Чёрный фрак для подметалы

               

      Умер артист Афродитов-Збарский. После сорокового дня, как повелось издревле, решила его неутешная вдова раздать малоимущим людям личные вещи служителя Мельпомены. Ну, там, костюмы, галстуки, сорочки разные и прочие предметы экипировки корифея сцены. Не выбрасывать же, право, добротные вещи. И, вот, на третий день после сороковин, сидит она у окна за утренним чаем. Погода во дворе играет всеми красками летнего дня, в чашке китайского фарфора дымится запашистый цейлонский чай, старый дворник совершает с метлой первую утреннюю проходку вдоль двора, яростно шаркая метлой по сухому асфальту.
      Хо-ро-шо! Ах, как хорошо!  Всё таки одиночество – есть подарок судьбы, а не социально-психологическое явление, связанное с отсутствием близких. Одинокой женщине – лучше  вдвойне. Ни, тебе, варки, ни глажки, ни верноподданнических чувств, ни жеманных, угоднических потаканий даровитому мужу. Одним словом – СВОБОДА.
      Испив чашечку чая, Рахиль Моисеевна Збарская, так звали вдову почившего артиста, выглянула в окно:
      – Семён Семёнович, – обратилась она к дворнику, слащаво улыбаясь, – будьте любезны, не могли бы вы подняться ко мне на пару минуточек, как освободитесь?
      – Сей момент, Рахиль Моисеевна, вот только закончу приборку, – ответил дворник и, приняв позу роденовского мыслителя,  сел на скамейку, прикуривая найденный, чуть початый, окурок: «И на кой ляд я ей сдался, – подумал он, – то за версту обходила, нос платочком прикрывала, мол, запахи не те. «Подметалой» обзывала, а тут на тебе – «будьте любезны». Тоже мне благодетельница».
      Однако по окончании работы, с чувством собственной значимости, типа «мужик сказал – мужик сделал», дворник поднялся на третий этаж и постучал в квартиру вдовы.
      Дверь отворила двоюродная сестра хозяйки, пришедшая навестить вдовствующую родственницу:
      – Извольте, сударь! Проходите, вас сейчас примут.
      Несколько опешивший от столь почтительного отношения, Семён Семёнович тщательно вытер подошвы ботинок о лежащий у входа коврик, и прошёл в комнату.
      Хозяйка сидела на том же месте у окна. Завидев дворника, она встала и подошла, снисходительно глядя на вошедшего из-под длинных, наскоро накрашенных ресниц:
      – Ах, Семён Семёнович, дорогой, – напевно промолвила она, явно желая продемонстрировать неограниченные возможности своего лирического сопрано, – вы, ведь, знаете, как мой Венечка к вам относился? Я собрала небольшой пакет с одеждой для вас. Здесь вещи, которые супруг особенно любил и берёг. Всё почищено и отутюжено. Не погнушайтесь, голубчик, примите с благодарностью и в память об усопшем.
      – Ну, хорошо, спасибочко! Премного благодарен, – ответил дворник с безразличным взглядом, принимая свёрток, – ежели понадобиться чего, так я завсегда к вашим услугам.
      Он откланялся с нарочитым подобострастием и ушёл, тихо притворив входную дверь.
      Вернувшись домой, Семён Семёнович, прежде всего, позвал жену:
      – А вот мы сейчас и поглядим, чего она там наложила, – начал дворник, доставая ножницы, чтобы разрезать тесёмку, перевязывающую свёрток, –  вот и поглядим…
      Он несколько раз лязгнул тупыми ножницами, которые не желали резать вязку, а только мяли и жевали её.
      – Погодь-ка, маненько, сейчас нож принесу, – сообразила жена и сноровисто метнулась на кухню. Срезав узелок, она, не скрывая женского любопытства, стала разворачивать пакет.
      – Ага, – продолжила дворничиха, вынимая вещи из свёртка, – носки белые… Белые-то ты и сроду не нашивал… Рубашка, тоже белая, да накрахмаленная какая, хоть снова под венец! Помнишь, Сеня, как мы с тобой расписываться ходили? Ты тогда у соседского Славика рубашку брал, вот ведь, точно, как эта. А вот ещё туфли лаковые, посмотри-ка, ну, прям, как твои тогда, помнишь, к свадьбе покупали?
      – Ну, ты брось мне эти «помнишь – не помнишь». Доставай, чего там ещё? Брюки, кажется? Точно брюки! Чёрные с лампасами и пиджак, – заметил дворник, с нетерпением вырывая у старухи вещи из рук.
      – Сам ты – пиджак! Это же фрак, видишь фалды на заду, – перебила хозяина супруга.
      – И впрямь, фрак, – смущённо ответил Семён Семёнович, – ну, на кой хрен, спрашивается, мне нужон этот пижонский доспех?
      – Завтра пойдешь метлой дирижировать во фраке! Вот местное  мужичьё потешится, – съехидничала дворничиха.
      – Будет тебе ёрничать, –  возмутился муж,  – им-то вообще до лампочки, кто и как одет. Одна забота – бутылки сдать, да зенки залить. Весь двор загадили окурками. Ладно, так и быть. Повесь всё в шифоньер, может, и эта одежонка дождётся своего часа. Не выбрасывать же.
      Молча поужинав, супруги легли спать. Мерно потикивали настольные часики, лёгкий ветерок еле заметно колыхал занавески, залетая в комнату через распахнутую балконную дверь.
