездишь в Пеллу ради нас? Доставишь послание нашим братьям?

— Охотно, — ответил Симон, хотя знал, что путешествие до столицы Македонии будет сопряжено с опасностью.

— Они живут, соблюдая секретность, — сказал Абарис Симону, — но мы расскажем тебе, как их найти. Мы также снабдим тебя оружием.

— Буду вам за это благодарен, — улыбнулся Симон.

— Предоставляем тебе день для отдыха и для того, чтобы травы, которые мы дадим тебе выпить, проделали свою работу. Затем можешь отправляться. Здесь тебе едва следует тревожиться о чем-либо, поскольку наша магия защищает тебя, и мы знаем тайные выходы из города.

Симон прилег на скамью.

— Исцеляющие травы будут очень кстати, — сказал он, — как и что-нибудь, что поможет мне уснуть сном без сновидений.

Глава третья

Придворные, стоявшие снаружи комнаты, перебрасывались взглядами, не осмеливаясь войти туда, где стонал человек.

Невысокий, умно выглядящий мужчина в богато украшенной военной одежде повернулся к человеку со спокойным, вдумчивым лицом.

— Анаксарх, мне интересно, почему он так страстно желает задержать этого фракийца?

Вдумчивый мужчина помотал головой.

— У меня нет идей. Я слышал, что он пришел в Византий из Абдеры — моего родного города. Хотя мои родственники говорит, что люди Абдеры глупы, там родились некоторые очень умные люди.

— И ты, конечно, один из них, — иронично улыбнулся военный.

— Должно быть и я, ведь я — мыслитель, прикомандированный к обозу Александра, — ответил Анаксарх.

Воин сделал несколько нервных шагов по коридору, развернулся и выругался.

— О, дыхание Саламандры, мы никогда не закончим наши завоевания? Что не так с Александром, Анаксарх? Сколько еще он будет таким? Пришли слухи из Египта, но я проигнорировал их.

— Он болен, Птолемей, вот и все, — сказал Анаксарх, но сам не поверил своим словам.

— Вот и все? Я бы волновался, даже если бы не слышал, как Ливийский Оракул и другие говорят об ужасных раздорах в мире. Происходят некоторые вещи. Анаксарх, тучи сгущаются над миром.

— Не омрачай, Птолемей, он просто болен. У него лихорадка.

Из-за дверей раздался еще один отвратительный стон — пугающий и ужасный из-за страшных мучений. И тому, и другому показалось, что он означал не физическую боль, а некую более сильную агонию духа.

— Необычная лихорадка, — яростно сказал Птолемей. Он широким шагом прошел к двери, но Анаксарх заблокировал ему проход.

— Нет, Птолемей. Предупреждаю тебя, вероятно, ты выйдешь с поврежденным рассудком.

На миг Птолемей взглянул на ученого, затем повернулся и почти убежал по коридору.

Человек — или бог — ужасно стонал внутри запертой комнаты. Кости его лица словно разламывались на части, формируя образы отдельных существ. Чем он был? Даже он сомневался. Годами он был уверен в собственной мощи, убежден в том, что его величие было его собственным. Но теперь ему — больному, измученному Александру — стало очевидно, что он был ничем, ничем иным как оболочкой, посредником, через которого действовало множество сил, и как раз эти силы были объединены общим именем.

Также он знал, что они овладевали многими людьми в прошлом и, когда его силы истратятся, овладеют еще большим числом, пока не сделают свое дело.

Часть его молила о смерти.

Часть его пыталась побороть то, что было в нем.

Часть его замышляла. Злодеяние.

Симон, вооруженный и укрытый плащом, прижав колени к бокам своего коня, несся галопом по редкотравным равнинам Вавилона. Складки плаща развевались за ним подобно крыльям ринувшегося вниз ястреба. Скакун храпел, его крепкие ноги мелькали, глаза расширились, а сердце колотилось.

Два часа Симон проскакал в безопасности.

Но сейчас холодный ночной воздух над ним ожил ужасными звуками.

Он вытащил меч из ножен и продолжил езду, уверяя себя, что слышит хлопающие крылья стервятников.

Затем перед ним выскочила фигура. Он уловил мелькнувшее бледное, человеческое лицо. Но оно не было целиком человеческое. На голове вились змеи, из глаз текла кровь. Лошадь внезапно остановилась, привстала на дыбы и тихо заржала.

Симон закрыл глаза перед увиденным.

— Травы, данные мне волхвами, вызвали видения, — сказал он сам себе громко, но дрожащим голосом.

Но он не смог поверить в это. Он видел их.

Эвмениды — Фурии из легенды!

Поскольку лицо было женское.

Зловещие звуки приблизились. Симон подстегнул испуганную лошадь. Твари с женскими лицами, со змеями вместо волос, с вытекающей из злобных глаз кровью, с руками, похожими на когтистые лапы, гоготали и кружились, подскакивая к нему. Это был кошмар.

Затем совершенно внезапно издалека пришел слабый рокочущий звук, похожий на звук далекого прибоя. Он приближался и приближался, пока ночь не открылась яркому, странному, золотому свету, который, казалось, разрывал темноту, расщепляя ее на фрагменты.

Крылатые создания, пойманные ослепительным светом, хаотично кружились, вопя и визжа.

Они исчезли.

Свет потускнел.

Симон продолжил езду. По-прежнему он настойчиво уверял себя, что увиденное было галлюцинацией. Снадобье, данное ему волхвами, что-то сделало с его уставшим мозгом.

Остаток ночи был полон отвратительных звуков, мелькания летающих и извивающихся тварей. Но убежденный, что грезит, испуганный, но все же крепко держащийся за здравый смысл, Симон понуждал скакуна двигаться к Пелле.

Конь и человек отдыхали всего по несколько часов за раз. Путешествие длилось день за днем, пока, наконец, с впавшими от усталости глазами, с серым и исхудавшим лицом, с оцепеневшим рассудком он не прибыл в македонскую столицу и не разыскал волхвов в глинобитных трущобах города.

Массива, начальник тайного ордена в Пелле, был высоким, красивым нумидийцем. Он тепло поприветствовал Симона.

— Нас проинформировали о вашем приезде, и мы сделали все возможное, когда вы достаточно приблизились, чтобы отвести те опасности, которые приспешники Александра насылали на вас.

Симон ничего не ответил. Он молча передал свиток.

Массива развернул его и, прочитав, нахмурился.

— Мы этого не знали, — сказал он. — Олимпиада послала Александру помощь в Вавилон.

Жрец не дал объяснений, а Симон не попросил их.

Массива устало помотал головой.

— Не понимаю, как один человек может столько вынести, — сказал он, — хотя, с другой стороны, у нее иная поддержка, не человеческая…

— Что насчет этих историй о ней? — спросил Симон, думая, что он, возможно, наконец узнает какую-то правду о том, о чем прежде не слышал ничего кроме слухов и намеков.

— Очевидные факты, касающиеся ее деятельности, общеизвестны здесь, — сказал ему Массива. — Она страстный адепт нескольких культов-мистерий, во всех поклоняются темным силам. Обычные противные ритуалы, тайные посвящения, разнузданные празднества. Из главных три культа, предположительно не имеющие связей друг с другом, — культы Орфея, Диониса и Деметры. Имеются намеки, что Александр был зачат на одном из таких ритуалов. В некотором смысле это правда, поскольку Олимпиада была выбрана Темным Духом, когда была девушкой, принимавшей участие в ритуалах подобного культа.

Симон нетерпеливо покачал головой.

— Я спросил вас о фактах, а не о домыслах.

Массива выглядел удивленным.

— Я не позволяю себе никаких домыслов, мой друг. Весь город живет, боясь Олимпиады, ее друзей и слуг. Зло здесь настолько густое, что обычный народ едва может дышать из-за его вони.

Симон коротко сказал:

— Хорошо, надеюсь, эта информация полезна тебе. По крайней мере, я оплатил свой долг. А теперь можешь порекомендовать таверну, где я мог бы остановиться?

— В этом проклятом городе я не могу порекомендовать ничего хорошего. Можешь попробовать Башню Кимвров. Насколько я слышал, она уютна. Но будь осторожен, бери с собою в кровать сталь.

— Я бы сделал так в любом случае, — ухмыльнулся Симон, — ибо Александр ищет моей крови, а я нахожусь в его родном городе.

— Ты — отважный, фракиец, но не будь глупым.

— Не беспокойся, друг.

Симон покинул дом, взобрался на коня и поскакал к кварталу таверн, в конечном итоге намереваясь поселиться в Башне Кимвров.

Он собирался войти, когда услышал со стороны переулка, идущего вдоль бока здания, звук погони. Затем раздался крик девушки. Обнажив меч и вбежав в переулок, он, ставший таким невосприимчивым к ужасным видениям, вряд ли бы обратил внимание на уродливых созданий, угрожающих напуганной девушке, если бы они не были вооружены и очевидно могущественны. С круглыми от страха глазами, она была в полуобморочном состоянии.

Один из искривленных мужчин вытянул грубую лапу, чтобы схватить девушку, но завыл от боли, когда меч Симон ударил его в лопатки.

Остальные повернулись, потянувшись за своим оружием. Симон сразил двоих, прежде чем они смогли вытащить мечи. Четвертый с размаху ударил было Симона, но оказался слишком неуклюжим. С разрубленной шеей он умер мгновенно.

Вместо благодарности девушка в ужасе уставилась на трупы.

— Ты — дурак, — пробормотала она.

— Дурак? — Симон был поражен.

— Ты убил четверых слуг царицы Олимпиады. Не узнал их по ливреям или по виду?

— Я — гость в Пелле.

— Тогда покинь ее, иначе ты обречен.

— Нет, я должен позаботиться, чтобы ты оказалась в безопасности. Быстро, у меня есть лошадь. Она ждет на улице. — Он поддержал ее одной рукой, хотя она возражала, и помог усесться в седло, а сам взобрался на лошадь позади нее.

— Где ты живешь?

— Рядом с западной стеной — но торопись, ради Геры. За нами погонятся, если обнаружат трупы.

Следуя ее указаниям, Симон направлял лошадь в вечерней полутьме.

Они подъехали к приятному, большому дому, окруженному садом, который в свою очередь был огорожен высокими стенами. Они проехали через ворота, и девушка, спешившись, закрыла их. В двери, ведущей во внутренний двор, показался старик.

— Камилла? Что происходит?

— Позже, отец. Пусть слуги поставят лошадь в конюшню, и убедятся, что все ворота заперты — подчиненные Олимпиады снова пытались похитить меня. Этот мужчина спас меня от них, но все четверо мертвы.

— Мертвы? О, боги! — Старик сжал губы. У него было строгое лицо патриция, сам он был одет в свободную тогу. Очевидно, он являлся аристократом, но его темноволосая дочь была крайне на него не похожа.

Симона незамедлительно сопроводили в дом. Вызванные слуги принесли хлеб, сыр и фрукты. Он с благодарностью поел. Во время еды он рассказал о себе все, чем пожелал поделиться. Патриций Мератес слушал, не перебивая.

Когда Симон закончил, Мератес не стал реагировать прямо, а вместо этого сказал чуть ли ни себе самому:

— Если бы царь Филипп не продолжил свой род, в этом разрушаемом войнами мире был бы мир и успех. Я проклинаю имя Александра и змеихи, которая родила его. Если бы Александра оставили на обучение его отцу, возможно, он мог бы славно продолжить великие планы Филиппа. Но его извращенная мать вложила в его голову иные мысли — настроила против отца. Теперь же зло несется во все стороны: на восток и на запад, на юг и на север — и псы тьмы разрывают лаем воздух, пускают слюни и воют, идя по кровавым следам Александра.

Камилла вздрогнула. Она уже сменила уличную робу на свободное, полупрозрачное одеяние из синего шелка. Ее длинные, черные, расплетенные волосы падали на спину и блестели как темное вино.

Она сказала:

— Теперь, хотя Александр и отправился на завоевания, Олимпиада вгоняет Пеллу в страх больше, чем когда-либо. Разыскиваются всякие миловидные юноши и девушки, их привлекают к участию в ее ужасных ритуалах. Месяцев десять, а то и больше, она уговаривала меня присоединиться, и вот, наконец ее терпение лопнуло и она попыталась похитить меня. Она узнает, что кто-то убил слуг, но ей не обязательно знать, что это был ты, Симон.

Симон молча кивнул. Он заметил, что ему трудно говорить, так как он был опьянен красотой смуглянки, чего с ним никогда не было прежде.

Беспокойная эпоха. Эпоха возвышенных деяний и достижений учености, эпоха непристойного зла и дикой смелости. Александр был отражением своей эпохи. На одном вздохе он, бывало, приказывал устроить резню, на другом — чествовать захваченный город за его мужество в противостоянии ему. Его огромный конь Буцефал носил хозяина, одетого в яркие доспехи, по всему известному миру. Огонь разрушал древние центры цивилизаций, гибли мудрецы, в волнах завоеваний Александра тонули невинные. Но он же явился причиной воздвижения новых городов и строительства библиотек. Ученик Аристотеля. Ученые мужи следовали в его обозе, но он оставался тайной для всех. Греция, Персия, Вавилон, Ассирия, Египет — все пали перед ним. Четыре могучие расы, четыре древних цивилизации попали под иго Александра. Люди размышляли, являлся ли он силой тьмы или просвещения, разорвет ли он мир на фрагменты или объединит его в продолжительном мире. Загадка.

Шел 323 год до нашей эры, Александру было тридцать два. Он властвовал уже двенадцать с лишним лет, и вскоре его правлению было бы тринадцать…

В темных пещерах мироздания, существуя внутри многочисленных измерений, энергично расцветало зло, посмеиваясь и замышляя злодеяние.

Тринадцать лет силы Света и Тьмы вели войну в душе и теле бедного Александра — не ведающего об этом, гордого, грандиозного и надменного завоевателя мира. Но теперь звезды заявили, что наступило некое время.

А Александр испытывал страдания…

Всадники неслись галопом во все стороны света. Армии мчались по землям, окружающим Средиземноморье, и яркие знамена полоскались на ветру. Корабли скрипели под тяжестью вооруженных солдат. Кровь лилась словно вино, а вино — словно вода. Трупы жарились в догорающих замках, а земля дрожала от передвижения кавалерии Александра.

Настало время посланцам скакать в станы понадобившихся ему полководцев и созывать их. Предстояло совершить заключительное завоевание. Но оно не стало бы триумфом Александра. Триумф принадлежал бы более великому завоевателю. Некоторые называли его Ариманом.

Александровские полководцы спешно седлали свои колесницы и направлялись в Вавилон. Многим пришлось пересекать моря и континенты.

Все оракулы предвещали беду: некоторые — Александру, некоторые — миру. Никогда еще, говорили они, зло не заволакивало мир так сильно, как сейчас.

Ариман подготовил этот мир через Александра.