      Прошла зима. Отзвенели ручьи и капели, прилетели грачи, оглашая окрестности своим хриплоголосым граем. На тополях завязались липкие, только что сбросившие почечную лузгу, листочки.
      Ранним утром, едва забрезжил рассвет, в дверь постучали.
      – Кто там, – осипшим от сна голосом пробухтел Семён Семёнович, поворачивая ключ в замочной скважине.
      – Открывай, дед – это я, Андрюха, – донесся из-за двери по-мужицки надтреснутый, но всё ещё с редкими юношескими нотками, голос.
      – Бог ты мой! Вставай, старая, Андрейка приехал, – узнав голос внука, вскликнул Семён Семёнович, вмиг очнувшийся от сна, – а я думаю, кто это в такую рань.
      Дверь настежь распахнулась. На пороге стоял молодцеватого вида здоровяк, в обнимку с невысокой, но ладной белокурой красавицей.
      – Вот, принимайте гостей, а это невеста моя, Лиза, на одном курсе учились, вместе и работать будем на нашем заводе. Простите, что разбудили, поезд прибывает рано, автобусы ещё не ходят, а на такси дорого, как-никак мы ещё не зарабатываем столько, чтобы…
      – Да будет тебе оправдываться, это же благо, что мы рядом с вокзалом живём. Всё хоть не тащиться с чемоданами через весь город, – перебила молодого человека дворничиха.
      Сели пить чай. За разговорами время пролетело незаметно. Семён Семёнович ушёл мести дворы на своём участке, а Андрей с Елизаветой поспешили к первому трамваю.
      Во второй половине следующей недели молодые объявились снова.
      – Мы чего пришли, – прямо с порога ошарашил внук деда с бабкой, – заявление подали, через месяц свадьба.
      Старая дворничиха заголосила, засуетилась, собирая на кухне стол:
      – Чего так скоро, пожили бы пока себе на радость, молодые, ведь, ещё. С работой неизвестно что, жить негде, а как детки пойдут? Ой, горюшко-то!
      – Да будет тебе причитать, – осёк жену дед, и незаметно подмигнув внуку, поманил указательным пальцем, иди, дескать, за мной.
      Закрывшись в комнате, старик открыл шифоньер и достал из него фрак.
      – Посмотри, родимый, какое облачение у меня имеется, прямо мундир для жениха, – прошептал вкрадчиво Семён Семёнович, прикладывая фрак к спортивной фигуре внука, – впору, как на тебя пошит!
      – Ты что, старый, совсем сбрендил, – фыркнул Андрей, возмущённо отмахиваясь руками, – как же я в таком бутафорском облачении на людях покажусь? Ну, прямо сам не знаю! Откуда только ты этот реликтовый экспонат выкопал? Его же моль побила ещё в прошлом веке.
      Внук развернулся и быстро выбежал из комнаты. Заглянув на кухню, он кивнул головой невесте:
      – Пойдём скорее, опаздываем, – и, на ходу  махнув бабушке рукой, прокричал, – пока, бабуля, чай в следующий раз попьём.
      Молодые выскочили из дома и быстро, нарочито торопясь, пошли со двора.
     – Вот ведь, не угодил внуку, – подумал дворник, оставшись один, – заелась молодёжь, раньше дворяне так ходили, а теперь, ишь ты. Вот и женись в папкиной брезентухе. Зато сразу народ увидит – сын сварщика женится. Вона, как!
      Повозмущавшись про себя ещё несколько минут, он молча вышел во двор и присоединился к играющим в домино мужикам.
       Месяц прокатился ни шатко, ни валко, как и должно проходить время, заполненное будничной суетой, не отличающейся особым разнообразием.
      Наступил день свадьбы. Старая дворничиха с утра уехала к детям, помогать в свадебных приготовлениях, а Семён Семёнович, выполнив свой служебный долг по облагораживанию вверенной территории, вернулся домой. Разные идеи наполняли его голову. Ведь ещё с древних времён повелось, что умные мысли приходят человеку, чаще всего,  при выполнении всякой монотонной работы. Вот и дворник, пока мёл дворы, надумал вытворить что-нибудь этакое. Подходило время отправляться на свадебную церемонию и, не теряя времени даром, он вышел из дома и направился в парикмахерскую, расположенную в соседнем квартале.
      Свадьбу организовали в ресторане, расположенном неподалёку от дома невесты. В назначенноё  время молодожёны, под звуки фанфар, осыпаемые цветками роз и зёрнами проса, торжественно вступили в банкетный зал. Встретив и усадив гостей, тамада предложил первый тост за молодых. Тут же раздалась дружная канонада открываемых бутылок с шампанским.
      В это время дверь в зал распахнулась. В её проёме показалась статная, высокая фигура человека, держащего в руках огромный букет белых роз. Короткая причёска, лихо закрученные кверху усы и аккуратная седая бородка а-ля Верди, идеально подчёркивали тонкий, аристократический овал лица. Чёрный смокинг с фалдами и брюки с атласными лампасами сидели на человеке, словно влитые.
      В зале воцарилась торжественная тишина.
      – Кто это, Лизонька, – спросила, Рахиль Моисеевна сжимая пальцами руку невесты.
      – Что вы, тётя, это же дедушка моего Андрюшеньки. Он в вашем околотке дворником работает!
      Збарская привстала. Глаза её ещё больше округлились от удивления. Прижав руки к груди, она с восторгом произнесла:
      – О, Боже! Вот это да-а-а! Вот так подметала!
      Кто-то в дальнем конце стола крикнул «браво» и зал разразился бурной, продолжительной овацией.