Вскоре силы Света были бы разбиты навсегда, и хотя завершение этого, возможно, заняло бы много-много столетий, Ариман мог начать свои планы по завоеванию и, в конечном счете, уничтожению.

Для его планов посредников было более чем достаточно.

Глава четвертая

Симон растянулся на скамье и коснулся своей рукой теплых плеч Камиллы.

— Разве герои из легенд не требуют всегда такую награду от дев, которых спасают? — спросил он, усмехаясь.

Она улыбнулась ему ласково.

— Камилла из легенды, если ты помнишь, не имела никаких отношений с мужчинами. У меня есть желание последовать ее примеру.

— Грустная утрата.

— Для тебя, возможно, да, но не для меня…

Симон притворно вздохнул.

— Очень хорошо, — сказал он. — Вижу, что мне придется подождать, пока ты в конце концов не уступишь моему несомненному очарованию.

Она снова улыбнулась.

— Ты здесь уже неделю, а я еще не утратила целомудрие.

— Было очень любезно со стороны твоего отца дать мне должность командира личной охраны, поскольку теперь он особенно рискует, что его арестуют, если Олимпиада когда-нибудь узнает, что я убил ее слуг.

— Мератес — хороший и мудрый человек, — сказала Камилла серьезно, — один из немногих, оставшихся в Пелле, в эти дни. Он был приближен к Филиппу и чрезвычайно им восхищался. Но сын Филиппа не захотел иметь дел с советниками отца, поэтому теперь Мератес живет в тихом уединении.

Симон уже узнал, что Камилла была приемной дочерью Мератеса, что ее родила любимая и верная пеонийская рабыня, которая умерла, когда Камилла была ребенком.

Он зауважал старого аристократа и планировал, хотя это было опасно, остаться в Пелле и, вероятно, осесть здесь. Он уже влюбился в Камиллу.

Поэтому он ухаживал за ней. И хотя она не давала ему поводов прекратить ухаживания, с другой стороны излишне не поощряла. Она знала его как солдата удачи и скитальца. Возможно, она хотела убедиться в нем.

Но это были темные времена, и Симон, даже будучи рационалистом, не мог не ведать о них. Он чувствовал, что собирается буря, и беспокоился.

Однажды, когда он обучал группу рабов искусству владения щитом, на внутренний двор торопливо вышел Мератес.

— Симон, на полслова.

Фракиец приставил меч к стене и вошел с Мератесом в дом.

Когда Мератес заговорил, в его глазах появились слезы.

— Камилла исчезла. Ей пришлось поехать на рынок — ежемесячный визит — с поручением расплатиться по счетам с торговцами, у которых мы закупаемся. Прошло уже четыре часа, как она уехала — обычно она уезжала на час…

Тело Симона напряглось.

— Олимпиада? Думаете…?

Мератес кивнул.

Симон развернулся и быстро пошел к своему жилищу. Там он нашел свой кожаный ремень, к которому крепились ножны с мечом, данным ему волхвами, и застегнул его на поясе.

Накинув на спину своей лошади одеяло, он выехал из конюшни, пригнув голову под дверным брусом, проехал через ворота и поскакал по улицам Пеллы к центру города.

Он навел справки о Камилле на рынке. Ее не видели там уже более двух часов. Быстро подумав, он направился в городские трущобы, спешился перед известной дверью и постучал.

Массива, черный нумидийский жрец, отворил дверь сам. Он был одет как раб, очевидно, маскируясь.

— Входи, Симон. Рад видеть тебя.

— Мне нужна помощь, Массива. А я в ответ, возможно, помогу тебе.

Массива сопроводил его вовнутрь.

— Что такое?

— Я уверен, что царица Олимпиада похитила Камиллу, дочь господина Мератеса.

Выражение лица Массивы не изменилось.

— Вероятно. Камиллу считают прекрасной и девственной. Олимпиада ищет таких девушек. Она или развратит Камиллу и вынудит ее принять активное участие в ритуалах, или же сделает из нее пассивного участника.

— Пассивного? Что ты имеешь ввиду?

— Для некоторых заклинаний нужна кровь девственниц.

Симон вздрогнул.

— Ты можешь мне помочь? Скажи мне, где я могу отыскать ее!

— Ритуалы Котитии начнутся сегодня ночью. Там и искать.

— Где они проходят?

— Пойдем, я нарисую тебе карту. Вероятнее всего, ты сгинешь в этом, Симон. Но убедишься, что в прошлом мы говорили тебе правду.

Симон бросил острый взгляд на негра. На лице Массивы не было никакого выражения.

Ее называли Котис и ей поклонялись как богине во Фракии, Македонии, Афинах и Коринфе. За столетия ее имя связали с распущенными пирушками. Но никогда ее культ не преуспевал так сильно, как в Пелле, где в честь нее царица Олимпиада танцевала со змеями. Хотя Котис являлась отдельной частью большого Единого Зла, она процветала и взрастала благодаря измученным душам ее алтарников и их жертв.

Нужный дом стоял отдельно на холме.

Симон опознал его по описанию Массивы. Хотя уже наступила ночь, серебряная от инея и лунного света, во мраке было движение, и возникающие образы не предвещали ничего хорошего. Пар его дыхания выглядел белым на фоне темноты. Симон поспешил к дому на холме.

Когда он добрался до двери, его поприветствовал раб.

— Добро пожаловать, вы быть бапт или еретик?

Симон узнал от Массивы, что словом "бапт" почитатели Котис называли себя.

— Я пришел принять участие в Котитии ночью, это правда, — сказал Симон и убил раба.

Внутри дома, освещенного единственной масляной лампой, Симон нашел дверь, которая открылась в воняющую темноту. Наклонившись, он вошел и уже вскоре крался вниз в недра холма. Стены туннеля были скользкими от влажного лишайника, а воздух был спертый и тяжелый для дыхания. Резкий звук меча, раздававшийся из ножен, успокаивал Симона.

Ноги, обутые в сандалии, скользили по покрытым лишайником камням, образующим проход. Когда он приблизился к своей цели, сердце заударяло в груди, а глотку стиснуло, поскольку теперь у него появилось нечто вроде тех ощущений, которые он испытал, когда столкнулся с безумием Александра.

Он услышал тихое напевание: наполовину иступленное стенание, наполовину торжествующее заклинание. Звук становился громче, проникал в уши, и его на мгновение охватил ужасный, злой экстаз, который чувствовали участники Котитии. Он справился с порывом убежать, даже с более сильным порывом присоединиться к ним, и продолжил приближаться, держа в руке необычный мерцающий стальной меч. По крайней мере, железо было успокоением, хотя он все еще отказывался верить в то, что здесь действовала какая-то сверхъестественная сила.

Пока он поторапливался, зло почти осязаемо кружилось вокруг него, и здесь его рациональная, мнительная природа стала его преимуществом. Без нее он, возможно, легко бы погиб.

Пение возвысилось до сильного злорадостного рева, и в нем он услышал имя, повторяемое снова и снова:

— Котис. Котис. Котис. Котис.

Он, почти загипнотизированный этим звучанием, прошел, спотыкаясь, к занавесу и отдернул его.

От увиденного он отступил на шаг.

Воздух был густой от благовоний. На алтаре стояли высокие черные свечи, дававшие яркий, но неровный золотой свет. Из алтаря поднимался столб, к которому была привязана Камилла. Она была без сознания.

Но не это вызвало у него такое отвращение, а вид существ, толпящихся у алтаря. Не мужчины, не женщины, они были бесполыми. Когда-то, возможно, они были мужчинами. Молодые и привлекательные, с худыми лицами и длинными волосами, с выступающими костями и глазами, мерцающими от злобного ликования. С другой стороны алтаря Симон увидел обнаженную старую женщину. С лицом как у шестидесятилетней, но тело казалось моложе. Большие змеи, обвивали и ласкали ее. Она напевала им и направляла песнопение. Молодые женщины танцевали с кастратами, резвясь и принимая позы.

— Котис. Котис. Котис.

Резко вспыхивали свечи, заставляя тени прыгать по стенам пещеры. Затем на вершине колонны, к которой была привязана Камилла, появилось оранжево-золотое свечение и, показалось, завившись спиралью, стало спускаться по столбу.

К танцующим людям присоединились другие фигуры — искаженные, с большими рогами на головах, звериными мордами и козлиными копытами.

Симон двинулся вперед, держа меч перед собой, инстинктивно защищаясь от зла, происходящего в пещере.

— Прекратите! — На языке завертелось имя, и он выкрикнул его: — Во имя Ормузда, прекратите!

Бурлящее свечение на столбе испустило чудовищный раскат нечеловеческого смеха, и Симон увидел возникающие в нем фигуры. Фигуры по форме человеческие, но казавшиеся в то же время частями, образующими огромное лицо, морщинистое, с мешками под закрытыми глазами, с беззубым, широко открытым ртом.

Затем глаза открылись и, казалось, зафиксировались на Симоне. Фигуры поменьше сплелись вокруг них, и лицо рассмеялось снова. С желчью в горле, с пульсированием в голове, он сжал меч и стал проталкиваться через потные тела почитателей культа. Они злобно ухмылялись, но не делали попыток остановить его.

Он растерялся от притяжения этих злобных глаз.

— Ормузд слишком слаб, чтобы защитить тебя, смертный, — произнес рот. — Здесь правит Ариман, и вскоре будет править этим миром посредством своей оболочки — Александра.

Симон по-прежнему проталкивался к столбу, Камилле и злобно смотрящему лицу над ней.

— Ормузд не поможет тебе, смертный. Нас больше и мы сильнее. Узри меня! Что ты видишь?

Симон не ответил. Он крепче сжал стальной клинок и продвинулся еще ближе.

— Ты видишь нас всех? Видишь того, кого эти кутилы зовут Котис? Видишь Единое Зло?

Симон, пошатываясь, прошел последние несколько шагов между ним и этой сущностью, свернувшейся спиралью вокруг столба.

Тут Олимпиада вытянула лицо вперед, змеи начали шипеть, замелькали их раздвоенные языки.

— Иди к ней, фракиец — мой сын знает тебя — иди к ней, и мы принесем двойную жертву этой ночью.

Свободной рукой Симон надавил на чешуйчатые тела змей и заставил женщину отступить.

С трансоподобной задумчивостью он разрезал путы, крепившие Камиллу к столбу. Но тут из колонны высунулись многочисленные руки, оранжево-золотые, дрожащие, и сжали его в исступленных объятиях. Он завыл и ударил мечом по этим рукам. От прикосновения стали они молниеносно вернулись в сверкающее родительское тело.

Затем он почувствовал на теле липкие руки алтарников. Осознавая, что у него имеется некое преимущество, Симон вытащил из-под рубахи пучок трав, который дал Массива, и ткнул его в горящую свечу. От вспыхнувших трав начал исходить острый аромат, и обнаженные адепты отступили. Сам призрак, казалось, слегка поблекнул, а свет от него немного померк.

Симон прыгнул на эту фигуру, его меч, сияющий словно серебро, прошел сквозь туманное лицо, смеющееся и рычащее поочередно. Меч лязгнул по камню колонны. В отчаянии, он занес руку, чтобы ударить еще раз, но все тело ослабло. Он почувствовал себя старым, изнуренным человеком.

— Ормузд! — крикнул он, ударив снова.

Лицо снова зарычало, снова высунулись золотые руки и обхватили его так, что тело затрепетало от ужасного ослабляющего веселья.

Затем Симон почувствовал, что стал всеми своими прародителями, и к нему пришло знание, которым обладали его предки — знание о темноте и хаосе.

И это знание, пусть ужасное, содержало в себе другое знание — осведомленность в том, что Силы Тьмы уже были побеждены в прошлом и могут быть побеждены снова.

Это придало ему силы. Ариман-Котис поняв, что Симон добыл откуда-то свежей энергии, втянул руки и заскользил вниз по столбу к Камилле.

Но Симон дотянулся до нее, отдернул от колонны, уложил на землю. Затем протянул руку назад и бросил горящие травы в лицо призрака.

Воздух заполнился противным рычащим звуком, и на мгновение лицо полностью померкло.

Симон схватил Камиллу и стал отступать сквозь толпу, полосуя обнаженные тела своим сверкающим мечом. Потекла кровь, и появившиеся снова лица разразились смехом.

К веселью присоединились многочисленные маленькие личики. Они пищали от радости и, отделяясь от большей сущности, падали на кровь убитых.

Симон наблюдал, с некоторой степенью успокоения, что создания не могут пройти сквозь дым его трав, а к этому времени резкий запах разошелся по всей комнате.

— Ничто не может уничтожить нас, смертный! — ревел Ариман-Котис. — Убей еще, дай мне еще! Можешь сбежать сейчас, но вскоре я порезвлюсь с вами обоими. Охотники моей слуги, Олимпиады, будут преследовать вас по всей земле. Вы не сможете убежать. А когда попадетесь нам, оба станете самыми усердными моими рабами…

Симон добрался до выхода из пещеры, развернулся и, неся бесчувственную Камиллу на руках, побежал по скользкому тоннелю.

Теперь он знал. Знал, что не сможет больше полагаться на разумные объяснения. Он слишком много увидал.

Теперь он знал, что здравомыслие оставило этот мир и древние боги вернулись, чтобы править им еще раз.

Глава пятая

Тело было достаточно сильное. Ариман уже попробовал его к своему удовольствию. Он придал этой оболочке сверхъестественную силу и живучесть, которые, как ей представлялось, она использовала в собственных целях.

Александр, хотя едва ли он теперь обладал собственной индивидуальностью, был готов. Вскоре все народы станут рабами Аримана, их тела склонятся перед ним. Придет тьма, какую мир не видел никогда прежде. Ормузд и Силы Света будут побеждены навсегда.

У Аримана было много граней и много имен. Другим именем был Шайтан.

Полководцы Александра уже собрались. Верные ему, они исполнят его приказы — станут представителями Аримана, несущими Ад на земную поверхность.

Шел триста двадцать третий год до нашей эры. Время дурных знамений. Поворотная точка в истории.

Александр поднялся с кровати. Идя словно деревянная кукла, он позвал своих рабов. Они помыли его, одели и облекли в золотые доспехи.

— Славься, Юпитер-Амон! — напели они, когда Александр широким шагом вышел из комнаты и уверенно пошел в зал, где его ждали генералы и советники.

Когда Александр вошел, Птолемей встал. Хотя с его хозяином не произошло изменений, у него был чуждый, отстраненный вид.

— Приветствуем тебя, Юпитер-Амон, — сказал Птолемей, низко поклонившись. Обычно он отказывался называть Александра именем бога, но в этот раз осторожничал, возможно, помня, как Александр убил своего близкого друга Клитуса в Бактрии.

Анаксарх также поклонился. Оставшиеся десять мужчин поступили таким же образом.

Александр самостоятельно сел в середине длинного стола. Он наклонился вперед, и кожаные сочленения его золотых доспехов заскрипели. На столе располагались еда и карты. Он запихнул кусочек хлеба в рот и, жуя, раскрутил карту. Двенадцать мужчин нервно ожидали, что он скажет.

Изучая карту, Александр протянул свой кубок. Птолемей наполнил его вином из медной бутылки с длинным горлышком. Александр выпил его за один глоток. Птолемей наполнил чашу снова.

***

Симон и Камилла сбежали из Пеллы. Ночь вокруг них была подобна липкому плащу, молния расколола небо, и дождь набросился на их лица крохотными копьями.

Камилла скакала слегка позади Симона, следуя за ним на восток, и их побег был полон ужасов.

Других направлений, куда им можно было бежать, не было. Симону надо было найти волхва Абариса и получить его помощь, несмотря на то, что Александр все еще пребывал в Вавилоне.

Позади они слышали Охотников Олимпиады — лай огромных собак, звуки рожков и дикие крики, подгонявшие собак. И эти охотники не были смертными, Ариман предоставил их Олимпиаде, чтобы они оба могли поиграться с убегающими людьми.

Симон и Камилла видели мельком своих преследователей — тварей из легенд. Отпрыски Цербера, трехголовой собаки, охранявшей ворота в Аид, — собаки со змеиными хвостами и со змеями, скрутившимися вокруг их шей, с большими, плоскими мордами, ужасными глазами и огромными зубами.

Охотники скакали на потомках Пегаса — крылатых лошади, едва касающихся земли, белых и прекрасных, быстрых, как Северный Ветер.

А на спинах лошадей — сами охотники. Ухмыляющиеся призраки мертвых злодеев, извергнутых из Аида, чтобы выполнить работу Аримана. Рядом с ними бежали вприпрыжку женщины-леопарды, Менады, почитательницы Бахуса.

За всем этим перемещалось, пронзительно крича, множество упырей, демонов и оборотней, выпущенных из адских глубин.

Такое преследование длилось уже две недели, и Симон с Камиллой хорошо понимали, что их могли бы поймать много раз. Ариман, как пригрозил, игрался с ними.

Тем не менее, они гнали своих лошадей вперед, пока не достигли Босфора, где наняли лодку и вышли в открытое море.

Тогда появились новые фантомы, чтобы терзать их. Вздымающиеся, морских очертаний чудища-рептилии, твари с горящими глазами, плавающие прямо под поверхностью и время от времени кладущие когтистые лапы на борта лодки. Симон, наконец, понял, что все это было рассчитано на то, чтобы измучить их, свести с ума и заставить уступить злой воле Аримана.

Симон видел, что Камилла уже начала поддаваться. Но он сохранял рассудок и твердо придерживался своей цели. Желали ли того Парки или нет, он знал, что должен делать, взявшись за задачу. Он отказывался уделять внимание чему-либо кроме этого — и его сила помогала Камилле.

Симон знал, что вскоре Единое Зло поймет, что не может сломить его дух — тогда они будут обречены, поскольку Ариман обладал мощью, чтобы прикончить их. Он молился Ормузду, в кого теперь верил с жаром, порождаемым его сильной нуждой в том, за что можно было ухватиться, и молился о том, чтобы у него оказалось еще немного времени. Времени, чтобы добраться до Вавилона и сделать то, за что он взялся.

Они ехали по бесплодным равнинам Малой Азии, и каждую ночь дикие охотники кричали им вслед, а Симон, по крайней мере, был в состоянии время от времени поворачиваться и смеяться над ними, дразня их словами, представлявшими собой полубезумный бред.

Он знал, что у него мало времени.

Одной ночью, когда огромные облака угрожающе заполонили небо, они сбились с пути.

Симон планировал следовать за Евфратом, на берегах которого был построен Вавилон, но в путанице ревущей ночи сбился с пути. Только следующим утром они разглядели реку.

С облегчением они поскакали к ней. Дневное время принадлежало им — при солнечном свете никаких мучающих их фантомов не появлялось. Симон испытывал чувство душевного подъема, зная, что вскоре они будут в Вавилоне, где Абарис и волхвы помогут им справиться с ордами Аримана.

Они ехали весь день, держась растрескавшегося дна реки, высохшей от жара жгучего солнца. Симон подсчитал, что с наступлением сумерек они должны достигнуть окраин Вавилона. Это было бы хорошо, поскольку лошади к тому времени стали костлявыми скелетами, спотыкающимися и бредущими по речному дну, а бледная и ослабшая Камилла раскачивалась в седле.

Когда багровеющее солнце начало клониться к горизонту, они, уже различив слабое завывание Менад и безумный вой отпрысков Цербера, подстегивали уставших лошадей. Ночному кошмару вскоре предстояло повториться.

— Молись Ормузду, чтобы мы добрались до города вовремя, — устало сказал Симон.

— Еще одна такая ночь, и я, боюсь, потеряю рассудок, — ответила Камилла.

Вой и бездушные крики вакханок стали громче, и Симон, повернувшись в седле, увидел позади себя неясные фигуры преследователей — фигуры, становившиеся плотнее с наступлением темноты.

Они повернули за изгибом реки и впереди замаячили очертания города.

Но затем, когда они подтащились ближе, сердце Симона упало.

Эти заброшенные, зазубренные руины, это крупное и опустевшее поселение не было Вавилоном! Этот город был мертв — место, где человек также, возможно, умрет.

***

И вот армии Александра собрались. Но собрались они, не осознавая того, не ради материального, а ради большего завоевания — чтобы уничтожить силы Света и обеспечить силам Тьмы вечное правление.

Великие армии собрались — покрытая металлом и кожей обученная плоть.

Шел 323 год до нашей эры, и больной человек, тянущий жизненную силу из сверхъестественного источника — человек одержимый — правил известным миром, отдавал приказы воинам, управлял его обитателями.

Александр Македонский, Александр Великий, Сын Зевса, Юпитер-Амон. Он объединил мир под властью единого монарха — себя. И, объединенный, этот мир падет…

В Вавилоне, старейшем городе древнего мира, Александр отдавал приказы своим полководцам. Вавилон, чья площадь составляла сто сорок четыре квадратных мили, был окружен со всех сторон великой рекой — Евфратом, защищен кирпичными стенами, закрывался бронзовыми воротами. Над всем в городе главенствовал храм Ваала, возносящийся ввысь и состоящий из восьми этажей, постепенно уменьшающихся в размере и образованных лестницей, ведущей наверх и обвивающей снаружи все здание. Стоя на самой высокой башне, Александр обозревал мощный город, который он выбрал базой для своих военных операций. Отсюда он мог видеть легендарные висящие сады, построенные Навуходоносором и лежащие на террасах, поднимающихся одна над другой с помощью арок. Прямые улицы города пересекались друг с другом под прямыми же углами.

Вавилон, дававший потомство столетиями: ученые, философы, артисты, великие цари и жрецы, прекрасные воины и могучие завоеватели. Вавилон, чьи правители — халдеи, поклонялись небесным светилам и руководствовались ими при издании законов.

Вавилон, город тайн и просвещения. Вавилон, который вскоре испытает унижение от самого ужасного, разрушающего несчастья, какое знавал мир. Силы Света были разогнаны, сломлены завоеваниями Александра, а сам Александр уже стал средоточением сил зла. Вскоре мир утонет во тьме.

Сторонники Света отчаянно пытались отыскать способ остановить его, но они были ослаблены и вне закона. Их маленькие очаги, главным из которых были волхвы Персии, старались противостоять ему, но это было почти бесполезно. Медленно, уверенно, непреклонно злой Ариман и его фавориты увеличивали влияние.

А Симон из Византия не сумел добраться до Вавилона и связаться с волхвами.

***

Симон и Камилла никогда прежде не видели такого огромного города. Фантастическая местность была окружена осыпающимися стенами… Там, где они все еще были целыми, на них могли разъехаться три колесницы, а их высота превышала 30 метров. Всюду поднимались сломанные башни, сотни башен, в два раза выше стен.

Но в этих башнях стонал ветер, и большие совы с большими ужасными глазами, ухавшие и летавшие бесшумно вокруг них, казались единственными городскими обитателями.

Камилла потянулась и нашла руку Симона. Он сжал ее, чтобы передать ей спокойствие, которого сам не чувствовал.

Позади себя они по-прежнему слышали охотников. Их усталые головы говорили, что здесь среди руин они не найдут укрытия, но, утомленные, они не могли ехать дальше.

Тихое цоканье лошадиных копыт разносилось эхом по пустому городу, пока они следовали вдоль широкой, заросшей аллеи, на которую разрушенные здания отбрасывали заостренные тени. Симон видел, что город был уничтожен огнем. Но при свете огромной луны, висящей над головами словно знак отчаянья, было холодно, страшно холодно.

Крики охотников и уханье сов соединились в ужасную какофонию пугающих, зловещих звуков.

Но они больше не могли убегать от своих преследователей. Им приходилось обреченно ждать, когда их поймают.

Внезапно впереди себя на фоне лунного света Симон увидел темную фигуру. Он вытащил меч и остановил лошадь. Слишком усталый, чтобы нападать, он стал ждать, когда фигура приблизиться.

Когда человек подошел ближе и откинул капюшон своего плаща, Симон задохнулся от облегчения и удивления.

— Абарис! Я собирался искать тебя в Вавилоне. Что ты здесь делаешь?

— Жду тебя, Симон. — Жрец мягко и благожелательно улыбнулся. Он тоже выглядел страшно изнуренным. Его вытянутое неперсидское лицо было бледным, а вокруг рта виднелись морщины.

— Ждешь меня? Как ты сумел узнать, что я собьюсь с пути и приду сюда?

— То, что ты поступишь так, было предопределено Парками. Не спрашивай об этом.

— Где мы?

— Среди руин позабытой Ниневии. Когда-то это был великий город, крупнее Вавилона и почти такой же могущественный. Мидийцы и вавилоняне разрушили его триста лет назад.

— Ниневия, — вздохнула Камилла. — О ней ходят легенды.

— Позабудьте о тех, кого слышите, и запомните — здесь вы в безопасности, но недолго. Остатки приверженцев Ормузда сбежали сюда и формируют крепкую команду, но не настолько крепкую, чтобы мы могли вечно противостоять грозным приспешникам Аримана.

— Теперь я понимаю, что случилось, — сказал Симон. — Вместо Евфрата мы следовали за рекой Тигр.

— Именно так.

Дикий лай позади стал ближе. Абарис подал знак следовать за ним.

Он повел их  по темному переулку, затем по лабиринту аллей, сырых, засоренных упавшими кирпичами и заросших сорняками. У маленького двухэтажного дома, который все еще оставался практически нетронутым, он остановился, отодвинул засов и жестом указал войти внутрь. Они завели лошадей с собой.

Дом внутри был гораздо больше, чем казался, и Симон догадался, что он состоит из нескольких домов. В большой комнате, следующей за той, в которую они вошли, было около двухсот людей. Они сидели на полу, на корточках или стояли в состоянии крайней усталости. Многие были жрецами. Симон узнал некоторые культы.

Были здесь халдеи — правящая каста Вавилона, гордые и казавшиеся высокомерно безмолвными. Египетские жрецы Осириса, еврейский раввин. Остальных Симон не узнал, и Абарис ответил шепотом на его вопросы. Брамин из Индии, пифагорейцы из этрусской Кротоны и с Самоса, парсы из пустынь Кермана и Индостана, друиды с далекого севера, с промозглых островов на краю мира, слепые жрецы-киммерийцы, которые, как говорит история, были предками фракийцев и македонцев.

Александр уничтожил их храмы, разогнал их по свету. Только на далеком севере и далеком востоке оставались жрецы Света, все еще организованные, и они отправили своих представителей в Ниневию на помощь братьям.

Ярость Александра главным образом была обращена на зороастрийцев: персидских и халдейских волхвов — самый сильный культ, поклонявшийся силам Порядка и Света.

И вот все они здесь — усталые люди, утомленные войной, в которой не требовалось материальное оружие, но которая высасывала их жизненную силу, пока они старались не подпускать Аримана к себе.

Абарис представил Симона и Камиллу собравшимся. Похоже, он знал значительную часть их истории: об их присутствии на Котитии, как они сбежали из Пеллы, преследуемые адскими ордами, переплыли через Босфор и в конце концов пришли в погубленную Ниневию.

Снаружи городские улицы заполняла ужасная толпа: потусторонние звери всяческих видов, мертвые души и злобные обитатели преисподней. Трехголовые, змеехвостые собаки, крылатые лошади, химеры, василиски, сфинкс, кентавры, грифоны и изрыгающие пламя саламандры. Все бродили по разрушенным улицам, охотясь на жертв Аримана. Но было место, куда они не могли пройти — место, испускавшее эманации, которые означали для них смерть, поэтому они избегали его.

Симон и Камилла были в безопасности. Но это была безвыходная ситуация, поскольку пока они находились в Ниневии, защищенные от сил зла, Александр вышагивал по золотым башням Вавилона и готовил мир к окончательному завоеванию.

Глава шестая

Абарис сказал Симону:

— Неделю назад Александр убил твоего друга — финикийца Хано.

Симон выругался:

— Да выклюют Гарпии глаза из его черепа!

Камилла сказала:

— Не вызывай Гарпий сам. Нам хватило борьбы с ними.

Абарис слегка улыбнулся, махнул рукой в сторону маленького стола в углу комнаты.

— Вы бы лучше поели сейчас. Должно быть, вы очень устали.

Пара с благодарностью приступила к еде, запивая ее пряным вином волхвов — вином, которое неестественно бодрило. Пока они ели, Абарис рассказал:

— Теперь Ариман обитает в теле Александра постоянно. Он намеревается совершить последнюю кампанию, на север и на восток, чтобы покорить варварские племена галлов и Темный Остров, сокрушить индийских царей и править целым миром. И, кажется, он сможет сделать все это благодаря своей оболочке, Александру — так как уже весь мир отзывается на прихоти Александра. Он командует воинами и кучей подчиненных царей и принцев. Это будет простым делом…

— Но его надо остановить, — сказал Симон. — Неужели у  тебя нет средств остановить его?

— Месяцами мы пытались бороться с силами зла, но безуспешно. Мы почти сдались и ждем наступления Тьмы.

— Полагаю, я знаю, что можно сделать, — сказал Симон, — и это будет более чистоплотный способ, чем те, которыми пользовался любой из вас. С вашей помощью я должен попасть в Вавилон, и с вашей же помощью я сделаю, что должен.

— Очень хорошо, мой друг, — ответил Абарис, — расскажи мне, что тебе нужно.

***

Звенели литавры и звучали медные трубы. В горячий воздух из-под ног армий Александра поднималась пыль. Грубые солдатские голоса выкрикивали приказы, а полководцы, в пышных парадных одеждах, скакали во главе своих армий. Блестящие на солнце плюмажи из окрашенных конских волос подпрыгивали, лошади, украшенные синими, красными, желтыми попонами, били копытами, бронзовые доспехи сверкали словно золото, дротики лязгали о щиты, копья с ярко сияющими наконечниками поднимались над головами марширующих людей подобно пшенице. Суровые воины — представители Македонии, Фракии, Греции, Бактрии, Вавилона, Персии, Ассирии, Аравии, египетских и еврейских народов — двигались упорядоченными рядами.

Миллионы воинов. Миллионы душ, натренированных убивать и разрушать.

А повелевал ими единственный человек — Александр Великий. В своем золотом, похожем на ястребиную голову шлеме стоял он на лестнице вавилонского храма Ваала и готовил свое воинство к последнему завоеванию. В нарядах персидского монарха, абсолютный правитель цивилизованного мира. С блестящим мечом в правой руке и скипетром законодателя [отсылка к Бытие, 49:10] в левой. А в его теле, овладев им, изливаясь из него, подчинив его, было черное зло. Ариман, Владыка Тьмы, вскоре собирался совершить абсолютное злодеяние — уничтожение Закона, зарождение Темного Тысячелетия.

Могучие армии расположились лагерем вокруг Вавилона, но Симону было легко войти в город, поскольку сюда стеклось много наемников, желающих сражаться под знаменами Александра.

То, чем был обернут фракиец, казалось простым черным запачканным солдатским плащом, но внутри, на подкладке из более дорогого материала, были расставлены знаки из чудных символов. Плащ волхва. Он служил защитой от зла и оберегал Симона в данный момент от проявлений внимания Аримана.

В этот день фракиец стоял на площади, окружающей Храм Ваала и слышал, как Ариман говорит через Александра. Он знал, что поступать так — опасно для него, но ему придется увидеться с этим человеком снова.

Александр обращался к народной массе.

— Люди Вавилона, мои воины, завтрашний день увидит начало наших последних завоеваний. Вскоре не останется ни одного клочка земли, ни одной капли в океане, независимых от нашей Империи. Я, Юпитер-Амон, пришел на Землю, чтобы очистить ее от еретиков, уничтожить неверующих и принести новую эру в мир. Те, кто шепчутся против меня, умрут. Те, кто противостоит мне, испытают муки и будут желать смерти. Те, кто захотят помешать моим планам, никогда не умрут, но будут отправлены в Аид живыми. Армии выстроены. Мы уже управляем большей частью мира, за исключением немногих клочков на севере и на востоке. В течение нескольких месяцев они также станут нашими. Поклоняйтесь нам, мои люди, поскольку Зевс вернулся с Олимпа, рожденный женщиной по имени Олимпиада. Отец сына, сын и отец — одно. Мы — Юпитер-Амон, и наша воля — святая!

От этих слов люди закричали, ликуя, и низко склонились перед богочеловеком, державшимся с такой гордостью наверху.

Стоять остался только Симон, одетый в свой мешковатый и пыльный плащ. Глаза сверкали на его худом лице. Он уставился на Александра, и тот, почти сразу увидел Симона. Александр открыл было рот, чтобы приказать уничтожить неверующего, но затем снова закрыл его.

Продолжительное время двое мужчин стояли, уставившись друг другу в глаза. Один представлял абсолютное зло, другой — силы Света. В этом великом, затихшем городе ничего, казалось, не шевелилось, и только слабые звуки военных приготовлений доносились из-за городских стен.

Между ними имелась особая связь. Симон чувствовал, будто смотрит в бездну преисподней, хотя и ощущал что-то еще, таящееся в этих глазах — что-то намного чище, но давным-давно задавленное и почти стертое.

Затем фракиец пришел в движение, побежал по ступеням, которые поднимались вверх, обвиваясь вокруг Храма Ваала.

Он скакал по ступеням: двадцать, пятьдесят, сто, но все еще не добежал до Александра, стоявшего словно статуя и ожидавшего его.

Император-бог повернулся, когда Симон наконец добрался до верхнего уровня. Словно Симона не было рядом, Александр широким шагом прошел мимо затененных колонн внутрь здания. Тут Симон и оказался с ним один на один.

Солнечный свет копьями проникал мимо колонн и падал на пол вдоль и поперек, образуя сеть из теней и света.

Александр сидел на огромном золотом троне. Его подбородок покоился на одной руке, а спина согнулась, словно он медитировал. К помосту, на котором размещался трон, вели ступени. Симон остановился на первой и поглядел на завоевателя мира.

Александр откинулся в своем троне и сложил руки перед собой. Он медленно улыбнулся. Ироничная поначалу улыбка искривилась в ухмылку злобы и ненависти.

— В Мемфисе есть священный бык, — медленно проговорил Александр, — его имя — Апис. Он — оракул. Семь лет назад я поехал в Мемфис, чтобы услышать священного быка и убедиться, обладает ли он на самом деле силой предсказания. Когда он увидел меня, то заговорил стихами. Я помнил эти стихи все семь лет.

Симон натянул плащ волхва поплотнее вокруг себя.

— Что же он сказал? — спросил фракиец напряженным полушепотом.

Александр потряс головой.

— Я не понимал их до недавнего времени. Они звучали так:

Город, который не взял твой отец, падет перед тобой,

Город, который рожает глупцов, принесет меч.

Город, который не взял твой отец, станет его домом.

Город, который ты сделал своим домом, ощутит его лезвие.

Симон задумался на мгновение над сказанным, затем кивнул, понимая.

— Византий, Абдера, Византий, Вавилон, — произнес он.

— Насколько остр твой меч? — спросил Александр, и его фигура изменилась.

Вспыхнула ослепительная оранжево-золотая дымка, в центре которой появилась фигура в черном и красном. Она смутно напоминала Александра, но была в два раза выше, шире и держала в руке украшенный колдовской посох.

— Итак, — крикнул Симон, — наконец ты показал свое истинное обличие. Вижу, что ты держишь Жезл Аримана!

— Да, смертный — и только Ариман может его держать.

Из-под плаща волхва Симон достал короткий дротик и маленький щит около четверти метра в диаметре. Он держал щит перед лицом и сквозь него мог видеть лишающие мужества, чуждые формы там, где стояла фигура Аримана. Он видел истинную форму Аримана, а не деформированное и изменившееся тело Александра.

Симон отвел руку назад и швырнул дротик в определенное место этой замысловатой сверхъестественной структуры.

Фигура издала неземной стон и бормотание. Она выбросила вперед свои руки, жезл сверкнул и послал вспышку черной молнии в Симона, снова выставившего щит и отразившего ее, хотя его и отбросило к дальней колонне. Он вскочил на ноги, вытащил меч и, как сказал ему Абарис, увидел, что Александр снова обрел свою обычную форму.

Царь-бог пошатывался и хмурился. Он повернулся и увидел Симона, стоящего рядом с мечом в руке.

— Что такое? — спросил он.

— Приготовься сразиться со мной, Александр! — прокричал Симон.

— Но почему?

— Ты никогда не должен узнать почему.

И Симон прыгнул вперед.

Александр вытащил собственный восхитительный клинок, тонкую вещь крепкой закалки, из сверкающего метеоритного металла с рукоятью из черного оникса.

Железо лязгало музыкальными нотами, так чудесны были оба клинка, двое мужчин финтили, парировали и тыкали, сражаясь на греческий манер, используя острие своих мечей чаще лезвий.

Александр быстро напал, схватил Симона за запястье и отвел его меч назад, атакуя собственным мечом, но Симон отступил в сторону как раз вовремя, и клинок скользнул по его бедру. Александр ругнулся, как самый обычный человек, и коротко ухмыльнулся Симону привычным прежним образом.

— Ты быстр, мой друг.

Симону это не понравилось. С таким веселым и приятным воином сражаться было труднее, чем с той тварью, которой Александр был прежде. Это было почти несправедливо — но бой должен был свершиться.

Двое мужчин танцевали внутри и снаружи паутины света и теней, отпрыгивали, сближались, мечи мелькали, и музыка их дуэли разносилась эхом по Храму Ваала.

Затем в помещение вбежали солдаты Александра, но он прокричал:

— Назад! Я не знаю, почему этот человек напал на меня, но я никогда прежде не сражался с таким фехтовальщиком и не уступлю такую привилегию. Если он победит — освобождаю его.

Смутившись, стражники отступили.

Бой продолжался несколько часов, мужчины оказались равными соперниками. Пришли сумерки, закат залил храм кроваво-красными лучами. Они сражались подобно двум первозданным богам, коля, парируя, применяя все тактики, которыми владели.

Затем Александр, утомленный недавней болезнью, споткнулся, и Симон, увидев возможность, замер, обдумывая действие, затем обрушился на противника и поразил его страшным уколом в грудь.

— Уходи! Будь гостем Харона! — крикнул он.

Александр упал с грохотом на спину и распростерся на ступенях помоста. Наблюдавшие воины снова ринулись вперед, но Александр сделал им знак отступить.

— Не говорите людям, как я встретил свой конец, — задыхаясь, сказал он. — Я объединил мир — пусть он остается единым в уверенности, что э-э-э бог создал это единство. Возможно, это послужит обеспечению мира…

Освобожденные от своих обязанностей, изумленные стражники вернулись вниз, спустившись по ступеням храма, а Симон и умирающий Александр остались одни в полутьме. В это время меж безмолвных колонн подул ветер и принес сильную прохладу.

— Сейчас я припоминаю тебя, — сказал Александр, и из его рта тонкой струйкой потекла кровь. — Ты — тот фракиец. Помню, что опрашивал тебя, а последовавшие события затуманены темнотой и хаосом. Что случилось потом?

Симон потряс головой.

— Называй это безумием, — сказал он. — Безумием, которое навалилось на тебя.

Он увидел, как в тенях за троном начал формироваться черный туман, и торопливо закричал:

— Абарис — быстрее!

Показался жрец. Он уже проскользнул вверх по ступеням и стоял там позади колонны. Остальные следовали за ним. Он указал им жестом подойти. Они начали таинственное и прекрасное песнопение, приближаясь к туманной форме позади трона и исполняя в воздухе особые пассы руками.

Вслед за ними появилась Камилла и встала в проеме между двумя колоннами. Ветер ерошил ее волосы.

Александр схватил Симон за руку.

— Я помню предсказание, сделанное Оракулом из Мемфиса. Как оно звучит?

Симон процитировал его.

— Да, — Александр задыхался. — Значит, ты — тот меч, который породил город глупцов, Абдера…

— Что мы должны помнить о тебе, Александр? — спросил тихо Симон, когда из-за трона, теперь окруженного поющими волхвами, раздался шум. Он поднял взгляд. Жрецы, казалось, напряглись, чтобы удержать некую жуткую силу, хныкавшую и стонавшую, но все еще весьма сильную.

— Помнить? Разве мир не будет вечно помнить меня? Моей мечтой было объединить народы и принести мир. Но, полагаю, кошмар прервал эту грезу…

— Мечта твоя и твоего отца, — сказал Симон.

— Мой отец — я ненавижу его — хотя он был добрым и мудрым царем и целенаправленно формировал меня. Знаешь, Аристотель был моим учителем. Но мне внушили другое. Моя мать — Олимпиада научила меня особым вещам, которые я не могу теперь вспомнить.

— Будем надеяться, никто никогда не познает их снова, — выдохнул Симон.

— Что произошло? — снова спросил Александр. Затем закрыл глаза. — Что я делал?

— Ты не делал ничего плохого для мира, — сказал ему Симон, и Александр умер. Когда хватка императора ослабла и безвольная рука упала на мраморную ступеньку, фракиец тихо добавил:

— Но то, чем ты был одержим, причинило вред. Ты не смог бы избежать этого. Ты родился, чтобы погибнуть…

Он встал и позвал:

— Абарис. Абарис. Он умер.

Песнопение прекратилось. Черная фигура все еще парила там, оранжево-золотые, черные и алые жилы пульсировали в ней подобно кровеносным сосудам. Симон и жрецы отступили.

Фигура промчалась к трупу Александра и утонула в нем. Труп резко дернулся, но по-прежнему остался неподвижным. На мгновение появилось лицо — лицо, которое Симон видел во время ритуалов Котис в Пелле.

— Не бойтесь, будут другие! — сказал Ариман и исчез.

Абарис подошел к трупу Александра и сделал пасс руками над раной. Когда Симон глянул туда, от раны не осталось следов.

— Скажем, что он умер от лихорадки, — мягко сказал Абарис. — Было хорошо известно, что он болел. Нам поверят — пусть об этом расскажут халдеи, поскольку они долгое время правили людьми Вавилона до прихода Александра.

Симон сказал:

— Я знал, что чистая сталь сможет закончить это дело за нас.

Абарис слегка цинично поглядел на него.

— Ты бы никогда не преуспел без нашей магии, выбившей Аримана из тела Александра на время, необходимое тебе.

— Полагаю, это так.

Абарис продолжил:

— Решение было в этом. Ариман действует через многих людей, но ему, если он собирается выполнять свой Великий План, требуется конкретный человек-оболочка. Некоторые рождались в прошлом, другие еще родятся. Фанатичные завоеватели, намеревающиеся править этим миром. Люди, которые обладают сверхъестественной жизненной энергией и силой, подчиняющей огромные массы людей и заставляющей их делать то, что сами пожелают. Да, Ариман — под каким бы то ни было именем — будет пытаться снова. Это — точно.

— Между тем, — сказал Симон, когда Камилла подошла к нему, — в этот раз мы преуспели и остановили Аримана.

— Кто знает! — ответил Абарис. — История покажет, оказались ли мы вовремя или нет.

Симон мрачно произнес:

— У меня нет твердой уверенности, каким Александр был сам по себе. Он мог быть как силой добра, так силой зла. В нем было чем-то от того и от другого. Но зло усилило влияние ближе к концу. Прав ли я, что убил его? Не мог бы его курс смениться так, что добро в нем продолжило бы план по объединению народов ради мира?

— Такое вполне возможно, — задумчиво ответил жрец, — но мы — люди, устанавливающие пределы нашим попыткам. Так проще. Возможно, со временем, мы не будем решать проблемы столь резко, а будем учиться выбирать пути потруднее и таким образом достигать больших положительных результатов. В действительности, мы просто стараемся хранить равновесие. Однажды мечты Александра, возможно, сбудутся, и мир объединиться. Давайте надеяться, что это объединение будет вдохновлено Ормуздом. Возможно, тогда его можно будет построить.

Симон вздохнул и заставил свое тело расслабиться.

— А пока, как ты говоришь, мы будем стараться ради самого равновесия. Молись Ормузду, жрец, молись о том, чтобы люди однажды прекратили нуждаться в своих богах.

— Этот день, возможно, придет, и если я прав, боги сами поприветствуют его.

Абарис поклонился и оставил пристально глядящих друг на друга Симона и Камиллу. Они долго оставались в таком состоянии, прежде чем обнялись.